Глава 9

Летели долго, забирая восточнее, чтобы исключить встречу невооруженного транспортника с вражескими истребителями, сопровождения не было, так что на месте были только после полудня. Пока улаживали формальности, личный состав пообедал. Кормили по тыловым нормам, так что молодежь досыта не наелась. Командир полка даже не понял, что дали на обед, мыслями он был на аэродроме. Какую технику дадут? Этот вопрос очень волновал его. Чтобы снова принять «И-16», в Подмосковье лететь не надо. Значит, новые самолеты, «МиГи», «ЛаГГи» или «Яки». Больше всего Сотников мечтал о «Яках», легкие, скоростные, маневренные. Мечта, а не истребитель.

Когда было получено разрешение, Сотников ринулся рассматривать новые самолеты. Мимо мордастеньких истребителей, похожих на сильно удлиненные «ишаки», он прошел, даже не обернувшись, его интересовали «Як-1». Эта машина представлялась ему каким-то летающим чудом, которая молнией носится среди врагов и сеет среди них смерть и опустошение. Вот и несколько «Яков» стоят в ряд, сияя новой краской. Подойдя к предмету своей мечты, он гладил его фюзеляж, трогал крыло, на лице его расплылась мечтательная улыбка. От этого занятия его отвлекло чье-то покашливание за спиной. Обернувшись, он увидел двух командиров в таких же, как у него, кожаных регланах, полковника и подполковника, с улыбкой его разглядывающих.

– Майор Сотников, командир 4-го истребительного авиационного полка ВМФ. Прибыл для получения новых машин и пополнения личным составом!

– Полковник Мороз, Штаб ВВС. Здравствуйте, майор. Что, нравится птичка?

– Не то слово, товарищ полковник! Очень хочется на таком воевать!

– А сами на чем воевали?

– На «И-16».

Подполковник тем временем листал документы, которые достал из своего планшета. Наконец, найдя нужный лист, протянул его полковнику. Тот, посмотрев на документ, сдвинул брови:

– Хм, майор. Не судьба тебе на «Яке» летать! Эти уже распределены, а новых до конца года не дадут. Занимайся пока комплектованием, а там и решать будем, какую технику полк получит.

Сотников растерялся:

– Как же так! Товарищ полковник, это, наверное, ошибка!

– Никакой ошибки, сам смотри! – И сунул под нос командиру полка бумагу. – Видишь, черным по белому написано! До Нового года, что ли, тебе тут сидеть, «Яки» ожидая?

В этот момент не было на свете человека более несчастного, чем майор Сотников. Когда он летел в Кубинку, ему уже рисовались картины, как он ведет целый полк «Яков» на врага, как горят вражеские истребители и бомбардировщики, как мечутся в панике вражеские пикировщики. Он видел себя в кабине этой замечательной машины, он пускал по врагу реактивные снаряды, очереди его пушки и пулеметов вдребезги разносили технику врага. И вот все это оказалось недостижимым и бесконечно далеким. Другие будут водить в бой эти стремительные самолеты, другие будут наносить по врагу неотразимые сокрушительные удары, а он, майор Сотников, будет по-прежнему коптить небо на своем «ишаке», нести потери и писать похоронки на своих мальчишек. Ах, до чего же несправедлива жизнь и тяжела его судьба!

Эти мысли, видимо, достаточно явно отразились на его лице, поскольку стоявший рядом Мороз в глубине души его пожалел, но вида не подал и сурово произнес:

– Ну-ну, майор! Что за упаднические настроения! Отставить эту мерихлюндию! Сейчас идите, размещайте своих людей в общежитии. Затем идите вон туда, – он показал на большое трехэтажное здание, – в комнате № 303 найдете капитана Михолапа. Он поможет вам доукомплектовать полк.

Мороз сделал знак, и подошедший младший лейтенант повел бесконечно расстроенного Сотникова к общежитию.

Домов, в которых проживали летчики, ждущие своего назначения, оказалось несколько. Бросив свои вещи, Синицкий, Бринько и Шаневич пошли искать знакомых, вроде видели кого-то издалека, время до обеда еще было. Олег и Сергей неторопливо разложили свои вещи и обсуждали дальнейшие перспективы, когда в дверь просунулась голова лейтенанта Суслина, по прозвищу, естественно, Суслик. Он был единственным оставшимся в живых летчиком второй эскадрильи кроме ее командира, капитана Шаневича. Суслик сказал, что он местность знает, так как бывал здесь раньше, и берется достать выпивку. Северов отрицательно покачал головой, Малинкин, вздохнув, тоже отказался.

– Ну и дураки! Когда еще будет возможность выпить в спокойной обстановке! Начальству сейчас не до нас. Начальство переживает.

Суслик ушел, а Олег стал показывать ведомому приемы защиты от ножа, вместо него была ложка. У Сергея неплохо получалось, они разогрелись и возились с большим удовольствием. Малинкин разошелся и стал размахивать ложкой, как саблей, со словами «а так, попробуй, отбери», Северов ложку выбил, и она попала прямиком в лоб открывшему дверь Синицкому.

– Хватит дурака валять! Зашибете командира! А если бы Сотников зашел?

В коридоре ржали Шаневич и Бадма, Гоша показал им кулак, а Степан звонко тявкнул.

– Пошли обедать, осназеры пернатые.

Хлебая гороховый супчик, Синицкий сказал, что он действительно нашел здесь знакомых. Гоша с завистью рассказывал, что некоторые получают «Яки», а кто-то даже «Пе-3». И лишь немногим не везет, как и им. Неизвестно, чем могут укомплектовать, а вдруг снова «И-16»?

Неторопливо хлебая суп и разговаривая, они не успели перейти ко второму – гречневой каше с небольшим количеством мяса, как за соседний стол сел Сотников и с грустью обозрел свой обед. Он тяжело вздохнул и принялся также медленно есть суп. Очевидно, почувствовав на себе взгляды своих летчиков, он повернул голову и тихо произнес:

– Посмотрел я личные дела, отобрал кое-кого. Но, ребята, в основном это совсем птенцы-желторотики. Нам таких уже давали, что дальше было, помните?

– А что, времени их учить совсем не дадут? – спросил Бринько.

– Обстановку на фронте ты сам знаешь. Чего спрашиваешь? – И майор снова вздохнул. – Кстати, а где Суслин?

Шаневич демонстративно уткнулся в тарелку:

– Здесь где-то…

– Ладно, всем отдыхать, пока возможность есть. Если что-нибудь натворите, выгораживать не стану! Вон, с третьей эскадрильи пример берите. Физкультурой занимаются, оружие регулярно чистят, языком немецким занимаются. Всегда полезное дело найдут. А некоторые другие, раздолбаи, только и ищут возможность водки или самогона хряпнуть! А уж как хряпнут…

Майор махнул рукой и ушел обратно в штаб, его ждали капитан Михолап и будущее пополнение. Летчики, негромко переговариваясь, стали выходить из столовой, когда Северова кто-то окликнул. Обернувшись, Олег с удивлением увидел Якова Карловича Берга.

Берг был очень обрадован, что видит Олега живым и почти здоровым. Они обнялись, инженер хлопал его по плечам, покосился на повязку на голове. Затем они медленно пошли в сторону аэродрома, Яков Карлович должен был идти туда по делу, а Северов решил его проводить, остальные же решили вернуться в общежитие.

Охрана проверила документы и пропустила к самолетам. Инженер рассказал, что вскоре после того, как Северова сбили третий раз, Берга вызвали в Москву. Его докладные записки действительно попали к Сталину, и теперь Яков Карлович занимался их реализацией. При Ставке ВГК образована специальная Комиссия по техническому перевооружению Красной Армии, в ее составе и работает Берг, теперь уже военинженер 2-го ранга. Олег кратко рассказал свою историю и посетовал, что теперь они всем полком будут ждать у моря погоды и получат неизвестно что, как бы снова не «И-16». Берг хитро улыбнулся:

– Помнишь наш разговор, что двигатель для «ЛаГГа» слабоват и что есть смысл попробовать на него мощную звезду поставить?

– Конечно, помню. Подождите, что, неужели сделали?

– Сделали! Инициативу, правда, Гудков проявил, сам Лавочкин все двигатель от Климова ждал, но потом понял и подключился. Вот, «ЛаГГ-5», первая партия. После фронтовых испытаний будем дорабатывать, а там и до крупносерийного производства дойдем.

– Что за зверь?

– Двигатель «М-82», пока 1500 сил, но Швецов работает, бо2льшая мощность не за горами. Конструкцию немного облегчили, так что скорость 600 км/ч на высоте, 520 км/ч у земли, потолок 9500 метров, дальность 750 км, скороподъемность 900 м/мин., вооружение – две «ШВАК» и два «БС».

– Сильно! – сказал Северов, а сам подумал, что для октября 1941 года это самое настоящее чудо.

Очевидно, построено, что называется, на живую нитку, дорабатывать и дорабатывать, но начало положено. Берг тем временем подошел к головастому самолету, похлопал его по крылу и неожиданно предложил Олегу посмотреть устройство кабины. Летчик посмотрел и впечатлился, конструкторы явно задумались не только над простотой производства, но и над удобством для пилота. А Яков Карлович рассказывал об усиленной бронезащите, увеличенном боезапасе и о том, что планируется значительно увеличить мощность двигателя и увеличить запас топлива, а также использовать больше металла в конструкции.

– Но, сам понимаешь, до этого еще ох как далеко.

Поделился Берг и направлениями других разработок.

– Одна их наших разработок «Су-2», новый «Су-2»! Слышал, наверное, что не очень его любят в войсках. Так ведь не зря же мы, дорогой ты мой, столько говорили еще там, в Боушеве, о модернизации нашей авиационной техники! Поставим новый двигатель, делаем на базе «М-82», но со впрыском и наддувом, мощность как раз около 1900 сил! Цельнометаллический самолет пока не получится, дефицит металла, да и бронекорпус сделать пока возможности нет, но защита экипажа будет, даже 20-миллиметровый снаряд не возьмет! И четыре пушки Б-20, проектируются на основе «УБ»! Кстати, помнишь, мы говорили о том, что между 20 мм и 37 мм пропасть и 23 мм не выход? Сейчас заканчиваем разработку 30-миллиметрового боеприпаса, а там и пушка не за горами! И пикировать самолет будет, получше их «Ю-87» получается! А сейчас готовится целая серия новых и модернизированных машин! Модернизируются пикировщики «Ар-2», создан новый «Ту-2». Завершаем «И-185», это новая отличная машина Поликарпова. А в перспективе и «ЛаГГ-3» выпускать перестанут, когда отработаем «ЛаГГ-5». И еще, Климов заканчивает работу над двигателем мощностью порядка 1500 сил! Все это пойдет на «Пе-2» и «Як-1». Кстати, тебе с «Ил-2» встречаться не приходилось? Их ведь сейчас обратно в двухместные переделывают, стрелок с «УБТ» за летчиком будет располагаться. Разумеется, все это будет не завтра, не раньше 1942 года, но работы ведутся, Ставка жестко контролирует. В других сферах тоже разработки ведутся, но я, сам понимаешь, не особенно в курсе.

