Глава 7
Понедельник

Петр даже не провалился в сон, а буквально рухнул в него, крепко заснул, не успев толком натянуть одеяло. Хорошо, что не забыл включить будильник, а то наверняка проспал бы.

Ему снилась бывший следователь Лёвкина, которая почему-то оказалась мамой Кати Волохиной и выглядела не так, как в жизни, а имела внешность Каменской. И на протяжении всего красочного сновидения Петр думал: «Теперь понятно, полковник в отставке Каменская, почему ты не хочешь раскапывать то старое дело! Ты и есть тот самый следователь, посадивший невиновного, и боишься, что правда вылезет наружу. А я тебя раскусил!» Во сне Катя тайком встречалась с Лёвкиной, и обе они говорили о том, что надо очень постараться и быть осторожными, а то отец узнает и убьет обеих, все должны думать, что мама Кати живет далеко, за границей, и с дочерью не общается, а на самом деле мама превратилась в Лёвкину и крутит свой бизнес прямо под носом у бывшего мужа. Лёвкина с внешностью Каменской дала Кате огромный букет белых роз и сказала: «Это тебе на неделю, должно хватить». Больше она ничего не объясняет, но Петя, якобы наблюдающий ситуацию со стороны, догадывается (неизвестно с чего!), что пока Катя держит розу в руке, у нее есть кармическая связь с матерью. Или не кармическая, а энергетическая… Или еще какая… В общем, что-то в этом роде. Поэтому она и ходит всюду с розой, чтобы чувствовать любовь и поддержку матери.

Катя с охапкой цветов идет по улице, Петр подходит к ней, пытается заговорить, но девушка в ужасе швыряет цветы прямо ему в лицо и исчезает, а Петра (того, который во сне) охватывает ужасное ощущение, что поскольку розы коснулись его, то теперь кармическая или бог его знает какая связь с Лёвкиной перешла на него. Иными словами, теперь он связан с ней накрепко, как с матерью. И уже не может, не должен и права не имеет разбираться в злоупотреблениях, которые она допустила, когда работала следователем.

Проснулся он не сказать, чтобы полностью отдохнувшим, но заметно посвежевшим, хотя настроение после вчерашнего было отвратительным, да и сон позитивных эмоций не добавил. Разве что на Катю посмотрел, а всего остального лучше бы не видел.

Взял телефон, выключил будильник и тут же полез в сообщения и в почту. Телефон отобрали сразу при задержании и вернули, только когда все закончилось. У Петра было буквально несколько минут, чтобы быстро глянуть, кто что написал и какие новости в мире, пока Каменская разговаривала с Владимиром Юрьевичем. В машине писатель выносил ему мозги на тему «нельзя ее злить, делай, как она говорит, а если хочешь поступать по-своему, то предварительно обдумывай все как следует, планируй, просчитывай ходы и варианты». Короче, мораль ясна: умным быть хорошо, дураком быть плохо. Большого уважения к старшим по возрасту Петр не испытывал, но все-таки утыкаться в телефон, когда тебе читают нотацию, не посмел. Истинное отношение – само по себе, а воспитание – само по себе. Как говорится, мухи и котлеты отдельно. Когда приехал к себе на квартиру, сил уже ни на что не оставалось, сразу заснул.

Непрочитанных сообщений и писем оказалось множество. Особенно настойчиво искала его во всех сетях и мессенджерах Лариса, с которой Петр вроде как встречался. Назвать ее своей девушкой он бы не рискнул, не те отношения. Так, секс время от времени, иногда милые знаки внимания, и никаких обязательств. Лариса замуж, конечно, хотела, но не сейчас и уж никак не за Петра, в этом он не сомневался. Она могла неделями не появляться и не отвечать на сообщения, а потом вдруг возникать в ежедневном режиме, быть нежной, ласковой, страстной и всячески демонстрировать приязнь и почти что влюбленность. Сейчас, судя по всему, наступил именно такой период, Лариса срочно нуждалась в обществе Петра и настойчиво писала ему, требуя ответа. То ли девушка держала молодого журналиста «на замену», как носят в школу сменную обувь, и приникала к нему, когда с основным возлюбленным что-то разлаживалось, то ли это были проявления особенностей характера, а то и невроза. Ответа Петр не знал, но и не искал его, никаких вопросов Ларисе не задавал и вел себя как истинный джентльмен. Слишком болезненно, слишком сильно ранило его расставание с той, другой девушкой, с которой они прожили вместе почти два года, когда он вернулся из Москвы в родную Тюмень. Он не был готов к новым отношениям и стремился какое-то время их избегать. «Я ничего этого не хочу», – говорил Петр сам себе. Говорил твердо, уверенно, искренне. Он действительно не хотел.

До позавчерашнего дня. До того момента, когда поймал себя на том, что постоянно вспоминает о девушке в очках и с розой в руке. А теперь она ему еще и снится! «Нечего о ней думать, она замужем. Ни ты ей не нужен, ни она тебе», – одернул себя Петр, занеся палец над экраном телефона, чтобы написать ответ Ларисе. Однако посмотрел на часы в углу экрана и понял, что опаздывает. Он проторчал в телефоне, оказывается, целый час и даже не вылез из постели! Нужно срочно мыться-бриться-одеваться и мчаться к Каменской. На завтрак времени не остается, но это фиг с ним, фастфуда никто не отменил, и пусть Каменская морщится, ему, Петру Кравченко, очень нравится. Вкусно, недорого и – главное – времени не отнимает, можно сжевать на ходу. Опаздывать не хотелось бы, Каменская и так злая, как мегера, особенно после вчерашнего. Если он опоздает – вообще загрызет.

Проснувшись, Настя вдруг ощутила, что злость закончилась. Исчезла, растворилась. На ее месте остались равнодушие и печальные сожаления. Какое странное сочетание…

За оставшийся до прихода Петра час она приняла душ, выпила кофе, прочитала длинное веселое письмо от Чистякова, написанное за те полчаса, которые он накануне отвел на общение с женой по скайпу, а также ознакомилась с предварительной «сметочкой», присланной с телефона деда-профундо. Цифры в смете радовали глаз и душу. Дед просил внести дополнения и уточнения, ежели таковые будут, и отправить ему, не затягивая, чтобы уже сегодня вечером обе стороны смогли принять обоснованное решение: берутся ли мастера за работу и готова ли хозяйка довериться их умениям и порядочности. Настя быстро внесла кое-какие дополнения (отчего же не дополнить, если финансы позволяют? При таких суммах, какие указаны в смете, остается еще возможность некоторого маневра в виде дополнительных выключателей и розеток, и полотенцесушитель в ванную можно поставить не на две секции, а подороже, на четыре, ну и еще кое-что по мелочи), честно обозначила верхнюю границу своих трат, за которую выйти никак не получится, и договорилась о времени встречи на новой квартире. Спокойного вечера за привычной любимой работой опять не случится, уже третий день подряд. Но дело есть дело, ремонтом нужно заниматься, сам он не сделается.

Петр опоздал на десять минут, но злость-то ушла… Настя даже не стала демонстративно смотреть на часы. С учетом всех обстоятельств впору и удивиться, что всего какие-то десять минут, могло быть намного больше, парень две ночи спал урывками, да и нервничал сильно. В уголке рта у Петра прилипла крошка, на верхней губе – тонкая полоска красного соуса, скорее всего, кетчупа, видимо, ел на ходу, пока бежал от метро к маршрутке.

Она приветливо улыбнулась.

– Понимаю, что домашнее задание вы не делали, у вас не было на это времени, вы его потратили на борьбу за правду, – сказала она почти ласково. – Поэтому я предлагаю вам для начала запить свой завтрак, который вы только что закончили жевать, и немного поговорить. А потом продолжим работать. Я обещала вам разговор о правде, мы его начали, но не закончили, так вот, теперь, мне кажется, самое время для него.

На лице Петра проступило облегчение.

– Что, и ругать за вчерашнее не будете? – с надеждой спросил он.

– Не буду. Ругать имеет смысл того, кто точно знает, что поступает плохо или неправильно, но все равно поступает. Если человек искренне не понимает, почему это неправильно или плохо, то его бессмысленно ругать, ему нужно объяснять. Вот этим я и собираюсь заняться. Не возражаете?

Петр с готовностью кивнул и уселся за стол, а Настя принялась варить кофе и выставлять коробки с печеньем и вазочку с маленькими вафельными кубиками.

– Начнем с простого, – неторопливо говорила она. – Перед вами стоит человек и с горящими глазами вещает о необходимости соблюдения личной гигиены. Вы смотрите на него и видите, что руки у него грязные, под давно не стриженными ногтями черные полосы, волосы давно не мыты. К тому же от него довольно противно воняет. Что вы будете думать? Имеет право такой человек поучать вас и заставлять регулярно и тщательно мыться?

Петр рассмеялся.

– Ну вы спросили! Это что, тест такой?

– Отнюдь, это просто пример. Ответ, как я понимаю, для вас очевиден. Теперь подумайте, имеет ли право человек требовать правды о других, если он не в состоянии сказать правду о себе самом, причем даже не публично, а потихонечку, в темной комнатке, запершись на все замки, себе самому?

– Я не понял, – он выглядел озадаченным. – Вы хотите сказать, что я скрываю от вас какие-то страшные секреты? Что я на самом деле агент влияния или шпионю в пользу иностранного государства, что ли? Или вы думаете, что у меня есть корыстные мотивы и я хочу раскопать правду, чтобы потом шантажировать эту Лёвкину и ее напарника Гусарева? Или что?

Настя смотрела на него с интересом. Сделала глоток кофе, откусила печенье, сжевала, сделала еще глоток.

– Подолгу мама молчала? – негромко спросила она. – День? Два? Неделю? Сколько?

– Мама? – недоуменно переспросил Петр. – Молчала? Вы о чем?

– О том, что когда вы были маленьким и мама на вас сердилась, она переставала вас замечать и разговаривать с вами. Было такое?

Молодой человек в изумлении уставился на нее:

– Откуда вы знаете? Вы что, знакомы с моей мамой? Или вам кто-то рассказал?

– Нет, с вашей мамой я не знакома и никто мне ничего не рассказывал. У нас с вами нет общих знакомых, которые знали бы вас с детства.

– Тогда как вы узнали?

– Давно живу, – усмехнулась она. – У психологов есть такое понятие – насилие молчанием. Можно дать ребенку по попе ремнем, а можно с ним не разговаривать, и то и другое – насилие. Вас не замечали, мимо вас ходили, как мимо пустого места, вас ни о чем не спрашивали и не давали никаких указаний, не интересовались вашим самочувствием, настроением, отметками в дневнике. Если обычно мама могла спросить, что вы хотите на ужин, жареную картошку или блинчики, то теперь перед вами молча и со стуком ставят тарелку и оставляют на кухне в одиночестве. И вы ели, даже когда не были голодны или вам было невкусно. Если раньше вы могли сказать, что не хотите идти в школу в синей шапке, а хотите надеть зеленую, то в дни наказания вы покорно надевали то, что мама выдала, а то и швырнула в полном молчании и не глядя на вас. Знаете, что в такие моменты происходит в голове у ребенка? Он начинает думать: «Мои желания и мои мысли не имеют значения для самого важного в моей жизни человека. И сам я не имею значения. Меня как будто нет. Я – ничто». Такими словами сам ребенок, конечно, не думает, но чувствует он на уровне подсознания именно это, поверьте мне.

– Но я так не думал! – воскликнул Петр. – Честное слово! У меня и в мыслях такого не было, я же помню. Если бы я такое думал, то уж точно не забыл бы.

– А вы и не забыли. Вы отлично все помните. Только признаваться в этом самому себе не хотите, поэтому и загнали поглубже, в подсознание. Вы были умным и способным мальчиком, и вы чувствовали свой потенциал. Дети всегда интуитивно чувствуют такие вещи о себе. «Я хорош и я достоин», – говорила одна ваша часть. «Я не имею значения, я – полное ничто», – нашептывала другая. Вы сами про себя знали, что умны и неординарны, но ведь мама – самый главный человек на свете! – дает понять, а то и впрямую говорит, что вы ни на что не годитесь и все делаете плохо и неправильно, и вообще ваше существование и ваша личность не имеют никакого значения, с вами можно не считаться, вас можно и нужно не замечать. А вдруг она права? А вдруг вы и в самом деле обыкновенный никчемный тупица, и если вы попытаетесь высунуться со своим умом и неординарностью, со своей способностью глубоко и тонко чувствовать, то вас поднимут на смех? Вам очень хочется, чтобы вас заметили и оценили. Но вам очень страшно стать объектом критики и насмешек. Кстати, если вам говорят, что вы слишком болезненно воспринимаете критику, то имейте в виду: ноги растут именно из молчания вашей мамы. Внутри вас все эти годы бушует жесточайший конфликт между «я хорош» и «я – ничтожество, не имеющее права на желания, вкусы и предпочтения», и все, что хотя бы краешком задевает поле этого конфликта, отдается в вас непереносимой болью. Применительно к нашей с вами сегодняшней ситуации это выглядит примерно так: вы хотите написать художественное произведение, вы уверены, что у вас есть талант и вы сможете создать нечто интересное и необычное, но вы боитесь, что вас в лучшем случае просто не заметят, а в худшем – оголтело раскритикуют и забросают гнилыми помидорами. Вы пытаетесь всеми силами этого избежать. Если просто не заметят, то это еще можно пережить, вы давно привыкли к тому, что вас не замечают, так что нормально. Но если начнут критиковать и насмехаться, это для вас превратится в катастрофу. У вас есть профессия, которую вы не особенно любите, но в которой у вас все отлично получается: пишете вы быстро, перо легкое, стиль своеобразный и яркий. Что вы на меня так смотрите? Я читала некоторые ваши материалы в интернете, да-да, не удивляйтесь, потратила полчаса на то, чтобы лучше узнать вас. Вы хотите уйти с работы, где вас ценят и гарантированно не будут критиковать, и заняться делом, которое нравится больше, но чревато сильными негативными эмоциями и психологическими травмами. И вы пытаетесь скрестить бульдога с носорогом: выжать из прежней профессии всё, что можно, чтобы из этих выжимок насобирать соломки, которую вы подстелете себе при переходе в художественную литературу. Именно для этого вам и нужна правда о деле Сокольникова. А вовсе не потому, что вы такой безумно принципиальный правдоискатель.

