Линор.

Таким именем меня окрестил мой поэт.

Линор.

Он даровал мне имя, полное света.

Линор.

И отныне оно навеки со мной.

Я чувствую себя почти человеком, почти желанной, почти ценной. Но остальные его слова, словно кислота, болезненно разъедают мне разум.

– Не приближайся ко мне! – кричит он.

Не приближайся!

Не приближайся!

НЕ ПРИБЛИЖАЙСЯ!

Припадаю к земле, спрятавшись за моим любимым камнем в этом царстве мертвых, и из горла моего вырывается рык, такой громкий и пронзительный, что сотрясает деревья и семейные могильные участки.

Юные По в страхе, нет, в ужасе бросаются прочь.

– Я родилась не для того, чтобы прятаться, Эдгар! – кричу я вслед своему поэту, схватившись за памятник его обожаемой Джейн Стэнард, увенчанный красивой каменной урной. – Покажи меня всему миру, трус несчастный!

У кладбищенской ограды в снегу что-то темнеет.

Комок какой-то ткани цвета темного ореха.

Внимательно принюхиваюсь. В воздухе не пахнет ни порохом, ни какой другой угрозой. А значит, за хвойными деревьями меня не поджидают меткие стрелки.

Целую на удачу могильную плиту и вдыхаю приятный розовый аромат, исходящий от души «Елены», столь милой сердцу Эдди. Надеюсь, она будет защитой не только ему, но и мне. Боль от этой страшной потери пылает в моем маленьком угольном сердечке уже давно.

Мои человечьи ноги побаливают и едва слушаются, и всё же я, хоть и не без труда, огибаю памятник и прямо в чулках, насквозь промокших от снега и напоминающих своим цветом бордовые обои в комнате у моего поэта, крадусь к «подарку», оставленному юными По.

Они оставили мне хлопковое одеяло и пару башмаков с ярко-красными чулками, спрятанными внутри. Судорожно прощупываю эти неожиданные подарки в поисках стихотворения или рисунка – любого лакомства, способного утолить мучительный голод, обжигающий мое нутро, – но пальцы нащупывают лишь кожу, шерсть и хлопок. От ботинок разит пóтом. На пятках обоих чулок зияют дыры. И всё же я опускаюсь в снег и натягиваю чулки на ноги, наслаждаясь прикосновением теплой ткани к заледеневшим лодыжкам и стопам. Закутываюсь в одеяло и смотрю на туманное облако, плывущее ко мне со стороны реки.

С губ срываются строки из шекспировского «Макбета»:

Медленно выдыхаю, готовясь к очередному порыву ледяного, пронизывающего ветра.

И вдруг слышу треск ветки.

Вскакиваю на ноги. Одеяло падает с плеч. Замечаю в тумане незнакомца в темно-зеленом плаще и коричневой шляпе. Он стоит всего в нескольких ярдах от меня и внимательно за мной наблюдает. Глаз его не видно – они сокрыты в тени от шляпных полей, но он стоит неподвижно и явно не отрывает от меня взгляда. Губы у него напряженно сжаты, плечи приподняты. От него не исходит никакой ненависти, и всё же присутствие его таинственной фигуры во мраке заставляет сердце содрогнуться.

Незнакомца накрывает облако тумана, и сквозь эту подрагивающую пелену он вдруг становится похож на духа, пришедшего предупредить меня о грядущих бедствиях. По спине у меня пробегают сладостные мурашки, а легкий испуг, исходящий от джентльмена, привлекает мое внимание.

– Покажитесь, сэр! – приказываю я.

Он делает несколько шагов мне навстречу, покидая завесу тумана, и я замечаю, что он прихрамывает. Эта походка кажется мне смутно знакомой, как и лицо – ястребиные глаза, кривой нос, огромный подбородок, непропорционально вытянутая голова. Он снимает шляпу, обнажив рыжие кудри, уже тронутые сединой.

Джон Аллан.

– Я нашел тебя по следам, – сообщает он с тем же глубоким шотландским акцентом, какой я уже слышала, когда он кричал на моего поэта, и его голос пробуждает во мне бурю гнева и печали.

Спотыкаюсь о корягу и торопливо прячусь за каменным столбом, который выше меня на целый фут.

Джон Аллан, поскрипывая подошвами своих ботинок, подходит ближе.

– Кассандра? – зовет он, и голос у него подрагивает от переполнивших его чувств.

Изумленно смотрю на него из-за камня.

Он делает ко мне еще один шаг, с трудом перебираясь через высокие, обледенелые сугробы.

– Ты меня помнишь?

«Он что, с кем-то меня путает? – гадаю я. – И вовсе не хочет меня убивать?»

Прижав шляпу к груди, он останавливается прямо напротив меня, склоняет голову и оценивающе разглядывает мое лицо, а я молю небеса о том, чтобы оно и впрямь было похоже на Кассандрино.

