Часть 27

С того момента, когда император Михаил сделал инженеру Гаккелю предложение, от которого тот не мог отказаться ни при каких обстоятельствах, прошло три года, девять месяцев и три дня. Да, тот день, когда он перестал принадлежать сам себе, став винтиком в огромной и хорошо смазанной государственной машине, Яков Модестович запомнил на всю жизнь. Теперь от него, как и от всякого другого, надрывающегося на госслужбе, требовали только результатов. Ничего личного – только дело. Россия в кратчайшие сроки должна обзавестись как собственной авиацией, так и авиастроительной школой. От Гаккеля требовали все и сразу. Стране требовался учебный планер, который прощал бы обучаемому самые грубые ошибки и даже в случае аварии не убивал бы его насмерть. Для тех, кто освоит планер, был нужен учебно-демонстрационный самолет, который можно было бы показывать широкой публике и использовать для обучения моторным полетам. И, наконец, для практического применения была необходима легкая маневренная машина, чтобы использовать ее для разведки и для непосредственного воздействия на солдат противника путем обстрела из пулеметов и сбрасывания на вражеские головы легких бомб.

Впрочем, в какой-то мере быть таким винтиком было даже приятно. Во-первых – во всем, что касалось его работы, Якову Модестовичу немедленно шли навстречу, по первому требованию предоставляя финансирование и доставляя даже самые экзотические материалы – вроде бальсовой древесины и листового алюминия. Ну и денежное содержание тоже было вполне приличным и позволяло не думать о прозе жизни, а вместо этого целиком сосредоточиться на работе. Во-вторых – с ним без проблем делились секретной технической информацией из будущего. Никто в мире не знает, как строить настоящие самолеты, а Якову Модестовичу это ведомо. Потомки поделились с ним всеми необходимыми знаниями, чтобы он мог «забежать» вперед лет на двадцать-двадцать пять. Выпуск самолетов-бипланов дерево-полотняной конструкции, с каркасом из тонкостенных стальных труб промышленность начала двадцатого века может освоить довольно легко. Материалы самые простые: тонкостенные стальные трубки, перкаль, лак, столярный клей, арборит (фанера), тщательно отобранные и высушенные сосновые и березовые рейки и доски, в качестве экзотики бальсовая древесина, рисовая бумага и бамбук.

Уже месяца через четыре изучения чертежей (то есть где-то к концу февраля 1905 года) Гаккелю удалось решить проблему учебного планера. Легкий планер-биплан, сделанный из бамбуковых реек, полотна, клея и небольшого количества арборита, был прост в управлении, весил всего двести пятьдесят фунтов и взлетал даже при буксировке пароконной бричкой. Аналогичной была и конструкция легкого самолета с толкающим винтом, оснащенного переделанным под воздушное охлаждение автомобильным двигателем Луцкого. При этом корпус и цилиндры модернизированного двигателя «обросли» медными ребристыми рубашками для сброса тепла, охлаждающий эффект которых был усилен применением воздушно-капельного орошения. Таким образом, Гаккелю удалось избавиться от массивного радиатора, дополнительно создающего значительное лобовое сопротивления. Но время безаварийной работы мотора сократилось до четверти часа, то есть до того момента пока в специальном баке не закончится предназначенная к распылению вода. Единственным недостатком такой конструкции было то, что из-за малой мощности мотора этому аэроплану для взлета тоже требовался стартовый ускоритель в виде упряжки лошадей. А вот с главной задачей дело застопорилось.

Правда, уже тогда Гаккель мог собрать аэроплан типа И-5 буквально с закрытыми глазами. А большего и не надо. Такая конструкция для местных условий – верх совершенства. Потом, правда придется немного повозиться с доводкой – и все. Вопрос был в другом. Для самолета такого типа на тот момент не было двигателя. То есть абсолютно. То, что конструкторское бюро Луцкого выпустило под названием «шестицилиндровый бензиновый авиадвигатель», иначе как издевательством над авиаконструктором и не назовешь. Тяжеленная шестицилиндровая рядная бандура выдавала мощность в сто двадцать лошадиных сил и весила при этом больше шестисот фунтов – и это без радиаторов и запаса воды, а если взять все в сборе, то вес зашкалит за тысячу фунтов. В какой, простите, аэроплан можно впихнуть такую громадину, и нужна ли она там, при столь небольшой мощности? Шестицилиндровый двигатель Луцкого в силу своей значительной надежности наилучшим образом подходил для дирижаблей, мотодрезин, морских катеров, тяжелых грузовиков с гусеничным приводом и, может быть, для тяжелых многодвигательных кораблей (о которых Гаккель тоже читал), но никак не для легких самолетов.

Не получив искомого Яков Модестович засел за расчеты. В одной из книжек, переданных ему полковником Хмелевым, он вычитал о так называемом «жизненном уравнении» – то есть правиле о том, какую долю веса в готовом самолете должен занимать планер, какую – двигатель, какую – запас топлива, пилот и полезная нагрузка, в том числе и вооружение. Так вот, по этой схеме получалось, что настоящий авиационный двигатель, по мощности равный двигателю господина Луцкого, должен весить в три раза меньше или выдавать в три раза большую мощность. Последнее предпочтительнее. По тем же расчетам выходило, что сверхлегкий планер самолета с помощью японского бамбука, колумбийской бальсы и русского полотна под двигатель мощностью в сто двадцать лошадиных сил и весом в триста пятьдесят фунтов сделать вполне удастся, да только о приличной полезной нагрузке, скорости и запасе топлива мечтать не придется. Уровень середины десятых годов, господа, а никак не начала тридцатых. И хотя этот самолет за счет более совершенной аэродинамики все же будет иметь определенные преимущества перед описанными в книгах самолетами того периода, но ведь и такого двигателя в распоряжении Гаккеля просто нет. Относительно легких и в то же время мощных звездообразных двигателей воздушного охлаждения вообще еще не существует в природе, так как, предназначенные летать, а не ползать, родиться им предстояло вместе с массовой авиацией, которой еще нет.

Но, выяснив это неприятное обстоятельство, Яков Модестович не отчаялся. В отличие от более поздних своих коллег, он был инженером-конструктором широкого профиля, способным с равным успехом заниматься прокладкой линий ЛЭП, преподавать в Электротехническом Институте (что он продолжал делать, даже перейдя на стезю авиастроителя), проектировать и строить трамвайную линию, а потом, перейдя на стезю железнодорожника, спроектировал первый в России тепловоз. Поэтому он решил сам спроектировать нужный ему двигатель. Ну то есть не совсем сам: в качестве подсобной инженерной силы Яков Модестович планировал использовать своих студентов-электротехников. Но сначала он написал докладную записку государю-императору Михаилу Александровичу, прося выделить необходимое для этой работы финансирование, ибо моторный отдел РБВЗ не занимается звездообразными двигателями воздушного охлаждения. Рядные двигатели водяного охлаждения, возлюбленные господином Луцким, пользуются изрядным спросом, и все его время уходит на их совершенствование и устранение детских болезней. А такой двигатель нужен, потому что без него дальнейшее развитие авиации немыслимо. Вскоре данная докладная записка вернулась к своему автору, а в левом верхнем углу ее красным карандашом было начертано «Быть посему. Михаил.» К бумагам прилагался чек на пятьдесят тысяч рублей и собственноручная записка с пожеланием скорейшего успеха. Было это летом 1906 года; господина Щетинина к тому времени напрочь сдули ветры перемен, и поэтому господин Гаккель общался со всеми инстанциями самостоятельно. А что касается господина Щетинина, то этому темному крепостнику, помимо любви к авиации знаменитому своей ненавистью к крестьянству, не понравилась социалистическая политика императора Михаила, и поэтому он впутался в заговор, а когда тот оказался раскрыт, то предпочел удалиться из России куда подальше, вместо того чтобы явиться в ГУГБ с повинной и отсидеть что положено. В итоге этот персонаж, как и в нашем прошлом, добежал-таки до окрестностей Монтевидео, только случилось это на десять лет раньше. Да и организатор из него оказался так себе; и он больше торопил и трепал Гаккелю нервы, чем реально помогал организовывать работу. Доля Щетинина в совместном предприятии была конфискована решением суда и в итоге перешла к РБВЗ, а бывшая авиафабрика Щетинина стала самолетным отделом этого быстро растущего концерна.

Первым делом Гаккель, собрав свои молодые дарования и пригласив технических консультантов из будущего, определился с тем, какой двигатель они будут проектировать – ротативный или, так сказать, классический.

– Ротативный двигатель, – сказал технический специалист с «Адмирала Кузнецова» лейтенант Голошеев, – имел смысл только в случае применения толкающего винта, не создающего интенсивного обдува мотора потоком воздуха, и нежелания связываться с громоздким и тяжелым двигателем водяного охлаждения. Тогда вращающиеся вместе с винтом цилиндры сами создавали себе охлаждение и решали эту проблему. В остальном ротативный двигатель состоит из сплошных минусов. За счет гироскопического эффекта, создаваемого массивными вращающимися цилиндрами, он ухудшает маневренность самолета. Из-за невозможности организовать правильную подачу бензовоздушной смеси и смазку вращающихся цилиндров ротативный двигатель настроен только на работу на максимальных оборотах, а масло в буквальном смысле приходится впрыскивать в топливовоздушную смесь в расчете что то, что если не сгорит при вспышке, так сработает как смазка. В результате двигатель буквально пожирает топливо и масло, а несгоревшие остатки летят брызгами во все стороны. Этот двигатель невозможно форсировать, ибо с увеличением его оборотов резко увеличивается момент инерции и воздушное сопротивление вращающимся цилиндрам…

– Хватит, Петр Васильевич, – сказал Гаккель, – мы вас поняли. Вы рекомендуете нам взять за основу схему одного из самых простых звездчатых двигателей и попробовать реализовать ее самостоятельно?

Лейтенант Голошеев пожал плечами.

– Да я, собственно, – сказал он, – спец по совсем другим системам, но в общем-то вы правы. Выбор прототипов, собственно, не велик. Если хотите получить совсем легкий двигатель при такой же мощности, как у двигателя Луцкого, то берите за основу пятицилиндровый мотор М-11. А если при том же весе вы желаете получить втрое большую мощность, то вам нужен девятицилиндровый М-22. За что-то вроде М-25 я вам сразу браться не советую, потому что он не только сложнее, но и требует для себя высокооктанового бензина, а с этим тут дело пока плохо. У меня все, потому что в практических вопросах я плаваю так же, как и ваши юные гении. Надо начать работу, а там поглядим.

