«Забель». Именно так дракониане были склонны выговаривать мое имя. Нет, они вполне могли дополнять его начальными и конечными гласными, однако из их речи подобные звуки склонны выпадать, а я охотно отзывалась и на сокращенную форму. Однажды Рузд куда-то ушел, а через некоторое время вернулся, неся с собою мою горную одежду – причем аккуратно заштопанную.

Голова тут же закружилась от тысячи возможных выводов. Быть может, меня вот-вот препроводят домой? Или возьмут за ухо и выставят за порог? Или я наконец-то увижу других дракониан? Или меня поведут на казнь? Хотя – стали бы они утруждаться штопкой моей одежды, собираясь меня казнить… Упрекнув себя в глупости, я поспешила одеться. С уверенностью можно было сказать одно: я наконец-то выйду наружу! После долгого сидения в доме это казалось настоящим чудом.

Легким, несмотря на лубок на ноге, шагом я последовала за Руздом к выходу – к той самой двери, к которой меня до этого столь непреклонно не подпускали. Прихожая оказалась сплошь уставлена всевозможными мешками и ящиками: очевидно, она служила кладовой для всего, что не боялось холода. Стена, примыкавшая к внутреннему помещению, была обита все тем же стеганым джутовым покрывалом, а одежда, снятая Руздом с ближайшей вешалки, – так густо покрыта снегом, что я немедля поняла: внутрь ее не вносят, чтоб не залить весь пол лужами талой воды. Сия картина со всею возможной наглядностью предупреждала, что меня ждет снаружи, но я, целиком поглощенная мыслями о свободе, не сделала из данного наблюдения должных логических выводов.

Рузд подошел к внешней двери, устроенной на небольшом расстоянии от внутренней (с тем, чтобы холодный ветер не задувал прямо в комнату), и отворил ее передо мной.

Ступив за порог, я оказалась в мире, полном алмазов. Небо над головой сияло беспощадной синевой, солнечный свет отражался от мириадов снежных зеркал. Сверху, с седловины, я видела внизу зелень, но теперь, если только Рузд с остальными не перенесли меня в некое совершенно иное место, от этой зелени не осталось и следа. Карнизы домов и ветви деревьев украшали гирлянды сосулек. Прямо передо мной, возвышаясь над горной котловиной, тянулся к небу величавый центральный пик, сплошь облаченный в белое. С первым же шагом я по колено увязла в снегу, а воздух оказался студен, как никогда в жизни.

Пока я хворала, а затем выздоравливала, сидя взаперти, настала зима.

О, согласно календарю она, возможно, еще и не начиналась, но здесь, в Мритьяхаймах, зима не ждет дня солнцестояния, чтобы вступить в свои права – приходит она рано и остается надолго. Хотя большая часть осадков – в виде дождя в долинах и снега на высоте – выпадает в период муссонов, зима также не обходится без снежных бурь, и путешествовать по горам в это время года практически невозможно.

Я замерла, будто сама обернулась ледяной глыбой. Все мысли о возвращении к людям зачахли на корню. Насколько мне удалось оправиться, помогут ли дракониане, или, наоборот, воспрепятствуют – все это больше не имело никакого значения. Любая попытка покинуть эти края до весны означала смертный приговор, а между тем весна не покажет сюда и носа как минимум до самого фруктиса. По самым скромным подсчетам, мне предстояло прожить здесь не меньше четырех месяцев.

Четыре месяца… и все это время те, кого я люблю, будут считать меня погибшей!

Рузд что-то сказал, но я не смогла понять его слов. Не дождавшись ответа, он наклонился и взглянул мне в глаза. Я, кое-как встряхнувшись и вернувшись к жизни, молча кивнула. Нет, я еще не могла принять этой мысли. Чтоб мало-помалу свыкнуться с ней, требовалось время: разом взвалить на себя такой груз я была просто не в силах. Пришлось до поры отвлечься, озирая окрестности – отныне я могла исследовать их сколько душе угодно.

Дом наш стоял на самом краю деревни. Помнится, мне подумалось, что он должен был выглядеть более экзотично: в конце концов, селение ведь драконианское. Однако истина заключалась в том, что разумные, целесообразные архитектурные принципы примерно одинаковы для всех, невзирая на видовую принадлежность. Крутые островерхие крыши почти ничем не отличались от ньингских – а также от тех, что можно увидеть в Сиоре или в северной части Бульскево. Где снега много, он должен как можно легче соскальзывать вниз, иначе крыша не выдержит его тяжести.

Повернувшись в другую сторону, я обнаружила, что забрела не так уж далеко. Позади гордо высилась Гьяп-це, а рядом, бок о бок с нею – Че-джа. Подняться на седловину отсюда было сравнительно просто, однако обольщаться сей видимой простотой я даже не помышляла. Поднявшись наверх, я непременно погибла бы, пытаясь спуститься с той стороны в одиночку, и даже справившись с этим, оказалась бы в дебрях Мритьяхайм, отделенная от ближайшего человеческого селения Чеджайским ледником.

Со вздохом я повернулась к дому и обнаружила позади всех трех хозяев-дракониан, пристально наблюдавших за мной. Наверняка утверждать не могу, однако думаю, что ход моих мыслей был им ясен.

