От «Молдавии» тянется вереница угольных следов, и начинается она с высокого сугроба совсем рядом с северо-восточным углом галереи, как раз под моей комнатой. Прячу рисунок Линор в нагрудный карман, достаю из сарайчика с инструментами лопату и поспешно закидываю черные следы снегом, боясь, как бы отец не прознал, что тянутся они как раз от моей спальни. И вообразить страшно, что будет, если весь Ричмонд узнает, какое жуткое создание я вызволил из небытия.

По городу разносится звучный щелчок, похожий на выстрел. Встревоженно хмурюсь. Оттуда же, с востока, раздается второй щелчок.

«Быть того не может! – проносится в голове, но я упрямо продолжаю засыпать черные следы. – Нет! Не может быть, чтобы эта пальба была связана с порождением моей фантазии, которое сбежало из моей комнаты и теперь блуждает по городским улицам! Не мог же отец с ней столкнуться!»

Несмотря на мороз, я покрылся испариной. Сердце тяжело и гулко стучит в груди. Руки болят. Вот уже много месяцев как я лишен возможности бегать, плавать, заниматься боксом, укреплять мускулы и легкие – и всё же, несмотря на все те неудобства, которые доставляет мне торопливая маскировка следов, я сосредотачиваю все свои мысли на Университете Виргинии, до встречи с которым осталось всего ничего.

«Хорошенько спрячь все свидетельства существования твоих мрачных фантазий, – твержу я себе, зачерпывая снег. – И тогда к началу следующей недели уже будешь жить в трех днях езды от отца и замка “Молдавия” и сможешь уйти с головой в изучение античных томов и исторические изыскания для эпической поэмы, которая прославит тебя на весь мир: “Тамерлан”!»

Следы Линор ведут на главную улицу Ричмонда, в центр города. От мысли о том, что мне придется пройти с лопатой еще восемь, а то и десять кварталов, меня охватывает ужас, и я прячу ее в нашем садике.

Я иду, наступая на черные следы и заметая их подошвами, и наконец добираюсь до Седьмой улицы. Мне в голову приходит мысль о том, как подозрительно всё это, должно быть, выглядит со стороны: эксцентричный Эдгар По, сын бродячих актеров, театрал-любитель, писатель и поэт-декламатор, заметает следы собственного преступления посреди улицы, у всех на виду.

Прячу руки в карманы и стараюсь придать походке непринужденность и выглядеть как обычный человек, а не отчаявшийся, одержимый смертоносным духом юноша. Я отчетливо слышу неприятный скрип подошв по снегу и гудок парохода с реки Джеймс, но силюсь уловить совсем другие звуки – крики или стоны, которые помогут отыскать Линор. Пелена печного дыма нависает над городом, смешиваясь с туманом, поднимающимся от реки, и образуя холодный мглистый покров, от вида которого у меня по телу пробегают мурашки. Чем дальше я иду, тем острее становится запах дыма, и я начинаю не на шутку тревожиться, что и впрямь ее учуял.

– Эдди! – окликает меня Розали, моя сестра, которую я вижу нечасто, хоть она и живет всего в квартале от нас, в пансионе мисс Маккензи. Семья Маккензи взяла Роуз к себе, когда ей был всего годик, тогда же, когда меня приютили Алланы. А наш старший брат Генри – неуловимая тень, которую мы видим крайне редко, – живет в Балтиморе с бабушкой и дедушкой: когда он был еще младенцем, родители сами оставили его там.

«Вот что случается, когда творец слушает своих муз, – думаю я, наблюдая за тем, как сестра идет мне навстречу. Она очень похожа на меня – цветом кожи, чертами лица, всем, начиная с больших серых глаз и заканчивая широким лбом. – Семьи распадаются. Родные братья и сестры растут, почти не зная друг друга. Дети вынуждены полагаться на милосердие людей, которые легко могут выгнать их на улицу, когда от их детской прелести не останется и следа».