Обнявшись на прощание с Бергом, Северов пошел к общежитию в хорошем настроении. Комиссия по техническому перевооружению РККА. Отлично! На прощание Яков Карлович предупредил, чтобы о содержании их разговора летчик никому не рассказывал, но это было лишним, что такое режим секретности, Олегу объяснять было не надо.

Суслин явился поздно вечером, глуповатая улыбка на лице и соответствующий запах ясно говорили о том, что лейтенант спиртное все-таки раздобыл. На вопрос коллег, как он умудрился уйти с охраняемой территории, тот важно ответил, что местность знает. Оказалось, что он не только нашел бутылку неплохой водки, но и познакомился с женщиной, немного старше себя, но оч-чень хорошей, и превосходно провел с ней время. В общем, не суслик, а орел. Суслика загнали спать и строго-настрого запретили показываться до утра.

На следующее утро Сотников собрал свое немногочисленное воинство и представил им невысокого, крепкого капитана со следами ожогов на лице и прихрамывающего при ходьбе:

– Капитан Галкин, Алексей Иванович. Назначен к нам начальником штаба. Летал на «СБ», участвовал в боевых действия на Халхин-Голе, в финскую, был на Северо-Западном фронте. Направлен к нам после госпиталя.

Галкин кивнул всем сразу коротко стриженной круглой головой:

– С летной работы списан. Надеюсь в дальнейшем пройти медкомиссию и летать вместе с вами. А пока буду начальником штаба.

По первому впечатлению он всем понравился.

Шаневич был очень обижен и даже не смог этого скрыть. Он искренне считал, что начальником штаба должен быть именно он. Сотникову на его обиду было… в общем, все равно:

– А ты, Кеша, не дуйся. Скажи лучше, когда твои орлы последний раз личное оружие чистили? А у Северова чистят регулярно. Ты порядок в комнатах своей эскадрильи видел? А теперь к нему или к Бринько зайди. Зарядку ты и твои подчиненные делают? Физическую форму свою поддерживают? А у них делают. Да, недавно начали, но ведь делают! Или, думаешь, я не знаю, что Суслик вчера вечером пьяный пришел? Хорошо еще, что его, дурака, не застрелили, когда он обратно лез. Вот бы ЧП нам, пожалуйста! Повезло, что комиссар еще не приехал, а то бы Суслик, да и ты с ним уже бы в пехоту воевать отправились. Так что, Кеша, не дуйся, а работай. Я вместе с вами летаю, так что и моя вакансия образоваться может. Вот и соответствуй! А теперь следующий вопрос – пополнение.

Сотников помахал рукой и с лестницы в коридор вошли летчики, десятка два. Некоторые имели вид бывалых пилотяг, их фуражки были лихо заломлены на затылки. Но большинство на вид были совсем молодыми, лет двадцать, наверняка это выпускники летных школ. Бывалые имели личное оружие, остальные его еще не получали. Все обратили внимание, что часть молодняка была в форме ВВС РККА, а не в флотской. Морской на всех не хватало, переведенным в пехоту и авиаторам стали выдавать обычную армейскую. Северов тоже имел только тельняшку, но и сам переодеваться не спешил, форму сухопутных ВВС считал более удобной, а начальство не настаивало.

– Значит, так. Имеем дополнительно восемнадцать пилотов. Делим так – в первую эскадрилью идет шесть, во вторую восемь, в третью четыре. Алексей Иванович, вот списки. Да, Северов, ты по-прежнему исполняешь обязанности комэска-3.

– Есть! – Олег был удивлен.

Младшие лейтенанты эскадрильями не командуют. Да и среди пополнения были летчики с более солидными званиями, пара старших лейтенантов имелась. Оба захватили финскую и воевали на этой войне почти с первого дня. Объяснение этому могло быть одно – в третью Сотников определил салажат. Так и оказалось. Сотников опытных летчиков, естественно, взял, но оставить на эскадрилье предпочел человека, которого хоть немного успел узнать и испытать в бою – младшего лейтенанта Северова.

Новичков Олег после недолгого разговора распределил по звеньям Вадима Ковина и Андрея Горобченко, потом побеседовал с каждым из новеньких, немного подумал и сел писать планы занятий. Малинкина он отрядил получать с пополнением личное оружие, летные комбинезоны, шлемы и прочие важные вещи. А уже на следующее утро третья эскадрилья дружно совершала пробежку и занималась гимнастикой на имеющемся спортгородке. Олег понимал, что времени нет совсем, поэтому стремился использовать каждую свободную минуту для занятия чем-нибудь полезным. На удивление легко Олегу удалось договориться в швейной мастерской, имеющейся на территории военного городка, о пошиве для своих летчиков разгрузочных жилетов. Военный городок был большим, на его территории было множество всяких складов, поэтому вскоре все обзавелись многими необходимыми вещами – компасами, зажигалками, перевязочными пакетами и т. д. Удалось даже раздобыть штык-ножи от «СВТ». Уже через несколько дней, кроме теоретических занятий и занятий пешим по летному, пристреляли и обслужили оружие, наточили штык-ножи, получили и максимально укомплектовали разгрузочные жилеты. Все втянулись в занятия, никто не роптал, понимали, что учатся самому необходимому, тому, что даст им шанс выжить в реальном бою. Командиры звеньев прекрасно понимали, что Северов знает, чему учит, поэтому не оставались в стороне, тоже занимались со своими подчиненными. К тому же Малинкин о Северове наговорил столько, что сначала новички подумали, что тот шутит. Но в ходе занятий стали подозревать, что тот их вовсе не обманывал.

Разговорившись с одним из местных работников, Олег узнал, что тот до войны был страстным охотником. Пришла война, стало не до охоты. Северов уговорил старика дать ему на время охотничье ружье, двустволку 16-го калибра. Вечером снарядили сотни две патронов с латунными гильзами и наутро, поставив в известность местное начальство, устроили на дальнем краю аэродрома стрельбы. В качестве мишеней бросали куски фанеры, которые летели, вращаясь, по довольно замысловатым траекториям.

Через неделю к ним неожиданно пришел полковник Мороз. Эскадрилья отрабатывала пешим по летному действия при нападении «Мессеров»-охотников, которых изображали летчики из сухопутного истребительного полка, также ожидающие своих новых машин.

– Всю неделю за вами наблюдаю. Молодцы, времени зря не теряете! Но уже сегодня будете получать новые машины. На освоение где-то две недели, потом на фронт. Обстановка осложняется, больше времени дать не можем.

К удивлению всех, полк получил новейшие «ЛаГГ-5», которые сначала планировали передать в сухопутные ВВС. Олег понял, что тут не обошлось без Берга. С ним Северов встретился еще пару раз, обсуждали перспективы оснащения самолетов новым радиооборудованием, в том числе бортовыми РЛС, а также необходимость разработки управляемых авиабомб.

Полученные самолеты облетали. Они понравились всем. По оценкам опытных летчиков, время виража у нового «ЛаГГа» было немного меньше, чем у «Мессера», скороподъемность тоже понравилась, хотя Северов считал, что Фридрих на вертикали шустрее. Летали много, но времени на подготовку хотелось иметь больше, намного больше. Все это очень напрягало Сотникова, такая ускоренная подготовка вылезет боком в бою, Мороз это тоже прекрасно понимал, но нарушить приказ командования не мог. Он максимально оттянул срок вылета на фронт и выделил бензин для тренировочных полетов, и это было все, чем он мог помочь полку. Олег выбрал себе машину под номером 77, Кузьмич его решение молчаливо одобрил.

Суслик умудрился еще раз сбегать к своей оч-чень хорошей женщине. Планировал сходить и еще разок, но приехал батальонный комиссар. У него с командиром полка состоялся довольно резкий разговор. Степан Игнатьевич был недоволен всем. И тем, что комполка оставил на третьей эскадрилье Северова, и пополнением из едва обученных сержантов, и тем, что дали, а Сотников согласился взять какие-то непонятные новые самолеты вместо более привычных «МиГ-3» или «ЛаГГ-3». Впрочем, руководство, к которому он ринулся изливать свою желчь, его не поддержало и посоветовало заняться делом. Тогда он решил сорвать злость на третьей эскадрилье, но и тут его ждал облом.

После обеда Сотников с комиссаром были вызваны к начальству, вернулся оттуда комполка быстро и один. В эскадрилье Северова был запланирован еще один вылет, звено Ковина должно было отработать сопровождение бомбардировщиков с отражением атаки истребителей противника. По окончании вылета разобрали подробно все действия и отправились в общежитие. Надо было готовиться к завтрашнему вылету на фронт.

Однако после ужина Сотников вызвал комэсков к себе. У него находился старший политрук лет тридцати, вида самого обычного, даже простецкого, но с такой хитринкой в глазах, с такой открытой улыбкой, что от одного его вида становилось как-то светлее на душе.

– Представляю вам старшего политрука Кречетова, Сергея Борисовича. Назначен в наш полк комиссаром. Батальонный комиссар Коляда переведен на другое место службы. – И, видя реакцию летчиков, добавил: – Не обсуждается! И, чтобы эту тему до конца закрыть, вот что. У него в августе вся семья под немецкими бомбами погибла. Мать, жена и обе дочки. Все разом. Так что не надо ничего говорить, и судить его тоже не надо.

Кречетов пожал руки комэскам, после чего все разошлись продолжать сборы. Известие о замене комиссара ни у кого сожаления не вызвало, Степана Игнатьевича не любили, а известие о том, что Кречетов будет летать вместе со всеми, вызвало уважение к нему еще до более близкого знакомства.

Северова беспокоило, что его новички все еще очень слабо подготовлены. Две недели – это очень мало, это просто ничто, ну, может быть, чуть больше, чем ничто. В безусловный плюс идет то, что ребята неплохо натренировались стрелять по движущимся мишеням. Они по графику каждый день проводили стрельбы «по тарелочкам», вроде бы научились правильно делать упреждение при стрельбе. Осталось закрепить на практике, но с этим уж точно проблем не будет, немцы такую возможность предоставят.

На следующий день, 24 октября, перелетели на новый аэродром недалеко от Волхова. Это тоже было неожиданностью, полку теперь предстояло защищать Дорогу жизни, узкий перешеек, соединяющий Ленинград с Большой землей, задача ответственная и даже почетная.

Пополненный технический состав был уже на месте, жилье было подготовлено. Третья эскадрилья разместилась в обычной большой избе, хозяева которой месяц назад уехали подальше от войны к родственникам куда-то на Южный Урал. Об этом сообщил словоохотливый дедок-сторож, дядя Поликарп, карауливший здесь все колхозное имущество сразу.

Погода в конце октября в средней полосе России редко бывает сухой и безоблачной, так что летать новичкам сразу пришлось в довольно сложных метеоусловиях. Северова порадовало, что зачет штурману полка по району боевых действий сдали все его орлы с первого раза, за что он их сдержанно похвалил.

