Глава 14
3 мая 1957 года. Ленинград
Витя Свиридов широко шагал, засунув руки в карманы куртки. Прелести солнечного весеннего утра мало занимали его практическое существо. Гораздо больше его волновала черная полоса невезения, навалившаяся на него, когда и не ждали. Ну, во‐первых, понятное дело, убийство. Начальство на ушах, свидетелей нет, рядовому составу, ясное дело, по шее. Во-вторых, батя опять запил. Ну как же, Первое мая! План с опережением на месяц выполнили, да еще премия. Пока Виктор вчера до поздней ночи по служебным делам бегал, отец опять мать с Любкой гонял. У матери здоровенный синяк на лбу, хорошо еще, не покалечил. И сделать с ним ничего нельзя. Ветеран, герой, инвалид, мать его. И ведь был же раньше человеком, до войны еще. Виктор помнит. А все контузия. Ну и Галя… Сосед Федор сказал, что видел ее пару раз с каким-то очкариком. Провожал он ее.
— Здорово, Виктор! — хлопнул его кто-то сзади по плечу.
— А, здорово, Толь, — протягивая Лодейникову руку, буркнул Виктор, взглядывая на товарища.
Анатолий тоже выглядел хмурым.
— Как мать, был у нее вчера?
— Заскочил после работы. Говорят, надо неделю полежать, а может, и больше. Нагрузки большие на сердце. Пришлось сегодня малых пораньше собрать, чтобы на службу не опоздать. Зина-то уже большая, а вот Лешку придется в сад на круглые сутки определять, не поспеть мне с ними.
Вот тоже у человека забот, с сочувствием посмотрел на Толика Виктор. Отец от старого осколка год назад скончался. Мать болеет. А еще младшие брат с сестренкой на шее. Жизнь… То ли дело Борька Беспалов. Баловень судьбы. Ни забот, ни хлопот, одна дурь в голове бурлит, не без зависти подумал Виктор, открывая дверь отделения.
— Ну что, с чем пожаловали, товарищи оперативники? — хмуро встретил их майор Ермаков. — Я вот, знаете ли, только что с полковником в горкоме партии был. Имел удовольствие. Какие, спрашивают, товарищи милиционеры, результаты? Сколько подозреваемых, какие версии и улики? — Тон майора при этих словах становился все грознее, пока не вылился в громоподобный вопль. — Вы что, мать вашу, опера или сопляки из детского сада? Где свидетели по делу? Маслова убили в центре города посреди белого дня или ночью в пустыне Сахара, среди тушканчиков?
Борис всей душой понимал ответственность и серьезность момента. Но при слове «тушканчики» не выдержал и прыснул.
— Лейтенант Беспалов, встать! — грохнул кулаком по столу майор.
По лицу Вити Свиридова расползлась неуместная счастливая улыбка. Лодейников лишь головой покачал.
Остальные неодобрительно взглянули на Борю, проявив полную солидарность с майором.
— Вам что, Беспалов, тема нашего совещания показалась такой веселой? Или вы уголовный розыск с цирком перепутали?
— Простите, товарищ майор, — краснея до самых ушей, промямлил Борис, проклиная свою дурацкую ребяческую смешливость. — Я… тут… в общем, это нервное.
— Нервное? Так, может, вам поискать работу поспокойнее? Цветочки сажать или вышивание крестиком освоить? — Кое-кто из оперативников одобрительно хмыкнул. — Нам тут и без слабонервных забот хватает.
— Простите, товарищ майор. Этого больше не повторится, — не зная куда глаза девать, пообещал Борис, дав себе слово отныне даже не улыбаться в стенах уголовного розыска.
— Что вам удалось выяснить в квартире Масловых?
— Никто ничего не знает о фронтовом друге покойного. Ни дети, ни жена. Ни соседи. Вроде бы он и был, но ничего толком о нем не известно.
— Странно. Что ж, они совсем не интересовались своим гостем?
