Глава 18

Рано или поздно каждый из нас задается вопросом: а что происходит, когда мы спим? И не является ли сон этакой маленькой смертью для нашего тела, пока разум бодрствует, путешествуя по другим мирам?

Сегодня я снова вспомнила чувство парения, которое испытываешь каждый раз перед тем, как крепко уснуть. Только на этот раз темнота не расходилась слишком долго, и я, засомневавшись, что это действительно сон, неуверенно, как в детстве, позвала:

— Мама?

Темнота ненадолго расступилась, и я ощутила, как меня обнимают заботливые и теплые руки. Ее лица не было видно, но я знала, что это действительно она. Мудрая и улыбчивая, спокойная и разумная, надежная и красивая… всегда со мной. Пусть даже во сне. Самая замечательная и прекрасная…

Мама.

— Доченька моя, — прошептал такой знакомый и родной голос. — Тебе еще рано сюда спешить.

— Но я хочу к тебе, — возразила я, поудобнее устраиваясь в ее объятиях. — С тобой так хорошо.

— Знаю, милая. Здесь я всегда с тобой. Но это всего лишь сон, а там, внизу, тебя все еще ждут. Тебе стоит вернуться.

— Кто это меня ждет? — встрепенулась я и тут же почувствовала, что мама улыбается.

— Те, кому ты нужна. Я вижу целых четыре души, которым ты небезразлична. Они держат тебя, не дают уснуть насовсем. Даже сюда дотянулись и все еще зовут, просят… Ты ведь не хочешь, чтобы им было больно?

— Четыре? — удивилась я, но, сколько ни рылась в памяти, так ничего и не поняла. — Я никого из них не помню.

— Вспомнишь, милая. Не сразу, но все вернется, если ты захочешь им довериться.

Я ненадолго задумалась.

— А как же ты?

— Я всегда буду ждать тебя здесь, — снова улыбнулась мама, и моего лба коснулись мягкие губы. — А сейчас ступай, доченька моя. Тебе и впрямь пора вернуться. Если захочешь меня увидеть, просто позови, и я всегда найду тебя во сне…

Темнота сгустилась снова, заботливые мамины руки исчезли, и мне показалось, что я снова парю, только на этот раз одна. Неизвестно где. И лишь тонкая скорлупа вокруг моей сжавшейся в комок фигурки отделяет мой крохотный уязвимый мирок от царящей вокруг темноты.

В какой-то момент мне стало страшно, что эта преграда исчезнет, а я, утонув во тьме, растворюсь в ней без следа. Я была слишком маленькой для этого большого мира. И мой мирок был маленьким тоже. Такой слабый, уязвимый, всего лишь песчинка в бескрайнем океане вечности. Возможно, если бы здесь был кто-то еще, я бы не чувствовала себя такой одинокой. Хотя бы одна душа. Живая, теплая… с ней мне стало бы намного легче.

Не успела эта мысль как следует оформиться, как в мои ладони ткнулся чей-то холодный нос.

Я неуверенно опустила глаза и удивленно воззрилась на невесть откуда взявшийся черный комок на моих ладонях. Надо же… щенок. Совсем еще слабый, неуклюжий, всклокоченный и, по-видимому, слепой. А значит, еще более уязвимый, чем я. Я машинально его обняла, согревая теплом своего тела, и малыш облегченно вздохнул. После чего завозился, устроился поудобнее и, взобравшись повыше, уткнул мокрый нос в мою шею.

— Урр, — тихонько проурчал он, слепо тыкаясь мордочкой в кожу.

— Не бойся, я с тобой, — прошептала я, закрывая глаза и с радостью чувствуя, что больше не одна.

Сколько мы лежали внутри тонюсенькой скорлупы, не знаю, но, кажется, какое-то время мы спали, греясь друг о друга и спасая один другого от одиночества. А потом оказалось, что щенок немного подрос и места внутри убежища ему стало не хватать. Сперва он неуклюже шевелил лапами, вяло брыкался, отвоевывая для себя новое пространство. Растолкал меня. Согнал очередной сон. Наконец окончательно проснулся, завозился и, упершись окрепшими лапами мне в грудь, уставился большими, ярко-желтыми, но на удивление разумными глазами.

