Глава 8
Дальнейшие события осмыслить Северов смог только намного позже, когда стали известны некоторые эпизоды и факты, а пока его занимала новая тактика действий пары истребителей, которую удалось опробовать в бою уже 10 сентября.
Первый разговор на эту тему состоялся у Олега с Гошей еще 7 сентября, во время вынужденного сидения на земле из-за нелетной погоды. Северов вспомнил, что в прошлой жизни читал про так называемую «текучую пару» истребителей, когда, в зависимости от обстоятельств, ведущий и ведомый могли меняться местами. С Сережкой Малинкиным такой номер бы не прошел, здесь должны действовать летчики высокого класса, но идея засела в голову и никак не отвязывалась. Тогда Олег решил поговорить с комэском. Тот сидел с остальными летчиками под навесом недалеко от столовой и, как обычно, травил байки.
– Вот как у тебя только с женщинами так ловко получается? – искренне недоумевал младший лейтенант Чучин, ведомый комэска-2 капитана Шаневича, высокий широкоплечий парень двадцати четырех лет. Кто-то засмеялся, а Синицкий с самым серьезным видом сообщил:
– А я слова женские знаю!
– Какие еще слова? – удивился Чучин. – Нет таких слов.
– Слова всякие есть, – заявил Гоша, – только их знать надо, а это не всем дано. Вот давай у Бадмы спросим.
Лейтенант Бадмацырен Доржиев, или просто Бадма, был бурятом и прибыл под Ленинград вместе с другими летчиками-тихоокеанцами.
– Вот скажи, Бадма, у тебя родственники в кавалерии есть?
– Есть, – закивал головой бурят. – Они у меня все там и служат, это я в пилоты подался.
– Тогда должен знать, есть специальное лошадиное слово?
– Конечно, есть! – опять закивал хитрый Бадма, уже сообразивший, что Синицкий просто развлекается. – Мой отец его знает и дед.
– Ну так скажи его нам! – хмыкнул Чучин.
– Во-первых, это слово тайное, его всем подряд не говорят. Оно от отца к сыну передается. Во-вторых, я его не знаю, я летчик, мне без надобности. Вот если бы был кавалеристом, отец бы мне сказал, а так нет, он его моему брату сообщил. А дядя мой, охотник, тигриное слово знал! Много кого у нас тигр в тайге задрал, а дядю никогда не трогал!
– Вот! – наставительно поднял палец Гоша. – Есть и женские слова, только женщина не лошадь, существо более сложное, тут одним словом не обойдешься.
– Да врете вы все, – махнул рукой Чучин. – Если знаешь, то мне по секрету скажи.
– Ха, больно надо. Ты вон какой молодой, высокий да симпатишный, тебе и без этих слов хорошо. А я вот не удался, да и лысина, опять же. А скажу я тебе слова, так ты у меня последних девушек уведешь!
После недолгих препирательств Синицкий что-то пошептал Чучину на ухо, после чего младший лейтенант ринулся в столовую, пробовать. Смачный шлепок был слышен даже сквозь шум дождя, Чучин пулей вылетел обратно, держась за ухо, а под навесом летчики так хохотали, что из дверей штаба показался недовольный Коляда, посмотрел, покачал головой, но под дождь не полез, махнул рукой.
Олег отозвал комэска в сторонку и принялся объяснять ему свою идею, но Гоша до конца не дослушал:
– Хм, а что, мысль-то может оказаться неплохой, раз нам обоим в голову пришла. Я ведь тоже над этим думал, еще когда мы с тобой вдвоем летали.
Пару дней обсуждали и прикидывали, а 10 сентября после обеда взлетели парой в район станции Мга, где должен был кружиться вражеский корректировщик «Хеншель-126». «Костыль» они не обнаружили, зато перехватили семерку «Ю-87» под прикрытием звена «Мессеров».
Вдвоем с Гошей они показали гансам класс воздушного боя. Винни-Пух был железным пилотом, его вестибулярному аппарату мог бы позавидовать сам Чкалов. Пилотировать с такими перегрузками и столь долгое время немцы не смогли. Потерь ни с той ни с другой стороны не было, но «штуки» изменили курс и ушли, отказавшись от бомбардировки позиций наших войск. У «ишаков» заканчивалось топливо, и Синицкий с Северовым тоже вернулись на свой аэродром.
