Глава III
За пантачами
Охотники выехали в тайгу 25 мая, в день открытия охоты на самцов-изюбров — пантачей.
Накануне сообща был принят план Рогова. Симову достался охотничий район в низовьях долин Большой речки и Бугурикты, устья которых выходят одно против другого в среднем течении Джилы. В этих местах охотники еще в марте выжгли лужайки и подсолили старые солонцы.
Уваров отправлялся десятью километрами выше по Джиле, на устье реки Улана. А Трохин и Рогов должны были проехать еще 25 километров, к самородным солонцам на устье Бильчира и в вершине Улана.
В первый день похода охотники вьючной тропой преодолели два перевала — Макарячинский и Тыпхейский. С закатом солнца они подъехали к устью Большой речки, где был построен из лубья обширный односкатный балаган, и здесь расположились на ночлег.
На утренней заре, пока Трохин с Уваровым седлали лошадей и готовили завтрак, Прокоп Ильич и Симов отправились на солонцы, что находились на косогоре в полутора километрах от табора. Поднявшись до середины увала, Симов увидел оголенную от травы площадку в десять квадратных метров, сильно истоптанную острыми копытами изюбров.
— Добрались! — сказал Прокоп Ильич и подошел поближе к голому месту, внимательно рассматривая каждый след. — Все в порядке. Зверья хоть отбавляй… Три быка ходит, пара коров да пяток зорголов — прошлогодних телят.
Симов удивился подсчитанному числу оленей.
— Как же ты не видишь? Вот, погляди сам… Бычий след большой, круглый, — рассказывал Прокоп Ильич. — Этот, с тупыми копытами и стертой чашкой, след очень старого быка. С ним рядом, поменьше, опять же круглый и тупой, — тоже старый бык, но мельче первого. А вот круглый и ясно врезанный — это уж молодой натоптал. Он, видишь ли, копыто о камень еще не стер.
— Коровий след, — продолжал Рогов, — узкий, остроносый, вроде как модный. Этот, что пониже, — стельной коровы. Она тяжелая, на пятках ходит и землю копытами не роет. А рядом другая натоптала… Эвон, сколько земли наковыряла. Видать, успела отелиться. Телячьи, сам видишь, наполовину меньше, не более вершка. А понять, телочка или бычок, все одно можно. Что их пять ходит — это факт. Приглядись хорошенько… Да чего толковать тебе! Сидеть тихо будешь — сам увидешь, кто придет. Пошли теперь к коченку.
«Коченком» Рогов называл сидьбу.
Охотники спустились метров тридцать вниз по косогору и подошли к сидьбе, сложенной из обгорелых бревен.
Коченок возвышался над землей на метр. В передней стенке, направленной к солонцам, было прорублено окошечко в ладонь величиной.
— Вот через него будешь стрелять, — заметил Рогов. — Полезай внутрь и в щель погляди, может, веточка какая мешает.
Симов перепрыгнул через загородку. Сквозь окошечко он посмотрел в сторону солонцовой площадки и указал на мешающие кустики. Затем просунул в отверстие свой карабин и прицелился вверх по косогору. Коченок был расположен так, чтобы фигура оленя, вышедшего на площадку, рисовалась силуэтом на фоне неба, что очень облегчало стрельбу в ночной темноте.
Старик посоветовал оборудовать коченок поудобнее.
— Раньше всего отрой полуметровую ямку для ног — как в кресло сядешь! Сруби березку с рогулькой и воткни ее рядом с собой справа, так, чтобы она винтовку под приклад поддерживала. Ведь ночь сидеть придется! Устанешь, а шевелиться нипочем нельзя. На окошко сырой мох подложи, чтобы винтовка не скрипнула, когда целиться будешь. Ну, вот тебе еще напутствие: не садись на сидьбу, когда погода хмурится и по небу морока ходят. Такой вечер непутний. Ветер не сверху вниз тянет, а крутит по сторонам, и твой дух набросит на зверя раньше, чем он на солонце появится. В такую ночь зря будешь сидеть. Мало того, разгонишь всех изюбров. Ты воткни щепочку и на нее нацепи легкую ниточку; она тебе укажет, можно сидеть или лучше подаваться на табор. Смотри, не ошибись! По телку или корове не стрельни. Их жалко, стало быть. Да и крови набрызгаешь здесь, всех быков на две недели отпугнешь.