На том же аэродроме базировались две девятки «Ар-2» 73-го пикирующего бомбардировочного авиаполка ВВС ВМФ, сведенные в эскадрилью. Командир полка Герой Советского Союза полковник Крохалев Анатолий Ильич находился с основным составом полка под Ленинградом, а здесь командовал капитан Агеев. «Ар-2» были еще не модернизированные, но, увидев их, Олег вдруг подумал, что летчиков, владеющих техникой ударов с пикирования, в ВВС не так много. А про «полбинскую вертушку» еще никто и не слышал, поэтому Северов решил ею озадачиться. Разумеется, в прошлой жизни Северова удары с пикирования неуправляемыми авиабомбами были обычным делом, но вот техника была совсем другая, прицельные приспособления, мягко говоря, очень сильно отличались. Собственно, про «вертушку» Олег помнил следующее. Бомбардировщики образуют над объектом замкнутый круг и затем поочередно, сохраняя между самолетами дистанцию около пятисот метров, пикируют на цель. Последовательность должна быть такой: когда первый самолет, сбросив бомбы, выходит из пике, второй уже пикирует, а третий только еще входит в пикирование. Когда Северов поговорил с Агеевым, тот понял его, что называется, с полуслова, два дня думал, обсуждал что-то со своими ребятами, а на третий начали отрабатывать на практике. Это Олег видел сам, поскольку летал с эскадрильей в сопровождении, шестерка непосредственного прикрытия и звено высотного.

В первый день ноября случился на аэродроме небольшой инцидент. Прибыл на аэродром лощеный майор из штаба Северо-Западного фронта, да не один приехал, а со своим догом. За какой надобностью он его, вернее, ее притащил, осталось невыясненным, но дог этот сразу напал на Степашку, который мирно ожидал хозяина около здания штаба. Степа пострадал бы очень прилично, если бы вообще остался жив, но, на его счастье, рядом оказался лейтенант Доржиев. Бадма вообще имел к живности особый подход, не растерялся и тут, быстро подскочил, схватил дога за хвост и резко дернул вверх, потом вниз, будто одеяло трусил. Дог от неожиданности Степашку выплюнул, а когда волна дошла до головы, аж зубами щелкнул. Буряту понравилось, тряхнул еще раз, схватил обалдевшую псину за шиворот, раскрутил и запустил в сторону ВПП. Полет был недолгим, но сопровождался вращением и эффектным падением. Когда Северов вышел из штаба, дог истошно завывал, сетуя на сломанный хвост, его хозяин вопил как резаный, Степашка, уткнувшись мордой в хозяйские брюки, громко жаловался на несправедливую жизнь, летчики возмущались. Посреди всего этого безобразия стоял невозмутимый Бадма, улыбался и щурил свои и без того неширокие глаза. Кончилось тем, что штабной уехал, так и не сообщив цель своего визита, видимо, что-то проверить собирался, народ постепенно успокоился. Олег посмотрел на Бадмацырена, тот имел вид весьма довольный, даже блаженный. Северов не утерпел, подошел к нему.

– Ты чего такой радостный? Дога за хвост подержал?

– Письмо из дома получил, больше месяца шло!

– И как дома, все хорошо?

– Да, нормально, не в этом дело. Вот послушай! У нас в соседнем селе живет бабушка Бэлигма, она очень старая и видит будущее. Не всем, но некоторым она его рассказывает. Вот брату деда предсказала, что его тигр в тайге задерет, так и случилось. А другому человеку, что тот утонет, так утонул. Мне она сказала, что я молодой погибну, давно, я еще в школе учился. А сейчас мне мама написала, что бабушка Бэлигма велела передать – судьба моя изменилась, я до глубокой старости доживу.

– А разве судьба может так измениться?

– Значит, может. Бабушка Бэлигма никогда не ошибается. Она сказала, что в наш мир пришел человек из будущего и изменил мою судьбу и судьбу других людей. Я не понимаю, что это значит, но прожить до глубокой старости совсем не против!

Хорошо, что Бадма был погружен в себя и лица Северова в этот момент не видел. Но Олег быстро с собой справился, хотя все обратили внимание, что он весь день рассеянный какой-то ходил, Сотников ему даже вылеты запретил, все допытывался, не произошло ли чего. А Северов даже вечером долго не мог уснуть, хорошо, что в ноябре ночи длинные, все-таки выспался. Решил, что при случае надо с этой женщиной поговорить, только что он узнать хочет, Олег толком объяснить даже себе не смог, с этим и заснул.

Между тем таких масштабных сражений в воздухе, которые были в августе-сентябре, больше не было. Как и в прошлой истории, немцы перестали штурмовать позиции советских войск под Ленинградом и перебросили часть сил на Московское направление. Но оставлять в покое Северную столицу они тоже не собирались, поэтому группировку Люфтваффе не только не ослабили, а, наоборот, усилили. Собственно, других способов воздействия на Дорогу жизни у них не было, артиллерия не доставала. Однако вместо массированных налетов противник стал применять сравнительно небольшие группы самолетов, которые почти непрерывно атаковали с разных направлений и в разных местах. Активизировались охотники, постоянно выслеживающие зазевавшихся пилотов, наносящие удар с высоты и сразу же туда уходящие. Они постоянно портили кровь нашим летчикам, потери были вроде невелики, но постоянны, так что авиаподразделения таяли медленно, но верно.

«ЛаГГ-5» показали себя неплохо, а уж по сравнению с «И-16» это вообще была песня. Пришлось, конечно, привыкнуть к несколько худшей маневренности, но скорость и скороподъемность давали новые возможности. Но они, к сожалению, добавить опыта молодым летчикам не могли, только увеличить шансы на выживание. В одном из первых же воздушных боев, произошедших над Ладожским озером, был сбит один из пилотов второй эскадрильи. Парня выловил из воды катер, но прошло слишком много времени, и он погиб от переохлаждения, Ладога начала октября не похожа на Черное море начала августа. А еще через три дня Кречетов вернулся из Ленинграда, где был по делам в политуправлении КБФ, но не приехал, а прилетел на небольшой летающей лодке, довольный, как слон.

– Вот, «Шаврушка»! – сказал он подошедшим однополчанам. – На более серьезные машины меня медицина не пустит, но я и на этой много пользы принести смогу. Когда бой над Ладогой будет вестись, я быстро к месту падения самолета подскочу и нашего летчика из воды выловлю!

Задумка всем очень понравилась, а Северов поделился мыслями об авиационной спасательной службе с Сергеем Борисовичем. Тому идея пришлась по душе, но он сразу честно признался, что со спасением на территории, занятой противником, есть большие сложности. Просто подскочить на «Ш-2» и забрать пилота можно, а вот со всем остальным проблема, некому пока заниматься формированием спасательных партий и учить их. Олег вздохнул и вспомнил Булочкина. Он писал в 12-й ИАП Коробкову, но ответа пока не получил, что с учетом перемещений обоих полков неудивительно. Вздох комэска-3 комиссар истолковал по-своему и заметил, что предложение учить летчиков навыкам выживания на территории противника лично ему очень нравится, так что не против, если Северов ему толково объяснит содержание этих занятий.

Время для обучения, в том числе и поведению в тылу врага, находилось, погода такую возможность предоставляла. Схватки в воздухе теперь случались не так часто, но отличались большой ожесточенностью. Хорошо обученных летчиков у немцев тоже хватало, но и для них не все было просто, русские быстро учились и совершенствовали свою технику.

Вдоль берега озера протянули железную дорогу, она подходила к Неве в районе впадения в нее Черной речки. Мост решено было пока не строить, слишком велика была вероятность его разрушения авиацией противника, работала переправа. Туда же подходила и автодорога. По этим путям шел основной поток снабжения Ленинграда, вывозилось гражданское население, дети и старики, чье нахождение в осажденном городе лишь подвергало их опасности и расходовало и без того невеликие ресурсы. Гансы долбили переправу, поезда и автомашины даже в том случае, когда было совершенно очевидно, что это беженцы. Попытки советской авиации противодействовать этим налетам наталкивались на грамотное сопротивление истребительного прикрытия ударных самолетов, но появление 4-го ИАП с его современными машинами внесло изменения в расклад. «ЛаГГи» новой модификации старались использовать для борьбы с вражескими истребителями, менее совершенные «И-16» и «И-153» боролись с бомбардировщиками. Такая тактика приносила свои плоды, но и нагрузка на орлов Сотникова была очень велика.

Пасмурным утром 5 ноября в полк неожиданно прилетел представитель ВВС КБФ, который от лица командования похвалил всех за хорошую работу и поздравил с награждением высокими правительственными наградами. Командир полка Сотников, его заместитель Синицкий, начальник штаба Галкин, замполит Кречетов, комэски Бринько и Шаневич, некоторые командиры звеньев, в том числе Горобченко и Ковин, были награждены орденами Красного Знамени. Еще пять наиболее результативных летчиков и штурманов наградили орденами Красной Звезды. В их числе был и Малинкин, сбивший к тому времени два самолета противника лично и пять в группе. А вот фамилии Северова не было. Обидно немного, но настроение у него было хорошим, Красная Армия показала гораздо более высокую эффективность, чем в аналогичный период прежней истории. И в этом есть доля его труда. А награды… Придет время и для наград.

Впрочем, у командования полка на этот счет было другое мнение.

– Товарищ подполковник, разрешите обратиться! – Сотников подошел к представителю ВВС флота после того, как личный состав был распущен.

– Что у тебя, майор? – удивился тот, глядя на расстроенное лицо командира полка.

– В списке награжденных отсутствует исполняющий обязанности командира третьей эскадрильи младший лейтенант Северов!

– Отсутствует, значит недостоин! У тебя и так почти весь полк наградили! Ты на другие полки посмотри. Твой полк отметили самым значительным образом! – И подполковник посверлил в небе поднятым указательным пальцем.

– Да нет же, товарищ подполковник! Именно Северов награды и достоин, не меньше любого из нас достоин! Его обязательно должны были наградить, это какая-то ошибка! – От волнения Сотников даже начал слегка заикаться.

Подошедшие Синицкий, Галкин и Кречетов поддержали своего командира.

– Ну, не знаю… Я, конечно, уточню. Всякое бывает, может, и напутали писарчуки чего! – Подполковник был удивлен таким единодушием командования полка. Видимо, этот младший лейтенант и правда достойный награды человек.

По такому приятному случаю не грех было и выпить немного, но все ждали команду на боевой вылет. Подполковник улетел поздравлять другой полк, а экипажи разбрелись по машинам. Северова все сочувственно хлопали по плечу, он отмахивался и поздравлял награжденных. Малинкин стоял рядом с самолетом с таким видом, будто случайно испортил своему командиру парадный китель, облив его чем-то жирным и дурно пахнущим.

– Командир, я даже…

– Да перестань ты! – Северов обнял своего ведомого. – Поздравляю тебя! Ты этот орден заслужил, так носи его с гордостью. Надеюсь, не последний.

Вылет прошел успешно, сбитых не было, хотя поврежденных хватало, снова технарям работа.

Впрочем, история с награждением получила неожиданное продолжение. Утром 7 ноября снова прилетел тот же подполковник, снова построили полк. Представитель ВВС фронта поздравил всех с праздником, 24-й годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции, и вручил Северову орден Красного Знамени, к которому Олег был представлен еще в 12-м полку. Перевод из кадров ВВС РККА в ВВС ВМФ внес небольшую путаницу, но разобрались. Он также объявил, что Северову присвоено очередное звание «лейтенант». А Сотникову по поводу представления командования 4-го полка сказал, что с учетом совсем недавнего награждения вопрос пока открыт.

