Глава 8
Вторник

Во вторник утром Петр Кравченко проснулся в настроении, которое называл «боевая готовность номер один». Вчерашняя встреча с бывшими однокурсниками сначала протекала вяло и скучно, слушать рассказы о том, кто с их курса где теперь работает и как живет, было почему-то неинтересно, а других общих тем, как выяснилось, не было. И вообще, странный народ эти москвичи! Всего три года прошло после выпуска, а все как чужие, ей-богу. Никто ни с кем не общается, каждый вскапывает свою делянку и по сторонам не глядит. Спросил ребят про Ксюшу, выяснилось, что никто из них с ней не контактировал, они даже и не знали, что девушка умерла. Но сделали вид, что огорчились, даже выпили в молчании за упокой ее души.

Петр чувствовал себя неловко и почему-то виновато. Сам написал, потом позвонил, сам предложил встретиться, а теперь видел, что парни не больно-то радуются, выполняют долг вежливости, а сами сожалеют о потраченном впустую времени и мечтают, чтобы все поскорее закончилось и можно было вернуться к привычным делам. Для оживления разговора попробовал обкатать с ними заумные идеи Каменской, которые самому Петру не нравились и казались дикими, лишенными логики и оторванными от действительности.

– Фигня это всё, – услышал он в ответ. – Я иду по улице, ко мне подходит чувак, просит телефон позвонить или пятьсот рублей на билет, я отказываю, чувак бьет меня в рыло, разбивает нос, течет кровь, остается отек и синяк. Ну и где тут иллюзия? Разбитый нос – это иллюзия, что ли?

Петр понял, что бывший однокурсник не потрудился вникнуть, слушал вполуха и теперь несет полную чушь. Второй собеседник оказался чуть более внимательным, но идеи Каменской тоже не поддержал.

– Преступления – результат иллюзий? – презрительно переспросил он. – Ну смотри: маньяк нападает на девушку и насилует ее. Какие уж такие иллюзии она питала относительно себя самой, которые сделали ее жертвой? Она про себя думала, что она – не девушка, не особь женского пола, и поэтому не может вызывать у мужчин сексуальный интерес? Таких девчонок нет, а если и есть, то это либо трансуха, либо уже почти патология. Среднестатистическая девчонка прекрасно осознает свою половую принадлежность и никаких иллюзий относительно этого не питает. А все равно становится жертвой.

Но в целом посидели неплохо, хотя и без особого веселья и задушевности, зато выпили хорошо, в меру, ровно столько, чтобы, с одной стороны, расслабиться, с другой – проснуться на следующий день без головной боли и в хорошем настроении. Можно было бы выпить и побольше, тогда, может быть, и развеселились бы, и оживились, но ведь завтра всем на работу идти. Петр предлагал встретиться в пятницу или в субботу, но оба заявили, что такой теплой солнечной осени не было очень давно и теперь неизвестно, когда еще будет в следующий раз, и они по пятницам сразу после работы уезжают на все выходные за город со своими компаниями не то на чьи-то большие дачи, не то в пансионаты. При московском климате просто грех бездарно терять такие погожие дни. Петра, конечно, задело это брошенное вскользь слово «бездарно», означающее, что для них встреча с однокурсником, приехавшим из далекого города, есть не что иное, как пустая трата времени. Но… Проглотил молча, сам для себя сделал вид, что не заметил.

К себе возвращался на такси, собрался было поболтать с водителем, но тот, как оказалось, очень плохо говорил по-русски и свободно владел только словами, относящимися к адресам и стоимости поездки. Чтобы не ворошить в душе тягостное чувство, оставшееся от встречи, Петр вернулся мыслями к тому, что говорила сегодня Каменская. И не только вечером, ближе к концу занятий, но и с самого утра. «Старая дура, – злобно думал он. – Наплела про меня всякой ерунды. Я совершенно не такой! Корчит из себя великого психолога. Можно подумать, она умеет всех насквозь видеть. Можно подумать, я такой простой, примитивный и меня можно полностью раскусить за три дня. Да что она вообще понимает! Лёвкину эту защищает, выгораживает, будто лучшая подруга. А может, они и вправду знакомы, дружат? Потому и защищает, и отговаривает меня от темы злоупотреблений в следствии. Морочит мне голову какими-то психологическими портретами, зубы заговаривает. Что она может понимать?! Пенсионерка, ветошь рваная. Вобла сушеная».

Приведя себя такими мыслями в состояние здорового злого энтузиазма, Петр остаток пути, а потом и дома, пока мылся и пил чай перед сном (была у него такая привычка), продумывал речь, которую завтра скажет Каменской. Заявит, что не согласен с ее теориями, разобьет их в пух и прах, приведет убойные аргументы, доказывающие, что полковник в отставке Анастасия Павловна Каменская городит полную ерунду. Тогда она пригнется, притихнет и перестанет вести себя с ним как ментор с недоумком.

Речь выстраивалась стройной и убедительной, даже, пожалуй, красивой, тягостный неприятный осадок от дружеских посиделок исчез. Петр заснул в хорошем расположении духа, а проснулся в настроении просто превосходном. Боевая готовность номер один!

Тот факт, что состоятельные люди активно строятся в Подмосковье и в Новой Москве, не был новостью для Насти. И все равно она не ожидала, что строительный рынок, куда ее привезли утром, так огромен и многолюден. А ведь этот рынок далеко не единственный, их много. Сколько же денег, и белых, и серых, и черных, крутится там, где люди строят или ремонтируют жилье! Миллиарды рублей! Какая часть из них заработана честно, а какая – украдена, получена мошенническим путем или в виде взяток и откатов? Понятно, что вторая часть куда больше первой.

Она совершенно ничего не понимала в тех товарах, покупать которые ее заставлял дед-профундо. Ходила рядом с ним и с внуком Даней, послушно доставала кошелек, платила, кивала, делала слабые попытки вникнуть в суть, но очень скоро оставила их, сочтя бесплодными. Думать об Андрее Сокольникове было намного интереснее. Едва проснувшись, она снова выборочно просмотрела акт судебно-психиатрической экспертизы, сунула распечатку в папку, а папку – в сумку, и потом в дороге, стоя на светофорах, несколько раз перечитала полностью. Да, тут есть о чем подумать.

К двенадцати часам Настя не только успела вернуться домой, но и выпила кофе с бутербродом, и минут пятнадцать полистала дело, найдя пару документов, которые нужно непременно проработать с Петром. В описи эти документы звучали тускло и не обнадеживали. Например, справка из РЭУ. Крайне маловероятно, что в такой справке содержатся факты, важные для характеристики личности обвиняемого. Однако ж, как выяснилось, нашлись и там кирпичики, годящиеся для основания фундамента.

Петр явился с двумя плоскими квадратными коробками в руках. Значит, не забыл про обед, молодец.

– Вы вчера много говорили про всякие иллюзии, в частности, что без иллюзий не было бы преступлений. Я считаю, что вы не правы. Я с вами не согласен, – заявил он прямо с порога, едва сняв обувь и сунув ноги в шлепанцы.

Ну, кто ж ожидал другого… Настя кивнула, но ничего не ответила, молча вернулась в комнату, уселась в рабочее кресло, развернулась лицом к дивану и ждала, пока Петр устроится, а его ноутбук загрузится.

– Начнем работать, – сказала она. – Если захотите получить совет, подайте сигнал голосом.

Поймала недоуменный взгляд журналиста, слегка приподняла брови, дескать, что вас так удивило? Я сказала что-то непонятное?

– Сигнал голосом – это как? – спросил он неуверенно.

– Словами. Если сочтете, что вам нужен совет, скажите об этом вслух.

– Какой совет? Насчет чего?

– Насчет вашего мнения. Точнее, насчет вашего горячего желания непременно высказать его. Собственно, само мнение вы уже и так озвучили, и я его услышала: вы со мной не согласны. Так как, нужен совет?

Парень растерялся, но все-таки кивнул.

– Тогда ответьте, зачем вы мне только что заявили, что не согласны?

– Ну как… Вы вчера изложили свою теорию, я ее обдумал и говорю, что не согласен. И могу доказать, что вы не правы. Вот, например…

– А зачем? – оборвала она. – Для чего мне так необходимо знать, что вы со мной не согласны? Допускаю, что я не права, ничего страшного, это нормально – ошибаться и быть неправым. Но для чего вам, лично вам, нужно, чтобы я это понимала? Ради чего вы готовы тратить силы, чтобы меня переубедить?

– Ну… – Он растерялся еще больше и тут же кинулся в атаку: – А что, высказывать свое мнение и несогласие – это ненормально, по-вашему? Вас что, нельзя критиковать? С вами нельзя спорить? Вам можно иметь свою точку зрения, а другим запрещается? Да?

Настя улыбнулась.