Симов поблагодарил старого охотника за советы и принялся за оборудование сидьбы.
Товарищи Симова уехали и увели с собой его лошадь. У таборного очага, на стынувших углях, одиноко стоял котелок с супом. Рядом лежала пара печеных карасей и с десяток картофелин.
Позавтракав, Симов прилег отдохнуть, но заснуть не смог. Непривычное чувство одиночества заставило его найти себе дело, и он занялся заготовкой дров, починкой крыши балагана и другими хозяйственными работами.
Но этих дел хватило ненадолго. Пришлось выдумать себе занятие. Охотник нарезал из бересты шесть прямоугольников размером 6 на 8 сантиметров. Короткие стороны он нагрел над огнем и завернул так, что получились правильные квадраты. Из них он собрал глухую кубическую коробочку. Затем на одной стороне прорезал окошко, а над ним, под завернутые края бересты задвинул, как в пенале, берестяную полоску, служащую крышкой.
Берестяная коробочка.
Наловив с десяток паутов-слепней, Симов упрятал их в коробочку, приладил к удилищу тонкую хариусовую леску в два белых конских волоска и вышел на берег.
В глубине реки, освещенной солнцем, серебром чешуи играли хариусы.
Симов наживил на крючок слепня и, закинув снасть, подвел приманку к стайке рыбешек. Когда мушка подплыла к хариусу, он стремительно метнулся в сторону, оставив на дне взмученную полоску ила.
Замена слепня зеленой мухой также не принесла успеха. Хариусы по-прежнему не брали. Симов решил, что рыбки его видят, и стал забрасывать, маскируясь кустами. Но все уловки оказались напрасными. За два часа удалось выбросить на берег лишь одного хариуса. Это была небольшая стройная и красивая рыбка весом не более 200 граммов. Серебристая чешуя ее в передней части туловища и на спине отливала синеватым блеском, а на боках переходила в красные тона. Большой спинной плавник был разукрашен красными и синими пятнами, а хвостовые плавники — ярко-красные.
Хариус сибирский — из семейства лососевых — обитает в Байкале и во всех реках Сибири. Предпочитает он небольшие водоемы с быстрым течением и холодной прозрачной водой. Весной, после ледохода, хариусы поднимаются в верховья речек метать икру. В сентябре мигрируют назад в глубокие места на зимовку. Мясо хариусов очень нежно и вкусно.
Пассивность рыбок в этот день объяснялась, по-видимому, предчувствием перемены погоды. Симову пришлось отказаться от ухи, а пойманного хариуса наживить как приманку для тайменя.
Насадив рыбку на крючок, как это делал Уваров с налимами, Симов забросил десяти метровый шнур с прикрепленным к нему поводком в глубокий омут и возвратился на стан. К этому времени небо подернулось перистыми облаками, а с запада наплыла разорванная туча.
Хариус.
К утру все небо затянуло сплошными облаками. Лес нахмурился и затих в ожидании ненастья. Перестали играть рыбешки. Затихли птицы.
Серый рассвет застал охотника на увале. Он торопился до дождя нарыть на суп питательных саранок — луковиц горных лилий и корневищ лекарственной купены. Наполнив лесными «овощами» котелок, Симов спустился к Джиле и занялся промывкой собранных корней. Неожиданно раздался тревожный гогот гуся. Симов поднял голову и осмотрелся по сторонам, невольно вспомнив про дробовое ружье. Гогот повторился, и из-за поворота реки, на плес, выплыл одинокий гусь.