Следующие дни летали много, погода позволяла. Четыре-пять вылетов в день были обычным делом, противников в воздухе тоже хватало, двойное численное преимущество немцев тоже было нормой, а нередко их было и втрое больше. Полк таял на глазах, в первой эскадрилье осталось всего пять самолетов, летчиков, правда, восемь. Соломатин и Ковин прыгнули с парашютами, а «ишачок» Малинкина пришлось списать, так сильно он был поврежден, да еще и загорелся после посадки, Сережка едва успел выскочить, даже комбез прожег.
12 сентября было тепло, ярко светило солнце, так что работать пришлось много, совершили шесть вылетов, после крайнего Северов с трудом выбрался из кабины. Не успел присесть у колеса, наскочил Степа, обслюнявил на радостях и помчался встречать хозяина. Хотя Олег сильно устал, в голову вдруг полезли мысли об Ане, их курортном крымском романе, о том, где она сейчас и успела ли эвакуироваться. Под эти меланхоличные мысли Северов и заснул.
13, 14 и 15 сентября показались одним днем, взлеты, посадки, между полетами перекусить, отключиться. Проснулся, то ли уже темнеет, то ли рассветает, снова «По машинам!» и в воздух. Машины им подкинули, так что летали все восемь пилотов. Появились в эскадрилье и новые потери, погибли ведомые Ковина и Горобченко, легко ранен Соломатин, остался в полку. Северов за эти дни сбил еще три машины, его общий счет вырос до десяти. Но даже это не радовало, так устал, к тому же неуспехи нашей армии на земле повода для восторгов не давали. Да, остановить немцев под Ленинградом удалось, но здесь и на других фронтах обстановка оставалась тяжелой.
Сотников, видимо, убедил командование, что полк нуждается в пополнении, 15 сентября пришли новые летчики и техника. И тут Северова ждал сюрприз. Синицкому присвоили звание капитана и назначили заместителем командира полка, должность до сих пор была вакантной. А командиром первой эскадрильи назначили Петра Бринько, Героя Советского Союза и одного из самых результативных летчиков первого периода Великой Отечественной войны. Северов абсолютно точно помнил, что тот в 1941 году погиб, но вот когда именно? Может быть, это назначение поменяло его жизнь и он останется в живых? Повышение Синицкого повлияло и на Олега, он был назначен исполняющим обязанности командира третьей эскадрильи. Расщедрившееся командование полка отдало ему Ковина и Горобченко командирами звеньев и Малинкина ведомым, компенсируя то, что остальные летчики были просто зелеными новичками. Но это был не последний и самый большой сюрприз.
16 сентября Олег запомнил надолго, потому, что когда утром Коляда довел до них сводку, Северов на некоторое время впал в ступор. А батальонный комиссар всего лишь объявил, что 15 сентября войска 54-й армии под командованием генерал-майора Кузьмы Максимовича Качанова нанесли серию внезапных ударов, нащупав слабые места в обороне противника, и освободили станцию Мга. Войска Невской оперативной группы Ленинградского фронта, воспользовавшись ситуацией, форсировали Неву в районе Невской Дубровки, захватили плацдарм на левом берегу и, развивая успех, ранним утром 16 сентября соединились с войсками 54-й армии.
«Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Вот тебе, бабушка, и Новый год! Что же такое произошло, что все так изменилось?» – размышлял Северов. Только позже он понял, как это случилось. Когда 10 сентября они с Синицким мастерились с «Мессерами», семерка «Ю-87» изменила курс и ушла на запасную цель, где и отбомбилась. В результате этого налета был ранен командующий 54-й армией маршал Кулик. На день раньше в Ленинград прибыла «расстрельная команда» в составе Булганина, Мехлиса и Мерецкова разбираться с отступлением 34-й армии. Коль скоро за дело взялся Лев Захарович, сомневаться в его исходе не приходилось, но Жуков проявил характер и продавил у Верховного назначение Качанова на 54-ю армию вместо Кулика. Пока Мехлис пытался рядиться с Георгием Константиновичем, а времени на дрязги у командующего Ленфронтом не было совсем, как и желания участвовать в этих разборках, Кузьма Максимович прилагал все усилия для реализации плана Жукова. Он прекрасно понимал, что еще раз такого шанса ему никто не даст и права на неуспех у него просто нет. Тщательно обговорив все вопросы с командующим Ленинградским фронтом, Качанов начал активные действия, и успех ему сопутствовал, Сталин дал команду дело против него закрыть, Мехлис уехал несолоно хлебавши. А сейчас войска соединившихся фронтов спешно занимали выгодные позиции и укрепляли рубежи обороны. Противника, не успевшего организовать сопротивление, удалось потеснить еще на десяток километров к югу, ширина полосы, соединявшей Ленинград с Большой землей, составила около тридцати километров.
