16

Вспомнилось, что неплохо бы переброситься парочкой мыслей с отцом Вонифатием. А после хотелось бы без лишних глаз встретиться в городе с гудцами и осторожно подготовить их к несколько иному восприятию себя. Должны ведь по идее они меня простить за невольный обман, сами же лицедеи. Упросил отца позволить мне остаться ещё на пару часов в монастыре, сославшись на необходимость ознакомиться со свежими изборниками, присланными из Кирилло-Белозёрского монастыря. Князь в ответ только издал нечленораздельный звук, оказавшийся банальной отрыжкой, и прошествовал дальше. Решил расценить это как согласие.

Библиотекарь Вонифатий оказался на своём месте.

— Вельми рад, благий мой сыне, яко вспомнил о дряхлом и глупом монахе, — улыбаясь, поднялся он мне навстречу.

Мы обнялись. Рассказал ему без утайки о дальнейших своих приключениях. Монах очень обрадовался падению Единца и моим предстоящим ипостасям воеводы, супруга и князя удельного. Беспокоило его только возможность повторения того, что случилось с моими старшими братьям, что воспользовавшись моим отсутствием, ближники отца смогут вбить между нами клин:

— Обаче, борзо вороги тя от отича тщатся отвадити, важнолетия не дождах.

Попытался объяснить, что сам не сильно хочу вылезать на первые роли. Что готов стать самым завалящим помещиком, лишь быть как можно дальше от отцовых ближников.

— А кои земли те будут выделены во владение? — поинтересовался отец Вонифатий.

— По Унже реке вниз от Ваги до рубежей и по Меже.

— Не Ухтубужье ли те дано?

Я кивнул ответно. Монах покивал горестно:

— Самые пропащие места те уготовили. Люди лихие да черемисы там шалят беспрестанно. Смерды в те края селятся неохотно. Посему и слобод много постановлено, ибо от тягот государевых поселенцы освобождались. Обильной гобины с сих земель не жди. Противу, мнозе пенязи требно буде влещивати овамо, яко созиждити земли к порядию.

Мда, удружил мне батя. А я уж было раскатал свои губёнки молокососные на пасторальную жизнь в окружении собственных добродетельных подданных, колосящихся нив, да тучных стад бурёнок. Ну и хрен с ними, со всеми бурёнками. Как говорится — к дарёному коню и уксус сладок. Объявлю своё княжество заповедником, завезу какого-нибудь дивного носорога и буду продавать на него билеты желающим посмотреть, бабки трясти. Как-нибудь прокормлюсь со своими будущими женой и детками.

Видя мою задумчивость, монах посоветовал:

— Не кручинься, Димитрие. Проси у отича град ремеслен, али промыслы овы. Ноли с прибытком останешься.

Узнав о гибели Фоки и об очень странном убийстве дьяка Алимпия, мудрый монах встревожился ещё сильней и поведал о событиях, к которым был некоторым образом причастен.

В последние годы жизни государя Василия Дмитриевича, князь Юрий вопреки отцовому наказу проводил больше времени в своей столице Звенигороде чем в Москве из-за ссор с властолюбивой женой брата и некоторыми его приближёнными боярами. На Москве управителем дворца и всего прочего хозяйства оставался боярин Плесня Фокий. Князь ему доверял и привечал за изворотливый ум и честность. И боярин всегда оставался верным своему господину.

Фокию удалось убедить долго болеющего великого князя Василия, что супруга ему неверна, а сын Василий прижит от случайной связи. Молва по Москве ходила, что в княгининых палатах часто замечали боярина Ивана Всеволожа. Разгневавшись, государь повелел изменить завещание в пользу своего младшего брата Юрия, восстановив дедичево право, а боярина Всеволожа схватить, бросить в темницу и судить за измену. Смерть великого князя помешала исполнить это намерение.

— А завещание переписать успели? — вырвалось у меня от волнения.

— Сотворена бысть грамота духовна в трёх письменах, — торжественно произнёс отец Вонифатий.