Всех трех хозяев-дракониан… Но где же остальные?

На тропках между домами, совсем как в день нашего прибытия в Лам-це Ронг, не было видно ни души. Мало этого: в отличие от ньингской деревни, здесь никто не подглядывал за мною из укрытия. Даже следов на снегу почти не было: все отпечатки, имевшиеся поблизости, очевидно, оставили Рузд, Каххе и Зам.

Так вот отчего мне позволили выйти из дома! Оттого, что вокруг нет никого, и никто, кроме них, меня не увидит…

Но куда же исчезли все жители? Возможно, откочевали на зимние квартиры? Тогда почему оставили здесь мою троицу?

Я неуверенно двинулась вперед, и трое хозяев даже не подумали мне воспрепятствовать. Не встретив возражений, я подошла к одному из соседних домов, а мой стук в дверь только поверг дракониан в недоумение. Очевидно, у них не было заведено оповещать хозяев о приходе подобным образом. Возможно, здесь принято хлопать в ладоши, как делают в иных частях света? Об этом оставалось только гадать. Но, стоило мне потянуть дверь на себя, она отворилась, и мне – пусть не одной, а под присмотром Каххе – позволили войти внутрь. Изнутри дом был устроен почти так же, как и тот, из коего я недавно вышла, но явно был прибран на зиму – следовательно, обитатели вернутся не скоро. Однако здесь в стеганом джутовом покрывале на полу имелась прореха, обнажившая набивку. Ткнув в нее пальцем, я обнаружила, что покрывало набито чешуей – точно такой же, какая украшала тела моих спутников, только заметно светлее.

– Изоляция, – пробормотала я, отступив назад и приглядевшись.

Судя по всему, тот самый материал, что защищал тела дракониан от холода, вполне мог сберегать тепло и в их жилищах. Быть может, дракониане сбрасывают чешую каждый год? Ее количество позволяло предположить, что да, а окрас намекал, что их чешуя со временем выцветает – возможно, адаптируясь к времени года. Зимой светлая шкура послужит более эффективным камуфляжем на фоне снега, тогда как темная будет выглядеть куда менее подозрительно среди деревьев и голых скал с приходом лета. Ну, а сброшенную чешую дракониане, по-видимому, бережно собирали и зашивали в новые покрывала по мере того, как старые ветшали и приходили в негодность.

Вновь выйдя наружу, я услышала, как Зам горячо шепчет что-то Рузду. Очевидно, он все еще не доверял мне. Хотелось бы спросить, чем я так ему не угодила…

Однако спросить об этом я не могла и потому продолжила исследования. Входить в другие дома смысла явно не имело, но несколько ниже по склону стояло здание, совершенно непохожее на остальные – приземистое, квадратное, но занимавшее невероятно огромную площадь, сравнимую с площадью всех прочих построек в деревне, вместе взятых. Будь скаты его кровли круто наклонены вниз, конек крыши достиг бы небес, однако кровля спускалась книзу полого, причем имела странную форму – неровную, бугристую, так как (об этом я узнала чуть позже) была сложена из сосновых лап. По мере надобности лапник, покрывшийся снегом и льдом, несложно было снять и заменить чистым, хранившимся в сарае, выстроенном рядом специально для этой цели.

Конечно же, я первым делом подумала, что это храм. Мы, люди, издавна привыкли присваивать сие звание любой монументальной драконианской постройке, назначения коей не понимаем. Пусть эта и была сооружена из дерева и грубых валунов, а не из ровных каменных блоков, подобно постройкам древних, какая иная цель могла бы подвигнуть дракониан на строительство столь большого дома?

Об ответе мне следовало бы догадаться с самого начала, поскольку в осмотренных частях деревни явно и очевидно недоставало кое-чего существенного. Однако я поняла, в чем дело, только подойдя ближе и почуяв исходящий от огромной постройки аромат.

Рузд отодвинул засов и подтолкнул меня внутрь – в коровник.

По-видимому, здесь, во множестве небольших отдельных загонов, содержались все принадлежавшие жителям деревни яки до единого. Животные, собранные в каждом загоне, отличались от остальных особой формой колец в носу – видимо, то были знаки их владельцев. Куда бы ни ушли прочие дракониане, скот их остался в деревне, и, как мне вскоре сделалось ясно, троим моим спутникам вменялось в обязанность ухаживать за всем деревенским стадом до весны.

Живя в драконианской деревне, я провела в этом коровнике немало времени. Из прежнего опыта, обретенного в других частях света, явствовало, что помощь в повседневных делах значительно способствует установлению дружеских отношений. Здесь все обстояло точно так же, хоть моей помощи и не хватило, чтобы смягчить сердце Зама. Но, помогая хозяевам, я руководствовалась отнюдь не только альтруистическими побуждениями: учитывая количество животных, коровник был самым теплым местом во всей деревне (если, конечно, не сидеть, съежившись у драконианского очага, месяцы напролет). Более того: там, в коровнике обнаружилось нечто, весьма для меня интересное.

Сверху, над головой, раздался знакомый крик.