Но желание противника побыстрее покончить с Ленинградом не уменьшилось, фон Лееб продолжал наступление, и 18 сентября немецкие войска вышли к Финскому заливу в районе Петергофа. Образовался Ораниенбаумский плацдарм, на защиту которого 4-й ИАП также регулярно выделял самолеты. Накал воздушных боев не спадал, значительное численное превосходство противника было нормой. Бой неполной эскадрильей против полутора-двух десятков истребителей, прикрывающих несколько десятков бомбардировщиков, стал обычным делом. К сожалению, недостаточная выучка молодых пилотов не давала им шанса на долгую жизнь в небе, буквально за несколько дней эскадрилья сточилась до шести машин, но эти шесть уже представляли серьезную проблему для Люфтваффе. В книге Эммануила Казакевича «Весна на Одере» автор показал роту, состоящую всего из трех десятков бойцов, которые названы им «бессмертными». Это самые умелые и удачливые солдаты, которые научились выживать, выполняя боевую задачу. Третья эскадрилья состояла из шести «бессмертных». То, что в их число попали Северов, Малинкин, Ковин и Горобченко, было, в общем, объяснимо, а вот то, что из молодого пополнения остались в живых именно эти двое, сержанты Алексей Лазарев и Владимир Шаров, можно было списать на чистое военное везение, судьбу, которая позволила им пока оставаться в живых. В первой и второй эскадрильях потери были не меньше, с учетом периодически появляющихся новых летчиков в них было восемь и пять машин соответственно.
Новоиспеченный заместитель командира полка, получив новую должность, нисколько не загордился, в общении оставался таким же простым, не забывая иногда беззлобно подшучивать над своими подчиненными, устраивая небольшие розыгрыши. Шутил он, впрочем, со смыслом. Классическая шутка про ведро компрессии была исполнена в отношении молодого летчика второй эскадрильи, который настолько плохо знал материальную часть, что все только диву давались. Степашка постоянно находился при хозяине, в нем открылся талант предсказывать появление вражеских самолетов. Если Степа вдруг с ворчанием удалялся в сторону ближайшего блиндажа или щели и забирался туда, значит, через несколько минут немецкие бомбардировщики будут в непосредственной близости от аэродрома.
Вражеская авиация предпринимала массированные налеты на город, на корабли Балтийского флота, поддерживающие огнем своих орудий обороняющиеся войска, на строящуюся ударными темпами железную и автомобильную дороги вдоль берега Ладожского озера, которые уже прозвали «Дорогой жизни». Немецкая артиллерия, даже дальнобойная, до них не доставала, зато Люфтваффе старалось вовсю.
«Текучую пару» пришлось забросить. Дело было не в том, что Синицкий стал меньше летать и больше заниматься управлением полком, а в том, что против значительно превосходящего противника она оказалась малоэффективной, особенно при его подавляющем техническом преимуществе. Несколько вылетов окончательно поставили крест на этой идее.
Полк относился к флоту, поэтому в конце сентября его основная работа заключалась в прикрытии кораблей. Пикирующие бомбардировщики немцев подходили большими формациями с сильным истребительным сопровождением, поэтому командование полка и комэски особое внимание молодых летчиков обращали на тактику. Объясняли, что задача состоит не в том, чтобы сбить как можно больше гансов, а в том, чтобы не допустить ударов по кораблям.
– Вот скажи мне, – обращался Гоша к Вове Шарову, – сколько «лаптежников» было в группе, которую мы разогнали вчера вечером?
