25

В поворотный момент дня, ровно в полдень, после часа бесплодных скитаний, в течение которого не было ни следа, ни намека на правонарушение, способное разбить однообразную скуку (отдел за отделом, отдел за отделом), Фрэнк довел себя до состояния летаргической тупости.

Ничего не происходит. Вокруг него покупатели толпятся, толкутся, топчутся, мешкают, глазеют, толкуют, сравнивают, примеряют, высчитывают, раздумывают и покупают, а продавцы улыбаются, раскачиваются, кланяются, предлагают, подсказывают, соглашаются, снимают ценники, орудуют сканерами, выдают чеки, упаковывают и вручают товар. Ничего не происходит, кроме обычной купли-продажи, столь же естественного и вечного процесса, как отлив и прилив, а Фрэнку не остается ничего другого, кроме как вышагивать из одного отдела в другой, следуя различным векторам «Дней», повинуясь ногам, которые несут его вперед с бездумной и беспощадной поспешностью. Время от времени он налаживает связь с «Глазом». Есть что-нибудь любопытное? Что-нибудь такое, что требует его присутствия? Всякий раз ответ следует один и тот же: ничего. Реплики «Глаза» звучат спокойнее обычного, фоновый шум кажется приглушенным, словно и там, внизу, в залитой светом экранов каморке Цокольного этажа тоже наступил период хандры и затишья.

Шагая по бесконечным пространствам «Дней», Фрэнк вновь и вновь наступает на собственные следы, преодолевая эти расстояния исключительно ради того, чтобы преодолевать расстояния, потому что именно за это ему и платят. Он идет не для того, чтобы достичь какой-то цели, и не для того, чтобы удалиться от чего-то, он просто наматывает километр за километром. Впереди нет финишной прямой, позади нет Содома, для него существует лишь сам путь, сама ходьба. Он шагает с надеждой и никогда не достигает конца странствия.

Садясь в лифт, он продолжает двигаться.

Задержавшись возле витрины, он продолжает двигаться.

Стоя на эскалаторе, он проделает двигаться.

Дожидаясь, пока рассосется затор в потоке покупателей и проход освободится, он продолжает двигаться.

Медля у входа в примерочную, чтобы удостовериться, что покупатели выйдут в той же одежде, в которой туда входили, он продолжает двигаться.

Он движется в движении, он движется в покое, словно тридцать три года службы в качестве магазинного детектива породили в нем внутреннюю инерцию, которая толкает его вперед, даже когда он пребывает на месте. Если бы его ноги вдруг перестали слушаться, быть может решив, что они прошагали достаточно, что пройденного пути хватит на несколько жизней, что они прошагали гораздо больше, чем следовало бы по справедливости, и отказались ступить еще хоть шаг, – если бы такое случилось, Фрэнку кажется, что его тело и тогда не смогло бы остаться неподвижным. Накопленная за тридцать три года каждодневной ходьбы инерция продолжала бы вечно толкать его вперед, как космическую станцию, которая пролетает сквозь пустоту, не ведая ни усилий, ни цели, ни энтропии, скользя в бесконечность.

Когда ничего не происходит, время замедляется, а мысли разбегаются из умиротворенного Фрэнкова мозга во все стороны, как разлетаются искры от тлеющего полена. Его голова заполняется собственным рокотом и ропотом, монологом в форме потока сознания, столь громким и бессмысленным, что в прошлом ему нередко хотелось заткнуть уши и крикнуть самому себе: «Заткнись!»

Наверное, ослабить такой умственный гнет можно было бы, просто поговорив с кем-нибудь, однако Призракам рекомендовано воздерживаться от общения с другими служащими в рабочее время. Более того, школа Призраков предписывает как можно меньше контактировать с коллегами, потому что открывать рот – значит привлекать к себе внимание. Что касается покупателей, то в том случае (крайне маловероятном), если кто-то из них ошибочно примет вас за своего собрата и попытается завязать разговор, чем более краткими и резкими будут ваши ответы, тем лучше. Вот, согласно девизу Призрака, четыре главных качества хорошего Призрака: молчаливость, бдительность, настойчивость и непримиримость. Величайшее из этих качеств – молчаливость. Молчать любой ценой, пусть даже вас доводит до точки безумия бессознательная болтовня вашего мозга.