С дрожью отгоняю от себя эту мысль, ужасаясь внезапно нахлынувшим на меня сомнениям в собственном поэтическом будущем. Во мне сейчас говорит голос отца, но вовсе не я сам.

Роуз уже так близко, что я замечаю у нее в руках пару башмаков и теплое одеяло – и то, и другое невзрачного коричневого цвета, напоминающего цвет наших волос. И то, и другое изрядно поношено и затерто по швам.

– Слышал о той девушке? – спрашивает она.

Чувствую, как резко напряглись мышцы в спине.

– О какой еще девушке?

– Моя одноклассница недавно вернулась из церкви, куда ходила вместе с мамой, и рассказала, что видела удивительное создание – девушку из пепла и черных, как у ворона, перьев! Она шла по снегу и кричала! Все приняли ее за демона! Двое стреляли в нее из пистолетов!

Ноги подкашиваются, но я вытягиваю руки вперед, чтобы не упасть.

– В нее… в нее стреляли? И… попали?

– Нет. Она убежала. Как думаешь, это муза?

– С-с-с чего ты это взяла?

– У меня ведь и у самой бывало так, что мои музы превращались в странных и причудливых демонов и проникали в этот мир. Мэри сказала, что с виду та девушка была опасна! Немного глупа – но при этом страшно опасна!

– Глупа?! – уточняю я.

– Мэри рассказала, что она читала какие-то дурацкие, бездарные стихи.

Болезненно морщусь и закрываю рот обеими руками. Реакция горожан на Линор приводит меня в ужас.

– Что такое? – спрашивает Роуз.

– А Джон Аллан тебе не встречался?

Роуз качает головой:

– Я вышла из дома на секундочку – хотела передать обувь для той девушки, чтобы она не оставляла угольных следов. Боялась, что она окажется твоей музой.

Услышав ее предположение, делано усмехаюсь и почесываю затылок.

– Роуз, я пишу о любви, о героях и великих событиях! Если моей музе и суждено проникнуть в этот мир, то по меньшей мере в обличье Каллиопы с дощечкой и стилусом в руке!

Роуз хмурится:

– Эдгар, мне прекрасно известно, что это такое – когда тебя преследуют зловещие музы. Ведь моя жизнь началась точно так же, как и твоя, не забывай…

– Не преследуют меня никакие зловещие…

– Я тоже пробую писать стихи, как вы с Генри, – продолжает она, – но мне, по-моему, не хватает ума. Порой я думаю: может, мои поэтические музы однажды тоже вынырнули из теней у стен нашего пансиона, и кто-нибудь из моих одноклассниц отравил их от страха или из зависти? Мне они представляются близнецами – не юношами и не девушками, а чем-то средним. А еще мне кажется, что их кто-то убил. Я в этом убеждена.

Эти ее чудаковатые предположения, эти странные теории вводят меня в мрачное настроение, хотя, учитывая, каким безумным выдалось сегодняшнее утро, я склонен им верить.

– Джон Аллан не пустит меня в Шарлоттсвилль, если я продолжу писать, – сообщаю я, понизив голос, и хватаю сестру за руки. – Поэтому прошу тебя, Роуз, никому больше не говори, что это видение может быть со мной связано!

– Хочешь, я отнесу ей обувь? – Она приподнимает в воздух башмаки, и они негромко стукаются каблуками.

Шумно сглатываю, с трудом подавляя отчаяние.

– Я же сказал, нельзя допустить, чтобы Джон Аллан заметил, что я ее ищу!

– Нужно хотя бы удостовериться, что никто ей не навредит!

– Мне бы только уехать в университет, и всё пойдет на лад. Всё образуется. Никто ведь не видел нас с ней вместе. Я в этом уверен…

– Матушка ни за что не одобрила бы твой отказ от поэзии, – замечает Роуз и бросает на меня косой, пронзительный взгляд. – Тебе так не кажется?