По небольшой перемычке кирпичного цвета, кольцом охватывающей темно-бурый клюв, можно было легко определить, что это гусь-гуменник.
По пути на стан Симов проверил закидушку. Здесь его ждала удача: на приманку попался полупудовый таймень. Рыба поражала своей праздничной, яркой окраской. Серо-стальной цвет спины переходил на боках в красные тона, а на брюхе — в цвет расплавленного серебра. Мощное туловище украшали ярко-красные плавники. Это был брачный наряд самца-тайменя, сохранившийся после нереста.
Теперь, с таким запасом продуктов, не страшно было пережидать и длительное ненастье. Симову захотелось сохранить тайменя живым; он продернул через его зубастую пасть, в отверстие перед первой жаберной пластинкой, сыромятный ремень. Эта предосторожность необходима потому, что если захватить ремнем хотя бы одну из жаберных пластинок, у рыбы открывается сильное кровотечение, и она погибает через несколько часов. Затем он привязал ремень покрепче к ивовой ветке и пустил рыбу в воду. Таймень примирился со своей участью. Медленно продвинувшись вдоль берега на длину ремня, он уткнулся тупой сплюснутой головой в расщелину между камнями и затих.
Таймень на кукане.
Весь день просидел Симов под крышей балагана. Моросил надоедливый мелкий дождь. В такую погоду тоскливо и скучно в лесу. Можно отсыпаться на неделю вперед или заниматься хозяйственными делами.
Назавтра погода не улучшилась. Симов решил проверить солонцы. Там, на расквашенной глине, сохранились свежие следы двух быков-изюбров и двух телят. Коровы почему-то в дождливую ночь не приходили.
На третий день утром раздались сильные всплески воды. Это метался привязанный таймень. До этого он казался уснувшим и, слабо шевеля жаберными крышками, едва подавал признаки жизни. Теперь он ожил и заходил из стороны в сторону, сотрясая ивовую ветку. Иногда он ударял мощным хвостом и, натягивая ремень, старался уйти в глубину. Пробуждение тайменя оказалось хорошим признаком. Скоро погода разгулялась, и к вечеру тучи ушли на запад.
Едва солнце коснулось вершины сопок, как Симов был уже на солонцах и притаился в сидьбе. Справа, на рогульке, покоилась винтовка с направленным на солонцовую площадку стволом. Перед охотником лежали часы и пяток свернутых про запас папирос. По совету Рогова был сделан нитяной «флюгер». Первое время ниточка показывала благоприятное направление ветра, но с заходом солнца начала трепетать из стороны в сторону и вскоре закрутилась вокруг щепочки. Симов хоть и видел это, но все же нарушил наказ старика и терпеливо ждал приближающихся сумерек.
Кому доводилось весной проводить вечернюю или утреннюю зорю в глухой сибирской тайге и в подмосковном смешанном лесу, тот хорошо знает, как различны эти зори. Тайга угрюма и мрачна. Это настроение она как бы передает всем своим обитателям. Здесь не услышишь журчащего бормотания тетерева или зализистого пения певчего дрозда. Не порадуют слух трели и щелканье соловья. Нигде не пропоет зяблик. Даже не слышно весеннего «ти-тю-ти» синицы-лазоревки. Не видать на вершине дерева щеврицы или лесного конька, встречающих радостным пением восходящее солнце. В тайге отовсюду только и слышны своеобразные брачные «песни» дятлов. Да и эти птицы не поют, а выбирают себе подходящий по тону дребезжащий сухой сук и барабанят по нему клювом, оповещая своих собратьев о желании вступить в брак.
Интересно отметить, что трель малого дятла звучит на самом высоком тоне. Средний, пестрый, барабанит на кварту-квинту ниже, а черная желна, самый крупный из дятлов, подбирает себе сук, дребезжащий октавой, а то и децимой ниже первых двух. Иногда к этой барабанной дроби с ближнего дерева прибавится шорох поползня и его отрывистое «чик-чик», да где-то в небе раздастся карканье, а затем свист жестких крыльев пролетевшего над головой ворона.