После политинформации 8 ноября, когда Кречетов рассказал о проведенном в Москве параде, он попросил Северова задержаться.

– Хотел с тобой вот о чем поговорить. Сотников тобой очень доволен, всегда в пример ставит. Синицкий тоже хвалит. Агеев сказал, что ваш совместный труд ушел наверх и уже получил самую высокую оценку в Штабе ВВС ВМФ. Я за тобой наблюдал все время, что мы на фронте. С людьми ты умело работаешь, дисциплина в эскадрилье высокая, да и боевая эффективность неплохая. Ладно, я сейчас о другом. Ты ведь авторитетный командир, тебя и командование полка, и рядовые летчики уважают. А почему ты до сих пор не в партии?

Теперь уже озадачился Северов.

– Даже не знаю. Как-то не до того было. Но я понял, и не против. Если найду, кто даст рекомендации, подам заявление.

– Я дам, и командир даст. Значит, договорились!

Олег знал, что к этому шагу сейчас относятся очень серьезно. Человек, находящийся на самом переднем крае, рискующий ежедневно своей жизнью, не вступает в партию из карьерных побуждений. Это можно сделать только по убеждению. Убеждения у Северова были. Он давно понял, что изобилие джинсов на прилавках не стоит той уверенности в завтрашнем дне, на которое ее променяли. Да, жили небогато, но не было бомжей, беспризорников и безработицы. Да, были проблемы с эффективностью производства, со многим были проблемы, но школьное образование, например, было несравнимо лучше, чем в постсоветской России. Еще в 60-е годы в СССР была передовая медицина. Северов считал, что необходимо было бороться с недостатками, а не с тем, что было и так неплохим. И отношения между людьми были другими. Но над всем этим можно подумать позже, если повезет дожить до Победы. А сейчас все силы надо приложить к тому, чтобы она состоялась как можно раньше и с как можно меньшими потерями. Заявление он написал тут же, не выходя из штаба.

Была еще одна мысль, которую Олег обдумывал и хотел попытаться реализовать, наведение при помощи РЛС. Проблема была в том, что имеющиеся станции находились в районе Ленинграда, к тому же высоту цели они не определяли. Северов узнал, что в Ленинграде работает группа ученых, занимающихся проблемами радиолокации. Они были частью подразделения, которое возглавлял контр-адмирал Аксель Иванович Берг. В прошлой истории совет по радиолокации был организован только в 1943 году, а сейчас Берг, как и знакомый Северову его однофамилец, работал в Комиссии по техническому перевооружению Красной Армии. Принципы радиолокации Северову были неплохо известны, поэтому он нашел повод наведаться в город найти их. Олег обратился в штаб ВВС флота, объяснил, что хочет поделиться с учеными некоторыми своими мыслями, Самохин, узнав в чем дело, лично распорядился отвезти летчика к ним.

При встрече Северов сказал, что заинтересовался проблемой радиолокации еще до войны, и все такое, изложил идею о выделении отдельного канала для определения высоты цели и его сопряжения с дальномером. Никаких готовых решений, разумеется, не предлагал. Знать принципы работы РЛС на уровне начала 21 века одно, а историю вопроса – совсем другое. К тому же в условиях фронта заниматься выяснениями, на каком конкретном этапе исследований находятся сейчас наши ученые, довольно затруднительно. Тем не менее на какие-то полезные мысли Олег их, видимо, навел, выглядели они очень довольными.

«Вот и ладненько! – подумал Северов. – Наведение по РЛС дело очень важное, если удастся немного ускорить процесс, будет просто замечательно».

Когда Олег вернулся в полк, Кречетов дал ему новое поручение. Как кандидат в члены ВКП(б) он должен был пару раз в неделю делать политинформации для летного и технического состава. Это было нетрудно и, в общем, малообременительно, зато позволило сделать вывод о некоторых изменениях в сравнении с прошлой историей. Обычно Олег слушал политинформации вполуха, особенно не задумываясь о совпадении или несовпадении дат и событий. Его больше занимали чисто военные и технические вопросы, а тут пришлось немного разобраться.

То, что полноценной блокады Ленинграда нет, и вряд ли будет, Северов уже понял. Под Москвой немцы находились западнее и, похоже, сценарий похож с той разницей, что ближе сотни километров они к столице не подойдут. Да и Тулу оборонять не надо, тыл, и довольно глубокий. Киев оставлен буквально на днях, именно оставлен, значительную часть войск удалось из котла вывести. В прошлой истории Харьков был взят немцами в середине ноября, точнее Олег не помнил, а здесь, похоже, они его вообще не возьмут, по крайней мере в 1941 году, да и Мариуполь тоже. Как понял Северов, спокойно разбираясь с ходом боевых действий, изменения накапливались постепенно и к середине ноября были уже весьма заметными. Это не могло не радовать, но напряженности обстановки под Ленинградом нисколько не уменьшало.

Холодало, иногда шел снег, летали не каждый день, зато почти все вылеты приводили к столкновениям с противником. 18 ноября над Ладогой сбили Доржиева, но Кречетов на своей «Шаврушке» был рядом и выудил бурята из воды буквально через несколько минут. Бадма попал, конечно, в госпиталь, но доктора уверенно обещали, что он поправится, хотя еще немного, и замерз бы. Третья эскадрилья вновь состояла из шести «бессмертных», с подачи Олега их так за глаза и называли. Что интересно, опять три пары – Северова, Ковина и Горобченко. А все четверо сбитых остались живы, хотя и попали в госпитали с очень серьезными ранениями.

20 ноября вечером летный состав собрался в столовой, пили чай, поздравляли Петра Бринько с двадцать пятым сбитым. Капитан вылетел парой в район переправы, потом получил по радио приказ переместиться южнее. Пара немецких охотников пыталась воспользоваться излюбленной тактикой ударил-убежал, но, видя перед собой всего лишь двух противников, рискнула потягаться. Ведомый был неопытный и вскоре был подбит, потянул на свой аэродром, а разозленный советский ас решил поквитаться. «Зеленые задницы» были впечатлены уровнем его пилотажа и стрельбы, но было поздно, один из охотников горящим клубком падал на землю, а другой попытался оторваться, выведя Бринько под удар второй пары, подошедшей на помощь. Не тут-то было, Петр Антонович сбил еще одного, второго повредил.

– По почерку видно, летчики матерые, непросто с ними было! – Капитан отпил чаю из персональной кружки и блаженно прищурился, хорошо заварено, со смородиной и шиповником.

– Полкозы небось обратно привез, – подколол Синицкий.

Это было правдой, попусту стрелять Бринько не любил, даже после такого напряженного боя чуть меньше половины боекомплекта еще осталось. Олег вспомнил летний случай, когда для уничтожения двух финских «Фиатов» Антоненко и Бринько израсходовали всего два десятка патронов.

– Задницы у немцев теперь не зеленые, а красные! – хмыкнул Шаневич, все засмеялись.

«Зелеными задницами» пилотов JG54 прозвал Северов, да в нагрузку рассказал анекдот (– Девушка, дайте мне открытку, вон ту, с красной задницей! – Это не задница, а сердце. – Девушка, я хирург и знаю, как выглядит сердце. Дайте мне открытку с красной задницей!).

– А ты, Олежа, чего молчишь? – Бринько прищурился. – Устроил ты им баню!

– И заметьте! – наставительно сказал Синицкий. – Двух немцев ссадили без своих потерь, а дрались вшестером против двенадцати. Вот так надо воевать!

– Растут ребята, – кивнул Олег. – Так просто нас не взять.

А сам подумал, что и не такие асы бились, гибли, горели. И не всегда в воздушном бою, война впереди длинная.

– Чего вздыхаешь? – Гоша с хрустом разгрыз микроскопический кусочек сахара. – Все неплохо идет.

– Слушай, Олег, а правда, что ты летом на «ишаке» один против восьми «Мессеров» дрался, командира полка прикрывал? – вдруг спросил Бринько.

Северов удивился, он здесь об этом никому не рассказывал.

– Было дело, а откуда информация?

– Оттуда! – Петр ткнул пальцев вверх. – Жигарев нашему Самохину говорил, а сам от твоего прежнего командира слышал. Ты, говорят, не просто выжил, но и сбил чуть ли не половину.

– На сбитых там смотреть некогда было, – отмахнулся Олег. – Несколько приземлил. Разведка говорила, что не все долетели, просто повезло.

Все замолчали, задумавшись, вспоминая свои воздушные бои, когда смерть смотрела прямо в глаза. Сколько там умения, а сколько везения, кто знает…

А Северов подумал, что Бринько летчик замечательный, талантище, но как командир себя не очень проявил. Да тот и сам признавался, что летать, стрелять одно, а людей учить, с документами работать и все такое ему очень тяжело дается. Олег с ним подружился, а вот с комэском-2 Шаневичем особо доверительных отношений не было. Впрочем, их не было ни у кого, характер у него был сложный. Капитан сам как-то дистанцировался от всех, держался отдельно. Он полностью выкладывался в бою, был смел и умен, но при этом ни с кем не поддерживал дружеских отношений, ни разу не поговорил по душам. К этой особенности его характера все давно привыкли и приняли таким, как есть.

– Гоша, у тебя ведь семнадцать сбитых уже? – поменял Шаневич тему разговора. – Пора бы к Герою представлять!

Синицкий кивнул головой:

– Сотников сказал, что наградной лист в штабе ВВС флота оформляют.

– Будет у нас два Героя в полку, – улыбнулся Петр.

– М-да, сила! – невесело усмехнулся Гоша. – Шестнадцать машин осталось.

– В других полках не больше, – возразил комэск-2. – Да и работали мы побольше других!

– Ну чего ты считаешься? – разозлился вдруг Бринько. – У нас ласточки или у других? Ладно «ЛаГГ-3», так «ишаков» и «Чаек» хватает!

Тему закрыли. Полку действительно давали сложные задания, но это считали справедливым, техника ведь у них замечательная, да и пилоты опыта набрались.

В конце ноября Северов съездил в Ленинград, отвез документы в штаб, еще раз поговорил с учеными-локаторщиками. Прогресс у них наметился большой, вот только Олег не знал, насколько это отличается от его прошлой жизни и отличается ли вообще, в истории развития науки и техники у него имелись пробелы, просто не интересовался, когда чего изобрели. Отъезд был намечен на утро следующего дня, так что вечер был свободен, другое дело, что это не Питер начала 21 века, обстановка для прогулок не та. Тем не менее Олег прошел пару кварталов пешком, вглядываясь в лица немногочисленных прохожих. В ноябре 1941 года в осажденном Ленинграде в той истории вовсю свирепствовал голод, обстановка была крайне тяжелой, ледовая дорога еще не действовала. Сейчас же ситуация не была столь трудной, по Дороге жизни вывозили гражданское население, снабжали продовольствием. Не было тех ужасных норм выдачи хлеба, и Олег всей душой надеялся, что и не будет. Надежды Люфтваффе парализовать работу переправы через Неву не оправдались, транспорт, проходящий по Дороге жизни, также был неплохо прикрыт зенитной артиллерией и авиацией. Да и погода не баловала.