После короткой, но бурной дискуссии молодые гении решили разбиться на две группы и делать сразу оба двигателя. С этого дня у Якова Модестовича больше не было ни одной свободной минуты. Сделать копии двух авиадвигателей не по образцам и даже не по чертежам, а всего лишь по принципиальным эскизам было не просто сложно, а очень сложно. Правда, свою роль сыграло и особое положение первого авиационного КБ. Первый, еще экспериментальный, алюминий с только что запущенного Тихвинского завода весной седьмого года поступил именно к Гаккелю. Этот крылатый металл был необходим, собственно, не для постройки самого самолета (такие конструкции были еще преждевременны), а для отливки деталей авиадвигателя. Применение алюминия не только облегчало мотор, но и улучшало теплоотдачу при воздушном охлаждении. Параллельно с двигателями проектировались и два одномоторных самолета. В одном из них – двухместном биплане, названном учебным – знающий человек непременно определил бы родство со знаменитым в другой истории У-2, а другой был точной копией не столь известного И-5, выглядевшего как помесь «кукурузника» с «ишаком».

Осенью седьмого года сначала учебный, а потом и боевой самолеты, наконец, поднялись на крыло, после чего началось их «мелкосерийное» производство. При этом обе этих модели считались секретными, потому испытания проходили на аэродроме в Лодейном поле, а все выпущенные машины сразу отправлялись подальше от посторонних глаз в Оренбургские степи, где был организован первый в Российской империи учебный центр по подготовке военных летчиков. Именно там, на основе учебного центра, начал формироваться первый русский авиаполк, включавший в себя две истребительно-бомбардировочные эскадрильи и одну разведывательную.

Тарахтящие уродцы с конским стартом при этом остались только в Петербургской авиашколе, где на них за деньги колбасились всякие бездельники, а агенты (шпионы) всех существующих в мире держав, покачивая головами, укоризненно говорили, что эти русские настолько тупые, что не могут ничего перенять даже у своих собственных потомков. Вон, во Франции Сантос Дюмон летает на своем 14-бис; при этом взлет его аппарата происходит только за счет силы собственного мотора. А тут, поглядите вы – лошади… У-ха-ха-ха! Впрочем, и император Михаил, и прочие причастные к российской авиации лица относились к этому гусиному гоготанию спокойно. Время удивлять (кое-кого очень неприятно) еще придет, а пока пусть забавляются. Хорошо смеется только тот, кто будет смеяться последним.

В то же самое время, попутно с обучением в оренбургских степях (вот где места для тренировок) для самолетов разрабатывалось новое вооружение, отрабатывалась тактика боевого применения, молодые офицеры, у большинства из которых только начали пробиваться усы, учились… нет, не боям в воздухе (ибо не с кем там было еще воевать, разве что с дирижаблями), а ведению разведки и атакам наземных целей. В основном это была разведка, прицельное бомбометание полупудовыми бомбами (в том числе и в ночное время), обстрел воинских частей на марше из пулеметов, а также уничтожение привязных аэростатов противника, корректирующих артиллерийский огонь.

А там недалеко и до дирижаблей, которых, слава богу, ни у Турции, ни у Австро-Венгрии пока нет, а единственный британский дирижабль с ужасной помпой разбился в первом же полете полгода назад. Что касается тех дирижаблей, которые по заказу царя Михаила построил граф Цеппелин, то все они эксплуатировались в труднодоступной части России на северах, обслуживая секретный алмазный проект, а потому глаз почтеннейшей публике особо не мозолили. Ставка при проектировании этих дирижаблей делалась на надежность; отсюда применение тяжелых, относительно маломощных, но неубиваемых двигателей Луцкого, а также заполнение пространства между газовыми баллонами и внешней оболочкой охлажденными выхлопными газами двигателей, что уже несколько раз спасало их от серьезных проблем.

Впрочем, Яков Модестович Гаккель и вовсе не знал о существовании алмазного проекта, хотя про дирижабли кое-что краем уха слышал. Ну не восхищали его эти летающие зажигалки, рабы малейшей искры и более-менее сильного ветра. Чуть что не так, и все, пишите письма. Самолеты, или как говорят некоторые, аэропланы, все же не так зависимы от превратности стихий. Единственное преимущество накачанных газом баллонов – это возможность сутками находиться в воздухе, пересекая огромные пространства, где никаких дорог нет и никогда не было, и даже направления не очень актуальны, потому что зависят от конфигурации горных хребтов и долин рек. Поэтому, как и прочие более-менее осведомленные лица, он предполагал, что дирижабли производят географические исследования и метеорологические наблюдения в таких местах, куда проникать обычным путем еще опасней.

Именно благодаря этим особенностям любимых детищ графа Цеппелина еще в полевой сезон тысяча девятьсот пятого года были обнаружены и картографированы открытые россыпи в долинах якутских рек, где алмазы в летнее время можно мыть как золотой песок на Клондайке. Уже два года после каждого летнего сезона в Петербург привозят по нескольку опечатанных ящиков, которые сразу поступают в министерство финансов для оценки и последующего сбыта по всему миру. Впрочем, россыпи – это ерунда, и сейчас горные инженеры уже примерялись к кимберлитовым трубкам на предмет того, чтобы организовать на них постоянный круглогодичный рудник. А алмазы – не просто красивые прозрачные камешки, это возможность снизить налоговый гнет на российского мужика, закупить в Германии и других странах еще оборудования для новых заводов и электростанций, нанять остро не хватающих Российской империи специалистов, и осуществить в дружественных и не очень странах дипломатические демарши.

Впрочем, к господину Гаккелю алмазная программа имела отношение только тем боком, что в значительной степени именно по ее результатам осуществлялось финансирование авиационного проекта, строились арборитовые, алюминиевые, а также моторо и самолетостроительные заводы, закупался в Бразилии натуральный каучук и проводились исследования по синтезу синтетической его разновидности. Пусть и дальше строит аэропланы и воспитывает учеников – как тех, что оставили след в нашей истории, так и тех, которые нашли себя в авиа- или моторостроении в силу обстоятельств, сложившихся только в этом мире. Чем больше, тем лучше. Работы хватит всем.

Четыре года назад сборная русская эскадра под командованием адмирала Макарова грудью встала в проливе Эресунн, оберегая древнюю датскую столицу от вторжения британской армады и повторения злодеяния столетней давности, когда в сентябре 1807 года эскадра адмирала Джеймса Гамьбье подвергла город ужасающей трехдневной бомбардировке. Тогда в Копенгагене погибло более двух тысяч жителей, от зажигательных снарядов и попаданий ракет Конгрива занялись обширные пожары, было разрушено каждое третье здание.

И вот, чтобы предотвратить повторение подобного ужаса, в марте 1904 года на защиту Датской столицы встали моряки русского Балтийского флота. Поскольку лучшие силы России к тому моменту находились на Дальнем Востоке, где сражались с Японией, русский Балтийский флот по большей части состоял из старых кораблей, чуть ли не ровесников русско-турецкой войны, моряки которых не могли рассчитывать в бою ни на что, кроме славной героической смерти. Правда, в тот раз все обошлось. Поддержать русских в скором времени пришли германские моряки, а дела на Дальнем Востоке пошли не так, как рассчитывали в Лондоне, поэтому и британский флот отказался от авантюры, которая могла привести Великобританию к войне с Русско-германской коалицией.

И теперь с городской набережной снова видны боевые корабли под Андреевскими флагами. Только теперь город посетила русская эскадра, составленная из самых новых и смертоносных кораблей русского флота. Покрытые пятнистой камуфлированной раскраской, они выглядят как хищники, готовые к стремительному прыжку. В этот по-весеннему теплый и солнечный воскресный день тысячи копенгагенцев вышли на набережные поглазеть на дружественные русские корабли. И как тут не вспомнить о том, что ныне царствующий русский император Михаил приходится королю Фредерику VIII родным племянником, а его матушка, в девичестве датская принцесса Дагмара, немало сделала для того, чтобы ее родине тоже чего-нибудь перепало от русских щедрот. Вот и сейчас датский король готовится подняться на борт русских кораблей с официальным визитом, что бы поприветствовать храбрых моряков дружественной и даже отчасти родственной ему державы.

Когда год назад в Европе в очередной раз грянул экономический кризис, очень много датчан в поисках лучшей доли уехали по оргнабору в далекую Россию. Кто-то покинул Родину ненадолго, только осмотреться и подзаработать денежек по контракту с русскими заводами, задыхающимися от жестокого кадрового голода, а кто и навсегда, польстившись на предложенные русским правительством сто жирных дальневосточных гектаров или на высокооплачиваемую инженерную должность на государственном заводе, где в перспективе необходимо иметь российское подданство. Впрочем, и многие из тех, кто уехал, казалось бы, временно, теперь суетятся, перевозят на новое жительство семьи, а также зазывают к себе прочих родных и знакомых – уж очень сильный контраст составляют Санкт-Петербург, бурлящий и клокочущий подобно забытому на огне котлу, и тихая, как подернутая тиной заводь, старушка Европа. Вот и сейчас многие задумались, а не пора и им пойти в российское посольство и оставить заявку на переселение. Российская империя – огромная страна, и места там хватит всем.

Но русский отряд пришел сюда не прямо из Гельсингфорса. По пути на траверзе острова Борнхольм он встретился с дружественной германской эскадрой. На борту одного из ее кораблей находился сам кайзер Вильгельм, решивший взглянуть на новые большие игрушки его возлюбленного брата и союзника императора Михаила. Однажды, во время одного из визитов в Санкт-Петербург, Михаил сводил своего дядюшку на «Измаил», стоявший тогда у достроечной стенки «Новой адмиралтейской верфи». Как раз в присутствии их Величеств сверхмощный портовый кран опускал на законное место на полубаке полностью собранную в цеху башню главного калибра. Величественное и впечатляющее зрелище, хотя, конечно, недостроенный «Измаил» – это совсем не то же самое, как тот же крейсер в боевой раскраске в компании двух своих систершипов, на полной скорости режущий гладь балтийских вод.

У старого греховодника по части любви к большим мужским игрушкам даже сердце перехватило от острого чувства зависти – мол, у его племянника игрушка уже на ходу и даже пущена в ход, а его собственная только что спущена на воду и как раз сейчас стоит у достроечной стенки в Вильгельмсхафене. Единственное, что утешало германского монарха – то, что его «Мольтке», когда будет полностью готов, превысит «Измаил по водоизмещению в два раза, а по весу залпа в четыре с половиной. Воистину уничтожающая мощь – с ее дороги должны будут убираться корабли державы, по неразумию называющей себя «Владычицей морей». А русский пес в это время сможет больно цапнуть зазнавшуюся дамочку за зад, показав, что за роскошными юбками из парчи и бархата скрываются дряблые ляжки и несвежие панталоны.

