Глава 7
Май 1920 года. Екатеринбург
Иван крался по темной, залитой луной улице. Еще днем он осмотрелся на месте, надвинув картуз на самые глаза, этаким франтом прошелся вдоль заборов, беззаботно насвистывая и зорко глядя по сторонам, чтобы нужный дом не пропустить. Отыскал, запомнил. Теперь же хотел подобраться поближе. Для себя Иван решил, что торопиться не будет, чтобы подлого хорька Евграфа Никаноровича не спугнуть. Сперва не спеша осмотрится. Что за дом, кто проживает, за семейством понаблюдает, главное, чтобы на глаза самому не попасться. А уж как у подлеца крест забрать, это уж он потом придумает.
А еще Ивана беспокоило, что делать, если сволочь эта крест уже загнала? Сколько с него денег требовать? То, что Евграф правды про полученные деньги ни под какими пытками не скажет, Иван твердо знал, так что лучше заранее решить, сколько требовать. Тыщу? Две? Лучше две. Эх, посоветоваться не с кем. Нет у Ивана надежного человека, а брат Петруха далече.
Ну да ладно, как-нибудь. Авось и мы не лыком шиты, успокаивал себя Иван, пробираясь к нужному дому. Вот только как ему с семейством Евграфовым быть, с женой и дочкой? Ведь небось голосить начнут, ежели что, еще и в тюрьму опять загремишь за то, что честного учетчика ограбить хотел. Можно, конечно, на него первым донести, но ведь тогда, пожалуй, обыск будет, и прощай тогда и крест, и деньги. Нет. Лучше уж самому как-нибудь.
Иван сквозь густые кусты подобрался к забору и, оглядев погруженный в сонную темноту дом, собрался уже было перемахнуть через изгородь, но тут кто-то крепко схватил его за закинутую на забор ногу и за загривок и бесцеремонно вытащил из кустов на дорогу.
Ванька от такого поворота дела до смерти перепугался. И отчего-то решил, что это Евграф, подлая сволочь, на него НКВД натравил. А потому сопротивляться не стал, а кулем вывалился на дорогу и уже собрался руки вверх поднимать.
— Хватай его, ребята, да рот заткните, чтобы не орал. Потащили! — командовал кто-то громким шепотом.
— А точно он, не ошиблись?
— Не, он это. Я его, гада ползучего, сразу узнал! Ишь, повадился чужих девок хороводить, морда конторская! Ну да ничего, мы тя щас научим, — отвешивая Ваньке тумака, приговаривал заводила. — Научим чужих невест кадрить, ты у меня кровавыми соплями умоешься! И запомни, гнида, еще раз на нашей улице появишься, убью, — треснув Ваньку по лбу, для памятливости, наклоняясь к самому его носу, твердо пообещал здоровенный парень с квадратным лицом и добрыми глазами. — Бей его, ребята!
Ванька пикнуть ничего не успел, как его на землю кинули и сразу в зубы дали. А потом ногой под дых, так что у него дыхание перехватило, а дальше удары посыпались на него со всех сторон, в живот, в голову, в спину, парней было четверо, все они были здоровые, молодые, крепкие и, начав бить с опаской, быстро вошли во вкус. Мучился Ванька недолго, потерял сознание минуты через три, когда чей-то сапог с силой врезался в его висок. И все закончилось.
… — Ванечка, кушай, голубчик, — как с маленьким, сюсюкалась Анфиса, подавая ему хлеб и следя, чтобы он не обляпался супом.
Вставать Ванька все еще не мог, ел лежа в кровати, ходил в утку, которую за ним как за маленьким выносила старая, ворчливая, но добрая нянька тетка Палаша.
В больнице Ванька лежал уже неделю. Нашла его избитого поутру какая-то баба, когда он, очухавшись немного, ползком выбрался из канавы, в которую его бросили, на дорогу. Что дальше было, Ванька помнил плохо. Вроде она подводу какую-то остановила. Какой-то чужой чернявый мужик довез его до больницы. Дальнейшее и вовсе как в тумане.
А когда уж окончательно в себя пришел, к нему милиционер приходил, спрашивал, кто его так отделал. Очень Ивану хотелось все как есть милиционеру рассказать, да побоялся кума спугнуть, чтобы тот, про Ваньку прослышав, снова в бега не подался, а потому наврал, что шел по улице, ударили сзади по голове, а что дальше было, вообще не помнит. А еще попросил Анфису известить, что в больнице лежит, сильно искалеченный.