— Урр! — требовательно вякнул он, оттолкнувшись от меня лапами и растягивая собственным телом ставшую тесной скорлупу.

— Ну чего тебе не хватает? — проворчала я, пытаясь свернуться в комочек снова. А когда подросший пес не унялся, все-таки сообразила: — Тебе надо гулять. И где-то бегать. Ты ведь будешь расти еще?

— Ряв, — подтвердил щенок, нетерпеливо пройдясь по моему животу мохнатыми лапами. И тогда мне пришлось разогнуться, оглядеться и со вздохом дать ему небольшой кусочек свободного пространства, где он мог бы играть и резвиться, не мешая мне спать.

Правда, довольно скоро оказалось, что играть одному ему неинтересно. Щенок был любознательным, активным, упрямым, поэтому, по-быстрому изучив доступное ему пространство, он стал требовать еще и еще. Причем так настойчиво, что мне пришлось создать для него сперва крохотную зеленую лужайку. Затем вырастить на ней дерево, чтобы ему было что погрызть. Потом запустить туда бабочек. Вырастить цветы. Окружить лужайку невысоким забором, чтобы неугомонный, не по дням растущий зверь не убежал. А когда он все-таки умудрился через него перепрыгнуть, поспешно создать еще один кусочек нового мира. И еще. И еще. Пока, наконец, пространство внутри моей скорлупы не разрослось до полноценного луга, окруженного плотной стеной могучих деревьев. А на нем появилось большое, кристально чистое озеро, на берегу которого мне неожиданно понравилось сидеть.

Вода в нем была такой чистой и вкусной, что, посмотрев на радостно плещущегося в озере пса, я тоже захотела напиться. Но когда наклонилась, чтобы набрать воды, оказалось, что у озера нет отражения. В нем не проступало солнце или луна, в нем не появились звезды… Именно тогда до меня дошло, что в этом мире попросту нет ни того, ни другого. И тогда мне тоже пришлось их создать.

Озеру, правда, это не помогло: оно по-прежнему отказывалось демонстрировать мое отражение и напрочь не видело того, что находилось вокруг. Но все же со звездами мой мир стал немного уютнее. И я решила: ладно, оставлю. Все-таки они получились красивыми.

По мере того как щенок рос и требовал все больше внимания, я незаметно для себя принялась расширять и улучшать свой уютный мирок дальше. Каким образом у меня это получалось, я не интересовалась, но откуда-то знала, что на каждое такое преобразование требовались силы. Иногда, вырастив с десяток-другой деревьев, я засыпала. Когда немного окрепла, просто чувствовала сонливость. Иногда меня охватывало странное оцепенение, и тогда я вообще на какое-то время переставала ощущать себя как личность. Но потом это ощущение проходило. Все с виду оставалось как прежде. И лишь внутри меня всякий раз все переворачивалось, словно это наконец просыпалась память. А потом мне в голову приходили какие-то идеи, мысли, желания. Мне снова хотелось творить. И меня больше не пугала царящая за пределами мира неизвестность.

А в один прекрасный день я вспомнила, что в этом мире кое-чего не хватает, и загорелась идеей выстроить на берегу озера красивое жилище.

Псу моя идея ужасно понравилась, и он подолгу носился вокруг потихоньку строящегося дома, повсюду суя свой черный нос, порой сбивая с мысли и постоянно мешая сосредоточиться. Но в то же время он был достаточно послушным, а когда я просила, охотно укладывался у моих ног и так же подолгу следил за тем, как я мало-помалу меняю окружающее пространство.

Сил на это уходило столько, что я часто останавливалась и отдыхала, лежа на траве и бездумно глядя в далекое небо. Иногда, когда мне хотелось, оно было синим и солнечным. Порой, если я грустила, его заволакивали тучи. Когда-то оно и вовсе темнело, и тогда становились видны звезды. Но за сменой дня и ночи я не следила. Собственно, я почти не помнила, что это такое. А ощущала себя довольно странно. Как в детстве, когда ты спишь и видишь на редкость живой сон, в котором чувствуешь себя всесильной.