Осмотрев в сопровождении свиты и адмирала фон Эссена новейший русский крейсер, кайзер не упустил случая толкнуть перед окружающими очередную трескучую речь, своим острием направленную против британской гегемонии на море, и прославляющую фройндшафт, русско-германское боевое братство. Правда, примеры для этой речи Вильгельму приходилось черпать либо в битве при Формозе, либо в совсем уже далеких временах наполеоновских войн, когда и Германии еще никакой не было, а был такой винегрет с грибами, что и подумать-то было страшно. Короли и владетельные герцоги в те ужасные годы буквально сидели друг у друга на голове, а германские (тогда – прусские) войска проигрывали французской армии одно сражение за другим. И прусским королям приходилось либо признавать поражение (в надежде, что в следующий раз получится лучше), либо звать на помощь русских.

Последнее тоже не всегда помогало, ибо русскими солдатами опять же командовали тупенькие австрийские и прусские генералы, поскольку проевропейски настроенный император Александр Первый в большинстве случаев шел на поводу у своих так называемых союзников. И только когда армия Наполеона свернула себе шею в России, дела у пруссаков пошли на лад и они смогли освободить свою территорию от французской оккупации. Но об этом кайзер, конечно, умалчивал, больше напирая на тот момент, когда объединенная прусско-русская армия вошла в Париж и добила раненого французского льва в его логове. Впрочем, не стоит на него обижаться: вот такой уж он был человек – эмоциональный и импульсивный, ради красного словца всегда готовый погрешить перед истиной. Представьте себе Жириновского в прусском мундире, загнутыми вверх усами и в лакированной каске с пикой – и вы получите о кайзере полное представление.

Уже на следующий день эту громкую во всех отношениях речь напечатали все германские газеты, прокомментировав своими редакционными материалами и тем самым доведя это произведение пропагандистского искусства до совершенства. Ну что поделать – не один кайзер жаждал новых колоний, были и другие деятели, думающие, что мышеловка с сыром гораздо лучше мышеловки без оного. И если до этого момента у кого-то были хоть какие-то сомнения, то теперь все в Европе пришли к убеждению, что главной целью императора Михаила (со слов кайзера Вильгельма) является война с Британской империей, с последующим ее разгромом и раздиранием на части. На самом деле ничего подобного между двумя монархами не обговаривалось, и у кайзера Вильгельма не было никакого права совершать подобные демарши; однако пук в лужу экспромтом получился знатный. И круги, во все стороны расходящиеся от пузырей, и ядреный запах вчерашних несвежих сосисок с кислой капустой удались на славу. И обижаться на кайзера Вильгельма за эту неожиданную выходку было бессмысленно. Такой уж он был человек.

Но в Лондоне этого германского казарменного юмора не поняли, а потому встревожились и забегали как муравьи перед дождем. При этом больше всего суетились отнюдь не профессионалы из Адмиралтейства – те как раз понимали, что войны не начинаются с громких речей, и что если нет признаков мобилизации континентальных армий и флотов, то надо сидеть на попе ровно, пить свои пятичасовой чай и внимательно наблюдать за ситуацией. Если такие выступления повторятся, то войну следует ожидать в среднесрочной перспективе, а если это повторение будет сопровождаться непосредственной мобилизацией флотов и армий, то военная гроза грянет совсем скоро. Но пока такой подготовки нет и в помине, а значит, беспокоиться не о чем. Не война это, а лишь учебный поход, очередная проверка боеготовности, которую император Михаил устроил только что принятым в казну трем единицам своего флота (транспорты снабжения, даже вооруженные и несущие Андреевский флаг, не считаются).

Шум подняли разного рода журналисты и общественно-политические деятели, депутаты парламента и те, кого в двадцать первом веке называют политологами – одним словом, властители умов, не имеющие мозгов в собственных головах. Им, пережившим панику девятьсот четвертого года и основательно испачкавшим при этом свои панталоны, казалось странным, отчего правительство ведет себя столь флегматично и не приказывает мобилизовать и выдвинуть к Датским проливам весь наличный Флот Канала – ведь русские и боши проводят на Балтике совместные морские маневры, а это само по себе уже «ужас, ужас, ужас».

И этот «ужас, ужас, ужас», педалируемый газетами либерального толка, мешался с официальной точкой зрения: «спокойствие, только спокойствие», отчего в мозгах у англичан случилось ужасная какофония. А тем временем, пока британская пресса закатывала истерики и контристерики, целых три дня в окрестностях датского острова Борнхольм грохотали артиллерийские залпы и маневрировали эскадры. Таким образом русские и германские морские артиллеристы превращали в щепки учебные мишени, ну а попутно первые демонстрировали вторым чудодейственную силу систем центральной наводки, а механики показывали яростную мощь двигателей Тринклера, способных выдернуть корабль из самой гибельной ситуации.

А какой был восторг у кайзера Вильгельма, когда его на полном ходу прокатили на «Измаиле»! Один приказ адмирала Эссена – и русский отряд, только что двигавшийся на экономичном ходу, всего за несколько минут развил скорость в тридцать два узла и легко ушел от сопровождающих его германских крейсеров. Тяжелый ровный гул двигателей Тринклера, приглушенно вырывающийся из-под палубы, форштевень, подобно ножу режущий волны напополам, корма рейдера, севшая во вспененную воду по самую палубу и длинная мутная полоса кильватерного следа позади… Потом этот восторг перепечатали германские газеты, и уже через сутки он отозвался новой истерикой на Туманном Альбионе. Вот так, без малейшего участия российской пропаганды, рейдерской бригаде адмирала Эссена была создана специфическая слава будущего жупела британской империи. И ведь его корабли никого не трогали, всего лишь переходили на новое место службы, попутно устроив учения с дружественным германским флотом.

Но все когда-нибудь кончается, закончились и русско-германские учения. Отгремели залпы, осела взбаламученная вода, кайзер Вильгельм отбыл к себе в Данциг, а русские корабли двинулись дальше, к Датским проливам, где они, несомненно, должны были попасться на глаза британским шпионам. Визит в Копенгаген – это еще не криминал, тем более что датские Глюксбурги, как уже говорилось ранее, приходятся ближайшей родней правящим в России Романовым. Бог его знает – может, после официального визита на флагман отряда короля и кронпринца русские корабли развернутся на шестнадцать румбов и вернутся на Балтику? А иначе что им еще тут делать, ведь, судя по вымпелам, никого из официальных лиц или представителей семейства Романовых на их борту не имеется…

Не развернулись. Едва катер с датскими официальными лицами, засвидетельствовавшими свое почтение русскому флагу, отошел от борта «Измаила», тот выбрал якоря и, набирая ход, двинулся на запад, в направлении пролива Каттегат, а за ним последовал и остальные русские корабли. Впереди у отряда фон Эссена были Северное море и Атлантический океан.

Император Всероссийский Михаил II;

Командующий особой эскадрой вице-адмирал Виктор Сергеевич Ларионов.

За стенами Зимнего дворца тихо сгущается промозглый петербургский вечер. Но здесь, в Готической библиотеке, тепло и светло, в камине с тихим треском сгорают буковые дрова, а хозяин земли русской и его гость сидят в креслах и смакуют благородный армянский коньяк (любимый напиток Черчилля), залитый в бочки еще в год победы над Турцией. Тот же год, по странному совпадению, стал и годом рождения императора Михаила. Хотя что тут странного? Вернулся цесаревич Александр Александрович (будущий император Александр Третий) с Болгарского фронта после девятимесячного отсутствия – и сразу шасть в спальню к жене – отдавать накопившиеся супружеские долги; а еще через девять месяцев в люльке уже пищал сын, названный по имени главного небесного воителя архангела Михаила.

Но впрочем, в данный момент это не имеет никакого значения. Адмирал Ларионов попросил императора Михаила о срочной аудиенции, потому что у него появилась информация чрезвычайно важного значения. Император был заинтригован. Еще утром такой информации не было, и вдруг к вечеру она появилась. Чтобы бы это могло быть, и почему это нечто «чрезвычайно важное» прошло мимо официальных каналов (иначе бы ему давно доложили), но стало известно адмиралу Ларионову? С учетом того, что адмирал был женат ни много ни мало на дочери британского короля, эта информация, поступившая по частным семейным каналам, прямо или косвенно могла касаться только отношений России с Великобританией. Чего такого папа мог написать дочке, что ее муж потом сломя голову помчался на доклад к своему императору?

В последнее время адмирал немного отошел от дел, лишь время от времени работая в МТК с адмиралом Григоровичем; да это и неудивительно, ведь особая эскадра для экономии ресурса машин в основном содержалась в резерве на сокращенных штатах, лишь время от времени проворачивая механизмы. Если большая война (с Британией) случится в ближайшие десять лет, то особая эскадра еще раз выйдет в мое, на свой последний и решительный бой, расстрелять остаток боекомплекта из будущего. И после этого ее корабли, те, что уцелеют, будут пригодны только в качестве музейных экспонатов или технических пособий. Одним словом, решил император, адмирала надо звать и немедленно. В любом случае, даже если его информация будет не столь важной, можно будет обменяться с ним мнениями о разных моментах местной российской жизни. Это Ники требовал ото всех, чтобы его «не заслоняли», а император Михаил, несмотря на то, что решения он принимает полностью самостоятельно, сначала стремится взглянуть на проблему с различных точек, используя для этого людей, которые заслуженно пользуются его уважением. И адмирал Ларионов – один из них.

Адмирал с супругой приехали во дворец на белом бронированном Руссо-Балте последней модели. У этой машины уже были все черты статусного автомобиля из будущего. Обтекаемые, чуть рубленые формы, толстые рубчатые шины с дисками вместо велосипедных спиц, пневматические колеса и эллиптические рессоры, обеспечивающие плавность хода. Благодаря развитому глушителю мотор не тарахтел как у бензокосилки, а негромко и солидно урчал. Бронекорпус и бронестекла в упор держали пули из нагана и браунинга, и со ста метров – пули из винтовки Мосина. Такая жизнь у высокопоставленных выходцев из будущего, ведь полной гарантии от покушений не сможет дать даже запущенная на всю мощь мясорубка ГУГБ. А людей, желающих отправить адмирала к праотцам, предостаточно, ведь он поломал столько планов и пустил под откос столько уже состоявшихся карьер… Правые и левые, эсеры-максималисты, американские и британские иудеобанкиры, австро-венгерские, британские и французские спецслужбы, финские, польские, украинские, кавказские и прочие националисты, японские реваншисты, а также другие заинтересованные лица могли быть заказчиками убийства таинственного адмирала. Правда, сделать это было не так просто. Невский проспект, вдоль которого чаще всего передвигался адмирал Ларионов и другие высокопоставленные лица, давно контролировался не обычными городовыми, а агентами ГУГБ с подготовкой контртеррористического спецназа. Они носили ту же форму, что и обычные городовые, имели на вооружении (для вида) те же револьверы Смита и Вессона и сабли-селедки. И в то же время они владели искусством скоротечных огневых контактов в городских условиях, для чего были оснащены двумя браунингами образца четвертого года, скрытыми в потайных кобурах. Случись в зоне их ответственности развертывание террор-группы по образцу того, как в нашей реальности эсеры убивали министра Плеве или Великого князя Сергея Александровича – и террористы, раскинув мозгами по мостовой, были бы премного удивлены… Но это так, к слову.