— В том-то и дело. Соседи какие-то странные, им вообще друг на друга наплевать, ни сплетников, ни кляузников. Внуку покойного гораздо интереснее его дядя Кирилл, морской офицер в настоящей морской форме, с кортиком, — стараясь удержаться от неуместной улыбки, рассказывал Борис. — Точно известно только одно — с кем-то покойный должен был встретиться.
— Не густо. А что у вас, Свиридов?
— Весь вечер ходили по квартирам, и все без толку. Первого числа почти никого дома не было. А кто был, в окно не смотрел. Одна тетка пироги пекла, гостей они ждали. У другой ребенок болел, тоже ни до чего. Старик-инвалид радио слушал в кровати, у молодой мамаши ребенок маленький весь день орал, зубки резались, ей тоже не до этого.
— Да быть не может, чтобы не было свидетелей! — в очередной раз хлопнул ладонью по столу майор. Его усталое посеревшее лицо выражало крайнюю степень недовольства. — Не дорабатываете. Обленились!
— Товарищ майор, — перебивая начальство, влез, как всегда не вовремя, Борис. — Я вот что подумал: а почему Маслова убили на улице Плеханова?
— В смысле?
— Ну почему не на Герцена, или не на Садовой, или еще где-то?
— К чему вы клоните, лейтенант? — сменяя гнев на милость, спросил майор.
— Я вот к чему, — почесав макушку, постарался предельно точно сформулировать свою мысль лейтенант. — Если принять версию, что Маслов встречался с фронтовым товарищем, то возникает вопрос: где? Где он с ним встречался? Дома у этого товарища? Просто на улице? Но тогда уместнее было выбрать какой-то сквер или сад со скамейками, чтобы можно было присесть, поговорить. Люди все-таки пожилые. А может, зайти в какой-то ресторан или кафе, посидеть, повспоминать, выпить. — Майор, нахмурив брови, согласно кивал. — А что такого есть на улице Плеханова? Как убитый там оказался и зачем?
— Молодец, Беспалов. В точку. Почему на Плеханова? Улица тихая. Никаких достопримечательностей там нет, от метро далеко. Скверов со скамейками тоже не имеется.
— Может, он в гостях у своего знакомого был, а на обратном пути его убили? — предположил Толик Лодейников.
— Скорее уж по пути в гости, учитывая время происшествия, — поправил его Тимофей Коржиков, взрослый, усатый, солидный, недавно получивший звание капитана и только сегодня прибывший из отпуска. Точнее, срочно из него отозванный.
— А раз так, неужели фронтовой товарищ, не дождавшись гостя, не поднял бы тревогу? — продолжил цепь рассуждений майор.
— К тому же мы по радио искали знакомых и родственников Маслова.
— А кстати, сами Масловы этого объявления не слышали, мы же их после телеграммы из Алапаевска разыскали! — сообразил Борис.
— Точно. Но все равно странно, — проговорил майор.
— А что, если это товарищ его убил? А вдруг они вовсе не товарищи, а просто однополчане, и что, если между ними что-то такое произошло, может, еще на фронте? Может, поэтому убитый о нем особо и не распространялся? — путано объяснил свою мысль Витя Свиридов.
— Ребята, а на Плеханова никакой забегаловки нет? Может, столовая или пивная? — обернулся к Виктору и Толику Борис.
— Пивная есть, — кивнул Виктор. — А ближе к Невскому проспекту ресторан, и пирожковая в подвале, и еще столовая.
— Да чуть дальше, в сторону улицы Марата, мороженица, — добавил Толик.
— Мне кажется, ресторан, пирожковую и столовую можно исключить, слишком далеко от места убийства, я так понимаю, все они находятся на отрезке от Невского проспекта до улицы Дзержинского?
— Да.
— А пивная?
— Пивная между улицей Дзержинского и домом тридцать пять, в подворотне которого нашли тело, — объяснил Толик Лодейников.