Петр мучительно покраснел и отвел глаза. Настя прекрасно его понимала. Ох, как понимала! Еще живы были воспоминания…

– В краткой формулировке ваши настоящие мысли звучат примерно так: «Я умный и талантливый, но все кругом идиоты, никто ничего не понимает, и меня самого никто не понимает, меня никто не может оценить по достоинству, но мне ужасно не хочется, чтобы меня публично ругали, я даже не выношу, когда мне делают обыкновенные спокойные замечания. Поэтому я постараюсь выкрутиться так, чтобы и волки оказались сытыми, и овцы целыми. Я буду делать вид, будто соглашаюсь с этой старой курицей Каменской и старпером Климановым, которые давно уже выжили из ума и вообще на ладан дышат, ничего не понимают в современной жизни, а сам потихоньку, тайком от них, сделаю по-своему, они и не узнают ничего». Вот вам правда о вас, Петр. Судя по вашей реакции, вы сами себе ее никогда не говорили. И даже не осознавали, – безжалостно закончила Настя.

Она с искренним сочувствием смотрела на дрожащие губы Петра, на его опустившиеся плечи, застывшее растерянное лицо.

– Я понимаю ваши чувства, – негромко заговорила она. – Я проходила через это, и примерно в том же возрасте, что и вы. По работе мне нужно было освоить некоторые психодиагностические методики, и специалист, который меня обучал, предложил для начала самой выполнить тесты, чтобы своими глазами увидеть, как они работают. Я выполнила, а он потом рассказал мне интерпретацию. Причем вышло так, что разговор состоялся не один на один, как у нас с вами сейчас, а в присутствии третьих лиц, хотя это и не положено, запрещено профессиональной этикой психологов. Но так вышло. Никто не виноват. Боже мой, как мне было стыдно и неловко! Как неприятно! И самое ужасное – я осознавала и признавала, что каждое сказанное этим специалистом слово является правильным. Все было именно так, как он говорил. И конечно же, я немедленно придумала сто пятьдесят четыре причины, объясняющие, что «он не совсем прав» и «на самом деле всё не так». Мысленно, разумеется. С того дня я стала несколько иначе понимать слово «правда».

Багровый румянец, заливавший лицо Петра, постепенно бледнел, но глаз на Настю молодой человек по-прежнему не поднимал.

– Еще кофе? – предложила она.

– Да, – сипло выдавил Петр, откашлялся, прочистив горло, и повторил уже увереннее: – Да, если можно.

– А пиццу вы принесли?

– Пиццу… Забыл, извините. Очень торопился.

– Да не в том дело, что торопились, а в том, что меня боялись, – улыбнулась Настя. – Вы так панически боитесь, что вас будут критиковать или ругать, что забываете обо всем на свете. Этот страх все в вас перекрывает и перешибает. Вернемся к правде. Она для вас не самоцель, а инструмент, это мы уже выяснили. Поэтому все пафосные словеса о поиске истины и справедливости, которыми вы пытались меня пригнуть, засуньте подальше. Права громко говорить правду о других людях вы не имеете, поскольку правду о себе вы старательно скрываете, в том числе и от себя самого, это мы тоже выяснили. У нас с вами остался последний пункт: собственно правда. Может быть, я вас разочарую, дорогой Петр, но правды нет. Ее не существует.

– Как это?

Он наконец посмотрел на нее. Так удивился, что забыл расстраиваться и обижаться.

– А вот так. Нет – и всё. Есть одна большая правда, очень большая, настолько большая, что мало кому удается ее увидеть целиком. И настолько неприятная, что мало кто готов ее признавать. Все остальное – иллюзии. Мы живем в мире иллюзий, часть которых переходит к нам с традициями, обычаями, культурой, законом, а другую часть каждый из нас придумывает себе сам. Самая лучшая и точная характеристика любой цивилизации – это смысловое содержание принятых и наиболее распространенных в ней иллюзий. Посмотрите на животных, птиц, рыб. Они прекрасно умеют приспосабливаться к обстоятельствам и выживать, но лишены всяческих иллюзий, потому что мозг у них есть, а интеллект не развит. Не знаю, кто создал человека, природа ли, Господь ли, я в этом не сильна, но тот, кто нас придумал и сделал, поставил эксперимент: дал нам разум и возможность абстрактного мышления, но оставил для нас конечность бытия. Он оставил нас смертными, но при этом дал интеллект достаточно развитый, чтобы мы смогли осознать страх смерти. У животных этого страха нет, у них есть инстинкт самосохранения, в соответствии с которым они в нужный момент делают то, что необходимо, чтобы по возможности не умереть, и ни одной секунды после этого не переживают, не мучаются воспоминаниями о пережитом страхе, не испытывают чувства вины, не упрекают себя за принятые неудачные решения и не страдают от непредсказуемости будущего. Опять же, я не зоопсихолог и вполне могу ошибаться, но если я и ошибаюсь, то не кардинально. И вообще, я рисую вам примерную схему, исключительно для наглядности и быстроты изложения. У человека же инстинкт самосохранения остался, но он тесно переплелся со страхом умирания и смерти. Что такое инстинкт продолжения рода? Тот же самый страх смерти заставляет человека постараться передать частичку себя в следующее поколение. Подсознание говорит: пока твои гены будут жить в твоих потомках, ты вроде как не совсем умрешь, не полностью исчезнешь, ты будешь «немножечко живой». Что такое секс? Средство продолжения рода. Что такое религия? Средство подавления страха смерти, примирения с ним. Всей нашей жизнью в конечном итоге руководит в первую очередь страх смерти, а уже потом все остальное. Представляю, как тот, кто нас создал, этот гениальный Автор проекта, смотрит, как мы пыхтим и карабкаемся, пытаясь обмануть собственную смерть и остаться «немножечко жить» после нее, и хихикает. Помните у Пушкина? «Нет, весь я не умру – душа в заветной лире мой прах переживет и тленья убежит, и славен буду я, доколь в подлунном мире жив будет хоть один пиит». Это как раз о том же. Возьмите какого-нибудь олигарха и спросите, зачем ему столько денег? Он вам скажет, что хочет все оставить детям и внукам, чтобы они жили счастливо. А на самом деле, если по той самой правде, он хочет, чтобы они его помнили как можно дольше и думали о нем с благодарностью. Тогда он не совсем умрет. Не весь. Тленья убежит хотя бы лет на пятьдесят. Спросите крупного политического деятеля, зачем ему столько власти? Он вам будет долго рассказывать, что хочет сделать жизнь своей страны и своего народа лучше, благополучнее, стабильнее, богаче. На самом же деле ему просто хочется, чтобы как можно больше людей вспоминали о нем с восхищением и благодарностью. Про него будут писать в учебниках. Его деятельность будут описывать в монографиях и диссертациях. Он оставит след в истории. Ему поставят памятник. Его не забудут. И он еще немножечко поживет, пусть и в другой форме. Что и требовалось. Само собой, он никогда в жизни не признается в этом даже самому себе. Вы когда-нибудь задумывались, почему огромное число бездетных женщин и пар истово бьется, тратя годы и большие деньги, чтобы родить ребенка? Почему, если ты так хочешь растить и воспитывать детей, не пойти на усыновление? Почему? Так нет, они хотят именно «своего», со своими генами, со своими частичками. Экстракорпоральное оплодотворение, доноры спермы, суррогатное материнство – чего только не придумали медики, чтобы удовлетворить тех, кто пытается бороться со страхом смерти. А Автор всего этого с любопытством наблюдает, до какого предела мы готовы дойти в своей борьбе. Пока что наш порог – клонирование. Интересно, что будет дальше.

– Вы хотите сказать, что прекрасное, естественное и великое желание иметь детей – это проявление страха смерти? – недоверчиво и ошеломленно переспросил Петр. – Вы действительно настолько циничны?

– Да, я цинична, – согласилась Настя. – Потому что давно живу. Но я по крайней мере честна. Вам известны истинные причины, по которым люди стремятся, как они сами выражаются, «завести детей»? Именно завести, такое слово принято в нашей цивилизации, хотя оно по сути отвратительно. Но, к сожалению, является прямым отражением той самой большой и неприятной правды. Один пример: нам нужен ребенок, чтобы получилась полноценная семья, а без детей семья не полная и какая-то не настоящая. Другой пример: нужно обязательно родить, чтобы муж не бросил. Самое забавное, что этот муж ведь все равно бросит, потому что ребеночек-то родился, гены переданы, гарантия «немножко подольше пожить» дана, так ради чего мучиться рядом с опостылевшей женой? Факт передачи частиц зафиксирован – всё, можно двигаться дальше, к новым удовольствиям, новым женщинам, новой жизни. Еще одна причина: я женщина, и я обязана родить, иначе уважать не станут. Перечислять можно до бесконечности, и все так называемые причины – плоды иллюзий, порожденных цивилизацией. Человечество со всей своей историей – не более чем проект Автора. Не спорю, проект великий, интересный, многоплановый, и спасибо Автору огромное за то, что он его затеял, иначе мы с вами не родились бы и не пережили самые счастливые моменты нашего существования. Дружба – иллюзия, любовь – еще большая иллюзия, но они укоренились в человечестве так прочно, что люди начали верить в их истинность. Кстати, наши знания о других людях и о самих себе – тоже иллюзии. Просто нам так удобно думать, иначе мы не сможем выживать, а мы же делаем все, чтобы выжить и побороть страх смерти. Ну, или как минимум примириться с ним. Человек физически слаб и уязвим, чтобы выжить в противостоянии с природой, ему нужно создавать коллективы, а коллективы, от семьи до огромной корпорации, это коммуникация, то есть общение и отношения. Для поддержания такого сообщества нужны правила. Всё. С этого места начинаются иллюзии. Без иллюзий невозможно построить сколько-нибудь приемлемые отношения. Примитивный пример приведу. Есть правило: тот, кто стоит во главе стаи, имеет право руководить. Оно порождает иллюзию: раз он стоит во главе стаи, значит, он умнее, он знает, как правильно… и далее везде. Правило: подчиненный обязан выполнить указание вожака стаи. Иллюзия: раз они выполняют мои приказы, значит, они меня уважают и признают, что я умнее и лучше. Правило: если хочешь иметь регулярный секс с женщиной, нужно на ней жениться. Иллюзия: если он на мне женился, значит, любит. И правда, которую вы так цените и за которой так гоняетесь, точно такая же иллюзия. Равно как и слава, к которой вы рветесь. Вы обыкновенный нормальный психически здоровый человек, который просто боится смерти.

Петр слушал внимательно, и по его лицу было видно, что он категорически не согласен.

– Странная теория. Вас послушать, так люди друг другу на самом деле не нужны и цепляются друг за друга, только чтобы выжить. Если бы не было страха смерти, то не было бы ни коллективов, ни семей, ни друзей, так, что ли?

– Подозреваю, что именно так. Знаете, чего каждый человек хотел бы на самом деле, если бы Автор коварно не подсунул ему страх смерти?

– Чего? Вечной жизни? – предположил Петр.

– Вечная жизнь и так была бы, это заложено в условии задачи. Человек хотел бы, чтобы его оставляли в покое ровно в тот момент, когда он хочет побыть один и позаниматься чем-то, что ему интересно или доставляет удовольствие. И чтобы те, кто ему приятен или в данный момент нужен, немедленно возникали рядом, были спокойными, веселыми, счастливыми, не грузили его своими проблемами и добросовестно выполняли ту функцию, которую человек от них ожидает. Поговорить о чем-то конкретном, или выпить вместе, или отправиться в поход, заняться сексом. Как только функция выполнена и надобность отпала, пусть снова исчезает и не появляется, пока опять не станет нужным. У кого-то из американских фантастов, кажется, у Шекли, но могу ошибаться, описана планета, на которой заведен такой порядок: мужчины держат своих женщин в анабиозе, когда надо – извлекают оттуда, пользуются и отправляют назад. Женщины в состоянии анабиоза не стареют, годы идут, а они все такие же свежие и молоденькие, при этом не спорят, не скандалят, всегда в хорошем настроении, не болеют и ничего не требуют. Фантаст этот был большой умницей, он суть человека прозрел до самого донышка, между прочим. Описал на страницах своего романа потаенную голубую мечту, спрятанную глубоко в подсознание. Так вот, о правде. Правда – это относительно устойчивый набор представлений, сформированных на основе более или менее одинаковых иллюзий определенного количества людей. Не более того. Сложно?

– Ну… Я не понял, если честно.

– Ладно, скажу проще. Идите сюда, посмотрите в окно.

Петр послушно поднялся, встал рядом с ней у окна.

– Вон две женщины во дворе стоят, разговаривают. Видите?

– Вижу.

– Опишите, что вы видите.

Петр начал рассказывать: возраст, рост, комплекция, одежда, цвет волос.

– Ветровка розовая, джинсы, обувь не могу разглядеть, далеко. Волосы каштановые… Вторая полноватая такая, платье сиреневое…

– А теперь я вам расскажу про этих женщин так, как я их вижу, – сказала Настя. – Цвет ветровки я обозначу как «фуксию», волосы у нее темно-русые, ее собеседница нормального телосложения для ее возраста. Вы считаете ее полноватой, и я бы согласилась, если бы речь шла о девочке семнадцати лет, но даме явно за сорок, для нее подростковая худоба – это уже признак болезни. И платье у нее фиолетовое. Заметьте, я не настаиваю на том, что вы ошибаетесь, а я права, ни в коем случае. Вы рассказали то, что видите вы, но я вижу по-другому. Ни вы, ни я ни в чем не солгали. Ну, и где ваша правда? Мы с вами сошлись только в одном пункте: женщин действительно две. Все прочее – результат зрительных и ментальных иллюзий. Теперь представьте, что нас тут, у окна, не двое, а, к примеру, десять. Семеро утверждают, что волосы у женщины в ветровке каштановые, трое – что они темно-русые. Понятно, что специально никто не лжет, просто цветоощущение у всех разное, это медицинский факт. Разумно предположить, что за основу суждения будет принято мнение семерых, потому что их зрительные иллюзии оказались более или менее схожи и более распространены в нашей маленькой группе. Вот это и есть «сходные иллюзии определенного количества людей». Демократия, кстати, построена именно по этому принципу. Не задумывались, почему законом признается мнение большинства, а не меньшинства?

– Анастасия Павловна, – взмолился Петр, – вы меня окончательно запутали! Я уже вообще ничего не понимаю!

