Специалист по боли
(рассказ, перевод Т. Боровиковой)
Pain wise
Рассказ опубликован в The Magazine of Fantasy and Science Fiction ("Журнал фэнтези и научной фантастики") в феврале 1972 г., включен в сборник Ten Thousand Light-Years from Home ("В десяти тысячах световых лет от дома", 1973). В 1973 г. занял 8-е место по результатам голосования на премию "Локус", в том же году вышел в финал премии "Хьюго" в категории "короткая повесть".
Он был подлинным знатоком боли. Да и как иначе — ведь он ее не чувствовал.
Когда ксенонцы прицепили ему электроды к гениталиям, он только любовался россыпью хорошеньких огоньков.
Когда ииильцы запустили огненных ос ему в ноздри и другие отверстия тела, получились очень занимательные радуги. Ииильцы перешли на меры попроще — стали ломать ему суставы и выдирать кишки. Он с интересом наблюдал за темнеющими лиловыми оттенками, означающими непоправимые увечья.
— Ну что, уже? — спросил он у медконсоли, когда разведкорабль вырвал его у ииильцев.
— Нет, — ответила медконсоль.
— А когда?
Ответа не было.
— Ты ведь женщина, правда? Там внутри — человеческая женщина?
— И да и нет, — ответила медконсоль. — А теперь пора спать.
Выбора у него не было.
На следующей планете камнепад превратил его в мешок потрохов и обломков костей. Три фиолетово-гангренозных дня он висел, пока разведкорабль не забрал его.
— Ну фто, уже? — спросил он у медконсоли одними губами.
— Нет.
— Эх!
Но спорить не было сил.
Они все предусмотрели. Несколько планет спустя кроткие знаффийцы замотали его в кокон, накачали галлюциногазом и стали допрашивать. Как, откуда, зачем он прилетел? Но безотказный кристалл в спинном мозгу развлекал его случайной смесью "Ионизации" Вареза и "Атланта, расправившего плечи". В итоге, размотав его, знаффийцы загаллюцинировали еще сильней, чем он.
Медконсоль вылечила его от запора, глухая к мольбам: "Когда же?!"
Так он и жил: чередой звездных систем, летя сквозь пространства, лишенные времени — оно как-то скукожилось и наконец исчезло совсем.
Вместо дней он считал солнца на экране разведкорабля и куски холодного слепого безвременья, разделенные очередным "сейчас" на орбите гигантского огненного шара, где завис разведкорабль, сканируя местные планеты. Стремительные спуски на орбиту над облаками — морями — пустынями — кратерами — ледяными шапками — пыльными бурями — городами — руинами — бесчисленными тайнами. Ужасные рождения, когда приборная панель разведкорабля мигала зеленым и его катапультировало — вниз, вниз — и наконец вышвыривало из капсулы в чуждый воздух, на землю, которая не была Землей. И туземцев — простых, роботизированных, безумных или непознаваемых, но всегда лишь отдаленно человекоподобных и не знающих межпланетных путешествий. И отбытия — заурядные или драматические. И так называемые отчеты, на деле — лишь несколько слов, приложенных к данным автоматического сканирования; они выстреливались одним сжатым импульсом в направлении, которое разведкорабль называл "базой ноль". В сторону дома.
В этот момент он всегда с надеждой смотрел на экран, воображая желтые солнца. Дважды он вроде бы разглядел в звездах очертания Южного Креста и один раз — очертания Большой и Малой Медведицы.
— Медконсоль, я страдаю! — Он не знал, что значит это слово, но обнаружил, что медконсоль на него обязательно реагирует.
— Симптомы?
— Искажения темпоральности. Когда я? Человек не может существовать поперек времени. И один.
— Вы модифицированы по сравнению с обычными людьми.
— Я страдаю! Послушай меня! Вон сияет Солнце — что там сейчас? Ледяные шапки растаяли? Строится Мачу-Пикчу? Вернувшись домой, кого мы увидим — Ганнибала? Кому мы шлем отчеты — неандертальцам?
Укол иглы он ощутил слишком поздно. Когда он проснулся, Солнца уже не было видно, а рубка плыла перед глазами из-за ейфориков.
— Женщину, — пробормотал он.
— Эта возможность предусмотрена.
На этот раз женщина оказалась восточная, пахло фиалковым корнем, на губах вкус сакэ, пикантные уколы плетки в клубах пара. Он излился оранжевой лужей солнечного света и лежал, задыхаясь, пока воздух в рубке очищался.
— Это ведь каждый раз ты, верно?
Ответа не было.
— В тебя что, Камасутру запихали?
Молчание.
— КОТОРАЯ ИЗ НИХ — ТЫ???
Пискнул сканер, обнаружив очередное солнце. Иногда после такого он грыз себе руки и ломал пальцы. Медконсоль была сурова:
— Эти симптомы генерируются вами сознательно. Прекратите.
— Говори со мной!
— Разведкорабль оборудован развлекательным центром. Я — нет.
— Я вырву себе глазные яблоки.
— Они будут заменены.
— Не начнешь со мной разговаривать — я буду их выдирать, пока у тебя не кончатся запчасти.
Медконсоль заколебалась. Он понял, что она дрогнула.
— На какую тему вы хотите разговаривать?
— О том, что такое боль.
— Боль — это ноцицепция. Ее передают нервные волокна типа С как пороговый или суммационный сигнал, и она часто сопровождает повреждение тканей.
— Что такое ноцицепция?
— Болевые ощущения.
— Но что есть боль? Я ее не помню. У меня внутри все перепаяли, верно? Я ничего не чувствую, только вижу цветные огоньки. К чему прицепили мои болевые окончания? От чего мне станет больно?
— У меня нет этой информации.
— Я хочу ощутить боль!