— Значит, пивная и кафе-мороженое, — подходя к висящей у него за спиной карте города, пробормотал майор. — Что ж. Беспалов мыслит верно. Мы с вами недостаточно внимания уделили месту убийства. А ведь это очень важно. Кстати, на углу Дзержинского и Плеханова тоже было какое-то кафе. Значит, так. Беспалов, Свиридов, Лодейников, Коржиков, вы четверо ищите свидетелей в этих точках общепита. Заодно зайдите в ближайшие магазины. Возможно, Маслов заходил по пути к приятелю купить бутылку или торт. Продолжайте искать свидетелей в соседних домах. А мы с Павлом Петровичем, — взглянув на Уварова, проговорил майор, — изучим боевой путь покойного. Придется опять телеграмму в Алапаевск давать.
Борис — высокий, ладно сложенный, Виктор — крепкий, широкоплечий, и Толик Лодейников — худощавый, но упругий, жилистый, все такие разные и по характерам, и по интересам, сейчас шагали в ногу по улице Плеханова, и двигала ими одна цель и одно желание: найти и задержать преступника. Убийцу.
Убийцу. Какое страшное, ненастоящее слово. Слово из детективных романов. Убийца. Человек, осознанно, намеренно отнявший чужую жизнь. Не просто выключивший человека из жизни, уничтоживший отдельно взятую личность. Нет. Каждый человек сотней ниточек связан с другими людьми, с родителями, детьми, братьями, сестрами, бабушками, дедушками, а еще с друзьями, с приятелями и коллегами, и, вырывая из жизни одну-единственную личность, убийца оставляет огромную дыру в полотне жизни. Чтобы затянуть эту дыру, закрыть ее, понадобится много сил и времени, и все равно на этом месте останется шов, нет, шрам. Шрам, напоминающий о боли потери. Убийца не может не понимать, что он делает, но делает это, он страшный человек, и его надо остановить. А то, что он, Борис, еще недавно так цинично размышлял о ценности чужой жизни, это гадость и позерство. И не важно, стар человек был или молод, он был незаменим. Незаменим для своей дочери, для своего маленького внука. Для племянника.
И пока Борис думал обо всем этом, лицо его становилось все суровее и суровее, а сердце наполнялось решимостью.
На улице Плеханова они разделились.
— Давай, Борька, тебе пивная, мне пирожковая, а Толик пусть в кафе-мороженое идет, — хлопая Бориса по плечу, решил Виктор.
— Ладно, встретимся возле тридцать пятого дома, — махнул им рукой Борис, легко перепрыгивая через лужу, оставленную поливальной машиной.
— Первого мая? — беря в руки протянутую Борисом фотографию, уточнила продавщица, кудрявая, с высветленными до неестественной желтизны волосами, в не очень свежем халате и с ярко накрашенными губами. — Помню. А как же? Первого-то с утра ни души не было, все на демонстрации. Я раньше двенадцати и не ждала никого, потом-то уж повалили.
— А он один был?
— Нет. С приятелем. Тоже пожилой, одних лет с вашим. Пришли вначале одиннадцатого, я только открылась, сели вон за тот столик у окна, взяли по пиву.
— А второго описать можете?
— Ну а что там особенно описывать? Роста среднего, седой, волосы короткие, на макушке редкие, он в кепке был, а когда они вошли, снял ее, — морща лоб, вспоминала продавщица. — Плащ серый, костюм не из дорогих. Вели себя скромно, беседовали тихо.
— А о чем, не слышали?
— Нет.
— А может, этот гражданин как-то обращался к своему знакомому?
— Обращался? Нет, не слышала. Хотя… Я им еще пива принесла, заодно кружки пустые забрала, так-то у нас самообслуживание, но людей еще не было, вот я и отнесла сама, заодно стол протерла, и тот, который в кепке был, фамилию какую-то назвал… Что-то про овощи…
— Лукин? Редькин? — поспешил на помощь Борис.
— Нет. Ты погоди, я сама вспомню, — отмахнулась от него продавщица. — Сейчас… Сейчас… Капустин! Во. Я в тот день пацану своему щи на обед сварила, как раз думала, придет с демонстрации, порубает свеженьких.