Она рассмеялась и снова села за стол.

– Я вам тут наговорила кучу всякого бреда, не слушайте меня, Петр. Конечно же, правда существует, вот, например, женщин действительно две, и с этим не поспоришь. Но достижимая правда настолько мала, что невозможно построить на ней что-нибудь серьезное и надежное. Еще один пример приведу, последний, и пойдем заниматься Сокольниковым. Есть запись с уличной видеокамеры, на которой видно, как один человек убивает другого. Казалось бы, куда уж больше, да? Все зафиксировано, не отвертеться. Это та самая маленькая правда, но всё прочее остается за рамками. Что привело к этому? Каков был реальный мотив, не иллюзорный, а настоящий? Что думал и чувствовал убийца в разные моменты, предшествовавшие событию? Когда именно в его голове поселилось намерение лишить жизни другого человека? Или оно вообще там не поселялось? Этого никто никогда не узнает. Даже если преступник начнет сам рассказывать, отвечать на вопросы и даже если он захочет быть искренним и не лгать, все равно все рассказанное будет плодом его личных иллюзий, результатом самообмана. Потому что мы, дорогой Петр, врем сами себе постоянно, на каждом шагу. Мы живем в мире собственных иллюзий и старательно выдаем их за правду. А если нам все-таки удается не поддаваться иллюзиям и говорить то, что мы чувствуем на самом деле, то нет гарантий, что наш собеседник услышит в наших словах именно то, что мы хотим донести до него. Ибо, как известно, мысль изреченная есть ложь. Слова слушает ухо, текст видит глаз, а слышит и понимает – мозг, и делает это он сквозь призму собственного опыта и собственных иллюзий. И что получается? На основании той самой маленькой правды, с которой невозможно спорить, и кучи сомнительной информации, набитой иллюзиями, суд выносит приговор, претендующий на справедливость. Вы только представьте себе: на справедливость! Такая огромная, сложная, важная вещь, как справедливость, лежащая в основе приговора, в корне меняет жизнь целой группы людей – самого подсудимого, его близких, его коллег. Это все равно что пытаться построить жилой дом не на фундаменте, а на маленьком камушке. Справедливость подразумевает в первую очередь адекватность, равновесность. Для потерпевшего это сопоставимость его личных потерь с потерями виновного. Для осужденного это сопоставимость кары с его грехом. Разные же вещи, несочетаемые! Прибавьте сюда еще и близких этого осужденного, для которых справедливость должна заключаться вообще непонятно в чем. В чем их вина? И в чем наказание? А ведь они тоже наказаны. Преступнику не помогали, краденое не укрывали, следы не уничтожали, и вообще ни сном ни духом, как говорится. Ну разве что питали иллюзии насчет того, что «он хороший человек» и «он не такой, он не мог». Всего лишь питали иллюзии! Экий грех, право слово! А в итоге их любимого сына, брата, мужа, отца посадили на пожизненное или убили, если допустима смертная казнь. Думаете, им легко? Думаете, они живут спокойно и счастливо, не страдают, не мучаются? Мы имеем дело с очередной иллюзией, когда понимаем, что справедливость будет очень и очень приблизительной, но старательно делаем вид, что она самая настоящая, большая и крепкая, устойчивая такая конструкция.

Настя поднялась, убрала со стола посуду, поставила в мойку, включила воду, быстро все вымыла и вытерла.

– Вы имеете полное право не соглашаться со мной, Петр, – сказала она, снова повернувшись к нему лицом. – Но я сочла нужным озвучить свою позицию, чтобы вы более отчетливо понимали мотивы моего нежелания искать злоупотребления и ошибки следствия в деле Сокольникова. У меня нет намерения кого-то покрывать, нет боязни выносить сор из избы. Я просто не хочу брать на себя роль судьи, потому что, как сказал Сименон устами своего персонажа, судить никому не дано. Не хочу не потому, что мне лень или страшно, а потому, что у меня нет на это права. Цена неправосудного решения слишком высока. А вероятность найти хотя бы еще одну малюсенькую правду спустя двадцать лет слишком мала. Тратить же силы и время на поиски очередных чужих иллюзий мне не интересно.

Она протерла стол сухой тряпочкой, старательно сложила ее, положила на край мойки.

– На этом душеспасительные разговоры окончены, пойдемте работать.

Катя Волохина давным-давно привыкла подчинять свою жизнь жесткому расписанию и постоянно следить за временем. И не потому вовсе, что была необыкновенно деловитой и организованной, а исключительно из чувства самосохранения. Приходилось стараться, чтобы отец ни о чем не узнал, поэтому к возвращению Виталия Владимировича домой девочка должна была находиться в своей комнате и старательно строить из себя прилежную школьницу. Она была уже в те годы очень внимательной и собранной и ни разу не попалась.

Теперь отец ее не контролировал, но привычка рационально распределять и использовать время осталась. Например, время, проводимое в метро, отводилось на просмотр почты и короткие ответы. Более длинные письма она писала в спокойной обстановке, но если прочесть письмо заранее и по дороге обдумать примерный ответ, то в итоге получалось быстрее. Время нужно экономить, ведь на ней и работа в хосписе, и театр, и семья, в которой муж и двое подростков. Как все успеть, если небрежно относиться ко времени?

Сегодня Катя ехала в хоспис поздно, когда основной поток спешащих на работу схлынул, и ей удалось удобно устроиться на сиденье в углу вагона. Достала телефон и начала просматривать список входящих. Оборудование… Запрос на оказание помощи… Препараты… Приглашение… Еще один запрос… А это письмо, без указания темы, от кого? Какая-то Алабина. Кто она такая?

Катя открыла письмо.

Катя еще раз перечитала письмо, стараясь справиться с дрожью. Наличие двух старших сестер для нее никогда не было секретом. И финансовая помощь обеим бывшим женам тоже обсуждалась в семье открыто. Первой жене и дочери Людмиле отец высылал алименты до совершеннолетия девочки, второй жене и дочери Юле помогал ровно до тех пор, пока «вторая бывшая» не вступила в новый брак с кем-то достаточно состоятельным, чтобы она официально отказалась от алиментов. Ничего нового Катя из письма не узнала. Почему же ее так трясет?

Вот оно, это место, от которого чернеет в глазах: «…ему пришлось отказать твоему мужу».

Дядя Дима, Дмитрий Алексеевич, многолетний помощник отца. Или не помощник? Правая рука? В общем кто-то, кто всегда рядом и помогает в сложных вопросах. Что значит «пришлось отказать твоему мужу»? Неужели Славик… За ее спиной. Втихаря. Зная, твердо зная, что она ни за что не согласится на такой шаг и не одобрит его. Всё знал, всё понимал и всё-таки сделал. Господи, зачем?!

Нужно немедленно поговорить с ним. Позвонить и спросить. О чем спросить? О том, что ей теперь и без того известно? А какой в этом смысл? Славик либо признается, либо будет врать и отпираться. Без вариантов. Толку-то в этих разговорах… Нет, поговорить все-таки нужно, обязательно нужно. Катя посмотрела на часы: в ближайшее время не получится, муж на занятиях в институте. Потом побежит на подработку. Отложить до вечера? Но он придет совершенно без сил, вымотанный, голодный и уставший, да и дети будут рядом, комната всего одна, никуда не спрячешься.

Ей хотелось кричать, бить маленькими кулачками в грудь мужа, выплеснуть на него всю обиду и негодование. Как он мог? Ну как?!

И впервые за двадцать три года жизни Катя Волохина вдруг поняла, что ей не с кем поговорить. У нее нет задушевных подружек, которым можно было бы немедленно позвонить и излить свои эмоции. Подружек, собственно говоря, никогда и не было, ведь Катю все считали странной. Девочки-ровесницы сторонились ее, мальчиков не привлекала ее внешность, да и самой Кате никто из них не был особо нужен. Все, что казалось ей важным, можно было обсудить с последней гувернанткой, но вообще-то обсуждать Катя не очень-то любила, росла молчуньей, а щебетать и ворковать начинала только с детками. Вот с ними она могла проводить время и общаться бесконечно, отдавать им все душевное тепло, всю любовь и радостно видеть, как рядом с ней больные малыши успокаиваются, перестают плакать, капризничать и бояться, начинают улыбаться и засыпают. До встречи со Славиком и скандала с отцом в Катиной жизни не происходило ничего такого, что требовало бы незамедлительного обсуждения с подругами. Нет, она не была дикаркой, прекрасно умела общаться и решать с одноклассниками и однокурсниками любые текущие вопросы, касающиеся учебы, а делиться сокровенным потребности не было. Талантами в науках не блистала, внешностью не вышла, так, некрасивый середнячок-очкарик, такие есть в любом учебном коллективе. Их обычно не замечают, не привечают и в компании не зовут, но и изгоями не делают. Пустое место. Ее даже троллить неинтересно. Странная она какая-то.

Катя жила словно в коконе, стенки которого сотканы из ее собственных представлений о том, как ей хотелось бы жить, чем заниматься и что для этого нужно сделать. Славик мгновенно вписался (во всяком случае, ей так казалось) в пространство ее кокона и стал тем единственным человеком, с которым она обсуждала скандал и разрыв с отцом. Если бы не было Славика, Катя, наверное, еще раньше испытала бы острую потребность в близкой подруге. Но ведь он был! Он был рядом, утешал, поддерживал, говорил, что они все преодолеют, и чтобы она не боялась, и пока они вместе – им ничего не страшно.

А теперь… С кем ей поговорить о Славике? У нее никого нет, кроме него. Не с детьми же это обсуждать! Может, поговорить с кем-нибудь из женщин, работающих в хосписе? Но они ее не поймут, они ведь не знают ничего о ее жизни. Она странная, ее всегда так называли, и это означает, что другим трудно ее понять. Сблизиться с кем-нибудь из девочек-волонтеров, которые приходят развлекать деток, сидеть с ними, помогать делать уборку помещений и территории? Но ей нужно поговорить сейчас, немедленно, иначе ее просто разорвет изнутри на части!

Еле сдерживаясь, Катя вышла из метро, нашла относительно тихий угол и все-таки позвонила мужу. Тот долго не отвечал на звонок. «Наверное, ему совсем-совсем неудобно разговаривать», – думала Катя, держа трубку возле уха и напряженно вслушиваясь в длинные гудки. Потом прекратила вызов и написала сообщение: «Позвони, когда будет возможность. Это срочно». В ноздри ударил запах шаурмы, принесенный порывом ветра. Маленькое кафе находилось рядом с метро, Катя каждый раз проходила мимо него, и этот запах радовал и вызывал приятные воспоминания о том, как они со Славиком и детьми гуляли в парке и ели на ходу, но сейчас он показался ей отвратительным.

Славик перезвонил, когда она уже шла от автобусной остановки к хоспису.

– Что случилось? – голос его звучал тревожно и испуганно. – Что-то с ребятами? С Женькой? Или со Светой?

Катя остановилась, набрала в грудь побольше воздуха, стараясь сдержаться, чтобы не начать кричать с первого же слова.

– Ты был у Дмитрия Алексеевича?

Пауза. Молчание.

– С чего ты взяла? Не был я у него.

– Мне сказали, что ты у него был, просил помочь, и он тебе отказал. Это правда?

Снова молчание.

– Кто сказал?

– Да какая разница! Ты мне ответь: это правда или нет? Ты ходил к нему?

– Ну, ходил! И что теперь?

Катя явственно слышала нарастающее раздражение в голосе Славика.

– Зачем? Я же тысячу раз говорила тебе, что не хочу никакой помощи от папы! Его нет больше в моей жизни, ты понимаешь? Ну сколько же можно объяснять! Мы должны сами справиться, сами… Нужно только потерпеть…

– А я не могу больше терпеть! – внезапно взорвался муж. – Я не могу! Я устал от этой бесконечной круговерти работа-учеба-работа-учеба-еще-одна-работа, я устал не высыпаться, я устал считать копейки! Он твой родной отец, путь сделает хоть что-нибудь!

Катя ошеломленно слушала его голос, наполненный злостью. Неужели это говорит ее Славик, ее любимый муж? Да нет, не может быть, это какая-то ошибка, недоразумение.

– Славочка, я понимаю, что тебе трудно и ты устал, но мне ведь тоже трудно, и я тоже устаю, – растерянно проговорила она.

Она не понимала, что нужно ответить, как, какими словами.

– Я должен вырастить детей и дать им нормальное образование, – продолжал он. – Сколько еще нужно ждать и терпеть? Они и так уже смотрят умоляющими глазами и ноют, потому что у их одноклассников и одежда лучше, и телефоны. Они даже в гости никого из друзей пригласить не могут, потому что у нас тесно и захламлено, не повернуться. Им стыдно, что мы так убого живем. Чего еще дожидаться? Пока они вырастут и приведут в нашу квартиру своих супругов и детей? Или сопьются и сколются, как твоя мать?

– Но ты с самого начала знал, что будет трудно и придется какое-то время…

– Не знал я! – заорал Славик. – С самого начала ты была дочкой богатого папы из Москвы, и ни о каких трудностях речи не было. Да, я еще до свадьбы знал, что вы поссорились и отец тебя выгнал, но я думал, что ты нормальная, подуешься пару месяцев и пойдешь к нему мириться. А ты уперлась как баран. Два месяца я бы нормально выдержал, у меня и до этого жизнь была нелегкая. Но не два же года терпеть!

– Значит, я ненормальная?

– Ты психованная идиотка, которая носится со своими гребаными принципами как с писаной торбой. Я больше не могу, ты понимаешь это? У меня больше нет сил! Я хочу нормально жить, а не выживать. Жить, как все вокруг, а не так, как ты себе придумала.

Катю осенило: да он пьян! Наверное, намучился на ночном дежурстве, может, больной был какой-то особенно тяжелый или умер кто-нибудь, вот и выпил, чтобы расслабиться и успокоиться. А его и потащило, ведь голодный и не спал совсем. От этой мысли стало легче. Ну конечно, он выпил, вот и несет всякую околесицу, даже не понимая, что говорит. Не может быть, чтобы он так думал на самом деле. Не может быть, чтобы тот Славик, которого она знала, сознательно произносил такие ужасные слова.

– Славик, ты выпил, что ли? – Катя даже улыбнулась от облегчения.

– Да когда мне пить! С суток сразу на лекцию, сейчас в анатомичке, вышел как будто в туалет, чтобы тебе позвонить. Мне вздохнуть некогда, не то что с друзьями выпить. Все кругом живут как люди, один я как каторжный впахиваю.