– Мьяу! – изумленно воскликнула я, оглянувшись на дракониан.

Естественно, для них это ничего не значило, как и любое другое из испробованных мною цер-жагских слов, но все же Рузд проводил меня к лестнице на чердак. «В мяушню», – с улыбкой подумала я, вспомнив Сухайла, всякий раз от души смеявшегося над собственным каламбуром.

Чердак оказался полон знакомых крылатых зверьков. Все мьяу также были помечены – только в их случае не кольцами в носу, а краской на спинах. В следующие же дни я обнаружила, что именно благодаря им всего лишь трое дракониан способны самостоятельно управиться с таким огромным стадом. Помните, в Лам-це Ронг мы гадали, поддаются ли мьяу дрессировке? Так вот, в драконианской деревне, которая, кстати, называлась Имсали, я выяснила, что – да. Правда, намного лучше, если дрессировщик – не человек, хотя причина сему до сих пор остается загадкой. Однако я наконец-то получила ответ на вопрос, откуда у диких мьяу взялось обыкновение бросаться с воздуха на спины яков: яснее ясного, то были смутные отголоски тех действий, при помощи коих ручные мьяу сгоняют скот в стадо.

Да, мьяу служили моим хозяевам-драконианам чем-то наподобие летучих овчарок. Маленькие дракончики помогали гонять стада туда, где их еще можно было пасти – ведь яки умеют откапывать траву из-под снега и, успев как следует откормиться за лето, способны протянуть таким образом всю зиму. В коровнике мы дополняли рацион яков сеном, но держать животных взаперти всю зиму было бы вредно для их здоровья. Посему хозяева поочередно выводили стада на пастбища – по одному драконианину со сворой мьяу на стадо, при этом по крайней мере один из троих оставался в деревне.

Все мое восхищение повадками мьяу не могло бы убедить меня отправиться на этакую прогулку по собственной воле. Нет! Только не мритьяхаймской зимой! В сем отношении явное нежелание дракониан, чтоб я покидала пределы деревни, играло мне на руку. Вместо этого я помогала остававшимся в повседневных делах – чистила коровник, ухаживала за свободными от службы мьяу, и с помощью Рузда усердно осваивала местный язык.

Рассказывать историю зимы, проведенной с драконианами, нелегко. Во время пребывания у них я, не имея ни блокнота, ни пера, не вела дневников. А если бы и вела, все равно не смогла бы поведать вам, как именно узнавала то или иное: слишком уж многое просачивалось в голову, так сказать, осмотически, собиралось из сотен крохотных подсказок, пока в один прекрасный день они не складывались в цельное знание, о коем я даже не задумывалась. Последовательность и причины трудно вспомнить даже в тех случаях, когда процесс познания шел более осознанно. Конечно, некоторые важные для развития повествования детали я расставлю по местам как подобает, но что касается остальных – размещу, как бог на душу положит, нимало не заботясь о хронологии.

Прогресс частенько казался мучительно медленным – отчасти потому, что так оно и было, в остальном же – оттого, что продвигался вперед отнюдь не огромными скачками, а постепенно, шажок за шажком. Определенного момента, после которого мы с Руздом смогли вести разговоры, я не могу назвать точно. Начали со словаря, с названий окружающих предметов, от него перешли к основным глаголам, затем, методом множества проб и огромной кучи ошибок, преодолели трясины грамматики, и наконец, при помощи пространных описаний и рассуждений, взялись за абстрактные понятия. Да, в сравнении с изначальным состоянием прогресс был немал, но все это тянулось так долго, что временами мне казалось, будто на самом деле никакого прогресса и нет.

Такие успехи я во многом отношу на счет блестящих умозаключений мужа, установившего родство драконианского с языками Южной Антиопы. Конечно, с концепцией эволюции я была знакома, однако как-то не привыкла применять ее к языкам. Посему даже не знаю, смогла бы я додуматься сама до поиска закономерностей, которые позволили бы провести параллели между знакомым языком и незнакомым, или мне даже не пришло бы это в голову. (В скобках замечу, что слишком полагаться на подобные аналогии опасно: в рассеянности я то и дело инстинктивно возвращалась к грамматике более знакомого языка; как следствие, мой драконианский оказался щедро приправлен ахиатским.) Однако, вооруженная данной теорией, я получила возможность подойти к проблеме с точки зрения натуралиста и спустя некоторое время смогла начать строить обоснованные предположения касательно еще не знакомых мне драконианских слов. Сами по себе предположения эти редко оказывались верными, но зачастую приводили к верному слову более кратким путем.

В остальном своими успехами я обязана Рузд. Если, по аналогии с биологической эволюцией, представить себе лашон и ахиатский, соответственно, домашним котом и львом – во многих отношениях различными, но явно близкими родичами, то современный драконианский можно уподобить собаке: все три языка ведут происхождение от общего предка, от коего унаследовали некоторые важные характеристики, но за тысячи лет изменений драконианский отдалился от двух остальных много сильнее. По счастью, Рузд владела языком, в коем я впоследствии опознала более древнюю, литургическую форму драконианского, наподобие лашона Писания, а он куда ближе к древним корням, чем современный. Язык, на котором она говорила с Каххе и Зам, содержал огромное количество слов, по-видимому, заимствованных из некоего совсем другого языка – возможно, человеческого, хотя, на мой неискушенный слух, они были вовсе не похожи ни на ньингские, ни на цер-жагские.

