Часть 28

Сегодня к королю на прием пришел человек, которого по факту как бы и не существовало в природе, как не существовало и той организации, которой он руководил. Бюро Секретной Службы Правительственного комитета обороны (бессильной организации, не наделенной никакими полномочиями) не проходило ни по каким документам*, как и ее руководитель, некий Уильям Морган. На самом деле человека, пришедшего сегодня к королю, звали Уильям Мелвилл, и уже пять лет он числился тихим и безвредным пенсионером, отставным суперинтендантом специального отделения Скотланд-Ярда, специализировавшегося в основном на борьбе с ирландскими фениями-террористами. Но старина Берти прекрасно знал и то, кто такой этот человек, и то, чем на самом деле занимается его «секретное бюро», уже имеющее на своих документах зловещую аббревиатуру Mi-5.

Примечание авторов: * официально правительство ЕЕ Величества признало существование Mi-5 только в 1989 году.

Но была в этой истории и маленькая закавыка. Работа блестящего организатора и аналитика, создавшего на крайне скудном финансировании одну из лучших в мире разведывательных служб, по большей части пропадала втуне. Происходило это из-за того, что новорожденное Mi-5 подчинялось Правительственному комитету обороны, детищу опального экс-премьера Артура Бальфура, организации настолько малозначащей и бессильной, что после отставки сэра Джорджа Кларка с поста руководителя ее Секретариата в течение года никто не удосужился подыскать ему замену. Все отчеты, аналитические записки и экстренные рапорта так и копились, никем не прочитанные, в пухлых канцелярских папках, без всякого шанса попасть на стол к вышестоящим чиновникам. Дело еще и в том, что в Британии и без этого «секретного бюро» имелось еще множество других разведок и контрразведок. У Скотланд-Ярда своя спецслужба, у Форин Офиса своя; у армии своя, и у флота тоже своя. И каждая из них наверх докладывала свое, не совпадающее с прочими мнениями, в результате чего в головах политических деятелей получалась какофония из голосов. Поди разберись, кто из этих деятелей делает важное дело, а кто просто выдумывает свои отчеты, проедая казенные фунты.

Но Уильям Мелвилл был не только настоящим профессионалом тайных операций (в Российской империи на нем заочно висела пожизненная каторга за организацию убийства императора Николая II), но и горячим патриотом Британской империи; он не мог молчать, когда ее вечным интересам угрожала хоть какая-то опасность. Именно поэтому, не имея возможности пробиться к только что назначенному премьер-министру Герберту Генри Асквиту, занятому приемом дел после смерти тяжко болевшего предшественника, Уильям Мелвилл набрался храбрости и испросил аудиенции у Его Величества короля Эдуарда Седьмого. Казалось бы, в Британии король только царствует, но не правит, но это не совсем так. Король может так хорошо надавить своим монаршим пальчиком на чернильные чиновные души, что те забегают как ошпаренные. И кроме того, личным другом короля являлся первый лорд адмиралтейства адмирал Фишер, который в последнее время начал набирать политический вес. Если команду отдаст этот человек, то тогда как ошпаренный забегает уже Королевский флот, с его немалыми людскими и финансовыми ресурсами.

Как ни странно, но король согласился принять скромного полицейского пенсионера (ибо никем другим, с официальной точки зрения, Уильям Мелвилл не был), чтобы выслушать его нижайшие просьбы. Эта информация для публики и слуг в Букингемском дворце, а на самом деле король Эдуард твердо знал, кто такой этот человек, испрашивающий у него аудиенцию, и даже примерно догадывался, о чем пойдет разговор. Именно поэтому он встречал Уильяма Мелвилла не один, а в обществе того самого адмирала Фишера, который в силу своего положения и личных взаимоотношений с королем имел возможность посещать Букингемский дворец без доклада и в любое время дня и ночи.

Старина Берти бросил беглый взгляд на невзрачного человечка, замершего со шляпой-котелком в руке, и вздохнул.

– Вот, Джон, – сказал он адмиралу Фишеру, – полюбуйся на человека, который в силу своего служебного усердия стал причиной многих наших несчастий. Не будь он так успешен в организации убийства моего злосчастного племянника Николаса, нам сейчас не пришлось бы иметь дела с нынешним русским императором Майклом, который стал для Британии просто наказанием Господним.

– И что вы хотите с ним сделать за убийство вашего племянника, Берти, – цинично усмехнулся адмирал Фишер, – повесить, четвертовать, посадить на кол? Жизнь помазанника Божия неприкосновенна, и с какими бы благими намерениями этот господин не совершил это убийство, он должен быть за него наказан.

– О нет, Джон, – король поднял глаза к потолку, будто советуясь с высшими силами, – когда я узнал о том, кто и по чьему приказу совершил это преступление, то я лишь хотел отдать его разъяренным русским… но потом подумал, что не стоит так торопиться. В конце концов, поскольку решение о покушении на моего племянника принималось его начальником, он виновен лишь в излишнем служебном усердии… а уж выдать русским премьер-министра Соединенного королевства, пусть даже и бывшего, мне никогда не пришло бы в голову, как и отдать его под суд в самой Британии. Мое правительство, как и жена Цезаря, должно оставаться вне всяких подозрений. Впрочем, давай послушаем, для чего этот человек пришел к нам сегодня. Ведь явно не для того, чтобы покаяться за старые грехи и попросить прощения.

– Аминь, Берти, – сказал адмирал Фишер, – действительно, давайте послушаем, что он хочет нам сказать. Ставлю золотой соверен против гнутого трехпенсовика, что речь пойдет о Балканах. За последнее время турецкий султан совершенно разорил свою страну, а задержки жалования на полгода или больше довели османскую армию и полицию почти до состояния бунта. Я не верю, что твой племянник Майкл, отличающийся завидным жизнелюбием и деловой хваткой, упустит этот удобный момент и не округлит свои владения.

– Султан Абдул-Гамид, – со вздохом сказал король Эдуард, – надеется на то, что наш Средиземноморский флот вытянет его задницу из любых проблем. Наивный дикарь. Это турецкие солдаты должны сражаться и умирать ради интересов Британской империи, а не британские моряки защищать Стамбул от удара русского Черноморского флота. К тому же главные сражения грядущей войны будут происходить на суше, в горно-лесистой местности, а туда броненосцы моего флота турки должны были бы втягивать воловьими упряжками, как Ноев Ковчег на гору Арарат.

– Ладно, Берти, – со вздохом сказал адмирал Фишер, – давай, наконец, все-таки послушаем, по какой причине глава Бюро твоей Секретной Службы вообще испросил эту аудиенцию? Едва ли это было сделано по какой-нибудь мелочной причине.

– Да, – сказал король, опираясь на трость и отставив ногу, – говорите, милейший, мы слушаем вас очень внимательно.

На самом деле весь этот спектакль ничуть не напугал такого стрелянного волка, как Уильям Мелвилл. Хотел бы король Эдуард что-нибудь сделать с ним за убийство своего племянника, так давно бы сделал. Но после этого мало кто из должностных лиц посмел бы исполнять сомнительные приказы во славу Империи, и потому дело было спущено на тормозах. Приказы начальства не обсуждаются, а выполняются, считал он; и в тот момент, когда это правило будет отменено, Британская Империя полетит в тартарары. Адмирал Ноэль точно так же, как и он, выполнял такой сомнительный приказ, да только потерпел поражение и погиб – и как раз потому на него спустили всех собак. Мертвым уже все равно, они совсем не чувствуют боли.

Годы, которые прошли после Формозского инцидента, начальник Секретного Бюро провел в тщательных размышлениях и попытках докопаться до истины. Но эта истина оказалась огромна и ужасна, будто занесенный песками Сахары корпус броненосца, так что откапываться она совершенно не желала. Кусочек тут, кусочек там, и риск наткнуться на бомбовый погреб, который рванет со страшной силой. О многом приходилось только догадываться, потому что возникший в России после убийства царя Николая сыскной монстр ГУГБ пожирал агентов всех британских разведок с такой кровожадной жестокостью, будто был древним мексиканским идолом, жаждущим жертв. К тому же после того, как правительство сэра Артура Бальфура было отправлено в отставку, финансирование Секретного Бюро, и вообще Правительственного комитета обороны, было сильно урезано. Поэтому то, чего не смогли разузнать агенты, их начальнику приходилось восполнять силой мысли.

Хотя в принципе главное было очевидно любому более-менее мыслящему человеку: русские получили помощь извне и теперь стали смертельно опасны для всего цивилизованного человечества. Что значит слово «извне» относительно сущего на тот момент мира, мистеру Мелвиллу было даже страшно предположить. Вещи, которые в последние два-три года стали привозить в Лондон из Санкт-Петербурга выглядят как изделия значительно более высокоразвитой цивилизации. В то время как Роллс-ройс – это просто телега с мотором, русский Руссо-Балт выглядит верхом изящества и совершенства. Если брать уровень попроще, то начальника Секретного Бюро восхитили шариковые ручки, скрепки, кнопки, степлеры, дыроколы и папки-скоросшиватели, делающие жизнь канцелярских крыс и проще, и приятнее. Но опять же, русские не могли сами в кратчайшие сроки придумать все это многообразие полезных вещичек и почти мгновенно запустить их в производство. Приятное дополнение для бюджета Российской империи, сильно урезавшей торговлю хлебом. А чего стоит этот их Императорский Военно-Промышленный Банк – монстр, сунувший свои пальцы во все горшки с медом*, разом и выкачивающий из мира средства во благо Российской империи и лично императора Михаила, который, не скрываясь, состоял в нем одним из главных акционеров…

Примечание автора: * когда англосаксы про кого-то говорят, что он «сунул палец в горшок с медом», это означает, что он имеет долю в этом деле.

Но и это не было самым страшным, хотя и этой мирной, чисто экономической экспансии вполне хватало для того, чтобы быть смертельной угрозой Соединенному Королевству. Все знаю, что Британия поднялась как мировая фабрика, ввозящая к себе дешевое сырье из колоний и вывозящая качественные (и достаточно дорогие) промышленные товары. России с ее громадьем колонии не нужны, и если она сможет производить качественные и дешевые товары, постоянно увеличивая их ассортимент, то британские производители могут вешать замки на свои фабрики и заводы и вместе с рабочими отправляться на паперть просить милостыню. Самым страшным обстоятельством была военная составляющая, которая указывала, что Российская империя интенсивно готовится к войне. Не успело завершиться предыдущее Николаевское перевооружение армии, как император Михаил затеял новую программу, исходя из своего видения того, что нужно русскому солдату. И завершение этой трехлетней программы перевооружения неизбежно означало войну.

Удар мог последовать как в направлении Персидских нефтепромыслов, являющихся крайне ценной собственностью Британской империи, так и в направлении Черноморских Проливов. Насколько Британская империя желала помешать русским овладеть этим крайне важным стратегическим пунктом, настолько русские цари желали овладеть Константинополем и снова водрузить над куполом Святой Софии священный православный крест. Войны с резко усилившейся Российской империей Оттоманская порта не выдержит, тем более что исходные рубежи для наступления русской армии будут располагаться всего в ста верстах от турецкой столицы. Правда, в Форин Офисе тоже осознавали эту угрозу и вместе с австрийскими, французскими и турецкими дипломатами изо всей силы давили на болгарского князя Фердинанда, чтобы тот ни в коем случае не предоставлял плацдарм русской армии. Вроде бы эти усилия не пропали втуне, и князь разговаривал с русским министром холодно, почти грубо, полностью отвергнув все формы сотрудничества. Но русские все равно продолжали подготовку к вторжению, и начальник Mi-5 уже решил, что русская армия будет десантироваться с кораблей Черноморского флота прямо на Босфоре.

Учел он и крейсера-убийцы торговли, вместо броненосцев пачками строящиеся на балтийских и черноморских верфях. Ведь такие корабли необходимы русским только для того, чтобы рвать и терзать Британскую империю – просто более ни у кого нет столь развитой сети морских коммуникаций. Мистер Мелвилл, не стесняясь, суммировал спущенные на воду «Измаилы», быстроходные транспорты снабжения, а также строящиеся на черноморских верфях с теми же корпусными обводами дальние грузопассажирские теплоходы «Доброфлота». Мало ли что заявляют эти русские, думал он, любое гражданское судно с легкостью можно переоборудовать во вспомогательный крейсер, который несет Британии не меньшую, а даже большую опасность, чем дальние броненосные рейдеры. В тот момент, когда Империя попробует вмешаться в события в Проливах, она столкнется с угрозой неограниченной крейсерской войны в дальних морях. И если русские десант в Босфоре был просто обречен на гибель, то угроза крейсерской войны была уже серьезней.

Но все равно в этом деле не хватало каких-то деталей. Одной крейсерской войной противостояние с британской империей русским не выиграть. Тем более что программа строительства рейдеров только набирала размах, а сухопутная война, по уверениям специалистов, должна была случиться где-то в течение полугода. Уильям Мелвилл чувствовал, что у императора Михаила имелся еще один план, для которого наличие крейсеров-рейдеров было не главной ударной силой, а операцией прикрытия. Основная ставка явно делалась на сухопутную армию; и совсем неважно, что ее главная ударная сила, десантный корпус генерала Бережного, так и продолжал находиться на своей базе неподалеку от Петербурга. Это шустрое как ртуть соединение во время больших летних маневров уже не раз доказывало, что в кратчайшие сроки способно переместиться по железной дороге в любую часть страны и с ходу вступить в бой. Главный британский разведчик так себе и представлял, что русские солдаты вылезают из вагонов в Одессе и тут же бегут в торговый порт, где садятся на мобилизованные транспортные суда. Или нет: Константинополь – это только точка для отвлечения внимания, и главный удар будет нанесен совсем в другом месте, например на Кавказе.

И в этот момент, когда в британской разведке решали, послать русскую армию на Кавказ или заставить штурмовать Босфор с моря в лоб, в Софии, расположенной не так далеко от места грядущих роковых событий, вдруг громыхнула речь-проповедь юного сербского наследного принца Георгия. И, как ни странно, несмотря на неприязнь, имеющуюся между двумя народами, эту речь, которая сначала намечалась как обычное интервью, горячо восприняло большинство болгарского общества. Сам главный британский разведчик болгарином не был, а потому не понимал, что принц Георгий, по сути, говорил о священных для каждого болгарина вещах – независимости и присоединении Западной Болгарии, а также дружбе с Россией и братской Сербией. То есть как раз о том, чему, с подачи европейских дипломатов, изо всех сил противился князь Фердинанд.

Произнесенная речь сделала королевича Георгия чуть ли не национальным героем Болгарии. Его узнавали на улицах, с ним здоровались, ему дарили цветы и домашнее вино (есть у болгар такая фишка). Впрочем, принц Георгий долго в Софии не пробыл и, так и не дождавшись встречи с князем Фердинандом, сел в Варне на русский миноносец и уплыл в Одессу, где следы его потерялись. В то же время князь Фердинанд, после того как он отказался встретиться с сербским принцем и признать свои ошибки, сделался чуть ли не самым ненавидимым человеком Болгарии – причем и для высших, и для низших классов сразу. По «обществу» уже поползли ядовитые разговоры о том, что неплохо было бы князя-то того, детронизировать, как один раз уже детронизировали его предшественника Александра Баттенберга… Явно русские заранее к этому готовились – и захватили побольше болгарской прессы, потому что в организованной для князя травле принимали участие главные болгарские газеты. Долго в таких условиях нервы у Фердинанда не выдержат – и он, отрекшись от престола в пользу несовершеннолетнего сына, сядет в поезд и навсегда покинет Болгарию.

И уже после этого русским морским гренадерам придет момент выгружаться с кораблей в Варне и стройными колоннами маршировать в сторону болгарско-турецкой границы. А если война начнется оттуда, то, как это любят теперь русские, все кончится очень быстро. Стамбул падет максимум за неделю, русский Черноморский флот войдет в проливы, а за ним туда войдут транспортные корабли с орудиями особого артиллерийского запаса, сейчас хранящегося в Одессе. И предназначен этот запас как раз для строительства русских артиллерийских батарей в Дарданеллах, которые наглухо запечатают Проливы для вмешательства в ситуацию британского флота. И промедление в таком случае смерти подобно. К тому моменту, когда русские начнут войну с Оттоманской империей, британский Средиземноморский флот уже должен находиться в районе Золотого рога, чтобы залпами своих орудий остановить русские войска и не дать им овладеть Константинополем. И вот именно об этом руководитель Mi-5 и хотел поговорить с королем и Первым морским лордом адмиралом Фишером, раз уж он здесь так кстати очутился.