Он говорил что-то еще, но Катя уже не вслушивалась. Если Славик трезв, значит, все, что он говорит, правда. Он действительно так думает и так чувствует.

Он был неправ и несправедлив: очень многие люди живут бедно и трудно, намного труднее, чем они, и очень многие люди переживают огромное горе. Ей ли не знать об этом, имея ежедневно дело с умирающими детками и их родителями. Не все кругом «живут, как люди», далеко не все.

Он предал ее, отправившись к помощнику отца за ее спиной. Мало того, что просил помочь, так еще и рассказал, как они живут, разжалобить хотел. Теперь отец будет думать, что был во всем прав и что она не справляется. Это плохо и унизительно.

Он предал ее во второй раз, предал их любовь и доверие, когда не рассказал ей.

Со всем этим нужно что-то делать. Нужно принимать какое-то решение. Но какое? С кем поговорить, посоветоваться? Кому можно, преодолев стыд, признаться, что была слепой и глупой? Славик не женился на ней по любви, он просто уцепился за дочку богатого папы из Москвы, чтобы вылезти из своего болота и вытащить брата и сестру. Разве можно кому-то рассказывать о таком?

Но ведь он помогал в хосписе, был там волонтером после смерти братика. Не может совсем уж бессовестный, бессердечный человек добровольно и бескорыстно ухаживать за чужими тяжело больными детьми. Значит, Славик на самом деле добрый и хороший, он ведь хочет стать детским онкологом, чтобы помогать и спасать. Как же это совмещается с теми ужасными словами, которые он только что говорил? Назвал ее психованной идиоткой, но при этом еще вчера рано утром, собираясь на суточное дежурство, шепотом уговаривал жену заняться любовью, пока дети не проснулись. Катя сначала отказывалась, но он проявил завидную настойчивость и все-таки затащил ее в ванную и закрыл дверь на задвижку. Значит, любит. Кого, психованную идиотку?

Голова у Кати шла кругом. Она понимала, что не понимает. Ничего не понимает.

Разговор давно закончился, а она даже не может вспомнить, на чем именно. Как они попрощались? На высокой ноте? Или мирно? До вечера? Или навсегда?

Катя знала, что если примет решение, пусть даже неправильное, то уже ни за что не отступит, не сдаст назад. До сегодняшнего дня она ничего не боялась, все решения давались ей легко, и ни об одном из них она ни разу не пожалела. А вот теперь ей стало по-настоящему страшно.

Может быть, не обязательно что-то решать? Может быть, можно вообще не принимать никакого решения? Сделать вид, что ничего не произошло, обо всем забыть. Хотя это, конечно, тоже решение. И не самое простое.

Господи, с кем же поговорить? С кем посоветоваться?

Они прозанимались четыре часа, прежде чем Настя объявила перерыв на обед.

– Но еды нет, – сразу предупредила она. – Я рассчитывала на обещанную вами пиццу.

Петр тут же с готовностью поднялся.

– Я сбегаю, тут у вас недалеко есть заведение.

– Давайте, – кивнула Настя, – только быстро, время будем экономить.

– Вам какую взять?

– Без разницы, главное – не острую и не соленую.

Петр умчался, а Настя снова села перед компьютером и стала просматривать материалы. Сегодня они продвигались значительно быстрее, хотя Настя изначально была уверена, что оба начнут тормозить, ведь отдохнуть толком не получилось ни у нее, ни у Петра. Изучили и обсудили запросы в медицинские учреждения и ответы на них, причем Петр изрядно удивился тому, что, как оказалось, положительные ответы (лечился тогда-то и по такому-то поводу) составлялись отдельным документом, а отрицательные являлись просто штампом, проставляемым на оборотной стороне самого запроса. Да, много чудес еще ему откроется в правилах оформления процессуальной документации! Заодно обнаружили и запрос в военкомат. Ответ гласил: «Личное дело призывника Сокольникова А.А. выслано по запросу в РВК Могилева. Сокольников А.А. 1971 г.р. на воинском учете не состоит, в снятых с учета не значится. Сведениями о возвращении Сокольникова А.А.

в Москву не располагаем».

– Значит, его не по болезни освободили от службы? – спросил Петр. – А как тогда?

– Нашли варианты. Может быть, у его родителей в Могилеве нужные знакомства были не только в институте, но и в других местах, и там проблему как-то решили. Белый билет могли и там организовать. Но судя по ответам из медицинских учреждений, никаких серьезных заболеваний у Сокольникова не было. По крайней мере, в Москве подобных диагнозов ему не ставили и не лечили. Мы с вами прочли все запросы и ответы на них, вы сами все должны помнить. В раннем детстве у него были проблемы с поведением, мать дважды обращалась в детскую психиатрическую больницу, в первый раз ей предложили госпитализировать ребенка и обследовать, но она отказалась, во второй раз, через три года, уже согласилась. Мальчика обследовали, выставили ему пограничную умственную отсталость и даже предложили направить в спецшколу. Но впоследствии Сокольников вполне нормально справлялся со школьной программой на уровне «троечника», так что никаких оснований освобождать его от службы в армии не было. А в Могилеве могли, конечно, договориться, если была возможность. Возможно, парню просто повезло, поступил в институт при Советском Союзе, а в Москву переводился, когда Союз распался и Беларусь стала иностранным государством. В тот момент очень многие документы застревали и терялись неизвестно где, документооборот буксовал еще долгие годы после этого. Во всяком случае, по датам именно так и получается. Летом девяносто первого поступил в Могилевский пединститут имени Кулешова, с осени девяносто второго учился уже в Москве. Он же не дурак немедленно бежать в военкомат с криком: я вернулся, ставьте меня скорее на учет, я теперь учусь на заочном, и отсрочка от призыва мне больше не полагается.

Кроме запросов, они успели проработать еще два документа: характеристику Сокольникова, выданную Московским отделением Есенинского общества, и протокол изъятия вещей и документов у старшей сестры Сокольникова. Характеристика была, как и ожидалось, приторно-сладкой и совершенно безликой. «…В литературных и политических дискуссиях проявлял выдержку, спорил спокойно, голос не повышал, был мягким и уступчивым… Ухаживал за своей девяностолетней бабушкой… Известие о зверском убийстве в коммунальной квартире, где жил А.А. Сокольников, повергает в шок всякого нормального человека. Мы не допускаем мысли, что такое злодеяние может совершить А.А. Сокольников. Мы убеждены, что следствие с самого начала пошло по ложному пути».

Петр в первый момент весьма воодушевился, прочитав бумагу, и попытался убедить Настю, что человек, любящий творчество Есенина и на общественных началах работающий в коллективе бескорыстных поклонников русского поэта, вряд ли может превратиться в жестокого убийцу.

– Видите, как его хвалят! Добросовестный, всегда готов помочь, аккуратный. Ни одного худого слова про него не сказали! И за бабушкой ухаживал.

Настя рассмеялась.

– Вы так уверены, что человек, который ухаживает за старенькой бабушкой, не может быть преступником? Одно вытекает из другого, да? Мне придется вас жестоко разочаровать. Огромное количество людей проявляют холодность в отношении близких, оставляют их без помощи и поддержки, но никогда не возьмут ни копейки из чужого кармана и не поднимут руку на живое существо. И такое же огромное число заботливых детей и внуков, ухаживающих за больными и престарелыми родственниками, оказываются убийцами, насильниками, мошенниками, ворами. Поверьте мне, одно с другим не связано, это очередная иллюзия. Поймите, Петр, есть огромная разница между характеристиками, которые дают в учебном заведении, и характеристиками из организаций, подобных этой. Ребенка нельзя исключить из школы просто так, равно как и студента – из института. Если он не прогуливает, как-то учится, не совершает преступлений, то каким бы он ни был трудным, каким бы неприятным ни был его характер, выгнать его не получится. И если лицо, составляющее характеристику, не имеет прямой заинтересованности, у него нет оснований скрывать, что школьник или студент проблемный. Ученик со сложным характером, грубый, обижающий одноклассников и все такое – отнюдь не пятно на репутации школы, поэтому они могут честно признаться, мол, было так и так. Обратите внимание на характеристику, выданную в Могилеве: способный, учился хорошо, неоднократно нарушал учебную дисциплину, пропускал занятия без уважительной причины. То есть как было, так и написали, им стесняться нечего. Для характеристики из школы мать Сокольникова постаралась, а в Могилеве уже ничего не смогла, там прошла реорганизация, пединститут стал университетом, кадры сменились, рычагов влияния не оказалось. Когда речь идет об общественной организации, в которую людей не устраивают и не пристраивают, они туда приходят сами, по доброй воле, то ситуация иная. Скажешь, что человек, допустим, нечист на руку, скользкий, необязательный, злоупотребляет доверием товарищей, выпивает, а тебя спросят: какого ж лешего вы его держали при себе? Почему не выгнали? Зачем в Есенинском обществе нужны такие персонажи, порочащие память нашего любимого поэта? И что отвечать? Что да, он пьяница и вор, но зато при организации чтений в Константинове он очень ловко все помог организовать, возил на своей машине и договаривался, с кем нужно? Ну смешно же, ей-богу! В головах полно всяких мифов, о которых мы с вами сегодня утром говорили, только я называла их иллюзиями. Если человек любит стихи и высокую литературу – он хороший человек. Это аксиома. Причем она опровергнута миллион раз, а мы все равно верим. Как утверждают мемуаристы, Сталин, например, много читал и очень любил русскую классику, а что в итоге? Все члены Есенинского общества, таким образом, априори являются хорошими людьми, достойными, честными. Цепочка иллюзий: если ты талантлив, значит, хороший человек; если ты уважаешь и любишь хорошего человека, значит, ты тоже хороший человек; если ты заботишься о поддержании памяти хорошего человека, не получая от этого материальной выгоды, то ты вообще совершенно замечательный. Ну и как при таких иллюзиях дать плохую характеристику? Никак. Все кругом хорошие, а уж поклонники русского поэта – тем более.

В тот момент в голове у Насти промелькнула какая-то мысль, вызванная ее же собственными словами, но мгновенно исчезла, не успев ни за что зацепиться.

Они перешли к следующему документу, и Настя чуть не ахнула. Ну конечно! Убежавшая мысль родилась, когда она произнесла слова «поклонники русского поэта». Вот именно! Русского. Курсовая работа и диплом Сокольникова посвящены возникновению и развитию расовых теорий. А теперь перед ней был перечень и фотографии того, что добровольно выдала сестра Сокольникова. Все это хранилось на даче. Пачка газет «За Русь», «Русское дело», «Отечество», а также несколько фотографий, на которых Андрей Сокольников красуется в компании молодых людей на фоне знамени со свастикой. Мальчик, любивший читать книги и спорить на философские темы, вырос в ксенофоба и нациста, поклонника Есенина и ненавистника всего нерусского. Бывает. Направленность и содержание газет, выходивших под постоянно меняющимися названиями в девяностые годы, Насте хорошо известны.

После обеда она запланировала анализ заключения судебно-психиатрической экспертизы, чтобы сегодня закончить разбираться со здоровьем Сокольникова и завтра двигаться дальше. Пока Петр бегает за пиццей, она успеет хотя бы бегло просмотреть документ. Начала, как обычно, с конца: с подписей членов комиссии.

Состав комиссии выглядел солидно. Председатель – доктор медицинских наук, профессор, психиатр-эксперт высшей категории. Члены комиссии – судебно-медицинский эксперт-психиатр высшей категории, заведующий стражным судебно-психиатрическим отделением; судебно-медицинский эксперт-психолог; докладчик – судебно-медицинский эксперт-психиатр 1 категории. Экспертиза проводилась стационарно, в течение почти месяца, все как положено. Интересно, почему в одном случае написано «психиатр-эксперт», а в другом – «эксперт-психиатр»? В этом есть какой-то смысл? Ладно, не суть важно.

В то время Сокольников еще не менял своих показаний и во время экспертизы рассказывал всё то же самое, что и на первых допросах. Картина в его изложении выглядела следующим образом: 20 июня он пришел домой и увидел, что сосед, Георгий Данилов, держит свою шестилетнюю дочь за шею на весу, девочка билась и кричала, Георгий тоже кричал. Сокольников молча зашел в свою комнату и какое-то время не выходил оттуда. Когда вышел, на всякий случай прихватил с собой самодельную ручку-пистолет, ее еще иногда называют стреляющей авторучкой. Соседи – люди пьющие, неадекватные, Георгий в тот вечер был явно не в себе, мало ли что. Итак, Андрей Сокольников вышел из своей комнаты, наткнулся на Людмилу Данилову, которая приближалась к нему с отверткой в руках. До того дня между Сокольниковым и соседями были постоянные конфликты, в ходе которых Даниловы, как утверждал подследственный, несколько раз пытались его убить (то подсыпали отраву в чайник, то бросались на него с ножом), поэтому когда он увидел отвертку в руках женщины, то ни секунды не сомневался: сейчас его в очередной раз попытаются лишить жизни. Недолго думая, Сокольников вытащил из кармана ручку-пистолет и выстрелил Людмиле в голову. Та упала. Из кухни выскочил разъяренный Георгий, завязалась обоюдная драка, в ходе которой Сокольникову удалось схватить с тумбочки разводной ключ и несколько раз ударить соседа по голове. Убедившись, что Людмила и Георгий Даниловы мертвы, Сокольников стал искать ребенка. Девочку он обнаружил задушенной электрическим шнуром в комнате Даниловых, на кровати. Вероятно, ее убил отец. Тела Сокольников по очереди вынес из дома, уложил в свою автомашину, вывез в Троицкий район, закопал.

Возвращаемся к материалам дела. Андрей Сокольников после приезда из Могилева какое-то время живет с родителями, после чего ему предоставляют возможность отселиться. У бабушки по материнской линии имеется комната в коммунальной квартире в центре столицы, бабушку родители забирают к себе, а любимого сыночка Андрюшеньку отпускают на свободу. Интересно, что старшей дочери родители такого подарка не предложили, хотя потребность жить отдельно у молодой женщины возникла куда раньше, чем у ее младшего брата. Сестра снимала жилье, платила за него из собственного кармана. Еще одно проявление неравенства детей в семье? Возможно.