Невзирая на это, мне удалось узнать кое-что новое. Некую перемену внимательные читатели, возможно, уже подметили: да, хозяева дома на деле оказались хозяйками. Рузд, Каххе и Зам были сестрами и вместе вели хозяйство – типичное явление драконианского быта. Дракониан мужского пола много меньше, однако их общество не обратилось к полигамии, как, вероятно, поступили бы люди: браков в нашем понимании у них попросту нет. Их мужчины живут в нескольких общих домах, разделенные по возрастам, а группы сестер хозяйствуют сами по себе. Братские узы среди дракониан почитаются куда более значимыми, чем родительские, а сестринские – более значимыми, чем братские.

Имсали была не единственной деревней в окрестностях. В ясные дни я могла видеть дымы, тянувшиеся к небу над другими участками Обители (так я сама мысленно нарекла котловину, окружавшую центральный пик, называемую драконианами Аншаккар). Окружающее ее кольцо гор (Че-джа и Гьяп-це – всего две из них) практически непроходимо: седловина, через которую в котловину попала я, – одно из самых низких мест в сем кольце, и даже ее, как видите, преодолеть непросто. Конечно, скалолазам это под силу, но таковые – прекрасно снаряженные для восхождения на горы, движимые не столько поиском новых пастбищ, пахотных земель либо торговых путей, сколько стремлением покорить никем еще не покоренные высоты – начали появляться в Мритьяхаймах лишь в самое недавнее время. Для местных жителей с востока и запада подобные авантюры просто лишены целесообразности. Что проку пробираться сюда? Вернуться назад слишком трудно, и всякий, поселившийся внутри, окажется в полной изоляции от внешнего мира.

Однако земли котловины для жизни вполне благоприятны – как минимум, по меркам Мритьяхайм. Долины весьма глубоки, а горы большую часть года заслоняют их от ветров, так что климат внутри относительно мягок. Здесь можно сеять ячмень и пасти яков – правда, люди сочли бы то и другое делом нелегким, но дракониане, благодаря их адаптивной биологии, справляются очень и очень неплохо.

Как же они могли здесь оказаться? Одни лишь гипотезы ответа дать не могли, но мое знание языка еще не позволяло вести разговор о столь сложных абстрактных материях. Имелось у меня сильное подозрение, что, как я и предполагала ранее, в фольклоре Цер-нга сохранилась память о драконианах – несомненно, они-то и были «ледяными демонами», наводившими страх на жителей Лам-це Ронг. Неужели они обитают здесь со времен древности? Да, местная архитектура ничем не напоминала руины, встречавшиеся мне в иных частях света… но, конечно же, строить подобные здания в этих краях – просто нелепо. Как-то, в минуту безумия, мне даже пришла в голову мысль: а знают ли жители Обители, что драконианская цивилизация там, далеко за пределами их уединенной родины, пала, исчезла тысячи лет тому назад?

Будь у меня возможность исследовать котловину, я могла бы узнать больше, причем намного быстрее. Однако уходу из Имсали препятствовали целых три обстоятельства. Первым, конечно же, была моя собственная слабость вкупе со сломанной ногой, но это я со временем преодолела. Второе состояло в том, что, хотя зима здесь не так снежна, как период муссонов, снегопады случаются и зимой; к тому же именно во время зимы в котловине наиболее ветрено.

И, напоследок, в котловине мы были не одни.

В нашей деревне – да (если только мне позволительно называть ее «нашей», будучи здесь лишь временной гостьей). Но, как оказалось, в каждой из деревень Обители имелись свои скотники, присматривавшие за яками. Сие открылось совершенно неожиданно: в один прекрасный день Каххе спикировала мне на голову, будто сокол на зайца, и безо всяких «извольте-позвольте» уволокла в коровник.

Да, буквально «как сокол на зайца». В тот день я также обнаружила, что драконианские крылья, хоть и не позволяют их обладателям полноценно летать, вполне годятся для планирования. Приземлившись в снег прямо у моих ног, Каххе зажала мне рот, а свободной рукой подхватила меня и потащила внутрь. Судите сами, насколько возросло к тому времени мое доверие к сестрам: приглушенно вскрикнув от изумления, я не возразила против подобного обхождения ни звуком. Если Каххе сочла необходимым убрать меня с глаз долой, то, несомненно, ради моей же безопасности, рассудила я – и ничуть не ошиблась.

Снаружи раздались голоса. К тому времени я начала узнавать трех сестер не только с виду и сразу же поняла, что там, за дверью, не Зам и не Рузд. Каххе указала когтем на ближайшее стойло. Я удивленно подняла брови. Каххе вновь указала на стойло и хлопнула крыльями. Нет, я понимала, чего она хочет – только нежелание отправляться к якам удерживало меня на месте. Однако выбора не было. Повинуясь ее указаниям, я перелезла через загородку в стойло и надежно укрылась за тушами яков. Удостоверившись, что меня не видно, Каххе вышла за порог.