— Капустин, — записал в блокнотик Борис. — А что они говорили про этого Капустина, не слышали?
— Нет. Я когда подошла, они вроде как замолчали. И вообще, сперва вроде так свободно говорили, а потом лбами друг в друга уткнулись и тихо что-то бубнили между собой. Я уж бояться стала, как бы не поругались по пьяни. Но ничего такого. Встали, попрощались культурно и пошли. Как раз народ собираться стал.
— А куда пошли, не заметили? К Невскому или, может, на улицу Дзержинского свернули?
— Куда пошли? — снова наморщила нос от усердия продавщица. — Так и не вспомнишь, потому что народ уже потянулся. Через дорогу они перешли, это точно, а вот дальше куда? Не знаю.
— Ну спасибо. Если еще что-то вспомните, вот мой номер. Лейтенант Беспалов, — вырывая из блокнотика листок с номером телефона, проговорил Борис.
Значит, перешли улицу. Перешли как раз на нечетную сторону. А дальше могли не спеша пойти к тридцать пятому дому, а могли попрощаться. И тогда Маслова убил не старый приятель, а кто-то еще. Но зачем было Маслову идти в сторону улицы Марата? Незачем, значит, все же фронтовой «товарищ» его убил. Вопрос — за что?
До тридцать пятого дома Борис дошагал быстро, Виктор с Толиком его уже ждали.
— Ну что? Как успехи?
— Продавщица в пивной его вспомнила, — коротко сообщил Борис. — Я вам подробности потом расскажу. А сейчас давайте по квартирам, что ли. Повезло, что сегодня суббота, народ пораньше с работы домой вернется.
— Ну давайте, что ли, так. Я в тридцать седьмой дом пойду, в тридцать пятом меня уже и так каждая собака знает, туда лучше пусть Борис идет, он у нас везунчик. А ты, Толик, в тридцать третий топай. Потом дома напротив обойдем.
— Я думаю, — сообразил вдруг Борис, — надо обойти все магазины и мастерские между этим домом и пивной. Маслова могли видеть продавцы в витрине. Народу первого числа утром на улице было мало.
— Правильно, Борька, так и сделаем! — хлопнул его по плечу Толик. — Ну что, двинули?
— Да что ж вы все ходите? Покоя от вас нет! — взмахнула зажатой в руке тряпкой старушка в белом платочке и черном фартуке. — Уж сколько раз говорила вашим, не видела ничего! Уж дайте хоть бумажку какую подпишу, что не ходили. В прошлый раз сырники сгорели, сейчас бульон того гляди на плиту поплывет, отмывай потом, — захлопывая дверь, ворчала она.
— А соседи ваши? — попытался остановить ее Борис.
— Нету их, и тогда не было. Одна я дома.
У, какая противная! Ясно теперь, почему Виктор не захотел больше в этот дом идти, тряхнул головой Борис, поднимаясь на второй этаж. Вообще, как-то это все бессмысленно, по двадцать раз ходить по квартирам, говорить с одними и теми же вредными старухами, нужна идея. Профессор Копновский всегда им говорил: зашли в тупик, остановитесь, подумайте, включите воображение, найдите новое, свежее решение, пусть оно будет безумным, фантастическим, главное — выйти из тупика. Борис присел на подоконник и стал искать фантастическое решение. Нагрянуть с допросом среди ночи, когда все жильцы дома? Бред, а не безумие. Вызвать всех повесткой? Тупо и бессмысленно. Объявить убитого Маслова шпионом и сказать, что милиция ищет его связи! — хохотнул Борис.
А что, вот это безумная идея, но! Он выглянул в окно. Двор дома тридцать пять был маленький и скучный, но пара мальчишек гоняла по нему мяч, а четыре девочки с косичками прыгали в резинку.
— Эй, ребята! — выходя из парадной, окликнул их Борис. — Дело есть.