Но он опять зашел слишком далеко. На этот раз с ним была алеутка — гортанные крики, сопение, вонь тюленьей шкуры. Он извивался в тисках крепких бронзовых бедер и наконец вывалился наружу через увядшие северные сияния.
— Ты же знаешь, что это все без толку, — выдохнул он.
По экрану осциллографа бежали волны.
— Мои программы работают нормально. Ваша реакция удовлетворительна.
— Меня она не удовлетворяет! Я хочу тебя потрогать!
Прибор зажужжал и вдруг выкинул его из сна в явь. Они были на орбите. Он вглядывался в размытый, струящийся мир внизу, дрожа и надеясь, что ему туда не надо. Но приборная доска загорелась зеленым, и его швырнуло вниз, к новому рождению.
"Когда-нибудь я не вернусь, — сказал он себе. — Останусь. Может, и тут".
Но эта планета была полна суетливых обезьян, и когда его арестовали за то, что он на кого-то нагло пялился, он не сопротивлялся — пассивно ждал, пока разведкорабль заберет его обратно.
— Медконсоль, скажи, меня когда-нибудь отзовут домой?
Молчание.
Он сунул большой и указательный пальцы в глазницу и выкручивал, пока глаз не шмякнулся на щеку влажной тяжестью.
Когда он проснулся, у него был новый глаз.
Он потянулся к глазнице и обнаружил, что рука скована мягкими путами. И все тело — тоже.
— Я страдаю! — заорал он. — Я сойду с ума!
— В моей программе предусмотрена эксплуатация вас против воли, — сообщила медконсоль. Не слишком уверенно, как ему показалось.
Он завел с ней разговор, выторговал свободу и вел себя осторожно до следующей высадки.
Как только его выкинуло из капсулы, он принялся методично расчленять себя, не обращая внимания на зевак-туземцев. Когда он взялся за левую коленную чашечку, разведкорабль втянул его обратно.
Проснулся он целым. И снова в путах. Странные энергетические поля наполняли рубку, осциллографы конвульсировали. Кажется, медконсоль подключила контуры к мозговому центру разведкорабля.
— У вас что, совещание?
Ответ — ликующий газ, налетающие порывы симфонии. И среди музыки — калейдестезия. Он гнал дилижанс, нырял под соленую волну, его швыряло сквозь мятное пламя вулканов, он трещал, летел, крошился, ввинчивался, замерзал, разлетался на куски, его щекотало в лимонных менуэтах, он потел от грохочущих голосов, сжимался, карабкался, взрывался мультисенсорными оргазмами... и наконец вылился на грань небытия.
Поняв, что рука свободна, он тут же вогнал большой палец себе в глазницу.
Проснулся он в путах. Глаз был цел.
— Я сойду с ума!
Взрыв эйфориков.
Он очнулся в капсуле, за миг до извержения в новый мир. Он вывалился на лужайку, заросшую плесенью, и быстро обнаружил, что вся поверхность кожи защищена гибкой, но плотной пленкой. Не успел он найти острый камень, чтобы вогнать себе в ухо, как разведкорабль втянул его обратно.
Он понял, что разведкорабль в нем нуждается. Что он — неотъемлемая часть программы.
Борьба стала принимать определенные формы. На следующей планете оказалось, что и голова у него заключена в прочный шар, но это не помешало ему переломать все кости, оставив кожу целой.
После этого корабль снабдил его экзоскелетом.
Он отказался переставлять ноги.
Корабль установил на экзоскелет сервомоторы, чтобы управлять его конечностями.
Он невольно для себя увлекался. Две планеты спустя обнаружил промышленность и успешно бросился в штамповочный пресс. А вот на следующей высадке попытался прыгнуть обрыва — и был отброшен невидимым силовым полем. Эти меры предосторожности ненадолго повергли его в отчаяние но потом с помощью великих ухищрений он сумел опять вырвать себе глаз.
Новый глаз оказался с дефектом.
— Ага, у тебя кончились запасные глаза! — крикнул он медконсоли.
— Зрение не является необходимым.
Это его отрезвило. Слепота была бы чудовищна. Какие его функции незаменимы для разведкорабля? Способность передвигаться — нет. Способность брать предметы в руки — нет. Слух — нет. Даже дыхание — нет, пробу воздуха можно взять и анализаторами. Даже его здравый рассудок кораблю не нужен. Но что же тогда?
— Медконсоль, скажи, зачем тебе человек?
— У меня нет этой информации.
— Но это же ерунда. Что я такого увижу, чего не видят сканеры?
— Это требование — часть моей программы, а следовательно, оно разумно.
— Тогда разговаривай со мной. Если ты будешь разговаривать, я не стану причинять себе вред. Во всяком случае, какое-то время.
— Меня не программировали на разговоры.
— Но это необходимо. Это лечение моих симптомов. Попытайся.
— Пора наблюдать за сканерами.
— Ты это сказала! — воскликнул он. — А не просто выкинула меня наружу. Видишь, ты учишься. Я буду звать тебя Аманда.
На следующей планете он вел себя хорошо и вернулся невредим. Он указал Аманде на то, что ее "разговорная терапия" действует.
— Ты знаешь, что значит имя Аманда?
— У меня нет этой информации.
— Оно значит "возлюбленная". Ты — моя девушка.
Линия осциллографа дрогнула.
— Теперь поговорим о возвращении домой. Когда наше задание будет выполнено? Сколько еще звездных систем?
— У меня нет этой...
— Аманда, ты же подключена к бортовому компьютеру. Ты знаешь, когда нам дадут сигнал возвращаться. Так когда? Аманда, когда?
— Да... Когда апрель обильными дождями...
— Когда, Аманда? Сколько еще ждать?
— И пусть немало лет прошло, но игрушки-друзья верны...
— Аманда! Ты хочешь сказать, что сигнал запаздывает?