– Ваша Милость и вы, милорд Фишер, – произнес Уильям Мелвилл, – то, что вы знаете, еще далеко не вся правда. По имеющимся у нас данным, Российская империя интенсивно готовится к войне, причем к войне сухопутной, а не морской. Крейсера-убийцы, вышедшие в поход месяц назад – это скорее исключение, чем правило, и их совсем недостаточно для того, чтобы полностью уничтожить британскую морскую торговлю. Вооружение, произведенное согласно планам первого этапа перевооружения, уже поступило в полки и батальоны, и сейчас русские солдаты учатся его использовать. К тому же, как вы знаете, в Болгарии в любой момент может случиться переворот. Князь Фердинанд вдруг сделался так непопулярен у своих подданных, что его в любой момент могут свергнуть с приглашением на трон одного из представителей семейства Романовых. Безработных великих князей в России хоть отбавляй. Как только переворот станет свершившимся фактом, русские войска начнут высаживаться в Болгарии для нападения на Турцию. Чтобы предотвратить этот ужасный сценарий, необходимо заблаговременно ввести в Босфор наш британский Средиземноморский флот, чтобы, как и тридцать лет назад, залпами орудий показать русским, что мы не дадим им так просто завоевать древний Стамбул.

Король и Первый Морской Лорд переглянулись и оба тяжко вздохнули.

– Мистер Мелвилл, – сказал адмирал Фишер, – если тридцать лет в проливах и звучали залпы британских орудий, то стреляли мы не по русским, а по туркам, которые настырно лезли в наши прицелы после того, как флагманский броненосец «Александра» сел в Дарданеллах на мель. Тогда мы своими залпами могли чуть ли не дотла сжечь Константинополь, но ничем не помешали бы русским войскам, пожелай они занять это пепелище. Сейчас ситуация еще более ухудшилась, и броненосцы, вошедшие в проливы, рискуют стать жертвой русской тяжелой полевой артиллерии, которая будет способна вести по ним перекидной огонь* с позиций, расположенных на обратных скатах холмов. Любой, кто будет настаивать на этом ходе, обречет наши корабли на участь неподвижных мишеней, которые медленно расстреливает русская артиллерия. Постояв так под снарядами некоторое время, наши корабли будут вынуждены убраться восвояси, и еще неизвестно, удастся ли им прорваться обратно через Дарданеллы, которые к тому времени тоже непременно будут захвачены русскими войсками.

Примечание авторов: * именно так, навесным перекидным огнем тяжелых полевых батарей (и минными позициями), турки вполне реально смогли остановить попытки англо-французского флота прорваться в Дарданеллы в 1916 году.

– Должен сказать, – проворчал король, – что Британия не выручит от операции по спасению Турции ровным счетом ничего. А вот потерять может очень многое. Россия в двадцатом веке – это совсем не та держава, с которой мне хотелось бы воевать. Впрочем, для начала нашим морякам придется столкнуться с турками, которые не будут спокойно стоять и смотреть, как вы сжигаете их столицу. В любом случае попытки влезть силой оружия в чужую войну выглядят достаточно глупо. И глупо жертвовать жизнями британских моряков ради спасения турецких дикарей, когда все должно быть совсем наоборот. Не лучше ли после завершения военных действий созвать международную конференцию и тихой сапой на дипломатических переговорах отнять у них все плоды завоеваний?

После этих слов короля Уильям Мелвилл понял, что тут его не понимают и не разделяют его тревог… поэтому он мрачно попросил разрешения удалиться, нахлобучил на голову котелок и вышел из Белой гостиной прочь.

Наследный принц Сербии королевич Георгий Карагеоргиевич.

Последний раз я был в русской столице пять лет назад – в те времена, когда на троне еще сидел старший брат нынешнего царя и еще никто не подозревал, как скоро и радикально изменится жизнь в Российской империи. Поэтому первым моим впечатлением от встречи с этим городом была тихая ностальгия. Тот веселый, немножко шальной и безумный, купающийся в роскоши, Санкт-Петербург исчез и больше никогда не вернется. Теперь это суровый город, в котором едва ли можно увидеть хмельных гвардейских офицеров, сжимающих в объятиях смеющихся богемных девиц и дам полусвета. И даже Невский проспект притушил свои огни, больше не демонстрируя вызывающе яркой роскоши на фоне нищеты рабочих окраин. Нельзя сказать, что такую политику императора Михаила одобряют все обитатели его столицы, но, как водится при монархическом правлении, всех и не спрашивают. Былую буйную гвардейскую вольницу заменили офицеры, взятые за хорошую службу из линейных полков – и теперь император Михаил может не опасаться последствий гвардейской фронды. Подполковник Бесоев сказал, что гвардейские фрондеры нынче несут службу в пограничной страже: кто на Кушке, кто на Чукотке – кому что больше пришлось по вкусу. С одной стороны, несколько жаль былую залихватскую вольницу, но когда я сам стану государем, то вряд ли поступлю по-иному. Возможных зачинщиков смут и мятежей и близко нельзя подпускать к столице.

Впрочем, говорят, и былой нищеты на окраинах теперь тоже нет. Все чистенько, аккуратно, а утопавшие прежде в грязи улицы начали мостить новомодным материалом – асфальтом. Меня даже свозили на авто туда, где рычащее мотором огромное слоноподобное железное чудовище, похожее на исполинский трехколесный велосипед, своим весом раскатывало и утрамбовывало парящую и дымящуюся горячую асфальтовую массу. При этом для рабочих казенных и императорских* заводов там же, на окраинах, строятся кварталы одинаковых, как коробки, пятиэтажных домов, лишенных всяческих архитектурных излишеств, но зато имеющих теплые сортиры, водопровод, электрическое освещение и снабжение светильным газом с одного из петербургских газовых** заводов. Могло показаться, что это бессмысленное миндальничание перед простонародьем, но мне пояснили, что в силу заботы о рабочем классе трудовая дисциплина и производительность труда на казенных и императорских заводах значительно выше, а процент брака и производственного травматизма не в пример ниже, чем в целом по промышленности. Вследствие этого себестоимость продукции меньше, а общая рентабельность лучше, даже несмотря на дополнительные затраты. Вот вам и теплые сортиры с водопроводом.

* Императорское предприятие, в отличие от казенного, находится в собственности не у казны, а лично у правящего монарха, и управляется через его личную канцелярию.

** По мере перевода уличного освещения с газа на электричество становились невостребованными существующие мощности газовых заводов, перерабатывающих древесину и каменный уголь в светильный газ. Например, на переломе веков в Санкт-Петербурге было уже пять газовых заводом с мощностью в 30 миллионов кубометров газа в год. Тут и пришло время вспомнить о газовых плитах во всех их видах.

Впрочем, посещение окраин было у меня в порядке туристической программы, а на Невский проспект я заглянул по старой памяти. Главное, что мне теперь предстояло – это разговор с императором Михаилом, но сейчас он занят: вместе со своими советниками готовится к какому-то государственному мероприятию, назначенному на первое мая, а потому приставленные ко мне люди развлекают и просвещают меня в силу собственного понимания. За эти два дня пребывания в Санкт-Петербурге я лично познакомился с генералом Бережным, адмиралом Ларионовым, женщиной-полковником госпожой Антоновой (Анна и Феодора перед ней благоговеют). Также я встретился со многими другими замечательными и интересными людьми, вроде оружейного конструктора полковника Федорова, который дал нам с девочками пострелять из своего нового автоматического карабина, созданного под укороченный патрон японской винтовки Арисака.

Но обо всем по порядку. В Болгарии после того моего выступления перед газетчиками мы пробыли еще три дня. На следующий день, когда образованные люди прочли первые утренние газеты, я разом оказался самым знаменитым сербом Болгарии. Оказалось, что все мной сказанное пришлось простым болгарам очень близко к сердцу. К полудню я был главной знаменитостью Софии, меня стали узнавать на улицах, здороваться при встрече, женщины дарили мне ранние весенние цветы, а мужчины – домашнее вино. К вечеру того же дня мои апартаменты напоминали какой-то гибрид винной лавки и цветочного магазина. Если недовольные моим поступком и были, то они предпочитали не показываться на глаза, потому что их могли просто побить, а подготовка мало-мальски организованного покушения все же требует времени. Правда, несмотря на это, Анна и Феодора были на высоте, хотя могу предположить, что хранить меня в толпе от возможного покушения было все же достаточно сложно.

Но когда на следующий день попытка покушения все же состоялась, эта же толпа оказалась мне защитником. Впрочем, никто не ожидал ничего плохого, когда приблизившийся к нам ничем не приметный молодой человек «студенческой» наружности стал вытаскивать из кармана куртки короткоствольный револьвер – вроде того моего «бульдога», о котором так неласково отозвался господин Бесоев. В тот же момент Феодора, вскрикнув и растопырив руки, первым делом прикрыла меня своим телом, а Анна потянула из-под юбок свой пистолет с толстым дырчатым стволом. Я тоже стал вытаскивать из-за отворота кителя свой «Федоров», одновременно стараясь оттолкнуть прикрывающую меня Феодору с линии огня. Настал момент того кошмара, когда девушка прикрывает меня своим телом, чтобы принять на себя мою смерть, а я ничего не могу сделать.

Но, хотя все получилось достаточно бестолково, стрелять ни девочкам, ни мне не пришлось. Люди, стоявшие вокруг нас, воспользовались заминкой покушавшегося на меня преступника, не решившегося стрелять в Феодору, и тут же на него накинулись, схватили за руку, буквально вывернув ее из плеча, и вырвали из намертво согнувшихся пальцев оружие. Потом этого человека бросили перед нами на мостовую и приготовились топтать ногами. Но тут я вспомнил, что он так и не смог выстрелить в прикрывавшую меня Феодору и начал кричать, чтобы этого человека не убивали, а доставили в полицейский участок. Меня послушались, и этому типу досталось всего несколько пинков (однако, как можно было судить, вполне чувствительных). После чего люди подняли его на ноги и повели в участок, а нам с Анной и Феодорой пришлось идти следом. Он шел, громко ругался и утирал рукой окровавленное лицо, а разъяренные люди подгоняли его пинками и тычками в спину. В полицейском участке мы дали краткие объяснения и сразу ушли. При этом стражи порядка никак нас не задерживали и не задавали никаких вопросов-например, кем мы друг другу приходимся и почему мои спутницы носят при себе пистолеты.

В представительстве девочки доложили обо всем подполковнику Бесоеву, и тот отругал нас всех троих за бестолковость. Девочек он ругал как начальник, а меня за компанию, потому что я, с его точки зрения, тоже наделал глупостей, когда пытался оттолкнуть Феодору и открыть себя для выстрелов террориста. Из его слов я узнал много нового о себе и своих интеллектуальных способностях. В ответ я сказал, что, наверное, меня уже не переделать и прятаться за спиной у женщины – не мой удел. Вырос я из такого возраста, да и матушка, единственная моя защитница, умерла, когда мне было всего три года. Но я восхищаюсь храбростью моих телохранительниц, пусть даже они и девушки, поэтому прошу их не наказывать. Я лучше встану рядом с ними плечом к плечу или спина к спине, чтобы вместе победить или вместе погибнуть. Запомните, сказал я, я мужчина из рода Карагеоргивичей, а не дрожащий трус.

В ответ подполковник Бесоев поглядел на меня с сожалением, как на слабоумного, и вообще запретил нам покидать дипломатическое представительство, пояснив, что, к нашему счастью, потенциальным убийцей оказался полоумный дилетант, одержимый геростратовым комплексом. С эсеровским боевиком или религиозным фанатиком (к примеру, турецким) все могло быть намного серьезней и мы бы так легко уж точно бы не отделались. Те поцы, чтобы добраться до жертвы, готовы пристрелить родную мать, а не то что миловидную девицу. Есть там (точнее, были) и такие отморозки, что бомбу в толпу запросто могли бросить, лишь бы достать одного-единственного человека. Немного помолчав, подполковник добавил, что это еще не самое дно, бывает и хуже, но нам об этом знать не надо, потому что тут до этого не дошло. А посему все свободны, кругом все трое через левое плечо – и шагом марш, ать-два.

Тут надо сказать, что к тому времени я уже достаточно сроднился с «сестренками». Мы уже два дня вместе ели, вместе пили (ситро и чай), вместе спали, и это оказалось совсем не страшно. Девочки были теплые, мягкие и хорошо пахли, а я… я так выматывался, что был способен только спать, и ничего больше. Зато спать с ними в одной постели было так сладко, что раньше я никогда так хорошо не высыпался. И если первую ночь я еще дичился и то и дело просыпался, не понимая, где нахожусь, то вторая и третья ночи прошли у меня в полной неге. Это даже приятнее, чем спать с двумя мурлыкающими кошками. Что же касается этого дела… ну, того что происходит между мужчиной и женщиной в постели, когда они остаются наедине – то и мы с Феодорой и Анной не были наедине в прямом смысле этого слова. Нас всегда было трое. Вот если бы я остался вдвоем с одной из девочек, тогда да, нас могли бы одолеть грешные мысли, и пришлось бы прибегать к чему-то вроде обнаженного меча*, чтобы отделить женскую половину кровати от мужской. А втроем… мне и в кошмарном сне не могло прийти такое в голову… чтобы с двумя сразу. Голыми… Стыдоба же! Ну, в общем, понимаете, даже если бы я чего-то захотел, то ничего бы и не вышло.

Примечание авторов: * В поэме Тристан и Изольда, Тристан, когда ложился с Изольдой в одну постель, клал посредине кровати меч, ибо девушка была предназначена другому, а пуритане Новой Англии использовали в таких случаях доску.

Тем более я накрепко вбил себе в голову, что мои очаровательные телохранительницы – это мои названные «сестренки». А слово «сестра» для меня свято. К тому же было видно, что я девочкам тоже нравлюсь, но они при этом не торопят события и предпочитают видеть во мне эдакого «братца», о котором надо заботиться и которого надо опекать. А забота «сестричек» была куда приятнее, чем забота слуг. Слуги делают это по обязанности, а Анна и Феодора вкладывали в заботу хотя бы немного личного чувства, ведь я же был для них красавчиком и нравился обеим, и в то же время мы оставались как бы родственниками, в силу чего не переходили барьера. А после того случая, когда Феодора пыталась закрыть меня от пули, она стала моей боевой побратимкой, вступать в отношения с которой было для меня сродни святотатству. Впрочем, и Анна воспринималась мною точно так же, да только Феодора нравилась мне чуточку больше.

Впрочем, на самом деле этот запрет подполковника Бесоева покидать русскую дипломатическую миссию означал только то, что местный народ, желающий хотя бы одним глазком увидеть сербского принца, стал собираться у ее стен. Как рассказала Анне немного разоткровенничавшаяся прислуга, полиция получила приказ князя Фердинанда отпустить покушавшегося на меня человека, потому что тот был якобы не в себе. И передал он тот приказ через адъютанта князя, генерал-майора Данаила Николаева. Такое глупое решение могло насмерть рассорить Болгарию и Сербию, но мой папа (такой умница!) промолчал, потому что понял, что как раз возмущения и резких слов наши враги от него и ждут. Зато не промолчал Санкт-Петербург: оттуда прислали такую ноту, что она должна была сопровождаться ураганом, небесным громом и градом, который побьет посевы. Недопустимо просто так отпускать человека, только что покушавшегося на наследного принца одной из правящих в Европе фамилий. Впрочем, в самой Софии возмущение было ничуть не слабее, и люди толпились возле представительства, желая увидеть меня собственными глазами, а также послушать, что я еще могу сказать. Несколько таких депутаций я принял в последний день. Я выслушивал извинения, пожимал руки и уверял, что из-за одного сумасшедшего я ни в коей мере не перестану быть сторонником дружбы с Болгарией.

И так было до момента, когда мы на софийском вокзале сели в поезд и отправились в Варну. Наши проводы едва не вылились в грандиозную политическую манифестацию за мир и дружбу между Сербией и Болгарией. Подполковник Бесоев при этом потирал руки и говорил, что так даже лучше: патриотические силы в Болгарии сумеют быстрее сковырнуть князя Фердинанда. Уже потом я понял, что и моя популярность, и непопулярность князя Фердинанда были в некоторой степени обусловлены действиями специальной агентуры, которой руководили люди, являющиеся коллегами Николая Бесоева. Настроения народа искусственно возбуждались, в результате чего трон под болгарским монархом, поставившим себя в зависимость от воли западных держав, ощутимо заколебался. Но Фердинанд в этом сам был виноват. Он правит этим народом в течении двадцати лет – и до сих пор не понял, какие вещи для болгар священны, а какие являются пустым звуком. Впрочем, большой любви я к нему не испытываю: он всегда был австрийской креатурой и при этом оставался себе на уме. А такое до добра не доводит.