Здесь и таежная горлица не воркует, а угрюмо, с тоской зовет какого-то «кума-кума». И соловей-свистун не поет, а свистит дрожащим свистом, будто продрог в сырой чаще. И только назойливые комары звенят над ухом и кусают с таким же остервенением, как и в Лосиноостровском лесу под Москвой. Да и то только вечерами. По утрам в нагорной забайкальской тайге до самого июля перепадают легкие морозы, от которых цепенеет царство насекомых.
Спасаясь от «гнуса», Симов надвинул на брови шапку и, втянув голову в воротник своей косульей дохи, выставил на съедение комарам только кончик носа. Когда назойливый рой обнаруживал уязвимое место и набрасывался, он машинально смахивал комарье рукавом, стараясь как можно меньше шевелиться и не прерывать наблюдения за солонцом. Так просидел он с полчаса.
«Цыц-цыц-цыц», — прокричала белошапочная овсянка. Вслед за этим, совсем бесшумно, на солонцовую площадку выкатил заяц-беляк. Он весь уже был серым, и только лапки оставались в зимнем белом наряде, будто вымазанные известкой. Выскочивший зверек на мгновенье замер на месте, поводил ушами и тут же, успокоившись, принялся грызть соленую землю.
Симов слегка шевельнулся, наклонившись к окошку сидьбы, и вдруг метрах в двух перед его глазами вырос второй серый столбик с длинными ушами. Он уставился одним глазом на сидьбу, стараясь обнаружить нарушителя тишины. В это время с соседнего кустика перепорхнула овсянка и завозилась под нижней колодиной сидьбы, усаживаясь на свое гнездышко. Заяц успокоился, перекусил попавшую ему на пути веточку и, мелькая задними белыми лапками, заковылял в гору к своему товарищу на солонцовую площадку.
Беспечное поведение зайцев успокоило Симова, и он, несмотря на плохие показания «флюгера», уверил себя, что скоро явится олень.
Незаметно прошло еще с полчаса. Вдруг зайцы насторожились: неподалеку таежную тишину нарушили два тупых шлепка, будто кто-то уронил подряд пару кирпичей. Симов слегка высвободил из воротника голову и прислушался. Прошло несколько минут, и на розовом фоне освещенного облака из чащи показалась большая комолая голова на длинной шее. Голова неподвижно замерла, и только большие уши, как звукоуловители, повернулись несколько раз из стороны в сторону. Затем животное переступило несколько шагов, и теперь его стройный силуэт четко вырисовывался в тридцати шагах от сидьбы.
Оленуха спокойно нагнулась и резцами нижней челюсти стала скоблить соленую землю. Но тут случилось то, о чем предупреждал Рогов. Еле заметное дуновение ветра завернуло нитку вокруг щепочки. Оленуха мгновенно вскинула голову и, точно отпущенная пружина, одним прыжком исчезла с такой молниеносной быстротой, что невозможно было сообразить, в каком направлении она бросилась.
Снова потянулись вереницы долгих минут, а вместе с ними надвинулась ночная темнота, заставившая внимательнее следить за солонцовой площадкой и перебегающими по ней зайцами. Незаметно наступило успокоение. Но в это время с ближнего увала раздалось в темноте грозное «гхао»; это испуганно рявкнул старый бык, уловив по ветру присутствие человека. Теперь, убедившись в правоте старого охотника, Симов вылез из коченка и, спотыкаясь в темноте о колодины и камни, угрюмо побрел на табор.
На заре снова заиграл пленный таймень. Рыба взбунтовалась и заметалась с еще большим остервенением. Пришлось перевязать ремень, который заметно истерся в зубастой пасти тайменя.
В полдень утренний туман, висевший молочной завесой над Джилой, рассеялся. Испарилась и роса. Все это предвещало хорошую погоду и, следовательно, успешную охоту на солонцах.