– Не запрещается. Но во всем должен быть смысл. Предположим, я действительно заблуждаюсь и вы сейчас простыми и понятными аргументами докажете мне, что я ошибаюсь, а правы именно вы. Вы перевербуете меня в свои сторонники, и я откажусь от своих пагубных идей. Что дальше? Лично для вас что это будет означать? Что изменится в вашей собственной жизни, если я начну думать как-то иначе? У вас появится больше денег? На вас обрушится мировая слава? Вас полюбит девушка королевских кровей? Что произойдет? Каков конечный смысл этой вашей перевербовки? Только не нужно мне петь песни о том, что вы хотите мне добра и если я перестану думать неправильно и начну вслед за вами думать правильно, то моя старая никчемная жизнь изменится к лучшему. Не льстите себе, Петр, на чистого альтруиста, заботящегося о душевном состоянии стариков, вы мало похожи.

По краске, залившей его лицо, Настя поняла, что накануне не ошиблась. Он и в самом деле исступленно сопротивлялся ее словам о внутреннем конфликте и неуверенности в себе, о страстном желании «всем доказать» и паническом страхе перед возможными критическими нападками, мысленно опровергал то, что она говорила, и называл ее глупой старухой, которая ничего не понимает. Ей тоже когда-то в юности, был такой грех, казалось, что те, кому за сорок, уже не живут полноценно, а доживают свой век, ничего не понимая в жизни молодых, и только мешают, лезут со своими дурацкими советами и наставлениями.

Петр молчал, переводя взгляд с клавиатуры ноутбука на свои колени и обратно. Настя терпеливо ждала.

– Вот именно, – наконец сказала она. – Вы умный человек и отдаете себе отчет, что в моей жизни ваше мнение никакой роли не играет и сыграть не может. И я, между прочим, вашего мнения не спрашивала, не интересовалась, согласны ли вы со мной, но вы тем не менее сочли нужным выступить с декларацией. Потому что это нужно не мне, а вам. Лично вам. Вы меня убедите в своей правоте, я с вами соглашусь, и это даст вам возможность думать: «Я ее переспорил, она приняла мои аргументы, она согласилась, что была неправа. Значит, я умнее. Я лучше. Я выше». После чего вашу нежную душу затопит чувство глубокого удовлетворения, а возможно, и восторженного экстаза. Ну а как же! Вы поднялись еще над кем-то, победили в споре, заняли более высокую позицию. Вы не сделали ничего полезного для людей, никому не помогли в трудную минуту, вы всего лишь создали себе очередную иллюзию возвышения и превосходства. Вам стало хорошо, иными словами, ваша выгода очевидна. А моя выгода в чем? В чем для меня польза? Да ни в чем! Вы просто меня использовали, решили собственную проблему за мой счет.

– Зачем вы так, Анастасия Павловна… Насчет использования – это как-то вообще уж… По-вашему, выходит, что спорить нельзя? И отстаивать свое мнение, бороться за него, тоже неправильно?

Настя покачала головой. Ну и мешанина царит в головах у людей! Свалили все в одну кучу, а потом разводят руками и разобраться не могут. Отстаивать… Бороться… Слова-то какие! Красивые слова. Только они теряют смысл и красоту, когда употребляются без разбора в качестве затычек к каждой бочке.

– Не нужно путать разные вещи. Есть врачебный консилиум, на котором медики обсуждают, какой диагноз выставить больному и какую тактику лечения избрать. Если у кого-то из них есть мнение, отличное от мнения большинства, то его непременно нужно озвучить. Пусть другие обдумают и, возможно, примут более взвешенное решение, от которого напрямую зависит жизнь человека, его судьба и судьба его близких. Когда речь идет о проектировании в строительстве, никаким мнением пренебрегать нельзя, ибо непродуманное решение чревато угрозой для жизней многих людей: дом рухнет, мост обвалится. В парламенте обсуждают новый закон – начинается жаркая полемика, и это совершенно естественно. Поймите, есть решения, влияющие на жизнь не только того, кто это решение принимает, и здесь очень важно учесть по возможности максимальное число рисков, поэтому при принятии таких решений споры, дискуссии и разные мнения не только допустимы, они абсолютно необходимы. Но есть личные, индивидуальные теории, например, отношения к жизни, придуманные кем-то исключительно для собственного употребления. А есть и просто оценочные суждения, например, книга плохая или книга хорошая. Вы утверждаете, что кино получилось неудачное, а ваш друг считает, что фильм отличный. И вот спорите вы до обморока, доказывая друг другу каждый свою правоту. Ну, доказали. И что? Наступил мир во всем мире? От того обстоятельства, что с вами согласны не только вы-любимый, но и кто-то еще, улучшается ваша самооценка, а больше не меняется ничего. И обратите, пожалуйста, внимание: сейчас, в данный момент, я высказываю свою позицию, но о вашем согласии с ней не спрашиваю.

– Это я уже понял, – слабо усмехнулся Петр. – Спорить вы не любите. Вы любите только свое мнение.

Настя расхохоталась.

– Вам, наверное, кажется, что вы меня укололи, уели? Ничего подобного. Дорогой Петр, любить то, что сам придумал, до чего сам дошел, совершенно естественно для любого человека. Глупо стесняться этого и уж тем более глупо упрекать за такое. Спорить я действительно не люблю, тут вы правы. Не вижу в этом смысла, если речь не идет о судьбоносном решении. Если мы с вами примем за аксиому, что для человека нормально любить и ценить то, до чего он сам додумался или что он сам, без всякой подсказки, почувствовал, то в сухом остатке результат спора выглядит примерно так: победитель дискуссии уверен, что то, что он любит, – хорошо; побежденный приходит к выводу, что то, что он любит, – плохо. Один радуется и торжествует, другой подавлен и угнетен. У одного самооценка и уверенность в себе повышаются, у другого понижаются. Вот, собственно говоря, и весь итог спора. Поэтому я стараюсь не высказывать своего мнения, если меня не спрашивают. В этом и состоит мой совет, которого вы вообще-то не просили. Именно поэтому я сказала: захотите совет – подайте сигнал. Лезть с непрошеными советами – дело неблагодарное. Если мне в какой-то момент важно будет услышать ваше мнение, я скажу об этом, не сомневайтесь.

Петр уже вполне справился с растерянностью, перестал отводить глаза и теперь смотрел на Настю даже с некоторой долей дерзости.

– Анастасия Павловна, что я слышу?! Неужели может настать великий момент, когда вам захочется услышать еще чье-нибудь мнение, кроме вашего?

– Обязательно настанет, – весело заверила она. – И он не за горами, сей великий момент. Замечу a propos, что выслушивать чужое мнение иногда очень полезно, даже если речь не идет о значимых решениях.

– Ну Анастасия Павловна! – Петр теперь уже окончательно развеселился. – Вы же только что прочли мне лекцию о том, что чужое мнение чаще всего бесполезно и высказывать его не нужно. А теперь говорите наоборот. У меня разрыв шаблона! Только я не понял…

– Чего? A propos? Это по-латыни, означает «кстати, между прочим».

– Вы знаете латынь?

– Нет, конечно, но в университете изучала, на первом курсе. Обязательный предмет. Кое-что еще помню. Давайте быстренько зашьем крупными стежками ваш порванный шаблон и начнем работать, а то время идет. Вы невнимательны к словам. Я говорила о том, что высказывать свое мнение бессмысленно. Высказывать, подчеркиваю. А вот слушать бывает полезно. Потому что когда слушаешь и не соглашаешься, то автоматически начинаешь вырабатывать собственную систему аргументов, подкрепляющих твое несогласие. Иными словами – начинаешь чуть глубже обдумывать вопрос, а это уже неплохо. Кроме того, чужое мнение, если с ним не спорить, а просто принять к сведению как информацию, дает прекрасный материал для понимания другого человека. Вернемся к нашему Сокольникову. Можно до хрипоты спорить с ним и с теми, кто поддерживает идеи расовой чистоты. А можно сделать определенные выводы о личности Сокольникова и о вариантах его поведения. Домашнее задание выполнили?

Вопрос был риторическим. Если Петр накануне поехал после занятий в гости к друзьям, то вряд ли нашел время и силы для составления целых двух вариантов психологического портрета. Разве что сегодня с утра, но маловероятно. Молодые мужчины, университетские друзья, три года не виделись, разговоры за полночь, выпивка, утром спал долго и еле оторвал голову от подушки. Какие уж тут портреты.

– Вы же знаете, мы встречались с…

– Да, помню. Ладно, тогда давайте прямо с листа. Или вы экспертизу тоже до конца не дочитали?