В Варне мы сели на русский миноносец и уже к вечеру того же дня были в Одессе. Там нас – правда, без особой помпы, – встретила полковник Антонова. Увидев ее, я сразу понял, на кого хотят быть похожими Анна и Феодора. Казалось, в этой немолодой уже женщине есть некий железный стержень, поэтому выражение «слабый пол» к ней совсем не подходило. Кстати, после того как мы оставили российское дипломатическое представительство в Софии, в одной постели с «сестричками» я больше не спал. В одном купе – было дело, а вот в одной постели нет. Даже в мягком купе для этого слишком узкие полки. И вот тут-то я почувствовал, что меня лишили чего-то важного, без чего я не смогу жить, и с ужасом подумал, что через какое-то время мы приедем в Санкт-Петербург, и после этого я расстанусь с девушками навсегда… Меня поселят в Зимнем Дворце, а им дадут другое задание – сопровождать поездку какого-нибудь высокопоставленного оболтуса или капризной манерной девицы. Тогда я решил воспользоваться преимуществом статуса наследного сербского принца и серьезно поговорить с госпожой Антоновой, которая была их начальством. Я даже не знал, о чем буду говорить и чего просить, тут было важно, как говорил Наполеон, ввязаться в бой, а там будет видно.

Момент настал, когда я как-то вечером встретил госпожу Антонову в салон-вагоне нашего поезда, на всех парах мчавшегося на север. Такие маленькие литерные поезда из трех-пяти вагонов невероятно шустры и способны преодолевать большие расстояния за кратчайшее время. Было это уже на второй день нашего путешествия, где-то за Киевом. Сидя за столиком в одиночестве, госпожа Антонова пила кофе. Судя по маленькой, чуть ли не с наперсток, кофейной чашке и большому стакану холодной воды рядом, это была такая разновидность этого напитка, капля которого убивает лошадь, а две капли – гиппопотама. Можно было браться за дело, но прежде требовалось отправить мой эскорт в купе. Незачем им слушать, о чем я буду разговаривать с их начальницей, да и та наедине тоже будет более откровенной.

– Кругом, – полушепотом скомандовал я «сестричкам», – через левое плечо, шагом марш. Ждать меня в нашем купе и никуда не уходить. Ать-два.

Феодора смерила меня взглядом с ног до головы и с сомнением хмыкнула.

– А за меня не бойтесь, – добавил я, – тут, наедине с вашим начальством, я в полной безопасности. Вряд ли полковник Антонова польстится на смазливого сербского принца.

В ответ сначала Феодора, а потом и Анна прыснули в кулаки, потом развернулись в требуемом направлении и удалились прочь, время от времени оглядываясь на меня. Я не исключал, что они остановятся в тамбуре салон-вагона и будут ждать меня там, попутно тихонько подслушивая, что было бы нехорошо; поэтому я махнул им вслед рукой и сказал «идите-идите и не оглядывайтесь». Бежать за ними и проверять, ушли они или притаились, я не стал. Во-первых – это было ниже моего достоинства, а во-вторых – пришло время брать быка за рога и искать подход к их начальнице.

– Мадам, – энергично начал я, подойдя к госпоже Антоновой, – позвольте задать вам один вопрос…

«Мадам» оторвалась от поглощения своего ядреного напитка и окинула меня внимательным взглядом, отчего я почувствовал себя измеренным, взвешенным и оцененным.

– Да, Георгий, – сказала она мне после некоторого раздумья, – я вас внимательно слушаю.

– Мадам, – замялся я, – я бы хотел спросить… какова будет судьба моих нынешних защитниц, то есть эскортниц, Анны и Феодоры – ну, в смысле, чем они в дальнейшем буду заниматься?

– Ну, – задумчиво протянула госпожа Антонова, – наверное, они получат новое назначение, возможно, не столь приятное, как это. А что, Георгий, у вас есть еще какие-то предложения?

– Да, – выпалил я, – есть. Я бы хотел, чтобы две этих девушки продолжили сопровождать меня и после прибытия в Петербург, – и уже тише добавил: – если это, конечно, возможно, уважаемая Нина Викторовна…

Госпожа Антонова еще раз смерила меня внимательным взглядом.

– Надеюсь, – усмехнулась она, – вы не настолько сошли с ума от удара гормонов голову, что хотите жениться на них на обеих сразу, или хотя бы всего лишь на одной? Сербскому принцу такие штучки непозволительны, и даже простая попытка такого может поставить крест на вашем пути к престолу…

– Да, нет, – серьезно ответил я, – за это время Анна и Феодора стали мне как сестры, а на сестрах не женятся. Но в то же время их не бросают на произвол судьбы. Особенно после того как одна из них без малейших колебаний закрыла меня своим телом от вооруженного террориста. По крайней мере, я не таков, чтобы расстаться с ними и забыть навсегда. Они стали частью меня, а я, надеюсь, частью них. Вы правильно заметили, уважаемая Нина Викторовна, что их следующее задание может быть не столь приятным, и я хочу избавить их от этих возможных неприятностей. К тому же через четыре месяца, после того как мне исполнится двадцать один год, я стану полностью совершеннолетним и смогу сам набирать себе свиту. И первое, что я сделаю – попрошу у вашего государя Михаила, чтобы он прикомандировал к этой свите Анну и Феодору. Я нуждаюсь в их обществе и дружбе, мне нравится их взгляд на жизнь, и вряд ли мне, принцу союзной державы, откажут в такой малости…

– Ах вот оно как… – протянула госпожа Антонова; в глазах ее мелькнуло одобрение. – Ну что же, Георгий, думаю, что это совершенно меняет дело. Первоначально мы думали дать тебе в сопровождение другую пару эскортниц, лучше знающую Петербург, но еще не поздно все переиграть. Только, знаешь ли, у девушек в этом деле тоже есть право голоса, и я обязательно должна спросить их согласия. В отличие от обычного задания, долговременный контракт подразумевает значительно более личные взаимоотношения, и как ты планируешь, и будет продолжаться всю их оставшуюся жизнь.

– Да, уважаемая Нина Викторовна, – сказал я, – я все понимаю, и думаю, что Анна с Феодорой не будут против. Если бы это было возможно, я официально нарек бы их своими сестрами…

– А вот этого не надо, – отрезала госпожа Антонова; в ее голосе отчетливо зазвенела сталь. – Любая конкретика в этом деле только вредит. Кроме того, став твоими «сестрами», девочки тут же превратятся в мишень для разного рода завистников и интриганов. Пусть лучше со временем они войдут в твою свиту в качестве фрейлин твоей будущей невесты…

– А что, – с интересом спросил я, – и подходящая особа уже на примете имеется?

– Был бы жених, – с улыбкой сказала госпожа Антонова, – а хомут найдется. Твоя тетушка Стана*, замечательная своей способностью говорить по шестьсот слов в минуту, подобно пулемету Максиму, сейчас как раз занята таким богоугодным делом, как подбор невесты для будущего сербского короля и ее племянника.

Примечание авторов: * Великая княгиня Анастасия Николаевна, дочь Черногорского князя Николы, младшая сестра матушки Георгия и одновременно супруга Великого князя Николая Николаевича Романова. Помимо всего прочего была сердечной подружкой императрицы Александры Федоровны и через это имела значительное влияние на семейные дела Романовых.

– Да нет уж, – сказал я, – обойдемся без тетушки Станы. Я сам буду решать, с кем мне в дальнейшем жить и от кого заводить детей. А то она выберет, а я мучайся всю оставшуюся жизнь. Надеюсь все-таки, что моя будущая жена будет чем-то похожа на моих названных «сестричек»: такая же красивая, сильная, прямая и честная; и в то же время я понимаю, что ее статус должен соответствовать положению будущей королевы Сербии…

Госпожа Антонова вздохнула и сказала:

– Дочки августейших особ не могут стать похожими на упомянутых тобой девушек, потому что не учатся в нашем кадетском корпусе, который дает такую закалку и огранку характера. Так что, скорее всего, тебе придется смириться с тем, что твой идеал недостижим, по крайней мере, среди разных там принцесс и великих княжон.

– А я и не тороплюсь, – ответил я. – К примеру, можно подобрать девицу подходящего происхождения лет двенадцати от роду и отправить ее в ваш кадетский корпус на обучение? А чтобы родители не возражали против такого воспитания, она действительно должна оказаться настоящей сиротой…

– А знаешь, друг мой Георгий, – задумчиво произнесла госпожа полковник, – ведь тут действительно есть один или даже два варианта… И тут в самом деле можно обойтись без вашей тетушки Станы…

Меж ее бровей пролегла морщинка; было видно, что она обдумывает какую-то интересную идею, которая только что пришла ей в голову.

– Постойте, госпожа Антонова, – немного встревоженно спросил я, – о чем, или, точнее, о ком вы говорите?

И ответ госпожи полковника меня ошарашил, так что мысли закружились, будто в простонародном танце Коло:

Примечание авторов: * Коло – народный сербский танец, по русски хоровод. Сербы танцуют его по любому радостному поводу.

– О старших дочерях покойного императора Николая – Ольге и Татьяне, – заявила она, – Обе девочки недурны, умны и подходят вам по статусу и по возрасту. Ольге тринадцать, а Татьяне одиннадцать лет – то есть три и пять лет соответственно до того момента, пока они смогут вступить в брак. Но я бы накинула годика два-три для гарантии полного созревания молодых организмов и на то, чтобы девочки смогли пройти полный курс обучения. Проблем с их законным опекуном у вас не возникнет. Его Величество государь-император Михаил Александрович давно думает над тем, как воспитать своих племянниц полезными членами общества, и один из вариантов – это на четыре года отдать их в кадетки.

– Императорских дочерей в кадетский корпус, где обучают на этих, как его, эскортниц? – переспросил я, когда прошел первый шок, – не слишком ли экстравагантно для столь высокородных особ?

– Ничего экстравагантного, – ответила моя собеседница, – в корпусе готовят кадры не только для эскорт-гвардии, но и для других служб. Эскорт-гвардия – это для бесшабашных особ с авантюристическим складом характера, которые своей жизни не мыслят без хождения по лезвию бритвы. Но не всем это подходит, поэтому кадетки могут выбрать и другую стезю. Помимо прочего, выпускницы корпуса получают соответствующие знания и прилагающийся к ним аттестат о среднем образовании, а посему могут поступать в любой из российских университетов.

– Да, – покачал я головой, – я, честно говоря, рассчитывал на вариант поскромней. Кстати, насколько я помню, в Российской империи женщинам не дозволено обучаться в университетах, ибо этому противился господин Победоносцев, и даже разрешенные Бестужевские курсы влачат жалкое существование полупризнанного учебного заведения.

– Вариантов поскромнее для вас нет, – покачала головой госпожа Антонова, – старшие дочери покойного императора – единственные девушки соответствующего возраста и положения, которые подходят вам по статусу. А что касается университетов, то еще с прошлого года девушки в этом отношении были уравнены в правах с юношами – только сдавай экзамены и учись. А с этого года женщин стали брать и на госслужбу, ибо место мужчине – в армии на тяжелых работах и в некоторых ответственных постах, а на всех остальных местах женщины справляются ничуть не хуже, а иногда и лучше мужчин.

– Ну хорошо, – сказал я, – допустим, что у меня есть выбор между Ольгой Николаевной или Татьяной Николаевной. В связи с этим встает не только вопрос моего выбора одной из этих двух особ и их согласия на этот брак, но и согласия их опекуна, вашего императора Михаила. Наверняка для дочерей покойного императора заготовлены партии посолиднее, чем принц маленькой Сербии.

– Не прибедняйтесь, – сказала полковник Антонова, – сегодня ваша Сербия маленькая, а завтра мы ее увеличим… Ведь вместе с Болгарией ваша страна должна стать нашим ближайшим союзником на Балканах. Поэтому ваш брак с одной из Великих княжон первого, так сказать, сорта будет в государственных интересах Российской империи. При этом человек вы не без недостатков, но в целом положительный. Так что Император Михаил едва ли будет иметь возражения на ваш счет. Кроме того, Вы красивы, честны, умны и, кроме того, очаровательны. Во всяком случае, наши девушки от вас без ума. От одного вашего вида у юных девиц подгибаются ноги и темнеет в глазах. Поэтому вам будет нетрудно вскружить голову и тринадцатилетней Ольге, и одиннадцатилетней Татьяне, и получить их согласие на что угодно, хоть на совместный побег и тайное венчание. Это вы понимаете?

– Да, – кивнул я, несколько смущенный обилием комплиментов из уст этой женщины, – я это понимаю. И понимаю также, что если вскружу девушке голову и не женюсь, то последствия будут самыми тяжелыми. Ведь так?

– Не совсем, – ответила госпожа Антонова, – последствия будут тяжелыми, только если вы пообещаете жениться и не женитесь, а если девушка в вас влюбится, а вы ей ничего не обещали, то последствия будут так себе, ничего особенного. Вас даже не отругают. Понимаете разницу между этими двумя вариантами?

– Понимаю, – сказал я, – и именно поэтому я никогда и никому ничего не обещал. Хотя мне все же хочется обойтись без страданий, чтобы на первом свидании потенциальная невеста не сразу вешалась мне на шею.

– Хорошо, – сказала полковник Антонова, – мы подумаем, как это организовать, но с дочерями императора Николая и Александры Федоровны связано еще одно, и не очень приятное, обстоятельство. Все они могут быть носительницами такого редкого заболевания как гемофилия, потому что носительницей этой болезни является их мать. Причем наши знания из будущего ничем не могут нам помочь, потому что там, в нашем прошлом, все четыре девочки умерли бездетными.

Это была эпидемия? – спросил я, впечатленный этой информацией, – они все заразились от матери и умерли? А почему тогда не умирает вдовствующая императрица Александра Федоровна?

– Глупости говорите, – резко ответила полковник Антонова, – гемофилия – это наследственная болезнь, передающаяся по наследству от матери к детям. Заразиться ею невозможно. Мальчики у такой матери-носительницы рождаются либо больными, либо здоровыми, третьего не дано; а девочки – либо здоровыми, либо носительницами. Носительница является переносчиком гемофилии, хотя сама им не болеет. Алиса Гессенская, мать девочек, как достоверно известно, как раз является носительницей, ибо в нашем прошлом произвела на свет больного сына по имени Алексей.

– Постойте, постойте! – сказал я, – вы сказали, что для женщин это заболевание не опасно, так отчего же тогда умерли дочери царя Николая?

Полковник Антонова посмотрела на меня с сожалением и мрачно сказала:

– От революции они умерли, дорогой Георгий… От революции; а это такая болезнь, что опасна не только монархам, но и всем, кто попадет в ее жернова. Не удивляйся всему тому, что ты еще увидишь в Российской империи, ибо все, что в стране творит император Михаил, есть прививка от возникновения кровавого и бессмысленного мятежа. А впрочем, этот разговор пока преждевременен, так что ступай в свое купе, твои «сестренки» тебя, наверное, уже заждались.

Вот так я решил свой вопрос в нужном ключе, так как после того разговора остался уверен, что Анна и Феодора теперь останутся со мной настолько, насколько это будет возможно. Но в то же время я обрел тяжкую головную боль, даже две. Первая – нужна ли мне одна из дочерей бывшего императора Николая, даже несмотря на грозящий моим детям риск гемофилии? И если нужна, то какая именно: Ольга или Татьяна? Вторая головная боль – эта самая революция. Сообщение полковника Антоновой было верхом недоговоренности, и приходилось ломать голову над вопросом, отчего эта революция произошла в той истории и каким путем император Михаил и его помощники, пришельцы из будущего, собираются предотвратить ее повторение здесь. Мы, принцы, бываем очень непонятливыми из-за того, что хватаем все по верхам, редко опуская взгляд к грешной земле.

Потом, уже на следующий день, я спросил об этом Николая Бесоева и получил чрезвычайно уклончивый и непонятный ответ, что мой уровень доступа не соответствует характеру этой информации. Оказывается, раскрывать мне эту тему или нет, может решить только один человек – сам император Михаил Второй, и точка. А у него и без меня забот хватает. Вот так до сих пор хожу в ожидании аудиенции у русского царя и мучаюсь вопросами, на которые у меня нет ответов. И один из них – это сам русский царь. По возрасту он годится мне в старшие братья. Когда я в нежном юношеском обществе обучался в пажеском корпусе, он был уже блестящим молодым повесой. Синий лейб-кирасир-с! Гвардейские офицеры, певички, гулянки, пирушки, вино рекой и прочее в том же стиле. Говорят (и пишут) о нем разное, но я совершенно не могу представить прежнего Мишкина в образе того сурового государя, что несокрушимым монолитным столпом возвышается над своими подданными. Неужели это опять пришельцы взяли легкомысленного юношу, вставили внутрь него свой железный стержень и получили великого государя, которого боятся враги и любят его подданные? Но как это у них получилось – вот в чем главный вопрос…

Хорошо хоть Анна с Феодорой не дают мне окончательно сойти с ума, таская с собой по разным достопримечательным местам российской столицы. Правда, Санкт-Петербург они действительно знают не очень хорошо, потому что Феодора из Херсона, а Анна из Твери. Но зато их служба в эскорт-гвардии позволила им за счет императора заехать в самые разные уголки российской державы и даже побывать за рубежом, например, в Болгарии. Ну ничего, теперь они побывают и в Белграде – и увидят, как хороша сербская столица, а особенно ее жители. Мне для хороших людей ничего не жалко; в лепешку расшибусь, но они полюбят мою Сербию так, как люблю ее я.