Мальчишки оставили в покое мяч и ленивой походочкой двинулись к нему.
— Че тебе?
Борис «незаметно» осмотрелся по сторонам.
— Про убийство в подворотне слыхали?
— Ну.
— Пионеры?
— Ну.
— То, что я сейчас скажу, государственная тайна. Не проболтаетесь?
Скука слетела с их лиц в один момент.
— Слово!
— Так вот, убитый обладал военной тайной. За ним в последнее время иностранные шпионы следили, хотели подкупить или выкрасть, да вот, видно, не вышло. Пришлось врагам его убить, — нес жуткую околесицу Борис, но ребята его слушали затаив дыхание. — Нам кровь из носу надо выяснить, как выглядел убийца. Они шли по вашей улице среди белого дня, их должны были видеть. Но вот беда, народ несознательный. Сколько с ними ни бьемся, только и слышно: не видел, не знаю. А всем рассказывать о том, насколько дело важное, нельзя. Нужна помощь. Вы тут небось всех знаете?
— Ясное дело. И не только в доме.
— Да мы всю улицу знаем!
— Да у нас надежные ребята и в других домах есть.
— А можно, мы еще ребятам расскажем, только самым надежным?
— Вас как зовут?
— Я Петька Гаврилов, из семнадцатой, а это Митька Лопухов из шестой.
— Мы в двести тридцать второй мужской школе учимся, здесь рядышком, на углу с переулком Гривцова, — поспешил вставить свое весомое слово длинный, похожий на макаронину Митя.
— Отлично. Значит, так, ребята. Задание вам до вечера: собрать самых надежных и сообразительных ребят и найти свидетелей. Вот вам фотокарточка. Она одна, не потеряйте. И похитрее, лишнего не болтайте, опросите продавцов в магазине, фармацевтов в аптеке, воспитателей в детских садах и так далее. Встретимся в семь вечера на углу Канала Грибоедова и переулка Гривцова, — взглядывая на циферблат, предложил Борис.
Мальчишки опрометью бросились со двора, а Борис потянулся, как ленивый, довольный жизнью кот, улыбнулся солнышку и, беззаботно насвистывая, двинулся на Сенную площадь, маячить на Плеханова смысла не имело, только мальчишек смущать. Да и Свиридову с Лодейниковым на глаза попадаться не хотелось.
В семь часов вечера Борис, доев спешно эскимо, появился в назначенном месте. Юные помощники милиции появились двумя минутами позже. Ватага мальчишек мчалась по переулку, пугая и расталкивая прохожих.
— Здрасте, товарищ лейтенант.
— Добрый вечер!
— Здрасте.
— Здрасте.
Приятели Петьки и Мити беззастенчиво и с интересом его разглядывали, стараясь протолкаться поближе.
— Ну как успехи? — отходя с ребятами подальше от Демидова моста, спросил Борис.
— Нашли свидетелей, товарищ лейтенант, — солидно доложил Петр. На этот раз он был не в старенькой клетчатой ковбойке, а при полном параде, в белой рубашке и с пионерским галстуком. — Пришлось попотеть, взрослые — народ упрямый, еле-еле раскачали.
— Молодцы. Тогда докладывайте по очереди, — доставая блокнот и карандаш, велел Борис.
— Значит, так. Мы с Митькой расспросили дядю Шуру, он сапожник, на улице на углу со Столярным переулком сидит. В тот день на улице его не было, но он в своем подвальчике как раз Ивану Григорьевичу из нашего дома ботинок чинил. Семья вся на демонстрацию ушла, а ему без ноги тяжело, протез неудобный. А с костылем далеко не ускачешь, вот он дома и остался.
— Подожди, Петь, не понимаю, как он из Столярного переулка мог видеть, что возле вашего дома делается? — перебил его Борис. — Переулок ведь дальше по улице начинается?
— Ну да. А его подвал окнами на нашу сторону улицы смотрит, окно первое от угла, — стал показывать ладошками Петька непонятливому оперативнику. — Там на самом углу вообще дома нет, разбомбили, а дядя Шура в следующем живет.