– Почему? Дочитал, но…

– Все ясно, – вздохнула она. – Беда. Вы так обиделись и так яростно ненавидели меня вчера, особенно после того, как выпили, что отвергли всё, связанное со мной, в том числе и задание. Ненависть – хорошее чувство, вы имеете на него полное право, только не нужно поддаваться иллюзиям. Очень удобно думать: «Я его или ее ненавижу, и все, что от него или от нее исходит, плохо и неправильно. Все, что он или она делает, все, что говорит, – все плохо, и я этого не приемлю». Подобная позиция ведет к очень опасным заблуждениям и роковым ошибкам. Мысль о том, что если человек для вас хорош, то он хорош и прав вообще всегда и во всем, является вредной иллюзией. И не менее вредной является иллюзия противоположная, а вы ей легко поддались. Всё, работаем. Мы с вами остановились на разделе «Психическое состояние».

Настя оторвалась от распечатки, которую медленно зачитывала вслух.

– Обратите внимание на эту фразу, Петр, она важна.

– А что тут особенного? Любой человек старается выпятить свои положительные стороны и затушевать отрицательные или сомнительные. Это про каждого можно сказать.

– Вы правы, но речь не об этом. Вчера мы с вами говорили о том, что Сокольников лжет о фактах, которые легко проверяются и опровергаются. Он мог солгать экспертам-психиатрам о том, что любит селедку и не любит шоколад. Это одна песня. А солгать во время экспертизы о факте, напрямую связанном с предметом самой экспертизы, песня совсем другая. Здравомыслящий человек даже со средним интеллектом понимает, что если экспертиза медицинская, то врачам предварительно дадут все-все-все имеющиеся на этом свете медицинские документы, и если очень хочется обмануть, то нужно придумать невероятно правдоподобное объяснение, почему документов нет или в них написано не так. Сокольников же тупо врет. Он даже не задумывается о том, что существуют документы и люди, особенно судебные эксперты, все проверяют и перепроверяют многократно. Он уверен, что достаточно сказать – и все поверят. Проще говоря, он умный, а все кругом идиоты. Вот этот момент, эта характеристика для нас важна.

– И об этом мы с вами тоже вчера говорили, – сказала она. – Помните? Я сомневалась, что Сокольников, не будучи профессиональным убийцей, сохранил такое хладнокровие и самообладание, убивая двух человек. А может быть, и трех, с этим пока ясности нет. Вот и эксперты засомневались, им представляется маловероятным, что человек может с такой четкостью запомнить в стрессовой ситуации все детали.

– Но вдруг он действительно какой-то невероятно спокойный? – возразил Петр. – Видите, все отмечают, и в экспертизе, и в разных характеристиках, что он спокойный и уравновешенный. Никто нигде не отмечает, что он взрывной, агрессивный, легко впадает в гнев или еще что-то. Есть же люди суперфлегматичные, прекрасно владеющие собой, умеющие не терять самообладания ни в каких ситуациях.

– Есть, – покладисто согласилась Настя. – С этим невозможно спорить. Читаем дальше.

– Ну и как вам? А теперь добавьте к этому гипергидроз и диспноэ, которые мы отметили вчера в заключении психолога. И не забудьте о вспышках ярости и гнева в детстве, на которые указывала мать, когда водила сына к детскому психиатру. Вам по-прежнему хочется сделать из Сокольникова супергероя, эдакого Бэтмена российского розлива или Джеймса Бонда? Дальше в заключении приводятся цитаты из высказываний самого Сокольникова во время беседы с психиатром: «Суда не будет, я это для себя решил твердо», «Не хочу, чтобы злорадствовали». Прокомментируйте, пожалуйста, эти слова.

– А как… ну, то есть я не понял, почему Сокольников считает, что суда может не быть. Что значит «я это решил твердо»? – с удивлением переспросил Петр.

– Вот и мне интересно. Предположения есть?

– Если только он запланировал покончить с собой до суда, – выдвинул свой вариант Петр.

– Отлично, принимаю. Еще?

– Или ему адвокат ясно дал понять, что все на мази, со всеми договорился, следователям дал, судье тоже конверт занес…

– Судья еще не назначен, потому что предварительное следствие не окончено и дело в суд не передано. Но в принципе схема годится: адвокат заблаговременно договорился с председателем суда, в котором будет слушаться дело, что судью назначат покладистого, сговорчивого, умеющего «правильно» вести судебные заседания. Но такой вариант годится именно как схема, в жизни он не особенно надежен.

– Почему?

– В девяносто восьмом году в судах работали юристы еще советского призыва. С ними не так просто было договориться. Звонок или намек из горкома партии или откуда-то повыше – это да, срабатывало, но при советской власти все так жили. А вот конвертик от адвоката с риском спалиться перед операми – в те годы еще было страшновато, да и брезговали многие. Но, повторяю, как схема – пойдет. Еще какие объяснения? Не забывайте, Сокольников говорит не о том, что не будет обвинительного приговора, он говорит, что не будет самого суда. Конечно, он не юрист и может не видеть разницы в терминах, для него слова «суд» и «приговор» имеют одинаковый смысл, поэтому примем допущение, что он хотел сказать: на суде меня оправдают, обвинительного приговора и реального срока лишения свободы не будет. Но тут нам сильно мешают слова «Я это для себя решил твердо».

– Да-а, – протянул Петр задумчиво. – Тогда кроме запланированного самоубийства ничего другого не остается. Что еще он мог сам твердо решить, чтобы избежать суда?

– Не знаю, пока ничего в голову не приходит. Если бы он сказал «я знаю точно, что суда не будет», мы могли бы предполагать всякие договоренности на разных уровнях. А «я твердо решил» – это совсем про другое. Насчет злорадства что скажете?

– Это, похоже, из того же разряда, что и ориентация на успех. Правильно?

– Думаю, да. Зависимость от чужого мнения и сторонних оценок. Хочу, чтобы все думали, что я крутой, и не хочу, чтобы меня считали лохом и неудачником. Я даже готов умереть, только бы не злорадствовали в мой адрес. Разобрались, идем дальше.

– Получается, я опять глупость сморозил? – огорченно спросил Петр. – Раз суицидных тенденций врачи не усмотрели, значит, Сокольников не собирался покончить с собой.

– Вот и нет. Тут вы как раз очень даже правы, как мне кажется. И расхождение между заключением психиатра и вашими логическими выводами подтверждает вашу правоту. Вы сейчас не отвлекайтесь, я вам потом объясню. Итак, дальше у нас с вами идет последняя часть акта, собственно Заключение. Читаем.

– Видите, как все замечательно, – заметила Настя, дочитав до этого места. – Здоровый молодой человек, ни о какой невменяемости речь на суде идти не будет. Ваши надежды на то, что вам удастся сделать из него второго Бруно Людке, не оправдались.

– Бруно Людке? Это кто?

– Был такой персонаж в Германии в первой половине прошлого века, слабоумный, на которого повесили серию убийств и объявили маньяком. Если интересно – найдите в интернете, там есть информация. Права была мать Сокольникова, когда не поверила диагнозу детских психиатров и не отдала сына в спецкласс. У меня, честно говоря, мелькнула в самом начале мысль, что он попытается симулировать психическое расстройство или адвокат вместе с мамой уломают экспертов написать в заключении нужные слова. Тогда это объясняло бы его уверенность в том, что суда якобы не будет, то есть не будет срока в колонии. Но Сокольников изо всех сил старался произвести хорошее впечатление и выглядеть умным и адекватным. На попытки симуляции даже намека нет. Для него важно, чтобы на его счет не злорадствовали, поэтому получить диагноз и признание невменяемым он категорически не согласился бы. Читаем дальше.

Настя отложила в сторону распечатку, сняла очки.

– Все термины понятны?

– Да, вроде разобрался.

– Тогда я попрошу вас развить тему лживости, и особенно в экспертной ситуации. Не торопитесь, подумайте, вспомните все, что мы с вами на сегодняшний день прочитали и обсудили. Посмотрите в третьем томе справку из РЭУ, она поможет подкрепить суждение.

– Справку из РЭУ? А там-то что может быть, кроме состояния жилого помещения?

– А вы посмотрите. Следователь Гусарев, напарник Лёвкиной, был умным и профессиональным, он понимал, какая информация ему нужна для дела, и знал, где и как ее получить.