Но однажды, когда я открыла глаза, пес исчез.

Он так долго был частью моего мира, так прочно врос в мою нехитрую жизнь, что, не найдя его на привычном месте, я снова испугалась. Мне вдруг показалось, что зверь сбежал. Или потерялся. И когда я поднялась с земли, чтобы его найти, то с замиранием сердца обнаружила, что на самом краю нашего луга, там, где раньше всегда клубился туман, виднелось подозрительное окно, сквозь которое просматривалась какая-то картинка.

Исчезновение собаки меня встревожило. В последнее время он проявлял беспокойство. Куда-то рвался, настойчиво что-то вынюхивал. И вот пропал неизвестно где, неизвестно как, однако не пойти за ним я попросту не могла, хотя окно в никуда выглядело пугающе.

Поколебавшись, я все же рискнула туда заглянуть, а когда просунула туда сперва руку, а затем и голову, то тихо ахнула: там была такая красота, что от нее было невозможно отвести глаз.

Это тоже был мир. Гораздо более просторный, чем мой, и настолько красивый, что у меня перехватило дыхание. Целая цепочка зеленых холмов, виднеющиеся вдалеке, покрытые снежными шапками горы, распаханные поля, ухоженные огороды, любовно выстроенные домики, улицы, на которых сновали красиво одетые люди. А там, впереди, у подножия одной из величественных гор, в уютном кольце холмов, как на заботливо сомкнутых ладонях, устроился невыразимо прекрасный белокаменный город, при виде которого у меня почему-то слезы навернулись на глаза.

А еще он показался мне смутно знакомым, хотя я не помнила, чтобы когда-нибудь там была. Словно картинка из книжки или полузабытое воспоминание, он будил во мне столько эмоций, что их невозможно было выразить словами.

Вот над городом пронеслась гигантская тень, но я не успела понять, что это такое. Тень тут же скрылась за облаками, и лишь легкий ветерок коснулся моих распущенных волос, взметнув их над головой.

Я даже обернулась, пытаясь рассмотреть, не появится ли странная птица с другой стороны, но нет. Простирающиеся до самого горизонта холмы и леса выглядели нетронутыми. Облаков в той стороне почему-то не было. И, наверное, лишь поэтому я в последний момент успела увидеть стремительно удаляющийся крылатый силуэт. Слишком большой, чтобы быть даже очень крупной птицей. И слишком далекий, чтобы представлять какую-нибудь опасность.

Огорченно вздохнув, я снова повернулась к городу и вздрогнула, заметив, что на холме я уже не одна. Оказывается, пока я таращилась в небеса, рядом появился незнакомец. Среднего роста, с густой шапкой вьющихся золотистых волос, на удивление красивой улыбкой и смутно знакомыми серо-зелеными глазами, при виде которых я недоверчиво замерла. Что-то в них было такое… запоминающееся, что ли? Но мы никогда не встречались раньше. Я не помнила его лица. Он словно был знакомым и незнакомым одновременно. Но разве так бывает?

Этого я не знала. Зато прекрасно видела, что рядом с незнакомцем вился мой сбежавший пес и усиленно показывал, что безумно рад этой встрече.

— Так это ваша собака? — наконец спросила я, запоздало поняв, куда и зачем сбежал мой мохнатый проныра.

Незнакомец кивнул.

— Можно и так сказать. Меня, кстати, зовут Харт.

— Аль, — представилась я, но он лишь с видимым облегчением улыбнулся.

— Я знаю. Таур о тебе рассказывал.

У меня что-то екнуло в груди.

Таур? Откуда я знаю это имя?!

— Таур — его так зовут? — нерешительно спросила я.

