В четверг, в начале мая, мы с Майлзом и Томом прогуливаемся по университетским землям после многочасовых поисков нужных нам пособий в шарлоттсвилльской лавке книготорговца. Снег уже стаял, земля просохла, а мороз больше не украшает инеем Лужайку и крыши университетских построек, однако мой долг за покупку дров, необходимых для обогрева моей комнатки холодными ночами, неизменно растет.

Но зато я могу похвастаться немалыми успехами в учебе, так что настроение у меня приподнятое, и теплые лучи весеннего солнца, ласкающие лицо, только прибавляют мне жизнерадостности. Под настроение я даже разжился в книжной лавке томиком «Паломничества Чайльд-Гарольда» Лорда Байрона, – разумеется, в кредит. Том и Майлз, кстати, тоже приобрели новенькие сборники стихов Байрона и теперь гордо несут их в руках.

– Слушайте, никто из нас случаем в конский навоз не наступил, а? – спрашивает Том на подходе к западной колоннаде, а потом приподнимает ногу и внимательно рассматривает подошву.

Я следую его примеру и затыкаю нос. К моему левому ботинку и впрямь прилип зловонный ком навоза, смешанного с подгнившей растительностью.

– Вот же черт!

Том и Майлз так и покатываются со смеху, отмахиваясь от мерзкой вони, а я принимаюсь яростно вытирать подошву о траву, бормоча столь грубые ругательства, что моя несчастная матушка, заслышав их, наверняка упала бы в обморок.

– Вот это «аромат», с ума сойти! – восклицает Том.

– А я уж было решил, что это воняет твоя театральная наследственность, – со смехом добавляет Майлз.

Я застываю как вкопанный.

Внутри просыпается грозный вулкан ярости – ничего подобного я еще не испытывал с тех самых пор, как уехал из Ричмонда. Кровь в венах вскипает, по телу пробегает дрожь. Слова Майлза эхом звучат у меня в голове.

«А я уж было решил, что это воняет твоя театральная наследственность!»

Бросив купленную книгу на землю, я со всей силы бью Майлза под дых. Он тут же сгибается пополам. С губ его капает слюна. Улучив момент, я даю ему кулаком в подбородок – во мне просыпается старый боксерский инстинкт. Эта сволочь падает на траву, и я наваливаюсь сверху, словно дикий пес, метя обидчику в глаз, но он уворачивается и с силой хватает меня за плечи, тяжело дыша и обжигая мне лицо своим дыханием. Во мне всего пять футов и восемь дюймов роста, а в нем – почти шесть, так что эта тварь крепко обвивает меня своими жирафьими ногами, опрокидывает на спину и наваливается сверху так, что я даже вздохнуть больше не могу. Я пытаюсь сбросить его с себя, но он хватает меня за запястья и прижимает мои руки к земле. Я извиваюсь, силясь скинуть его, но всё тщетно.

Том то и дело выкрикивает наши имена – то ли чтобы нас успокоить, то ли чтобы подбодрить.

– Ну ладно тебе, уймись, – говорит Майлз. – Извини. Я не хотел тебя обидеть.

– Ну ты и сволочь, Майлз! – цежу я сквозь зубы, с силой дергая локтями и ногами. – Я уймусь только тогда, когда выбью из твоего грязного рта все зубы, сукин ты сын!

Его могучий кулак летит на меня и со всего размаха врезается мне в нос. Я чувствую жгучую, нестерпимую боль, а когда рука Майлза вновь взлетает в воздух, я замечаю свою кровь у него на костяшках.

Тоже увидев у себя на пальцах кровь, он пошатывается и морщится, а потом слезает с меня, вскинув руки.

– С меня довольно.

Я со сдавленным стоном перекатываюсь на левый бок. Жгучая боль разъедает мне ноздри, будто кислота.

Майлз бросает мне носовой платок.

– Дышать можешь?

Говорить я не в состоянии, так что молча затыкаю нос куском ткани.