Анфиса, добрая душа, сразу прибежала и с тех пор ходила к нему чуть не каждый день, а еще подкармливала, то яблок принесет, то молока парного. Хорошая девка, ласковая, заботливая, прихлебывая жидкий больничный супчик, размышлял Ванька, любуясь Анфисиными румяными щечками и пухлыми губками. Да такую кралю за себя всякий рад будет взять. Да и то, вон Гришка Угаров из их же отряда пробовал за Анфисой приударить, а она — нет. Его вот, Ивана, выбрала. Вот оклемается он, выпишется из больницы и женится на ней, увезет к себе в Алапаевск, мамане обижать не даст. Да та, может, и сама Анфису полюбит. Она девка быстрая, шустрая, не то что Петрова Глафира, мамане должна понравиться.
Выписался Иван из больницы в конце июня. Без малого месяц на койке провалялся. Все внутренние органы были отбиты, два ребра сломаны, сотрясение тяжелое. Врач, что его лечил, говорит, повезло еще, что селезенка не разорвалась или еще что. С почками опять же худо было. Ну да вроде отошел. О том, чтобы еще раз к куму сунуться, и думать боялся. Если б дружка с собой какого взять? Так с дружком делиться надо. Был бы Сергей жив, вот ему бы Иван доверился, а так… А вообще, Ваньке в связи с предстоящей женитьбой деньга и самому понадобится. Хозяйством обзавестись, может, дом новый отстроить или маманин починить, а дети пойдут? Их корми, учи, одень, обуй. Нынче времена не то что прежде, им комиссар товарищ Топтыгин все время рассказывает, что теперь народу все пути открыты, хочешь — на профессора выучись, хочешь — на доктора, а хочешь — на инженера. Очень эти рассказы Ваньке в душу запали, сам-то он, уж конечно, за парту не сядет, старый уже за партой сидеть, а вот чтоб дети его инженерами стали, этого Ваньке очень хотелось. Так что как ни крути, а крест надо забрать.
Ванька даже раза три на улицу кумову заглядывал, днем, конечно, и с Анфиской под руку.
Да только заглянет и сразу назад поворачивает. Во как его парни поучили!
В августе Ванька с Анфисой расписались. Сходили в местный Совет, Анфиса для такого случая платье сшила нарядное, а потом с ее родителями посидели по-семейному, гостей созывать не стали. Не те нонче времена — харчи на гостей переводить. В сентябре собрались в Алапаевск ехать, Иван уж и с братом списался, тот обещал с работой помочь. Одно только дело и держало Ивана в Екатеринбурге. Крест великой княгини воротить.
Хошь не хошь, а дальше тянуть было невозможно. Дождался Ванька выходного дня, встал с утра пораньше, надвинул кепку поглубже на глаза, воротник поднял и пошел на разведку. Осмотреться на местности, так сказать, среди бела дня авось не поколотят. Если повезет, кума за забором разглядеть, может, сразу дельце и обделает.
Денек выдался солнечный, из садов разливался яблочный дух, попахивало дымком, детвора посреди улицы в ножички играла, на кумовом заборе сидел малец, свесив ноги на улицу, и сочно хрумкал большущее яблоко.
— Слышь, паря, — приваливаясь к забору и небрежно сдвигая картуз на затылок, поинтересовался Иван, — Рыбины, что ль, здеся проживают?
— А тебе чего? — прищурив глаз и сплюнув сквозь дырку в зубах, нагло спросил мальчишка.
— Да так, интересуюсь, — пожал плечами Иван, проверяя, хорошо ли его прикрывает развесистый куст калины у забора. — Девка у них вроде есть, Настасья.
— А! Вона ты че, — с пониманием кивнул мальчишка. — Прошляпил. Она в прошлом месяце замуж вышла за Степана Одинцова из кузнечного, слыхал небось про такого?
— Это здоровый такой, с квадратной мордой? — на всякий случай уточнил Иван.
— Точно, с квадратной! — обрадовался мальчишка. — Вот за него и вышла. Они теперя вниз по улице живут.
— Вот оно как. А старики ее тут пребывают? Отец Евграф Никанорович, мать Катерина, — чутка осмелел Иван.
— Скажешь тож, — тряхнул головой мальчишка, запуская огрызком в рывшуюся возле соседского забора кудлатую псину. — Дядьку Евграфа еще в мае месяце скрутили. Пришли ночью, — переходя на шепот и страшно тараща глаза, рассказывал парнишка. — Весь дом перевернули, тетке Катерине все горшки побили, а дядьку Евграфа увели, и с тех пор ни слуху ни духу. Говорят, проворовался, — хитро подмигивая, уже нормальным голосом закончил Ванькин конопатый собеседник. — Потому Настасья и со свадьбой тянула, но Степка уговорил. Он такой, кого хочешь уговорит, — с уважением заметил мальчонка. Ванька не сомневался.