— Да. Мы с ним в некотором роде… братья, — слегка запнулся на последнем слове мужчина, а пес согласно рыкнул и прямо у меня на глазах еще чуточку подрос. — Иногда я вижу его глазами. А порой он может смотреть через меня. Поэтому можно смело сказать, что мы с тобой знакомы. Собственно, это он привел меня к тебе.

Я этому совершенно не удивилась. Но при этом откуда-то знала, что Харт говорит правду. Когда пес меня нашел, то едва помещался у меня на ладонях. Пока мы жили на полянке, этот проглот умудрился по десятку раз слопать каждого из порхающих там светлячков и вырасти до размеров теленка. Сейчас же в холке он доставал мужчине до груди, а вширь раздался так, что мог бы показаться кому-то страшным. Но меня это не пугало: мохнатый негодник вырос у меня на руках. И то, что в действительности у него оказался другой хозяин, ничего не меняло.

— Возьми, — неожиданно сказал Харт и протянул мне маленький осколок зеркала.

Я удивилась.

— Зачем?

— Мне кажется, ты обронила. И я его возвращаю.

Я удивилась еще сильнее, но подарок все же взяла. И тут же отметила, что он тоже кажется мне подозрительно знакомым. Позабыв про Харта и его собаку, я вернулась к себе и, все еще пребывая в задумчивости, подошла к озеру. А когда мои ступни коснулись кромки воды, осколок зеркала в руке вдруг поплыл, просочился сквозь пальцы и упал в озеро сверкающей каплей. По лишенной отражения поверхности прокатилась дрожь, серебристая капля растеклась по ней, будто живая. И что-то изменилось в этот момент во мне. Или в окружающем мире. А на матовой глади некогда мертвого озера впервые появились слабые, едва-едва заметные блики.

С тех пор я часто возвращалась в соседний мир через проделанное Тауром окно. И каждый раз, когда я переступала своеобразный порог, оказывалось, что Харт уже там, на холме, с улыбкой встречает каждое мое появление.

— Почему? — однажды спросила я, принимая его руку.

— Я всегда буду ждать тебя здесь, — тихо ответил он. А когда я собралась спросить, что это значит, махнул рукой в сторону города и неожиданно предложил: — Хочешь, я его тебе покажу?

Я, конечно же, хотела. Этот город раз за разом возвращался ко мне во снах. Он стал моим наваждением, моей тайной любовью и той самой страстью, которую я стеснялась признать. Он был настолько красив, что на него можно было смотреть постоянно. И мне до дрожи хотелось взглянуть на него поближе, но это был не мой мир. Это было чужое, нечто настолько ценное и даже сокровенное, что просить Харта открыть его для меня было ужасно неловко. Не то чтобы я опасалась, что он откажет. Просто это требовало доверия. А меня, как ни крути, он почти не знал, и отчего-то казалось неправильным влезать в чужую душу, тем более зная, как я сама этого не люблю.

Но Харт не побоялся открыть для меня резные ворота и впустить в святая святых своего мира. Сперва мы гуляли по обычным улочкам, недалеко от ворот, заглядывали во все уголки, покупали пирожки на большом рынке, заказывали эль в ближайшем трактире, однажды даже убежали от стражника, который вознамерился спросить у нас документы. А потом долго смеялись, за обе щеки уплетая сорванные прямо на улице яблоки.

С Хартом было легко и спокойно. Всегда. Везде. Он многое знал, с удовольствием рассказывал мне о городе. О других странах. О городах, которых я никогда не видела. Причем умел рассказывать так, что я словно умудрялась побывать там вместе с ним. Его тихий голос завораживал, как музыка. Его теплые пальцы всегда придерживали меня за руку. Рядом с ним было спокойно, надежно, как с давним, хорошо знакомым другом. И я действительно искренне считала его таковым.

Мне нравились наши прогулки по улочкам Луорры. Ее дома были неизменно красивы, всегда с какой-нибудь диковинкой. И каждый день Харт умудрялся показать что-то новое, чего я даже с его подсказки ни разу не смогла угадать.