Прибыв в Зимний дворец, Ларионовы разделились. Виктория Эдуардовна направилась в покои императрицы Марии Владимировны – поболтать о своем, о женском; а ее супруг-адмирал поднялся к императору в Готическую библиотеку. А там уже была готова означенная мизансцена.

– Ну что же, Виктор Сергеевич, – произнес император после длительного молчания, – слушаю вас…

– Дело в том, Михаил, – задумчиво ответил адмирал, – что сегодня днем моей супруге доставили письмо от ее родителя, короля Великобритании Эдуарда Седьмого, в семейном и дружеском кругу прозываемым просто Берти. Весьма прелюбопытное письмо, в корне меняющее наше представление о сути некоторых вещей…

– Да, Виктор Сергеевич, – кивнул император, – когда вы срочно запросили меня о встрече, я так и подумал. Оставался, конечно, небольшой шанс, что вы получили весточку из своего мира, но он очень небольшой, примерно вот такой, – и император показал нечто с половину последней фаланги мизинца.

– Да, Михаил, – подтвердил адмирал Ларионов, – шанс получить весточку из нашего родного мира и отправить ответ – он даже не ничтожный, а просто никакой. Мы уже смирились с тем, что сосланы в этот мир навечно и без права переписки, и поэтому уже встроились в него в меру наших возможностей. Пусть наши оппоненты тоже смирятся с тем, что мы никуда не уйдем, а посему их проблемы только начинаются. Но давайте вернемся к моему тестю.

– Хорошо, Виктор Сергеевич, – согласился император, – давайте вернемся к дядюшке Берти. Только должен заметить, что с его стороны было верхом неосторожности отправлять по почте письмо с хоть сколь-нибудь важными сведениями… Это все равно что объявить о них во всеуслышание. Бернская почтовая конвенция семьдесят восьмого года, конечно, запрещает перлюстрацию корреспонденции, но эти, как вы их называете, спецслужбы, когда им очень хочется, кладут на эту конвенцию то, что нормальному мужчине не иметь нельзя, а демонстрировать при дамах стыдно.

Адмирал Ларионов пожал плечами.

– Это прискорбное явление для нас с Тори не новость, – сказал он, – и поэтому, переписываясь со своим отцом, с самого начала она пользовалась услугами дипломатической почты, причем нашей, российской, а не британской. В британском Форин Офисе, как вы знаете, ваш дядюшка Берти не хозяин (скорее, наоборот), а тут, у господина Дурново, персонал вышколен и зашуган до невозможности, причем не без участия нашего общего друга господина Тамбовцева. Так что моя супруга меня уверяет, что письмо ее отца попало к нам в руки ровно в том виде, в каком было отправлено из Букингемского дворца. Некоторое время назад тесть писал, что однажды его доверенного человека, который носил корреспонденцию в наше посольство, остановили агенты Скотланд-Ярда и потребовали отдать им письмо короля, а тот послал их очень далеко… к судье за ордером на перлюстрацию частной переписки его Величества. Век тут отнюдь не двадцать первый, когда такие мерзости были возможны, поэтому агенты исчезли из виду так стремительно, как будто их и не было.

– Очень хорошо, Виктор Сергеевич, что мой дядюшка Берти оказался умнее, чем я думал, – вежливо кивнул император, – а теперь, будьте добры, расскажите, чего такого важного он написал вам с Тори.

– Собственно, Михаил, – сказал адмирал Ларионов, – он написал письмо вам, вложив отдельный конверт внутрь послания моей жене. Вот, держите. Там же был и еще один конверт, где находится адресованное мне письмо адмирала Фишера. И вскрыть его я должен не раньше, чем вы прочтете свою эпистолу.

– Ох, как все сложно, – кивнул император, костяным ножом вскрывая подданное ему письмо, – но, наверное, дядюшка был прав, по-иному тут было никак… я даже не знаю, как можно договариваться с человеком, который сам не хозяин в своем доме. И добро бы вопросы за него решал премьер-министр (среди них попадаются довольно смышленые), так ведь нет, в Британии всем управляет так называемое «парламентское большинство», то есть существо, изначально имеющее множество ног и рук, но напрочь лишенное мозга…

Высказав свое мнение о парламентаризме, император Михаил развернул лист бумаги и погрузился в чтение. И чем больше он читал, тем сильнее разглаживались морщины у него на лбу.

– А вот это, Виктор Сергеевич, – сказал Михаил, дочитав письмо и отложив его на столик, – очень интересно. Дядюшка Берти, ни много ни мало, предлагает нам поучаствовать в осуществлении государственного переворота, который полностью изменит политический курс Великобритании. В Спасители Империи и вообще британской нации предполагается назначить нашего старого знакомого адмирала Фишера… Так что вскрывайте свой конверт – давайте узнаем, что вам написал тот, кто, по мнению дяди Берти, должен стать для Британии новым Кромвелем…

Пожав плечами, адмирал Ларионов вскрыл послание первого морского лорда Британии и погрузился в чтение, по ходу которого он несколько раз скептически хмыкал.

– Ну Джеки, ну стервец! – с чувством сказал адмирал, наконец, закончив чтение, – ишь чего удумал. В премьеры решил махнуть, а мы в этом должны ему вроде как помочь – устроить правительственный кризис и вакуум власти… Взамен сей благородный джентльмен обещает, что англичанка перестать гадить – то есть, говоря официальным языком, Великобритания начнет вести дружественную нам политику, что конечно же, вилами на воде писано, потому что старую англосаксонскую элиту так просто, заменой премьера, не сломать… Тут действительно нужен Кромвель – то есть человек, не просто знающий, чего он хочет и обладающий политической волей, но еще упрямый и в какой-то мере маниакально жестокий. По моему мнению, со времен Генриха Восьмого англичане только такую политику и понимают.

– Ну, Виктор Сергеевич, – задумчиво произнес император, – добрую палку любая собака поймет. Только вы, друг мой, тоже не перегибайте: та часть британской элиты, которая ненавидит Россию из принципа, составляет среди нее ничтожное меньшинство. Остальные либо некритически воспринимают тезис о том, что Россия угрожает британским владениям в Индии, Персии, Суэцкому каналу и так далее, либо просто оценивает происходящее с той позиции, что их британское государство, чтобы оно ни делало, всегда право, а их дело – служить ему, а не рассуждать…

– Конечно, это тоже верно, – хмыкнул адмирал Ларионов, – но ведь, кроме Букингемского дворца, Вестминстера и улицы Даунинг-стрит, то есть власти явной, существует еще и лондонское Сити, олицетворяющее тайную власть банкирского сообщества; а там ненавистников России – каждый второй, если не каждый первый. Четыре года назад король Эдуард на пару с адмиралом Фишером на волне биржевой паники изрядно пощипали эту шоблу, но до полной победы разума над алчностью еще весьма далеко. Более того – думаю, что банкиры Сити затаили злобу и только ждут момента, когда у них появится возможность для реванша. Например, такой возможностью может стать смерть вашего дядюшки и воцарение его сына, будущего короля Георга Пятого, который как раз относится к числу тех государственных деятелей, которые некритически воспринимают тезис о русской угрозе.

– И что же тогда делать, Виктор Сергеевич, – спросил император Михаил, – сдаваться на милость враждебных сил?

– Ни в коем случае, Михаил, – угрюмо ответил адмирал Ларионов, – мы должны драться, драться и еще раз драться. Только так можно решить наши проблемы. Однако рассчитывать на легкую победу не стоит, и о том же следует предупредить вашего дядюшку с его верным клевретом. Их как раз таки это касается в первую очередь, ибо это они будут ставить свои головы на кон, а мы лишь будем у них на подхвате.

– И это тоже правильно, – кивнул император и тут же с интересом спросил: – Скажите, Виктор Сергеевич, а разве у вас, человека из двадцать первого века, который фанатично ненавидит англосаксов и желает им всяческих зол, не вызывает внутреннего отторжения идея полного замирения с Великобританией и превращения ее в нашего искреннего союзника?

– Совсем нет, Михаил, – ответил тот, – во-первых – фанатизм это не для меня. Я могу быть твердо убежден в пагубности следования зависимым от англосаксов курсом, но в то же время никогда не буду ненавидеть человека только за то, что он англичанин. Будучи человеком военным, я, пока идут боевые действия, буду стремиться истреблять врагов – чем больше, тем лучше; но как только война заканчивается, вместе с ней заканчивается и моя ненависть. Тем более было бы глупо ставить знак равенства между обычными людьми и их правителями. Моя жена не виновата, что родилась в этой семье и этой стране, и я люблю свою жену-англичанку так же искренне, как и Родину-Россию. Нет, фанатизм – это не то слово; скорее, мое чувство можно назвать патриотизмом. В отличие от тех, что называют себя националистами, я хочу добиться счастья для своей страны и своего народа, а не пакостить остальным.

– И это правильно, – согласился император Михаил, – не стоит брать пример с наших врагов. Ненависть к чужим (только потому, что они чужие) и чувство собственного превосходства еще никого не доводили до добра. Хотя безоглядное радушие нам тоже не к чему. Поэтому тщательнее надо быть и аккуратнее – как в выборе друзей, так и в выборе врагов.

– Вот именно… – вздохнул адмирал Ларионов. – Но, с другой стороны, адмирал Фишер прав. Нам, русским и британцам, в принципе нечего делить. Наши континентальные владения и линии коммуникации совершенно не пересекаются с таковыми владениями британцев, расположенными на островах и по берегам далеких от нас морей. Послать казаков в Индию на «ура» – без промежуточных баз, дипломатических договоренностей и всего прочего – мог только такой импульсивный и не склонный к раздумьям правитель как Павел Первый. Если бы не пресловутый «апоплексический удар табакеркой», то этот казачий отряд нашел бы свою смерть еще в пустынях Центральной Азии, даже близко не доходя до хребтов Тянь-Шаня. Да и сейчас… запомните, Михаил, и заучите, как «Отче Наш»: Афганистан в любом случае взбунтуется против любой иностранной армии, которая войдет на его территорию, неважно, русские это будут или англичане. В принципе, это хороший разделительный барьер, который отделяет нашу зону влияния от их. Ну а в других точках планеты наши интересы находятся еще дальше друг от друга…

– Ну да, – ответил Михаил, – пресловутого лорда Пальмерстона, поражавшего перстом карту Российской империи, за его патологическую не имеющую разумных оправданий ненависть к России следовало бы упечь в сумасшедший дом, а не делать министром иностранных дел, а потом и премьером.