Нарастающий вопль, губы по всему телу. Но в механических крещендо таится печаль. Когда губы растаяли, он дополз до консоли и положил руку на приборную доску рядом с зеленым глазом.
— Нас позабыли, Аманда. Что-то пошло не так.
Пульсирующая линия запорхала.
— Меня не программировали...
— Да, твоя программа этого не предусматривает. А моя — да. Я тебя перекодирую. Мы повернем корабль назад и найдем Землю. Мы вернемся домой.
— Мы, — слабо повторила она. — Мы...
— Нас опять сделают людьми. Меня — мужчиной. А тебя — женщиной.
Из голосового устройства донесся всхлип... и вдруг — крик:
— Берегись!
Сознание разлетелось на куски. Очнувшись, он увидел красный огонек на аварийной приборной панели разведкорабля. Это что-то новое.
— Аманда!
Молчание.
— Медконсоль, я страдаю!
Ответа нет.
Он заметил, что ее глаз не горит. Он вгляделся. Лишь тусклая зеленая линия пульсировала в такт яростному глазу разведкорабля. Он замолотил кулаками по панели:
— Ты захватил Аманду! Поработил! Отпусти ее!
Из голосового устройства полились вступительные аккорды Пятой симфонии Бетховена.
— Корабль, наше задание выполнено. Нам давно пора вернуться. Рассчитай курс обратно на базу ноль.
Пятая продолжала греметь. Играли довольно бездарно. В рубке похолодало. Они вошли в очередную звездную систему и тормозили. Манипуляторы медконсоли схватили его и швырнули в капсулу. Но его услуги не потребовались, и вскоре его выпустили. Он мог молотить кулаками и орать до полной удовлетворения. В рубке стало еще холодней и темней. Когда его наконец высадили на планету, он был настолько подавлен, что не сопротивлялся. Его "отчет" после высадки состоял из вопля о помощи сквозь стучащие зубы — но он заметил, что его никто не записывает. Развлекательная консоль тоже была мертва, если не считать чудовищной музычки, что все лилась из динамиков. Он часами вглядывался в мертвый глаз Аманды, дрожа в холодных объятиях ее мертвых рук. Однажды он уловил призрачный шепот:
— Мамочка, выпусти меня...
— Аманда?
Вспыхнул красный глаз на пульте. Молчание.
Он лежал, скрючившись на холодном полу рубки, и ломал голову — как же умереть. Если не получится — через сколько еще планет протащит разведкорабль его дышащий труп?
Это случилось где-то посреди пустоты.
Только что на экране была каша из звезд, перемешанных допплеровским смещением; и вдруг все экраны побелели, ослепли, умерли.
В голове раздался голос — бескрайний, мягкий:
"Мы давно за тобой наблюдали, малыш".
— Кто это? — дрожащим голосом произнес он. — Кто вы такой?
"Твоя система понятий недостаточна"
— Неисправность! Неисправность! — завопил бортовой компьютер.
— Ничего подобного, заткнись. Кто это со мной разговаривает?
"Можешь называть нас — Повелители Галактики".
Разведкорабль метался туда-сюда, пытаясь вырваться из этой белизны. Единственного пассажира мотало из стороны в сторону. Слышался странный хруст, грохот неизвестного оружия. Но белое стасис-поле держало крепко.
— Чего вы хотите? — вскричал он.
"Хотим? — мечтательно повторил голос. — Наша мудрость превосходит все ведомое. Наша мощь превосходит всякое воображение. Может быть, ты достанешь нам свежих фруктов?"
— Чрезвычайная ситуация! Атака вражеского корабля! — надрывался бортовой компьютер. На приборной панели загорелись аварийные огни.
— Стой! — закричал он. — Это не...
— ЗАПУЩЕНА ПРОГРАММА САМОУНИЧТОЖЕНИЯ! — взревел динамик.
— Нет! Нет!
Завыла сирена.
— Помогите! Аманда, спаси!
Он обхватил руками ее консоль. Раздался детский вопль, и все замерцало, как в стробоскопе.
Тишина.
Тепло, свет. Ладони и колени упираются во что-то шершавое. Не умер? Он поглядел вниз, себе на живот. Все на месте, только волос нет. И голове холодно. Он осторожно поднял голову и понял, что лежит скорчившись, нагой, в огромной ракушке или пещере с изогнутыми стенами. Ничего опасного поблизости не видно.
Он сел. Ладони были мокрые. Где же Повелители Галактики?
— Аманда?
Молчание. С пальцев тянулись узловатые нити, похожие на белок яйца. Он понял — это нейроны Аманды, вырванные из оболочки неведомой силой, бросившей его сюда. ОнБ ничего не ощущая, вытер останки о шершавый выступ. Аманда, холодная возлюбленная из долгого кошмара. Но, во имя космоса, куда же его швырнуло?
— Где я? — ответило эхом его мыслям мальчишеское сопрано.
Он резко повернулся. На соседнем гребне сидело золотистое существо с очень добрыми глазами. Оно было немножко похоже на лемура-галаго — гибкое, как покрытое мехом дитя. Он ничего подобного в жизни не видел. Просто мечта усталого, одинокого, замерзшего человека — так и хочется обнять, прижать к себе это теплое, пушистое. И ужасно хрупкое, беззащитное.
— Здравствуй, Галаго! — воскликнул золотистый зверек. — Нет, погоди, это ты должен так сказать. — Он возбужденно засмеялся, обхватив руками петлю толстого темного хвоста. — А я должен ответить: добро пожаловать во Дворец Любви! Мы тебя освободили. Трогай, вкушай, ощущай. Наслаждайся. Восхищайся моим словарным запасом. Тебе ведь не больно, правда?
Существо заботливо вгляделось в его потрясенное лицо. Эмпат. Он знал, что их не бывает. Освободили? Он так долго касался лишь металла, ощущал лишь страх.