Он, кстати, любил загадывать загадки. И частенько задавал вопросы, на которые у меня не было ответа. К примеру, какой цвет мне больше нравится? Какую погоду я люблю? Почему летом идет дождь, а зимой снег? Чем отличается ворона от галки? Откуда в небе берутся птицы? Что входит в состав успокоительного зелья? Или же какое лекарство можно сварить из обыкновенной полыни?

О травах я могла говорить долго и с удовольствием. Откуда я помнила эти сведения, было непонятно, но Харт всегда слушал очень внимательно. Однажды даже сводил меня в какую-то лавку, где я провела немало восхитительно приятных часов, роясь в охапках трав, перебирая разноцветные лепестки, разглядывая многочисленные колбы на полках и завороженно глядя на пляшущий на кончике фитиля спиртовки огонь, один вид которого будил во мне противоречивые эмоции.

Порой мне хотелось взять котелок и, бухнув туда пару-другую десятков трав, сварить что-нибудь этакое. Меня, как оказалось, успокаивал процесс помешивания варева. Манил смутно знакомыми запахами заваленный травами склад. Зайдя туда один-единственный раз, я до безумия хотела вернуться. Ведь это было мое, родное. Что-то настолько близкое, к чему я хотела прикасаться снова и снова.

Как жаль, что больше мы туда не зашли. Зато Харт показал мне много других интересных лавок. И по мере того как мы продвигались к центру города, их становилось все больше, товары на прилавках появлялись все ценнее и дороже. Торговцы выглядели все важнее. А изысканно одетые леди и господа заставляли меня все больше присматриваться к своему внешнему виду и к внешнему виду Харта, машинально сравнивая, оценивая и испытывая смутное желание соответствовать.

Впрочем, Харта мои сомнения, казалось, не трогали. Он всегда приходил в одном и том же: в обычных, но очень хорошего качества брюках, в коротких сапогах и в аккуратно застегнутой белой рубахе из тонкой, прекрасно выделанной ткани, от которой к тому же исходил смутно знакомый запах.

Пришлось и мне создать для себя красивое платье, которое, как и моя старая юбка, почему-то оказалось темно-зеленым.

— Кажется, мне нравится этот цвет, — с удивлением осознала я, когда в третий раз поменяла наряд и в третий раз он приобрел сочный изумрудный оттенок.

Харт, глядя на мои эксперименты, кивнул:

— Еще ты любишь солнце. Но под настроение с удовольствием слушаешь и дождь. Тебе нравится возиться с травами. И ты прекрасно разбираешься в зельях…

— В зельях? — насторожилась я. Что-то было странное в том, как он это произнес.

Но Харт лишь усмехнулся и протянул руку:

— Пойдем. Думаю, настало время показать тебе дворец.

О, королевский дворец был моей мечтой. Кажется, мы бродили по белоснежной Луорре целую вечность, но раньше Харт под любыми предлогами избегал туда заходить. А тут вдруг сам предложил. Странно, правда? Впрочем, он нередко вел себя странно. Задавал непонятные вопросы, показывал непонятные вещи, иногда улыбался невпопад. Порой отвлекался на какие-то пустяки. О чем-то искусно умалчивал. И вообще оказался достаточно скрытным. Но кое-что оставалось неизменным каждый день: он всегда встречал меня на одном и том же месте. И всегда провожал, когда мы, нагулявшись до гудящих ног, возвращались к тому самому холму. Именно там каждый день во время расставания он вручал мне небольшой подарок — очередной осколок, который я с благодарностью принимала. А затем возвращала в свое оживающее озеро и с радостью видела, как оно постепенно начинает светиться, как в нем появляется сперва слабое, но затем все более четкое отражение. Так, словно при каждой встрече Харт возвращал мне что-то очень важное. Осколок моей прошлой жизни. А может, прежней личности? Я не знаю. Но почему-то не сомневалась, что это очень важно как для меня, так и для него.

Таура в город одного он не пускал. Вымахавший до размеров рыцарского коня зверь слушался хозяина беспрекословно, ни разу никого не задел, не куснул, даже не рыкнул толком. Тем не менее Харт все чаще встречал меня на холме в одиночестве. Зато все настойчивее предлагал взять собаку с собой. Ко мне. На лужайку. Хотя и не настаивал на том, чтобы самому навестить мой скромный и тихий мирок.