— Проворовался, говоришь? — уточнил он, разочарованно вздыхая. — Очень может быть, он такой, хитрая сволочь. А не знаешь, когда обыск был, нашли что-нибудь ценное?
Мальчишка почесал макушку.
— А пес его знает, меня же туда не приглашали, — озадаченно наморщил конопатый нос парнишка.
— Ну а жена его, Катерина, дома?
— А она как дочку замуж выдала, съехала отсель. Квартира-то казенная, от депо. Ее и попросили. Настасья к мужу перебралась, а тетка Катерина к сестре, за реку куда-то. У той, говорят, семеро по лавкам, а сама вроде как хворает, помощь нужна, — с солидной обстоятельностью пояснил парнишка.
Домой Иван шел сам не свой. Вот дурак! Вот дурак! Сколько времени потерял, а ведь мог бы и тетку эту Катерину, и дочку ее Настасью тепленькими взять, да и Евграфа застать можно было. У, ворюга! Но тут у Ваньки заныло под ребрами и почки подозрительно заломило, и он, горько вздохнув, махнул рукой.
К Настасье соваться, ясное дело, не осмелился, там Степан с квадратной рожей, узнает еще. Оставалось Катерину искать. А как? Пришлось к Агафье Харитоновне на поклон идти. Та Ваньке, конечно, обрадовалась. Бражки из кладовой даже достала, посидели они, выпили, Ванька ей про свои печали-радости рассказал, не про крест, конечно, боже упаси, а так, вообще. Про больницу, про зятя рыбинского, про свадьбу. Про самого Евграфа Никаноровича, что арестовали, мол, не успел с кумом побеседовать. Агафья Харитоновна обрадовалась очень, собралась благодарственную молебну заказать, во как Евграфа ненавидела. А Ванька ей поплакался, что теперь ему надо Евграфову жену повидать.
— Про то, что сестра у нее есть, знаю, Варварой зовут, а где живет? Не ведаю, можа, и за рекой. А ты вот что, Ванюш, ты черкни мне свой адресок, а я вдруг, когда ее встречу, Катерину-то, все и разведаю, а? И тебе отпишу.
Так Ванька и сделал, а уже через неделю они с Анфисой тряслись в товарном вагоне в родной Алапаевск.
— Ванька, никак воротился? — хмуро глядя на сына в сенях, сурово спросила Марфа Прохоровна.
— Так Петр же вам сказывал, что вернусь, мамань, — перетаптываясь с ноги на ногу возле порога, промямлил Иван. Эх, подзабыл он маманин характер, подзабыл.
— Это, значит, женка твоя? — ткнула пальцем в оробевшую Анфису Марфа Прохоровна, не спеша их в дом пускать. — Родители кто?
— Папаня машинистом всю жизнь отслужил, — робко ответила Анфиса, косясь на мужа. — На хорошем счету у начальства, благодарности имеет.
— Благодарности, чай, в карман не положишь. Приданое-то есть?
— Перина, пять простыней, три скатерти вышитые, одеяло атласное, — торопливо принялась перечислять Анфиса, перехватывая поудобней узел.
— Ладно уж, проходи, поглядим, — смилостивилась Марфа Прохоровна, отступая от двери. — Ноги вытирайте.
Ванька покосился на Анфису, та от такой встречи даже с лица спала, подтолкнул ее под локоть, пойдем, мол, не робей, и, подхватив узлы, пошел в избу.
— Ну что, девка справная, красивая, — разглядев покрасневшую от смущения Анфису, словно корову на ярмарке, заключила маманя. — Делать чего умеешь?
— По дому все умею, а еще шить, вышивать… Ой! Я ж гостинец вам привезла, — засуетилась Анфиса. — Вот скатерть, не побрезгуйте, сама сработала.
— Гм, — хмыкнула, разглядывая скатерть, Марфа Прохоровна. — Красиво. Ладно, ступайте умойтесь, я пока на стол накрою. Завтрева уж молодая пусть к плите встает, тяжело мне хозяйство справлять, старая стала.
Ничего, прижились. Маманя Анфису приняла, ворчала, конечно, но, как Глафиру, не обижала. Три дня прожили, можно сказать, душа в душу. Ванька Анфису с братниной семьей познакомил, город показал, на завод сходил, насчет работы на лесном складе переговорил, все вроде на лад пошло, а в субботу днем… Мать как раз из церкви пришла.