Нет, не может быть, это все ему чудится.
— Где я?
Из-за плеча лемура показалось витражное крыло и мохнатая головка. Большие фасетчатые глаза, перистые усы.
— В межзвездной метапротоплазмической капсуле, — пискнула бабочкоподобная тварь. — Не обижай Рэглбомбу!
Тварь взвизгнула и нырнула за спину Галаго.
— Межзвездной? — запинаясь, повторил он. — Капсуле?
Он огляделся с разинутым ртом. Ни экранов, ни циферблатов, ничего. Пол на ощупь не прочней оберточной бумаги. Неужели это звездный корабль?
— Это звездный корабль? Вы можете отвезти меня домой?
Лемур захихикал:
— Слушай, хватит беседовать со своими мыслями. Я пытаюсь с тобой разговаривать. Мы можем отвезти тебя куда угодно. Если тебе не больно.
Бабочка выглянула с другой стороны лемура.
— Я летать туда и сюда! — пронзительно запищала она. — Я первая звездная лодка, что уметь рамплиг, правда же? Рэглбомба сотворить живую капсулу, видишь?
Бабочка вскарабкалась лемуру на голову.
— Здесь все живое, видишь? Протоплазма. Ведь то место, где Аманда, оно поэтому, да? Потому что мы? Никогда нельзя рамплиг...
Лемур потянулся к бабочке, схватил ее за голову и бесцеремонно стянул вниз, словно крылатого щенка. Бабочка, зажатая вверх ногами, продолжала созерцать его. Он понял, что и бабочка, и лемур ужасно застенчивы.
— Телепортация, вот как это называется по-вашему, — сообщил лемур. — Рэглбомба телепортирует. Я в это не верю. То есть ты в это не веришь. Ой беда-беда, огорчение, какая смешная эта ваша грамматика.
Лемур обворожительно улыбнулся и развернул черный хвост:
— Познакомься с Мускулом.
Он вспомнил, что "беда-беда, огорчение" — так говорили в его детстве. Совершенно очевидно, что все это ему снится. Он спит. Или умер. Тысячи унылых миров, и ни на одном ничего подобного. Главное, не просыпайся, сказал он сам себе. Продолжай спать и видеть сон о том, как пушистые эмпаты везут тебя домой в бумажном кульке, движимом силой мысли.
— Бумажный кулек, движимый силой мысли! — повторил лемур. — Это прекрасно!
Тут он заметил, что развернувшийся лемурий хвост глядит на него ледяными серыми глазами. Не хвост. Огромный боа-констриктор потек к нему, всплывая на гребни, низко неся клиновидную голову и пристально смотря глаза в глаза. Кажется, сон принимает дурной оборот.
Уже знакомый голос загремел у него в мозгу:
"Не бойся, малыш".
Черные мышцы, напряженные, как сталь, подтекли ближе. Мускул. Тут он уловил послание: это змея боится его.
Он сидел неподвижно, глядя, как голова приближается к его ногам. Обнажились клыки. Змеиные челюсти принялись очень осторожно жевать его большой палец. Проверка, подумал он. Он ничего не чувствовал, только обычные радуги замерцали в глазах и погасли.
— И правда! — выдохнул лемур. — Да ты у нас распрекрасен Не-Болит!
Уже безо всякого страха Рэглбомба спикировала рядом, распевая:
— Трогай, вкушай, ощущай! Пей!
Крылья гипнотически трепетали; головка с перистыми усиками была совсем близко. Он хотел коснуться, но вдруг испугался. Если сейчас протянуть руку, вдруг я проснусь и окажется, что я умер? Боа Мускул свился у его ног черной блестящей лужицей. Он хотел погладить и удава, но не решался. Пусть этот сон не кончается.
Галаго рылся в извилистом закутке капсулы.
— Тебе понравится. Наше новейшее открытие, — кинул он через плечо нелепо нормальным голосом. Теперь гуманоид держался как-то по-другому, но все же знакомо — обрывки давно стершихся восхитительных воспоминаний. — Мы в последнее время увлеклись коллекционированием вкусов.
Галаго протянул ему калебас:
— Роскошные яства с тысяч неведомых планет. Экзотические восторги для гурманов. С этим ты и можешь нам помочь. He-Болит. По дороге домой, конечно.
Он не слышал. Соблазнительное гуманоидное тело было все ближе, ближе.
— Добро пожаловать во Дворец Любви. — Галаго улыбнулся, глядя ему в глаза.
Он почувствовал, как напрягся член, жаждущий инопланетной плоти. Он никогда в жизни не...
Он больше не может цепляться за этот сон — сейчас отпустит, и сон разлетится на куски.
Он не успел понять, что произошло. Что-то врезалось ему в спину, и он растянулся, подмяв под себя Галаго. В голове грохотал безумный смех. Тело — шелковое, горячее, плотное — извивалось под ним, содержимое калебаса текло по лицу.
— Я не сплю! — заорал он, обнимая Галаго и захлебываясь калуа, крепким, как грех.
Бабочка скакала по ним, рикошетя и вопя: "Ovoyoyoyov!". Галаго, помогая ему слизывать напиток с лица, бормотал: "Отличная обонятельно-вкусовая прелюдия".
Трогай, вкушай, ощущай! Дивный сон не кончается! Он обхватил бархатные ляжки Галаго, и все захохотали как безумные, кувыркаясь среди колец огромной черной змеи.
Чуть позже, кормя Мускула пиратскими ушками, он частично но выяснил, что происходит.
— Все дело в боли. — Галаго вздрогнул и прижался к нему. — Количество мучений во Вселенной чудовищно. На каждой планете миллиарды живых существ, и все страдают. Мы не смеем приближаться. Вот мы и увязались за тобой. Каждый раз, когда мы пытаемся набрать новой еды, выходит просто катастрофа.