– Много! – Вова даже зажмурился, восстанавливая картину боя. – Десятка два точно было, нет, больше.
– Больше, – согласился капитан, – три девятки их было. А вот теперь ответь, могли мы десяток сбить?
– Наверное, – протянул сержант. – «Мессеров» уж больно много было. Да, пожалуй, смогли бы.
– Если бы гоняться за ними стали, – уточнил Синицкий. – Только пока мы за ними гоняемся, остальные спокойно по кораблям отбомбились бы. Значит, задачу свою мы бы не выполнили!
Вова вздохнул, сбивать вражеские самолеты ему очень хотелось, но заместитель командира полка был очень убедителен. Гоша это заметил и усмехнулся.
– Эх вы, балтийские асы, гроза воздуха! Придет и на нашу улицу праздник, не бесконечны же у них силы. Будут и другие задачи, будете и вы асов Геринга щипать.
Последняя декада сентября запомнилась Северову круговертью вылетов на защиту кораблей Балтфлота, ведущих огонь по наступающим войскам противника. Поредевшие эскадрильи работали, сменяя друг друга в воздухе. Сбитых немецких самолетов было немного, но командование флотом регулярно объявляло полку благодарности за качественное прикрытие.
23 сентября Северов повел своих «бессмертных» на перехват целой армады вражеских пикировщиков, которые снова нацелились на «Марат». На этот раз их было восемь, с эскадрильей вылетела пара Синицкий – Соломатин, Терентий поправился после легкого ранения. Олег не стал болтаться на трех тысячах, а поднялся на пять с половиной, поэтому атака двух полных звеньев сразу нарушила строй противника, в котором образовались пробелы от сбитых. Отличились и оба «птенца», Шаров и Лазарев, сбивших по «штуке». «Лаптежники» заметались, два самолета столкнулись в воздухе, «Мессеры» остервенело набросились на «ишачков», но было уже поздно, атака сорвалась. Однако это еще не все, на подходе была вторая волна атакующих. Олег с Гошей научились понимать друг друга даже без радио, вот и сейчас Северов вышел в лобовую, гансы отвернули, а воспользовавшийся паузой Синицкий вывалился из свалки и ринулся на новую формацию бомбардировщиков. Что было дальше, Олег видел плохо, был слишком занят, чтобы рассматривать самолет Гоши, а когда очередной раз оглянулся, «ишачок» капитана падал, беспорядочно вращаясь, а недалеко от него падал «Юнкерс». В следующее мгновение «И-16» Соломатина врезался в другой самолет и обе машины также посыпались вниз.
Тут в немцах что-то сломалось, они поняли, что русские не остановятся ни перед чем и, видимо, решили, что оно того не стоит. Преследовать их было бессмысленно, ни топлива, ни боезапаса уже не оставалось. Внизу распустились бутоны парашютов, и усталый Северов не сразу сообразил, что два белых купола среди других означают, что Гоша и Терентий благополучно покинули свои разрушенные истребители.
Под вечер Синицкий вернулся один, Терентий был ранен, на этот раз тяжело, его увезли в госпиталь. За это время Олег успел слетать еще два раза, потерь в людях не было, но в эскадрилье осталось всего четыре относительно целые машины.
Тараны Синицкого и Соломатина получили ожидаемый резонанс, уже на следующий день вышли статьи в газетах, командование оформило наградные листы на орден Ленина Гоше и орден Красного Знамени Соломатину, но ходили слухи, что могут присвоить и Героя. Капитан к грядущему награждению отнесся очень спокойно, а в приватной обстановке признался Олегу, что отказался бы от любой награды взамен на сохранение жизни ведомому. Состояние Терентия было тяжелым, врачи всерьез опасались за его жизнь.