Чем же молодой человек зарабатывал на жизнь? Судя по имеющимся справкам, на поприще труда он не надрывался, несколько месяцев был администратором у какого-то целителя, еще несколько месяцев числился директором маленького книжного магазина. Больше ни одного официального документа о трудоустройстве в деле не имелось. И это за несколько лет, прошедших с момента начала учебы на заочном отделении и до дня совершения преступления? В свидетельских показаниях и в показаниях самого Сокольникова неоднократно упоминалась работа «помощником адвоката», но с этим всё было понятно: должность неофициальная, обязанности водительско-курьерские, оплата в конверте из рук в руки. Наверное, денежки любящие родители подкидывали, да и сестра об этом говорила на допросе. Или Сокольников имел еще какой-то источник доходов, о котором никто не знал.

Живет себе, поживает юноша по имени Андрей в центре Москвы, любит все русское, ненавидит все нерусское, поддерживает контакты с молодыми нацистами-патриотами, глубоко изучает расовую теорию. С соседями по квартире, правда, не очень повезло. Не нравились они Андрюше. Быдло какое-то. Не ровня они ему, талантливому, выдающемуся, неординарному. Борцу за чистоту русской крови. Эти Даниловы со своей примитивностью и любовью к выпивке позорят честь русской нации. Андрюша – парень деятельный, не овца какая-нибудь, покорно ждущая, когда ее поведут на заклание. Он обращается к участковому (заявление в деле есть), жалуется на Даниловых: развели в квартире грязь, не убирают места общего пользования, не платят своевременно за коммунальные услуги и телефон. Имеется даже справка об обозревании в присутствии понятых документации, имеющейся в распоряжении участкового, который добросовестно проверил состояние квартиры, поговорил с жильцами, порекомендовал Сокольникову юридические варианты решения проблемы (подача иска в суд о принудительном расселении). Появление участкового ничего не изменило, Даниловы не испугались, все оставалось, как было, конфликтность ситуации нарастала. Как оценивать утверждения Сокольникова, что соседи неоднократно предпринимали попытки убить его, подсыпали отраву в чайник, а Георгий бросался на него с ножом? Скорее всего, это ложь. Опровергнуть ее по факту невозможно, потому что Даниловы мертвы, и Андрей понимает, что врать может сколько угодно. Однако трудно поверить, чтобы человек, готовый писать заявление участковому из-за не вымытого вовремя унитаза или неоплаченного счета за телефон, смолчал и не обратился в милицию после покушения на его жизнь. Ни в показаниях сестры, ни в показаниях родителей нет ни слова о попытках зарезать или отравить Андрея, а вот о разборках с помощью участкового они были прекрасно осведомлены. И наконец, в один не особо прекрасный день, 20 июня 1998 года, наступает трагический финал, происходит… Что, собственно говоря, происходит? Для того чтобы хотя бы приблизительно восстановить картину, нужно тщательно изучать и сравнивать акты различных криминалистических и судебно-медицинских экспертиз, сопоставляя характер повреждений на трупах с выявленными следами в квартире и с обнаруженными вещественными доказательствами. Это работа долгая, кропотливая и требующая огромного профессионализма, которого у Насти нет. Но Петю, похоже, не особенно занимает вопрос, кто кого первым ударил, чем и в какую часть тела. Он хочет, чтобы Сокольников оказался невиновным, ему важно найти доказательства того, что он вообще никого не убивал и приговор в отношении него неправосуден.

Пицца, которую принес Петр, оказалась все-таки солоноватой для Насти, и ей с трудом удалось запихнуть в себя два куска, запивая огромным количеством сначала воды, потом кофе. Журналист ел с аппетитом, настроение у него поднялось.

– Анастасия Павловна, вы сегодня Шекли упомянули… – начал он.

– Да, и что?

– Вы читаете фантастику? Любите?

– Сейчас – нет, не люблю и не читаю. А в далекой молодости очень даже любила, зачитывалась Кларком, Азимовым, Шекли. Почему вы спросили?

– Просто удивился. Вы такая серьезная…

Он сбился и отчего-то смутился.

– Вы хотели сказать «старая», – заметила Настя, усмехнувшись. – Да ладно, не краснейте, все понятно. Забавная у вас логика. Азимов написал один из самых известных своих романов, «Край основания», когда ему было за шестьдесят. Кларк написал свои «Рифы Тапробаны» в восемьдесят пять лет, после этого он уже писал только в соавторстве, потому что тяжело болел рассеянным склерозом. Но ведь писал! Почти до самой своей смерти писал, еще три года после «Рифов». Получается, что если мужчина преклонных лет пишет книги в жанре научной фантастики, то это нормально, а если женщина такого же возраста эти книги читает, то это повод для удивления. Вы сексист, мой друг?

– Ну Анастасия Павловна! Опять вы меня шпыняете! Я просто спросил.

– То есть вы не сексист? Тогда осмелюсь предположить, что вы считаете бывших милиционеров туповатыми и недалекими служаками, отсюда и удивление. Старая тетка, всю жизнь носившая погоны, бабушка-пенсионерка, далекая от высокодуховного искусства – и вдруг чего-то там понимает в фантастике. Нонсенс!

Петр поперхнулся, закашлялся.

– Да шучу я, расслабьтесь. Не принимайте всерьез то, что я говорю, когда мы не занимаемся. У меня ужасный характер, это известно всем, в том числе и мне. Всегда был, а с возрастом усугубился. Я во время работы и я на кухне за чашкой кофе – это две разные женщины.

Петр нахмурился, посмотрел на нее сосредоточенно и, как ей показалось, немного настороженно.

– Вы имеете в виду, что вы двуличны?

– А вы считаете меня настолько примитивной, что я обхожусь всего двумя лицами? Любой человек многолик, многогранен, многокрасочен. У каждого из нас внутри столько всего перемешано, что никто разобраться не может, даже высокопрофессиональные психологи. Именно поэтому так опасны быстрые и поверхностные суждения о людях. Они почти всегда оказываются ошибочными. Как говорится, если женщина носит на пальце обручальное кольцо, это не означает, что она замужем.

Петр уставился куда-то поверх Настиной головы, а потом неожиданно спросил:

– А если женщина… ну, то есть девушка, носит в руке белую розу, это что-нибудь означает?

Настя пожала плечами.

– Понятия не имею. Какой странный вопрос… Она что, постоянно носит в руке розу? Каждый день с утра до вечера?

– Не знаю… В субботу на аукционе была одна девушка, Катя Волохина, она в детском хосписе работает, я вам вчера рассказывал. Сначала на пресс-конференции я розу не заметил, наверное, она на столе лежала и за табличкой было не видно. А потом она взяла цветок в руки и так и держала до конца аукциона.

Девушка, значит, была. Катя Волохина, единственная, кого он постоянно называл по имени, рассказывая об аукционе. То-то Петя в воскресенье был таким рассеянным, не мог собраться и сосредоточиться, пришлось занятия раньше положенного прекратить. Настя думала, что парень просто не выспался, дело читал всю ночь, а он, оказывается, о девушке с розой думал. Молодость! Переживания, влюбленности… Прекрасное время.

– Красивая? – спросила она, стараясь не улыбаться, чтобы не отпугнуть Петра.

– Да, белая такая, крупная, только-только бутон начал раскрываться.

Тут Настя не выдержала и расхохоталась.

– Да не роза! – выдавила она сквозь смех. – Девушка! Девушка красивая?

– Девушка, – растерянно повторил вслед за ней Петр. – Наверное, красивая. Я не всматривался.

«Ага, – подумала Настя, – не всматривался ты, как же. Уж так не всматривался, что целых два дня забыть не можешь».

– На этом, дамы и господа, наш обед окончен, – объявила она. – Переходим к акту судебно-психиатрической экспертизы.

Они вернулись в комнату и уткнулись каждый в свой экран. Читать акт было невероятно трудно, текст выполнен на принтере, и то ли порошок в картридже заканчивался, когда печатали документ, то ли от времени истаял цвет, но на фотографии все было настолько бледным, что приходилось даже в очках сильно напрягать зрение. У криминалистов есть такой термин «угасание текста». Вот именно так угасание и выглядит.

– Давайте распечатаем, – сказала Настя. – С фильтрами должно получиться более четко, иначе мы с вами глаза сломаем. А документ очень важный, мы должны изучить его от и до, не пропуская ни слова. Я успела прочитать только половину последней страницы, где сформулировано собственно заключение, и то у меня в висках заныло.

Акт распечатали в двух экземплярах, получилось действительно намного лучше, чем выглядело на фотографии. После вводной части с перечислением членов экспертной комиссии и прочих обязательных элементов шел раздел «Обстоятельства дела».

– Это можно не читать, – решительно заявил Петр. – Это всё мы и так знаем.

Настя пробежала глазами первую фразу, покачала головой.

– Я бы на вашем месте прочитала.

Петр послушно начал читать, но тут же вскинул голову и уставился на Настю:

– Откуда это взялось?

Она кивнула:

– Вот и я о том же. «Сокольников А.А. обвиняется в том, что двадцатого июня девяносто восьмого года по месту проживания совершил убийство мужа и жены Даниловых и их ребенка, девочки шести лет», – зачитала Настя. – В тех документах, которые мы успели прочитать, нет ни слова о том, что Сокольников убил ребенка. Та версия, которая прозвучала в момент явки с повинной, пока ничем не опровергнута, в убийстве девочки он не признавался. Так откуда взялось обвинение в третьем убийстве? Можно предположить, что эксперт, составлявший окончательный вариант акта, скопировал формулировку дословно из постановления следователя о назначении экспертизы, особо не заморачиваясь. Проверить это мы никак не можем, ибо первой страницы постановления у нас нет, есть только вторая, где уже идет перечень вопросов к экспертам. Но почему следователь так написал в постановлении – это вопрос хороший.

– Следователь мог ошибиться?

– Легко. Он такой же человек, как все. А устает больше многих других. Но ошибка не пустяковая, и ее должен был заметить адвокат и поднять хай. Посмотрим, возможно, именно так и произошло, это мы увидим из других документов, до которых мы пока не добрались.

Второй раздел акта начинался словами: «Со слов испытуемого, из материалов уголовного дела и медицинских документов известно следующее…» Далее следовало подробное и последовательное перечисление всех подтвержденных документами заболеваний и проблем со здоровьем. Особенности поведения тоже не были забыты, но информация основывалась на жалобах матери Сокольникова при обращении к детскому психиатру (есть записи в медкарте, приобщены к делу), а часть – на показаниях матери и самого Сокольникова во время допросов. Насколько можно им верить – сказать трудно. «В поведении неуправляем, агрессивен, бил мать и бабушку. При неудовлетворенном желании кидался на родителей с ножом, угрожал суицидом (выброситься в окно). Любил быть в центре внимания, фантазировать. Любил животных, но часто их мучил, тискал, сильно сдавливал. Любил также смотреть фильмы об убийствах, жестоких пытках. В связи с таким поведением был в возрасте 7 лет госпитализирован в детскую психиатрическую больницу… Упрям, своенравен, капризен, эмоционально холоден, жесток. Интеллект соответствует пограничной умственной отсталости… Выписан с диагнозом „Пограничная умственная отсталость, обусловленная постнатальными вредностями с невропатическим синдромом на фоне семейно-бытовой запущенности“. Рекомендовано обучение в диагностическом классе с последующим переводом в школу для детей с задержкой в развитии».

– Как это может быть? – недоуменно спросил Петр. – Одновременно любил животных и мучил. Так не бывает! Или одно, или другое, но не вместе.

– Человек многогранен, – вздохнула Настя. – Никогда об этом не забывайте. Бывает всё. Кстати, вот вам яркий пример того, о чем я говорила утром. Деточка эмоционально холодна и жестока, если не дают желаемого – бьет маму и бабушку, хватается за нож, угрожает покончить с собой. И это в семь лет! А вырос в ценителя поэзии и активиста Есенинского общества. Чудны дела твои, Господи! Идем дальше.

Мать Сокольникова диагнозу не поверила, сына отдала в обычную, так называемую «массовую» школу, о том, как мальчик там учился, более или менее известно, никакой дополнительной информации в акте не обнаружилось. Единственное, что Насте не понравилось в этом разделе, это фраза «Представленные из учебных заведений характеристики положительные». Ну какие же они положительные, елки-палки?! Более или менее положительной можно считать только характеристику из школы. Из Могилева написали, что он нарушал учебную дисциплину и прогуливал без уважительных причин, а из Москвы и вовсе – ничего не знаем, приезжал два раза в год на сессии. Что ж, эксперты тоже люди, такие же, как следователи и все остальные человеки, работы у них много, работа сложная и ответственная, от нее судьба других людей зависит, поэтому внутреннее напряжение большое. А тут бумагомарание какое-то с обязательными разделами. В том, что касается результатов их собственного исследования, все будет прописано тщательно, в этом Настя не сомневалась, но в описательной части, где просто излагалась информация, собранная в других местах и из других источников, часто проскакивала халтура. Плохо, конечно, но вполне объяснимо. Торопится человек, переписывая из одного документа в другой, не обращает внимания на мелочи, которые кажутся ему несущественными. Вот, например, фраза о том, что мальчик наряду с прочими прелестями поведения любил смотреть фильмы о жестоких убийствах и пытках и в связи с этим (то есть в связи со всей совокупностью поведенческих проявлений) был в возрасте 7 лет госпитализирован в детскую психиатрическую больницу. 7 лет Андрюше Сокольникову исполнилось в 1978 году. И где, хотелось бы знать, ребенок мог в те годы с удовольствием смотреть фильмы о жестоких убийствах и пытках? Видеомагнитофонов в России в те времена еще не было, по телевизору показывали только «разрешенное и правильное», равно как и в кинотеатрах. Понятно, что информация взята из показаний сестры Сокольникова, где она рассказывает следователю о том, каким был ее брат именно в последние годы, а вовсе не в 7 лет. Кстати, мать об этих деталях благоразумно умалчивает, продолжая лепить из своего ненаглядного сыночка образ умного, доброго и неординарного человека, не способного на преступление.

Физическое состояние… Заключение терапевта: Хронический гастрит.

Неврологическое состояние… Заключение невропатолога: Знаков очагового поражения головного мозга не выявлено.

Заключение сексопатолога: Каких-либо нарушений половой функции и влечений не выявлено.

Одним словом, здоровеньким мальчиком вырос Андрюша Сокольников, несмотря на асфиксию в родах, травму головы при выпадении из коляски в возрасте 2,5 лет, пневмонию, стафилококк и прочие «постнатальные вредности».