— Ладно, — вздохнул Борис, — адрес диктуй дяди Шуры. И что там дальше было?
— Ну вот. Он видел, как к нашему дому как раз около одиннадцати двое подходили. Один вроде на того, что на фото, похож, а вот второй был моложе, гладко выбритый, лица толком было не разглядеть, потому что в шляпе, но, говорит, походка энергичная. Пожилые так не ходят. А одет в плащ и в костюм серый, обыкновенно, в общем, одет.
— Ну а дальше что было?
— А дальше дядя Шура не видел, он дратву с подоконника взял и больше в окно не смотрел.
Жаль, искренне загрустил Борис. Но с другой стороны, еще утром у них не было вообще ни одного свидетеля, хотя, с третьей стороны, дядя Шура мог и ошибиться, и это могли быть не Маслов с кем-то, а вообще посторонние люди.
— А я с тетей Нюрой в аптеке разговаривал, — протолкался поближе к Борису смешной белобрысый мальчишка с круглым, словно надутый мячик, животиком. — Она наша соседка, в одной с нами квартире живет. Сперва она ничего не помнила, потому что в тот день у ее кошки котята под вешалкой родились, и она жутко ругалась, потому что ее выходные туфли, которые она с вечера из коробки со шкафа достала, все испортились, и она кошку долго гоняла. А потом посылала дядю Сеню котят топить в Мойке, а он ругался, что не желает животину губить, и она из-за этого на работу опоздала, и заведующая ее едва премии не лишила, еле уговорила простить на первый раз, — тарахтел без всяких пауз мальчишка, и как только ему дыхания доставало? — А потому она тот день вспоминать не хотела. Но я упросил, обещал ее Люську по алгебре подтянуть. Она на год меня младше и по алгебре ни бум-бум.
— Слушай, парень, ты давай уже к делу переходи, — попросил его слегка обалдевший от такого количества информации Борис.
— А я по делу. Так вот, тетя Нюра видела на улице, как два дяди шли мимо аптеки по нашей стороне улицы, около одиннадцати. Один повыше, другой пониже. Шли обычно, не торопясь.
— И?
— Все.
— А почему ты решил, что это был тот человек, которого убили? — озадаченно спросил Борис.
— Так покупателей с утра не было, тетя Нюра от нечего делать в окно смотрела. Из зала она выходить боялась, потому что с заведующей поругалась. И кроме того, она говорит, что с без пятнадцати одиннадцать до половины двенадцатого больше по улице никто не проходил, только эти двое, бабка с ребенком в коляске, потом тетка с кошелками и Семен Яковлевич из тринадцатой квартиры. А потом в половине двенадцатого покупатель пришел, и больше она в окно не смотрела.
— Ладно. Тебя как зовут?
— Лева.
— Давай телефон своей тети Нюры, до которого часа она работает?
— Закончила уже, — посмотрев на часы Бориса, сообщил мальчик.
— Хорошо. Еще информация есть? — После разговора с пузатым Левой голова у Бориса слегка гудела, и ему пришлось ее немного встряхнуть, чтобы вернуть в рабочее состояние.
— Есть, — кивнул Митя. — В сорок втором доме на крыше голубятня стоит, ее Валька Полозков держит. Она не по улице стоит, а во втором дворе. Но Валька на нее по крыше из своего подъезда лазит. Вот он первого числа как раз перед рейсом на крышу и лазал голубей проведать, а потом слез и сразу на службу. Он матросом плавает. Это как раз около одиннадцати было. Два дня его в городе не было, вот только сегодня вернулся часа два назад, мы с Петькой его возле дома перехватили.
— Молодцы, — одобрил Борис. — И что он видел?