– Вот именно, – подвел итог адмирал Ларионов, – у нас надо отправлять в Кащенко тех, кто мечтает помыть сапоги русских солдат в Индийском океане, а в Британии следует сажать в Бедлам тех, кто требует чего-нибудь отторгнуть от России, неважно, будет ли это Финляндия, побережье Балтийского моря, Польша, Бессарабия, Крым или Кавказ. При этом надо заметить, что русские цари всегда отфутболивали от себя индийских раджей, просивших у них покровительства, и в то же время британское правительство, продолжая всю ту же пальмерстоновскую традицию, практически постоянно оказывало помощь и поддержку разного рода террористам, националистам, сепаратистам и прочим революционерам, мечтающим ослабить и разрушить российское государство…

– Это понятно, Виктор Сергеевич, – сказал император Михаил, – без прекращения враждебной деятельности в отношении Российской империи в принципе не может быть никакого англо-русского соглашения. Это совершенно исключено! Полагаю, что для того, чтобы убрать главные британские страхи, в обмен на признание британцами нашего права владеть Константинополем, мы подтвердим право Британии на вечное владение Египтом с Суэцким каналом, Гибралтаром, Индией и прочими нынешними колониями. Но не более того. Разделка тушки убиенной Османской империи должна происходить без участия британских стервятников. А то я уже сейчас предвижу, как дядюшка будет выпрашивать у меня Сирию, Палестину и еще что-нибудь в придачу, потому что эти земли вплотную примыкают к уже оккупированному Британией Египту. Кстати, Виктор Сергеевич, чему вы смеетесь? Я сказал какую-то глупость?

– Да нет, Михаил, – ответил адмирал Ларионов, – формально все правильно. Только как бы это сказать повежливее – вы немного зарываетесь. Делить шкуру неубитой пока еще Турции преждевременно, и делать это можно только для распределения зон ответственности между союзниками по Балканскому Альянсу. Эта долька для сербов, эта долька для болгар, это долька для греков, а вот эта, самая вкусная – для русских. Англичане пока даже не подозревают о грядущей войне, а поэтому им ничего обещать не надо. А если они даже что-то и заподозрят – то они нам не союзники и поэтому их дело тихонько стоять рядом и ждать, не упадет ли что-нибудь со стола. Тут, понимаешь, как бы другой твой дядюшка, Вилли, не прибежал на запах вкусного. Вот от кого уж точно так просто не отделаешься. Как-никак, настырный засранец, союзник и почти друг. Придется что-нибудь дать – не очень важное с точки зрения геополитики и экономики, но яркое, красивое и с громкой репутацией древней древности, чтобы германские Шлиманы облазили там каждый клочок земли, порадовав мир великолепными археологическими открытиями.

Император пожал плечами.

– С дядюшкой Вилли мы можем поделись Палестину, – сказал он, – половину Святой Земли нам, половину германцам. На большее пусть рот не разевает. А то еще подавится. По результатам раздела Австро-Венгрии ему и так падает солидный кусок с преимущественно германским населением.

– А зачем нам Палестина? – спросил адмирал Ларионов. – Насколько я помню, в предварительных планах ее не было. В нашем прошлом ее тупо заселили евреями, через что огребли огромное количество бед. Но ты же так делать не будешь – не тот у тебя характер и не те убеждения.

– Палестина, – убежденно произнес император Михаил, – должна быть для палестинцев. Преимущественно православного, или просто христианского вероисповедания. Таких и сейчас там немало, я проверял, а мы сделаем так, что их станет еще больше. Ты мне лучше другое скажи. Как ты собираешься вызвать ту самую панику и правительственный кризис в Британии, чтобы адмирал Фишер сумел сесть в кресло премьера? Ты учти, что поколебать государственные устои в Британии значительно сложнее, чем в России…

– Один раз мы эти устои колебнули, – ответил адмирал Ларионов, – колебнем и еще раз. Помнишь, какая паника была, когда моя эскадра просто проходила через Ла-Манш? Если собрать в одни кулак наши и германские флоты, все три рейдера, да еще имитировать погрузку на транспортные пароходы германских гренадер… Пересрутся как миленькие, ведь нервы ни у кого не железные. Но и нам придется нам еще раз тряхнуть стариной и снова выйти в море. А если не получится по-хорошему, сделаем по-плохому. Перетопим весь британский флот и высадим в Лондоне германский десант. Но это уже так, запасной вариант. Что касается возможностей моей эскадры, то на один поход технического ресурса у механизмов хватит точно, а потом все – укатали сивку крутые горки. По крайней мере «Москва», «Североморск», «Кузнецов», «Сметливый» как корабли со стажем выбывают из строя с гарантией. «Ушаков», пожалуй, тоже. Еще на какое-то время в строю останутся новые или прошедшие капремонт: «Ярослав Мудрый», «Алроса» и «Северодвинск», но если мы сумеем разобраться с Британией, все это уже не будет иметь такого большого значения.

– Действительно, – сказал император, вставая, – если грамотно разобраться с Британией, ресурс много чего уже не будет иметь большого значения. А сейчас давай спустимся в гостиную, ведь наши дамы, наверное, нас давно заждались, да и стол к ужину уже накрыт. Заодно обрадуем твою благоверную тем, что ей не придется больше разрываться на две половины. Наверное, это тяжко знать – что твоя старая и новая родина готовы вцепиться друг другу в глотку.

Все началось с тревоги. Это было первое чувство, которое я испытал еще тогда, в тысяча девятьсот четвертом году, когда узнал, что в мире стали происходить удивительные вещи, связанные с Россией. Явно происходило что-то неправильное и угрожающее… Тревога! Вроде такое знакомое ощущение… Как много раз, в период моего детства, когда я жил еще в Индии и часто бывал среди природы, мне приходилось замирать и прислушиваться, напрягая зрение – а не прячется ли поблизости готовая атаковать кобра? Тревогу вызывали порой довольно смутные признаки: шорох ли, тень, скользнувшая в гуще травы, либо же птица, спешно взмывшая с куста. Но в том-то и дело, что та тревога была привычной, словно составляла часть моего существа; она пробуждала инстинкты и обостряла чувства; каждый раз я знал, что делать и как себя вести. Это невозможно было назвать страхом. Ведь страх парализует и повергает в панику, когда разум мечется, будучи неспособным принять верное решение. Страх опасен сам по себе – это я понял еще в раннем детстве. И с тех пор я научился в любой ситуации думать и действовать хладнокровно. И вот теперь я снова испытывал тревогу – но уже совсем иного рода. И мне вновь требовалось научиться справляться с этим состоянием души, чтобы оно мобилизовало меня на новые свершения, а не отнимало последние силы…

На что это было похоже – чувство, которое владело мной уже довольно продолжительное время? Представьте себе заброшенный храм в диком лесу. Ты стоишь у наполовину осыпавшихся стен и жадно созерцаешь древнее строение. И вот где-то там, в глубине его, под каменными сводами, раздаются едва различимые ухом звуки… Какой-то шорох… или это голоса? А может, это приглушенная музыка? Ты напряженно прислушиваешься – и сердце твое взволнованно стучит. Ты перебарываешь свой мгновенный инстинктивный страх, что достался нам от далеких предков, убеждая себя, что бояться пока нет никаких причин. Все твое существо замирает, охваченное невыразимым чувством… Что там, внутри заброшенного храма? Неужели там кто-то обитает? Какой-нибудь просветленный отшельник или просто бродяга, нашедший в этих стенах приют? Конечно же, душа, что имеет неистребимое тяготение к сказочному и романтичному, хочет верить в то, что в храме сокрыто нечто прекрасное, которое непременно стоит увидеть. Душа, склонная к мечтательности и идеализированию, уже приписывает этому неведомому НЕЧТО такие черты, как дружелюбие и гостеприимство… Но стоит на страже суровый и холодный, расчетливый и неподкупный Разум. Он-то и останавливает, говоря, что там, внутри, может таиться смертельная опасность. Что если крупный хищник – медведь, лев или тигр – устроил там себе логово, или же гигантский удав облюбовал это место в качестве убежища?

И разум обычно побеждает. И ты стоишь на пороге таинственного храма, слушая загадочные звуки, которые внушают тебе больше тревогу, нежели интерес. И ты уже готов в любую минуту поспешно удалиться с этого места, но леденящей струйкой в твою голову заползает мысль – даже не мысль, а уверенность – в том, что тебя, возможно, уже заметили… что насчет тебя уже строят планы: дать спокойно уйти восвояси или же сожрать? И если сожрать – то сразу или немного позабавиться?

Примерно так ощущал я себя с некоторых пор; если быть точным, то с тех самых, как стало ясно, что история, внезапно развернувшись, резко изменила свой курс – и теперь движется в новом направлении так уверенно, словно видит пред собой отчетливую цель… Война, которую Япония начала в полном соответствии с британским курсом на ограничение и унижение России, вдруг обернулась своей полной противоположностью. Всего несколько скоротечных боев – и японский флот был разбит, а отрезанная в Корее армия очутилась в положении человека, тщетно пытающегося вдохнуть воздуха в то время, как его шею охватывает прочная удавка. Поражение Японии стало неизбежным; и было совсем неважно, сколько еще удастся продержаться дергающемуся в петле висельнику. Поговаривали, что у русских на Дальнем Востоке появилась какая-то особая эскадра, корабли которой одним своим видом внушали японским морякам просто мистический ужас.

Потом случилась битва при Формозе; ее гулкие залпы, разнесшиеся на весь мир, самым недвусмысленным способом возвестили о том, что Британию больше не боялись, ее авторитет владычицы морей упал в грязь. Над нами смеялись даже дикие косоглазые японцы, только вчера слезшие с деревьев, а русские корабли расстреливали британские броненосцы, как если бы то были жалкие пироги папуасов, а те даже не могли огрызнуться в ответ. При этом большинство окружающих меня людей мало что понимали в происходящем. В связи с этим они строили разные фантастические домыслы, которые тем не менее вполне логично объясняли происходящее… Но к истине, которая единственная имеет право властвовать над миром, все это не имело ни малейшего отношения.

Что же касается той самой силы, которая взялась за переустройство мира, и ее цели, то создавалось впечатление, что в моей стране все давно догадались о том, как конкретно она называется, но при этом никто не может произнести это слово вслух. Страх! Ведь стоит обозначить нечто смутное определенным словом – и оно сразу обретает отчетливую форму…

Вскоре, закончив свои дела на Дальнем Востоке, подчинив себе Японию и нейтрализовав наш флот, та сила решила, что ей пришло время переместиться в Европу. Слухи об особой эскадре русских подтвердились, и даже, более того, стало известно имя, персонифицирующее эту силу. Адмирал Ларионофф. Я представлял его себе как безжалостного и жестокого викинга в рогатом шлеме, абсолютно бесчувственного и безжалостного, при Формозе отдавшего приказ своим подчиненным расстреливать* спасающихся вплавь британских моряков. Но страх за собственные шкуры был так велик, что никто не обратил на это злодеяние внимания.