Император Всероссийский Михаил II;

Подполковник ГУГБ и георгиевский кавалер Николай Арсеньевич Бесоев.

Полковник СВР и генерал-майор свиты Е.И.В. Нина Викторовна Антонова.

В тишине Готической библиотеки раздавались мерные шаги прохаживающегося взад-вперед императора. Это было признаком того, что он готовится к важному разговору. Звук этих неторопливых шагов, приглушаемых мягкими коврами, был привычен для собравшихся. Таким образом Михаил частенько начинал встречи со своими, как он говорил, «ближними боярами».

– Ну что, товарищи, – наконец начал император, остановившись и обведя взглядом присутствующих, – давайте, рассказывайте, как вам показался королевич Георгий и какие у вас будут мнения и предложения по этому поводу. Вот вы, Николай, встретили его еще в Софии, так что у вас было больше времени составить о нем мнение…

– Ну как вам сказать, Михаил… – ответил подполковник Бесоев, – молодой человек имеет сильный характер, честен до болезненности, прямолинеен, не прячется от обстоятельств и крайне невоздержан на язык. Ну кто еще в нашем прошлом после аннексии Австрией Боснии и Герцеговины мог в знак протеста сжечь австрийский флаг, в глаза сказать австрийскому послу, что его император Франц-Иосиф вор, а вашего брата Николая, не оказавшего Сербии поддержки в ключевой момент, так же публично назвать лжецом? У юноши конфликты буквально со всем сербским истеблишментом: от премьера Пашича до известного всем серого кардинала Димитриевича, – и это притом, что эти двое буквально терпеть друг друга не могут. В то же время королевич Георгий умен, находчив, ответственен перед теми, кого приручил, и совершенно незлоблив к своим противникам. Сделанное ему добро он будет помнить всю жизнь, а зло очень быстро забудет. Не то что некоторые, у которых все совсем наоборот…

По подполковнику было видно, что он испытывает к сербскому принцу искреннюю симпатию, хоть он и был вполне объективен в своей оценке. Император, выслушав его, удовлетворенно кивнул.

– Я же, в свою очередь, добавлю, – слегка прокашлявшись, вступила в разговор полковник Антонова, – что, помимо всего прочего, юноша красив и обаятелен, и женщины рядом с ним просто тают. В то же время он весьма сдержанно пользуется своим влиянием на слабый пол. И это – не отсутствие интереса к постельным утехам, а следствие повышенной щепетильности и некоторой брезгливости в этом вопросе. Приставленные к нему в Софии эскортницы вызвали у королевича Георгия чисто платонический интерес. Впрочем, это интерес был настолько велик, что он попросил ангажировать этих двоих девиц на все оставшееся время пребывания в России, а также пожелал включить их в свою свиту, которую он планирует собрать по достижении им двадцати одного года…

– И что? – с легким интересом спросил император, чуть приподняв бровь, – эскортницы были хороши?

– Не то слово, Михаил, – сказал подполковник Бесоев, сдержанно улыбнувшись, – образованные, умные, красивые девочки из хороших семей, осиротевшие по капризу судьбы. Таких обычно ваша матушка определяет в Смольный институт, но они там не ужились. Не тот характер. Зато кадетский корпус пришелся им по душе. Обе – отличницы боевой и политической подготовки, храбры, прекрасно стреляют, способны голыми руками обезоружить взрослого сильного мужчину. Обе не распутны, но при этом раскованы ровно настолько, чтобы естественно вести себя при любых обстоятельствах.

Император немного помолчал перед тем, как задать следующий вопрос.

– И что же, – наконец промолвил он, – на протяжении всей поездки нашему юноше не захотелось заиметь с этими девицами контакты третьего рода?

– Нет, – ответила полковник Антонова с едва уловимыми нотками торжества в голосе, словно она гордилась столь порядочным поведением молодого принца в отношении женщин, – молодой человек не настаивал, а девушкам и не ставилась задача по соблазнению. Вместо этого принц Георгий нарек эскортниц «сестренками» и «побратимками», в силу чего их взаимоотношения так и остались платоническими. Думаю, что единственной женщиной, которая узнает принца Георгия как мужчину, будет его венчанная жена.

Подполковник Бесоев опустил голову в знак того, что полностью согласен с мнением коллеги.

– Что ж… Понятно и очень достойно, – кивнул Михаил, хотя в душе и подивился тому, какое реноме у его людей заслужил принц Георгий. Тем не менее он не стал заостряться на этой теме; ему хотелось побыстрей перейти к следующей, более важной части разговора.

– А теперь, пожалуйста, то же самое с политической точки зрения… – сказал он и приготовился слушать очень внимательно.

– Политическая ориентация королевича Георгия вполне пророссийская, – сразу приняв чрезвычайно деловитый и сосредоточенный вид, заговорил подполковник Бесоев, – и резко антиавстрийская, и антитурецкая. Этих двух соседушек Сербии молодой королевич почитает не больше чем чертей. Во внутренней политике он, в силу прямого характера и юношеского максимализма, в контрах со всеми сразу: от либерального премьера Пашича до национал-радикального заговорщика Димитриевича. При этом широкие народные массы в силу тех же самых качеств нашего героя обожают его и готовы носить на руках. Ну а о том, что он совершил в Болгарии, вам докладывать не надо. Об этом сейчас трындят все газеты. Интервью королевича Георгия болгарским журналистам, переросшее в пламенную речь, так всколыхнуло болгар, что юноша сделался у них всеобщим героем, и это при том, что сербов там не очень-то любят. Напротив, князь Фердинанд, которого Георгий прямо обвинил в предательстве болгарских национальных интересов, очень низко упал в глазах болгарского общества, как враг народа и австрийский шпион. Когда настанет решающий момент, нашим людям понадобится его только подтолкнуть – и он сам свалится в вырытую для него могилу.

– Не надо могил, Николай Арсеньевич, – озабоченно сказал император, – все должно произойти без единой капли крови. Фердинанд должен отречься от престола в пользу сына и покинуть Болгарию живым и здоровым, но ненавидимым всем болгарским народом. Это необходимо для того, чтобы наши противники тратили свое время и ресурсы на реанимацию того, что уже безнадежно мертво. Понимаешь?

– Ну, Михаил, – сказал подполковник Бесоев, – я как раз имел в виду именно политическую смерть. Сейчас, когда сербский королевич из Болгарии уже уехал, волнения вокруг его фигуры немного улеглись, но тем не менее рейтинг Фердинанда продолжил падать. Все бы ничего, но он стал искать поводы почистить болгарскую армию от пророссийских офицеров и генералов, которых сам же позвал обратно в Болгарию из России десять лет назад.

– Насколько я знаю, – сказала полковник Антонова, – в ответ в нескольких газетах, где окопались сторонники немедленного провозглашения независимости, стали выходить статьи, в которых объяснялось, что Фердинанд собирается снова продать страну в рабство туркам и австрийцам, а посему хочет лишить армию самых талантливых командиров. Пока прозападные и патриотические газеты вяло переругиваются, дело никуда не движется, ибо в судебных органах и в полиции тоже служат болгары, неодобрительно воспринимающие проевропейскую позицию Фердинанда. И чем больше тот открывает рот, тем больше у него становится врагов и меньше друзей.

– Ладно, Нина Викторовна, – сказал император, чуть поморщившись, – давайте и вправду кончать с этим делом. А то и в самом деле у князя получится отстранить со своих постов наших сторонников – и тогда дело может внезапно осложниться. От Александра Васильевича (Тамбовцева) нам уже достоверно известно, что англичане и французы всерьез восприняли нашу дезинформацию о Черноморских Проливах как об основной цели грядущей войны, а падение князя Фердинанда еще более утвердит их в этой мысли. Идея фикс – не пустить Россию в Константинополь – делает наших, гм, оппонентов, слепыми и глухими, и они ни на мгновение не заподозрили, что главным будет сокрушение Австро-Венгрии, а с турками болгары и греки справятся почти без нашего участия. Одним словом, операция «Чехарда» вступает в завершающую фазу, и нам остается только пожелать, чтобы прошла она без всякого кровопролития. Теперь давайте вернемся к нашему юному герою. Как я понимаю, ни у кого нет возражений против того, чтобы сделать его главным действующим лицом грядущей драмы?

– Так точно, Михаил, – сказал подполковник Бесоев, – возражений нет. На Георгия вполне можно делать ставку как на нашего главного союзника на Балканах, а вот что получится в Болгарии из юного Бориса – это еще бабушка надвое сказала.

– Подтверждаю, – добавила полковник Антонова. – Георгий не будет искать в союзе с Россией только сиюминутных выгод, как некоторые, и не предаст нас в тяжелый момент. Но и мы должны соответствовать его высоким стандартам и скрупулезно исполнять обещанное. А в первую очередь, я думаю, для закрепления успеха мальчика надо правильно женить, пока родня не опомнилась и не приискала ему невесту по своему вкусу. Греха и проблем потом не оберемся. Вон Анастасия Черногорская носом землю роет, подыскивая по Европам невестушку для королевича.

– Ну и как сам жених относится к этой затее своей тетушки? – чуть заметно улыбнулся Михаил, вспомнив черногорскую принцессу, супругу Великого князя Николая Николаевича младшего, умеющую произносить фразы с такой невероятной скоростью, что слова сливались в непрерывный треск.

– Королевич Георгий, – с такой же улыбкой ответила полковник Антонова, – попросил тетю Стану не беспокоиться, потому что жениться в ближайшее время не собирается. Этим заявлением он чрезвычайно ее расстроил, после чего тетя Стана начала попрекать своего племянника нашими девочками-эскортницами, которые в этот момент тихо стояли в сторонке, дожидаясь, пока их подопечный освободится. Как у него в таких случаях водится, Георгий не стал терпеть этот наезд, вышел из себя, назвал свою тетку глупой злобной курицей, развернулся и демонстративно удалился прочь под ручку с девочками.

Император Михаил фыркнул:

– Эта, как изволил выразиться Георгий, глупая курица, заслышав, что в Болгарии зашатался трон под князем Фердинандом, втемяшила себе в голову, что на освободившееся место я должен усадить ее дражайшего Николая Николаевича… Как будто я все это делаю исключительно для того, чтобы пристраивать свою безработную родню! Ну да ладно. Деятельность родни Георгия, и в первую очередь тети Станы, в любом случае необходимо вывести за скобки. Уж слишком это ответственное для России дело – брак сербского короля – чтобы доверять его дилетантам, ищущим краткосрочных выгод. У вас лично, Нина Викторовна, предложения по кандидатуре будущей счастливой невесты имеются?

– Имеются, – кивнув, ответила полковник Антонова, – мы посоветовались с женихом и решили, что это может быть… ваша племянница Ольга Николаевна. – Не обращая внимания на крайне изумленный вид Михаила, она продолжила: – Георгий согласен подождать, пока его невеста повзрослеет (это примерно пять лет), но за это время ей необходимо пройти полный курс обучения в нашем специальном кадетском корпусе…

– Нина Викторовна… – застыв на одном месте, сказал Михаил, для которого такая затея оказалась полной неожиданностью, так что он даже не знал, как на нее реагировать. – Будьте добры, обоснуйте такую необходимость. Почему именно Ольга Николаевна, и почему именно кадетский корпус, а не, к примеру, Смольный институт? И вообще, я, честно сказать, не ожидал подобного предложения…

– Я сейчас все поясню, и вы увидите, что на самом деле задумка эта весьма и весьма неплоха… – сказала Антонова и, чуть прокашлявшись и переглянувшись с Бесоевым, начала излагать свои соображения: – Георгий говорит, что Ольга Николаевна обладает всеми необходимыми свойствами, чтобы составить счастье монарху любого государства. Она принадлежит к одному из самых величественных правящих Домов Европы, мила, скромна и добродетельна, и находится в подходящем возрасте. Кроме того, этот брак надежно свяжет Сербию и Российскую империю и станет гарантией нерушимости их союза. К тому же в Сербии будущему королю Георгию предстоит создание нового государства и нового славянского народа на основе уже существующих – а это адский труд, не разделенный на день и ночь. При этом его будущая супруга должна стать верной помощницей и надежной опорой своему мужу, что возможно только при наличии специальной подготовки, мобилизующей тело и душу. И получить такую подготовку возможно только в кадетском корпусе, но никак не в Смольном институте.

Несколько минут император молчал, явно находясь в тяжелых раздумьях по поводу судьбы своей племянницы, потом кивнул и сказал:

– С одной стороны, уважаемая Нина Викторовна, вы правы… но мне не хочется принимать решение с кондачка, лично не видя того, за кого вы собираетесь отдать мою любимую племянницу. Уж слишком все у вас легко и красиво, но это сейчас; а завтра могут вылезти какие-нибудь проблемы. И что тогда прикажете делать – расторгать помолвку и делать вид, что ничего не было? Нет, так тоже не годится. Одним словом, предлагаю доставить сюда потенциального жениха, чтобы я мог посмотреть на него собственными глазами, тем более что он тут совсем недалеко, в гостевых покоях…

Наследный принц Сербии королевич Георгий Карагеоргиевич.

Мы с девочками не ожидали никаких сюрпризов и уже собирались ложиться спать, как прибежал дворцовый скороход и передал мне записку, в которой было сказано, чтобы я срочно собирался и шел в Готическую библиотеку, оставив моих девочек в апартаментах – мол, ничего с ними не случится. На записке стояла подпись «Михаил» – и я догадался, что это таким образом меня приглашает хозяин Зимнего Дворца и всей этой необъятной страны. Конечно же, я и не подумал оставлять девушек одних. Анна и Феодора были со мною там, где мне грозила опасность, так почему бы им теперь, заодно со мной, не быть представленными русскому императору? Сказано – сделано, и не возражать. Мы быстренько оделись самым парадным образом, после чего все втроем выдвинулись вслед за показывающим дорогу скороходом по направлению к Готической библиотеке. При этом скороход, когда я ему сказал, что девочки идут с нами, только пожал плечами – видимо, по этому поводу ему было дано особое указание.

Путь, к сожалению, был недлинен, а скороход шагал быстро, что не дало мне собраться с мыслями – и вот мы уже у цели. Распахивается резная дверь – и мы, стараясь ступать степенно и важно, входим внутрь этого великолепного помещения, сразу поражающего своим величием и в то же время настраивающим на деловой лад. Но мне, собственно, не до того, чтобы озираться по сторонам подобно праздному зеваке. И я обращаю свой взор на присутствующих, которые все, как один, смотрят в нашу сторону. Ба, да здесь все знакомые лица! Помимо императора, который оказался чрезвычайно похож на свои парадные портреты, тут находились подполковник Бесоев и полковник Антонова. В таком узком составе они явно могли обсуждать только мою скромную персону – подумал я, и не ошибся. А также от меня не ускользнуло, что император смотрит на меня прямо-таки с преувеличенным интересом… И это явно неспроста. Неужели ему уже сказали? Ну, то, что рассматривается вариант моего будущего брака с его племянницей? Похоже, что так.

– Добрый вечер, Ваше Императорское Величество, – сказал я, – вы меня звали, и я пришел. И вам тоже здравствовать, Нина Викторовна и Николай Арсеньевич; с чего это такая неожиданная встреча в столь поздний час? Только вы извините, что я к вам с эскортом, в последнее время как-то отвык передвигаться в одиночестве, особенно в темное время суток…

Да уж, со стороны, наверное, поведение мое выглядело довольно дерзким… Но какое-то чувство подсказывало мне, что это лучше, чем излишние расшаркивания. Да и к тому же таким образом мне удавалось перебороть собственное смущение… Ведь момент все-таки важный – моя первая встреча с российским самодержцем… причем встреча, которой, по всей вероятности, предстоит нести историческую значимость. Вот так, в этом величественном помещении, стало быть, и вершатся поистине великие дела… Собрался царь с ближними боярами и верными побратимами, обсудил вопрос, сказал: «быть по сему» – и закрутились дела по всему миру, от которых потом будут хвататься за голову в Вене, Париже и Лондоне. И это без всяческих нудных обсуждений в Скупщине (парламенте) и околополитической возни в газетах.

Император Михаил и вправду не обиделся на такое мое обращение. В его глазах заплясали веселые чертики – и я понял, что былой повеса и балагур никуда не делся, а всего лишь спрятался за личину сурового императора. При этом его взгляд не казался откровенно оценивающим – сейчас он выражал лишь дружеский интерес; и это произвело на меня хорошее впечатление, расположив к этому человеку.