Когда я обратила на это внимание, то стала присматриваться к Харту еще пристальнее и обнаружила, что при всем при том он вполне искренен со мной. Он ни разу мне не солгал. Иногда лукавил, что правда, то правда, но не лгал. Он всегда заботился о моем удобстве. Он хотел меня развеселить. Но мне все чаще казалось, что помимо всего прочего он ждет от меня чего-то еще. Чего-то, о чем не рискнул бы попросить вслух, но что явно было для него очень важным.

Вот и сегодня: сказал про дворец и отвел глаза, словно там нас ждало что-то особенное. К тому же он волновался. Старался этого не показать, но я все же заметила. Я вообще в последнее время стала многое замечать. В том числе и то, как осторожно он ко мне прикасается. Как чуть дольше, чем надо, придерживает мою руку. Как смотрит, когда думает, что я не вижу. И как тихо вздыхает каждый раз, когда я прощаюсь и ухожу.

За то время, что мы провели вместе, он так прочно врос в мою жизнь, что я даже мысли не держала, что когда-нибудь будет иначе. Он, как и обещал, всегда, в любую погоду, ждал меня на холме. Один или с Тауром. Чаще всего — улыбаясь. Иногда с затаенным вопросом в серо-зеленых глазах. Но когда я подходила, этот вопрос куда-то исчезал и до самой темноты больше не появлялся, словно Харт отвлекался и хотя бы какое-то время не думал ни о чем другом. Ни о чем, кроме меня.

Иногда я задумывалась: а что происходит с ним, когда я ухожу? Чем он занимается? Как живет? Есть ли у него семья?

Он никогда не вдавался в подробности. Сказал только, что семья есть, но в нее входят лишь родители. Обмолвился, что никогда не был женат. Что имеет сложную, но вполне нормальную работу. А когда я все-таки набралась смелости и спросила, что же его так волнует, что иногда он забывает даже про свой собственный вопрос, он рассеянно обронил:

— Ты, Аль. В последнее время меня волнуешь только ты.

И я с удивлением поняла, что это действительно правда.

Более того, с тех пор в наших отношениях что-то неуловимо изменилось.

Я вдруг поймала себя на том, что мне все чаще хочется поймать его взгляд и заглянуть глубже, туда, где затаилась едва заметная, но все же вполне угадываемая тоска. Мне хотелось понять, что его гложет. Прогнать из его улыбки едва заметную грустинку. Мне хотелось, чтобы Харт был счастлив здесь так же, как и я. Чтобы он чаще улыбался. Радовался окружающим нас мелочам. А еще мне почему-то захотелось увидеть его счастливым. Просто быть рядом, если ему этого захочется. Чувствовать его прикосновения. Дарить свои прикосновения в ответ. И даже просто слышать его голос почему-то стало для меня невероятно важным.

Всю дорогу до дворца я волновалась, как девчонка, которую впервые пригласили на свидание. Мы миновали широко распахнутые ворота, на которых, вопреки ожиданиям, не оказалось никакой стражи. Беспрепятственно миновали несколько десятков потрясающе красивых залов, где нам не встретилось ни одного вельможи. Поднялись по роскошной лестнице куда-то наверх. Миновали несколько оранжерей, где я увидела столько всего необычного, что едва не забыла, зачем пришла. Наконец Харт открыл для меня последние двери и привел в поистине огромный, по-королевски украшенный зал, где из мебели имелось всего два кресла — небольших, изящных, обитых красным бархатом. Да, самые простые кресла, на которых лежали две такие же изящные короны.

— Мы ждем короля и королеву? — со смешком предположила я, с любопытством разглядывая тонкие золотые ободки.

Харт тихо вздохнул.

— Насчет тебя не уверен. А я… да, Аль. Свою королеву я действительно долго ждал. Не желаешь примерить?

Я рассмеялась.

— Ты же знаешь: я не люблю роскоши.