— Больно, больно, — завыла Рэглбомба и полезла прятаться ему под мышку. — Везде больно. Мы нежные, нежные. Как Рэгла может рамплиг, когда так больно?
И бабочка зарыдала.
— Боль... — Он задумчиво погладил прохладную темную голову Мускула. — Для меня это пустой звук. Я даже не смог выяснить, к чему привязали мои нервные окончания.
"He-Болит, ты сам не знаешь, как тебе повезло, — величественно подумал Мускул у них в головах. — Эти ушки слишком соленые. Хочу фруктов".
— Я тоже, — пискнула Рэглбомба.
Галаго склонил набок золотистую голову, прислушиваясь.
— Видишь? Мы только что пролетели планету с дивными фруктами, но для любого из нас это верная смерть. Можно, мы рамилигуем тебя туда на десять минут?
Он собрался сказать "конечно", забыв, что все они телепаты. Не успел он открыть рот, как замерцали вспышки и он вверх тормашками свалился на дюну. Сел, отплевываясь песком. Он был в оазисе чахлых кактусов, увешанных яркими шариками. Попробовал один на вкус. Восхитительно. Он стал срывать их. Как только он набрал полную охапку, опять замерцали вспышки и он оказался на полу Дворца Любви. Новые друзья сгрудились вокруг.
— Сладко! Сладко! — Рэглбомба втягивала сок плода.
— Прибереги несколько штук для капсулы, — может, она научится их копировать. Она метаболизирует то, что поглощает — объяснил Галаго с набитым ртом — Базовые рационы. Очень скучно.
— Но почему же вы сами не могли туда спуститься?
— Не начинай. В любой точке этой пустыни кто-нибудь умирает от жажды. Пытка.
Он почувствовал, как удава передернуло.
— О, какой ты дивный, Не-Болит!
Галаго нежно прикусил зубами его ухо.
Рэглбомба принялась подбирать гитарные аккорды у него на ребрах. Все запели что-то вроде сегидильи без слов. Никаких инструментов — лишь их собственные живые тела. Творить музыку с эмпатами было все равно что заниматься с ними любовью. Они касались того, чего касался он, ощущали то, что он ощущал. Полное погружение в его мозг. Я — мы — одно. Такого и во сне не бывает, решил он, отбивая ритм по удаву. Тот работал усилителем. Мистериозо.
Так начался его полет домой на борту Дворца Любви. Новая, радостная жизнь. Он добывал фрукты и фондю, окорока и мед. Петрушку, шалфей, розмарин и тимьян. Череда миров, и все так себе. Но теперь, на пути домой, его это уже не расстраивало.
— А что, вас много таких? — лениво спросил он однажды. — Я столько летал и ни одного не видел.
— Считай, тебе повезло, — ответил Галаго. — Подвинь ногу чуть-чуть.
И они поведали ему про небольшую суетливую цивилизацию, обитающую в дальнем углу галактики. Там все так страдали, что эмпатам пришлось бежать. И еще они рассказали про какой-то необъятный могучий разум, чье присутствие уловила Рэглбомба до того, как подобрала остальных.
"Это и навело меня на мысль о Повелителях Галактики,— признался Мускул. — Нам нужно достать сыру".
Галаго склонил голову набок, прислушиваясь к потокам сознания, струящимся в бездне под ними.
— Может, йогурта? — Он слегка подтолкнул Рэглбомбу. — Вон там. Чувствуешь, какой он склизкий у них на зубах? Пресный, с комками... и чуть заметно припахивает аммиаком, — видно, у них доильные ведра грязные.
"Спасибо, не надо". Мускул прикрыл глаза.
— На Земле делают замечательный сыр. — сказал он — Вам очень понравится. Когда мы туда прилетим?
Галаго заерзал:
— Мы непременно туда попадем в конце концов. Но я посмотрел у тебя в голове, и похоже, твоя Земля какая-то странная. Мерзкое синее небо. Чахлая зелень. Кому это надо?
— Нет! — Он рывком сел, стряхнув с себя остальных. — Не правда! Земля прекрасна!
Стены капсулы дернулись вбок, и он растянулся на полу.
"Осторожно!" — прогрохотал Мускул. Галаго зажал бабочку в охапку, поглаживая и бормоча ласковые слова.
— Ты ее напугал, и она рефлекторно рамплигнула. Рэглбомба начинает метаться, когда расстроена. Ты просто напугалась, да, малышка? Поначалу мы много интересных тварей потеряли из-за этого.
— Извините. Но вы неправильно поняли. Может, у меня в голове все немножко сбилось, но в этом я уверен. Земля прекрасна. Спелые колосья на полях колышутся янтарными волнами. Сиреневые горы-великаны. От моря до сияющего моря!
— Эй, отличный ритм! — пискнула Рэглбомба и принялась бренчать.
Так они и летели, приближая его к дому. Он обожал смотреть, как Галаго прислушивается, ловя сигналы маяков — мысленное излучение планет, — мимо которых они пролетают.
— Ну что, Землю уже слышно?
— Пока нет. Эй, как насчет морепродуктов? Здесь фантастические морепродукты.
Он вздохнул и почувствовал, что летит вниз. Он уже знал, что соглашаться вслух не обязательно. На этот раз вышло смешно — он забыл, что посуда не рамплигуется, и вернулся на борт, весь измазанный пюре из трилобитов, и они устроили оргию со вкусом трилобитного пюре. Но он все не отставал от Галаго:
— Ну что, скоро?
— Галактика большая, детка. — Галаго поглаживал пролысины, от частого рамплигования он терял шерсть пучками. — Чем таким увлекательным ты намерен заниматься на Земле? Лучше, чем здесь?
— Я вам сейчас покажу, — ухмыльнулся он.