Здравый смысл велел оставаться на месте. Однако моя практичность, как любил выражаться Сухайл, может сравниться только с моим безрассудством. Во-первых, я могла узнать много нового, наблюдая за тем, как мои драконианки общаются с другими… а во-вторых, мне вовсе не улыбалось сидеть среди яков, пропитываясь вонью коровника.

Тихонько выбравшись из стойла, я подкралась к двери и выглянула в щелку. Снаружи, посреди улицы, стояли, беседуя с Каххе, две незнакомые драконианки. Вскоре к ним присоединились и Рузд с Зам, после чего беседа переросла в спор.

День выдался столь ветреным, что большую часть разговора я не расслышала, да и расслышав, вряд ли поняла бы хоть одно слово из десяти. Да, к тому времени я несколько освоилась с драконианским – по крайней мере, в части, касавшейся узкого круга бытовых проблем, однако мне все еще требовалось, чтоб собеседник говорил медленно и внятно, что наблюдается в естественном разговоре лишь изредка.

Однако наблюдать за мимикой и жестами дракониан было так любопытно, что я совершенно забыла о сильном холоде, струившемся внутрь сквозь щель. Жестикуляция их значительно отличалась от человеческой: Рузд снова и снова поднимала руку, растопырив пальцы и развернув наружу ладонь, что для меня могло бы выражать призыв успокоиться или же требование не перебивать. Но для дракониан это, по всей видимости, служило знаком решительного отказа, наподобие покачивания головой. В какой-то момент одна из новоприбывших наполовину расправила крылья, а Каххе в ответ развернула свои во всю длину. Оппонентка последовала ее примеру, и между ними началось нечто сродни игре в гляделки, только с крыльями вместо глаз. Когда Зам в день моего первого пробуждения растопырила гребень, я интерпретировала это как проявление страха; здесь же стремление казаться крупнее, пожалуй, означало претензию на превосходство.

Состязание выиграла Каххе, но под конец Рузд сжала кулак и развернула руку ладонью к груди (жест, означающий согласие). Все пятеро драконианок развернулись и двинулись ко мне.

Я вновь поспешила спрятаться. Не знаю, обратил ли кто-нибудь из драконианок внимание на беспокойство и протестующее мычание яков в одном из стойл: к тому моменту я забилась в угол, пригнувшись как можно ниже и горячо молясь о том, чтобы ближайшему яку не взбрело в голову отодвинуться, открыв меня всем взглядам. Могу сказать одно: никто не обмолвился о моем присутствии ни словом – следовательно, никто из посторонних его не заметил.

Все пятеро поднялись по лестнице и на какое-то время скрылись из виду. С верхнего яруса чердака – над мяушней, оттуда, где хранилось сено – послышался скрип. Я поразмыслила, не укрыться ли понадежнее, но не осмелилась: слишком велик был риск, что меня застанут на открытом месте. Наконец хозяйки и гостьи спустились вниз, неся с собою мешки лучшего сена, предназначавшегося для яков, начинавших хворать и чахнуть на зимних квартирах. Так, значит, спор шел о корме и о том, поделится ли им наша деревня с соседями! Может, их яки отощали? Или с их собственными запасами корма что-то стряслось? А может, новоприбывшие – попросту наглые вымогатели, решившие поживиться за счет соседей? Этого я так никогда и не выяснила.

Как только они ушли, Каххе извлекла меня из укрытия. Выходя из коровника, я увидела нечто, заставившее меня тут же замереть на месте. Снег у дверей был плотно утоптан, но ранее я имела неосторожность сойти с тропинки, и теперь там, на снежной целине, явственно виднелись отпечатки моих ног.

Человеческие следы. Опознал ли их кто-нибудь как таковые? Обратил ли внимание? Размером и длиной шага они ничуть не походили на драконианские.

Увидев, что меня встревожило, Каххе тут же принялась совещаться с сестрами. После этого мне вручили метлу, чтоб замести следы, и начали косо поглядывать на все мои попытки сойти с натоптанных тропинок. (Потаскав за собою метлу день-другой, я соорудила вместо нее нечто наподобие соломенной юбки, тащившейся позади на ходу и заметавшей следы без всяких сознательных усилий с моей стороны. Поскольку кроме этого она служила добавочной защитой от холода, против лишней тяжести я ничуть не возражала.)

– Что могло бы случиться, если б они меня увидели? – спросила я, глядя в ту сторону, куда ушли чужаки.

Говорила я по-ахиатски, что к тому времени успело войти в привычку: конечно, главным образом я старалась освоить язык Рузд, а не обучить ее тем, какими владею сама, но ахиатский значительно повышал шансы на понимание, если я где-либо невзначай ошибусь.

Рузд не ответила – возможно, не поняла. Пожалуй, оно и к лучшему: получив ответ сразу, я оказалась бы не готова к тому, что последует дальше.

В тот вечер я обратилась к Каххе и жестами попросила позволения осмотреть ее крылья.