В справке, помимо всего прочего, было написано то, что Насте и без того было понятно: если кто-то из жильцов коммунальной квартиры не оплачивает вовремя коммунальные услуги, это не может быть поводом для серьезного затяжного конфликта с соседями, ибо лицевые счета разделены. Оплата телефонной связи – да, момент проблемный, а вот электричество, вода, вывоз мусора, отопление… Сокольников же жаловался не только на то, что соседи – пьяницы и грязнули, не убирают места общего пользования и не выбрасывают свой мусор, но и – чаще всего! – на то, что они не платят вовремя за квартиру. Ему-то какая разница, платят они или нет? Пусть голова болит у коммунальных служб, у Мосгаза и у Мосэнерго. Старший инженер РЭУ, опираясь на имеющиеся документы, сообщил в справке, что задолженности по оплате у Даниловых действительно бывали, но всего несколько раз и кратковременные, не дольше месяца, то есть не такие, чтобы принимать серьезные меры и отключать электричество или, например, перекрывать подачу газа. Это можно делать в отдельных квартирах, где один хозяин, но не в коммунальных. Неужели Андрей Сокольников этого не знал? Маловероятно. Тогда зачем гнал волну, обвиняя соседей во всех смертных грехах? Наверное, затем же, зачем лгал во время экспертизы. Если много и красиво говорить, то тебе поверят и проверять не станут. В общем, очередная иллюзия. Любопытно, кто ему внушил такую иллюзию? Мама? Кто-то другой? Или сам додумался?

Сегодня Петр справлялся с заданиями намного лучше, чем прежде. То ли посиделки с друзьями и спиртным оказали благотворное воздействие, то ли здоровый сон, то ли злость на противную Каменскую. А может быть, количество учебных часов переросло в качество, и журналист понял наконец, чего от него требует Настя, к какому стилю работы подводит. Пусть с паузами, ошибками и подсказками, но до конечного вывода он все-таки добрался. Андрей Сокольников лгал упоенно и безоглядно, причем очень по-детски, примерно так же, как лжет ребенок, уверенный в том, что легко может обмануть взрослого. «Потерял дневник», чтобы не показывать плохую оценку или написанное учителем замечание и требование привести в школу родителей. «Училка заболела», чтобы не идти к первому уроку и поспать еще полчаса. «На завтра ничего не задали», чтобы не делать уроки, а вместо этого играть на плейстейшн или смотреть мультики и ролики. Все примитивно, все легко проверяется, но ребенок думает, что достаточно умен, а окружающие глупее и ему поверят. Одна только история с бесценными семейными реликвиями чего стоит! Даже если бы Сокольниковы действительно были потомками известной исторической личности, даже если бы у них действительно имелись подобные ценности, какой человек в здравом рассудке будет хранить их в комнате коммунальной квартиры и при этом запасной ключ от своей комнаты держать в холодильнике, который стоит на общей кухне, то есть в доступном для любого желающего месте? И это при наличии пьющих соседей! О ценностях и о том, где и как они хранятся, были якобы осведомлены все члены семьи, то есть не только сам Андрей, но и мама с папой, и сестра. И что, никому из них не пришло в голову, что с такими предметами нужно обращаться как-то иначе, более бережно? Вся семья состоит сплошь из слабоумных? При проверке жалоб на кражу их всех должны были допросить или хотя бы опросить. Наверняка так и сделали, но никаких документов в материалах нет. Однако это вовсе не означает, что их нет в деле. Их по каким-то причинам пропустили. В описи они, вполне возможно, указаны, но кратко: «Допрос Сокольниковой». Которой из них – матери или дочери? На какую тему? Какого числа? Если фотография не сделана или пропущена, то и не узнаешь. Единственное, что можно утверждать точно: историю с похищенными реликвиями поддерживала мать Андрея, ибо писала на эту тему многочисленные жалобы. Что думали насчет кражи ценностей его отец и сестра – неизвестно, протоколов их допросов нет, в написании бесчисленных жалоб они не участвовали. Такое впечатление, что отец и сестра самоустранились от процесса, а вот матушка под чутким руководством защитника, а возможно, и самостоятельно бросила все силы на то, чтобы вытащить сына. Кто придумал байку про украденные ценности? Сам Сокольников, а мать поддержала? Или мать, через адвоката подавшая сыну столь «блестящую» идею? А может, то была инициатива адвоката?

Итак, Андрей Сокольников характеризуется тем, что сильно преувеличивает как собственный ум, так и глупость окружающих. Самоуверенный, самовлюбленный, изрядный сноб.

– Давайте еще разок пробежимся по жалобам, – предложила Настя. – Суть жалоб характеризует человека не хуже его лжи.

Они принялись листать файлы шестого тома. «Господи, как мелко, какой бледный текст, я ничего не вижу», – с досадой думала Настя. Но не распечатывать же все тома!

– Не понял, – протянул недоуменно Петр. – Тут ходатайство матери на ту же тему, опять про кражу фамильных ценностей и про то, что дело против сына сфабриковано. Но с датами непонятка.

Ффух! Слава богу, можно не ломать глаза, а послушать.

– Она пишет, что Андрей никак не мог совершить убийство соседей, потому что в период с середины июня по середину августа вообще не жил в квартире на Чистых прудах. Он жил по другому адресу, у своего товарища, писал диплом. Вот, дословно: «С восемнадцатого июня до середины августа сын живет по другому адресу, так как пишет диплом, а в квартире на Чистопрудном у него очень плохие условия, так как соседи пьют, дерутся и общаются с пьяными друзьями». Как так может быть? Он окончил институт два года назад, мы же с вами копию диплома видели, там и тема дипломной работы указана, и даты все проставлены. Помните, мы с вами еще обсуждали, где и кем он работал, пока учился на заочном, и потом два года после института. Почему же мать Сокольникова говорит, что он летом девяносто восьмого писал диплом? Он что, еще где-то учился? Получал второе образование? И чуть дальше она возмущается, что у сына в течение первых двух месяцев следствия не было адвоката. Как же не было, если мы с вами все ордера видели, их там куча! Да, адвокаты часто менялись, но они всегда были, вы сами проверяли.

– Отлично! – радостно воскликнула Настя. – Просто супер! Петр, я вас поздравляю, вы только что нашли ответ на мой вопрос. Мать Сокольникова лжет точно так же, как ее сынок, пребывая в полной уверенности, что никто проверять не станет, ей поверят на слово, ведь она такая хорошая, такая замечательная, как же можно ей не поверить? Надо полагать, говорить неправду она мальчика в прямом смысле не учила, она всего лишь внушала ему, что она необыкновенная умница и сокровище, а все прочие, в том числе и психиатры, придумавшие какую-то там пограничную умственную отсталость, – дураки, которые ничего не понимают. Но при этом сама лгала совершенно по-детски, самоуверенно и нахально, а сынок все видел и мотал на ус, перенимал. Если и мать, и сын демонстрируют схожие модели поведения, мы можем более или менее уверенно полагать, что саму модель мы сформулировали верно. Пойдемте есть пиццу, а после обеда займемся социально-положительными ориентирами, на которые указывают эксперты.

Звонок Татьяны Образцовой застиг Настю в тот самый момент, когда она усилием воли оторвала себя от материалов уголовного дела и собралась заняться переводом.

– Как вы там отдыхаете? – спросила она.

– Замечательно! Спасибо тебе, Настюша, еще раз, выручила нас всех.

– Да ерунда, – отмахнулась Настя. – Мне и самой ужасно интересно. Ты же знаешь, я люблю копаться, особенно в документах.

– А мальчик как? Справляешься?

– Мальчик чудесный. Колючий, ершистый, упрямый, умница, в общем, настоящий журналист. Вцепился в несчастную Лёвкину как клещ, мечтает доказать злоупотребления и фальсификацию дела.

– Лёвкина? Рита?

– Да, Маргарита Станиславовна. Ты ее знаешь?

– Ну, – рассмеялась Татьяна, – знаю – это сильно сказано. Пересеклись однажды на торжественном сходняке по случаю Восьмого марта, там помимо прочего лучших женщин-следователей награждали. Меня в том году в нашем округе признали лучшей, а в Центральном – Лёвкину. Потом, как водится, фуршет в обществе коллег и руководства, я подошла к Лёвкиной, представилась, поздравила. Познакомились, постояли, поболтали ни о чем. Она мне показалась очень приятной дамой.

– С другими обсуждала ее?

– Ну а как же! Или я не женщина? – в голосе Татьяны зазвучало лукавство. – Сплетни и слухи – наше всё, сама знаешь. Тебя что-то конкретное интересует?

– Например, любовные связи с коллегами. Не было разговоров?

– Не слышала такого, да это и маловероятно. У Лёвкиной свекор был генералом ФСБ, а муж – не то майором, не то подполковником, сейчас уже точно не припомню, но в той же конторе. Не стала бы она такими семейными связями рисковать ради прокурорского или милицейского следователя. Про нее все говорили, что она умная и работу свою знает отлично. А что, в деле ты видишь что-то сомнительное? Что-то не так?

– Не знаю, Танюша. Вроде всё нормально. А всё равно что-то скребет, – призналась Настя. – Но я никуда не лезу, ты не бойся, я твои указания выполняю тщательно.

– Кто в надзоре?

Фамилию Настя помнила, но на всякий случай заглянула в блокнот. Годы идут, не может она так уверенно полагаться на свою память, как прежде. Эх…

– Зампрокурора округа Темнова.