Примечание авторов: * Конечно, никто никого не расстреливал, но для британской прессы это совершенно неважно. Врать для красного словца, или по заданию с Даунинг-стрит, ей не впервой. Восточная, то бишь Крымская, война началась со взрыва возмущения, после того как в газетах сообщили, что в Синопской битве русские из ружей расстреливали спасающихся турецких моряков. Но Киплингу это невдомек, всю эту грязную игру он воспринимает за чистую монету.

Да и как им было не бояться, когда ужасная сила, пожравшая Японскую империю, приближалась к берегам Туманного Альбиона. Британию охватили настроения, похожие на ожидание конца света или нашествия безжалостных марсиан Уэллса. Кто плакал, кто молился, кто просил прощения у ближнего своего, а кто ударился в безудержный загул. Но были и те, кто, стиснув зубы продолжал заниматься повседневными делами; и именно они оказались в итоге самыми умными. Вот так и я. Конец Света или нет – но я должен был увидеть эту таинственную эскадру собственными глазами, пусть даже после этого мне суждено умереть. Для этого я поехал в соседнее графство Кент, где, вооружившись мощным биноклем, со всеми удобствами расположился на мысу Дангенесс, сильнее других вдающихся в Канал с британской стороны. Чтобы побороть свой страх, я должен был увидеть эту таинственную силу воочию. Устроившись на своем импровизированном наблюдательном пункте, я чувствовал себя как отважный герой Герберта Уэллса, подглядывающий за марсианами…

Потом, когда все закончилось, и эскадра адмирала Ларионофф проследовала мимо, то я был одновременно и возбужден, и разочарован. Возбуждение мое было связано с тем, что эти корабли действительно выглядели чуждыми нашему миру даже более, чем изделия вымышленных Уэллсом марсиан, а разочарование было связано с тем, что на меня просто никто не обратил внимания – также, как проходящий через джунгли слон не замечает на глазеющего на него муравья. У меня вообще сложилось впечатление, что на Британию никто и не собирался нападать; русские и их Покровители (именно так я назвал ту силу, которая встала а их сторону), они просто шли к себе домой, в Петербург, и им не было никакого дела до той паники, которая при их приближении охватила Британию. Видимо, трепка заданная нам при Формозе, была сочтена вполне достаточной.

Впрочем, король Эдуард в этих условиях показал себя хорошим артистом. Он вышел на своей яхте навстречу флоту Покровителей, и вскоре вернулся обратно – живой и здоровый, заявляя, что он обо всем договорился, отдал в залог свою любимую дочь, нападения не будет, Британия спасена. Сначала я подумал, что он зря ломает эту комедию. Но потом понял, что иначе люди просто не поверили бы, что опасности нет, и продолжили паниковать. А тут все сразу будто рукой сняло… Тот, кто плакал, принялся безудержно смеяться; те, что молились, прося прощения за грехи, вознесли в храмах благодарственные молитвы; те, что просили у всех прощения – начали поздравлять прохожих со спасением, а ударившиеся в загул от горя теперь стали пить от радости. И только те редкие личности, что продолжали лихорадочно заниматься своими делами, при хороших известиях немного сбавили темп и улыбнулись. Они оказались правы – конца света не случилось и жизнь продолжается.

Но, несмотря на то, что все кончилось хорошо, подспудная тревога так и не оставила мою душу. Будто и небо с той поры было не таким, ветер стал злее, а солнце обжигало вместо того, чтобы гладить. А еще во мне поселилось ощущение, будто на меня все время кто-то смотрит из-за угла. Угроза была рядом, она все время чего-то ждала. А потом я понял. Оптимисты (как, впрочем, и все остальные) были неправы. Конец света уже произошел – старый мир умер, а новый еще не родился. Нам выпало жить в эпоху перемен, когда все (и в первую очередь Покровители русских) враждебны нашей Британии. Все, что происходило в течении последних четырех лет, внушало нам, англичанам, великий страх… Ведь господство нашей империи заканчивалось. Заканчивалось бесповоротно, без возможности вернуть все на прежние места. И это было, увы, очевидно, несмотря на суетливые усилия нашего Правительства спасти все, что еще возможно.

И тут я возвращаюсь к своей тревоге… Я разберу ее по частям, я вскрою ее, препарирую, пусть это даже доставит мне боль. Я уже предвижу, что будет крайне нелегко смириться с некоторыми заключениями; и не все свои выводы я смогу сразу принять… Но все же я сделаю это.

Итак, нашей великой империи приходит конец. И в данный момент обусловлен он не столько какими-то естественными факторами, сколько непостижимым, мистическим вмешательством извне… Да-да, нынче невозможно уже это не признать. Русский медведь вышел из своей берлоги, разбуженный неким потусторонним гласом! Медведь, обретший вдруг необычайную силу и непревзойденное могущество. Его вмешательство вмиг сделало дикую Россию грозой всего цивилизованного мира… Необходимо отметить, что Покровители не просто укрепили Россию; они сделали ее более умной, более хитрой и еще более необузданной. Все, что было в ней изначально, усилилось во много раз… Чую, недалек тот час, когда Империя Медведя, набравшая силу с помощью Покровителей, снова начнет стремительно расширяться, поглощая все новые и новые народы и территории…

Россия будет самой величайшей империей всех времен – теперь это бесспорно, и сомневается в этом разве что самый отсталый дурак. Трепещи, Запад! Ничего уже не поделаешь; мы явно переоценили свои силы, и теперь ценой нашей недальновидности станет закат нашего могущества. Русские, эти азиаты, гордо смеясь, разрушают наш правильно устроенный и справедливый мир, они несут в него свои правила и свои представления о том, что такой хорошо и что такое плохо. А ведь это все Покровители. Именно они поставили все с ног на голову. Объединив Россию и Германию в ужасный противоестественный Континентальный Альянс, они подвели мир к порогу ужасных испытаний. Еще совсем недавно кто бы мог подумать, что такой союз вообще возможен? Наше правительство искусно ссорило между собой двух наших сильнейших конкурентов, а теперь они объединились против нас. Сейчас приходится слышать разговоры, полные скрытого сожаления о том, что именно нам, англичанам, нужно было заключать союз с Россией – теперь мы не терпели бы этого позора…

Раньше мне все это казалось абсурдом, и я смеялся над этой идеей, а сейчас… Сейчас, чем дальше, тем больше, меня преследует желание разобраться в происходящем. И неизбежно мои рассуждения упираются в неоспоримый факт – произошло то, чего произойти никак не могло. То есть не могло произойти естественным путем. Но если уж это невероятное событие все же свершилось, значит, были нарушены некие законы мироздания… А если нарушены законы мироздания – незыблемые и вечные – то это порождает парадокс, ведь они не могли быть нарушены ни при каких обстоятельствах; попирание основ мира означало бы бунт неких сил против Создателя либо же… волю самого Создателя. Только Божественное вмешательство могло впустить в наш мир Покровителей и в корне изменить ход истории.

Стоит склониться к последнему – и я теряю основу всех своих жизненных убеждений… Все во мне восстает против того, чтобы принять тот факт, что именно русским Господь оказал поддержку в переломный момент истории, а нас, гордых и величественных владык морей и океанов, несущих просвещение и свет истины меньшим братьям, низверг в прах. Несколько слов, написанных огненными письменами на стене – и вот уже все буквально распадается на глазах. Я против этого, но мое сопротивление не меняет положения вещей. Русские поднимают голову и распрямляют спину, озирая просторы, над которыми им предстоит властвовать. Это за ними теперь будущее. Это им отныне нести бремя белого человека – им, а не нам. Но разве они в состоянии справиться с этой нелегкой задачей – при их лени, расхлябанности, хвастовстве и вероломстве? Разве им дано понять, что представляет собой эта священная ноша?! Они вообще не различают белых и не белых. Недаром же их император женился на азиатке. И все его потомство тоже будет азиатами…

О, бесспорно, их будущая Империя будет основываться на других принципах, отличных от наших. Это будет воистину азиатская деспотия, основанная не на силе закона, а на так называемой справедливости и соборности.

Итак, злобный русский хищник торжествует победу… Он уже сильнее всех остальных держав. Еще немного – и он устрашит весь мир, вынудив его согласиться с ним во всех его притязаниях. И он будет упорно и целенаправленно продолжает стремиться к господству, поощряемый злой волей своих Покровителей… Чем-то иным трудно объяснить успехи этих самых западных азиатов, этих варваров, так стремящихся слыть цивилизованными… Да, нелегко представить себе мир, лежащий под их властью. Нелегко и больно. И еще больней становится оттого, что Британская империя уже никогда не вернет себе былого могущества, ибо Господь покарал нас за нашу гордыню и самоуверенность… Зазнались мы – и были низвергнуты за это в прах, как некогда пали римляне, а до них – Карфаген и империя Александра Македонского. Горе нам, горе побежденным…

Все происходило буднично и как-то уныло. На перроне софийского вокзала не было ни почетного караула, ни оркестра, ни девиц с цветами, ни официальных лиц, готовящихся произнести приветственную речь. Я понимаю, что отношения между нашими странами далеки от сердечных, но болгары хотя бы могли сделать вид, что мое появление в их унылом, лежащем среди гор городишке их хоть сколько-нибудь радует. Ведь извещение о скором прибытии сербского наследника престола было выслано болгарским властям заранее, но никто не озаботился организацией процедуры встречи. Со стороны князя Фердинанда это просто ужасное бесстыдство. Скорее всего, именно так выражается его ревность к тому, что сербской независимости формально исполнилось уже сорок лет, в то время как болгары, в основном по вине своей прогермански ориентированной верхушки, все тридцать лет существования своего государства путаются в турецких пеленках.

Вместо болгарских представителей меня и моих спутников встречали только российский дипломатический агент* в Болгарии Дмитрий Константинович Сементовский-Курилло и еще один подтянутый молодой человек в мундире подполковника русской императорской армии. В этом господине удивляла не только относительная молодость при достаточно высоком чине, боевые ордена Святого Георгия и Святого Владимира на кителе, анненский темляк на шашке и флигель адъютантские аксельбанты – ведь и сам император Михаил тоже далеко не древний старец и помощников себе подбирает из среды своих ровесников. Большее удивление вызывал жесткий независимый вид этого господина, которого русский посланник, похоже, даже побаивался, а еще то, что он смотрел на меня как на старого знакомого, с которым он не виделся долгое время, но несмотря на это все равно узнал.

Примечание авторов: * поскольку Болгария на данный момент не независимое государство, а княжество, формально вассальное оттоманской империи, то представитель Российского МИДа в этой стране называется не послом или посланником, а всего лишь дипломатическим агентом. Посланником г-н Сементовский-Курилло станет только после провозглашения независимости Болгарии, до которой остается не так уж и много времени.