С тех самых пор как я, придя в чувство, обнаружила, что дракониане не только когда-то существовали в природе, но и здравствуют по сей день (или, по крайней мере, с того момента, как собралась с мыслями после данного открытия), мне не давал покоя вопрос об их крыльях. И вот почему: их древние родичи населяли теплые земли наподобие Ахии или Кеонги, но эти трое жили здесь, в невероятно холодном климате. Между тем структуры столь тонкие, как крылья, очень быстро теряют тепло, поскольку кровеносные сосуды в них неизбежно расположены близко к поверхности. Как же дракониане решают эту проблему?

Я не раз отмечала, что мои спасительницы имеют привычку сидеть у огня, частично расправив крылья – точно улавливая ими тепло, исходящее от очага. Чаще всего они делали это сразу же после того, как возвращались снаружи, подобно людям, греющим руки у камина, и это казалось вполне логичным, однако то же самое они проделывали и перед уходом, и мне хотелось понять, зачем.

Итак, я указала на крылья Каххе и спросила на ее языке:

– Что?

К тому времени это прочно утвердилось в качестве просьбы подсказать нужное слово.

– Каппу, – без долгих раздумий ответила Каххе.

Повторив тот же процесс с собственными глазами, я получила взамен слово «ика». При помощи сих новых знаний и мимики (плюс драконианское слово «пожалуйста») мне удалось составить вопрос, могу ли я осмотреть ее крылья. Мой интерес немало ее озадачил, однако Каххе позволила мне приблизиться и даже не дрогнула, когда я коснулась ее крыла.

На протяжении своей научной карьеры мне довелось осмотреть бессчетное множество драконьих крыльев. Правда, большая их часть принадлежала мертвым особям, а остальные – драконам самых мелких разновидностей, наподобие медоежек. Подержать в руках крыло дракона более крупного мне удалось лишь однажды, в Ахии, помогая Тому лечить одного из пустынных драконов, да и в этом случае животное было накачано успокоительным по самый гребень.

Крыло Каххе оказалось совершенно другим. Нет, не в анатомическом смысле, но оттого, что принадлежало живому существу в здравом уме и полном сознании. Поскольку Каххе никак не могла избавиться от некоторой напряженности, мускулы крыла то и дело сокращались под кожей. На ощупь крыло оказалось теплым: вернувшись домой, мы успели согреться.

Отыскав плечевую артерию крыла, я ощутила мерное биение пульса, однако секундой позже пульс исчез. По-видимому, Каххе подумала, что я хочу пережать артерию, и решила мне помочь – и в самом деле помогла, только не так, как рассчитывала.

Ее поступок подсказал мне то, чего я никогда не обнаружила бы сама: дракониане способны по собственному желанию управлять токами крови в крыльях. На солнце или у огня они открывают кровеносные сосуды, вбирая как можно больше тепла, но, выходя на холод, сокращают приток крови к крыльям, тем самым сберегая тепло.

Естественно, до бесконечности сдерживать токи крови они не в силах, так как это значительно препятствует подвижности крыла, а чем дольше конечности пребывают в таком состоянии, тем больше нужно времени, чтоб они в полной мере вернулись к жизни. По этой-то причине расправленные крылья и означают претензию на превосходство – по крайней мере зимой: таким образом дракониане состязаются в выносливости. Судя по некоторой скованности движений Каххе после визита чужих, спеша спрятать меня, она растянула мускулы – скорее всего, из-за холода и недостаточного притока крови. Однако в целом способность к этакой местной, частичной гибернации приносит драконианам немало пользы.

Мысли о гибернации – точнее, о зимней спячке – должны были прийти мне в голову много быстрее. Несомненно, те из читателей, кто более других склонен к научному мышлению, уже подумали о ней и недоумевают, отчего я до сих пор не упомянула о данном явлении ни словом. В свое оправдание могу сказать лишь одно: все время, прожитое в драконианской деревне до данного момента, я провела либо без сознания, либо в истерике, либо захлебываясь в потоке новых данных. Как следствие, и продолжительность концентрации внимания у меня не превышала комариную: стоило только задуматься над одним аспектом задачи, как в поле зрения возникало нечто новое, не менее интересное.

Однако, вспомнив о гибернации, я тут же поняла: нет, прочие жители деревни не перекочевали на зимние квартиры – вернее, «зимние квартиры» означали для них зимнюю спячку. Гибернация – весьма распространенная биологическая реакция на похолодание, позволяющая организму пережить период бескормицы, обходясь минимумом пищи. Среди пустынных драконов Ахии мне довелось наблюдать эстивацию – летнюю родственницу гибернации, встречающуюся в природе значительно реже.

Конечно, дракониане не могли погрузиться в зимнюю спячку все до единого, иначе, пробудившись, обнаружили бы, что все их стада уничтожены суровой зимой (да, дикие яки способны пережить зиму без особых проблем, но их одомашненным родичам пришлось бы гораздо труднее). Посему Рузд, Каххе и Зам, наперекор всем инстинктам, не улеглись спать, пережидая холода, дабы стада односельчан благополучно дожили до прихода весны. Ели они невероятно много – сей факт я отметила сразу же, но, не имея данных для сравнения, сделала вывод, будто таков их обычный рацион, – да вдобавок жевали лист некоего растения примерно так же, как некоторые люди жуют табак. Поначалу сама я, зная, что не все, пригодное в пищу для них, может оказаться съедобным и для меня, от употребления этого листа воздерживалась, однако когда у меня загноилась десна, Рузд едва ли не силой впихнула его мне в рот. Вкус оказался неприятно вяжущим, но рот онемел настолько, что гнойник был вскрыт практически без боли. После я начала жевать этот лист регулярно: как обнаружилось, он заметно укреплял здоровье и уменьшал воздействие горной болезни.