– Приветствую тебя, Георгий, – сказал он, – я очень рад тебя видеть. Проходи и садись. Мы с госпожой Антоновой и господином Бесоевым как раз разговаривали о твоем будущем. И вы, девочки, – он махнул рукой моему эскорту, – тоже не стойте там на входе как суслики у норки, садитесь вон на те стулья и ждите. Разговор о вас пойдет немного позже.

Я присел на резной стул. Он был поставлен для меня заранее таким образом, чтобы сидеть как бы и вместе с остальными двумя приглашенными, но в то же время слегка на отшибе – так, чтобы все трое могли ненавязчиво наблюдать за мной. Впрочем, беспокоиться было не о чем. Ведь я находился отнюдь не во вражеском стане, а, наоборот, среди тех, кто относился ко мне самым дружеским образом. А если они меня и ругали, то только для того, чтобы настроить на путь истинный бестолковое молодое дарование. По крайней мере, находясь в обществе госпожи Антоновой и подполковника Бесоева, я постоянно ощущал именно это.

Оглянувшись, я увидел, что Анна и Феодора присели на самые кончики указанных им стульев, сложив руки на коленях – ну будто и в самом деле примерные гимназистки.

– Они действительно точно такие, как мне о них докладывали, – тихо сказал русский император, кивая в сторону «сестричек» и тепло улыбаясь, – красивые, скромные и преданные. Эх, был бы я по-прежнему поручиком синих кирасир… Ну да ладно, сейчас дело совсем не в них, а в тебе.

– Да, Ваше Императорское Величество, – сказал я, – надеюсь, я ничем перед вами не провинился?

– О нет, Георгий, – с усмешкой ответил император, скользя по мне насмешливо-одобрительным взглядом, – ты на весьма хорошем счету. Но перестань непрерывно обзывать меня Императорским Величеством. Тут это совсем не нужно. Пока мы в узком кругу, зови меня просто Михаилом, ведь мы с тобой почти равны по положению и возрасту.

– Хорошо, Михаил, – с легкостью согласился я и откинулся на спинку этого великолепного удобного стула, – я так и поступлю. Только скажи, к чему была такая спешка, что нужно было звать меня вот так, на ночь глядя, а не встретиться как белым людям как-нибудь за часок до полудня?

– Причина была, – покачал головой император, – мы с Николаем Арсеньевичем и Ниной Викторовной как раз обсуждали твое будущее и никак не могли обойтись без твоего участия…

– Да, Михаил, обсуждать будущее человека без его участия очень нехорошо, – съехидничал я. – Обычно так поступают судьи, когда выносят какому-нибудь бедолаге смертный приговор. Интересно, к чему вы приговорили меня сегодня?

– Георгий… – с твердостью в голосе произнес русский император, притворно хмурясь, – прекрати ерничать и давай поговорим серьезно. Ты же сам понимаешь, что ты наследный принц и твое будущее неразрывно связано с будущим Сербии. Если с тобой что-нибудь случится, то и твоей стране тоже станет плохо. И наоборот.

– Все зависит от тебя, Михаил, – пожал я плечами, – если ты будешь Сербии добрым союзником, соблюдающим все соглашения, то нам не страшен и черт в ступе. А если нет, если Сербию будут предавать и обманывать – то тогда и разговаривать о моем будущем просто бессмысленно, потому что оно окажется очень печальным.

– Я тебя понял, – кивнул русский император, – и могу заверить, что предавать и обманывать – не в моем обычае. Сербия есть и будет одним из двух наших главных союзников на Балканах, и я постараюсь сделать все возможное, что бы это было сильное и процветающее государство.

– А второй главный союзник – Болгария? – спросил я.

– Да, – ответил Михаил, – и поэтому мне очень неприятно видеть, когда сербы и болгары враждуют и убивают друг друга. Вы наши братья, и ваша вражда на руку только нашим врагам.

– У меня это чувство взаимно, – ответил я, – особенно в то время, когда турки и австрийцы продолжают оккупировать и сербские, и болгарские земли.

– Ну, – сказал Михаил, – у них это ненадолго. Есть тут один замысел, который может оказаться успешным при вашем деятельном участии. Представителя Болгарии здесь нет, поскольку процессы там еще не закончены, но раз ты здесь, поговорим об Австро-Венгрии…

– Погоди, Михаил, – сказал я, – сначала ответь: насколько я понимаю, вы хотите свергнуть с престола болгарского князя Фердинанда?

– Это не мы хотим его свергнуть, – ответил русский император, – а это он сам почти уже сверг себя с княжеского престола – при твоем, между прочим, деятельном участии. Нельзя игнорировать главные национальные интересы своей страны и при этом надеяться усидеть на престоле, что бы при этом ни говорили послы разных европейских держав. Вена, Париж и Лондон далеко, а Россия близко.

– Да, я заметил, – ответил я, – в самой Болгарии – так сказать, на улице – влияние России очень сильно. А еще я слышал, что Фердинанда свергают только потому, что его место приглянулось одному из твоих родственников – а если конкретно, то Великому князю Николаю Николаевичу младшему…

Свесив голову к плечу, я пытливо смотрел на Михаила. Чувствовалось, что остальные слушают наш диалог с напряженным интересом.

– И кто тебе это сказал? – с подозрением спросил император, нахмурившись и сверля меня пронзительным взглядом, – уж часом не Великая ли княгиня Анастасия Николаевна*, будь она неладна?

Примечание авторов: * имеется в виду Анастасия Черногорская, супруга означенного ВК Николая Николаевича.

– Она самая, – подтвердил я, – еще до того, как мы поссорились. По-моему, она всем об этом рассказывает…

– Вот дура-то, хоть и твоя тетка! – в сердцах высказался император, глядя теперь на меня даже с каким-то сочувствием. – Запомни, Георгий – я не рассаживаю своих безработных родственников по окрестным тронам, потому что это крайне дурацкое занятие, а уж тем более я бы не стал хлопотать за Николая Николаевича, который настолько бестолков, что его нельзя назначать даже батальонным командиром. Следующим князем, а точнее, царем, станет сын Фердинанда, четырнадцатилетний Борис, и никто иной. Он вырос в Софии и больше понимает болгар, чем его папаша. Впрочем, хватит об этом, давай вернемся к главной теме нашего разговора, Австро-Венгрии…

– Кстати, – спросил я, – а почему именно Австро Венгрия?

– А потому, – ответил император, – что для того, чтобы Россия могла спокойно и поступательно развиваться, у нее должны быть либо добрые соседи, либо никаких соседей вовсе. На Дальнем Востоке с Японией нам удалось решить эту задачу, и теперь я спокоен за свой задний двор. Теперь требуется обустроить фасад.

– Ну, если так, – весело сказал я, – то, насколько я понимаю, Габсбургам кирдык!

После этих слов император посмотрел на меня как строгий учитель на школяра, прилюдно сморозившего скабрезность, вздохнул и строго сказал:

– Николай Арсеньевич… я же просил вас не учить мальчика разным словечкам из вашего времени. Ведь, честное слово, сморозит он что-нибудь на людях, а нам потом неудобно будет…

– Ваше Императорское Величество! – неожиданно подала голос вскочившая со своего места Феодора, – вы меня, пожалуйста, простите… но господин Бесоев не виноват. Это я так несколько раз выразилась. Так у нас татары в Херсонской губернии говорят: и катафалк, например, в их устах будет кирдык-арба…

– Спасибо за справку, девушка… – с добродушной усмешкой сказал император; он глядел на Фео чуть прищурившись, словно бы внимательно изучая ее. – Кстати, напомни, как тебя зовут?

– Феодора Контакузина, – немного неуверенно сказала моя старшая «сестренка», вытянувшаяся перед Императором по стойке смирно; все же заметно было, что она смущается в столь высокой компании, – прапорщик эскорт-гвардии, Ваше Императорское Величество…

Император, указав на меня, спросил:

– Это ты закрыла вот этого молодого человека своим телом, когда на него произошло покушение?

– Да, я, Ваше Императорское Величество, – ответила девушка. Глаза ее сверкнули; видно было, что она гордится безупречным выполнением своего долга, хотя и старается не показывать этого.

– Поздравляю тебя подпоручиком, – сказал император, – и тебя, Анна, тоже. – Анна, покраснев от смущения, тоже вскочила. – Задание выполнено хорошо. А сейчас садитесь, обе.

Девочки сели. Михаил больше не обращал на них внимания. Он прошелся перед нами взад-вперед: четыре шага в одну сторону, четыре в другую. Затем остановился и произнес:

– Итак, вернемся к Австро-Венгрии. Ее уничтожение фактически окажет на руку всем ее соседям, потому что с их границ исчезнет пусть и дряхлый, но все еще очень злобный хищник.

– Не могу с тобой не согласиться, Михаил, – ответил я, – но все же для начала войны с Австрией тебе понадобится повод. При этом император Франц-Иосиф, хоть и выглядит как старый бабуин, гадящий под себя от дряхлости, все же не дурак; он не даст тебе простой возможности разделать его империю как свиную тушу в мясной лавке.

– Повод для войны должны дать вы, сербы, – ответил Михаил, глядя прямо мне в глаза. – Когда во Фракии и Македонии начнется заварушка и болгары с греками перейдут через турецкую границу, Франц-Иосиф непременно объявит об аннексии Боснии и Герцеговины, в ответ на что там вспыхнет восстание сербов, а Сербское королевство окажет восставшим поддержку. Мы в свою очередь предъявим Вене ультиматум: в течение семидесяти двух часов прекратить боевые действия и вывести войска с оккупированных территорий, а иначе война. Продержится сербская армия семьдесят два часа, воюя с австрийцами, или нет?

– Думаю, что продержится, – уверенно ответил я, – а что дальше?

– А то, что будет дальше, это военная тайна, – отведя от меня взгляд, ответил Михаил и вновь принялся ходить. – Могу добавить только то, что разделыванием австрийской свиной туши, как ты выразился, займется мой зять генерал Бережной. Ему это несложно. Поэтому сейчас давайте закруглять наше мероприятие, но сразу после майских праздников ты выедешь в Ораниенбаум, в расположение его корпуса. Там же ты сможешь лично познакомиться с интересующей тебя великой княжной Ольгой Николаевной и составить о ней свое мнение. А она, соответственно, составит свое о тебе…

И он, уже на прощание, вновь окинул меня оценивающим взглядом с головы до ног – и, кажется, остался вполне доволен.

Наследный принц Сербии королевич Георгий Карагеоргиевич.

Настал тот день, который в России называется Первомаем… Погода, словно на заказ, выдалась расчудесная. Над Петербургом сияло синее небо, по которому лишь изредка проплывали маленькие, будто бы декоративные, облачка. Приятный свежий ветерок трепал листву на деревьях… Было умеренно тепло; солнце светило ласково и приветливо.

Мне предстояло впервые присутствовать на этом празднике, введенном всего лишь четыре года назад указом императора Михаила специально для тех, кто зарабатывает на жизнь своим трудом. В Российской империи таковыми считались не только крестьяне, гнущие спину на полях, и рабочие, стоящие у станков, но также все те, чьим источником доходов была, с позволения сказать, интеллектуальная деятельность. Получается, что, став сербским королем, я тоже стану трудящимся – ибо у короля этой интеллектуальной деятельности хоть отбавляй и он недаром ест свой хлеб; а пока я принц, то считаюсь просто иждивенцем, а следовательно, мне не место на этом празднике жизни.

– Ну, не скажи, брат Георгий, – возразил мне русский император после того, как я высказал ему свои умозаключения, – ты неустанно печешься о благополучии своей Родины и делаешь для этого все что можешь – а значит, ты не бездельник. Уже только тем, что было сотворено тобой в Софии, ты оправдал свое содержание – от самого рождения и лет на десять вперед. Прочный мир между Болгарией и Сербией – это ли не залог их будущего процветания? а ты сделал для этого все, что смог…

Нельзя не сказать, что такая высокая оценка со стороны русского монарха мне весьма польстила. Сказать честно, я тогда не стремился сотворить ничего великого – просто сказал писакам прямо все, что я думаю об их дурацком князе с его дурацкой политикой; а гляди-ка, что получилось… Как шутя говорит в таких случаях подполковник Бесоев: «Честное слово, ничего не сделал, только вошел». Кстати, я так до сих пор и не осмелился спросить ни у императора Михаила, ни у кого-то еще о той ужасной революции, которая в будущем другого мира уничтожила династию Романовых, сгинувшую вместе с Российской империей. Стоило мне все это себе вообразить – и все замирало у меня внутри, и могильный холод начинал подкрадываться к горлу… Наверное, я еще не вполне созрел для того, чтобы хладнокровно воспринимать Знание… Ну ничего. Когда-нибудь такой момент настанет. Мне еще предстоит существенная закалка, в процессе которой я заматерею – и тогда-то непременно подробнейшим образом изучу ТУ историю… Несомненно, это сделает меня прозорливее и мудрей. А это мне необходимо, если я собираюсь вершить великие дела…

Я воспользовался советом полковника Антоновой – и стал внимательно приглядываться к текущей мимо меня русской жизни, сравнивая ее со своими воспоминаниями пятилетней давности. Как я уже говорил – отличия, хоть и не разительные, были заметны невооруженным глазом. И вопиющая нищета, и бьющее в глаза богатство как-то потерялись из вида. Да, Невский проспект по-прежнему полон богато одетой публики, но это богатство не столь очевидно. В то время как император и императрица даже на официальных приемах используют наряды, исполненные в стиле суровой простоты, по-купечески кичиться показной роскошью становится немодно.

Однако не наблюдается и показной нищеты. Профессиональных нищих, зарабатывающих на жизнь попрошайничеством, давно отловили, посадили в вагоны и по новому кодексу об уголовных наказаниях отправили даже не за Урал, а за Байкал, на вечное поселение в диких местах. Нищенство теперь полностью запрещенное занятие. Если у кого-то совсем пропали средства к существованию, то ему следует обратиться в министерство труда, где его определят на общественные работы. Крыша над головой, кусок хлеба и копеечка на карманные расходы будут. А там уж подберут и новую работу – по возможностям и по способностям. В случае же если человек стар и болен, ему назначат небольшую пенсию или определят в богадельню. Ну а если же без средств к существованию оказываются несовершеннолетние, то их отправляют в специальные заведения, подобные кадетским корпусам (вроде того, в котором обучались Феодора и Анна, но только предназначенные для простонародья), сочетающие учебную программу реального училища и военную подготовку. Либеральные газеты называют эти учреждения «янычарскими школами, воспитывающими верных псов, преданных императору Михаилу по гроб жизни». Быть может, первые выпускники этих школ и не знают древнегреческого языка пополам с латынью, зато их образование соответствует реалиям начавшегося двадцатого века, а лояльность не подлежит сомнению… Видел я этих «новых янычар». Они погрубее, чем Анна и Феодора, не так отесаны и отшлифованы, но на армейском уровне – «взвод-рота» – пожалуй, справятся даже лучше выпускников обычных военных училищ, ибо изначально они находились ближе к простонародью, откуда и набирается основная солдатская масса.

Но вернемся к Первомаю. Мне сдается, что этот праздник является составной частью системы, демонстрирующей единство императора и его народа, и тем самым уменьшающей противоречия в государстве. Немного о нем мне поведали мои «сестрички»: они принимали участие в шествиях двух предшествующих годов, будучи еще кадетками своего корпуса.

Происходит все следующим образом. Желающие участвовать в празднике собираются в своих районах города или на крупных предприятиях, после чего организованно, колоннами, выступают в направлении Дворцовой площади. Они несут красные флаги (как это положено на подобных демонстрациях по всему миру), государственные бело-сине-красные знамена российской империи, а также иконы и портреты своего государя. На дворцовой площади их ждут столы с угощением и напитками (за исключением хмельных), оркестр, который будет играть до полуночи, и иные развлечения – вроде фейерверка и целой батареи цветных электрических прожекторов, рисующих в небе причудливые фигуры. Впрочем, каждая колонная идет со своими народными музыкантами, баянистами, гармонистами, дудочниками и ложечниками – так что в результате все получается достаточно весело и немного бестолково.

Хмельные напитки тут не выдают вместе с угощением и запрещают приносить с собой, за что отвечают распорядители колонн. Все дело, наверное, в том, что общероссийский союз фабрично-заводских и сельских рабочих, который является главным организатором таких празднеств, одновременно с борьбой за экономические права рабочего класса борется с употреблением тех самых хмельных напитков. Вероятно, причина этого в том, что выпивающие люди меньше зарабатывают из-за своего пагубного пристрастия, и еще больше тратят, из-за чего нужда в их семьям бывает значительно чаще, чем в семьях непьющих людей. К тому же большое скопление народа, разогретого выпивкой, бывает трудноуправляемым и склонным к массовым скандалам и дракам.