Занятый этими мыслями Северов задумался и вдруг нос к носу столкнулся с Мариной.

– Ой, извините! – Девушка его не сразу узнала. – Ой, это вы? Не узнаете, я вам голову перевязывала.

Сказала и смутилась, летчик улыбнулся.

– Узнал, конечно, Марина. Разве забудешь? Я тогда чуть фуражку не потерял, она на мне не держалась. И остальную часть головы достричь пришлось, а то я был на каторжника похож.

Девушка направлялась домой после работы в госпитале, и Олег без задней мысли вызвался ее проводить. У него с собой были три банки тушенки, полбуханки хлеба и еще что-то в мешочке, который сунул ему Синицкий, а также несколько вареных картофелин. Тащить это обратно он не собирался, как бы ни отличалось положение в городе от блокадного, лишними эти продукты никому не будут.

Добирались они довольно долго, и Марина изрядно замерзла в своем тонком пальтишке. Хозяйственный Северов сразу развел бурную деятельность. На первом этаже лежали несколько здоровенных чурбаков, расколоть их ни у кого не хватило сил. Эти чурбаки привез еще в конце лета один из жильцов на машине и затолкал под лестницу, а когда уезжал в эвакуацию, то просил Марину распорядиться этим богатством по своему усмотрению. Колун нашелся у дворника, тщедушного мужичка неопределенного возраста, который этот инструмент с трудом поднимал и в лучшие годы своей жизни. Колоть дрова Олег был не большой мастер ни в прошлой жизни, ни в этой, но справился, силушки хватало. Наколотые поленья летчик перетаскал в квартиру и сложил в прихожей, затопил небольшую печку и вскоре по комнате стало расходиться блаженное тепло. Порывшись в мешке, Олег нашел немного гречневой крупы и сварил кашу с тушенкой, потом поставил на печку чайник. По комнате распространился восхитительный аромат, Марина сидела у печки, грела руки и с улыбкой наблюдала за стараниями Северова. Вдруг в коридоре коммуналки раздались тихие шаркающие шаги.

– Это соседка, Зоя Францевна, старушка из дальней комнаты.

«Она просто почувствовала запах! – понял Олег. – У голодных людей обоняние обостряется».

А вслух сказал:

– Марина, может, мы пригласим ее с нами поужинать?

Девушка обрадовалась:

– Я сама хотела об этом попросить!

Зоя Францевна была такой сухой и маленькой, что Олег поразился, в чем душа держится. Старушка неторопливо и аккуратно ела кашу и вздыхала, потом, по-своему истолковав внимание летчика, произнесла:

– Я подумала, что мой Яша сейчас тоже, наверное, ужинает.

– Яков Антонович профессор математики, – сказала Марина. – Он уехал в эвакуацию в Среднюю Азию, а Зоя Францевна не успела, немцы тогда замкнули кольцо.

– Я не боюсь умереть, просто очень жаль, что Яша так далеко от меня. Но я не жалуюсь, я хожу в ясли и помогаю там ухаживать за детьми. Я очень люблю детей, но своих Бог не дал. Так хоть напоследок понянчусь с чужими. Спасибо вам, молодые люди, я давно так вкусно не ужинала.

Пожилая женщина ушла в свою комнату, а Марину совершенно разморило от тепла и сытости. Северов перенес ее на кровать и укрыл одеялом, а сам сел к печке и стал смотреть на огонь, пытаясь успокоиться. Ему было мучительно стыдно, что он такой сильный и румяный сидел рядом с этими усталыми и ослабшими от недоедания женщинами, не сказавшими ни слова упрека за то, что пустил нацистов сюда, к их родному городу, к самому их дому. Даже орден на гимнастерке почти физически жег грудь. Олег вдруг вспомнил, как вместе с Булочкиным ворвался в немецкий окоп у деревни Скепня в Белоруссии, как в холодной ярости резал немецких солдат своим ножом. Этот звук, когда клинок входит в чужую плоть, это выражение предсмертного ужаса в глазах врага хотелось увидеть и услышать снова, испытать чувство удовлетворения, которое возникает, наверное, у человека, отмывшего от грязи что-то важное.

Хотя уснуть удалось только под утро, проснулся Олег бодрым и полным сил. Девушка выглядела смущенной, не ожидала, что ее так разморит, но Северов тихонько посмеялся, легонько погладил ее руку и ушел, ему хотелось поскорее подняться в воздух на своем истребителе и дать выход душившей его ярости.

Путь на аэродром занял почти весь день, да оно и к лучшему, удалось наконец успокоиться. А перед этим сумел договориться, чтобы вместе с очередной партией детей вывезли и Зою Францевну. Сначала брать не хотели, она не являлась работником никакого детского учреждения, но Олег сумел, даже ни разу не повысив голос, внятно объяснить, почему это стоит сделать.

– Как съездил? – бодро спросил Синицкий. – Как в городе дела?

– Тяжело там, – вздохнул Северов.

И Гоша, смешной Винни-Пух и один из лучших летчиков ВВС Балтийского флота, хронический добряк и орденоносец, прекрасно его понял, виновато заморгал и тоже вздохнул.

К 15 декабря у Северова было уже шестнадцать сбитых лично, групповые он теперь принципиально не считал.

Утро началось как обычно, успели спокойно позавтракать, как вдруг прилетел Самохин и приказал построить полк. Генерал сказал короткую речь и поздравил капитана Синицкого с присвоением высокого звания Героя Советского Союза, вручил ему коробочки с медалью Золотая Звезда и орденом Ленина. Но это было еще не все. Лейтенант Северов и капитан Бринько были награждены орденами Красного Знамени, майор Сотников – орденом Ленина, а капитан Галкин и старший политрук Кречетов – орденами Красной Звезды.

Самохин только успел пожать руку комиссару, как подбежал дежурный и попросил генерала срочно пройти в штаб. Через пару минут Михаил Иванович вызвал в штаб командование полка и комэсков.

– Ситуация такая. Вот отсюда ведет передачу открытым текстом группа разведки. Они обнаружили склад, похоже на большие запасы топлива. Замаскирован отлично, мы там несколько раз летали и не заметили. Группа обнаружена, но готова обеспечить наведение на цель. Вылетать надо немедленно, каждая минута дорога. Имей в виду, надо еще прикрытие выделить штурмовикам, замечено вот в этом квадрате скопление вражеской техники. Вылет по готовности. На первую цель пойдет Агеев со своими, а у тебя, майор, кто?

Комполка не колебался ни секунды:

– «Бессмертные»!

– Кто?

– Третья эскадрилья, лейтенант Северов.

– Хм, добро!

– Товарищ майор, разрешите мне парой с третьей слетать? – вдруг спросил Бринько. – Шаневич и без меня справится.

Сотников раздумывал пару секунд, потом кивнул.

Когда летчики вышли из штаба, на аэродроме уже вовсю царила суета, на семерку «Ар-2», все, что осталось у Агеева, подвешивали бомбы.

– Петя, я пойду с бомберами на четырех с половиной, ты держись на пяти с половиной – шести. Будешь высотным прикрытием. Выше гансы сразу не полезут, а если попытаются, ты их там и встретишь!

Олег сунул коробочку с орденом технику и подошел к своему самолету. «ЛаГГ» был заправлен, боекомплект пушек и пулеметов полный. Олег обошел истребитель, похлопал по обшивке, пошептал ласковые слова. Самолет тоненько дзинькнул обшивкой, словно отвечая своему хозяину, Северов улыбнулся.

Все пошло наперекосяк почти сразу. Не успели прийти в нужный квадрат, как наткнулись на звено «Мессеров», прорвались, но противник быстро нарастил силы, и шестерка Северова оказалась в окружении целого штаффеля. А ведь надо было не просто похороводиться, а обеспечить прорыв семерки Агеева. Самохин орал по радио, просил продержаться еще немного, на помощь шли «ЛаГГи» 5-й ИАП и еще кто-то, но и этого «немного» у них не было. В пике над целью, которую ценой собственной жизни обозначила группа армейской разведки, вошли последние четыре бомбера. Один из них разметало попаданием зенитного снаряда в самом начале маневра, еще один посекло осколками близкого разрыва, Северову показалось, что он заметил, как фонарь штурмана закидало красным, из левого мотора выбросило фонтан пламени. Но летчик подкорректировал курс и спокойно-отстраненным голосом произнес:

– Прощайте, братишки!

На месте падения самолета вспух огромный пузырь огня, рычащий от ярости Агеев добавил туда все, что у него было подвешено, за ним отбомбился ведомый. «Мессеры» словно остервенели, но и балтийцы «дошли до кондиции». Пара Бринько уже несколько раз удачно срывала вражеские атаки, немцы действовали с оглядкой наверх, что сковывало им маневр. Три «Ме-109» врезались в землю, еще четыре ушли поврежденными, но оставшиеся девять не отставали. Ведомый Ковина тоже вышел из боя и потянул на аэродром, за ним последовал Малинкин, потом ведомый Бринько, но бомберам удалось оторваться на фоне земли. Вдруг немцы буквально порскнули в стороны и, прежде чем наши летчики успели понять причину этого маневра, заговорили вражеские зенитки.

Попасть летящей со скоростью более 500 км/ч малоразмерной цели – задача не из простых, но бывает и такое. Снаряд ахт-ахта взорвался в непосредственной близости от самолета Северова. Взрыв рядом, удар, острая боль в левом боку, обожгло, как огнем, левую скулу. Боль в левой руке, но рука действует. Машина плохо слушалась рулей, свалилась в пике и не сразу захотела из него выходить. Искалеченный «ЛаГГ» с трудом держался в воздухе, но Олег сумел набрать несколько десятков метров высоты. Молчала рация, разбиты многие приборы, Северов шел, ориентируясь по местности. Но двигатель тянул, и истребитель упорно полз к линии фронта. Боль в боку мешала дышать, накатывала слабость. Справа и слева показались другие машины, они прикрывали от возможных атак вражеских истребителей. Бринько в одиночестве продолжал держаться выше. Северов различал лица своих ребят за бронестеклами кабин, ощущал их тревогу и беспокойство. Чувство времени терялось. Олег всегда хорошо чувствовал время, без часов мог определиться с точностью до четверти часа, но сейчас поймал себя на мысли, что не знает, сколько длится этот полет. Казалось, что он летит уже час, а может, и больше. Хотя он понимал, что этого не может быть, не то что линия фронта, сам аэродром намного ближе. Но мысли уплывали, вдруг вспомнились дед с бабушкой, отец и мама. Олег вспомнил, как бежал по тропинке через поле, полное цветов. Ему было лет шесть или семь, он гулял с дедом и бабушкой теплым июльским солнечным днем около деревни, в которой у них был куплен дом. Они приезжали туда на лето, и маленький Северов проводил на улице все время, свободное от сна. Иногда приезжали отец и мама, тогда вся семья ходила на реку, дед и отец ловили рыбу, потом варили уху. Или ходили в лес за грибами, потом по всему дому разносился запах сушеных грибов. А теперь самые дорогие ему в той жизни люди, рядом с которыми он был так счастлив, стояли перед его глазами, бесконечно далекие, отделенные не только своей смертью, но и этой параллельной реальностью, стояли и сурово смотрели на него. И Северов понял, что он еще не готов к встрече с ними. У него еще есть здесь множество незаконченных дел, он еще не все сделал, что был должен. И когда он это понял, они вдруг улыбнулись ему и перед его глазами снова возникла разбитая приборная панель. Повернув голову, он увидел, как раскрывает рот, что-то крича, летчик одной из машин, номер он не мог почему-то различить. Потом Северов понял, почему тот кричит, прижимаясь лицом к фонарю. «ЛаГГ» с номером 77 скользил к земле, заваливаясь на левое крыло.