Экспериментально-психологическое обследование… А вот здесь – внимание!

– Читаем медленно вслух, – велела Настя, – и обсуждаем каждую фразу. Вижу, вы не любитель чтения вслух, а я – с удовольствием. Поехали!

Она развернула компьютерное кресло так, чтобы свет из окна падал на страницу, и начала читать мерно, четко и без выражения:

– Подэкспертный контактен, внешне спокоен, инициативен в беседе; долго, очень обстоятельно излагает обстоятельства инкриминируемого деяния (вариант событий соответствует последней предъявляемой версии в уголовном деле). Точка. Что думаете?

– А я должен что-то думать? Вы же прочитали только одно предложение, в нем нет никакой новой информации. Или я чего-то не понимаю?

– В этой фразе есть по меньшей мере три пункта, на которые я предложила бы вам обратить внимание. Сокольников рассказывает о том, что убил Георгия и Людмилу Даниловых, а ребенка убил кто-то из родителей, скорее всего, отец. Экспертная комиссия констатирует, что данное описание соответствует последней на тот момент версии, предъявляемой в уголовном деле. Иными словами, обвинение в убийстве девочки никто Сокольникову не предъявляет. Стало быть, можно с уверенностью полагать, что в описательной части акта содержится обычная незлонамеренная ошибка. Внимание подвело. Второй момент: Сокольников долго и обстоятельно излагает ход событий, то есть подтверждает собственное признание в совершении преступления. Ни от чего не отказывается, не пытается склонить психиатров на свою сторону, не жалуется на ложность обвинения, не рассказывает о том, что в милиции из него выбивали признание и явку, не выдвигает утверждений о собственной невиновности, не симулирует психическое заболевание, благодаря которому может попробовать уклониться от уголовной ответственности, не ссылается на спасительное «не помню». Возьмем это на заметку. И третье: он внешне спокоен и инициативен в беседе. Вам понятно, что такое «инициативен в беседе»?

– Ну да, – немного обиженно ответил Петр. – Что тут непонятного? Вы меня за совсем тупого держите, Анастасия Павловна?

Она подняла руки, раскрыв ладони в примирительном жесте.

– Извините, не хотела вас задеть. Я же предупреждала: характер у меня плохой. Можем сделать предварительный вывод, что беседа доставляет Сокольникову удовольствие, он видит ее полезность для себя, ему нравится отвечать на вопросы и рассказывать даже то, о чем его не спрашивали. Следующая фраза: «При рассказе речь хорошо литературно оформленная, фразы сложные, разветвленные, описываются очень подробные детали событий, их точная последовательность, мельчайшие оттенки внешней обстановки, поведения участников, собственного психологического состояния и своих ощущений».

Настя сняла очки и сделала приглашающий жест рукой.

– Прошу. Слушаю ваши выводы.

– Не очень-то похоже на пограничную умственную отсталость, – с сомнением проговорил журналист.

– Согласна. Кстати, имейте в виду: в Международной классификации болезней такого заболевания нет. Пограничная умственная отсталость – это вариант нормы. Да, у самой нижней ее границы, но все-таки не патология, а норма. Что еще?

– Вроде всё, больше ничего не вижу.

– Меня смущают эти детали и малейшие оттенки как хода событий, так и собственного психологического состояния Сокольникова. Если бы он был профессиональным киллером, тщательно планирующим убийство и в ходе выполнения внимательно следящим за тем, чтобы все было как надо, я бы сочла, что все правильно. Это его работа, его профессия, в ней нет места эмоциям, он должен стараться избегать ошибок, делать все аккуратно и продуманно, хладнокровно, а впоследствии анализировать упущения и промахи, обогащая собственный опыт. Но речь идет о молодом человеке, самом обычном, который внезапно оказался в ситуации агрессивного нападения со стороны соседей по квартире. Ему должно быть очень страшно, идет мощный выброс адреналина, все совершается быстро… Не верю я, Петр, что в таких обстоятельствах можно зафиксировать и запомнить все детали. Конечно, всё бывает, и люди разные. Но я бы этот момент тоже запомнила, он может пригодиться впоследствии.

Она снова нацепила очки и продолжила:

– «В материалах дела даже в первой предъявляемой версии (в день ареста) имеется такая деталь, показывающая полноценное отражение окружающей обстановки: „…Почувствовал, как хрустит грудная клетка Данилова“ (допрос Сокольникова А.А. от третьего сентября девяносто восьмого года). В изложении событий не менее тонко и подробно описываются собственные мысли, мотивы, логическая обоснованность последующих действий». О как! Даже логическая обоснованность! Наш Сокольников просто супергерой какой-то, не теряет выдержки и хладнокровия и сохраняет способность мыслить и действовать логично и последовательно. Запомним и это. Идем дальше: «Тем не менее, несмотря на блестящую память, проявившуюся при обсуждении инкриминируемого деяния, дал частично ложные биографические сведения и ложные обстоятельства явки с повинной». Н-да, – протянула Настя. – Супергерой у нас с вами получается какой-то подпорченный: память есть, а ума нет.

– Почему ума нет? Из чего это следует?

– Если бы ум был, Сокольников не стал бы врать экспертам-психиатрам о фактах своей биографии. Об обстоятельствах явки с повинной – еще так-сяк, можно понадеяться на то, что прокатит версия о недобросовестности следствия. Но о биографических данных-то лгать зачем? Все же проверяется документально! Все есть в деле! Это очень хороший и очень важный момент, мы его непременно отложим в памяти. Дальше идет анализ выполнения экспериментально-психологических заданий. Готовы?

– Готов, – кивнул Петр.

Глаза его блестели, ему казалось, что вот сейчас как раз и начнется самое интересное.

Настя отложила распечатку. Акт судебно-психиатрической экспертизы она видела далеко не в первый раз и с медицинскими терминами более или менее разобралась еще лет тридцать назад, но очень хорошо помнила, сколько времени ей потребовалось, чтобы понять в этом документе каждое слово. Именно тогда она и добилась разрешения прослушать курс по психодиагностике, чтобы хотя бы примерно представлять, как выглядят применявшиеся в те годы тесты и как они работают. Она снова вспомнила мучительный стыд, затопивший ее, когда специалист рассказывал ей о ней же самой. Удар был болезненным, и Настя долго потом приходила в себя. «А ведь Пете сейчас точно так же муторно и неловко, как было мне, – подумала она. – Помнится, я несколько дней не могла нормально работать, даже плакала дома потихоньку от Лешки. А Петя молодец, держит удар достойно, работает как ни в чем не бывало. Он сильнее меня. А может, просто более толстокожий… В любом случае нужно перестать его дергать и шпынять хотя бы сегодня, ему и без того несладко сейчас. И почему я стала такой злой?»

– Про гипергидроз и диспноэ сами погуглите, а я пока почитаю дальше. Нам все равно придется сделать паузу, иначе вы с результатами тестов не разберетесь.

Значит, во время выполнения заданий Андрей Сокольников демонстрировал внешнее спокойствие, при этом наблюдались повышенное потоотделение и одышка. Нервничал, переживал, боялся, что выполнит задание как-нибудь не так, не сумеет показать себя в самом выгодном свете (не зря эксперт отметил выраженную ориентацию на успех).

– Ага, понял, он потел и пыхтел, – произнес Петр, оторвавшись от экрана. – Переживал сильно, для него это был большой стресс, но он старался держать себя в руках, как настоящий мужчина.

Настя уже успела пробежать глазами описание батареи тестов и теперь начала в самых общих чертах рассказывать, в чем эти тесты состоят и какие результаты могут получиться при интерпретации. Где-то у нее была папка с бланками и брошюрами, но где? Разве в этих многочисленных беспорядочных стопках и кучах разберешься? Ничего, скоро они переедут, и это автоматически повлечет за собой наведение порядка в книгах и бумагах. Как странно… Впервые за долгое время у нее не испортилось настроение при мысли о жизни в новой квартире. Неужели достаточно было всего лишь сказать себе неприятную правду, чтобы изменилось отношение к ситуации? Да, наверное.

Ну что ж, начнем, помолясь. Настя нашла папку и достала первый бланк: тест Кеттелла.

– Что-то буду показывать и объяснять, что-то будете искать сами, договорились?

Аттентивно-мнестические процессы… Помехоустойчивость при гомогенной интерференции… Переключаемость в сенсибилизированной пробе… Доминирование категориального уровня мышления… Провокационные пары… Пробы Полякова… Ассоциативный процесс в пиктограммах… Графомоторный субтест… Предметный конструктивный праксис… Сукцессивный гнозис… Батарея Векслера… Тест Рейвена…

В этом месте Настя запнулась, потом сообразила, что речь идет о хорошо известном ей тесте Равена. Разная транслитерация, принятая в разные периоды. Как Дон Кихот и Дон Кишот.

Профиль личности MMPI (компьютерная версия ACLIP)… Профиль личности Cattell… методика ПДО… Методика «Уровень невротизации и психопатизации» (компьютерная версия UPD)… Методика Басса-Дарки… Методика EPQ… Проективная методика Hand-test…

Она то и дело посматривала на часы, чтобы закончить занятия вовремя и не опоздать на встречу с дедом-профундо. Когда осталось 15 минут, Настя поняла, что проработать акт полностью они сегодня никак не успевают. Если только галопом… Нет, не нужно, здесь каждое слово на вес золота.

Разобравшись с терминами и тестами, она сказала напоследок:

– В этой части акта есть несколько вещей, важных для понимания жизни и поведения вашего героя Сокольникова. Смотрите: общая осведомленность, уровень обобщения, дефинитивное мышление и еще целый ряд характеристик, указанных на странице шестой, развиты на среднем и чуть ниже среднего уровне. То есть не на совсем уж низком, но и не на высоком. В то же время вербальный интеллект существенно выше невербального. Мы с вами уже отметили ранее литературно оформленную речь со сложными разветвленными фразами. Теперь переведите на простой русский язык то, что я сейчас сказала.

Петр улыбнулся.

– Говорит красиво и много, а думает убого и узко. Правильно? Типа «гигант речи, но не гигант мысли».

– Умница! В целях экономии времени предлагаю вам дома самому прочитать экспертизу до конца. По опыту знаю, что незнакомых вам терминов дальше будет намного меньше, если что – необходимая для понимания информация есть в интернете. Прочтите и попробуйте из всего, что мы узнали о Сокольникове, нарисовать его портрет. Нет, – она с улыбкой ткнула пальцем в листок с цитатой из Кэрола, – как минимум два портрета. Из набора одних и тех же фактов можно сложить совершенно разные истории. С психологическими портретами это правило обычно не работает, но вы попробуйте, включите фантазию. Вы же будущий писатель.

Уже стоя в прихожей, она задумчиво и чуть грустно произнесла:

– Если бы я умела писать книги, то сделала бы своим героем не Сокольникова, а его мать. Вот кто настоящий мастер иллюзий!

– Разве вам не интересен преступник, убийца? – удивился Петр.

– Уже нет. Открою вам страшную тайну: в преступлении как таковом вообще нет ничего интересного, во всяком случае, для меня. А вот то, что происходило до него, после него и вокруг него, действительно интересно. Для того чтобы кто-то мог совершить преступление, большое число людей должно питать определенные иллюзии и в отношении самих себя, и в отношении того, кто станет преступником. Без иллюзий не было бы криминала. Подумайте об этом на досуге.

Она снова бросила взгляд на часы и поняла, что пора ехать.

– Минутку, Петр, – Настя кинулась в комнату за телефоном и очками, вернулась в прихожую, скинула тапочки и достала кроссовки. – Мне нужно ехать по делам, если хотите – подвезу вас до метро.

Так, проверить сумку: кошелек, очки, телефон, ключи от машины, права и техпаспорт, ключи от новой квартиры, блокнот с записями, касающимися ремонта, ручка, сигареты, бумажные платки, расческа. Ключи от квартиры в руке. Кажется, ничего не забыла.

Они вместе вышли из дома и сели в машину. «Надо будет не забыть заправиться на обратном пути», – отметила про себя Настя, взглянув на приборную панель.

Выяснилось, что Петр направляется не на съемную квартиру, а на улицу Маршала Конева, на встречу с бывшими однокурсниками.

– Только сейчас? – изумилась Настя.

Она-то была уверена, что он, едва приехав в Москву, тут же обзвонил всех, с кем хотел бы повидаться, и со многими уже встретился. «Впрочем, что это я? – теперь она удивилась уже самой себе. – Мыслю шаблонами, живу представлениями сорокалетней давности. Когда мне было двадцать пять, как сейчас Пете, дружеские и приятельские связи и вправду зачастую ослабевали и разрывались после того, как выпускники разъезжались по разным городам. Да и разъезжаться-то было не обязательно, можно оставаться в одном городе, но, едва получив диплом, забывать друг о друге. Сейчас всё не так. Техника дает возможность постоянно оставаться на связи, а повидаться можно и при помощи видеозвонка, и волшебные слова „Петька приехал, давайте скорее соберемся!“ утратили магическую привлекательность».

– Я специально не договаривался на первую неделю, не знал, какой распорядок вы установите и вообще как оно пойдет, – пояснил Петр. – Да и тех, с кем хотелось бы встретиться, всего двое. С остальными как-то не сложилось.

– Эти двое – в журналистике? Или подались в другие сферы? – поинтересовалась Настя.

– Один работает на радио, другой ушел в какой-то крупный бизнес, в отдел рекламы.

Ей пришла в голову неожиданная мысль.

– Может быть, ваши приятели общались с Ксюшей. Поговорите с ними. А вдруг они знают, откуда у нее материалы, кто передал ей флешку.

– Это важно?

– Нет, – улыбнулась она. – Но любопытно. Хочется понять, почему дело неполное. Причина ведь может оказаться чисто технической: человек торопился, устал, болело что-нибудь, одним словом, нечто вполне естественное и объясняющее, почему он фотографировал не все подряд или фотографировал все, но что-то пропустил, когда перегонял с фотоаппарата на компьютер, а с компьютера на флешку. Да фотоаппарат мог засбоить, в конце концов! Сложная современная техника живет собственной жизнью и иногда такое может выкинуть – только диву даешься. А может быть, пакет материалов сформирован с каким-то смыслом и вашей покойной подружке хотели показать только то, что хотели показать.

– Но тогда очень важно понять, кто именно и что именно хотел показать!