Так что, в свете вышесказанного, праздник проходил без малейших нарушений порядка. За час до заката на сборные пункты стал собираться празднично одетый люд, и вскоре по городу под пиликанье гармошек пошли колонны веселящихся людей, и над ними колыхались флаги, транспаранты, а также иконы и портреты царя Михаила. Казалось бы, странно – ни капли водки, а столько веселья… Смотреть на все это было приятно, кроме того, действо воодушевляло. Настроение ликующей толпы передавалось и наблюдающим. Я видел вокруг себя радостные улыбки и слышал восторженные возгласы.

Поговаривали, что в обывательских колоннах, составляемых по месту жительства, нет-нет попадалась и «чистая публика», вышедшая пощекотать себе нервы и пройтись по улицам вместе с «рабочим классом». Большинство их составляли прогрессивные гимназисты. Впрочем, подполковник Бесоев говорил, что и в заводских колоннах нередко попадаются одетые по-господски техники и инженеры, а также люди разного происхождения. По бокам эти колонны сопровождали крепкие молодые люди с красными повязками на рукавах пиджаков – так называемые дружинники; им вменялось самим удалять из своей среды провокаторов и передавать их полиции. Надо заметить, что настоящих провокаций на таких манифестациях не случалось уже года два-три, и потому дружинники в основном выполняли чисто церемониальную роль.

К Дворцовой площади колонны стали подходить через четверть часа после заката, когда на город уже опустились синеватые сумерки и по периметру площади включили электрические фонари, светившие теплым, желтовато-розовым светом. Помимо этого, на крышах Зимнего дворца и здания Генштаба зажглись яркие электрические прожектора, заливавшие площадь световыми пятнами разных цветов. Эти пятна перемещались по брусчатке, скользили вверх по Александрийскому столпу или же втыкались вверх столбами цветного света. Непрерывно играл оркестр; его звуки смешивались со звуками народной музыки, издаваемыми самодеятельными музыкантами идущими в колоннах.

Мы с «сестренками» стояли на трибуне для почетных гостей вместе с императорской семьей и прочими «ближними боярами», большая часть которых была пришельцами из будущего. От обилия громких имен кружилась голова. Меня познакомили с адмиралом Ларионовым, его супругой (дочерью английского короля), генералом Бережным, его супругой Великой княгиней Ольгой (воспитательницей мой невесты), тайным советником Тамбовцевым, адмиралом Макаровым и многими другими – всех мой бедный ум уже не упомнил.

Площадь с трибуны просматривалась как на ладони. Я видел волнующееся море голов: мужчины были в картузах, женщины в платках; среди всего этого изредка попадались шляпы и шляпки интеллигентной публики, а также фуражки инженеров и техников, пришедших вместе с колоннами своих заводов.

Когда площадь заполнилась почти до отказа, перед собравшимися выступил император Михаил. Его встретили ликующими криками. Он поздравил своих подданных с Праздником Трудящихся и пообещал, что он лично, а также возглавляемое им государство и дальше будет заботиться об их нуждах, а жизнь простых людей с каждым годом будет улучшаться. Как только император закончил свою речь, на набережной за Зимним дворцом бухнули салютные мортиры, в небо взлетели ракеты – и начался яркий фейерверк… Каждый залп толпа встречала свистом, аплодисментами и восторженными воплями.

В самый разгар веселья к нам наверх поднялся невысокий рябой рыжеватый человек кавказской наружности, имевший эдакий полуинтеллигентный вид. Как оказалось, это был Иосиф Джугашвили, по кличке Коба – эсдек-большевик и здешний, как говорят в Америке, «профсоюзный воротила». Он-то и был на этом празднике настоящим хозяином, все же остальные при этом, включая самого императора, были не более чем гостями. К моему удивлению, все присутствующие поздоровались с ним за руку (не исключая и императора Михаила), а подполковник Бесоев еще и обнялся по кавказскому обычаю. Чудны дела твои, Господи! Явно этот необычный человек чувствовал себя среди сильных мира сего как рыба в воде. А я, напротив, ощущал себя бедной овечкой в присутствии дракона… Впрочем, наше с «сестренками» существование так и осталось незамеченным этим человеком, и, поздоровавшись со всеми присутствующими, он передал императору какую-то записку, которую тот, не читая, сунул во внутренний карман кителя. Потом господин Джугашвили о чем-то вполголоса поговорил с госпожой Антоновой и господином Тамбовцевым, после чего, быстро попрощавшись, покинул трибуну.

Впрочем, довольно скоро закончился и праздник… Люди стали расходиться, потянулись прочь и обитатели трибуны для почетных гостей. Я, честно говоря, находился в недоумении и чувства у меня были смешанные. С одной стороны, все было величественно, красиво и волнующе – особенно момент, когда император Михаил говорил свою речь, а площадь, заполненная огромным количеством народа, внимала ему в звенящей тишине… С другой стороны, я не понимал – зачем все это было надо? Ведь это громадные расходы, которые можно было бы потратить на что-нибудь полезное, вместо того чтобы ублажать простонародье праздником. Потом я подумал, что как только начнется война, многие из тех, что сегодня слушали речь императора, наденут солдатские шинели и направятся воевать за свободу Сербии… и мне стало немного стыдно за свои мысли. Из этого состояния меня вывела Феодора – она чмокнула меня в щеку (единственный раз с момента нашего знакомства) и радостно сказала, что будет век благодарна мне за этот праздник. О, до чего же приятно было это слышать! А мгновение спустя другой моей щеки коснулись губы Анны. Ах, ну да – если бы «сестренки» не состояли в моей «свите», их ни за что не пустили бы на гостевую трибуну, откуда так удобно наблюдать за действом, вместо того чтобы быть его участником… А для русских, как оказалось, это было важно.

Сегодня была гроза. Она яростно бушевала, ломая ветки в саду; оглушительно грохотал гром, молнии пронзали свинцовое небо. Обычная гроза, совсем не редкая в Петербурге об эту пору… Но я, устроившись в углу подальше от окна, лишь молилась, чтобы это побыстрей закончилось.

Отчего-то с некоторых пор я стала бояться гроз. Странно… Раньше во время разгула стихии я любила распахнуть окно – и, сев около, вдохнуть этот непередаваемо восхитительный запах… и дышать, дышать им, пока не закружится голова… Мне нравилось слушать громовые раскаты, наполненные небесной мощью… Наблюдать за зигзагами молний, пытаясь в мгновенной вспышке уловить их рисунок… Да, гроза представлялась мне истинным благословением Господним. Обычно проносилась она очень быстро – и после нее все было таким чистым, умытым, изумляя своей яркостью; и чудные запахи, что источала природа, будили внутри тихий восторг и беспричинное ликование… Казалось, что сама земля дышит полной грудью, стремясь успеть насладиться чудесным ароматом и влажною прохладой, что оставила после себя стихия…

Почему же нынче все по-другому? Почему в звуке грома мне слышится устрашающий глас, словно бы предрекающий погибель? Почему сполохи молний кажутся предвестниками беды? А треск веток, ломаемых порывами ветра, вызывает мысли о душе человеческой, терзаемой страданием…

Много, много, должно быть, нападало веток на аллеи сада… Я могу себе это представить; такую картину мне приходилось видеть неоднократно. Падает ветвь на землю – еще живая, шелестящая, налитая соками, – и сразу начинает медленно умирать… Сама она еще не знает, что навеки оборвалась связь ее с питающим древом, она даже не замечает того, что отделена от него, от источника жизни… Но проходит время – и она начинает засыхать… Что чувствует ветка при этом? Едва ли она понимает, что с ней происходит. Она все еще мнит себя частью дерева… Вот так и умирает она – в блаженном неведении, словно засыпая, и видя при этом счастливые, упоительные сны…

Такие меланхоличные мысли одолевали меня; словно липкие тенета, они опутывали мой разум, и я все никак не могла от них избавиться. Они вызывали во мне беспокойство, какую-то смутную догадку, которая страшила меня…

Гроза уже давно унеслась. Но я все еще сидела в полумраке, не решаясь подойти к окну. Но меня тянуло туда… Тянуло подойти и выглянуть, и увидеть внизу аллею, усеянную еще живыми, но уже обреченными ветками… И этот запах послегрозовой свежести… Мне было страшно вдохнуть его. Мне казалось, что вместе с этим вдохом в меня проникнет какое-то убийственное знание, та самая догадка обретет осязаемую, отчетливую форму… Нет! Я не стану открывать окон. Я не стану смотреть на мокрую аллею… Я просто встану сейчас и кликну Аннушку…

Аннушка явилась тут же, стоило мне единожды позвать ее. Звук торопливых шагов в коридоре – и вот она уже здесь, с легкой улыбкой и лучистым взглядом. Она зажгла свет, наполовину раздернула занавески. С ее появлением в комнате сразу стало как-то уютнее и теплее. Аннушка! Мой добрый ангел. В то время как многие стремились избегать общения со мною, она была рядом, она единственная хорошо общалась со мной. Она никогда не мялась в моем обществе, не прятала взгляд, не вздыхала, как делали прочие с некоторых пор. Она единственная могла спокойно смотреть мне в глаза и тепло улыбаться при этом; она была моей самой верной и, собственно, единственной компаньонкой.

– Что такое, ваше величество? Все хорошо, вам удалось отдохнуть? – Она, чуть склонив голову в почтительном жесте, смотрела на меня с участием, но и одновременно с ободрением. – Вы изволили придремать, и потом вас, вероятно, побеспокоила эта ужасная гроза… Ах… – Она подошла к окну и слегка раздвинула плотные занавеси. – Сколько веток попадало! – Она обернулась ко мне. – Может быть, открыть окно, ваше величество?

– Нет! – сказала я довольно резко, жестом останавливая ее. – Не нужно. Что-то зябко…

– Хорошо, ваше величество, не буду…

Она подошла ко мне и села напротив.

– Что-то мне тоскливо, Аннушка… – пожаловалась я. – Ты же знаешь, никто нынче не считается со мною. С тех пор как Никки уехал, они все стали словно чужими… Михаил, Ольга… Смотрят на меня, когда мы встречаемся, и словно не видят. Даже мои дочери избегают меня и живут с Ольгой и ее мужем в Ораниенбауме… Один барон Фредерикс, верный как старый пес, навещает меня каждый день, но и он смотрит на меня так, будто что-то хочет сказать, но никак не решается.

– Ну что вы, это вовсе не так, ваше величество… – сказала Аннушка, пододвинувшись ближе и гладя мои сложенные на коленях руки. – Ах всем это пустое, не забивайте себе голову! Все не так плохо. Ваши девочки любят вас, ведь они вместе с Ее Высочеством Ольгой Александровной регулярно приезжают из Ораниенбаума проведать Ваше Величество…

– Да, но каждый раз я от них только и слышу: Вячеслав Николаевич (Бережной) такой, Вячеслав Николаевич сякой, Вячеслав Николаевич сказал это, Вячеслав Николаевич сказал то… А о Никки ни полслова, как будто он не их отец. После их визитов у меня от волнения каждый раз отнимаются ноги. Но это еще не самое плохое… После того как Никки уехал, Михаил все стал решать сам, не спрашивая у меня совета! Милая Аннушка, можешь ли представить себе – он своей волей, не спрашиваясь у меня и у Никки, решил отдать Ольгу замуж за сербского принца Георгия, который недавно приехал к нам погостить!

– Что же в этом плохого? – мягко спросила Анна. – Рано или поздно это должно было случиться.

– Но Ольга ведь еще совсем малышка! – горестно воскликнула я. – Ей же всего девять лет!*

Примечание авторов: * четыре года назад, когда был убит Николай Второй, время для Александры Федоровны остановилось. Она считает, что ее Никки уехал в поездку и вот-вот должен вернуться, а старшей дочери Ольге теперь в мире Александры Федоровны навсегда девять лет, хотя на самом деле ей уже тринадцать и она уже вступила в тот волнительный период, который отделяет девочку от девушки.

– О, не беспокойтесь, ваше величество! – с ласковой улыбкой произнесла моя верная наперсница, вновь погладив мои руки. – Ведь свадьба состоится еще не скоро… Принц согласен подождать, пока ваша дочь не подрастет…

– Но, Аннушка, ведь меня никто не спросил, хочу ли я этого брака… – плаксиво пожаловалась я. – Но это ладно. Самое возмутительное, что Михаил все решил сам, он даже не хочет дождаться возвращения Никки… Это неправильно! Пусть Никки и не император теперь, но все же он – отец Ольги, и он должен дать согласие! Кроме того, так нельзя поступать… Что же это творится, Аннушка, я не понимаю…

Я всхлипнула; слезы потекли по моему лицу. Тем не менее, выговорившись, я ощущала облегчение. Только с Аннушкой я могла сполна дать волю чувствам. С ней мне не нужно было притворяться.

– О, ваше величество, любезная Александра Федоровна… – проникновенно говорила Аннушка, глядя мне в глаза, – прошу вас, не переживайте. Михаил все делает правильно, поверьте. Просто у него очень мало времени… Уверяю вас, что он не сделает ничего, что могло бы пойти в ущерб вашей семье в частности и интересам Российской державы в целом… Он очень хороший правитель, его все хвалят. А вы просто доверьтесь провидению…

– Вот Никки вернется – и все изменится… – пробормотала я. – Правда же, Аннушка?

– Конечно, ваше величество! – заверила она. – Непременно ваш супруг вернется и все изменится…

Еще с минуту она гладила мои руки, глядя на меня своим теплым, лучистым взглядом – и мое беспокойство отступало. Потом она сказала:

– А давайте-ка я причешу вас, ваше величество…

– Да, пожалуй, ни к чему, Аннушка, на ночь-то глядя… – попыталась я возразить.

– Давайте-давайте! – продолжала она настаивать, и я согласилась.

Она бережно расчесывала мои волосы, и это было очень приятно. Тревожные мысли стали покидать меня. Это был один из тех нечастых моментов, когда я чувствовала себя спокойно и умиротворенно.

– А что там говорят, Аннушка, хорош ли собой этот сербский королевич? – осведомилась я. – Ведь он проживает сейчас тут, в Зимнем дворце – и, может быть, тебе посчастливилось увидать его?

– Посчастливилось, ваше величество… – ответила Анна, и в голосе ее отчетливо звучало лукавство, – еще как посчастливилось!

– Так что же ты молчишь? – от избытка чувств я резко повернулась к ней, отчего прядь моих волос выпала у нее из руки. – Расскажи мне о нем, немедленно…

– Хорошо, ваше величество… Только сидите спокойно, хорошо? Ну, я видела его совсем мельком, когда он шел к государю Михаилу Александровичу в Готическую библиотеку…

– И что? – нетерпеливо поторопила я. – Ну не томи же, Анна, рассказывай!

– Он очень, очень хорош собой – уж это я разглядела достаточно отчетливо, – сказала Анна. – Если говорить о внешнем впечатлении, то он истинный знойный красавец, при виде которого сердце любой женщины начнет биться чаще. Что же касается его внутренних качеств, то говорят, что он порядочен, честен, принципиален, умен, и, что весьма немаловажно, весьма разборчив в связях… связях любого рода – ну вы меня понимаете, ваше величество…

– Ты хочешь сказать, что в нем отсутствует тяга к волочению за фрейлинами, не говоря уже об актрисках и певичках? – с недоверием уточнила я. – Это странно, учитывая, что он, как ты утверждаешь, обладает приятной наружностью… Поверь, все мужчины ловеласы… Даже мой Никки… – вздохнула я.

– Ну, по крайней мере, у него именно такая репутация, – сказала Анна. – Говорят, что стрелы Амура его не ранят, а во всех женщинах, с которыми сербский принц близко имеет дело, он видит своих сестер, а это слово для него священно. И только венчаная жена может заставить его освободиться из-под запрета.

– Так что же, понравилась ему моя малышка дочь? – поинтересовалась я.

– Ну, это мне не ведомо, – ответила Аннушка, – однако думаю, что да. Ваша Оленька не может не понравиться. Она и красива, и мила, и умна, и добродетельна, идеальная жена для будущего сербского короля.

Я немного помолчала, а затем спросила:

– Что если к тому дню, когда можно будет заключить брак, Ольга изменится и королевич не захочет брать ее в жены? Кроме того, что еще скажет Никки по поводу этой помолвки…

Собственно, на последние вопросы я и не ожидала услышать ответ. Это были просто мои мысли… Никки, Никки! Когда же ты вернешься, и мы снова соединимся с тобою?!