«Как хорошо бы найти станцию, где стоят эшелоны, полные этих нелюдей, этих юберменшей, вообразивших себя хозяевами моей жизни и жизней миллионов других людей! Зачем просто так падать на землю, когда это можно сделать с гораздо большим смыслом?» – вяло подумал лейтенант, но руки делали все сами, и машина снова выровнялась над самой землей, а затем опять полезла вверх.

С высотой пришла уверенность, что линию фронта удастся перетянуть, но судьба приготовила новый сюрприз. В кабине явно запахло дымом, самолет горел. Олег посмотрел налево, летчик, вроде Горобченко, отчаянно махал рукой, было понятно, что он показывает, чтобы Северов прыгал. Вдалеке проплыла деревушка с церковью, значит, линия фронта давно уже пройдена, можно прыгать. Но тут Северов понял, высота слишком мала, а он с трудом двигается и соображает. Подниматься хоть немного выше машина отказывалась категорически, значит, надо попытаться ее посадить. Кабина заполнялась дымом, надо открыть фонарь, но как это сделать? Левая рука плохо слушается, а правой рукой надо держать ручку управления. Но Олегу удалось удержать ручку левой рукой, правой после нескольких попыток он открыл фонарь. Дым сразу потянуло из кабины, но показались языки пламени. Левой рукой Олег закрыл от огня лицо, глаза защищали очки.

Вот и аэродром. Посадка с ходу, на брюхо. Истребитель тяжело проскреб днищем по снегу, оставляя за собой борозду и разбрасывая вокруг куски обшивки. К счастью, предупрежденные аэродромные службы уже держали наготове пожарную машину и сумели быстро подъехать и погасить огонь. Северов посадил машину с краю взлетно-посадочной полосы, так что своим самолетом не закрыл полосу другим. Один за другим садились самолеты, из них выбрались пилоты, бежали к тому месту, где из дымящегося самолета доставали Северова.

Комбинезон защитил летчика от ожогов, но его пришлось резать. Весь левый бок Северова был залит кровью, кровь текла также из раны на левой стороне нижней челюсти, заливая шею. Сознание уплывало, но Олег, увидев склонившихся над ним Ковина и Горобченко, прошелестел:

– Все сели?

– Все сели, все, командир! – закричал Горобченко.

– Отойдите, не мешайте! Расступитесь! – Врач решительно раздвинул стоящих кругом летчиков и механиков, за ним несли носилки.

Дальнейшее Олег помнил какими-то обрывками. Его перевязывали, везли, снова перевязывали, снова везли. Между перевязками и перевозками сознание пару раз включалось в операционной. Боль приходила и притуплялась, снова приходила и снова отступала. Иногда рядом слышались голоса, но Олег плохо понимал смысл сказанного, слова в голове не связывались в осмысленные фразы. Одно из включений сознания принесло ощущение, что левая рука затекла и не слушается, потом пришла мысль, что ее просто нет.

Окончательно Северов пришел в себя в поезде. Он не сразу сообразил, что мир вокруг покачивается и движется потому, что он находится в вагоне. Вместе со слухом и зрением вернулось и обоняние. В нос ударил запах хлорки, крови, каких-то лекарств, тот специфический запах, который царит в любом помещении, где лежит несколько десятков раненых людей, часть из которых не имеет шанса на дальнейшую жизнь.

Вагон был обычный, плацкартный, на удивление теплый. Северов лежал на верхней полке ногами к окну и мог наблюдать раннее утро за окном. Солнце вставало, ярко освещая заснеженное поле и лес. Пейзаж неторопливо проплывал за окном, снег блестел и искрился на лапах елей и сосен, висел на их ветвях. Олег физически ощутил запах морозного леса, тот легкий шум, когда снег тихо падает с ветвей деревьев и кажется, что по лесу кто-то идет. И он понял, что не умрет.

Летчик попробовал пошевелить пальцами рук и ног, и ему это удалось. Отозвалась и левая рука, та самая, про которую он думал, что ее больше нет. Это приободрило Северова, он попробовал покрутить головой, и это ему тоже удалось. Увидеть, кто лежит на нижних полках, Олег не смог, но соседа, вернее, соседку разглядеть смог. Это была девушка лет двадцати трех, русоволосая, коротко стриженная, с лихорадочным румянцем на впалых щеках. Сквозь перестук колес ясно доносилось ее хриплое дыхание.

В вагоне началась утренняя суета. По проходу заходил медперсонал, какой-то низкий женский голос отдавал распоряжения, стали просыпаться раненые. К Северову подошла женщина лет сорока, по-видимому, врач, и, перехватив его взгляд, улыбнулась.

– Очнулся, наконец. Молодец, теперь пойдешь на поправку! Как самочувствие?

Левый бок болел, но в целом Олег чувствовал себя сносно, бывало хуже. Он так и сказал:

– Могло быть хуже.

Голос был слабым, но врач услышала его и улыбнулась:

– Раз шутить сил хватает, значит, все не так плохо.

Женщина перехватила взгляд Северова, направленный на девушку, и вздохнула. Она ничего не сказала, но Олег и так все понял. И сказал:

– Я не умру.

– Конечно, не умрешь! Раз к нам попал, выздоровеешь.

– Вы не поняли. Я НЕ УМРУ!!! Не здесь и не сейчас! Я отомщу! И за нее тоже!

Эта длинная фраза отняла почти все силы, но летчик добавил:

– Я все вижу и чувствую. Она не доживет до следующего утра. А со мной не надо как с маленьким. Я не боюсь.

Врач с интересом посмотрела на Северова. Во время войны люди отчаянно хотят жить, это чувство намного сильнее, чем в мирной жизни. Потому что очень многие умеют преодолевать инстинкт самосохранения, загоняют свой страх в глубь сознания. И побеждает тот, кто сумел загнать свой страх глубже, чем это сделал противник. История показывает, что у нас это получается лучше, чем, например, у немцев. Но мы не нация смертников, в нас сидит генетическая память многих поколений предков, пришедших к мысли, что презрение воина к смерти есть шанс на жизнь для других людей. Мертвые сраму не имут! Для нас это больше, чем красивая фраза. Дед очень просто объяснил в свое время Северову смысл жизни. Человек живет для других людей, а не для себя. Обычный человек должен жить для своих детей, для своих близких, но для солдата этого мало. Солдат (тем более офицер) живет для людей, которых он никогда не видел и не увидит. И умирает для того, чтобы они жили. И не ждет за это награды, тем более денег. За деньги умирать бессмысленно. Тех, кому удалось жить для других в полной мере, можно с полным правом назвать святыми. Все не могут быть святыми, но каждый обязан хотя бы попытаться так жить.

Софья за свои тридцать семь лет насмотрелась на смерть других людей предостаточно. Говорят, что долго практикующие врачи становятся циниками. Некоторые становятся, но большинство просто видит смерть других гораздо чаще обычных людей. И переживают как все, только не показывают этого. А во время такой огромной войны на некоторые чувства просто не остается сил. Поток раненых, искалеченных, обожженных, в возрасте и совсем молодых, имеющих шанс на жизнь и не имеющих его. И все они проходят через руки женщины, которая не могла иметь детей, не могла дать новую жизнь и поэтому отчаянно старалась сохранить уже имеющиеся. И слишком часто не имела возможности это сделать. А люди в этом поезде отчаянно хотели жить. Кто-то, чтобы увидеть своих близких. Кто-то, чтобы отомстить за них. А многие потому, что их жизнь еще слишком недавно началась, и им хотелось еще очень много совершить и увидеть. Острое осознание ограниченности своих возможностей пришло в первые же дни войны, и сейчас душевная боль притупилась, как старая рана, к которой притерпелась, но которая будет с тобой до конца.

А этот совсем молодой лейтенант говорил о смерти, как человек, который преодолел ту планку, когда собственный страх совершенно управляем, находится под полным контролем и никогда не сможет помешать выполнить до конца свой долг. Эта спокойная уверенность вообще нечасто встречается у людей и обычно приходит с возрастом.

– Вспомни что-нибудь хорошее. Было же в твоей жизни что-нибудь хорошее. Скажи лучше, сильно болит?

– Терпимо.

– Я скажу, чтобы укол сделали. Отдыхай, ты заслужил.

Врач слегка похлопала Олега по правой руке и повернулась к девушке. Посчитала пульс, вздохнула и занялась ранеными, лежащими на нижних полках. О чем они говорили, Северов не слышал, он разглядывал проплывающий за окном пейзаж, вспоминал свое прошлое, своих родных, свое детство. Пришла медсестра, сделала укол, боль еще притупилась, он незаметно задремал. Спал он недолго, теперь пришла санитарка и покормила его жиденькой манной кашей, всего несколько ложек, но это только начало. Олег знал, что скоро силы начнут восстанавливаться.

Вечером снова пришла врач, осмотрела девушку, потом вдруг погладила ее по волосам. Когда она обернулась, Олег увидел, что по ее щекам катятся слезы.

– В этом нет вашей вины. Я знаю, что значит ощущать собственное бессилие изменить этот мир. Но мы все равно будем и дальше пытаться это сделать.

Женщина смахнула слезы и кивнула, этот летчик ее понимал.

– А кто она?

– Санинструктор. Ранили, когда вытаскивала раненых с поля боя. Удивительно, что до сих пор жива. Цепляется за жизнь, даже без сознания, но цепляется. А сделать ничего нельзя.

– Софья Михайловна, капитану-танкисту снова плохо!

Врач ушла, а Северов снова погрузился в полудрему, иногда выныривая из нее и снова вспоминая деда и бабушку, отца и маму. Олег заснул и не видел, как ночью тихонько подошла медсестра, попыталась померить пульс у девушки-санинструктора, позвала врача. Пришел мужчина-военврач, поднес к губам девушки зеркальце, накрыл ее простыней с головой.

Когда утром поезд остановился на станции, санитары стали выносить тела умерших, унесли и ее.

Через некоторое время станция осталась позади, санитарный поезд шел к Вологде.

Госпиталь, в который перевезли раненых, оказался недалеко от вокзала, ехали совсем недолго. Раньше здесь была, наверное, школа. Палаты были большими, по размеру подходящими для учебных классов. Северова поместили в командирскую палату рядом с большим окном. В него были видны одно- и двухэтажные деревянные дома, голые деревья и сугробы. Короткий ноябрьский день угасал, за окном тихо шел снег.