– Ее знаю, она потом в Генеральную перешла. У этой мышь не проскочит. Если она документ подписала, то можешь спать спокойно. Интересно, она до сих пор работает или уже на пенсии? Знаешь, – голос Татьяны вдруг стал тихим и задумчивым, – собственный возраст редко ощущается адекватно, да и в зеркале видишь себя прежнюю, а не нынешнюю, а вот когда узнаешь, что тот, кто младше тебя, или даже твой ровесник, уже на пенсии, тогда и понимаешь, сколько тебе на самом деле лет. У тебя такого не бывает?

– Бывает. Даже чаще, чем хотелось бы. Но не будем о грустном. Расскажи в двух словах про поездку.

– Если именно в двух, то райское наслаждение!

«Собственный возраст редко ощущается адекватно», – мысленно повторяла Настя Каменская, закончив разговор. Вот бывает же так: стоило ей подумать о том, что дети переоценивают себя, не понимая своего истинного возраста, и в этот же день кто-то другой заводит разговор на ту же тему, но применительно к старению. Неужели закон парных случаев действительно существует и работает?

Она всегда умела быть… нет, не незаметной, а просто никакой. Нейтральной. Такой, чтобы не вызывать гнева или раздражения. Она есть, она здесь, рядом, у всех на виду, но не дает ни малейшего повода ни для обиды, ни для злости, ни даже для обыкновенного замечания. С отцом Катя Горевая прошла отличную школу, и теперь, когда она уже два года носит фамилию «Волохина», это умение ей тоже пригодилось.

Накануне вечером она вернулась домой поздно. Женя и Светочка уже спали, Славик сидел на кухне, уткнувшись в ноутбук. Плечи опущены, вся его фигура выражает настороженность и готовность к скандалу. Как же плохо он знает свою жену! Два года – огромный срок, а он так ничего и не понял в ней. Два года… А в самом деле, много это или мало? Вот Алла, ее новая знакомая, приходившая сегодня в хоспис, сказала, что раз Катя старше своего мужа, то, стало быть, должна быть умнее и мудрее. То есть, по словам Аллы, выходило, что те два года разницы в возрасте очень даже существенны. И отец, когда кричал, что Катя собирается выйти замуж за малолетку, считал, что два года – это много. Сама же Катя, принимая решение вступить в брак, не видела вообще никакой разницы между своими двадцатью одним и Славкиными девятнадцатью. По ее ощущениям два года были полной ерундой. Почему же теперь она думает, что двух лет более чем достаточно, чтобы хорошо узнать человека?

– Ты поел? – спросила она ровным голосом, в котором не было ни холода, ни тепла.

– Я тебя ждал.

Голос неуверенный, глаза прячет.

– Ты сегодня наговорил мне кучу гадостей, – так же спокойно и ровно проговорила Катя. – Но с этим мы будем разбираться завтра. А сегодня мы только поужинаем и ляжем спать. И это не обсуждается, хорошо?

Она и деткам в больницах всегда говорила эти волшебные слова, особенно если малыш боялся предстоящей операции или процедуры. «С этим мы будем разбираться завтра, а сейчас почистим и съедим мандаринку, и я почитаю тебе сказку». Никто не рассказывал маленькой Кате про феномен отложенной жертвы, о ней речь зашла уже в институтском курсе психологии, но девочка интуитивно чувствовала, что и как сказать и сделать, чтобы успокоить болеющего ребенка. Сейчас все хорошо, сейчас будет вкусное и интересное и ничего болезненного и страшного. А плохое – оно ведь наступит только завтра, да и то есть чудесное слово «мы». «Мы будем разбираться». Малыш не останется со своей бедой, со своим страхом один на один.

Славик понял, что казнь откладывается, и заметно приободрился.

– Где ты была? Уже совсем поздно, а ты даже не позвонила. Я волновался, – произнес он чуть более уверенно.

– Я была на работе. Если бы ты волновался, ты бы сам позвонил. Поставь, пожалуйста, суп греться, я пока переоденусь.

Ужинали в молчании, так же молча вымыли, вытерли и убрали в шкаф посуду.

Катя была уверена, что проведет ночь без сна, но даже удивиться не успела, как почувствовала, что уходит в тяжкую обволакивающую дрему. Она была еще совсем молоденькой и просто не замечала, как сильно устает за день.

Проснулась, как и запланировала, в пять утра, без будильника. Этому она тоже научилась за годы жизни под жестким контролем отца: проснуться пораньше, сделать уроки, не выученные накануне, потому что после школы бегала в больницу, и в половине восьмого появиться пред строгими очами Виталия Владимировича, изображая приятную отцовскому взору картинку «дочь-школьница, умытая, одетая и собранная, выходит с рюкзачком, набитым учебниками и тетрадями, чтобы ехать в школу».

Славик тяжело сопел во сне, уткнувшись лицом в подушку, он любил спать, лежа на животе. Дети тоже спали крепко, Светочка – свернувшись калачиком, у Жени одеяло съехало на пол, обнажив длинную, еще по-детски неуклюжую ногу с огромной для его лет ступней. «Высоченным вырастет, – с ласковым умилением подумала Катя. – Намучается с одеждой и обувью». Она тихонько накрыла мальчика одеялом и, ступая на цыпочках, вышла в кухню. Залпом выпила стакан воды из-под крана, потом прокралась в ванную и быстро умылась. Душ принимать не стала, чтобы не шуметь. Белье, джинсы и тонкий джемперок она еще с вечера вынесла в прихожую. Маленькая Катя Горевая давно научилась жить в соответствии с заранее составленными графиками и по возможности все продумывать заранее, а повзрослевшая Екатерина Волохина это умение продолжала совершенствовать.

Она выскользнула из квартиры и помчалась к метро. Расписание электричек изучено еще вчера, и Катя точно рассчитала, во сколько нужно выйти из дома, чтобы успеть к нужному поезду. Конечно, будет не очень хорошо, если окажется, что дядя Дима теперь живет в другом месте, но звонить и узнавать было не с руки, и Катя просто надеялась на лучшее. Она помнила, что от платформы до его дома минут пятнадцать быстрым шагом. Вряд ли Дмитрий Алексеевич уезжает из дома раньше семи утра, так что она отлично успевает, еще небось и ждать придется.

Все шло по плану: метро, вокзал, билетный автомат, электричка, полупустой вагон, платформа. А вот это что-то новенькое: маршрутка от платформы до остановки «Савиново». Именно так назывался большой комплекс таунхаусов, где жил «правая рука» Виталия Горевого. Раньше такой маршрутки не было. Впрочем, раньше много чего не было. Раньше. До свадьбы, до Славика, до разрыва с отцом. В те времена, когда Катя иногда бывала здесь. Ладно, маршрутка – это хорошо, но деньги нужно экономить, при более чем скромном бюджете семьи Волохиных 25 рублей могут образовать заметную дыру. Лучше прогуляться быстрым шагом, тем более что и планом это предусмотрено.

Вот и знакомая вывеска дорогого супермаркета, а сразу за ним начинались длинные ряды трехэтажных таунхаусов с красивыми ухоженными газонами по фасаду и уютными внутренними двориками, откуда в хорошую погоду доносились запахи еды, готовившейся на мангалах и барбекю. Катя нашла удобную позицию, чтобы видеть входную дверь нужного дома и не особо бросаться в глаза. Если Дмитрий Алексеевич по-прежнему сам за рулем, то будет выезжать из гаража, а если босс предоставил своему любимчику машину с водителем, то пассажир выйдет на крыльцо. Гаражная дверь тоже отлично просматривается, так что все в порядке. Катя его не упустит. Только бы не оказалось, что дядя Дима в отпуске или в отъезде.

Она знала, что Дмитрий Алексеевич женился довольно поздно, дети у него совсем маленькие, а жена очень красивая и, по Катиному мнению, очень глупая. Впрочем, за те два года, в течение которых Катя не контактировала с отцом и его окружением, жена могла и поменяться, у них, у богатых бизнесменов, это легко. Зачем семье из четырех человек целых три этажа? Что на них делать? У самой Кати тоже семья из четырех человек, и им тесно в маленькой однокомнатной квартирке, это правда, но трех комнат хватило бы за глаза. А три этажа… Да, она выросла в большом доме, где их было всего трое – отец, Катя и постоянно проживающая с ними очередная гувернантка, остальной персонал был приходящим. И девочка, как ни силилась, не могла уяснить, для чего нужны такие хоромы. Слова «престиж», «репутация», «имидж» оставались для нее пустым звуком. Чтобы построить такой дом, поддерживать его и платить зарплату персоналу, нужны огромные деньги, которые, по ее мнению, лучше было бы отдать на благотворительность, например, на помощь детским больницам.