— Видел, как из нашей подворотни выходил человек. В шляпе и плаще. Роста выше среднего, лица, понятно, не разглядел, потому что с крыши смотрел, но говорит, вроде не из наших. Он в этом доме всю жизнь живет и в школе нашей учился, его все в нашей округе знают, — торопливо объяснял Митя, видя, как рядом нетерпеливо подпрыгивает Петька, желая перехватить инициативу.
— Молодцы. Валентин этот дома сейчас?
— Ну он же только из рейса пришел. Дома.
— Адрес.
Еще ребятам удалось отыскать девочку Веру, у которой мама в праздник работала, и ей не с кем было пойти на парад, и она сидела дома у окошка и смотрела на улицу. И бабу Клаву, у которой убежала кошка и которая искала ее по всем окрестным дворам. И еще тетю Зину, у которой сын монтажник и у которой керосин закончился, и она ходила за ним к подруге в соседний дом, потому что все соседи в ее квартире ушли на демонстрацию. Все эти люди видели двоих мужчин, один из которых был похож на убитого, а второго им рассмотреть не удавалось из-за шляпы, надвинутой низко на глаза.
Все эти сведения Борис тщательно проверил самостоятельно, опросив свидетелей, а потому домой добрался только в девять вечера.
— Боря? Это ты? — окликнула его из-за шкафа мама.
— Да, мамуль.
— Что так поздно, сынок? — За шкафом послышалась возня, и мама, опираясь на костыль, вышла из «кабинета».
С того страшного дня, когда маму нашли еле живой под завалами дома, прошло уже пятнадцать лет, а у Бори по-прежнему екало сердце, когда он видел, как мама, его красивая, умная, добрая, еще такая молодая мама ходит, опираясь на костыль, и ее подвернутый рукав платья всегда заставлял сжиматься сердце щемящей жалостью. В тот ужасный день сорок второго года маме оторвало ногу и сильно ранило руку. Маму спасли, но руку пришлось ампутировать. Борису было тогда восемь, а Рае одиннадцать, отец был на фронте. Неизвестно, как бы они справились втроем с тяжело больной матерью, если бы не соседка тетя Зоя. Она практически усыновила ребят, забрала к себе домой, пока мама была в госпитале, а потом помогла им эвакуироваться вместе со своим заводом из Ленинграда, и в родной город после войны они тоже вернулись вместе.
Отец с фронта не вернулся. Он был военным инженером и дошел до Берлина, а погиб в мае сорок пятого, помогал восстанавливать какой-то мост в окрестностях Берлина, нарвался на оставленную фашистами мину. Борька рыдал в подушку ночами, не веря в такую несправедливость. Война уже закончилась, так почему же так? Почему? А они так ждали отца! Так мечтали о счастливой мирной жизни! Но иногда, Борис никогда в жизни никому бы в этом не признался, в его мечты о встрече с отцом прокрадывались гадкие, подлые мысли. А сможет ли папа любить маму, как прежде, увидев, что с ней стало? А может, он просто будет ее жалеть? А потом встретит случайно женщину, молодую, здоровую… Нет, тут же обрывал себя Борис, нет! Папа не такой, он любит маму по-настоящему, а значит, будет любить и такой, и жалеть будет и беречь. А в голову ему лезли воспоминания о довоенной жизни, где папа с мамой кружатся в вальсе, и ее ножки в парадных туфельках так легко и изящно порхают над паркетом, и нарядное шелковое платье легкими волнами вьется вокруг стройной фигуры. Они любили танцевать и иногда просто заводили патефон, сдвигали к окну стол, стулья и танцевали, а Борис и Рая сидели на диване и любовались ими. А еще до войны мама была ужасно смешливой, и в их доме все время звучал ее смех. Борис уже стал забывать об этом, ведь все это было до войны.