– Для меня – может быть, – кивнула она. – Но не для вас. Вы пишете книгу, создаете художественный вымысел. Петр, мне показалось, что вчера вы все поняли и сегодня утром мы с вами обо всем договорились. Не начинайте, пожалуйста, снова эти бессмысленные препирательства. Вы учитесь читать дело. Всё. На этом вопрос закрывается.

Ей показалось, что молодой человек расстроился, и Настя в очередной раз упрекнула себя за излишнюю резкость.

Алла Владимировна любила опекать молодежь. Можно даже сказать, что она сделала из этого хобби. Пока рядом были муж и сын, она уделяла им много внимания и заботы и ни о каких занятиях и увлечениях, кроме работы и дома, не помышляла. Ну, если только с подружками иной раз встретится, да и то нечасто.

Когда сын уехал за границу, Алла занялась двоюродной племянницей Ксюшей. Сперва просто от скуки, от невозможности заполнить пустоту, образовавшуюся после того, как не о ком стало заботиться, кроме себя. Но очень скоро поняла, что ей нравится сам процесс. Ей нравится играть роль «любимой старшей». Красивая, яркая, живая и общительная, она в любой компании становилась центром внимания. Так было с самого детства, и Алла к этому привыкла и считала само собой разумеющимся. Однако быть центром внимания среди молодежи, а не среди своих ровесников, – нечто совсем иное. Другое качество. Более высокий уровень.

Алла Владимировна много лет преподавала в одном из московских колледжей и имела полную возможность наблюдать и оценивать отличия между сменяющимися поколениями. Ценности и ориентиры, мода и привычки, манеры и словечки – все менялось быстро, и студенты, которых она обучала сегодня, были совсем не такими, каких она выпустила, скажем, два года назад. Ей стал очевиден колоссальный разрыв между поколениями и почти полная невозможность взаимопонимания между ее ровесниками и современной молодежью. Она видела, как те, кому за пятьдесят, не могут найти общего языка с теми, кому до тридцати, слушала сетования подруг и знакомых. Да что подруги! Разве у нее, Аллы, нет собственного опыта? Со студентами всегда было трудно, а вот с сыном проблем не было, его друзья охотно приходили к ним домой и подолгу засиживались в обществе хозяйки. И только когда сын уехал и его друзья перестали приходить, Алла Владимировна начала задумываться. Она знала: о ней часто говорили за глаза, что она слишком красива для того, чтобы оказаться умной. На самом же деле Алла глупой не была. Отнюдь. Едва ощутив пустоту и осознав потребность заполнить ее доверительными отношениями с кем-то молодым, она принялась копаться в себе и в конце концов вывела формулу: «У молодежи другие интеллектуальные и эмоциональные потребности, не такие, как были в их возрасте у нас, поэтому они избегают нашего общества, им с нами скучно, мы ничего не можем им дать. Мы даже не можем давать им советы, потому что наше знание жизни основано на совершенно другом опыте, который устарел и не годится для современности. Все теперь меняется очень быстро, и то, что казалось и продолжает казаться нам привлекательным, ценным или важным, не имеет в глазах молодежи ни малейшего значения и ни малейшей ценности. И если молодые с удовольствием проводят время в моем обществе, значит, во мне есть что-то такое, что не теряет своей притягательности, несмотря на различия в воспитании, образовании и образе мыслей».

Вывод звучал приятно, щекотал самолюбие, повышал самооценку. Алла Владимировна с удовольствием взяла под крыло сперва Ксюшу и ее компанию, а после смерти девушки начала опекать молодую семью – поженившуюся недавно пару своих выпускников. Она любила помогать и быть полезной, но, разумеется, не в ущерб собственным интересам, потому что себя саму Алла любила все-таки чуточку больше, чем других. В отношении Пети Кравченко она особых планов не строила, ибо парень скоро уедет из Москвы, но пока он здесь, его можно и нужно считать подопечным, заботиться о нем и поддерживать.

Было бы ошибкой думать, что Алла Владимировна руководствовалась исключительно сухим расчетом. Нет, она была очень доброй и умела искренне сопереживать и сочувствовать. Поэтому, когда Владимир Юрьевич заговорил с ней о девушке из хосписа, которую они видели на аукционе в субботу, сердце Аллы отозвалось немедленно.

– Поговори с Петей, пусть обратит внимание на девочку. Если у него не получится то, чем он сейчас занят, он сможет раскрутить свое имя на публикациях о паллиативной помощи тяжело больным и о том, какие замечательные, какие необыкновенные и самоотверженные люди посвящают этому свою жизнь. Девочка совершенно потрясающая, росла без матери, с отцом конфликт и разрыв отношений, а она не озлобилась, не ушла в ненависть и зависть, а все душевное тепло щедро отдает больным детям. Это дорогого стоит! Одинокая маленькая девочка, слабенькая и бедная, противостоит миру равнодушия и жадности. Какой образ, Аллочка!

– Почему же непременно бедная? Может, отношения с отцом разорваны в эмоциональном плане, а финансово он ее полностью обеспечивает.

– Да ты видела, как она одета? Какие у нее очки? А дети, которые были с ней, как одеты? Все чистенькое, наглаженное, но куплено явно в секонд-хенде, давно вышло из моды.

– Ну да… Шикарной она никак не выглядит. Но она замужем, так что не очень-то одинокая, – заметила Алла.

– Я же фигурально выражаюсь. Но согласись, стать глашатаем информации о детских хосписах и их проблемах – штука более благородная, чем очередное разоблачение правоохранительной системы, которое всем уже в зубах навязло. Да и более выигрышная, если уж на то пошло. Хотя, – Климанов бросил на Аллу чуть смущенный взгляд, – наверное, я пристрастен. Просто очень уж девочка мне понравилась, зацепила чем-то. А насчет мужа я бы с тобой как раз поспорил. Что может дать ей молодой парнишка? Какую поддержку, какое тепло? Он сам только-только от мамкиной юбки оторвался, в нем нет той взрослой силы и мудрости, которые ей нужны.

– Откуда ты знаешь? Может, он как раз взрослый мужчина, намного старше нее.

– Да ты вспомни, какие у него брат и сестра! – воскликнул негодующе Владимир. – Они же маленькие еще. Мы с тобой на пресс-конференции не были, но Петя посидел в зале, послушал, кое-что мне пересказал. Журналисты эту Волохину про мужа спрашивали, она сказала, что он учится в мединституте.

– Вообще-то да, – задумчиво согласилась Алла. – Похоже, муж у нее пацан совсем. Наверное, я могла бы ей помочь, у меня есть знакомые в крупном бизнесе, да и мои бывшие студенты в больших компаниях работают. И у тебя связи хорошие в этой сфере, ты же столько лет в мэрии протрубил, все разрешения через тебя шли. Может быть, удалось бы что-то организовать в плане спонсорской помощи. Пожалуй, надо съездить к ней в хоспис, познакомиться, поговорить.

«И вообще взять девочку под крыло», – добавила она, но, разумеется, не вслух. Володя, конечно, старый друг, но есть вещи, которые не следует говорить даже ему.

Они знакомы тысячу лет, еще с тех пор, когда сама Алла была замужем, а Климанов как раз развелся со второй женой. Началось все с бурного, страстного, но непродолжительного романа, плавно перешедшего в добрые, доверительные и устойчивые отношения, уютные, удобные и ненапрягающие. Они никогда не жили вместе, но времени друг с другом проводили много. Иногда, примерно раз в месяц, ложились в постель, но в основном ходили в театры, на выставки, на всякие мероприятия или просто болтали обо всем на свете. Если бы Аллу спросили, любит ли она Владимира Климанова, она бы страшно удивилась. Любовь? При чем тут любовь? Только дружба и привычка, психологический комфорт. Любит ли ее Климанов, она даже и не задумывалась, ибо уверена была, что да, любит. Ведь он больше не женился, так и живет холостяком, хранит ей верность.

Но то, что он говорил о девочке из хосписа, неприятно, тревожно как-то царапнуло Аллу Владимировну. Девочка просто потрясающая, но ей нужен взрослый, опытный, сильный мужчина рядом, а не сопляк, едва оторвавшийся от мамкиной юбки. Примерно так сказал Владимир, и Алла услышала за этими словами некую угрозу своей личной жизни. Что, если Володя вдруг станет для этой девочки, Кати Волохиной, тем самым взрослым и опытным? Девочка, конечно, страшненькая, Алла даже в свои далеко не юные годы даст ей сто очков вперед, но Володя никогда не был ценителем внешней красоты, уж это-то ей хорошо известно, видела она фотографии его бывших жен, что первой, что второй. Не является ли его горячее сочувствие и интерес к девочке проявлением чего-то ей, Алле, совершенно ненужного, опасного? Володя умный, спокойный, далекий от эксцентричности, но… Привлекательность молодой свежести никто пока не отменял.

«Я готова начать ревновать, – сказала себе Алла Владимировна. – Фу, какая гадость. Да полно, я ли это? Девочка занята хорошим делом, благородным, добрым. Она нуждается в помощи, и если я могу помочь, то надо помочь».

Воскресенье они с Климановым, как чаще всего бывало, провели вместе до самого вечера, потом началась свистопляска с Петей и полицией, Владимир поехал за паспортом и за Каменской, потом в полицию за Петей, а Алла, чтобы отвлечься и не нервничать, нашла в интернете сайт хосписа, в котором работала Екатерина Волохина. Адрес, телефоны, электронная почта, персонал… Далековато, что и говорить, но она за рулем, навигатор есть, доберется, не маленькая. Как раз и занятий у нее в понедельник по расписанию нет, достаточно появиться в колледже, быстренько сделать необходимое – и можно съездить, не откладывая в долгий ящик. Решено: если с Петей ничего страшного и все обойдется, завтра она съездит к Кате Волохиной и познакомится с ней.

Встреча с бригадой мастеров затянулась до позднего вечера. Настя была уверена, что все пройдет «быстро и не больно»: она подпишет договор, утвердит смету, отдаст деду-профундо ключи и первые деньги, обсудит какие-то основные моменты и спокойно поедет домой. Ну, еще надо не забыть сфотографировать паспорта всех членов бригады. Риск нарваться на мошенников все равно остается, уж сколько раз Настя с Чистяковым через это проходили… Конечно, паспортные данные – не панацея, они мало кого выручали в трудный момент, но хоть что-то.

Всё, однако, как показывает практика, происходит не так, как ожидается. Как только Настя выразила твердое согласие заключить договор, сын деда достал рулетку и принялся молча и деловито обмерять всю квартиру, его жена ходила за ним по пятам и записывала цифры в тетрадь, а внук по имени Данила, усевшись на пол и приладив на коленях большой пластиковый планшет, укрепил на нем чистые листы бумаги и делал какие-то наброски.

– Сметочка у нас вышла приблизительная, на глазок, – пояснил дед. – Сейчас мы все замерчики сделаем, Даня план начертит, мы на нем все быстренько разметим в соответствии с вашими пожеланиями, тогда суммы выйдут более точные.

Ну вот, началось. Настя с тоской подумала, что слишком рано обрадовалась. Эти мастера – такие же, как и большинство тех, с кем они с Лешкой уже имели дело. Теперь суммы начнут расти каждый день, а трудности, которые необходимо срочно преодолевать, иначе невозможно дальше работать, будут возникать каждые полтора-два часа. Плавали, знаем.

– Сумма может оказаться значительно больше? – безнадежно спросила она.

– Значительно – нет, вряд ли, – покачал головой дед. – У нас опыт большой, мы работаем давно, в таких подсчетах не ошибаемся. Если только финансовый кризис страну не накроет, конечно. Бывает, что в итоге и меньше получается, чем мы изначально прикидывали. Вы скажите сразу, какая у вас идеология?

Настя вопросительно подняла брови.

– Идеология? В каком смысле?

– Что вы предпочитаете: самое дешевое из хорошего или самое лучшее из дешевого? Про самое дорогое не спрашиваю, иначе вы бы с нами не связались.

Она озадаченно посмотрела на деда, потом рассмеялась.

– Конечно, лучшее из дешевого. Боюсь, что даже на самое дешевое из хорошего у нас денег не хватит.

– Ясно. Вы работаете?

– Я… Ну да, работаю, конечно. Работающая пенсионерка.

– Работа офисная? Или в свободном полете?

– Всякая бывает. А что?

– Так нам же нужно планировать, когда вас на закупки возить. Если вы с девяти утра работаете и до шести, значит, по вечерам, после вашей работы. Или, если хотите, можно утром, до работы, есть места, где с семи утра торгуют, но это далеко, в области, так что вставать вам придется очень рано.

Настя ушам своим не верила.

– Меня?! На закупки?! Зачем?

– Ну а как же иначе? – невозмутимо ответствовал дед-профундо своим глубоким мягким басом. – Вы должны своими глазами видеть, где, что и по какой цене мы покупаем. Желательно, чтобы и платили вы сами. И выбирали, соответственно, тоже сами, не по картинкам в интернете, а вживую. Нам в руки деньги будете давать только за работу. Ну в самом крайнем случае – на какие-то непринципиальные мелочи. Иначе о каком доверии может идти речь? Вы нас не знаете, мы вас не знаем. С чего это мы должны друг другу доверять? Так оно, знаете ли, спокойнее будет и вам, и нам.

– Господи, а я-то в чем могу вас обмануть? Ну, вы – меня, это да, это я понимаю, сталкивалась уже. Но я – вас?

– А вдруг вы мне деньги фальшивые дадите? Был у нас такой случай, не удивляйтесь. Взяли сумму у заказчика на покупку плитки, начали расплачиваться – в магазине скандал, две купюры по пять тысяч поддельные, вызвали полицию, нас с Данькой в околоток отвезли, мурыжили до ночи, еле отбились. Плитку нужно покупать, а денег теперь не хватает, говорим клиенту, мол, так и так, у вас были две фальшивые купюры, уж не знаем, кто вам их подсунул, но теперь вам придется добавить на плитку. А он в полный отказ пошел. Говорит, мол, ничего не знаю, у меня все деньги из банка получены, ни рубля добавлять не стану, платите из своего кармана, и вообще вы все врете и пытаетесь меня развести, потому что мои деньги не могут быть фальшивыми, я их в банке забандероленными получал. Ну, короче, такое… И вообще, клиенты разные бывают, сегодня одно говорит, когда закупку обсуждаем, а завтра, когда уже все купили, идет на попятный и утверждает, что мы договаривались на другой цвет, другую фирму, другую форму. Или недоволен, что на картинке было одно, а в жизни не так смотрится. Оно и понятно, фотографии для сайта делают так, что все смотрится конфеткой, а на самом деле выглядит проще, грубее или сделано халтурно. Заказчик на картинку понадеется, выберет заочно, а потом мы виноватыми оказываемся. У клиентов риски большие в ремонте, это правда, но и нам лишней головной боли не надо.