– Роуз! – вскрикиваю я и резко отпускаю ее руки. – Какие жестокие, беспощадные слова!

– Матушка слушала свою музу и проделала с ней огромный путь из Англии в Америку. А папа оставил карьеру адвоката, чтобы вслед за матушкой и его собственной музой покорить сцену.

– Не собираюсь я бросать ни свою музу, ни поэзию, – говорю я, прижав руку к груди. – Я просто хочу их защитить. Убедиться, что отец не заметит, чтó выплескивается из глубин моего порочного мозга.

– Надо спешить! – Роуз торопливо устремляется по угольной тропе, не выпуская из рук одеяла и башмаков. – Пока Джон Аллан ее не выследил!

– О боже… – со стоном отзываюсь я, понимая, что сестра права. Следы Линор и впрямь могут вывести отца на мою музу.

И я отправляюсь вслед за Роуз. Голова у меня кружится, я напряженно вслушиваюсь, чтобы не пропустить скрип чужих шагов по снегу.

Черные следы пропадают примерно в двенадцати футах от могил и хвойных деревьев кладбища Шокко-Хилл, разбитого на живописном холме неподалеку от города, по соседству с богадельней и еврейским кладбищем. Слева от меня лежит пара угольных туфелек, явно скинутых в большой спешке. Отчетливые следы на снегу показывают дальнейший маршрут Линор и ее блуждания по кладбищенским землям. От одной мысли о том, как, должно быть, холодно бродить босиком по припорошенному снегом льду, стопы у меня промерзают насквозь.

– Думаешь, она спряталась за каким-нибудь камнем? – шумно сглотнув, спрашивает Роуз.

Ответить ей я не в силах. Меня переполняет невыносимая печаль, не давая дышать, а всё потому, что я как никто хорошо знаю это кладбище.

Почти два года назад я стоял посреди этих же самых надгробных плит, плечо к плечу с моим другом, Робом Стэнардом, и смотрел, как с полдюжины мужчин в цилиндрах опускают гроб с телом его матери в глубокую и мрачную могильную бездну. Сырость земли, сверхъестественный холод, которым веяло из ямы, куда опустили эту милую женщину с совершенно ангельскими чертами лица, люди, пришедшие проводить ее в последний путь и облаченные в черные одежды, что придавало им сходство с большими зловещими воронами, болезненный ком у меня в горле – каждое мгновение того невыносимого утра неизменно всплывает в памяти, стоит только приблизиться к этому холму. Джейн Стэнард, или Елена, как я ее окрестил, – никогда не порицала матушку за выбор профессии. Она всегда высоко оценивала мои стихи, называла их не иначе как выдающимися. Она бы ни за что не воспылала ненавистью к моей музе и не назвала бы ее бездарной или глупой.

Сердечный трепет подсказал мне, что Линор и впрямь прячется за надгробием у могилы миссис Стэнард. На этом самом живописном кладбище, в минуты наших с Робом ночных бдений у могилы Елены, мне уже не раз доводилось подпасть под действие колдовских чар моей зловещей музы – тогда она пряталась среди кладбищенских теней и с наслаждением вкушала плоды моей меланхолии.

– Побудь здесь, пока я не уеду в университет, Линор! – взываю я к камням, держась от них на почтительном расстоянии. – Не приближайся ко мне. Не покидай своего укрытия. И не надевай больше угольных туфелек! Моя сестра принесла тебе обувь, которая не оставляет черных следов.

Сперва мы не слышим никакого ответа. Ветерок легонько касается моей шеи, пробегает по краям отложного воротника.

Но вдруг откуда-то из-за надгробных плит раздается утробный рев, напоминающий рык разъяренного Цербера. Розали бросает на меня испуганный взгляд. Лицо у нее побелело, глаза округлились. Дыхание мое стало совсем слабым и судорожным.

– Кидай! – велю я. – Кидай их скорее!

Роуз кидает одеяло и башмаки в снег, и мы бросаемся прочь.