Она попыталась представить, как могла бы жить в таком таунхаусе со Славиком, Женей и Светочкой, а также с детками, которые родятся у них с мужем, но ей почти сразу стало скучно. Она не умела мечтать. Катя Волохина умела планировать и делать.

Без четверти семь дверь дома открылась, на крыльце появился Дмитрий Алексеевич в спортивном костюме. Он и раньше был не особо стройным, а за те два года, что Катя его не видела, сильно располнел и обрюзг. Похоже, на пробежку собрался, решил заняться собой. То ли здоровье стало подводить, то ли женщину новую завел…

Увидев подошедшую Катю, он остолбенел.

– Катерина? – в голосе его послышался нескрываемый страх. – Что случилось? Ты зачем здесь?

Она все понимала. Знала крутой нрав отца, его привычку мгновенно расправляться с неугодными или неудобными, знала, какие зарплаты, премии и бонусы он выплачивает тем, кто на него работает. Ну, не до рубля и копейки, разумеется, но масштаб представляла себе довольно точно. У Кати Волохиной никогда не было стремления судить и осуждать других, она умела принимать то, что есть. И к Дмитрию Алексеевичу у нее никаких претензий не имелось. Жена, дети, их нужно обеспечивать, да и себя не забыть. Все поговорки про близкие к телу рубашки и собственные шкуры она помнила превосходно, от зубов отскакивало.

– Здравствуйте, Дмитрий Алексеевич, – вежливо проговорила Катя. – Вы не переживайте, ни о чем просить не буду, конфликт с моим отцом вам не грозит. Мне нужно только спросить кое о чем.

Лицо Щетинина чуть расслабилось, но через секунду снова напряглось.

– Спросить? О чем?

– Мой муж к вам приходил?

Молчание. Взгляд у мужчины вопросительно-выжидающий. Вроде как «договори до конца, объясни, в чем твой интерес, тогда я подумаю, как тебе ответить и сказать ли тебе правду».

– Мне написала Людмила Алабина, – продолжила Катя после паузы. – Вы ей говорили, что к вам обращался Славик, просил помочь. Мне нужно знать, когда это было и что конкретно он вам сказал. Больше ничего.

– Ничего особенного он не говорил. Просил помочь найти подработку, чтобы платили хорошо.

– Подработку? А вы-то тут при чем? – удивилась она. – Вы же не в больнице работаете.

– Я в кругах вращаюсь, – важно ответил Щетинин. – У состоятельных людей, чтоб ты знала, тоже есть старые больные родители, нуждающиеся в уходе. И не каждый старик согласится, чтобы за ним ухаживала женщина, многие стесняются. Старушки – милое дело, а старики всякие бывают. Вот твой Славик и просил устроить его на подработку в состоятельную семью ухаживать за лежачим стариком.

– Понятно. А вы что ответили?

Дмитрий Алексеевич смутился, но всего на один короткий миг. Очень короткий.

– А что я должен был ответить? Будто ты своего отца не знаешь. А у меня семья.

– Да, – кивнула Катя, – я понимаю. Без обид, дядя Дима. Мне просто нужно знать. Что еще Славик говорил?

– Да что говорил? – Щетинин пожал плечами. – Уговаривал меня, унижался, просил помочь ради тебя, рассказывал, как ты колотишься, как устаешь и на работе, и дома на хозяйстве, а еще институт… Он тебя очень жалел, хотел, чтобы тебе полегче было.

– Институт? – переспросила она, приподняв брови. – Какой еще институт? Я его уже год как окончила.

– Так это и было давно, ты еще диплом тогда писала. А ты разве не знала, что твой муж ко мне приходил?

– Нет.

– Надо же… Не врешь, Катерина? Я был уверен, что ты в курсе и вообще ты сама его ко мне послала.

– Нет, – твердо повторила она. – Я только из письма Людмилы узнала.

– Вот Людка болтушка! – с досадой произнес Дмитрий Алексеевич. – Вода ни в одном месте не держится. Зачем она тебе написала? Хотела чего-то? Или что? И как она тебя нашла?

– Через интернет, как все сейчас друг друга находят, не бином Ньютона. Она ничего не хотела, просто предложила общаться, если будет желание. Чего вы так испугались-то, дядя Дима?

Катя посмотрела на него насмешливо и даже почти весело. А вот Щетинин, похоже, отчего-то рассердился, не то от этого ее взгляда, не то от неловкости самой ситуации. На поставленный вопрос он почел за благо не отвечать.

– Бросила бы ты своего сопляка, – заговорил он назидательным тоном. – Все равно не получится у вас нормальной жизни. Разведись, выгони его, пусть катится со своими спиногрызами куда хочет, а ты возвращайся к отцу, он тебя примет, я точно знаю. И будет тебе полная чаша и помощь во всем. Ну, Катерина? Решайся, послушай совета знающего человека, я дело говорю. У Виталия Владимировича никого не осталось, кроме тебя, Юлька, средняя, в Бельгии с новым папашей кайфует, Людка никогда в жизни его не простит, ее мать так накрутила и ненавистью накачала, что…

Он махнул рукой и вздохнул.

– Виталий Владимирович только на тебя и надеялся, всю душу в тебя вложил, думал, ты нормального мужа найдешь, планировал сделать его сначала партнером, а потом весь бизнес ему передать, когда старость придет. Внуков ждал. А ты… Зачем тебе этот студент никчемный? Он же слабак, нытик, ты с ним только маяться будешь, а толку никакого.

– Вы правы, дядя Дима, – улыбнулась Катя. – Старших надо слушать, они дают правильные советы. Спасибо вам.

Щетинин выглядел озадаченным, похоже, таких слов он не ожидал.

– Странная ты, Катерина…

– Я знаю, – кивнула она. – Мне всю жизнь это говорят.

– Но… – начал было Дмитрий Алексеевич, однако Катя глянула на часы и перебила его, не дослушав:

– И не бойтесь так ужасно, отец ничего не узнает, я вам обещаю. Расслабьтесь. Все будет хорошо.

Легко развернулась и помчалась прочь. Расписание утренних электричек в сторону Москвы она тоже изучила вчера и переписала в телефон, но и без подглядывания в записи помнила, что очередная пойдет через 20 минут. Она успеет.

Если в 6 утра из Москвы в область мало кто ехал, то ближе к половине восьмого из области в столицу направлялись толпы. Вагон набит битком, окна, как обычно, не открывались, стояли духота и запахи пота, туалетной воды и какой-то еды. И все равно эти электрички были лучше многих из тех, на которых Кате доводилось ездить в других областях, где их самодеятельный театр давал спектакли и концерты в домах престарелых и инвалидов, больницах и хосписах. Там во многих местах сохранились еще старые вагоны с деревянными жесткими сиденьями, да и сами вагоны были обшарпанными и неухоженными, а окна – давно не мытыми, иногда даже битыми. Говорят, раньше и из Москвы ходили электрички с такими же вагонами. Раньше… Раньше… Отвратительное слово какое! Катя невольно поморщилась и тряхнула головой. Не имеет значения, что было раньше. Важно только то, что сейчас, потому что от этого зависит, что будет завтра. Цель – это важно. План – это важно. А воспоминания – ненужный хлам. И уж тем более сожаления.

Со всех сторон ее худенькое невысокое тело облепили хмурые молчаливые дядьки, по виду – гастарбайтеры, снимающие жилье подешевле и подальше в области и каждый день мотающиеся в столицу на работу или на ее поиски. Катя почувствовала себя плотно сжатой и вполне устойчивой, полезла за телефоном и набрала текст сообщения Славику: «Сегодня буду поздно, не волнуйтесь, у меня важная встреча, еду приготовлю днем». Подумала несколько секунд и добавила: «Целую» и смайлик с сердечком. Она ведь вчера пообещала мужу серьезный разговор сегодня вечером, и он не знает, чего ждать, так пусть уж не волнуется лишний раз, ему и без того не сладко.

Ах, Славик, Славик… В курсе психологии были какие-то разговоры о внутреннем ребенке, внутреннем взрослом и всё такое, Катя уже не очень отчетливо помнила, но сейчас, стоя в битком набитом вагоне пригородной электрички, стала наконец осознавать простые истины, известные многим. Ведь сколько раз бывало, что малыш, которого она уговаривала потерпеть и не бояться, кричал ей в ярости, захлебываясь слезами:

– Ты плохая! Ты злая! Я тебя ненавижу! Уйди! Не трогай меня! Ненавижу!