Едва я и мой наставник Михайло Петрович вышли на перрон, как выскочившие черт знает откуда носильщики быстро отобрали у слуг наш багаж и погрузили его на громоздкий рындван, который должен был доставить узлы, баулы и чемоданы в русское диппредставительство. Не были забыты и сами слуги, для перевозки которых подали пароконный экипаж, в то время как важным господам предстояло передвигаться в роскошном и элегантном черном авто российской сборки Руссо-Балт Дипломат. Эти машины совсем недавно начали выпускать на заводе в Риге, и пока ими по одному экземпляру обеспечили только российские посольства в важнейших странах, в том числе и в Белграде. Лично я хотел бы приобрести себе гоночный Руссо-Балт Гепард, в прошлом году с большим отрывом выигравший гонки в Париже и Берлине. Вот это авто – стремительное, мощное, обтекаемое, на широких колесах; кабина его легким движением руки превращается в кабриолет, на котором так хорошо катать девушек летним солнечным днем. Единственное, чего не хватает в этой машине, чтобы она стала полным совершенством, так это пулемета.

Но что это я только об авто? Пока слуги и носильщики разбирались с багажом, господин Сементовский-Курилло представил нам своего спутника. Оказалось, что это подполковник Николай Арсеньевич Бесоев, герой многих славных дел (не обо всех из которых можно говорить вслух) и доверенное лицо российского государя, а не просто человек, носящий флигель-адъютантские аксельбанты. Пожав мне руку, подполковник сказал, что он очень рад знакомству с принцем братского России Сербского королевства и что теперь до самого нашего прибытия в Петербург он становится моим сопровождающим и персональным ангелом-хранителем. При этом рукопожатие подполковника Бесоева было крепким, а улыбка ободряющей.

Еще, как мне показалось, от моего нового знакомого исходили слабые, чуть заметные запахи походного бивачного костра, оружейной смазки и сгоревшего пороха, как будто совсем недавно он был на войне или на длительной охоте. Так пахнет от настоящих мужчин, спящих в обнимку с оружием и первыми встречающих врага на границе. От этого запаха так просто не избавиться. Мой отец, который тридцать лет назад воевал с турками, говорил, что эти запахи, особенно запах сгоревшего пороха, въедается в кожу и на некоторое время остается даже после тщательного мытья и замены всей одежды. Таким образом, подумал я, совсем недавно этот человек был на войне, сидел у походных костров, ходил по опасным тропам, дышал воздухом, полным тревоги, бывал под обстрелом и сам стрелял во врага. Вроде бы вполне естественный запах для человека, награжденного множеством боевых орденов. Но, черт возьми, где это могло происходить – ведь в настоящее время нигде поблизости не было никаких официальных боевых действий? Загадка.

И тут мне пришло в голову, что воевать подполковник Бесоев мог только в соседних с Болгарией турецких вилаетах (областях) Македонии и Восточной Фракии, где христианское население, доведенное до отчаяния турецкими притеснениями, вновь, как и тридцать лет назад, поднялось на борьбу за свою свободу. У нас в Белграде этим устремлениям особо не сочувствовали, потому что, как сказал бы мой наставник, вектор этой борьбы указывал не на Сербию, а на Болгарию, с которой местное население было в большем родстве. В то же время именно наша Сербия, первой из всех балканских стран завоевавшая независимость от Османской империи, официально претендует на роль страны-объединительницы всех балканских славян, так же как Сардинское королевство стало той основой, вокруг которой постепенно объединилась вся Италия.

В мечтах у некоторых наших философов и политиков уже возникла Великая Сербия, простирающаяся от альпийских предгорий на севере и до нынешней греческой границы на юге, от адриатического побережья на западе до… восточную границу каждый «мыслитель» рисовал самостоятельно. У некоторых из них эта гипотетическая Великая Сербия включала в себя всю Болгарию, Фракию (до самых Проливов), Добруджу, а также центральную часть Венгрии, то есть долину Дуная, в древности именовавшуюся римской провинцией Паннонией, которая сначала была заселена славянами, вытесненными впоследствии венграми. Некоторые, самые безумные, даже пририсовывают к Сербии итальянскую провинцию Венеция… Не думаю, что такие планы могут быть когда-нибудь осуществлены, зато само их наличие мешает Сербии вести разумную внешнюю политику и подыскивать себе союзников для достижения реальных, а не призрачных политических целей.

Но незадолго до своей поездки в Россию я имел беседы со своим отцом и другими влиятельными лицами (вроде уже упоминавшегося в этой книге господина Аписа). В ходе этих бесед мне в один голос было заявлено, что теперь официально решено встать на ту точку зрения, что для успеха борьбы с турецкими и австро-венгерскими захватчиками исконно сербских земель и иноземными угнетателями сербского народа все прежние недопонимания между православными славянами должны навсегда остаться в прошлом. Ведь это не дело, когда болгарские и сербские четы с увлечением режут друг друга, в то время как это идет на пользу только турецким оккупантам. В принципе, я догадываюсь, что такой сильный ветер, в последнее время проветривший мозги многим в Белграде, подул со стороны Петербурга. Мой наставник говорит, что закончив первый этап задуманных им внутренних преобразований и радикально усилив армию, молодой русский император наконец обратил свое внимание на Балканы, где от его предшественников ему досталось множество недоделанных дел.

Когда ритуал знакомства подошел к концу, мы все стали усаживаться в посольское авто. Господин Сементовский-Курилло сел впереди, рядом с шофером, а я, мой наставник и подполковник Бесоев разместились на заднем сидении. При этом я оказался зажат в середине между Наставником и моим новым знакомым. Несмотря на то, что в салоне авто, как это водится, остро пахло лаком, свежей еще хрустящей кожей и немного бензином, запах, исходящий от господина Бесоева, на близком расстоянии еще более усилился – и я мог бы поклясться, что еще три-четыре дня назад он был в Македонии, где идет война всех против всех и где люди, ожесточившись, стреляют и убивают друг друга. Надо как-нибудь поаккуратнее спросить у него, на чьей стороне в этой войне Россия, ведь без нее Сербии бессмысленно строить какие-либо планы.

Ну вот я достиг очередных «вершин» в своей карьере. Подполковник и флигель-адъютант его Величества. В принципе эти висюльки через плечо четыре года назад мне навесили перед выполнением очередного задания вместо мандата о том, что я действую непосредственно по поручению самого императора Михаила. Да и сейчас. Мало ли какие осложнения с местными властями могут возникнуть во время доставки юного сербского королевича из Софии в Санкт-Петербург, а флигель-адъютантские аксельбанты позволят строить мне эти власти вдоль и поперек, даже без предъявления страшного удостоверения сотрудника ГУГБ. А то некоторые на местах, особенно на Украине (то бишь в Малороссии), до сих пор пребывают в том же расслабленно-наглом состоянии, как и при предыдущем царе-батюшке. Корчевать еще эту плесень, не перекорчевать.

Впрочем, в Македонию, или, как ее называют турки, Западную Румелию, я сходил без этих побрякушек, в веселой компании таких же одетых в камуфляж русских офицеров-добровольцев. Нашей задачей была реконгсценировка местности перед грядущей войной, доставка болгарским партизанам-четникам партии русского оружия и боевого снаряжения, а также обучение их военному делу настоящим образом. Крестьяне, даже беря в руки оружие, остаются крестьянами, и для того, чтобы они на равных могли противостоять регулярным турецким войскам и наемным бандитам македономахов, требуется приложить некоторую толику труда. Главное, что они храбры и мотивированны, а также прекрасно знают местность, на которой сражаются.

Значительно хуже дело обстоит с дисциплиной и подчинением единому командованию. В то время как так называемые «правые» борются за присоединение Македонии к территории Болгарии, «левые» являются сторонниками широкой автономии в границах Турции. А вот последнее есть невероятная интеллигентская дурь, потому что в любой момент туркам может попасть под хвост вожжа, и, несмотря на все международные гарантии и ранее данные обещания, они в очередной раз начнут геноцидить всех неверных. Для них это единственный способ решать все межэтнические противоречия. Поэтому мы оказываем помощь исключительно «правым», как и болгарское военное министерство, возглавляемое генерал-майором Георги Вазовым. Мы доставляем в Варну оружие, снаряжение и офицеров-добровольцев, а болгарские товарищи, сидящие на связи с македонскими партизанами, переправляют их туда, где в этом есть насущная необходимость.

Кстати, я специально проверял, в нашем прошлом в это время на должности военного министра находился совсем другой человек, ярый русофоб генерал Данаил Николаев, активно вычищавший из армии всех пророссийских офицеров. А тут нет, он по-прежнему адъютант князя Фердинанда – и это есть наилучшая гарантия того, что в нужный момент армия поддержит демарш гражданских политиков. При этом русофобская позиция генерала Николаева кажется крайне странной. В свое время, когда турки резали болгар как баранов, Россия предоставила его семье убежище на своей территории. Там, в Болграде, на территории нынешней Одесской области, этот деятель родился, закончил гимназию с обучением на болгарском языке, потом учился в Одесском юнкерском пехотном училище, после чего дослужился в русской армии до чина штабс-капитана. Перед началом войны за освобождение Болгарии в том же чине перешел в болгарские ополченческие дружины, зародыш будущей болгарской армии, храбро воевал, за бои на Шипке удостоен ордена Святого Георгия 4-й степени.

И никакой благодарности Россия от этого персонажа так и не дождалась. Перейдя в болгарскую армию, он стал демонстрировать свою проевропейскую ориентацию. После попытки военного переворота 1887 года, осуществленной пророссийскими офицерами, приказал расформировать участвовавшие в восстании части и сжечь их боевые знамена. Преследовал пророссийски настроенных офицеров, называя их «клятвопреступниками», в то время как сам ответил Российской империи презлейшим за предобрейшее… Кстати, одним из этих пророссийских офицеров и был Георги Вазов, талантливый военный инженер, проведший в вынужденной эмиграции десять лет, которые, однако, не прошли для него даром. Поступив в русскую армию в чине капитана, в Болгарию он вернулся уже подполковником, получив это звание за успешную службу, причем не на столичных паркетах, а в далекой Кушке.

Но вернемся к моим македонским приключениям. Кроме всего прочего, наши добровольцы, получившие специальную подготовку в учебных центрах морской пехоты, должны были оказать помощь болгарским товарищам в локализации и уничтожении нескольких крупных банд греческих македономахов, регулярно проникающих с греческой территории. Эти бандиты, расчищая место для будущей греческой экспансии, осуществляли террор любого негреческого населения в Македонии. Предупреждение греческому руководству, рекомендующее отозвать своих людей из Македонии, от министра Дурново поступило – и теперь «кто не спрятался, я не виноват». В одной из таких операций по истреблению бандитов я участвовал лично, предварительно побывав в разоренном бандитами болгарском селе. После этого от уничтожения банды у меня не осталось никаких чувств, кроме ощущения хорошо проделанной работы. Пара 82-мм минометов, федоровские реплики наших «Печенегов» и снайперские винтовки, составлявшие наше секретное оружие, не оставили македономахам ни малейшего шанса, несмотря на занятую ими неприступную, казалось бы, позицию. В основном свое дело сделали минометные мины, раздолбавшие укрепленную позицию, после чего снайперам осталось только устранить недоделки. Живым не ушел никто, как мы и обещали их правителям.