Еще через день, 25 сентября, Северов и сам совершил таран, правда, непреднамеренно. В воздухе была самая настоящая каша, «Ю-87» шли плотным строем, после нападения «ишаков» заметались, Олег уклонился от внезапно шарахнувшегося в его сторону «лаптежника» и чуть не столкнулся с другим, бросившимся от взорвавшегося на своих бомбах соседа. Воздушный винт истребителя с треском врубился в хвостовое оперение «штуки», его затрясло, Северов убрал газ и быстро снизился, выбравшись из общей свалки. «Юнкерс», беспорядочно вращаясь, падал неподалеку. Какое-то время Олег машинально летел неизвестно куда, потом начал соображать, чуть прибавил обороты мотора и довернул в сторону аэродрома. Осознание, что чуть не погиб, пришло минут через пять после самого тарана, но к моменту посадки летчик уже справился с собой и только чуть подрагивающие руки напоминали об инциденте. На «ишаке» требовалось заменить винт, в остальном он не пострадал. В рапорте Северов честно указал, что таран получился случайно, так что делать из него героя не стоит, хватит и Гоши с Терентием, на что Сотников сказал, что это не его ума дело, командование само оценит и решит. А вот Коляда на следующий день огорошил приказом 27 сентября отправиться на Кировский завод и выступить перед его работниками.
– Степан Игнатьевич, какое выступление? Я лучше в небе выступлю! Вон пусть Синицкий едет, он таран совершил, Героя получит, а я…
– Что у тебя за манера стала, приказы обсуждать, с командованием пререкаться! – завелся Коляда. – Тебе сказано, что делать, иди и выполняй!
Пришлось ехать. О чем говорить с заводчанами, Олег придумать не успел, выручил Гоша, который предоставил листок с данными по количеству вылетов и сбитым вражеским самолетам. Выслушивать многочасовые речи у людей времени нет, значит, надо сказать что-нибудь ободряющее, но конкретное, без лишних лозунгов, они и так делают все, что могут, и даже больше.
Олега подбросили до Балтийского вокзала, предстояло немного пройти пешком. Не успел летчик пройти и одного квартала, как начался артобстрел, люди бросились врассыпную, заметались, падали, сраженные осколками. Снаряды ложились кучно, при попадании в здания во все стороны летели обломки камня и кирпича. Северов бросился под защиту арки, закрывающей проход во двор, когда увидел мальчика лет семи, он стоял на коленях перед лежащей женщиной и закрывал лицо ладошками. И тут Олег сразу успокоился, с ним всегда так бывало, когда он видел кого-то, нуждающегося в его помощи. Летчик подбежал к ребенку и подхватил на руки, собираясь найти какое-нибудь укрытие, но женщина вдруг слабо шевельнулась, она была ранена, но жива. Северов перебросил мальчика через плечо, подхватил на руки женщину и на мгновение замер, соображая, куда бежать дальше. Из примеченной им арки махали руками какие-то люди, и Олег неуклюже побежал туда. В левый бок что-то прилетело, удар был такой, что летчик задохнулся от боли, но лишь немного сбавил скорость. Теперь ощутимо приложило по голове, потом еще раз, к счастью оба раза слева, а мальчик был на правом плече. Наконец арка, кто-то пытался подхватить ребенка, но тот вцепился Северову в шею, тогда Олега схватили за плечо и потащили в глубь двора, как оказалось, ко входу в убежище. Бок болел, было трудно дышать, к тому же ноша на руках, по шее и левому уху текла кровь. Плохо видя в полумраке, Северов споткнулся обо что-то и чуть не упал, но углядел сбоку лавку и опустился на нее, тяжело дыша.
– Давайте ее сюда, товарищ военный.
Женщину взяли и переложили на другую лавку две средних лет дамы, назвать этих интеллигентного вида женщин-бойцов МПВО иначе язык не поворачивался. Третья отцепила ребенка, прижала его к себе и тоже куда-то унесла.
– Давайте я посмотрю вашу голову, – произнес тихий молодой женский голос, к лицу Северова поднесли переносную лампу.
– Держи, не дергайся! – строго сказал тот же голос кому-то невидимому из-за света лампы в лицо.
– Я крови боюсь, – тихо ответил этот кто-то, по голосу девочка лет четырнадцати-пятнадцати.
– Привыкнуть давно пора, – проворчала первая девушка, ее руки ощупали голову летчика, потом в ход пошла влажная тряпка или марля.
Лампу, наконец, переместили вбок и Олег смог рассмотреть тех, кто оказывал ему помощь. Первой девушке было лет двадцать, второй, как он и предполагал, около пятнадцати, еще подросток. У обеих на рукавах были повязки с красным крестом, рядом на полу стояла открытая сумка.