День выпал томительно жаркий. Раздевшись, Симов забрел в прозрачную ледяную воду заводи. Поежившись, окунулся в поток и поплыл, рассекая хрустальную свежую воду мерными саженками. Быстрое течение подхватило его и вынесло на середину Джилы. Дышалось легко и свободно. Круто развернувшись, он поплыл назад к берегу, выбрался на отмель и с наслаждением растянулся на горячем песке, под жгучими лучами. Вскоре горное солнце заставило его перебраться под балаган, да и подошло время собираться на охоту.
Придя к сидьбе, Симов прежде всего присмотрелся к нижнему бревну, под которым вчера возилась овсянка. Наклонившись, он заметил аккуратно сплетенные соломинки и торчащий из-за них маленький острый клювик, затем серо-бурую, с небольшой лысиной, испещренную черными крапинками головку птички. Он не стал тревожить наседку и, обойдя сидьбу, осторожно перелез через бревна.
С заходом солнца исчезли в небе последние румяные барашки. С гор подул легкий ветерок, и ниточка флюгера затрепетала в направлении на сидьбу. Теперь никакой зверь с солонцовой площадки не смог бы уловить присутствие человека.
Перед сумерками, как и накануне, первым аккуратно явился заяц. Через некоторое время к нему бесшумно подкатили еще два.
У камня, под которым Фока насыпал килограмма три соли, зверьки сошлись вместе и настолько близко, что удачным выстрелом из дробового ружья их можно было бы уложить всех сразу. Разрывая землю лапками и зубами, зверьки и не подозревали, что в тридцати шагах за ними наблюдает человек.
Неожиданно все трое, как по команде, прекратили грызть землю. Они насторожились и навострили уши в одну сторону, на прилегающую чащу. Один зайчишка приподнялся на задние лапки, замер на минуту, огляделся, затем обтер передними, точно в белых рукавичках, лапками мордочку, спокойно опустился и принялся солонцевать. Другие последовали его хорошему примеру, однако изредка все же повертывали ушки в одном направлении. По их поведению можно было не сомневаться, что невдалеке в чаще кто-то стоит.
Действительно, вскоре на площадку вышла оленуха. Это была старая изюбриха со слегка вздутыми боками, по-видимому, еще не отелившаяся. Шкура ее порыжела, покрывшись летними короткими волосами, и только на холке и спине выделялись серые клочья зимнего наряда. Она отогнала зайцев и, расставив передние ноги, стала скоблить под камнем соленую землю.
Зайцы, покружив, снова подобрались к заветному месту, но оленуха опять отогнала их прочь. Едва она вернулась к камню, как за ней следом подкатил заяц. Оленуха с прижатыми ушами пошла на него и притопнула передними ногами. Но настойчивый заяц ловко увернулся от удара и, забежав с другой стороны на край площадки, снова принялся грызть слабо посоленную землю.
Когда изюбриха собралась уходить, ей навстречу вышли два небольших прошлогодних телка. Это были, по-видимому, одноутробные близнецы, так как у изюбров нередко родятся двойняшки. Наскоро похватав соленой земли, они последовали за ушедшей на увал маткой.
Скоро на солонце снова появился стройный силуэт оленя.
Это был молодой бычок с небольшими прямыми рожками. Он дольше всех пробыл на площадке.
В сгустившихся вечерних сумерках солонец опустел. Наступившую тишину нарушил резкий крик, напоминающий часто повторяемый слог «цой-цой». Через мгновенье крик повторился рядом, в кустах, и вслед за этим бесшумно вылетел козодой. Он на мгновенье повис над сидьбой, затем, как бабочка, метнулся в сторону и исчез в густой поросли. Эта сумеречная птица — последний вестник уходящего дня.
Козодой.