Монах знал про все эти дела, поскольку был близок к Фоке в качестве писчика и его советника. Сразу после смерти Василия Дмитриевича сторонники княгини Софьи схватили Фоку и попытались выкрасть и уничтожить духовную грамоту умершего повелителя. Фоке удалось передать экземпляр завещания своему дьяку Алимпию, а тот отправился в Галич к князю, но нарвался на татей и потерял грамоту. Князь Юрий прекрасно знал о подписанном его братом завещании и решительно отверг предложение княгини Софьи присягнуть её сыну. И без этого документа его права на великое княжение прекрасно утверждались духовной грамотой князя Дмитрия Донского, подкреплённой отказом от своих прав князя Серпуховского Владимира Андреевича.

Начавшаяся династическая война была погашена дипломатическими усилиями митрополита. Фотий что-то пообещал отцу, из-за чего он сразу же прекратил попытки оспаривать великое княжение у своего племянника и даже согласился подписать с ним докончальную грамоту. Боярина Фокия выпустили из московской темницы. Его с почётом в Галиче принял князь Юрий и назначил главой тайной палаты. Дьяку Алимпию удалось оправдаться перед боярином Плесней за свою нерадивость, и он стал как и прежде работать под его началом, только уже в палате тайных дел. Вонифатий по приезду в Галич попросился в монастырь на тихую должность, но всегда был готов помочь своему бывшему начальнику и другу ценным советом. Он нисколько не сомневался в невиновности Фоки, когда того обвинили в измене и бросили в темницу. Якобы он потворствовал булгарам в недавнем набеге. Князь не желал прислушиваться к доводам старого монаха, доверяя мнениям своего ближника Морозова и его окружения. По словам библиотекаря, у Фоки что-то было нарыто на Морозова, что он и его люди связанны с боярином Всеволожем. А теперь и Алимпия не стало. Если они узнают, что я находился в близком контакте с Плесней, то и мне тоже пора начинать бояться. В любом раскладе тягаться с боярином Морозовым не желалось. Создам собственное государство и забуду о всей этой крысиной возне.

— Как бы я хотел, чтобы ты, отче, стал при мне тем же, кем был при Фокии Плесне, — мечтательно произнёс я, — Если князем стану, то мне понадобятся придворные всякие: бояре там, воеводы, дьяки, холопы, будь они неладны. В бояры бы тебя произвёл…

Монах улыбнулся в бороду и покачал головой:

— Душа моя покоя просит. Управцем прими дьяка сякого. Их много толчется при князе.

На просьбу:

— А какого дьяка мне лучше выбрать? Может быть, есть у тебя кто-нибудь на примете?

Посетовал, что давненько не бывал при князе:

— Мнози люди несть ведомы ми. С боярином Чешком по сему ряду сказывай. Он из суземников Фоки, пришлый.

Кстати поинтересовался у библиотекаря какими книгами я раньше увлекался. Поп пристально на меня взглянул и позвал за собой. В библиотеке толклась целая толпа разновозрастных переписчиков, но мы прошли дальше. За неприметной дверью в самой дальней части помещения располагалась лестница вниз, довольно крутоватая. Деревянные ступени опасно трещали под массивной фигурой библиотекаря, но он бесстрашно пробирался дальше, увлекая меня за собой. Слабый свет свечей высветил просторное помещение подклети, заваленное всяким хламом. В дальней его части возле мелкого окна, с трудом пропускающего свет, располагались деревянные стеллажи, заполненными книгами разного размера. Некоторые были с окованной обложкой и даже замкнутые маленькими навесными замками. Книг здесь было явно больше, чем наверху, в библиотеке.

Вонифатий подвёл меня к конторке, на которой лежала раскрытой книга на греческом языке с занятными иллюстрациями. По уверениям библиотекаря, именно её я читал в последний раз. Свет свечи осветил странные схематичные изображения. Матерь Божья, так ведь это ничто иное как "Некрономикон", переведённый с арабского Теодором Филетом, православным учёным, — самая известная книга о чёрной магии. Считалось, что само чтение этой книги неподготовленному человеку грозит помешательством и даже смертью.

— Отец Вонифатий, а как относится отец Паисий к подобным книгам? — вызвалось из меня вместе с безмерным удивлением.

— Обыденно. Он их сам чтит. Братьям запрещено спускаться семо, а сам шествет овогда. Чернецам овым паки с ним позволено. Животие сея продлить хоче, старче. Зелья тайны ище, — охотно ответил монах с едва заметным смешком.