И ей никогда не приходило в голову, что на эти слова можно и нужно обижаться. Да ясно же, что ребенок вне себя от страха, боли и паники, разве можно обижаться на сказанное в таком состоянии? Подобных ситуаций было великое множество, и Катя Горевая-Волохина всегда принимала их с пониманием и сочувствием. Разве то, что вчера наговорил ей Славик, чем-то отличается? Да абсолютно ничем! Всё ровно то же самое. Человек вымотался, устал, устал и от чисто физической нагрузки, от недосыпания, и от давящей огромной ответственности за каждого больного, за младших брата и сестренку, да даже и за жену, в конце концов. То, что он говорил вчера, – неправда. Точно так же, как неправдой была ненависть, выплескиваемая больными детками. Это только по форме кажется ненавистью, а по сути это всего лишь крик отчаяния. Крик маленького мальчика, вырвавшегося из оболочки взрослого самостоятельного молодого мужчины.

Ничего этого она объяснять Славику не собирается, просто скажет ему вечером, что все забыто и нужно двигаться дальше. В конце концов, даже если в его словах была какая-то крупица правды, обдумывать и тем более обсуждать это бессмысленно. Всё уже сделано, дети переехали в Москву и учатся в московской школе, разрыв их старшего брата с женой ударит в первую очередь именно по Жене и Светочке. Содержать их самостоятельно Славик не сможет, тем более нужно будет платить за жилье, и что им делать? Возвращаться к пьющим родителям и ставить на себе крест? Славик их не отпустит одних, уедет вместе с ними, переведется назад в свой областной институт, но детским онкологом, как он мечтает, ему стать вряд ли удастся, онкологическая наука сосредоточена в Москве, Санкт-Петербурге и Обнинске. У себя на родине Славик ничему не сможет научиться. Ну и пусть он на самом деле не любит Катю, пусть женился на ней только по расчету, ради детей, возлагая надежды на помощь богатого папочки Горевого, пусть. Сейчас это уже не имеет значения. Это было раньше. Это уже сделано. И переделать невозможно. Нужно думать о том, что происходит сегодня и будет происходить завтра.

А сегодня она пойдет к Алле Владимировне, с которой познакомилась только вчера. Алла сама пригласила ее и пообещала обсудить в спокойной обстановке возможные варианты получения спонсорской помощи.

Петр был расстроен. Зол. Обескуражен. Разочарован. Полон недоумения. Возвращаться в съемную квартиру не хотелось, но и находиться у Аллы Владимировны стало настолько невмоготу, что он ушел, сославшись на большой объем «домашнего задания», и теперь бессмысленно бродил по улицам, пытаясь определиться с собственными желаниями. А ведь вечер начинался так славно!

Накануне, в понедельник, ему позвонила Алла и пригласила прийти во вторник вечерком на чашку чаю.

– Я познакомилась с этой чудесной девочкой, Катей Волохиной, на которую ты обратил внимание во время аукциона, – сказала она, – и завтра она придет ко мне. Будет Володя, мы обсудим перспективы получения финансирования, у нас много знакомых, которые могут оказаться полезными. Тем более у Володи огромный опыт в бюрократической сфере, он подскажет всякие процедурные и законодательные тонкости. Приходи, Петенька, может, и ты что-то дельное подскажешь со своей журналистской точки зрения. Надо помочь девочке, она делает нужное и благородное дело.

Этих слов было бы вполне достаточно, Петр не то что готов был согласиться – он бы стал сам напрашиваться, если бы Алла не пригласила. Но она добавила, слегка понизив голос:

– Мне показалось, девочка тебе приглянулась. Нет?

– Алла Владимировна, она же замужем, – с деланым возмущением возразил Петр.

– Так вот, имей в виду, там не все благополучно. У тебя есть шанс, Петенька, не упусти его. Приходи обязательно, я пообещала Кате помочь с поддержкой в интернет-изданиях, так что без тебя никак не обойтись, ты же всякие ходы-выходы знаешь. Жду тебя к восьми часам, отказы не принимаются.

После звонка Аллы настроение у Петра резко скакнуло вверх, вечер понедельника он провел с однокурсниками и не выполнил почти ничего из того, что велела сделать Каменская, но, несмотря на это, во вторник, то есть сегодня, занятия прошли так успешно и эффективно, что эта сушеная вобла Анастасия Павловна даже похвалила своего ученика. Особенно ее порадовал вопрос, который Петр задал после того, как они проработали огромный по объему акт второй судебно-медицинской экспертизы, проводимой в целях идентификации личностей тех, чьи останки были обнаружены в Подмосковье.

– Анастасия Павловна, я не понял, как это может быть, – озадаченно проговорил Петр. – Экспертиза назначена перед самым Новым годом, двадцать восьмого декабря, заключение экспертов датировано началом февраля. То есть только в начале февраля стало точно известно, что извлеченные из земли останки принадлежали Георгию, Людмиле и Наташе Даниловым. Правильно я понял? Первая экспертиза, которую проводили в сентябре, указала только пол, примерный возраст и характер травм. Так ведь?

– Так, – согласилась Каменская.

– Тогда почему во всех документах, составленных до февраля девяносто девятого года, пишется, что Сокольников обвиняется в убийстве семьи Даниловых? Как следователи могли быть уверены, что останки принадлежат действительно Даниловым? Или такое у вас в юриспруденции разрешено и считается нормальным?

Каменская почему-то ужасно обрадовалась, прямо засияла вся.

– Петр, вы большая умница! Я все ждала, когда же вы спросите, и была уверена, что вообще внимания не обратите. Я вас поздравляю, вам удалось в короткий срок настроить свой мозг на правовое мышление.

Петр, ожидавший получить в ответ очередную лекцию, прочитанную менторским тоном, так обрадовался похвале, что растерялся и не нашел ничего лучше, чем буркнуть в ответ цитату из старого фильма, который очень любила смотреть его мама:

– Учителя были хорошие.

Каменская приподняла брови, взглянула удивленно.

– Только не говорите мне, что это ваш любимый фильм, все равно не поверю. Мама, наверное, смотрит?

– Ага. Диск крутит, но когда по телику показывают – тоже не отрывается. Никогда не понимал, что она в этом фильме нашла. Попробовал один раз посмотреть и бросил, меня не вставило. А вам, наверное, тоже нравится? Вы же цитату на счет «и» угадали, а в ней ведь никаких запоминающихся слов нет, самая обычная фраза, и вы сразу угадали, что из того фильма.

– Я не угадываю, у меня просто память хорошая. Была когда-то, в молодости, – с улыбкой уточнила она. – Но за комплимент спасибо, мне было приятно. На самом деле я действительно очень рада, что мой первый ученик оказался настолько умным и способным. Так что я ни при чем, вся заслуга – исключительно ваша. Сейчас я быстро объясню принцип, и пойдем дальше.

Оказалось, что принцип состоял в установлении связки «оценка информации – календарь». Ну прямо как в старом анекдоте о соединении пространства и времени при помощи формулы «от забора и до обеда»! Петр был самым обыкновенным среднестатистическим мальчишкой, юношей, молодым человеком и, как многие, любил детективы, как книжные, так и киношные. Но в них почему-то рассказывалось в основном о том, «как узнали» и «как поймали», и ни слова не говорилось о таких вещах, как правила, процедуры, сроки, статьи Уголовно-процессуального кодекса. Следствие не может длиться вечно, законом предусмотрен жесткий срок, по истечении которого нужно либо получать разрешение на продление работы по делу, либо признавать, что не справился, и дело прекращать. И срок этот не сказать чтоб уж очень велик.

– Есть информация, несущая новое знание, необходимое для продолжения работы, – объясняла Каменская, – а есть информация, просто подтверждающая то, что следствию уже и так известно и в чем нет никаких сомнений. Самый примитивный пример: обнаружен труп, в теле нож, на рукоятке есть следы рук. Чья рука держала этот нож в момент убийства? Вопрос крайне важный и требующий срочного ответа, поэтому экспертиза назначается немедленно, и тут же начинаются звонки и просьбы сделать поскорее, вне очереди. Теперь представьте ситуацию, когда преступление происходит на глазах у кучи свидетелей, которые не растерялись и вызвали полицию еще в самом начале конфликта, когда ссора только разгоралась. Преступник бьет жертву ножом, в этот момент подоспели стражи порядка и взяли злодея с поличным прямо на месте происшествия, буквально с ножом в руках. До кучи добавим еще и видео, которые некоторые присутствующие снимали на телефоны, нынче это вошло в моду. Иными словами, ответы на вопросы «кто убил?» и «как убил?» у следствия есть в первый же день. А экспертизу ножа назначать все равно нужно, без нее никак. Так вот эту экспертизу, которая с точки зрения оперативной информации – ни уму, ни сердцу, можно назначить прямо перед самым окончанием установленного законом срока предварительного следствия и тут же накатать бумагу с ходатайством о продлении сроков, потому что экспертное заключение, дескать, еще не готово, а без него не обойтись. Пример, конечно, грубый и малореальный, зато наглядный. В случае с Сокольниковым произошло в точности то же самое: он признался в убийстве, указал личности потерпевших, принес их паспорта, указал места захоронения. Проверка показала, что люди действительно пропали, а в указанных местах действительно находятся значительно разложившиеся трупы. Ну какие могут быть сомнения в том, что это Даниловы? В принципе – никаких. Но есть закон, есть правила. Необходимо провести идентификацию, иначе в суде дело развалится в две секунды. Теперь вспомните, что я вам говорила про дежурного прокурора.