Иногда, когда Фрэнк проходит мимо другого Призрака, ему чудится, будто он видит на чужом лице отражение того выражения, которое должно быть написано на его собственном. Ему кажется, что под внешней бесстрастностью Призрака, в его глазах, он различает едва сдерживаемое жгучее желание откупорить наконец забитую сжатыми мыслями голову, обратив это в шутку – за полной невозможностью взвыть.

Но, быть может, все это ему только мерещится. Быть может, все это выдумывает его мозг, томящийся в темнице черепа, пока ноги бесцельно вышагивают по просторам слишком знакомого, никогда не кончающегося магазинного лабиринта. Быть может, после тридцати трех лет, на протяжении которых он ходит по одним и тем же этажам, топчет вдоль и поперек собственные следы, истончает подошвами обуви ковры с логотипами «Дней», – он просто приписывает другим свои затаенные позывы и фобии.

По-прежнему шагая, между тем как вокруг по-прежнему ничего не происходит, Фрэнк чувствует, как снова падает в яму с терзающими его внутренними бесами, в этот колодец с кружащимися безголосыми тварями, бездумно извивающимися наподобие клубка спаривающихся змей. До него громко и отчетливо доносятся их невысказанные слова: они взывают к нему умоляющими глазами и разверстыми, как у золотых рыбок, ртами, нечленораздельно твердя ему, что его место – здесь, внизу, в их безымянности, внизу, где нет личностей, где имя тебе Легион, где ты будешь всего лишь одним из многих, где сочетание плоти и костей, которое ныне является Фрэнком Хабблом, перестанет иметь какое-либо значение. Уйди, уйди. Спрячься, как улитка, в свою раковину и никогда больше не вылезай наружу.

Как легко было бы внять такому призыву! Он знает других Призраков, которые поддались на подобные речи. Был, например, несколько лет назад некий Фолконер, который вдруг поверил, что он и впрямь невидимка, и однажды утром явился на работу в чем мать родила, думая, что все равно никто не заметит. (Его отправили на пенсию быстро, тихо, без лишнего шума.) Был еще Имз, который однажды два дня подряд не явился на работу; его обнаружили в квартире, где он сидел в углу спальни в пижаме, обняв руками колени и качаясь взад-вперед, бессмысленно глядя в пустоту и пуская слюни. А еще был Бёрджесс, который затеял кровавую потеху в магазине, застрелил четверых покупателей и ранил еще шестерых, прежде чем его скрутила охрана. Никто не мог бы предугадать, что эти преданные, трудолюбивые служащие Тактической безопасности ни с того ни с сего, без всякой видимой причины, вдруг тронутся умом, а они ведь тронулись, – и, останься Фрэнк в «Днях» еще на несколько месяцев, с ним, вполне возможно, тоже случится нечто подобное. Однажды утром он проснется и не захочет вылезать из постели, завтракать, одеваться и куда-то идти. Все это окажется для него непосильным. И его найдут, как Имза, лежащим в постели в состоянии кататонии. Он уже будет там – в яме с бесами. Навеки останется в яме с бесами.

Да, наверняка таково его будущее, если он сегодня ничего не изменит; если через (он украдкой смотрит на часы) три четверти часа не сообщит мистеру Блуму о своем уходе на пенсию.

Три четверти часа, когда время идет так медленно. Сорок пять медленно текущих минут. Две тысячи семьсот сиропно-липких секунд, неспешно капающих в замедленном, сноподобном измерении мира «Дней», где Ничего Не Происходит.