прода от 29.07.2019

5 мая. До чего же я люблю весну! Мне нравится просыпаться под щебет птиц и сразу бежать к окну. А там – утопающий в зелени сад, дорожки и клумбы… Цветы уже вовсю распустились, и вокруг них весело порхают бабочки. Такая благодать! Весной на душе как-то особенно радостно. Кажется, что вот-вот случится что-то прекрасное… Весь мир становится похож на сказку. И в то же время понимаешь, что тебе уже скоро тринадцать лет, и что ты уже почти взрослая, а все же хочется верить в чудеса… И, глядя на младших сестер, невольно думаешь: «Хорошо им! Они живут в волшебном мире и верят в невозможное…

Для меня же наступила, как говорит любимая тетушка Ольга, «пора взросления». Мы с ней всегда были очень близки, а в последнее время наши отношения стали еще более доверительными. Милая тетушка делает все возможное, чтобы мы меньше страдали от отсутствия материнской опеки – и у нее это вполне успешно получается. Она всегда в хорошем настроении, оживлена и полна жизнелюбия. Однажды я даже, чуть забывшись, назвала ее мамой… это вышло у меня непроизвольно, и мне стало неловко и даже стыдно… Ведь моя настоящая мать вполне жива, вот только несколько повредилась в рассудке. Я и сестры видимся с ней довольно часто… И мне так больно всякий раз при встрече разговаривать с ней так, будто дорогой папА все еще жив… Она верит в это. Она ждет его… В глазах ее светится отчетливая надежда на его возвращение… И я едва удерживаю слезы, когда вынуждена кивать и поддакивать ей.

Вячеслав Николаевич как-то рассказывал нам историю про японскую собаку Хатико, которая каждый день выходила к остановке конки, ожидая давно умершего хозяина. Для нее он был жив, только уехал по делам. Сердобольные прохожие подкармливали бедную собачку, а она все ждала, ждала, ждала, пока сама не умерла от тоски. Тогда я расплакалась от ужасного огорчения, потому что поняла, что мамА – как Хатико, которой суждено ждать папА до самой смерти. Ужасно печально и грустно, но это так.

Сестрички же папА почти не помнят. Для них четыре года – большой срок… Так что папА, как это ни печально, остался только в моей памяти, и, быть может, еще в памяти Татьяны, которой тогда было семь – поэтому я никогда не забуду его и не перестану любить… Я часто перед сном вспоминаю наши с ним прогулки и слова, что он говорил мне… И я многократно повторяю про себя эти слова, чтобы никогда их не забыть. Пока я помню их, мой папа живет в моем сердце… Я помню его запах, его руки, его лицо – как если бы виделась с ним только вчера. Наш папочка в Царствии Небесном, и я знаю, что он оберегает и благословляет меня оттуда…

7 мая. Сегодня перед полуднем, на прогулке, милая тетушка смотрела на меня как-то по-особенному. Сначала я не придавала этому значения, но потом поняла, что она хочет со мной о чем-то поговорить. О чем-то важном, судя по ее взгляду.

И вот, когда мы отобедали и бонна увела сестричек спать, тетушка Ольга позвала меня на террасу. Я села в кресло, она расположилась в шезлонге. Меня разбирало любопытство: что же она желает сообщить мне? Я надеялась, что ничего дурного; по виду ее трудно было догадаться о характере предстоящего разговора.

– Ольга, детка моя… – начала она, свесив голову набок и пристально на меня глядя. В ее взгляде чувствовалось что-то, чего не было прежде. Впрочем, по лицу ее мне становилось ясно, что никакие плохие новости меня не ждут – скорее, наоборот. – Я хочу кое-что сообщить тебе…

– Да, тетушка? – я подалась к ней поближе, сложив руки на коленях, всем своим видом показывая, что готова внимать.

– Ты уже почти девица, Ольга… – продолжила тетушка, – и ты, наверное, понимаешь, что когда-нибудь придет время подыскивать тебе достойную партию…

Я заерзала. Очень интересное начало! Видно было, что тетушке немного неловко вести со мной этот разговор. Тем не менее она продолжила:

– Девочка моя, пожалуйста, не подумай, что тебе что-то навязывают… Но для тебя имеется жених.

Сказав это, она замолчала, наблюдая за моим лицом. Наверное, это было интересное зрелище. Еще бы – я была весьма растеряна от такой неожиданности и даже не могла сообразить, что сказать в ответ.

– То есть, тетя, ты хочешь сказать, что мне уже присмотрели партию? – пролепетала я.

– Да, – кивнула тетя.

– И… кто же он?

– Он – наследный принц Сербии, Георгий Карагеоргиевич…

Я даже не знала, что сказать. Все это было так неожиданно… Я в ожидании смотрела на тетушку.

Она вздохнула и заговорила:

– Детка, я рада, что ты не приняла эту новость в штыки… Значит, ты готова выслушать то, что я хочу рассказать об этом юноше?

Я лишь кивнула. Собственно, я была наслышана о сербском королевиче. У меня сложилось о нем очень хорошее мнение. Последнее время о нем много писали в газетах, что он умен, храбр, красив и при этом настоящий друг нашей страны. Вячеслав Николаевич тоже отзывался о нем очень хорошо, говорил, что такой сербский король мог бы быть нам настоящим союзником – а в его устах это очень высокая оценка. Но мне никогда не приходило в голову, что меня могут сосватать за него!

Словом, я выслушала тетю с большим интересом. Она описывала сербского королевича так, что я вдруг поняла, что очень хочу с ним познакомиться…

«Ольга, милая… – говорила тетушка, – поверь, никто не будет тебя неволить, если он придется тебе не по душе. Просто пообщайся с ним, посмотри, что он за человек. В любом случае, тебе еще надо будет достичь брачного возраста, прежде чем вы сможете заключить союз, а это никак не меньше пяти лет…»

И вот теперь я лежу в постели, но никак не могу уснуть… Я все думаю о предстоящем знакомстве, которое состоится уже завтра. Я очень волнуюсь. Насколько можно сделать вывод на основании того, что мне известно о сербском королевиче – он весьма приятный и достойный молодой человек. Но что если он мне все же не понравится? Да и вообще, как мне с ним общаться? Одно дело – просто общаться с юношами, и совсем другое – с тем, кого прочат в мужья… Ах, наверное, я буду ужасно смущаться! И тогда он может подумать, что я диковата… С другой стороны, жеманной кокеткой тоже не хотелось бы прослыть… Или развязной особой… Боже, как я волнуюсь! Ладно, утро вечера мудренее. Постараюсь заснуть, а завтра на все будет воля Господня…

8 мая. Вечер. Все затихло в наших покоях. Стою у окна и смотрю на небо, которое еще чуть светлеет на горизонте. Щеки мои пылают отчего-то. Надеюсь, что это не начало лихорадки… Впрочем, чувствую я себя прекрасно и… как-то странно. Попробую описать этот день, которому, надеюсь, предстоит стать очень важным в моей жизни…

Принц Георгий должен был приехать со станции во второй половине дня. С утра я уже изрядно волновалась, все валилось у меня из рук, мне никак не удавалось успокоить себя. Мое состояние заметили чуть ли не все. Хорошо, тетушка была все время рядом. Мы с ней все продумали. Она подбадривала меня как могла.

И вот королевич прибыл… Никогда не забуду этот момент: он выходит из закрытого экипажа, который тут же отъезжает, и первым делом галантно приветствует тетушку, а уже потом учтиво здоровается со мной; я, как положено, отвечаю на приветствие, но при этом, должно быть, отчаянно краснею… Ведь королевич и вправду донельзя хорош…

Тетушка, бросив на меня лукавый взгляд, предложила ему составить нам компанию на прогулке по саду. Все происходило чинно и благопристойно: бонна с сестричками шли чуть поодаль, так что мы втроем – я, тетушка и королевич Георгий – могли вполне свободно общаться между собой.

Правда, я по большей части шла, потупив взор, лишь изредка бросая взгляд на своего «жениха». И когда наши глаза встречались, мое сердце начинало биться сильнее… Внешность сербского принца была не только привлекательной, но и необычной. Наряду с белой кожею, только чуть тронутою загаром, он обладал четкими, выразительными чертами лица, очевидно, свойственными жителям его страны. Черные брови его были подвижны и весьма хорошо выражали его чувства в тот или иной момент. А глаза его были глубоки, проницательны и лучились молодым задором. Весь он был строен, легок и подтянут, точно молодой ягуар… Обхождение его тоже производило хорошее впечатление. Видно было его искренность и целеустремленность.

Украдкой я старалась разглядеть его получше. Вести себя с ним непринужденно не позволяла мысль о том, что это, возможно, мой будущий муж… И одновременно думалось с какой-то непривычной тоской: вот еще вчера я была ребенком и любила играть в куклы, а сегодня меня уже рассматривают в качестве будущей невесты… И потому душу мою раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, хотелось стать взрослой. Хотелось выйти в свет, посещать балы, приемы, театр. Но, с другой стороны, так жаль расставаться с детством, с милыми невинными проказами! Тетушка рассказывала, что когда ее первый раз вывели в свет, она чувствовала себя диковинным зверьком, которого выставили на продажу…

Общение наше с королевичем Георгием заняло не более двух часов. Если уж говорить честно, то это были смотрины. Даже мои сестрички мгновенно поняли, в чем дело, и потому, перешептываясь, посматривали в нашу сторону с лукавым любопытством, как ни старалась бонна отвлечь их. Уже потом, когда королевич попрощался и сел в экипаж, который за ним специально прислал Вячеслав Николаевич, ко мне подошла малышка Анастасия и с хитрой улыбкой прошепелявила (у нее как раз выпали передние зубы): «тили-тили-тесто, жених и невеста…», чем очередной раз вогнала меня в краску. Хорошо, что «жених» этого уже не видел, так как его экипаж тронулся.

Как только он скрылся из виду, остальные сестрички подбежали ко мне. Они говорили, что принц Георгий – душка, и спрашивали, понравился ли он мне. И только Татьяна была какая-то грустная. Позже я спросила у нее, что ее расстроило, и она ответила: «Ты выйдешь замуж за этого красивого королевича и покинешь нас… Ты уедешь в Сербию, и мы останемся без тебя…»

И моя бедная сестричка вдруг заплакала… Мне пришлось утешать ее.

«Это еще неизвестно, выйду ли я за него замуж… – говорила я. – Ведь это будет еще нескоро, и все может случиться…»

«Я знаю – он тебе понравился… – всхлипывала сестренка, – это было очень хорошо заметно… Правда же? Понравился?»

«Ну… – замялась я, – если даже так, то это еще ничего не значит. Я ведь не знаю, понравилась ли я ему…»

«Понравилась! – убежденно сказала Татьяна и важно добавила: – Я прочитала это по его лицу.»

«Но ведь если мы поженимся с ним, то еще нескоро! – сказала я. – За это время ему и другая может понравиться…»

«Нет, другая не понравится! – уверенно заявила сестренка. – Я это точно знаю.»

«Но откуда же ты это знаешь?» – продолжала я допытываться.

«Ну ты же самая лучшая! – сказала Татьяна и вдруг крепко обняла меня, – самая красивая!»

Растроганная, я тоже обняла ее в ответ.

«Ладно, поезжай к нему в Сербию… – тихо сказала сестричка прямо мне в ухо. – Только не забывай о нас… Ладно?»

– «Ладно!» – ответила я, и мы обе счастливо рассмеялись.

Все дело в том, что я очень не хочу покидать Россию – и Сербия (да еще, пожалуй, Болгария, являются единственными странами, куда я согласилась бы уехать для того, чтобы выйти замуж. Только туда – и больше никуда.

Последний месяц для князя Фердинанда прошел как в аду. С тех пор как проклятый сербский королевич Георгий взбаламутил публику, в болгарском обществе шли процессы подспудного брожения, не вызывающие у несчастного Фердинанда ничего, кроме ужаса и отвращения. Болгары дружно требовали – нет, не хлеба и зрелищ – а немедленного провозглашения независимости Болгарии и дружбы с Россией и Сербией. По Софии активно распространялись прокламации, в которых показывалось, какой станет территория Болгарии в случае, если он, Фердинанд, покается в своих грехах перед Россией, припадет к ногам царя Михаила и примет условия союзного договора. Князю Фердинанду тоже принесли такую бумажку. Такие приращения, увеличивающие общую площадь страны чуть ли не вдвое, способны вскружить голову любому патриоту.

Но безоговорочный союз с Россий и вступление в создаваемый ею антитурецкий Балканский Альянс неизбежно означал вражду Болгарии с Турцией, Австро-Венгрией и даже с Румынией, а также прочими европейскими странами, стоявшими за спиной у ближайших соседей Болгарии. На последнее князь Фердинанд пойти никак не мог. Там, в этой самой Европе, у него оставались все родственники, знакомые, составлявшие его круг общения до того, как он стал Болгарским князем, а также признанные авторитеты, к мнению которых он прислушивался. В конце концов, из Европы были и обе его жены: итальянка Мария-Луиза Бурбон-Пармская (умершая после родов последней дочери в 1899 году), и немка Элеонора Рейсс-Кёстрицская, на которой Фердинанд женился совсем недавно (28 февраля 1908 года). Если первая жена Фердинанда была яростной фанатичной католичкой, то вторая происходила из германского княжеского рода, исповедующего лютеранство.

При этом, заключая второй брак, болгарский князь не испытывая к будущей супруге ни теплых дружеских чувств, ни постельного влечения. Да и, сказать по чести, если посмотреть непредвзятым взглядом, невеста была так себе. Старая дева сорока восьми лет от роду – не красавица (хотя и не уродина), просто для порядка Болгарии нужна была царица, а детям мачеха. Кто же мог знать в феврале, что у русского царя Михаила на Болгарию есть свои планы, и что в скором времени спокойная жизнь закончится – и все придет в движение. Когда четыре года назад в результате заговора в Российской империи погиб император Николай и на престол взошел его младший брат Михаил, Фердинанд думал, что для Болгарии ничего по большому счету не изменится, но оказался не прав. В отличие от мягкого и незлобивого Николая, которому было достаточно чисто внешних знаков лояльности (вроде перехода из католичества в православие самого Фердинанда и наследника престола княжича Бориса*), новый самодержец требовал прямой и безусловной поддержки его планов в отношении Балкан, а также подписания Болгарией союзных договоров с Российской империей и Сербией. Российская империя соглашалась оказывать помощь только тем государствам, которые целиком и полностью следовали в фарватере ее внешней политики, а также разделяли ценности и идеалы правящего в Петербурге царя.

Примечания авторов: * при крещении Бориса Николай даже выступил в качестве крестного отца.

Но что полезно России, в Европе будет воспринято в штыки. Там до сих пор не могут отойти от шока, что четыре года назад германский кайзер Вильгельм с разбегу кинулся в русские объятья; а тут еще и Болгария, где у власти с самого ее освобождения находились проевропейски настроенные люди. С Германской империей – до той поры, пока жив кайзер Вильгельм – сделать ничего невозможно, а вот в Болгарию европейские политики вцепились мертвой хваткой. На Фердинанда давили по всем линиям, по каким только возможно: от дипломатической до семейной; да и сам князь, в отличие от большинства своих подданных, Россию не любил и не уважал, а только боялся огромности ее и непредсказуемости русского характера.

Отказ идти на поводу у русских планов закономерно вызвал недовольство Петербурга, но кто ж мог знать, что это недовольство тысячекратным эхом отзовется в самой Болгарии… И даже в полиции указания князя по отлову смутьянов и пресечению пророссийских настроений выполняли с огромной неохотой и спустя рукава. Ну где это видано, чтобы арестованные в Варне пророссийские прокламации, доставленные из Одессы на парусной шаланде, в ту же ночь исчезли с полицейского склада вещественных доказательств, после чего были все же использованы по первоначальному назначению – то есть с целью возбуждения ненависти народа к нему, правящему князю. Не хотелось даже думать о том, сколько работников его полиции, испытывающих прорусские симпатии, уже завербованы ГУГБ и только и ждут момента, когда опальному князю можно будет воткнуть нож в горло.

Но хуже всего для князя дела обстояли в болгарской армии. Кто же мог знать год назад, что предложенный императором Михаилом размен назначения прорусского военного министра Георги Вазова на поставки за полцены трехсот трехдюймовых пушек с боеприпасами и военную помощь отрядам ВМОРО в Западной Болгарии (Македонии) окажется тщательно замаскированной ловушкой. По иронии судьбы, падение предыдущего военного министра Михаила Савова было организовано как раз проевропейскими силами, обвинившими его в коррупции, а вот воспользовались этим русские, посадив на этот пост своего человека. Разумеется, пушки были поставлены безо всякого обмана – новенькие, еще в заводской смазке, как и снаряды к ним. Впрочем, при необходимости снаряды к ним можно купить во Франции, где на вооружении стоят пушки Шнейдера, копиями которых и являлись русские трехдюймовки. Помощь македонским повстанцам тоже пошла – как российским (и германским) оружием, так и добровольцами: и кадровыми офицерами, и разными сорвиголовами (которых хлебом не корми, дай поучаствовать в горячих делах).