— И мне тоже позволено здесь бывать? — ещё сильней поразился я.

— Гресе на душу ял, переча указаниям владыки, с чаянием в разуме теим сметлив и светл. Взрастёшь князем велеславным и свет премудрости изольёшь по земле отчей, — вдохновенно высказался толстый монах и заторопился, — Грясти нать, служба вборзе починется.

Я окинул взглядом несколько страниц загадочной книги. Полная белиберда, набор бессмысленных заклинаний и дурацких картинок. Однако, как-то же удалось прежнему обитателю тела вызвать меня в этот век. По крайней мере, какая-то зацепка с моим хроноперемещением появилась.

Оставаться на предстоящий обед с обедней в нагрузку не хотелось, как меня не уговаривал библиотекарь. Хотелось поскорее распрощаться с навевающими самые грустные воспоминания местами. Велел ожидающим меня слугам запрягать лошадей в возок и вскоре трясся по дороге в город. На пригорке, откуда обозревалась панорама батиной столицы, отправил слуг с княжичевым барахлом дожидаться меня в городе у постоялого двора, а сам решил прогуляться дальше на своих копытцах. Не хотелось, чтобы гудцы меня видели вылезающим из княжеского возка, да и для здоровья полезно бывает, порой, иногда.

Поиски друзей начал с харчевни при постоялом дворе. Помещение почти целиком было набито празднующими горожанами. Взгляд зацепился за знакомый профиль Фоки, сидящего в окружении бандитского облика мужчин, хотя из-за мохнатых физий почти каждого теперь можно смело хватать и волочь в кутузку. Нет, обознался. Борода по-другому подстрижена. Теперь поневоле в каждом встречном буду искать черты погибшего друга. Так устроена человеческая психика. Надо будет заказать панихиду.

Музыкальные морды обнаружились в самой дальней части зала. Хотел было сразу подскочить к ним, как вдруг заметил напротив них обоих своих слуг. Молодые люди поедали кашу и увлечённо о чём-то переговаривались. Заправлялись ведь в монастыре. Вот, жучары, удалось развести моих простоватых друзей на хавчик. Короче, захотелось мне выяснить интерес, связывающий гудцов со слугами.

В заведение заходили люди разных сословий. Мест по праздничному дню почти не оставалось. Близко к гудкам сидела компания суровых воев, у которых как раз имелось одно незанятое место. Лица их в большинстве своём мне были незнакомы, за исключением Деменьши и Космыни. Воспользовался моментом, когда гудцы со слугами сильно отвлеклись на беседу, и с разлёта приземлил свой высокородный задок к воям за стол, не спросясь. Впрочем, откуда мне знать? Может, тут не приняты политесы. Объекты наблюдения оказались как раз за моей спиной.

Всё-таки надо было бы спросить разрешение. Ратная команда уставилась на меня, как на явившегося невесть откуда ярмарочного медведя. Ответно ощерился самой дружелюбной улыбкой.

— Баламошка, ты почто подмастерьем нарядился? — возник первый вопрос от круглолицего бородача.

Я завис, не зная, как ответить на такой странный вопрос. Ещё один вой средних лет посчитал нужным просветить коллег:

— Надысь зреша его в боярских портах при самом князе Юрие…

— С князем тартыжити докучило, к простолюдью стрекнулся? — юморнул его более молодой сосед.

У меня коротнуло волосы. Вот так запросто, не напрягаясь, вои раскрыли моё инкогнито. Почему же в таком случае они позволяют себе отпускать обидные обзывательства в адрес высокородной особы?

— В шуты его яли, — мрачно объяснил кряжистый бородач с мужественными складками на лице, по всем признакам старший среди сидящих здесь бойцов, — Воем был непутны, негли в скомрахах выправитеся.

— Обещал проставитися, — обиженно вспомнил Деменьша.

— Мужи славные! Для вас всё готов сделать, — выдал охрипшим от волнения дискантом.