Все соседи Северова имели довольно серьезные раны, полученные относительно недавно, поэтому разговаривали между собой нечасто. В палате было шестнадцать коек, заполнены были все. Несколько человек лежали с ожогами, видимо, летчики или танкисты, никто не стонал, молча сопели и терпели боль. Три человека были особенно тяжелыми, они редко приходили в сознание, иногда что-то бормотали, наверное, в бреду. Сам Олег чувствовал себя неважно, поднялась температура, бок стал болеть намного сильнее. Сознание стало мутным, звуки доходили как сквозь вату, чувство времени размылось. Медсестра, проверявшая раненых, позвала к Олегу врача. Тот подошел, потрогал ему лоб, померил пульс и что-то отрывисто сказал. Северов не понял сказанного, но подошедшие санитары переложили его на каталку и привезли в операционную.

Очнулся Олег, когда на улице стало светать. Он лежал в другой палате, меньшего размера. В углу стоял стол, горела настольная лампа. За столом сидела женщина в белом халате и делала записи в журнале. Заметив, что Северов очнулся, подошла к нему. Зверски хотелось пить, но, видимо, было нельзя, так как она только смочила ему губы мокрой марлей и сделала пару уколов. Какое-то время она периодически тормошила Олега, не давая ему снова заснуть. Первое время он не чувствовал боль, потом она вернулась, но это была уже знакомая боль от самой раны. Летчик вяло подумал, что во время последней операции ему еще раз почистили рану в боку. В прошлый раз это сделали недостаточно тщательно, через некоторое время произошло нагноение, отсюда и температура. Пришедший через некоторое время хирург, здоровенный лысый дядька, осмотрел Северова и остался доволен. Температура спадала, на следующий день Олегу разрешили понемногу пить и перевели обратно в обычную палату. У подошедшего врача Северов попросил принести одежду.

– Ты куда собрался? – удивился доктор. – Тебе еще лежать и лежать!

– Завтра я встану, – спокойно сказал Олег. – Я сам могу ходить в туалет. А как мне пройти врачебно-летную комиссию? Куда надо для этого ехать?

Врач засмеялся.

– Ну ты и торопыга! Недельку надо полежать, а там видно будет. Пару месяцев ты у нас проведешь, тогда и посмотрим. Но по моему опыту могу сказать, после, собственно, лечения тебе еще отпуск будет положен для выздоровления. Так что если все будет хорошо, то весной можно попробовать и комиссию пройти. Но не раньше!

– Встану я завтра, а через недельку можно будет и о выписке подумать. Вот увидите.

– Завтра я тебе разрешу начать есть, юморист.

Врач похлопал Олега по здоровому плечу и ушел, а раненые стали с интересом его разглядывать.

– Ты откуда такой шустрый, малец?

– Я не малец. Лейтенант Олег Северов, 4-й истребительный авиационный полк ВМФ, командир эскадрильи.

– Слышь, Петя, коллега твой, летун!

– Я летчик дальней авиации, а он истребитель! – с достоинством ответил Петя, парень лет двадцати пяти, обритый наголо, со следами ожогов на лице.

Соседи принялись, как водится, расспрашивать, где воевал, с кем летал, Олег кратко рассказал про свои перемещения по полкам. Его слушали внимательно, не перебивая, а потом засыпали вопросами. Некоторые из соседей тоже попадали в окружение, но чтобы целых три раза выходить из вражеских тылов… Таким мог похвастаться только один человек, жилистый черноволосый капитан из армейской разведки. Сергей, так его звали, послушав рассказ Северова, задал несколько вопросов, после чего заявил:

– А ты не врешь! Я сначала подумал, что ты краснобай тыловой, уж больно невероятные вещи рассказываешь. Но сейчас вижу, нет, не врешь! Да и слышал я кое-что об одном деле. Ты ведь последний раз в полосе нашей армии выходил. Я около Губичей тогда не был, но мне ребята рассказывали.

– Подожди, а ты знаешь, что с экипажем танка дальше было?

– Знаю. Танк через три дня немецкие пикировщики покорежили, но экипаж не пострадал. Знаю, что капитан-артиллерист, Потапов, кажется, батарею под командование получил. Его к награде потом представляли, к ордену Красной Звезды. В конце сентября он уже артполком командовал, ранен был, в госпиталь увезли. Танкисты уехали новые машины получать. Подполковник танковой бригадой у нас в армии командовал, а сержант у него в экипаже был. Когда меня ранили, они живы были. Два раза из подбитых машин выбирались, легкие ранения были, но в строю оставались. Их тоже к наградам представляли, но к каким, я не помню.

Эти новости добавили Олегу хорошего настроения, и он незаметно выключился из разговора, а его соседи принялись с новой силой обсуждать свой фронтовой опыт, рассказывать всякие замечательные истории.

По настоянию Северова на следующий день ему принесли белье и больничный халат. Посмотреть на его потуги пришли оба врача. Шумного лысого здоровяка звали Владимир Александрович, а второго, небольшого роста – Валентин Сергеевич. Под их удивленными взглядами Олег пошаркал ногами в сторону туалета, отказавшись от помощи подскочившей санитарки.

Потянулось неторопливое больничное времяпровождение. Есть Олегу можно было все, без всяких ограничений. Кормили неплохо, можно надеяться даже на некоторое восстановление прежнего веса. Процедур немного – перевязки да смазывание швов на лице какой-то мазью. Массу свободного времени Олег посвящал неторопливым беседам с соседями по палате, чтению газет и художественной литературы из небольшой больничной библиотеки и размышлениям об авиационной спасательной службе. Свое нахождение в госпитале Северов решил использовать с толком и обдумывал структуру такой службы и основные принципы ее работы. Также прикидывал специальный курс выживания для летчиков, то, что в свое время не доделали с Ларионовым.

Новый год – один из самых любимых и важных наших праздников. А в этой жизни Северова Дня Победы еще нет, вовсю празднуют 1 мая и 7 ноября. Но Новый год тоже очень уважают. Администрация госпиталя расстаралась и смогла сделать раненым небольшой подарок, компот из сухофруктов и картошку с мясом получили все, кому это разрешали есть врачи. Олег, как и большинство других «постояльцев» госпиталя, это оценил. Можно себе представить, как нелегко было найти нужные продукты. Раненые очень тепло поблагодарили медиков и хозяйственников за заботу, а те были довольны, что подарок удался. Еще одним сюрпризом стал небольшой концерт в исполнении детей из окрестных школ. Тут уж расчувствовались почти все, как говорится, от мала до велика. У многих были дети, младшие братья и сестры. Раненые вспоминали свои семьи, дарили детям «сэкономленные» кусочки сахара, у некоторых даже нашлось немного печенья и конфет. В общем, вечер удался, довольны остались все.

Северов, видя оживление соседей, впал в легкую меланхолию. Вспоминал, как встречал Новый год в прежней жизни, с родителями, бабушкой и дедом. В той жизни он был страшно одинок, а что сейчас изменилось? Никто и нигде не ждет, даже всех друзей, которых успел приобрести в этом мире, и тех растерял, всех до одного.

В госпитале почти все ищут своих сослуживцев, Северов не был исключением. Когда он стал более-менее свободно ходить, то поинтересовался, много ли находится на излечении летчиков. Оказалось, что немало. К своему огромному удивлению, в палате на другом конце коридора нашелся Вася Пильченко – бывший комэск-1 из его бывшего 12-го полка. Бывший, потому, что у Васи не было ступни на левой ноге. Держался он неплохо, хотя было видно, что иногда на него накатывает жуткая тоска от осознания того простого факта, что он уже никогда не увидит солнце вровень с собой из кабины самолета. Олегу он искренне обрадовался, хотя раньше недолюбливал из-за того первого учебного воздушного боя. У Васи было уже семь сбитых и он небезосновательно метил в заместители командира полка после ожидаемого вскоре присвоения капитанского звания. Но дело было вовсе не в карьере, думать о ней во время такой войны не приходило в голову. Дело было в ощущении, что остался на обочине большой дороги, а твой полк, да и вся армия идут мимо, и ты уже никогда не сможешь занять свое место в строю. И даже осознание того, что теперь не надо рисковать своей жизнью, не приносило никакого облегчения. Василий был согласен рисковать, да что там, он согласен даже быть уверенным в том, что погибнет в бою, но снова, хоть недолго будет держать в руках ручку управления, снова нажмет гашетку и увидит, как трассеры впиваются в тело вражеского самолета, как он падает, объятый пламенем на землю, на которую его никто не звал. Северов прекрасно понимал его состояние, поэтому рассказал ему о Дугласе Бейдере (или Бадере, как тут переводят его фамилию?), безногом английском истребителе. Упомянул и о летчиках Первой мировой войны, Александре Прокофьеве-Северском и Юрии Гильшере. У Гильшера не было ступни левой ноги, а у Прокофьева-Северского правой ноги ниже колена, но эти люди летали, и не просто летали, а были очень результативными истребителями. Пильченко ухватился за эту информацию, как утопающий за спасательный круг.

Пильченко решил поговорить на тему протеза с врачами уже на следующий день и теперь увлеченно обдумывал новое дело. А вот его сосед, с интересом прислушивавшийся к их беседе, с подозрительным видом стал выспрашивать Олега, откуда тому известно про английского летчика, и все такое. Северов посмотрел на него как на идиота и осведомился, что секретного в этой информации. Тот ничего не ответил, но по выражению его лица Олег понял, что тема гондурасского шпиона будет иметь продолжение. Ну и хрен с ним! Очень может быть, что местный особист не полный кретин.

Спрашивал Олег у Пильченко и о судьбе своих друзей, но тот мало что мог рассказать. Сбили его два месяца назад, сначала пытались спасти ступню, не получилось, ампутировали, заживление шло медленно. Он тоже писал Коробкову и недавно получил ответ, но в нем Павел Терентьевич просто поддерживал своего бывшего подчиненного и передавал от всех привет. По датам Олег понял, что на его собственное письмо Коробков мог и ответить, а вот получить ответ до ранения уже не мог. В тот же день Олег написал и Коробкову, и Сотникову, но подумал, что с учетом скорости работы почты столько в госпитале не проваляется.

Ежедневный обход и перевязки становились определенным ритуалом. Владимир Александрович, появление которого предваряли трубные звуки в коридоре (насморк, в Вологде не диковина), мял швы, хмыкал, звал Валентина Сергеевича, они хмыкали вместе. Отпуская Северова, имели озадаченный вид. Что их так озадачивало, Олег не понимал. Заживление шло просто замечательно, раны болели все меньше, сил прибавлялось с каждым днем. Прогноз на собственное тело не подвел, более того, все шло даже быстрее, чем Олег рассчитывал. Наконец, когда через неделю сняли швы, Северов не утерпел и спросил:

– Уважаемые товарищи доктора! Я вижу, что вы оба чем-то озадачены, а чем, понять не могу. Ведь все идет прекрасно, заживает как на собаке! Что не так?