Перекрестилась на образа, кликнула Ваньку со двора, где он дрова колол.
— Да, мамань? Чего?
— Ты, Иван, почему до сих пор завещание великой княгини не выполнил? — сверкнув глазами, грозно спросила мать.
— Мамань, вы чего? — сигнализируя матери глазами и косясь на Анфису, бросившую возле плиты возиться, проговорил Иван.
— Я того, а на жену не косись, она теперь семья, какие уж от нее секреты? Ты лучше скажи, поганец, куда крест дел? Али в Екатеринбурге пропил?
— Да вы что, маманя?! — возмущенно воскликнул Ванька. — Да вот те ей-богу, нет! Да и не пью я, вы же знаете.
— Где он тады? Два года прошло, как Советы твои великих князей, царскую кровь, живыми в шахту покидали. А народу наврали, сбежали, мол! — гневно выкрикивала мать. — Уж мы-то теперя знаем, следователи тела из шахты достали да народу предъявили, отпели по-христиански, не то что вы, супостаты!
— Да вы что такое говорите? — бросаясь к окну, воскликнул испуганно Ванька, захлопывая рамы и задергивая занавески. — Ежели кто такие разговоры услышит, нас же всех в НКВД заберут! А уж там… — бледнея на глазах, прохрипел Иван. — Уж я-то знаю!
— Уж ты-то знаешь! — поддакнула ему злобно мать и гаркнула так, что тарелки на полке подпрыгнули: — Где крест?
— Отняли, — падая перед матерью на колени, повинился Ванька. — Избили бандиты какие-то ночью на улице, месяц в больнице провалялся, вон Анфиска подтвердит, ходила за мной, как за малым дитем.
— Ага, — с готовностью подтвердила Анфиса, пытаясь понять, из-за чего такой сыр-бор разгорелся.
— Врешь! Мне Петька все рассказал. Как вы крест продать удумали, как ты в Екатеринбург к куму его поехал, — глядя горящими, как угли, страшными своими глазами, выплюнула ему в лицо мать. — Где крест, Иуда?
— Так кум и отнял! Нанял каких-то, они меня избили и крест отняли, а я потом к куму пошел, а его и след простыл, скрутили уже и без меня! — крестясь и тараща глаза, стенал Ванька, зная, какая у матери рука тяжелая. В гневе она и покалечить может, а у него организм и так едва оправился, до сих пор ребра перед дождем ноют и почки побаливают, когда долго не помочишься.
— Ах ты, ирод проклятущий, не побрезговал крестным знамением, нехристь поганый! — треснув Ваньку по спине подвернувшейся под руку кочергой, прогромыхала Марфа Прохоровна. — Княгине на смертном одре слово дал, руки безвинной кровью замарал!
— Не марал я, вот ей-богу не марал, в обозе я сидел, а в убийстве не участвовал! Не мог я такого! Маманя, не мог! — Тут уж Ванька не приврал нисколечко, хоть бей. — Не хотел я этого, вот те крест, не хотел, — снова принялся по забывчивости креститься Иван, не найдя другого сильного средства правоту свою подтвердить.
— Ну вот что, — нависнув над Ванькой, как какая-нибудь фурия или гарпия, прогрохотала Марфа Прохоровна. Про фурий и гарпий Ваньке Сергей в подвале, когда сидели, очень красочно рассказывал. — Если крест в храм не снесешь до моей смерти, прокляну, и тебя, и Петьку, и детей ваших, и внуков. Так и знай! Возьму грех на душу. Мое слово твердое. А сейчас вон из моего дома, и чтоб ноги твоей на пороге не бывало, и Петьке передай, подыхать буду, а вас, иродов, не позову. Вон! — потрясая кочергой, завопила Марфа Прохоровна, так что стекла в окнах задребезжали, Анфиса с перепугу мимо лавки грохнулась, а Ванька ужом в сени выскочил.
Как Анфиска узлы собрала, он и не спрашивал, похватал их пожитки, погрузил на подвернувшуюся телегу и к брату Петру подался.
— Не горюй, Ванька, пока у нас с Глашей поживешь, потеснимся, а завтра в Совет сходи, напомни о своих заслугах, попроси должность и квартиру, ты у нас человек заслуженный, Романовых охранял, не робей! — поучал вечером за бутылкой самогонки Ивана брательник. — Проживем и без старой карги.
Иван с братом согласился, но в душе у него неприятно царапался темный, первобытный ужас, а горящие, как угли, глаза таращились из каждого темного угла, куда он бросал случайный взгляд.
ПРОКЛЯНУ!