Подозвал харчевника. В моей мошне на этот раз увесисто позвякивало серебришко из части выигрыша в таврели. Назаказывал на компанию самых дорогих вин сурожских да эллинских. Для закуси велел тащить на стол разнообразные мясные и рыбные блюда, жареные, тушёные, рубленые и верчёные. Разошёлся на десерт из фруктов и ягод разных, местных и заморских, свежих и вяленых. Бойцы круглили глаза и менялись в лицах.

— Да ты обилен паче, паря! — воскликнул всё тот же круглолицый, — Негли ми к князю притыкнутся кощуном?

— Онуфря завидит зельно, — хохотнул самый молодой вой.

На его залитом румянцем лице не имелось ещё ни одного волоска.

— Погодь те лоховати, Понтя. Баламошка тартыжити горазд, да песни потешны пети. Готов полтиной поступитися, иже поскору погонят его со двора, — со смехом ответил ему Онуфря.

— Не ты ли мнил благохитренным боярина Единца. Днесь он в порубе сидит, — не согласился с ним Понтя.

— А ты, возгря зелена, смолкни. Егда долг возвратишь, ноли глаголь. Вот схолоплю тя, бо холопы войны требны будут ми, — внезапно вызверился круглолицый.

Молодой вой обиженно умолк. Разговоры перекинулись на мелкие нерешённые проблемы их воинского коллектива. Я дальше не слушал своих новых знакомых, напрягая ушные раковины в сторону соседнего стола. Четверо подростков там с жаром обсуждали желание Мирона получить работу придворного музыканта. Эти вакансии, по словам моих слуг, были полностью заполнены. К тому же холопами. На всех низших, работных местах во дворце трудились холопы. Приглашать свободных людей со стороны и оплачивать труд дензнаками княжеским дьякам не желалось. Вот такая тут царила феодальная экономика.

Выходит, братьям-музыкантам надоело слоняться бездомными по городам и весям. Решили осесть в Галиче. Треша не радовался пожеланиям старшего брата, но против его авторитетного мнения не возражал. Как я понял, на решение Мирона отчасти повлияла невероятная красота мелодий, услышанных от неизвестного бродяжки.

— Найти бы сего мальца. В ноги бы ему сверзился. Несмь студно в казанники к нему пошед. Лады ведае ми паче. Талант ему вещий дан горний.

Ждан зачем-то захотел побахвалиться перед приятелями своим новым житьём-бытьём. Делать ему с Устином почти целый день ничего не надо:

— У княжича служба не тяготна. Дненощно лежати мочно и брюхо чесати. Присно есмо в порти доброй, в чоботах, сыты и с крышей над главой.

Но когда Мирон принялся упрашивать оказать протекцию у княжича для него и брата на место личных музыкантов, резко поменял полюса и принялся почему-то меня обливать помоями. В переносном смысле, конечно:

— К монахам ездит и библы паскудны тамо чтит. От тех библ порные разумом сокрушаются, а отроки тем паче. Люди бают, иже княжич филином сотворяется, инде собакою, аще преди сей потворы рудь людску сосе. Мы с Устином обнощь не спим, дабы он не достал нас и рудь не высосал.

— Страсти кои! — ужаснулся Тренька, — Я бы тея господина за версту отекал.

— Истинно сие, — согласился Ждан и продолжил хаять меня, — Челядинцы баяли, велел се желудей насобирати и сопряжити, дабы их вкушати. Все в хоромах глумятся над ним отай. Баламошкой кличут…

Совсем зажрались, лакеи чёртовы, охерели от безделья. Ничего, доберусь ещё до вас. Я от возмущения даже пропустил шлепок по затылку от соседского воя.

— Почнул наш баламон? Пей с нами за мужей доблих, главы сложаху.

Вои деловито разлили дорогущие напитки по кружкам. Дружно стукнулись. Затем ещё раз. Само собой пришла пора рассказам о ратных делах. У каждого их оказалось не на одну жизнь. Даже самый молодой Ферапонт, пьяно ворочая языком, поведал братве о нескольких своих подвигах. Вои все были из одного подразделения во главе с десятником Никодимом Ряпа. Среди пьяного ора бородатых глоток позабылось все мои горести и то, ради чего я сюда пришёл. Сам тоже подключился к параду бахвальств и принялся рассказывать о своём боевом прошлом на Кавказе. Бойцы приняли мои разглагольствования благосклонно и договорились завтра с утра встретиться на вокзале и купить билеты на югА, порезвиться в горах с ваххабитами.