– Все не так! – Владимир Александрович снова шумно высморкался. – В том то и дело, что заживает намного быстрее, чем обычно! Так быть не должно. Нет, здорово, конечно. Мы за тебя рады, но это какая-то медицинская загадка. Мы с Валентином разгадать ее не можем.

– Да ладно, Вова! – устало сказал Валентин Сергеевич, он был после ночного дежурства, сделал две длинные сложные операции вновь прибывшим раненым. – Не напрягай парня. Это у нас загадка, а у него, наоборот, все отлично. Просто мы пытаемся понять, что вызывает такое стремительное, иначе и не скажешь, заживление. Представляешь себе, сколько людей мы спасем и вылечим, если с этим разберемся!

– Подождите, я подопытным кроликом быть не хочу! Мне обратно на фронт надо!

Тут даже Владимир Александрович засмеялся:

– На кролика ты точно не похож! Да никто на тебе опыты ставить и не собирается. При современном уровне медицинской науки нам, похоже, с этим не разобраться. Так что выздоравливай дальше. Понаблюдаем за тобой еще недельку, а там, кстати, и врачебно-летная комиссия будет собираться.

Хирурги объяснили Северову, что повреждений внутренних органов у него не было. Вся проблема была в двух вещах: в большой кровопотере и в том, что в рану попали осколки снарядов, кусочки обшивки самолета и материалов его одежды. Но все это они вычистили, и дело сразу пошло на поправку. И организм восстанавливался очень быстро. Олег это и сам чувствовал. На скудноватых больничных харчах он, конечно, не восстановил несколько уменьшившуюся мышечную массу, но очень надеялся в недалеком будущем это сделать. Начал потихоньку делать гимнастику, разминал мышцы и связки, делал дыхательные упражнения. И с удовольствием чувствовал, как тело отзывается на его действия. Разумеется, ни о каких полноценных тренировках примерно еще месяц не может быть и речи, но потихоньку нагружаться можно, только быстрее заживать будет.

Соседи по палате с интересом наблюдали за его небольшими тренировками, некоторые, с разрешения врачей, стали заниматься вместе с Олегом. В основном дыхательная гимнастика, конечно. Но были и такие, кто ворчал. Пара человек явно хотела задержаться в госпитале подольше, это было заметно. Страх смерти, нежелание возвращаться на фронт, иногда какое-то глухое отчаяние и тоска безраздельно владели ими. Собственно, на фронт не рвался практически никто. Просто у большинства было все в порядке с чувством долга, они хотели как следует вылечиться, чтобы снова бить врага, а не ползти в его сторону откровенными доходягами. К тому же существование в госпитале их несколько угнетало осознанием какой-то неполноценности по сравнению со здоровыми людьми, желанием доказать в первую очередь самим себе временность такого состояния. И даже стремлением к прежней идентификации. В госпитале ты просто ранбольной, вне зависимости от звания и прежней должности. Такой, как все. Не капитан или лейтенант, не комбат или комэск. «Товарищи ранбольные, на уколы!» И кто придумал это идиотское «ранбольные»? Жизненная энергия требовала выхода. Хотелось побыстрее поправиться, чтобы снова шагать по покрытой снегом земле, слушать тишину зимнего леса или пение птиц весной, улыбаться встречным девушкам, которые с интересом смотрят на тебя, такого сильного и геройского. Ощущать духовный резонанс с теми сотнями и тысячами людей в такой же форме, которые и составляют сложный единый организм твоей роты, батальона, батареи, полка. Чувствовать ответственность за их жизни и доверять им свою жизнь. Да, это и есть настоящая полноценная жизнь, даже если она окажется не настолько долгой, как хочется. И к тем, кто показывал свою слабость, относились со смешанным чувством брезгливости, презрения и, как ни странно, иногда жалости и недоумения. Как взрослый человек может себе такое позволить? Так распуститься, так бояться врага…

После старого Нового года (попробуй, объясни иностранцам, что это такое!) ранним утром Северов постучался в ординаторскую. Владимир Александрович сидел на диванчике с видом смертельно уставшего человека и отстраненно наблюдал в окно за сидевшими на соседнем дереве снегирями. Олег сразу оценил его состояние и стал тихо закрывать дверь, но хирург его заметил:

– А, летчик! Заходи. Про врачебно-летную комиссию спросить пришел?

– Да, но я в другой раз зайду, отдыхайте и извините за беспокойство.

– Ерунда. Главное, что все живы… Так, про комиссию! Будет в конце месяца, точно число не скажу. Я тебя запишу.

Олег поблагодарил Владимира Александровича и вышел, оставив хирурга хоть немного отдохнуть – тот всю ночь оперировал вновь прибывших тяжелораненых. И вот результат, никто из них не умер, он дал им шанс на дальнейшую жизнь.

Через несколько дней после разговора с Васей Пильченко о безногих летчиках на Северова наконец обратил внимание особист. Мужичок лет тридцати пяти, совершенно невыразительной внешности, похожий на тихого алкоголика с постоянно слезящимися глазами и красным носом. Сидел он в довольно холодном кабинете, поэтому был в фуфайке и валенках. Разговор начал вяло, как бы для проформы, но взгляд! Это был взгляд умного и хитрого человека, это был взгляд наводчика противотанковой пушки на приближающийся танк противника, взгляд снайпера, выжидающего, когда вражеский офицер высунется из окопа. Олег мысленно проклял и особиста, и не в меру бдительного ранбольного, чтоб ему укол неудачно поставили, да и вообще систему, в которой от своих ждешь неприятностей не меньше, чем от врага. Но ничего особенного не произошло. Особист со сложной и редкой для русского человека фамилией Иванов оказался нормальным мужиком. Через некоторое время, поспрашивав у летчика об источнике сведений, о службе, он усмехнулся и заметил, что формально он сигнал отработал. После этого разговорились уже как нормальные люди. Иванов получил место старшего оперуполномоченного особого отдела, работающего с тыловыми подразделениями, после тяжелого ранения и мечтал вернуться обратно на фронт. А воевал он тоже на Юго-Западном. Расстались, пожав друг другу руки и пожелав скорейшего выздоровления.

Кроме разминок и бесед с соседями, делать было нечего, поэтому свободное время Олег занимал чтением. В первую очередь читались, естественно, газеты. Они и сводки Совинформбюро по радио были основной пищей для рассуждений, особенно по вечерам. Северов перечитал первую часть «Порт-Артура» Степанова, «Хождение по мукам», «Аэлиту», «Гиперболоид инженера Гарина», первые две части «Петра Первого» Толстого. Олег в прошлой жизни где-то вычитал мысль о том, что жители прошедших эпох не являлись по сравнению с жителями конца XX – начала XXI века более тупыми. Просто они жили во время с гораздо меньшей информационной насыщенностью, поэтому медленнее соображали и гораздо хуже работали с большими массивами информации. Северов переместился всего на шесть десятков лет назад, поэтому сравнение было, наверное, не очень корректным. Лучше было бы сравнивать эпохи, разделенные сотнями лет. Но Олег, размышляя на эту тему, пришел к выводу, что зерно истины здесь имеется. По крайней мере по сравнению с большинством нынешних современников он соображал действительно намного быстрее и постоянно испытывал информационный голод, поэтому читал быстро и много.

Впрочем, его мысли занимала сейчас врачебно-летная комиссия, которую предстояло пройти, причем совсем скоро. И Олег очень надеялся пройти ее успешно, оба хирурга считали, что шанс у него неплохой.

И вот в конце января этот день настал. Олег сидел на скамейке в коридоре в ожидании вызова на комиссию, ждать скорее всего предстояло долго, поэтому он смотрел в окно на происходящую неторопливую жизнь и слушал пожилую медсестру тетю Глашу, рассказывавшую ему последние городские и прочие новости. Тетя Глаша была небольшого роста полноватой старушкой, словоохотливой, доброй и рассудительной. Сейчас ее мысли занимал старший внук, который попал в артиллерийское училище. Приходилось ему там тяжело, это читалось между строк его писем, хотя парень ни на что не жаловался, наоборот, письма были очень бодрые, даже слишком. Эта показная бодрость и настораживала тетю Глашу, хорошо знавшую характер внука.

– Ты вот тоже, не успел на ноги встать, уже снова на фронт просишься. Где это видано, после таких ран всего месяц прошел, и на тебе, на комиссию!

– Да хорошо у меня все, тетя Глаша! Наши врачи меня до комиссии допустили, значит, здоровье и силы есть!

– И где ты только берешь их, силы эти! – вздохнула тетя Глаша.

– А вы все и есть мой источник силы. Вы, Владимир Александрович с Валентином Сергеевичем, вот тот мальчишка, – Олег показал в окно на мальчика лет десяти, тащившего по снегу санки с каким-то кульком, – вы все!

Неожиданно Северова вызвали на комиссию одним из первых, и он пошел, провожаемый завистливыми взглядами тех, кто всерьез опасался ее не пройти либо был еще не допущен. Тетя Глаша перекрестила его вслед.

Как и ожидалось, члены комиссии были вполне удовлетворены его состоянием и озадачены очень малым сроком лечения. Проверка зрения показала полный порядок, динамометр Олег жамкнул от души, врачи заулыбались, объем легких оказался почти шесть литров. Читали его медицинскую карту, качали головами, снова читали. Терапевт, невропатолог, офтальмолог, отоларинголог, никто не имел никаких претензий. В качестве хирурга членом комиссии был Валентин Сергеевич, он кратко рассказал историю стремительного выздоровления пациента. Пока врачи обсуждали здоровье Северова, его личным делом завладел черноволосый капитан с хищным острым носом и орденом Красного Знамени на гимнастерке.

Члены комиссии еще пошушукались и выдали свое заключение:

– Годен без ограничений!

Счастливый Северов вышел, чтобы начать приятную процедуру сборов в дальнюю дорогу. Для начала Олегу отдали плотно набитый и хитро завязанный вещмешок. Развязав замысловатый узел, летчик с изумлением обнаружил свои швейцарские часы и бритвенные принадлежности, а также коробочку с орденами, вторую награду он так и не успел прикрутить. Затем Северов пошел получать одежду, и здесь его ждало жестокое разочарование. Обмундирование было чистым, но старым, солдатским. Кубики на петлицах пришлось нарисовать химическим карандашом. Вместо сапог он получил ботинки с обмотками, шинель была старой, да еще и обрезанной. А в этой шапке, наверное, еще кто-то из декабристов шел пешком из Санкт-Петербурга в Забайкалье. Рукавицы дали также старые, солдатские, с указательными пальцами. В общем, обрядили так, что можно идти прямо на паперть за милостыней – настоящий бомж. Белье, к счастью, выдали теплое, иначе зимой на морозе в такой одежке долго находиться без риска здоровью нельзя.

Северов простился с медиками, заглянул к особисту и Васе Пильченко. Последний с энтузиазмом ожидал протез. Олег пожелал ему удачи. Борис Полевой еще не написал свою «Повесть о настоящем человеке», но Северов верил, что у Пильченко все получится. Особист, критически обозрев наряд летчика, заявил, что такого гавроша лично он непременно остановил бы для проверки, так что сразу посоветовал запастись терпением и не возмущаться, если станут требовать документы. Пожелав хорошему человеку удачи, Северов направился на вокзал.