– Спасибо, по-моему, ничего страшного. Скажите лучше, как женщина, жива?
– Жива, жива, доктор ее смотрит, – раздался голос из полумрака. – Хлопотливый какой! Сам-то как?
– Да что мне сделается, – хмыкнул летчик и поморщился от боли в боку. – У меня тут помощь посерьезнее, сейчас как новый буду.
– Не больно и старый, – тихо засмеялись в ответ, а старшая девушка недовольно произнесла:
– Сидите спокойно, товарищ летчик. Голова не пробита, просто кожа рассечена, хоть и глубоко. Сейчас я обработаю раны, а потом доктор посмотрит.
Чем она там обрабатывала, Северов не видел, но рану зажгло так, что он с трудом подавил желание громко выругаться, отделавшись нейтральным «Кхм!». Ну, раз череп цел, надо посмотреть, нет ли перелома ребер.
– Мне еще по боку приложило, посмотрите, не сломаны ли ребра, – попросил он.
На Олеге была авизентовая куртка, которую он носил вместо шинели, так было намного удобнее. Вообще-то она была положена танкистам и досталась ему по случаю, но рукодельный Ваня Безбородов пришил к ней голубые петлицы, и никто из начальства не обратил внимания на такое нарушение формы одежды. Куртку удалось стянуть, девичьи пальчики пробежались по ребрам, было очень больно, Северов опять сдержался, только засопел сильнее, но девушка все правильно поняла и успокаивающе сказала:
– Переломов нет, просто ушиб. Подождите, не одевайте, сейчас доктор посмотрит.
Подошел пожилой мужчина с очками на носу.
– Ну-с, что тут у нас? Прелестно, прелестно! В смысле, неплохо, но придется зашивать.
– Это вопрос?
– Нет, молодой человек, это утверждение. Лампу поближе. Так, волосы вот здесь и здесь уберите.
Другой пожилой мужчина, носатый и худощавый, несколькими ловкими движениями опасной бритвы превратил Северова в каторжника, у которого побрита половина головы.
– Придется потерпеть!
– Чего уж там, – как можно равнодушнее ответил Олег, – шейте, у меня еще дела.
Приятного мало, но кончилось и это мучение. Голова горела огнем, а девушка уже накладывала повязку. Ваты она не пожалела, и Северов подумал, что выглядит сейчас как безнадежно больной, фуражку точно будет не надеть. Пока доктор шил раны, девочка стояла рядом, кусая губы, и смотрела на это действо, так что Олегу пришлось временами ободряюще ей улыбаться.
Врач тем временем занялся ребрами и подтвердил, что ничего не сломано, но нажимал так, что летчик опять закряхтел.
– А вы молодец, терпеливый. Боль-то сильная, я ведь знаю, – вдруг одобрительно сказал эскулап и, церемонно попрощавшись, ушел куда-то в глубь подвала.
Девушки помогли летчику натянуть обратно одежду.
– Спасибо, милые. Давайте хоть познакомимся, меня Олег зовут.
– Я Марина, а это Даша, моя двоюродная сестра, – улыбнулась старшая.
Обстрел тем временем закончился, и народ стал выбираться из убежища. Женщину увезли в госпиталь, доктор сказал, что теперь ее жизни ничего не угрожает, должна поправиться. Мальчика забрала соседка, присмотрит за ним, пока мама на лечении.
Северов вздохнул. Когда убивают здоровых сильных мужчин, это тоже несправедливо, они чьи-то сыновья, мужья, отцы. Но раны, увечья и смерть маленьких детей вызывали у него душевную боль гораздо сильнее физической. Олег поймал себя на мысли, что если бы располагал атомными бомбами, то, пожалуй, шарахнул бы ими по Третьему рейху, пусть прочувствуют на себе, твари. И тут же подумал, что никогда бы этого не сделал, не стал бы убивать женщин и детей, пусть их отцы и мужья топчут сейчас его землю. Вот с этими юберменшами он посчитается, аллаверды по максимуму! А когда войдем в Германию, будем их детей из своих полевых кухонь кормить, такие уж мы есть, нас не переделать.