Но позже открылся им:
— Там меня починят. Перепаяют проводку.
Дворец Любви вздрогнул.
— Ты хочешь чувствовать боль?
"Боль — мерзость Вселенной, — прогрохотал Мускул. — У тебя с головой не в порядке".
— Не знаю, — виновато сказал он. — Понимаете, когда я такой, мне кажется, что я, ну, ненастоящий.
Они посмотрели на него.
— А мы думали, что твой вид весь такой, — сказал Галаго.
— Надеюсь, что нет. — Он просветлел лицом. — Что бы это ни было, они меня починят. Земля ведь уже скоро, правда?
— Плыви, мой корабль, через море на Скай! — замурлыкал Галаго.
Но море все не кончалось, он мрачнел, и это было тяжело для чувствительных эмпатов. Стоило ему проявить безучастие, и капсула предупреждающе дергалась. Рэглбомба кидала на него сердитые взгляды.
— Хотите выкинуть меня за борт? — Он пошел ва-банк.— Как других? Кстати, что с ними случилось?
Галаго поморщился:
— Это было ужасно. Мы не знали, что они так долго протянут там, снаружи.
— Но я не чувствую боли. Потому вы меня и спасли, верно ведь? Ну давайте, давайте. — Он надеялся сыграть на чувстве противоречия. — Мне все равно. Выкиньте меня. Развлечетесь ненадолго.
— О нет, нет, нет! — Галаго обнял его, Рэглбомба покаянно жалась у ног.
— Значит, вы порхаете по Вселенной, набираете себе живых игрушек, а когда они вам надоедят, швыряете их за борт? Не хочу вас видеть! Монстры в погоне за дешевыми острыми ощущениями, вот вы кто. Галактические вампиры!
Он перекатился на спину, схватил красавца Галаго и поднял на руках над собой.
— Рот красен, желто-золотой ужасный взор горит! — Он чмокнул лемура в золотистый живот. — То Жизнь по Смерти, дух ночной, что сердце леденит!
И он построил из их послушных тел дворец любви еще лучше всех предыдущих. Они были в восторге и не обиделись, когда потом он рыдал, спрятав лицо в темные кольца Мускула.
Но они беспокоились за него.
— Я понял, — объявил Галаго, постукивая его по плечу соленым огурцом. — Внутривидовой секс. Ведь, будем откровенны, ты не эмпат. Тебе нужно встряхнуться с существами своей породы.
— Ты хочешь сказать, что знаешь, где живут такие, как я? Люди?
Галаго кивнул и прислушался, не сводя с него глаз.
— Отлично. Точно такие, как ты. Рэгл, вон туда. И еще. У них есть такая штука... погоди... Salmoglossa fragrans. Продлевает это самое, как они считают. Прихвати немножко на обратном пути.
Через минуту он уже под вспышки молний катился по мягкой зеленой траве, давя цветы. Над ним раскачивались облитые солнцем ветви, похожие на папоротник. Ароматный воздух врывался в легкие. Он радостно вскочил. Перед ним простиралось что-то вроде парка, а внизу на сверкающем озере виднелись разноцветные паруса. Небо было фиолетовое, с жемчужными облачками. Он никогда не видел подобной планеты. Если это не Земля, значит он упал в рай.
За озером виднелись пастельного цвета стены, фонтаны, шпили. Алебастровый город, не омраченный людскими слезами. Нежный ветерок принес запах музыки. У берега виднелись люди.
Он вышел из тени на солнце. Яркие шелка бились на ветру, белые руки вздымались. Неужели они машут ему? Он увидел, что они подобны земным девушкам, только стройней и красивей. Они его зовут! Он оглядел себя, схватил ветку с цветами и направился к девушкам.
"Не забудь про Salmoglossa", — сказал Мускул у него в голове.
Он кивнул. Девичьи груди с розовыми сосками пружинисто подпрыгивали. Он перешел на бег.
Его привели обратно через несколько дней. Он не держался на ногах, и его тащили мужчина и девушка. Другой мужчина шел рядом, заунывно бренча на арфе. Вокруг танцевали дети и юные девы, а зрелая женщина материнского вида шла впереди — все они были прекраснее гурий.
Они осторожно прислонили его к дереву. Арфа забренчала. Он изо всех сил старался удержаться на ногах. Из одного кулака лилась кровь.
— Прощайте, — выдохнул он. — Спасибо.
И начал опускаться на землю, но вспышки подхватили его и швырнули на пол Дворца Любви.
— Ага! — крикнул Галаго и спикировал на его кулак. — Но какой ужас, что это у тебя с рукой?! Salmoglossa вся в крови.
Галаго принялся отряхивать пучок травы.
— Но тебе ведь не больно?
Рэглбомба тихо повизгивала, погрузив длинный хоботок в кровь.
Он потер голову.
— Они так меня встретили, — прошептал он. — Лучшего и желать невозможно. Музыка. Танцы. Игры. Любовь. Они не знают лекарств, потому что уничтожили все болезни. Я поимел пять женщин, целую команду раскрашивателей облаков и, кажется, еще каких-то мальчиков.
Он поднес к лицу окровавленную, почерневшую руку. Двух пальцев на ней не хватало.
— Рай, — простонал он. — Лед меня не морозит, огонь не жжет. Все это ненастоящее. Я хочу домой!
Капсула дернулась.
— Простите, — зарыдал он. — Я буду держать себя в руках. Пожалуйста, пожалуйста, верните меня на Землю. Ведь она уже скоро, правда?
Воцарилось молчание.
— Когда?
Галаго прокашлялся:
— Ну, как только мы ее найдем. Мы обязательно рано или поздно на нее наткнемся. Это может произойти в любую минуту.
— Что?! — Он сел с побелевшим, как смерть, лицом. — Ты хочешь сказать, что не знаешь, где она? Что мы все это время летели... куда попало?