Историческая справка: * Внутренняя македонско-одринская революционная организация (сокращённо ВМОРО; болг. Вътрешна македоно-одринска революционна организация) – национально-освободительная революционная организация, действовавшая в Македонии и Одринской Фракии в 1893–1919 годы.

Поставленные в Болгарию (и не только туда) трехдюймовые пушки оказались невостребованными русской армией, поскольку новый император и его советники высмеяли французскую концепцию «одно орудие – один снаряд», подразумевающую, что в армии должны иметь место только трехдюймовые пушки с шрапнельными снарядами. Это концепция в Петербурге назвали противопапуасской – в том смысле, что таким оружием можно воевать только с дикарями, и после этого русские принялись за свои эксперименты в области артиллерии, создав систему с пушками калибром в три, три с половиной и четыре дюйма и гаубицами пяти-, шести- и восьмидюймовых калибров. Впрочем, жизнеспособность той или иной концепции могла доказать только война, когда одна высокоразвитая европейская держава сцепится в драке с другой такой же высокоразвитой европейской державой.

Что касается помощи повстанцам ВМОРО, то раз она шла по большей части из России, используя Болгарию, как транзитную страну, то и слушали тамошние четники русских братушек значительно внимательнее, чем князя Фердинанда. Именно из России к борцам за единую Болгарию широким потоком шли новейшие германские винтовки, пулеметы (под немецкий же патрон), а также новейшие легкие мортиры, пригодные для переноски на руках по горным тропам. Благодаря этому оружию болгарские четники и в хвост и в гриву лупили как турецких аскеров, так и греческих македономахов, терроризирующих болгарское население. Но буде такое случится и Западная Болгария сбросит турецкое иго – то после таких коллизий местные (если перед ними будет выбор) скорее признают своим сюзереном русского императора Михаила, чем его, болгарского князя Фердинанда, которого они считают предателем дела борьбы за болгарскую свободу. Конечно, в голове у князя билась мыслишка, что сначала надо освободить (то есть присоединить) Западную Болгарию, а уж потом вешать разных там оппозиционеров – невзирая на то, прорусские они, прогреческие или протурецкие – но до этого было еще далеко.

Наличие в руководстве военного ведомства пророссийских офицеров в связи с возникшей неустойчивостью в государстве можно было считать смертельно опасным, но князь все никак не решался тронуть это осиное гнездо. Поддержка ВМОРО, борющейся за воссоединение Болгарии, была для болгар делом священным*, но такая поддержка как раз была обусловлена нахождением во главе военного ведомства определенных людей. Тронешь Вазова и его прорусскую камарилью – император Михаил тут же прекратит поставки оружия, а обвинят во всем как раз его, князя Фердинанда, как нарушившего условие русско-болгарского соглашения.

Примечание авторов: * В 1923 году нашей истории сверхпопулярный премьер Александр Страмболийский, который заключил с Югославией договор, подразумевающий отказ Болгарии от претензий на Македонию, мигом оказался свергнут болгарскими военными и после короткого суда расстрелян как государственный изменник.

Но как раз сегодня утром, когда адъютант Фердинанда и верный клеврет Запада генерал-майор Данаил Николаев с целью добавить решительности наконец окончательно накапал своему сюзерену на мозги, князь написал указ об отставке Вазова и о назначении военным министром того самого Данаила Николаева. С этим указом верный адъютант уехал в военное министерство, пообещав сделать телефонный звонок, но прошло уже несколько часов, а от него не было ни слуху, ни духу. Когда же князь Фердинанд сам взялся за телефонную трубку, чтобы вызвать телефонную станцию и потребовать соединить его с министерством, то выяснилось, что телефон в княжеском дворце неисправен. Предвещать это могло все что угодно, но, скорее всего, ничего хорошего.

И точно. За несколько минут до полудня, на бульваре Царя Освободителя, что пролегал прямо под окнами княжеского дворца, раздался мерный звук шагов марширующих солдат. Обитатели дворца прилипли носами к стеклам – и вскоре увидели марширующих солдат, перед которыми на коне ехал офицер. По алому цвету околышей фуражек, обшлагов, мундиров и погон, было видно, что это батальон 1-го Софийского полка, элитной части болгарской армии. Впрочем, в остальном болгарская форма повторяла форму русской армии, и неквалифицированному наблюдателю было сложно различить русских и болгарских солдат. Остановившись прямо напротив главного входа, солдаты сноровисто рассыпались в цепь, поставив у ноги винтовки с примкнутыми клинковыми* штыками. Второй батальон того же полка подошел по Московской улице, проходящей позади дворца – и вскоре обиталище болгарского князя оказалось полностью окружено солдатами. Лакей, выскочивший из дворца выяснить что происходит, услышал в свой адрес болгарский аналог рекомендации пройти по пешему эротическому маршруту – и благополучно ретировался, потому что ближайшие к нему солдаты взяли свои винтовки наизготовку для нанесения штыкового удара.

Историческая справка: * на вооружении болгарской армии стояли винтовки Манлихера австро-венгерского производства образцов 1886, 1888 и 1895 годов. Софийский полк, как элитный, вооружен самыми современными винтовками, по ТТХ не уступающими винтовке Мосина.

Пылающий гневом князь Фердинанд собрался было уже лично выйти и разобраться, что происходит, как внизу, на бульваре, раздался шум моторов сразу нескольких авто (для провинциальной в общем-то Софии вещь почти невероятная) – и от этого факта властелин Болгарии почти потерял дар речи. А минуту спустя (или около того) к княжескому дворцу подъехала колонна из двух представительских черных авто изготовления Русско-Балтийского завода и большого тентованного грузовика, того же производства, называющегося «Святогор» (князь был сведущ в технике и знал, с какого конца берутся за руль, хотя сам и не водил).

Дальше события понеслись сплошным потоком. Из кузова грузовика стали ловко выпрыгивать солдаты в пятнистой форме русских сил специального назначения, с короткими карабинами в руках, а из представительских авто вышли несколько важных господ в штатском или в генеральских чинах. Там был премьер-министр Александр Малинов, военный министр генерал Георги Вазов, русский посол господин Сементовский-Курилло, заместитель командира 1-й Софийской дивизии генерал-майор Стефан Тошев… Но наибольшее удивление князя Фердинанда вызвало появление одетого в штатский костюм русского адмирала Ларионова, известного ему по газетным публикациям, и его супруги, британской принцессы Виктории, дочери короля Эдуарда. Хотя какое тут может быть удивление… Даже последнему ослу должно быть понятно, что рано или поздно русский царь, известный повышенной суровостью и пониженной стеснительностью, выйдет из себя и прибегнет к такому незамысловатому приему как военный переворот, тем более что в этой игре у него на руках находятся сразу все козыри.

Тем временем офицер, командовавший подразделением русского спецназа, поздоровался за руку со своим болгарским коллегой, и после этого вся честная компания в сопровождении русских солдат направилась ко входу во дворец. Что самое печальное – караул на высоком крыльце, составленный из солдат 6-го полка «имени князя Фердинанда», пропустил этих людей без малейшей попытки сопротивления или хотя бы возражения, вследствие чего князю оставалось только подостойнее встретить свою судьбу. Если вспомнить, как пять лет назад сербы расправились со своим королем Александром Обреновичем и королевой Драгой – то, казалось, князя Фердинанда, княгиню Элеонору, нелюбимую и ненужную, а также скучившихся вокруг них детей ждала ужасная и жестокая смерть; но русские не сербы, а в свидетели убийств не берут дипломатов.

Князь и его ближние, мысленно приготовившись к мученической смерти, встретили незваных гостей стоя на главной лестнице, ведущей из вестибюля на второй этаж. Слуги, лакеи и прочие придворные при этом как-то потерялись, не желая путаться под ногами в столь исторический момент, и княжеское семейство осталось один на один со своей судьбой. Первым из числа вошедших вперед выступил премьер Александр Малинов – он прямо светился от осознания важности происходящего. Раскрыв кожаный бювар, который он прежде держал под мышкой, премьер-министр Болгарского княжества начал зачитывать ОЧЕНЬ ВАЖНУЮ БУМАГУ:

– Господин Фердинанд Саксен-Кобург-Готский. В связи с многочисленными фактами твоей изменнической деятельности, потакания нашим врагам и предательства национальных интересов Болгарского Государства Народное собрание постановило: отстранить тебя от власти и после проведения детронизации навсегда изгнать из болгарских пределов тебя и твою супругу, бывшую княгиню Элеонору, как утративших связь с нашей страной. При этом трон болгарского князя по наследству переходит к твоему сыну Борису, до совершеннолетия которого Болгарией будет управлять присутствующий здесь Регентский Совет, возглавляемый русским адмиралом Ларионовым, а его супруга и дочь британского короля принцесса Виктория обретает опеку над твоими детьми: Борисом, Кириллом, Евгенией и Надеждой до наступления их совершеннолетия. В случае же если твои дети возжелают вслед за тобой покинуть Болгарию, Регентский совет должен будет объявить болгарский трон вакантным и инициировать созыв Великого Народного Собрани, обязанного призвать в Болгарию нового монарха…

Неожиданно старший из сыновей бывшего князя, четырнадцатилетний Борис, резко отстранился от своего отца.

– Я остаюсь! – срывающимся на фальцет голосом выкрикнул он.

Фердинанд чисто машинально потянулся к сыну правой рукой с желанием схватить за ухо – и тогда тот бегом ссыпался по лестнице навстречу своей четвероюродной сестре*, британской принцессе Виктории. Следом за ним от разъяренного покрасневшего отца улепетнули и остальные дети…

Историческая справка: * прадед Бориса по прямой отцовской линии, Фердинанд Саксен-Кобург-Заафельдский, был младшим братом прадеда принцессы Виктории тоже по прямой отцовской линии герцога Эрнеста Саксен-Кобург-Готского.

– Я не держусь за власть, – еще раз выкрикнул Борис, остановившись у подножия лестницы и обернувшись, – но я болгарин, а не немец, и хочу служить своей стране, а не прозябать на чужбине! Будь что будет, но я никуда не поеду…

Тут надо сказать, что после смерти матери (девять лет назад*) детей Фердинанда воспитывала бабушка, Клементина Орлеанская, тоже скончавшаяся чуть более чем за год до описываемых событий. После этого прискорбного для Болгарии события (княгиня Клементина была знатной меценаткой и благотворительницей) дело воспитания детей болгарского князя было поручено наемным учителям, а сам Фердинанд от этого занятия благополучно отстранился, ибо ни черта в нем не понимал. Брак с Элеонорой Рейсс-Кёстрицской как раз и призван был добыть детям не наемную воспитательницу; но состоялся он совсем недавно и дети еще дичились новоявленной мачехи, при том, что откровенно боялись отца, называя жизнь с ним «тюрьмой». А вот адмирал Ларионов – почти сказочный герой, победивший врагов и возвеличивший свою державу. К тому же его супруга приходится им дальней родственницей, и она смотрит на них сейчас с одобряющей улыбкой, как смотрела когда-то матушка…

Примечание авторов: * Тут надо заметить, что князь Фердинанд свою первую жену откровенно заездил. Четверо детей за пять лет – это слишком часто, даже по меркам XIX века, с хорошей экологией и отсутствием телевизора. Николай Романов и тот размножался несколько медленнее – у него пятеро детей родилось в течение десяти лет.

Фердинанд с угрожающим видом сделал было несколько шагов вниз по лестнице вслед за детьми, но тут адмирал Ларионов поднял руку.

– Остановитесь, Фердинанд, – сказал он на хорошем немецком языке, – и ведите себя благоразумно, а иначе наши люди применят к вам силу. Вы представляете, какой позор вы переживете, если вас выведут из дворца избитым и с заломленными за спину руками, будто какого-то бандита?

Повинуясь жесту адмирала, спецназовцы, которые прежде стояли спокойно двумя группами по обе стороны от людей, называющих себя Регентским советом, тоже с угрожающим видом сделали шаг вперед, вынудив Фердинанда остановиться, а потом и сделать шаг назад.

– Хорошо, господин Ларионов… вы, русские, очень хорошо придумали… – сказал Фердинанд кипящим от злости голосом, – натравили на меня мой собственный народ, а теперь празднуете победу… Признаюсь, я был величайшим из дураков, когда назначал этого предателя, – кивок в сторону Георги Вазова, – военным министром, да и господин Малинов показал себя истинным демократом, с готовностью прислуживающим тому, кто в данный момент оказался сильнее…

– Генерал Вазов не предатель, – возразил Ларионов, – он всю жизнь служил не Баттенбергу, вам или кому-то еще, он служил Болгарии, как я служу России. То, что он совершил – в интересах всей страны. Поэтому он вправе присутствовать здесь, а вот ваше дальнейшее нахождение в этом дворце не соответствует национальным интересам Болгарии…

– Хорошо, хорошо, – Фердинанд отступил на пару шагов, – допустим, что я предатель, который оправдал надежд людей, призвавших меня на престол, а вы все безгрешные. Все может быть, в подлунном мире случается и не такое… Изгнание так изгнание. Но только скажите – как оно, это изгнание, будет осуществлено и сколько у меня времени для того, чтобы собраться к отъезду?

– Нисколько, – вместо Ларионова ответил все тот же генерал Вазов, – сейчас вы пойдете с русскими товарищами, сядете вместе с ними в авто, которое отвезет вас на вокзал. Там вы, опять же вместе с ними, сядете в специальный вагон поезда, следующего до Вены через Белград, и будете сидеть там тихо, пока не пересечете австрийскую границу. И после этого вы станете свободны как птица, за исключением возможности вернуться в Болгарию. Если все пройдет мирно, то это путешествие может оказаться для вас не лишенным приятности. В случае же если вы попробуете сопротивляться, события все равно будут разворачиваться примерно тем же путем, только в Австрию вас повезут связанным и одурманенным наркотиками, как сумасшедшего. Кстати, не пытайтесь прикинуться послушным, а потом попробовать в Сербии сбежать и попросить помощи у тамошней жандармерии. Знайте, что даже если это у вас и выйдет, то по большому счету все равно ничего не получится, так как у нас есть договоренность с наверняка известным вам господином Димитриевичем по прозвищу «Апис». Понимаете?

– Понимаю, – мрачно ответил Фердинанд и с независимым видом стал спускаться по лестнице с противоположной стороны относительно той, где стояли адмирал Ларионов, принцесса Виктория и его собственные дети.

– А вам, сударыня, – сказал Александр Малинов, задержавшейся вверху лестницы экс-княгине Элеоноре, – что, требуется особое приглашение?

– Но я тоже хочу остаться! – воскликнула та, – и с этим человеком меня больше ничего не связывает.

– Сожалею, сударыня, – сказал Александр Малинов, пожимая плечами, – но когда вы выходили замуж за этого человека (Фердинанда), то перед лицом Господа Нашего пообещали быть с ним всегда, и в радости и в горести. Поэтому мы не можем поступить иначе и не отправить вас вслед за супругом. С Болгарией вас ничего не связывает, и Болгарию с вами тоже.

– Да! – с горечью выкрикнула экс-княгиня, – возможно, все так! Но что тогда связывает с Болгарией этих господ, которых вы призвали на наше место? Почему вас, болгар, так тянет к этим диким русским, в то время когда вам протягивает руки сама просвещенная Европа?

– Тьфу ты, – сказал доселе молчавший генерал Тошев, – вопросы она задает, курва. Тридцать лет назад не европейцы, а русские пришли к нам на помощь, когда нас истребляли турки; это они объявили войну нашим угнетателям, разгромили их и дали нам свободу. Они, а не немцы! А когда к нам протянула руки Европа, то она нас ограбила, отняла у нас две трети территории и снова поставила в зависимость от султана. Вы думаете, мы этого не помним? Нет, мы все помним, и поэтому идите молча куда вам сказали, а не то будет еще хуже. Проведем по улицам как двух обезьян на цепи – чтобы люди могли плевать и кидать в вас всякую дрянь… Мы, болгары, люди не злые, но вы нас довели…

Германская «Берлинер тагенблат»: «Адмирал Ларионов – регент Болгарии. Кто первым на Балканах нажмет на курок?».

Французская «Эко де Пари»: «Длинные руки царя Михаила дотянулись до Болгарии. Господи, спаси князя Фердинанда!».

Британская «Таймс»: «Ужасное преступление. Родственник британской королевской семьи в результате заговора отстранен от власти.»

Российская «Русские ведомости»: «Император Михаил шлет приветствие новому болгарскому князю и обещает его стране свою всемерную поддержку.»

Болгарская «Державен Вестник»: «Князь Фердинанд детронизирован. Да здраствует князь Борис III.»

Болгарская «Земледельческо знамя»: «Дружба с Россией принесет нам невиданное процветание.»

Болгарская «Камбана»: «Отставка князя Фердинанда. Изменник получил по заслугам.»

Болгарская «Болгарска армия»: «Военный союз с Россией – залог нашей силы.»