– Я слышал, что в городе появилась странная девушка, – сообщает он дрожащим, хрипловатым голосом. – Поговаривают, что она явилась прямиком из глубин Ада. И я подумал… быть может, это ты? Быть может, твое обличье изменилось после того, что я с тобой сделал годы тому назад. Ты… – Он опускает шляпу на правое бедро, а ладонью опирается на другую, здоровую ногу. – Ты меня помнишь, Кассандра?

– Джок? – окликаю я, понимая, что сейчас разумнее всего будет ему подыграть. Это прозвище я слышала в «Молдавии» – так Джона Аллана называют друзья и супруга.

– О! Да ты и впрямь всё помнишь! – Он расплывается в улыбке и склоняется ко мне. – Я много тебя искал, хоть и понимал, что не стоит. Прими мои искренние извинения, Кассандра. – Он низко кланяется мне, зажмурившись, и горестно хлюпает носом – кажется, он вот-вот рухнет на колени и зарыдает. – Не думай, я прекрасно помню, как ты кричала, когда я затолкал тебя в камин…

Испуганно отскакиваю в сторону.

– Прости меня, – просит он, делая еще один шаг ко мне. – Я был так молод. Мне нужно было сосредоточиться на работе. А ты меня отвлекала. Ты была химерой. Опасной грезой.

– Извинения мне ни к чему, Джок. Меня питает искусство, а не вина! – Вообразив, как его сильные руки заталкивают музу в пламя камина, в ужасе запрыгиваю на саркофаг и кричу: – Дай мне поэзии, Джон Аллан! Скорее, а не то я так тебя испугаю, что твое жестокое сердце вмиг остановится!

Он утирает глаза рукавом и с явным трудом выжимает из себя две строки сонета:

– Это второй сонет Шекспира, наглый плагиатор! Мне нужны стихи твоего собственного сочинения, и поскорее! – Поглаживаю рукой живот, и ногти глубоко вонзаются в ткань. – Умираю от голода!

Он нервно подергивает свой воротник и скрипучим голосом предпринимает новую попытку:

Лицо мое проясняется. Я подскакиваю на камне и недобро смотрю на этого словесного воришку.

– Это же По, – замечаю я.

– Как ты сказала? – изумленно уточняет он.

– По. – Эта фамилия срывается с моих округлившихся губ облачком пара. Джон Аллан хмурится и отступает назад. – Эдгар Аллан По, – уточняю я.

Он напряженно сжимает губы.

– Откуда тебе известно об Эдгаре и его стихах?

– Я наблюдала за тобой тайком, Джок, – сообщаю я, обвиняюще вскинув подбородок. – Ты человек завистливый. И недобрый. Ты задумал убить еще одну музу – его музу, – но ты горько пожалеешь об этом, ибо я положу все свои силы на то, чтобы ты остался в истории как человек, который мучил и изводил несчастного юного гения!

Он опускает голову, задумчиво теребя свою шляпу.

– Я не стану извиняться за то воспитание, которое предпочел дать Эдгару.

– Пригласи меня к себе на обед. Представь меня домашним. Докажи, что ты не враг искусству.

– Не могу, – поморщившись, отвечает он.

– Но почему?

– Ты напугаешь мою супругу. Она не вполне здорова. Она… – Он отводит голову назад и внимательно разглядывает меня – от корней черных как ночь волос до носков башмаков, одолженных мне сестрой Эдгара. – Ты раньше не была такой взбалмошной, Кассандра. Такой жуткой и беспокойной.

Мои ладони сжимаются в кулаки.

– А чего еще ты ждешь от музы, которую сам же и затолкал в огонь?!

– Я ведь уже извинился, – напоминает он и надевает шляпу. – Я угощу тебя стихотворением, но позже, и только если ты вдохновишь меня, а не его. Даже смотреть не смей в сторону этого мерзкого мальчишки. Последние два года он только и делает, что путается у меня под ногами. Жду не дождусь, когда уже избавлюсь от него.

– Принеси мне на десерт одно из его стихотворений, – прошу я, и рот наполняется слюной, и такой обильной, что она струйкой стекает по подбородку.

Джон Аллан вновь хмурится.

– Не настолько ты мне и нужна, чтобы разрешить ему снова писать. Да и вообще, забудь о стихах. Ты мне больше ни к чему.

– Если бы это и впрямь было так, если бы ты не жаждал поэтического вдохновения, как самого воздуха, ты бы не стал рассыпаться передо мной в любезностях и хныкать, Джок, – напоминаю я и наклоняюсь к нему, понизив голос чуть ли не до баса.

Джон Аллан звучно сглатывает, а в глазах у него вспыхивает ужас. Он разворачивается на каблуках и со всех ног кидается в туман. Что ж, одно радует: он оставил меня в живых.