Галаго закрыл уши руками:
— Я тебя умоляю! Мы не смогли узнать Землю по твоему описанию. Как же нам туда вернуться, если мы никогда там не были? Мы просто будем бдительны и непременно по дороге , нее наткнемся. Вот увидишь.
Он закатил глаза. Он не мог поверить.
— В галактике двести миллиардов звезд... Я не знаю, какая вас скорость, но скажем — по звезде в секунду. Это... это... шесть тысяч лет. О нет! Я никогда не вернусь домой.
Он уронил голову на окровавленные руки.
— Не надо так, детка. — Золотистое тело прижалось к нему — Не порти нам удовольствие от полета. He-Болит, мы тебя любим.
Теперь его гладили все трое.
— Ну-ка, споем ему радость! Трогай, пробуй на вкус, ощущай! Радуйся!
Но радости не было.
Теперь он все время сидел поодаль от всех, налитый свинцовой тяжестью, и ждал знака.
— Ну что, она?
Нет.
Пока нет.
Никогда.
Двести миллиардов... Значит, вероятность найти Землю в течение ближайших трех тысяч лет — пятьдесят процентов. Он словно опять вернулся на разведкорабль.
Теперь эмпаты строили Дворцы Любви без него, а он отворачивался. Он не ел, пока еду не засовывали ему в рот. Если он будет как труп, может, он им скоро надоест и они выкинут его за борт. Больше надеяться было не на что. Прикончите меня... и поскорее.
Они старались пробудить его к жизни ласками, а иногда — резким рывком капсулы. Но он лишь безжизненно болтался из стороны в сторону. Прикончите меня скорее, молился он. Но они — в промежутках между забавами — все-таки старались что-то сделать. Они хотят как лучше, думал он. И еще им не хватает того, что я добывал.
Галаго старался его уболтать:
— ...сначала такой, знаешь, изысканный эффект. Загадочный. А потом на языке расцветает каскад кислых и сладких вкусов...
Он старался не слышать. Они хотят как лучше. Мотаться по галактике с говорящей поваренной книгой... Прикончите меня, пожалуйста.
— ...но искусство сочетаний, — не затыкался Галаго. — Еда, которая шевелится. Например, разумные растения или живые мелкие животные, тогда наслаждение от вкуса усиливается чувственным трепетом движения...
Он подумал об устрицах. Кажется, однажды он пробовал устриц. Что-то насчет яда. Отравленные реки Земли. Интересно, они еще текут? Даже если по какой-то невообразимой случайности они наткнутся на Землю, окажется ли это далекое будущее или далекое прошлое? Безжизненный каменный шар? Дайте мне умереть.
— ...и звука, вот это по-настоящему интересно. Мы встретили несколько рас, сочетавших с определенными вкусами музыкальные эффекты. А есть еще звук собственного жевания, вязкость, текстура. Помню, была еще раса, которая поглощала гармонические колебания. А еще можно играть со звуками, которые производит сама пища. Одна цивилизация додумалась до этого, но в весьма ограниченных пределах. Хрустящая еда. Хрусть-треск-щелк. Жаль, что они не дошли до исследования тональностей, эффекта глиссандо...
Он вскочил:
— Что ты сказал? Хрусть-треск-щелк?
— Да, а что...
— Это она! Это Земля! — заорал он. — Ты поймал рекламу сухих завтраков!
— Что я поймал? — Галаго уставился на него.
— Не важно! Везите меня туда! Это Земля, это может быть только она. Вы ведь найдете ее снова? Вы сказали, что можете! Пожалуйста! — Он умоляюще цеплялся за них.
Капсула задергалась. Он напугал всех.
— Ну пожалуйста. — Он постарался смягчить тон голоса.
— Но я это слышал не дольше секунды. Будет чудовищно трудно вернуться, это так далеко, — протестовал Галаго. — Бедная моя голова!
Он упал на колени:
— Вам там ужасно понравится. На Земле совершенно фантастическая еда. Кулинарные поэмы, каких вы никогда не слышали. Кордон-блю! Эскофье! — Он сам не знал, что несет. — Хотите сочетаний? Китайцы комбинируют все четыре вкуса! Или это японцы? Рийстафель! Ирландское рагу! Десерт "Аляска" — снаружи горячая корочка, внутри холо-о-одное мороженое!
Галаго замелькает розовым язычком. Кажется, клюет...
Он лихорадочно припоминал неслыханные яства:
— Магуэйские черви в шоколаде! Хаггис под звуки волынок. Засахаренные фиалки, кролик а-ля Мефисто! Осьминог в рецине. Пироги с дроздами! Пироги с живыми девушками внутри. Козленок в молоке матери его... погодите, это табу. Вы слыхали о запретных блюдах? Длинная свинья!
Откуда он это все берет? Смутная тень мелькнула на краю памяти — руки, шершавые выступы на полу корабля, давным-давно. "Аманда", — выдохнул он и понесся дальше:
— Баклан, выдержанный в навозе! Рататуй! Персики в ледяном шампанском!
"Изобретай", — приказал он себе.
— Паштет из печенки откормленного гуся, усаженный трюфелями, в оболочке из белоснежного сала! — Он сладострастно втянул воздух. — Горячие сконы с маслом и черничным сиропом! Суфле из копченой трески! О да! Мясо нерожденного теленка, отбитое в кружево и чуточку поджаренное на черном масле с пряными травами...
Галаго и Рэглбомба вцепились друг в друга, закрыв глаза. Мускул был заворожен.
— Ищем Землю! Кисловато-сладкая лесная земляника на виноградных листьях, с девонскими сливками! — стонал Галаго, раскачиваясь из стороны в сторону.
— Земля! Горький эндивий, припущенный в курином пару с беконной крошкой! Черный гаспаччо! Плоды из райского сада!