Вскоре после осмотра крыла Каххе я попыталась расспросить сестер о гибернации. Познания в языке пока что не позволяли без труда вести подобные разговоры, отчего мне вновь пришлось прибегнуть к помощи жестов и мимики, указывая на пустые дома, а затем притворяясь спящей. Вначале казалось, будто я выражаюсь слишком невнятно: Рузд молча склонила голову набок и отошла прочь. Но затем то же самое повторилось и в другой раз, и в третий, и мне сделалось ясно: она прекрасно все поняла, а притворным непониманием ограждает себя от дальнейших расспросов. Что ж, настаивать на своем я не стала.

Нет, не подумайте, будто мне вдруг изменила обычная любознательность. Список неразрешенных загадок уже достигал километровой длины, но поиску ответов страшно мешал языковой барьер. Мало этого: я ни на минуту не забывала о том, что грань между «гостьей» и «пленницей» может оказаться исчезающе тонкой. Нет, в дружелюбии хозяек я нимало не сомневалась – по крайней мере, в двух случаях из трех (Зам при всякой возможности обходила меня стороной и поглядывала на меня косо), но быстрота, с коей Каххе поспешила спрятать меня при появлении соседей, недвусмысленно свидетельствовала: от прочих дракониан подобного гостеприимства ожидать не стоит.

Права я была насчет гибернации или же ошибалась, а сомневаться не приходилось: настанет время, и остальные жители Имсали вернутся домой. К этому времени мне нужно было оставить Обитель и вернуться к людям, о чем без помощи хозяек не стоило и мечтать… ну, а в противном случае оставалось одно – положиться на их заступничество.

Общаться с Рузд и остальными сделалось значительно проще, стоило только понять, что я сверх меры следую образу мыслей мужа.

Ирония ситуации заключалась в том, что о муже я старалась не вспоминать вовсе. Правда, это нередко заканчивалось неудачей: за последние пять лет я привыкла к Сухайлу настолько, что без него чувствовала себя словно без руки или ноги. Но, как уже говорилось, в те дни я нередко поддавалась отчаянию: слишком уж легко было вообразить себя обреченной остаться в пределах Обители до конца жизни (представьте, какой иронии исполнилось бы тогда сие название!) и, таким образом, не встретиться с ним никогда. Да, этих демонов можно было изгнать непреклонной волей к победе… но действовало это лишь временно, и невероятно утомляло. Уж лучше было отвлечься насущными задачами, тем, что находится рядом, не позволяя мыслям слишком забегать вперед.

Однако живя в браке, подобном нашему, когда одна из главных твоих радостей – делить с супругом интересы и знания, и не оказывать влияния друг на друга, попросту невозможно. Своими лингвистическими достижениями я целиком обязана Сухайлу: именно его теории и принципы помогли отыскать общий язык со спасительницами.

Толчком к изменению курса послужил великолепный рассвет. Разбуженная кошмарным сном (что случалось со мною нередко), я, не желая тревожить хозяек возней, тихо выскользнула за дверь, в прихожую. Естественно, с собой пришлось взять теплую одежду: в прихожей стояла такая стужа, что, забыв об осторожности, нетрудно было получить обморожение.

Надо заметить, ничто на свете не способно разбудить человека надежнее, чем беспощадная пощечина ледяного воздуха. Поскольку о сне теперь не могло быть и речи, а одевание во все необходимое потребовало стольких сил, я решила немного прогуляться.

К этому времени рассвет озарил пик горы Аншаккар, возвышавшейся в центре котловины. Большая часть Обители еще лежала во мраке, однако гора в лучах восходящего солнца сверкала, словно огромный алмаз. Глядя на нее, я вспомнила то утро, когда стояла с Томом на седловине и смотрела на запад, и поняла, отчего некоторые народы обожествляют горы. Красота Аншаккар была просто божественной – разительной, недоступной, далекой от моих тревог и забот в той же мере, как я далека от тревог и забот муравья. Карандаш и бумага, будь они в ту минуту при мне, ни за что не смогли бы передать всего ее великолепия, а масляной живописи я так толком и не освоила… но еще никогда в жизни не испытывала столь сильного желания запечатлеть открывшийся вид на холсте, пусть даже зная, что все старания будут тщетны. В тот миг, в то студеное утро, захваченной на полпути от сна к пробуждению, мне показалось, что никому на всем свете не понять, не постичь пережитого мною в Обители, не увидев этой вершины, сверкающей в лучах зари.

Ощущение вскоре прошло, но зароненная им в голову мысль осталась.