А после войны, после гибели отца им пришлось выживать втроем. Мама была сильной женщиной и никому не позволяла себя жалеть. К счастью, она была переводчиком и могла работать дома, рукописи в издательство отвозила сперва Рая, потом, когда подрос, Борис. Конечно, матери было очень трудно, даже одеться на первых порах она сама не могла, стирать, готовить, убирать, все эти премудрости освоили дети. До войны у мамы были длинные густые волосы золотисто-русого цвета, которые она укладывала в сложные прически, теперь она сделала стрижку, чтобы можно было расчесать и заколоть простым гребнем, и из русых они стали совсем седыми. Но самым болезненным для мамы были сочувственные взгляды на улице. Будучи сильным человеком, она не выносила жалости.
Когда они вернулись после войны в Ленинград, к ним в гости зашла мамина лучшая подруга тетя Сима и, увидев маму, с порога заплакала.
— Танечка, как же так? Ты же такая красавица была!
Подругу мама выгнала и с тех пор старалась со старыми знакомыми не встречаться. Рая очень боялась, что мама замкнется в себе, будет прятаться от людей и зачахнет. Для нее, такой веселой и общительной в мирное довоенное время, подобная изоляция может стать губительной. Но Рая волновалась зря. Мама нашла себя в новой жизни. Ей сделали протез, и она смогла выбираться в театр или на концерты, опираясь на палку. На плечи, чтобы не привлекать ничьего внимания, она набрасывала шали. На работу в университет она не вернулась, устроилась переводчиком в издательство «Иностранная литература», и хотя платили там немного, концы с концами их маленькая семья как-то сводила. В старших классах Рая, никому ничего не сказав, ушла из обычной школы в школу рабочей молодежи и устроилась работать на завод, чтобы помогать матери. А за ней и Борис подрос и поступил так же. Мама очень волновалась, что из-за нее дети не получат высшее образование, не смогут закончить институты. Но Рая и Боря справились. Борис даже на дневном учился, а подрабатывал разгрузкой вагонов по ночам.
Ничего, справился. У них так многие ребята делали.
— Ты голодный, наверное? Мой скорее руки, и за стол. Рая сегодня драников нажарила, вон они под подушкой, — доставая из буфета хлеб, распоряжалась мать. — Да, и чайник поставь, я, пожалуй, с тобой попью.
— А где Райка?
— С Егором в театр пошла, — со скрытым внутренним одобрением объяснила Татьяна Ивановна. — Ну что у тебя нового на работе? — достав сахарницу и чашки, спросила она у вернувшегося в комнату Бориса. — Расскажи хоть, как у тебя дела, а то ведь совсем не видимся последние дни.
— Ох, мам, я же тебе говорил, у нас убийство, — наворачивая драники и жмурясь от удовольствия, рассказывал Борис. — Ищем свидетелей, да все пока мимо. Вот сегодня вроде бы мне повезло, человек пять сумел разыскать, а толку от них никакого, — энергично работая челюстями, делился он. — Получается, что в пивной убитый был с одним человеком, пожилым, таким же, как и он, а возле дома тридцать пять его видели с человеком молодым. Хотя никто лица этого человека не видел и примет никаких не заметил. Плащ, шляпа, вот тебе и все. И как его искать, и откуда он взялся? И почему они вдвоем шли? Выходит, это его знакомый был? Ничего не понятно. Единственный стоящий факт в этом деле — фамилия, которую произнес убитый, когда в пивной сидел. Капустин. Но опять-таки, кто этот человек, где его искать? Может, он даже не в Ленинграде живет, а в другом городе.
— Действительно, фамилия не редкая. Зоя Дмитриевна тоже Капустина.
— Точно. Я сегодня за день так набегался, что даже не сообразил, — вскинулся над тарелкой Боря. — А ведь и правда. И муж у нее тоже Капустин!
— Ну разумеется, — улыбнулась Татьяна Ивановна.
— Мам, а что, если я сбегаю к ним сейчас, не поздно еще?
— Даже не знаю, а какой в этом смысл, Боря? Ты же не думаешь, что Зоя с Сергеем причастны к этой истории? — с сомнением проговорила Татьяна Ивановна.
— Нет, конечно, но вдруг дядя Сергей знал убитого, например, на фронте с ним встречался? Мама, нам очень нужны свидетели!