На проходной завода его встретил представитель парткома и проводил в цех, где находилось несколько сотен человек, судя по одежде, прямо от станков. Выступал мужчина средних лет в полувоенной форме, судя по шепоткам, известный заводчанам и являющийся работником обкома партии. Он говорил о положении на фронтах, о прорыве блокады и восстановлении сообщения с Большой землей. После него ведущий собрания предоставил слово младшему лейтенанту Северову, представителю «доблестной авиации героического Балтийского флота». Олег встал перед рабочими, чувствуя себя в этой дурацкой повязке на голове совершенно неловко. Сам он свой внешний вид определил как жалостно-комический.
– Товарищи! Я обращаюсь к вам от имени своих товарищей, от имени всех, кто сейчас борется с врагом с оружием в руках. Мы понимаем, что борьба сейчас ведется за само наше существование, за то, чтобы мы и наши дети не стали рабами, за то, чтобы у них было будущее. Вы можете быть уверены, мы не дрогнем, мы скорее умрем, чем сдадимся! 23 сентября в одном бою два летчика нашего полка, расстреляв боезапас, таранили вражеские самолеты. Враг в панике очистил небо, бежал с поля боя. Он еще силен, на него работает вся Европа, но и мы стали опытнее и злее, мы как сжатая до предела пружина, которая скоро выпрямится. Я вот тут записал, сколько мы вылетов сделали, сколько немецких самолетов сбили, а сейчас подумал, вы ведь и сами все видите, к чему эти цифры. Тыл для фронта, фронт для тыла. Пока мы вместе, нас не победить! Спасибо вам за ваш самоотверженный труд, товарищи!
В прошлой жизни Северов совершенно не умел говорить тосты и зажигательные речи, в этой, видимо, тоже.
– Товарищ Северов и сам позавчера совершил таран! – вдруг сказал работник обкома.
Олег поспешил отойти в сторону под улыбки заводчан, ему было очень неловко. Внезапно к нему бросился какой-то человек в спецовке, схватил за руку:
– Спасибо, спасибо вам большое!
– Да что вы, – оторопел летчик, а рабочего соседи похлопали по плечу, и он, еще раз тряхнув Северову руку, тоже стал выбираться из зала.
– Вы его жену и сына из-под обстрела вынесли, – сказал работник парткома, – ему уже сообщили.
Северов попрощался с работниками завода и направился к выходу. Пройдя через проходную, он зашагал в сторону Балтийского вокзала, но не успел пройти и двух кварталов, как нос к носу столкнулся с Мариной.
– Ой, это вы! Как голова, не болит, повязка не съезжает?
– Держится, но вид у меня дурацкий.
– Не дурацкий, а героический, – засмеялась девушка.
– Ну, раз вы смеетесь, точно дурацкий.
Собрание закончилось, из-за обстрела Олег сумел прийти на самый конец, так что теперь надо было пробираться обратно на аэродром. Для этого первым делом следовало вернуться к Балтийскому вокзалу. Марина тоже возвращалась обратно, так что пошли вместе. Она оказалась студенткой мединститута, хотела стать детским врачом. По дороге девушка поинтересовалась, почему его представили как морского летчика, ведь Северов явно сухопутный, форма-то не морская. Олег показал тельняшку и заметил, что душа у него теперь морская. Так, беседуя, они дошли до дома Марины, от него до Балтийского вокзала было совсем рядом.
По приезде в полк Северов был подвергнут тщательному осмотру полковым эскулапом, после чего он был отстранен от полетов на трое суток. Голова особо не беспокоила, а вот бок болел сильно, выплыл огромный великолепный синяк, так что доктор был прав, летать было бы очень затруднительно. А 29 сентября Сотников объявил, что полк должен получить пополнение и новую технику, для чего выводится в Кубинку, вылет завтра, 1 октября ранним утром.
Так что тридцатого не летали, приводили в порядок себя и технику, готовили ее к передаче в другой ИАП, хотя самолетов в полку и на полную эскадрилью не набралось бы. На следующий день, 1 октября, Сотников, взяв с собой все оставшиеся экипажи, отправился на ПС-84 в Кубинку за новыми машинами и пополнением.
