Впереди виднеется дом Эбенезера – моего доброго товарища, который каждое лето сплавлялся на лодке по местным водопадам со мной и другими ричмондскими сорванцами, катал меня по реке Джеймс на своем паруснике, выступал предводителем наших экспедиций на дикие озерные островки.

Пулей проношусь по лужайке перед его домом, запрыгиваю на дерево и забираюсь по стволу на побелевшую от снега черепичную крышу. Рама на окне у него скользящая, поэтому я без труда ее поднимаю и запрыгиваю к нему в комнату.

Эбенезер так и подскакивает на кровати – он еще не успел уютно устроиться под одеялом – и даже в ночную рубашку еще не переоделся. Приятель лежит с книгой прямо на хлопковом покрывале.

– Ого! – восклицает он, звучно захлопывая книгу. – Я так и знал, что сегодня ты меня навестишь.

– А с чего ты так решил? – в замешательстве спрашиваю я, закрывая за собой окно.

– Помнишь проповедь епископа Мура?

Слегка наклоняюсь вперед, чтобы отдышаться и отряхнуть снег с брюк. Вопрос приятеля остается без ответа.

Эб спускает на пол длинные ноги и усаживается на краешек кровати. Его рыжеватые волосы, примятые подушкой, теперь торчат во все стороны, как шерсть у непричесанной болонки.

– После того как епископ повелел не слушать муз, у тебя сделался такой вид, будто тебя вот-вот стошнит всем, что ты ел на завтрак, – замечает он. – А что он наговорил про театр, где играли твои родители! Это просто немыслимо! Сегодня он и впрямь вел себя как гнусный мерзавец! – Эб морщится от собственных слов и косится на дверь. – Только матушке не рассказывай, что я такими словами ругаюсь, – хихикнув, просит он. – Да и Господу знать о том незачем… Помилуй мя, Боже.

– Я из-за отца пришел, а не из-за епископа, – сообщаю я, потирая шею, которая всё еще побаливает после недавней стычки.

– Да ладно? – Эб кладет книгу на прикроватный столик, рядом с лампой. – И что же на этот раз учудил Король Иоанн Молдавский?

Вместо ответа я кидаюсь к платяному шкафу Эба, где всегда хранится обширный запас ворованной выпивки.

– Бог ты мой, всё настолько скверно? – спрашивает он.

Я ожесточенно копаюсь в его панталонах и ночных рубашках.

– Мне бы только дожить до выходных… – Пальцы нащупывают гладкое, фигурное стекло. С победной улыбкой достаю за горлышко из вороха одежды красивую черную бутылку хереса. – Если только получится уехать в университет, Эб, я наконец обрету свободу! Осталось всего ничего!

Оконное стекло у меня за спиной вдруг начинает дрожать и позвякивать.

Резко оборачиваюсь, не выпуская из рук бутылки, и изумленно смотрю на неистовую пляску ветвей в темноте. Стекло звенит всё громче, кажется, оно вот-вот разлетится вдребезги, и комнату Эба накрывает трескучей волной электричества, от которого волосы у меня на затылке встают дыбом. На нас надвигается какая-то жуткая сила.

Эб подпрыгивает от неожиданности.

– Это еще что за чертовщина?

– Надо поплотнее закрыть окна.

– Что?

– Надо поплотнее закрыть окна! – Я кидаю ему бутылку, подскакиваю к раме и изо всех сил прижимаю ее к подоконнику. Правым ухом я по-прежнему слышу громкое дребезжание оконного стекла, а потом – вот черт! – отчетливо ощущаю, как пара чьих-то сильных рук пытается поднять раму с другой стороны.

– Она хочет открыть окно!

– Кто – она?

Изо всех сил стараюсь удержать раму в опущенном положении и закрываю глаза, чтобы ненароком снова ее не увидеть – я этого попросту не выдержу. Я знаю, что это она. Недаром в комнате Эбенезера вдруг сделалось так темно и холодно, а меня самого накрыл леденящий ужас, словно меня заперли в гробу и похоронили заживо. Мне не хватает воздуха!

– Черт возьми, Эдгар, что происходит? – спрашивает Эб.

– В Ричмонде я не останусь! Ни за что! Что бы ни случилось! – задыхаясь, кричу я. – Прочь, Линор! Уходи! Отец увидит тебя! И упечет меня в бухгалтерию «Эллиса и Аллана»!

Но крики тщетны, а сил не хватает.

Окно распахивается, и комната тут же наполняется запахом дыма.