К подобной постановке вопроса Настя, не очень-то опытная в вопросах организации ремонта, готова не была. Но подумав несколько минут, пришла к выводу, что дед, пожалуй, прав. Лучше один раз потратить время и сделать все как следует, чем потом без конца переделывать и исправлять, потратив суммарно времени намного больше, а заодно и нервов, и денег.

Выезжать на закупки, как пообещал дед, придется не больше трех-четырех раз, если подойти к делу с умом. С продуманно составленным списком, в котором ничего не забыто и нет ничего лишнего, все обычно проходит без проблем. Если у заказчика свободное время только до или после работы, то, конечно, выездов получится куда больше, а если заказчик может потратить, скажем, весь день, то в три-четыре раза легко можно уложиться.

– Так когда поедем? – нетерпеливо спросил профундо. – Завтра с утречка? Нам в первую закупку только расходные материалы понадобятся, никакого декора, вам даже думать ни над чем не придется. Плиточка, паркет, сантехника, красочка, обои и все прочее – это во вторую закупку обычно идет. Потом уже, когда все это сделаем, пойдут светильники, шторы, полочки-подставочки и всякие красивости. Розеточки, выключатели, всё такое. Иногда бывает, что четвертый раз ехать нужно.

В десять придет Петя, занятия с ним платные, не благотворительность, и накануне вечером менять план неприлично. И опять рано вставать… Нет, после минувшей ночи Настя к очередному подвигу готова не была. В среду? Но в среду она собралась на концерт. Отменять занятия не хочется, неловко. Вставать ни свет ни заря не хочется тоже, а вечером не получается.

– В четверг, – неуверенно предложила она. – Но зато на весь день. Я попробую договориться.

– В четверг? – в голосе деда звучало неприкрытое разочарование. – Это нам еще два дня простаивать? Сегодня понедельник только. Если бы вы могли хоть два часа завтра с утра выделить, мы бы самое необходимое уже купили и начали работать. Чего время терять?

Два часа… Он прав, конечно. Прежние бригады с удовольствием брали у Чистякова деньги и немедленно приступали к работе, простаивать никто не любил, но вот что, в каком количестве, какого качества и по какой цене они приобретали, было неизвестно. Да, они предоставляли накладные, чеки, квитанции, но толку-то от них, если схемы мошенничества хорошо известны и липовыми документами от липовых фирм давно уже никого не удивишь. Заказчик, владеющий профессией, никак не связанной со строительством и ремонтом, как правило, не знает, сколько цемента, песка и всякого такого расходуется на квадратный метр, и когда нечистый на руку бригадир уверяет, что нужно, к примеру, 5 мешков, клиенту неведомо, сколько из этого пойдет на работы в его доме, а сколько уплывет в неизвестном направлении. Мало кто перепроверяет, предпочитают доверять.

Настя решительно взялась за телефон. Петр долго не отвечал на звонок, наверное, веселился в шумной мужской компании и не слышал. Когда он ответил наконец, голос его показался Насте расслабленным и каким-то усталым. Предложению начать завтра не в десять утра, а на два часа попозже и, соответственно, на два часа позже закончить, он обрадовался. Сегодня ему не удастся лечь спать вовремя, что очевидно, а так хочется выспаться!

Дед тоже обрадовался.

– Вот и славно, – заговорил он довольным тоном. – Завтра с утречка начнем, сколько успеем, остальное в четверг доберем, и работа пойдет, движение будет. Движение – самое главное, стоять никак нельзя.

«Движение – самое главное, – повторяла про себя Настя по дороге домой, мечтая только об одном: рухнуть в постель и заснуть. – Стоять никак нельзя. Завтра в восемь утра встреча с дедом и внуком на заправке у МКАД, значит, выезжать из дома в семь, вставать в шесть. Встреча на заправке… Что-то я хотела… Ах да, заправиться. Может, тогда уж завтра?»

Посмотрела, сколько осталось бензина. До дома она, пожалуй, доедет, а вот до противоположной стороны МКАД завтра точно не дотянет. Значит, придется сейчас. «Я ненавижу этот ремонт. Ненавижу эту новую квартиру. Ненавижу саму себя за лень, трусость и слабость. Но я очень люблю своего мужа. И свою работу. Надо как-то это все совместить. Но как?»

В небольшом двухэтажном здании, где располагался хоспис, места едва хватало для самых необходимых помещений. Ни о каких отдельных кабинетах для персонала речь не шла, и даже психолог, в обязанности которого входила поддержка отчаявшихся и горюющих родителей и родственников, вынужден был проводить беседы в общем холле на первом этаже, в специально выгороженном диванчиками углу. Второй должности психолога штатное расписание не предусматривало, Катя числилась в штате на должности администратора, но это было пустой формальностью, позволявшей платить ей зарплату, если на счету хосписа появлялись деньги. Она была и санитаркой, и детским психологом (что соответствовало диплому), отвечала за привлечение и использование волонтеров, рассылала письма и запросы и изучала полученные ответы (если эти ответы вообще приходили) в надежде найти оборудование и препараты надлежащего качества и по доступным ценам, уговаривала транспортные компании пойти навстречу и выделять транспорт для медработников, обслуживающих больных детей на дому, со значительной скидкой… Много чем занималась Катя Волохина в хосписе, занимая стол в комнате, где находились рабочие места еще пятерых человек. Впрочем, рабочее место – это громко сказано. У двери – вешалка для верхней одежды, вдоль всех стен – шкафы с документацией, в самом углу – тумбочка с электрическим чайником, чашками и сахарницей, в центре – шесть маленьких столов, составленных тремя парами, сотрудники сидят по двое лицом друг к другу. Тесно, душно, но что поделать. Никто не роптал, ведь хоспис деньгами не богат, каждая свободная копейка тратится на детей, платить зарплату большому числу работников возможности нет. Штат минимальный, работает каждый за двоих, а то и за четвертых, без дополнительной оплаты, на чистом энтузиазме. А поскольку работы много, то и рассиживаться за столом некогда. Сделал то, что предусмотрено функциональными обязанностями, и бегом в стационар, посмотреть, что нужно сделать, чем помочь, где помыть, где подтереть, кого успокоить, кому почитать, кого перевернуть, кому белье сменить, к кому медсестру позвать, потому что раствор в капельнице заканчивается… Терминальная стадия – всегда трудно, тяжело невыносимо, и морально, и физически. А санитарок, сиделок и уборщиц всегда и всюду не хватает, даже в дорогих частных клиниках, где, казалось бы, зарплаты должны быть повыше и платят ее регулярно. Что уж говорить о хосписе…

Уже десятый час вечера, а Катя все еще не ушла домой. И не потому, что работы сегодня как-то особенно много. В принципе работа в хосписе не заканчивается никогда, она есть постоянно, ведь больные не перестают болеть с окончанием рабочего времени персонала, и если есть желание и возможность, то найдется, что сделать нужного и полезного, круглые сутки. Если работа не сменная, как у сестричек и докторов, то каждый сам решал, уйти ли домой в положенный час или еще поработать.

Ей просто не хотелось идти домой, не имея в голове принятого твердого решения. Дома ей придется встретиться со Славиком, и нужно будет как-то себя вести. Как? Эта мысль весь день не давала ей покоя, но она с самого начала, как только закончила тот ужасный телефонный разговор с мужем, знала: пока не примет решение – домой не пойдет, а приняв решение, уже не отступит от него ни на миллиметр. Работа весь день валилась из рук, Катя делала чудовищные ошибки в письмах, ставила не те адреса, ссылалась не на те документы, спохватывалась, переделывала, ругала себя. Когда ее позвали из стационара, попросили подойти успокоить малыша, не дававшего поставить капельницу, Катя на полдороге вдруг разрыдалась и даже до палаты не смогла дойти. Медсестра так перепугалась, что немедленно побежала к психологу: ну как же, Катя Волохина, мотор, движущая сила, эпицентр всего учреждения, самая преданная делу, самая деятельная и неунывающая – и вдруг стоит посреди коридора и рыдает так, что трясется вся.

В тот момент Катя готова была именно психологу – пожилой спокойной женщине, которая мягко обняла ее и отвела назад в кабинет, – рассказать о своей беде. Она уже набрала в грудь воздух, чтобы начать говорить, но подошла сотрудница:

– Катюша, к тебе пришли.

– Кто?

– Не знаю, какая-то дама, одета хорошо, на машине приехала. В холле ждет.

«Может, новый спонсор объявился, – подумала Катя, судорожно ища в кармане бумажную салфетку, чтобы вытереть лицо. – Разговоры подождут, дело в первую очередь». После субботнего мероприятия некоторые материалы появились в интернете уже в воскресенье, а сегодня, в понедельник, их было еще больше, Катя проверяла. А вдруг и в самом деле пресс-конференция дала свой результат, и эта хорошо одетая дама – представитель какого-нибудь бизнес-лорда, возжелавшего оказать посильную помощь? Как было бы хорошо! Им так нужны два новых детских инвалидных кресла, и стойки для капельниц уже совсем древние, где-то списанные и приобретенные хосписом практически даром, разваливаются на ходу. Не говоря уж о предметах гигиены и расходных материалах, надобность в которых никогда не заканчивается.

Выбежала из кабинета, заскочила в туалет, плеснула на лицо холодной воды, глянула в зеркало. Нет, все равно видно, что плакала. Ну и пусть. Дело прежде всего.

Пока спускалась со второго этажа в холл, почти успокоилась. Подошла к незнакомке, красивой яркой блондинке с темными глазами, улыбнулась и удивилась, что улыбка далась ей без усилий.

– Здравствуйте, я Екатерина Волохина. Мне сказали, что вы меня спрашивали.

– Здравствуйте, я – Алла Владимировна, можно просто Алла. Я была в субботу на аукционе и вот подумала, что…

Катя не понимала, как так получилось, но именно ей, этой совершенно незнакомой посторонней женщине, она рассказала о себе и Славике. Сначала Алла спросила, где они могут поговорить, и Катя отчего-то постеснялась вести ее, такую красивую и нарядную, в тесную и душную рабочую комнату. Пришлось сказать, что переговорной у них в хосписе нет, и предложить побеседовать прямо здесь, в холле. В ответ Алла посмотрела на часы и спросила, нет ли поблизости какого-нибудь приятного кафе. Видимо, Катя не сумела скрыть колебания, услышав про кафе, на которое у нее банально не было денег, потому что Алла Владимировна тут же добавила:

– Будьте моей гостьей.

Почему Катя немедленно согласилась? Почему, когда Алла уже в кафе внимательно посмотрела на нее и тихо спросила: «Вы чем-то расстроены? Что-то плохое случилось?», она, Катя, всё рассказала. Вот просто взяла и вывалила перед ней всю кучу негатива, накопившегося в душе. Про мать-наркоманку, которой было наплевать на мужа и дочь. Про отца, чьи надежды она не оправдала и который из-за этого отказался от нее. Про мужа, который ее предал. Про Женю и Светочку, которых она не может бросить на произвол судьбы.

Они разговаривали долго. Потом Алла уехала, договорившись обязательно встретиться с Катей на следующий день, то есть завтра. А Катя вернулась в хоспис, села за свой маленький столик, включила компьютер, уставилась невидящими глазами в экран и начала вспоминать весь разговор, перебирая по фразам, по словам, обдумывая и то, что говорила Алла, и то, что говорила она сама.

– Катя, пойми, твой муж – сам еще ребенок, – говорила ей Алла, легко и быстро перешедшая на «ты». – Он мальчик. Сейчас ему двадцать один, а когда вы поженились, вообще было девятнадцать. Всего девятнадцать! Он сущее дитя! Будь снисходительна к нему, ведь ты старше, значит ты умнее, мудрее, у тебя больше жизненного опыта…

– Катенька, он просто ужасно устал. Он ребенок, взваливший на себя взрослую мужскую ношу. Да еще и не всякий мужик вдвое старше справился бы, уверяю тебя. Твой Славик сорвался от усталости и невыносимого напряжения. Человек в таком состоянии может наговорить много такого, чего он потом сам себе не простит. Но самое главное – он этого на самом деле не думает. Просто когда человек сильно устает от напряжения, он слабеет, а в ослабевшую душу мгновенно влезают бесы, которые заставляют нести всякую ахинею и творить чудовищные глупости. Поверь мне, Катенька, то, что ты думаешь о нем сегодня, неправильно и несправедливо… Вспомни, что ты думала о нем вчера. И позавчера. И все месяцы, что вы были вместе. Вот это и есть правильное, а вовсе не то, что ты думаешь сегодня под влиянием момента. Он сорвался и сказал, ты сорвалась и подумала. Просто момент оказался неподходящим, скользким, тяжелым, ну не знаю каким еще… Но это именно момент, мгновенный срыв, а ты собираешься этим маленьким моментом перечеркнуть два с лишним года.

– А как же момент истины? – возражала Катя. – Есть ведь такое понятие. Вот и у меня сегодня случился момент истины, а не срыва.

– Истина – это не то, что есть на самом деле, – ответила Алла, – а то, что мы об этом думаем. Вот так, и только так. Иначе не выживешь…

Дети звонили ей по очереди, то Женя, то Светочка.

– Кать, ну ты где? Мы уже все съели, что ты приготовила, там только Славикино осталось. Можно мы за мороженым сбегаем?

– Вам пора спать ложиться, – отвечала Катя, – уже поздно.

– Мы без тебя не ляжем! Ну когда ты придешь?

– Еще немножко поработаю и приеду, не волнуйтесь. Славик придет – разогрейте ему суп и жаркое. Посуду помыть не забудьте.

– Да знаем мы! – с досадой воскликнул Женя. – Давай возвращайся быстрее, Светка с математикой зашилась, а мне завтра сочинение сдавать, надо, чтобы ты ошибки проверила.

Наконец около десяти вечера Катя Волохина заперла кабинет, спустилась на первый этаж и вышла на улицу. Можно возвращаться домой. Она приняла решение.