– Я пошел к себе в комнату, господа, – заявляет Том и торопливо нас покидает. – Смотрите профессорам не попадитесь. Если кто увидит кровь – вас исключат.

– Может, врача позвать? – спрашивает Майлз.

Стиснув зубы, я качаю головой, моля Бога, чтобы болезненное жжение как можно скорее утихло.

Майлз присаживается рядом.

– Я вовсе не хотел оскорбить твоих родителей, Эдгар, – говорит он. – Прости меня. Иногда я страшно тебе завидую.

Я поднимаю на него удивленный взгляд.

– Чему тут завидовать, черт побери?

– Как это чему? – фыркнув, переспрашивает он. – Ты себя со стороны видел, По? Ты же неподражаем. Ты непросто мгновенно запоминаешь все эти чертовы стихотворения, которые нам задают учить, но и знаешь всю их историю. Господи, да ты целых пять лет прожил в Англии, смог погрузиться в ее культуру, а еще ты без труда очаровываешь женщин! Ты чертовски красив и силен, как показал недавний всплеск твоей ярости… – Майлз потирает челюсть и пробует ей пошевелить. Его движения скованны, видно, что ему очень больно. – А еще ты наделен непревзойденным талантом, о котором я могу только мечтать.

– При этом я всего лишь сын бродячих актеров, и ничего больше, – с болезненным стоном отвечаю я.

– Сказать по правде, это обстоятельство только придает тебе шарма, Эдди, – с тихим смехом признается Майлз. – В Ричмонде нас всё пытаются убедить, что театр – это обитель дьявола, мерзость пред лицом Господним, но я-то знаю, что это ложь. И прошу у тебя прощения.

– Я тебя прощаю, – с кивком отзываюсь я. – Но больше не смей оскорблять моих родителей.

– Ни за что.

– И не рассказывай никому о моем происхождении. В этих стенах оно значит всё, а я ведь всего-навсего был взят на воспитание состоятельными людьми.

– Слава богу, что тебе встретилась такая щедрая и мудрая семья.

– Всю мою жизнь мой, как ты выразился, «мудрый» приемный отец без устали твердит мне, что в любой момент может выгнать меня на улицу, – распахнув глаза, говорю я. – Он хочет, чтобы я пал пред ним ниц в благодарность за его великодушие, бросился руки ему целовать и так далее.

– Ох. – Майлз садится поудобнее, повернувшись так, что я теперь вижу огромный синяк, оставшийся у него на скуле после моего удара. – Я ведь не знал, что всё так обстоит. Прости.

Я вновь закрываю глаза.

– Слушай, – легонько похлопав меня по плечу, продолжает Майлз. – А когда мы снова увидим твою мрачную музу?

Его вопрос изумляет меня куда сильнее, чем оскорбительное упоминание моего происхождения. Не без труда приподнявшись на локтях и судорожно дыша, я сажусь. Голова кружится. Окровавленный носовой платок прилип к носу, так что его не нужно уже придерживать.

Заметив это, Майлз не может сдержать смеха.

– Фу, какая гадость!

– Это ты о моей мрачной музе?

– О нет, она у тебя чудесная. Ты бы почаще с нами делился своими фантастическими и жуткими историями, что ли.

Согнувшись пополам, я снимаю с лица платок, стараясь прогнать головокружение глубоким и медленным дыханием.

– Я и не думал, что вам интересны жуткие истории. Мне казалось, вы больше любите юмористические рассказы и памфлеты.

– По, да тут каждый второй пытается прослыть юмористом и острословом. Но только тебе под силу зачаровывать толпы своими странными, таинственными рассказами. Верни музу, прошу.

– Я прогнал ее.

– Ну так найди!

– Думаю, уже слишком поздно.

– Но ты ведь наделен даром слова! – Слегка пошатываясь, Майлз встает на ноги и протягивает мне руку. – Если кто и может призвать сбежавшую музу, то только ты, мой друг!