Обычно после хорошего выпивона, сдобренного приличным закусоном, неизбежно начинается слезосшибательный шансон. Мужики заныли что-то тягомотное с таким дебильным сюжетом, что нужно упиться в хлам, или сильно ушибиться головой, чтобы хоть что-то понять. Основную партию вёл молодой Понтя, мужики ему только подвывали.

В песенке этой рассказывалось, как некая княгиня бродила по горам. С камня на камень прыгала. Ну и допрыгалась, наступила на лютого змея. Змей тот реально лютейшим оказался — взял, да и изнасиловал несчастную. Тут и беременность нарисовалась как положено, через девять месяцев. На десятом месяце ребёнок прямо из чрева начал ей предъявы кидать, чтобы она, то есть княгиня, выковала ему стопудовую палицу. Грудничок змею мстить собрался, отцу родному. Какие конкретно обвинения инкриминировал ему сынулька, по тексту не было понятно. В общем, бред бредячий. Какие мухоморы тут потребляют? Я фэнтези тоже люблю иногда почитывать, но какой-никакой здравый смысл всё-таки должен присутствовать. Можно было бы, конечно, слова мимо ушей пропускать, если бы хоть какая-то мелодия намечалась, хотя бы тупой ритм. А так, ни в лад, ни в склад, поцелуй корову в… духовность.

Военные мужики вдруг стали ко мне приставать и требовать исполнения песни. Что их там снизу укусило? Решил не отказываться и порадовать новых знакомых своим творчеством. Из песенного арсенала далёкого будущего, который более-менее помнился и соответствовал стилистике нынешнего времени, выбрал "Полюшко-поле". Ладонями по поверхности стола отбил ритм, будто стук копыт коня.

Лучше бы не пел, чесслово. Суровые вои пришли просто в экстаз, слезами изошлись и целоваться хором полезли. Твоюжмать! Сопротивляться слюняво-волосатым мужланским поцелуям прямо в рот, сил у ребёнка, сиречь у меня, всего из себя пьяного-несчастного, не нашлось. Я только протестующе похрюкивал.

— Паря, ты почто таил от нас сию лепость преду? — кто-то укоризненно высказался.

Заставили песню на бис исполнить. Что оставалось делать? Проорал её снова своим мерзким ребёночьим голоском. Оглянулся как-то назад и наткнулся на стоячие от изумления глаза гудков и ужаса у кое-кого.

— Братухи, и вы сюда набежали! — деланно изумился ответно.

— Гой еси, дивны Димитрие! — радостно завопил Мирон, — Я же искал тя.

— Тащи тогда сюда свой струмент, — распорядился в его сторону.

Инструментов у гудцов не оказалось, но они здорово помогли голосовыми связками. Жадный до потех народец в харчевне обступил наш столик. После исполнения люди стали проникновенно благодарить меня за песню, в том числе монетками на стол. Я дал знак Мирону и Трене, чтобы деньги прибрали. Не пропадать же добру.

Вдруг появились несколько городских стражников. Я оставался спокоен. Городская стража подчинялась ведомству внутренних дел, а, значит, дьяку Варфоломею. Единец ведь отстранён от руководства, если за сегодня ничего не переигралось. Мирон выставил перед собой выданную обельную грамоту, словно оберег. Старший взял свиток, прочитал и вернул ему обратно, и всё равно велел нам собраться и следовать за ними. Опять — двадцать пять! Как же тяжело обретаться в этом времени!

— Пошто от нас Макашку ятите? — возмутился кряжистый старшой.

— Люди добры бают, иже тать еси. А тои суть его товарищи, — прояснил ситуацию старший.

Здесь стоит сделать пояснение. В русском средневековье существовала категория "добрых людей", которые имели юридическое право облиховать любого человека, то есть признать его заведомо преступником. К добрым людям могли быть отнесены как знатные лица, так и представители городской, или крестьянской общины, ведущие добропорядочный образ жизни и ранее не замеченные в чём-либо предосудительном. Более точные критерии отбора в добрые люди и какие знаки отличия они носили при этом, мне было не известно. Вот такая тут царила юриспруденция, мать её.