До открытия Камня с Великого Порога и последующего прорыва в расшифровке драконианской письменности мы черпали разрозненные, зачастую ошибочные сведения о цивилизации дракониан из двух источников. Первым служил фольклор – память, сохранившаяся в Писании и немногочисленных сказках, с течением времени изменившаяся до полной неузнаваемости. Вторым были материальные реликвии той эпохи: постройки, предметы и, самое главное, изображения – настенные росписи и барельефы, некогда украшавшие драконианский мир. Да, многое мы интерпретировали неверно, однако то был единственный способ, коим древние могли говорить с нами, людьми современности, сквозь время и языковой барьер.

Что, если и мне попробовать общаться с хозяевами тем же образом?

Подходящих для этого материалов, кроме нескольких клочков бумаги, сохранившихся в карманах шубы, при мне не имелось: карандаш бесследно пропал во время лавины или моих последующих блужданий. Но люди начали рисовать задолго до появления бумаги и карандашей, и я ни за что не отступила бы перед подобными мелочами.

Холстом послужила стена коровника, выбеленная изнутри известью. К тому времени, как сестры пришли задать скоту корма и почистить стойла, я изложила на ней углем свою историю, по возможности стараясь подражать стилю древних дракониан: Фу находит в долине останки замерзшего драконианина; Фу встречается со мной, Сухайлом и Томом; далее мы впятером взбираемся на седловину, где находим второй труп; ну, а затем – лавина. И в заключение: я в скорбной позе стою по одну сторону гор, а спутники в тех же позах – по другую.

К счастью, в коровнике, населенном таким множеством яков, было настолько тепло, что слезы не замерзали на щеках. Только из носа жутко текло, а носовой платок для устранения сей проблемы при мне имелся всего один, да и тот уже истерся до дыр (а клочья ячьей шерсти, надо сказать, подходят для этой цели крайне скверно).

В коровник сестры вошли уже не на шутку встревоженными – думаю, тем, что, проснувшись, обнаружили мое отсутствие и были вынуждены отыскивать меня по заметенным следам. Одного вида моей картины оказалось довольно, чтоб напугать их еще сильнее задолго до того, как я получила возможность объяснить, что здесь, собственно, изображено. Особенно злилась Зам: возможно, в случае надобности уголь и нетрудно смыть или хотя бы размазать рисунок до полной неразборчивости, однако я ведь оставила след своего присутствия в общем здании!

Но со временем все успокоились, и после этого Рузд с Каххе принялись изучать рисунки, а я – упражняться в драконианском, указывая на каждую деталь, словно учительница:

– Драконианин… Забель… гора…

А после того, как Рузд поняла, о чем речь, нарисовала последнюю картинку. Эта изображала меня и остальных снова вместе – в позах, по нашему мнению символизировавших в искусстве древних дракониан радость.

Уверена, Рузд поняла меня сразу же, едва я обратила к ней умоляющий, полный надежды взгляд. Однако драконианка продолжала смотреть на стену, не глядя на меня и не отвечая.

Каххе (по моему рассуждению, с сомнением) о чем-то спросила ее, кивнув головой в сторону горы Аншаккар.

Зам взорвалась, точно шутиха. Что бы ни предлагала Каххе, Зам явно непреклонно возражала. Рузд хлопнула крыльями, заставив обеих замолчать. Я взялась за ведро с водой, и, повинуясь ее кивку, принялась смывать рисунки со стены.

Что там, на этой горе? Кое-какие предположения у меня имелись, но уверенности в них не было никакой. Проверять их, рискуя тем, что мне перестанут доверять, а то и вовсе убьют на месте, я была не готова.

Однако теперь у нас появилось новое средство общения, что помогло мне в пополнении лексикона. Кроме этого я, в надежде достоверно установить произношение различных символов, поэкспериментировала с драконианским письмом, но далеко не продвинулась: Каххе с Зам явно были неграмотны, а кое-что понимавшая Рузд помогала мне с великой неохотой. Заподозрив некий религиозный контроль над грамотой, я отказалась от сей затеи. Для моих целей письменность все равно практически не годилась, так как могла передать только знакомые мне слова. Другое дело – изображения: они извлекали на свет слова совершенно новые.

По всей видимости, Рузд с Каххе отнеслись к проявленному мной мастерству художника с немалым почтением. Их деревянная утварь и посуда были украшены лишь абстрактным орнаментом: подобно многим народам, живущим в холодном климате, они коротали большую часть свободного времени за резьбой. Однако изобразительного искусства нигде не наблюдалось. Некая часть сознания, вопреки всем доказательствам обратного еще державшаяся мнения, будто передо мной – просто на удивление смышленые драконы, полагала это вполне естественным, но ведь на самом деле дракониане были не животными, а существами вполне разумными, хоть и похожими на человека лишь отчасти. К тому же их древние предки были вполне способны и рисовать, и ваять. У современных дракониан изобразительное искусство также имеется, только не для бытовых нужд, и в этом мне невероятно повезло: не обладая пониманием художественного отображения действительности, они попросту не поняли бы моих рисунков.

Со временем я узнала, что в драконианском обществе художники образуют особое сословие, пользующееся всеобщим восхищением. Продемонстрировав искусство рисовальщицы, я, сама того не сознавая, значительно упрочила свое положение.