— А если так? — едва слышно спросил он, беря в руки корону и прямо на моих глазах превращая ее в самый обычный венок из полевых цветов. — Теперь ты ее примешь?

Я подняла на него веселый взгляд и вдруг поняла, что мне уже не до смеха: Харт был предельно серьезен, он выглядел встревоженным, взволнованным и почему-то в его глазах снова появилась та самая тоска, в которой он упорно не желал признаваться.

— Что происходит, Харт? — спросила я, нутром почуяв неладное.

Он вместо ответа подошел, аккуратно пристроил венок в моих волосах, но не отошел. Не отдалился, а напротив — обхватив мое лицо ладонями, он с тревогой всмотрелся в мои глаза и прошептал:

— Аль, родная, милая моя, тебе пора просыпаться…

У меня что-то сжалось внутри.

— Что?

— Ты должна проснуться, — настойчиво повторил Харт. — Слышишь? Нельзя бесконечно жить чужими снами. Нельзя прятаться от реальности, как драконы. Тебе очень нужно прийти в себя, родная. Понимаешь? Ведь все это время ты жила во сне.

От того, как он это сказал, у меня потемнело в глазах.

Сон… просто сон… фантазия… пустые грезы, в которых меня угораздило запутаться.

— Вспомни, Аль, что с тобой было, — продолжал шептать Харт. — Вспомни, кто ты. Кем стала. И как умерла. Это важно, Аль. Нет ничего и никого важнее этого. Ты должна знать, что это я тебя убил. Слышишь? Это был я!

— Нет… — вздрогнула я, во все глаза уставившись на склонившегося надо мной мужчину.

— Это правда, Аль.

И я поняла, что и сейчас он мне не солгал.

А потом в мои ладони легло что-то маленькое и острое. Очередной осколок зеркала, в котором мне привиделся разбитый кусочек далекого прошлого. Того самого, о котором я так долго не хотела вспоминать. Того, куда отчаянно не хотела возвращаться. Мои пальцы непроизвольно сжались, поранив кожу об острые грани. Я снова вздрогнула. Последний кусочек памяти наконец встал на свое место…

И вот тогда я действительно вспомнила. Все, от первого дня моей разумной жизни до самого последнего мига, который наступил здесь же, в этом же самом мире, вернее, в чужом сне, где я каким-то чудом задержалась.

На красивый паркет закапала кровь, но боли, как и тогда, не было. Лишь горечь. Холод. И стремительно растущая пустота в груди, причиной которой на этот раз была не острая железка, а всего лишь… разочарование. Нескончаемая, стремительно набирающая силу тоска по несбыточному. Какое-то дикое отчаяние, которое едва не превратилось в безумие при виде шатающихся стен и расплывающегося силуэта напротив.

Мир снова содрогнулся, будто в агонии. Мой молчаливый крик оказался таким неистовым, что по стенам дворца прошли глубокие трещины, а мой убийца обессиленно уронил руки.

Но я не стала разрушать его сон. Не тронула личность, хотя могла бы уничтожить ее одним ударом. Я даже не была на него зла за тот удар. Нет. Все это я давно простила. Да и не было в том по-настоящему его вины. Но меня бесконечно ранила мысль, что все это пространство, слова, чувства, вся эта красота и весь прекрасный мир, который неожиданно стал мне так дорог, на самом деле был всего лишь иллюзией. Искусным обманом, в котором я больше не могла и не хотела находиться.

— Прости, — едва слышно уронил Харт эль Гарр, когда я подняла на него помертвевший взгляд. — Прости, Аль. Я не мог по-другому.

Я развернулась и молча ушла, до последнего стараясь держать спину прямо. Без единого слова перенеслась на тот самый холм, где больше ничего не напоминало о моей смерти. Вернулась в свой собственный сон. Наглухо закрыла туда двери. И лишь оказавшись на любимой поляне, лишь оставшись одна, сгорбилась, упала на колени возле ожившего озера и, впервые за долгое время увидев в нем свое отражение, горько заплакала.