Петр напрягся и смутно припомнил какой-то разговор о том, что некий документ подписан 1 января…

– Это было очередное продление сроков следствия, – напомнила Каменская. – А экспертизу назначили аккурат двадцать восьмого декабря. Дело возбудили третьего сентября, в начале ноября продлили, и третьего января подходил очередной срок. Идентификация разложившегося трупа – песня о-очень долгая, это чрезвычайная сложная и трудоемкая экспертиза, необходимая с точки зрения закона, но в данном случае не дающая никакого толчка расследованию. Идеальный вариант для продления сроков, вот ее и подтянули поближе к нужной дате. Еще очень хорошо играют в этом смысле свидетели, которых якобы необходимо допросить, потому что они могут располагать важной для следствия информацией, но которых не представляется возможным в данный момент разыскать. Отпуска, пребывание в больницах с тяжелыми заболеваниями, длительные командировки и так далее. Вплоть до безвестного отсутствия. Ничего нового такой свидетель на самом деле не расскажет, это все понимают прекрасно, но закон есть закон, его приходится соблюдать хотя бы формально.

– То есть создавать видимость соблюдения? – ехидно уточнил Петр.

Он ожидал, что Каменская рассердится на этот выпад и кинется защищать своих коллег, но она миролюбиво улыбнулась.

– Да, можно и так сказать. Так будет даже правильнее, ибо все, как я вам уже говорила, есть всего лишь иллюзия. Видимость.

В этот день впервые к концу занятий Петр не чувствовал себя уставшим, даже жалел, что пришлось заканчивать. Если бы не приглашение Аллы, сулившее знакомство с девушкой, обладающей такой удивительной улыбкой, он, наверное, попросил бы Каменскую позаниматься с ним еще несколько часов. То, что еще вчера казалось ему невыносимо скучным и пресным, неожиданно стало увлекательным и ярким. Он искренне огорчился, когда вобла предупредила, что в четверг занятий не будет.

– Я понимаю, что вы ограничены во времени, – сказала она. – Поэтому готова предложить вам вторую половину дня в четверг или работу без выходных. Или и то, и другое.

– И можно без хлеба? – лукаво спросил Петр, не устоявший перед чисто мальчишеским желанием «проверить» старшего и более сильного. А так ли уж хороша память у этой занудной тетки?

Занудная тетка проверку прошла и весело рассмеялась.

– Всё понятно, советское игровое кино вы не уважаете, а вот советские мультики очень даже смотрели, и не по одному разу.

Одним словом, всё, абсолютно всё в этот день складывалось удачно и повышало настроение. До того момента, как Петр познакомился с Катей Волохиной.

Она уже была у Аллы, когда он пришел. И Владимир Юрьевич сидел тут же. Все трое оживленно обсуждали, с кем, когда и где лучше всего встретиться и поговорить, как построить разговор, о чем просить, что обещать взамен. Петр некоторое время не мог вписаться в общую беседу, сидел молча и наблюдал за девушкой, жадно ловя те моменты, когда она улыбалась. Интересно, что имела в виду Алла, когда говорила, что у Кати с мужем не все благополучно? И откуда, кстати, ей об этом известно? В субботу они даже знакомы не были, а уже в понедельник Алла продемонстрировала такую информированность… Впрочем, зачем об этом думать? Наверное, у них, у женщин, есть какие-то свои признаки, приметы, по которым они с первого взгляда распознают неблагополучие в личной жизни.

Наконец деловая часть «про бизнес и деньги» закончилась, перешли к вопросам информационного обеспечения, и Петр включился в беседу, кое-что объяснил, кое-что посоветовал, ответил на вопросы. Потом компания разделилась, Алла всегда как-то очень ловко умела устроить так, чтобы гости общались по двое, по трое, кому с кем интересно, но при этом сохранялось ощущение общности, одной компании. Петр давно это заметил, еще в те годы, когда встречался с Ксюшей, и они порой заваливались в гости к ее тетке чуть ли не всей группой, человек по восемь-десять. Хотелось бы знать, можно ли этому научиться? Есть здесь какие-то секреты, овладев которыми можно так же красиво организовывать большие группы людей, чтобы никому не было скучно? Или это дается только от природы и научиться этому нельзя?

Через десять минут негромкого разговора с Катей он почувствовал некоторое неудобство. Еще через десять минут – недоумение. И еще через десять – раздражение. Он не хотел слушать о больных детях, о неизлечимых заболеваниях, о страданиях самих детей и их родителей, о проблемах хосписа. Об умирании. Само слово вызывало в нем ужас и отвращение. Но Кате Волохиной интересно было говорить только об этом.

Он хотел говорить с девушкой об умных книгах, об интересных фильмах, обсуждать идеи. Катя же, как выяснилось, читала совсем мало и в основном в детстве, кино не любила и не смотрела, и общих тем, которые оказались бы приятны и привлекательны им обоим, все никак не находилось.

Единственным более или менее нейтральным пунктом разговора оказалась роза, которая была у Кати в руке во время аукциона. Петр спросил, что она означает, и Катя без тени смущения поведала о неизвестном поклоннике.

– Понятия не имею, кто это может быть, но мне всегда очень приятно, – говорила она. – Думаю, это кто-нибудь из родителей наших деток, которым мы помогаем на дому.

– Разве ты не хочешь узнать точно, кто это? – удивился Петр.

Ему, журналисту, привыкшему собирать факты и стремиться к точному знанию, было непонятно подобное равнодушие.

– Не хочу. Какое это имеет значение? Важно, что кто-то ценит нашу работу, признает ее важность. Паллиативная помощь умирающим и их близким на восемьдесят процентов состоит из моральной поддержки, но мало кто это понимает. Розы и есть такая же поддержка, только не для умирающего, а для меня.

Странная девица… Петр и сам не заметил, как мысленно назвал Катю девицей, хотя прежде всегда думал о ней как о «девушке» или «Кате».

– И давно тебе приносят эти розы?

– Давно. Почти год уже. Я всегда так радуюсь!

– А муж как на это смотрит? Или ты от него скрываешь своего поклонника?

На Катином лице отразились недоумение и даже как будто возмущение.

– Ничего я не скрываю! Муж знает, он тоже радуется за меня, ему приятно, что меня заметили и оценили.

– Неужели не ревнует? – не поверил Петр.

– Славик? Да что ты, он же умный и добрый, иначе я бы его не любила.

Наврала Алла насчет того, что не все благополучно в семейной жизни Кати Волохиной. А может, не наврала, а просто ошиблась. Конечно, история с розами – полный бред, поверить в который невозможно. Наверняка эта Катя с ее любовью к разговорам о чужих страданиях и смертях сама покупает себе по одному цветку, а всем впаривает байку про тайного поклонника, чтобы набить себе цену и выглядеть более интересной и значимой. Плавали, знаем.

Улыбка девушки уже не казалась Петру прелестной и обворожительной, лицо ее становилось в его глазах все более обыкновенным и даже почти некрасивым, а после в очередной, наверное, уже сотый раз произнесенного слова «умирание» он понял, что больше не выдержит ни секунды.

Ему захотелось сбежать.

И он сбежал. Быстро, трусливо и невнятно.

Он слонялся по улицам, пытаясь разобраться в собственных мыслях. Все не то, чем кажется. Все не так, как видится. Получается, что все – иллюзия. И выходит, что сушеная зануда Каменская права, что ли?

Однако, если отвлечься от личности самой Кати и от неприятных ощущений, вызванных горьким разочарованием и еще чем-то, что Петру никак не удавалось сформулировать, следует признать, что дело, которым она занимается, действительно важно и необходимо, но в то же время мало кем оценивается по достоинству. Алла считает, что нужно помочь, если есть возможность. Ее любовник, писатель-неудачник Климм, настоятельно рекомендует писать не о деле Сокольникова, а о проблемах паллиативной помощи, в особенности – детям. Если бы Катя Волохина в реальной жизни оказалась такой же, какой ее видел в своих мечтах Петр и в какую уже почти готов был влюбиться, то сейчас он уже не колебался бы, наверное. Бросил старое уголовное дело и переключился на новую тему, разработка которой позволила бы ему часто, а то и постоянно бывать рядом с девушкой, а там – кто знает…

Но Катя оказалась совсем не такой. И снова в сознании шевельнулась мысль, вызвавшая неприятное чувство. Но и в этот раз Петр Кравченко не сумел ее зафиксировать. Или не захотел?