Понизив голос, я попросился поговорить с командиром наедине.

— В доводной палате глаголити буде, тать, — с вызовом ответил он.

На плечах ощутились чьи-то цепкие руки. Накатила вдруг паника. Заныли битые места. Вои всем своим видом не выказывали желания отбивать меня. Праздный народец стремительно разбрёлся по своим углам. Что-то вдруг перемкнуло внутри. С силой послал локоть назад, попав в упругую мякоть. Схватил бутыль вина и метнул в наглую рожу старшего стражника. Вторую разбил и ощетинился розочкой из тёмного стекла, отгоняя лезущих со всех сторон стражников. Рядом отчаянно отбивались Мирон и Треня. Не подозревал в тощем пацане столько боевого задора.

Однако, силы были неравные. Первым пал рослый Мирон, поскольку на него больше всех наседали. После этого мы с Треней держали оборону недолго. Озверевшие от нашего геройства стражники выписали каждому из нас крепкие звездахи по фейсу. Моя мордень по ощущениям снова превратилась в сочную отбивную.

— Вскую вы творити? Сие есть Димитрие Юрьевич, сын княжеской! Я есмь холоп его, — раздался голос Ждана.

Я поднял голову. Он стоял у входа в зал, весь бледный от испуга. Вбежал Устин, держа в руках княжичеву порть и сарацинскую саблю. Они что, прямо в харчевне при всём народе переодевать меня вознамерились? Старший стражник начал чего-то такое соображать и велел своим отпустить почему-то Мирона, заметно обалдевшего от всего происходящего. Ждан постарался исправить ошибку, подскочив и рухнув передо мной на колени. Ничего не скажешь — сильный аргумент.

Явилась кадка с водой и рушником. Стражники позаботились, чтобы в зале не осталось никого, кроме моих слуг. Гудцов тоже выгнали. Старший стражник принялся заискивающе лепетать всякие извинения, обещая самолично высечь кнутом всех тех, кто меня бил по лицу. Я предложил исполнить эту угрозу только в отношении той гниды, которая их сюда позвала. Моя просьба оказалась невозможной. Гнида оказалась из числа высшей знати. К моменту нашего задержания он уже удалился в неизвестном направлении. Слуги переодели меня в элитное шмотьё. Таиться далее уже не имело смысла. По моей просьбе стражники пошли за гудцами. Надо было поскорей объясниться перед друзьями. Во дворе ребят не нашли. Как бы мне ни хотелось избежать такой ситуации, но она всё же настала.

Выпровожденный из харчевни народ не собирался расходиться и скопился во дворе, ожидая дальнейших представлений с моим участием. Попросил принести мне зеркало. Хозяин заведения подал мне бронзовый лист. В нём отразился мой покоцанный вид. Нет, такое рыло никак не желало сочетаться с приличной одеждой. Попросил у стражников епанчу, прикрывать физию. Когда я в сопровождении стражников вышел на крыльцо, народ заволновался, не зная как поступать. Кто-то кланялся, но большинство просто таращились глазами. В полном молчании прошли к лошадям, а я к возку. Старшой стражников оказал мне любезность, предложив сопроводить до самых палат. Улицы города были запружены праздно шатающимися людьми, выкрикивающими порой здравицы князю при виде проезжающего возка в сопровождении кавалькады стражников. Добравшись до своих палат, сразу же прошёл в опочивальню и рухнул на лежак.

Лежал с открытыми глазами и вспоминал драку в харчевне, удивлённые глаза Мироши, беседу с отцом Вонифатием, Некрономикон… Как же всё непросто в этом веке! Вспомнился Кошак и приказ отца провести следствие совместно с дьяком Варфоломеем. Вскочил, чтобы ехать в кремель. Ах, да — праздник сегодня. Дьяк, наверное, сейчас со своей семьёй проводит время. По этой же причине во дворце не должно быть лекаря Саида. Маячить среди высокородных разбитой витриной как-то не очень вдохновляло. Послал Ждана найти и доставить ко мне лекаря, живого, или мёртвого. Лучше же, конечно, живого.