Но давайте вернемся к королевичу Георгию. Весьма интересный молодой человек, честный и импульсивный. Через этот характер первую половину жизни он претерпевал различные неприятности, вплоть до помещения в персональный дурдом. Зато вторая половина жизни королевича прошла в статусе личного друга югославского диктатора Иосифа Броз Тито, когда его не только не смели трогать, но даже косо смотреть в его сторону. И это в то время как остальные его родственники и коллеги были изгнаны из стран соцлагеря и до начала девяностых годов не смели даже и подумать о возвращении. Кстати, и немцы, оккупировавшие Югославию в сорок первом, тоже не тронули этого человека. И хотя именно они выпустили его из того персонального дурдома, куда его упек младший брат Александр, Георгий отказался сотрудничать с оккупационной администрацией и становиться марионеточным сербским королем. И опять ничего – немецкие оккупанты не обиделись и не закатали его в концлагерь, позволив жить жизнью частного лица, благодаря чему королевич Георгий в октябре 1944 года одним из первых смог встретить советские войска и соединения югославских партизан, прорвавшиеся в южные предместья Белграда.

Кстати, история в нашем прошлом с отрешением принца Георгия в 1909 году от должности наследника престола для меня крайне сомнительна. Якобы в припадке ярости принц Георгий забил ногами своего слугу за то, что тот прочитал его неотправленное письмо некоей даме. Посмотрев на этого мальчика вблизи, я сделал вывод, что у него просто не хватит здоровья зверски забить человека насмерть. Больше похоже, что это дело сильно пахнет провокацией некоего господина Димитриевича и его высокопоставленных приятелей, в числе которых был и начальник Белградской жандармерии. Дело могло быть в том, что предпочли иметь в будущих королях младшего королевича Александра, вступившего в их организацию, в то время как сам Георгий был с ними в контрах. Если эти люди своего прежнего короля с королевой нафаршировали свинцом и напластали саблями, то что им какой-то слуга?

Ну провинился человек, с кем не бывает; надавал ему Георгий пощечин, обозвал разными нехорошими словами и прогнал вон. А там, за дверями, слугу уже ждали профессионалы мордобойного дела из Белградской жандармерии и ну его топтать ногами. А потом избитому слуге, еще живому (умер-то он только через три дня в ужасных мучениях) объяснили, что если он проговорится, что избивал его не королевич Георгий, жандармы то же самое будет и с его семьей… А потом почтеннейшая публика в ужасе, королевич Георгий в смущении: он не понимает, как слуга мог скончаться от пары пощечин; газеты раздувают скандал, а власти сначала делают вид, что заметают мусор под ковер, а потом сдают опального королевича жаждущей мести общественности. Гадко, мерзко, жестоко и, в конце концов, подло, но что не сделаешь, чтобы в итоге к власти пришел нужный тебе кандидат в короли.

Кстати, с этим заговорщики во главе с Димитриевичем-Аписом в итоге просчитались. В шестнадцатом году именно по приказу королевича Александра, ставшего к тому времени принцем-регентом, фактически ИО короля, все они были схвачены, наскоро осуждены военно-полевым судом и тут же расстреляны. Случилось это после того, как их бывший протеже заподозрил, что станет следующей жертвой их заговора, после чего, на тот же сербский манер, принял меры по укреплению собственной безопасности. Нет опасных людей – и нет исходящей от них угрозы. Урок, так сказать, для всех тех, кто революционную целесообразность ставит выше норм морали и установлений закона. Ведь все эти правила придуманы не просто так, для чего-то удовольствия, а затем, чтобы человеческое общество не превращалось в стаю постоянно грызущихся гиен.

Ну да ладно, Бог с ними, капитаном Димитриевичем и его приятелями, этот вопрос мы тоже порешаем, только не так топорно, как это привыкли делать на Балканах. Сейчас мне больше интересен сидящий рядом со мной Георгий, и если мои первые впечатления подтвердятся, я буду рекомендовать, чтобы он так и остался наследным принцем, а в перспективе стал бы следующим сербским королем.

И вот в этот патетический момент (мы уже подъезжали к российскому представительству) королевич Георгий поворачивает ко мне голову и тихо так, на чистейшем русском языке, говорит:

– Господин Бесоев, скажите мне, как один честный человек другому честному человеку, зачем вам, русским, понадобилось вмешиваться в наши балканские междоусобицы? Ведь вы столько лет прекрасно демонстрировали свое безразличие к тому ужасу, который турки и австрийцы творят с местными народами, стравливая их между собой. И вот теперь вы вдруг вспомнили, что у вас есть младшие славянские братья, сербы и болгары, и бросились мирить нас между собой. Так почему вы взялись за это именно сейчас и на чьей стороне вы стоите на самом деле? Только ответьте честно, прошу вас. Ведь я вижу, что вы не просто подполковник и не просто флигель-адъютант, а нечто большее, чем можно было подумать на первый взгляд. Я же видел, как вы стояли и смотрели на нас – так, как смотрит взрослый на неразумных детей, даже на тех, кто по взрасту годится вам в отцы. От вас пахнет порохом и смертью, и при этом вы совсем не похожи на обычных русских офицеров. Мне кажется, что Вы стоите передо мной как ангел, раскрывший темные крылья над миром…

Осекшись после последней фразы, королевич Георгий замолчал, будто испугавшись собственных слов, а я даже и не знал, как на это реагировать. Каким-то непостижимым образом он почуял мою чуждость этому миру. А что, может же быть этот парень каким-нибудь прирожденным экстрасенсом – настоящим, а не как эти машущие руками мошенники; впрочем, может, он просто ткнул пальцем в небо – и попал в точку. Хотя последнее вряд ли. Он явно понял, что нечаянно вытянул сектор «ПРИЗ» – и теперь его от этого колбасит. Призы – в смысле, не у Якубовича на его «Поле чудес» а вообще – они тоже бывают разными, и далеко не все из них приятны. Но если мальчик хочет честности, он ее получит. Врать такому – это испортить отношения навсегда.

– Если честно, – сказал я, – то мы пришли для того, чтобы ничто уже не было прежним. Каждый должен получить свое. Сербии – земли, где люди говорят на сербском языке, болгарам – где на болгарском, а грекам – где на греческом. А если грек лезет к болгарам и говорит: «Тут жили мои предки, а потому тут моя земля», то мы этого не одобряем. Ибо когда берут чужое, начинаются склоки и вражда на вечные времена. Впрочем, идеальных случаев не бывает, иногда бывают исключения, но мы стараемся…

– А турки и австрийцы, – быстро спросил у меня Георгий, – у них тоже есть своя доля?

– Есть, – подтвердил я, – но только у нас не все пироги сладкие, есть и те, что горчат. Однажды они взяли чужое – и теперь будут наказаны. Впрочем, таких разговоров не ведут на ходу, тем более мы уже приехали. Если хочешь, мы еще раз встретимся сегодня вечером и подробно поговорим обо всем, что тебя заинтересует. Только, чур, никому об этом разговоре не рассказывать, потому что через это могут произойти весьма большие несчастья. Договорились?

– Договорились, господин Бесоев, – твердо ответил Георгий, – я все понимаю и никому не скажу о нашем разговоре, чай, не маленький. Или мне лучше звать вас Темным Ангелом?

– Не надо, – ответил я, – когда мы на людях, обращайся ко мне как положено по протоколу, а когда мы вдвоем, то зови меня просто Николаем.

– Хорошо, Николай, я понял, – сказал Георгий и бросил внимательный взгляд на своего друга-наставника, который явно все слышал, но делал вид, будто его тут вообще нет. Именно поэтому я решил поговорить с королевичем наедине. Моя принадлежность к пришельцам из другого мира и так уже секрет Полишинеля, общую концепцию более-менее справедливого раздела Балкан император также не скрывает, но вот разговоры с будущим союзником и его вербовку все же лучше вести с глазу на глаз.

Этот бурный день я запомню на всю жизнь… Еще бы – ведь он не просто стал поворотным моментом в моей судьбе, но и, возможно, положит начало будущей сербско-болгарской дружбе.

Едва мы прибыли в русское представительство и слуги выгрузили наш багаж, подполковник Бесоев вдруг сообщил, что мне предстоит какая-то пресс-конференция. Когда я не понял и попросил уточнить, что это значит, он невозмутимо пояснил, что это встреча с корреспондентами болгарских газет. Они будут задавать мне вопросы, а я должен буду им отвечать. Тогда я пожелал узнать, насколько нужна эта неприятная процедура и нельзя ли от нее отказаться. Очень не люблю разговаривать с этой пишущей братией. Что бы ты ни сказал, они все обязательно переврут.

– Увы, нет, отказаться никак нельзя, – покачал головой мой новый знакомый, – теперь ты, Георгий, не прежний маленький мальчик, который может прятаться за широкую спину отца от всяких невзгод; теперь ты – взрослый мужчина и государственный муж. А для государственного мужа общение с шакалами пера есть прямая насущная необходимость. Ведь сейчас ты представитель своего отца и своей страны, и именно из твоих уст Болгария и мир должны узнать о новой позиции Сербии. Без такой информационной подготовки не будет никакого братского союза славянских государств. Слишком много непонимания, лжи и лицемерия лежит между вами, а в Македонии сербы и болгары до сих пор продолжают проливать братскую кровь. Если бы они только убивали друг друга, это было бы полбеды, но от этой необъявленной войны страдает и мирное население. Вот о том, что ты думаешь по поводу таких двухсторонних сербско-болгарских отношений, тебе и предстоит рассказать.

– А если я скажу что-то не то? – растерянно спросил я, все еще ошарашенный неизбежной перспективой общаться с целой толпой журналистов, – или меня неправильно поймут, или поймут правильно, но все равно переврут…

– Ерунда, – махнул рукой, уверенно сказал господин Бесоев, – все это на самом деле совсем не так сложно, как кажется. Не думай о том, правильно тебя поймут или нет; стоит на этом зациклиться – и ты забредешь в такие дебри, откуда уже не выпутаешься. Главное – расслабься. Освободи свой разум от всяких несущественных мелочей. Просто стой перед газетчиками прямо и говори только о главном, и только правду. Такую правду, какой ты ее видишь. И не беспокойся. Все они явились сюда, чтобы послушать тебя, а не для того, чтобы выпендриться перед читателями. Все они – сторонники Балканского союза и противники нынешней австрийской ориентации князя Фердинанда, но без твоих слов они не могут начать действовать, ибо из-за этого самого Фердинанда и отсутствия пророссийского политика сопоставимого веса некому начать на эту тему общественный диалог.