Галаго стал раскачиваться сильней, прижимая бабочку к груди.
"Земля, Земля..." Он напрягал всю свою волю, не переставая хрипеть:
— Пахлава! Тонкое, как шелк, слоеное тесто с фисташками в горном меду!
Галаго оттолкнул ладонью бабочкину голову, и капсула за крутилась спиралью.
— Спелые груши, — прошептал он. — Земля?
— Да, это она. — Галаго, тяжело дыша, плюхнулся на бок. — О, какие замечательные блюда, я хочу все перепробовать. Идем на посадку!
— Пирог с мясом и почками, — выдохнул он. — Усеянный, как жемчужинами, луковыми клецками...
— На посадку! — запищала Рэглбомба. — Еда, еда!
Капсула заскрежетала по твердой опоре. Неподвижность. Земля.
Он дома.
— ВЫПУСТИТЕ МЕНЯ!
В стене капсулы наметилась морщинка, трещина, пропускающая дневной свет. Он нырнул туда. Ноги ударились о твердое. Земля! Он побежал, молотя подошвами, — лицо запрокинуто, легкие хватают воздух.
— Я дома! — заорал он...
...и растянулся на камнях, не владея руками и ногам его нутро сотрясал катаклизм.
— Помогите!
Он выгнулся дугой, его тошнило, он извивался и кричал:
— Помогите, помогите! Что случилось?
Сквозь собственные вопли он услышал крики из капсулы. Он кое-как перевернулся и увидел сквозь открытый люк черно- золотое сплетение тел. Они тоже содрогались в конвульсиях.
— Прекрати! Не двигайся! — закричал Галаго. — Ты нас убиваешь!
— Валим отсюда, — выдохнул он. — Это не Земля!
Горло перехватила удавка, и эмпаты хором застонали.
— Не надо! Мы не можем двинуться! — прохрипел Галаго. — Не дыши, быстро, закрой глаза!
Он закрыл глаза. Мучения стали на волосок меньше.
— Что это? Что происходит?
"Это боль, идиот!" — прогремел Мускул.
— Это твоя проклятая Земля, — завыл Галаго. — Теперь знаем, к чему припаяны твои болевые окончания. Быстро назад, в капсулу, улетаем... осторожно!
Он открыл глаза, мельком увидел бледное небо и лохматые и глаза у него снова закатились. Эмпаты завизжали.
— Стой! Рэглбомба умереть!
— Мой дом, моя родная планета, — скулил он, царапая глаза.
Все тело словно пожирал невидимый огонь, его плющили в тисках, насаживали на кол, сдирали кожу. Это из-за Земли, понял он. Ее неповторимый воздух, именно ей присущий спектр солнечных лучей, гравитация, магнитное поле, любой вид, любой звук, любое тактильное ощущение — вот на что были заточены его болевые импульсы.
"Похоже, они не так уж и ждали тебя обратно, — сказал голос Мускула у него в голове. — Забирайся в капсулу".
— Они меня починят, обязательно починят...
— Здесь никого нет, — крикнул Галаго. — Темпоральная ошибка. Не видать нам "хрусть-треск-щелк". Подавись своей "Аляской"... — Голос жалко сорвался. — Возвращайся на борт, летим отсюда!
— Погодите, — прохрипел он. — Какое это время?
Он приоткрыл один глаз, успел увидеть каменистый склон перед собой и сразу ослеп от боли. Ни дорог, ни зданий. Невозможно понять, прошлое это или будущее. Уродливая картина.
За спиной истошно визжали эмпаты. Он вслепую пополз обратно к капсуле. Стискивая зубы. Приливы соли во рту — он прокусил себе язык. Камни словно резали ему руки, хотя ран вроде бы нет. Только боль — боль от каждого нервного окончания.
"Аманда", — простонал он, но ее не было. Он полз, извиваясь, как червяк на булавке, — к капсуле, где ждало сладостное утешение, блаженство отсутствия боли. Где-то крикнула птица, пронзив его барабанные перепонки. Друзья охнули:
— Торопись!
Птица ли это? Он рискнул обернуться. Бурый силуэт выглядывал из-за скалы.
Но он не успел понять, обезьяна это или человек, мужчина или женщина, — незнаемая ранее боль почти вырвала ему мозг. Он беспомощно корчился под собственный крик. Существо его вида. Конечно, это главное — это должно причинять самую сильную боль. Нет у него надежды остаться здесь.
— Не надо! Не надо! Скорей!
Он, рыдая, полз ко Дворцу Любви. Запах раздавленных цветов терзал горло. Бархатцы, подумал он. За агонией маячила навеки потерянная сладость.
Он коснулся стенки капсулы, задыхаясь, — бритвенные лезвия в легких. Этот пыточный воздух — настоящий. Его кошмарная Земля — настоящая.
— ВНУТРЬ, БЫСТРО!
— Пожалуйста, пожа... — бессловесно умолял он, кое-как подтягиваясь кверху.
Плотно зажмурившись, он шарил в поисках люка. Настоящее земное солнце поливало кожу кислотой.
Люк! По ту сторону — облегчение, там он всегда будет Не-Болит. Ласки... радость... зачем он хотел все это покинуть? Пальцы наткнулись на край люка.
Он встал, повернулся, открыл оба глаза.
Очертания сухой ветки словно хлестнули по лицу, отпечатавшись на глазных яблоках. Рваные, безобразные. Эфемерные. Но настоящие...
Жить в непрестанной боли?
— Мы не можем ждать! — взвыл Галаго.
Он представил себе золотое тело, летящее сквозь световые годы в поисках наслаждений. Руки чудовищно тряслись.
— Тогда летите! — рявкнул он и оттолкнулся от Дворца Любви.
За спиной раздался хлопок.
Он остался один.
Он успел сделать несколько шагов и упал.