Узкая полоска заката погасла, и наступила темная таежная ночь. Симов протянул руку за приготовленной заранее папироской. Маскируя в полах дохи огонь зажигалки, он с наслаждением закурил махорочную самокрутку. От долгого перерыва в куренье закружилась голова. Замяв огонек папироски, слегка распрямив уставшую от долгого сиденья спину, он поднял голову и вдруг заметил на фоне звездного неба большие ветвистые рога изюбра. Ему показалось, что это видение. Но рога покачнулись и медленно проплыли над вершинами кустов, затем показалась массивная голова на мощной гривастой шее и, наконец, весь силуэт животного. Это был огромный изюбр-самец, чуть ли не вдвое превышающий размеры молодого бычка и самки. Олень с гордой осанкой вышел на площадку и нагнулся к камню.
Повременив, пока улеглось волнение, охотник тихо потянулся за винтовкой, но тут же замер… Олень мгновенно прекратил грызть соленую землю и, высоко вскинув голову, насторожился. Постояв так несколько минут, он успокоился и снова опустил голову к земле.
Симову удалось сделать еще небольшое движение, рука охватила шейку ложа винтовки. Но опять пришлось затаиться. Наконец, в третий раз, когда приклад был на плече, Симов прицелился в лопатку оленя и нажал спусковой крючок. Грянул выстрел и раскатисто понесся по уснувшей долине. За ослепительной вспышкой заряда нельзя было понять, что случилось с оленем. И только донесшийся топот подтвердил, что он не упал на месте, а тяжело поскакал в гору. Топот все удалялся и внезапно затих на вершине косогора.
Во второй половине ночи таежную тишину раскололо знакомое «гхао». Это рявкнул чем-то напуганный олень.
Потеряв надежду увидеть на солонце новых гостей, охотник завернулся в доху и, прислонившись к загородке сидьбы, крепко уснул.
Солнце уже играло мириадами бриллиантов в кристаллах легкого ночного инея и каплях росы, когда Симов очнулся. Скинув доху, он поднялся к площадке и осмотрел ее. Нигде не было видно ни крови, ни выдранного пулей клочка рыжей шерсти. Закинув за спину винтовку, он отыскал вечерний след быка и, ориентируясь по взрытой копытами земле, пошел в гору.
След шел напролом через чащу. Для опытного охотника это верная примета того, что олень смертельно ранен и бежит, как говорится, очертя голову. Но Симов не придал этому должного значения и, пристально разглядывая отпечатки копыт, понурив голову, брел косогором. Решив, что дальнейшие поиски бесполезны, он остановился, осмотрелся по сторонам и невольно залюбовался величественной панорамой забайкальской тайги, раскинувшейся перед ним в утренней туманной дымке.
Над безбрежным морем густого тумана вдали выступали, гряда за грядой, лиловые и сиреневые горные отроги. Вблизи возвышались — розовые с востока и синие в тени — кудрявые вершины сопок смежных долин. Невольно тянуло еще выше, на водораздел, чтобы увидеть исполненную величия горную панораму с другой стороны отрога.
Поднимаясь, Симов с интересом разглядывал нагромождения обомшелых камней, разукрашенных в оранжевые, желтые, зеленые и бурые тона накипными лишайниками. Среди этого каменного хаоса он неожиданно увидел лежавшего оленя. На его рыжеватой шерсти под лопаткой еще сочилась кровь. Голова с прикушенным языком запрокинулась назад. Это спасло от поломки огромные, почти полуметровой длины панты. Рога имели шесть симметричных отростков с розоватыми, еще мягкими концами. Ствол каждого рога был покрыт нежной кожицей с бархатистым светло-серым пушком.
Охотник бережно повернул голову изюбра, стараясь не повредить нежные панты. Сделав продольный разрез по брюшной белой линии, он выпустил наружу внутренности. Затем подрезал грудобрюшную преграду и вынул желудок с печенью. Прихватив себе на завтрак сердце, кусок печенки, несколько ломтиков внутреннего жира, он спустился вниз по откосу и исчез в клубящемся тумане.
…У балагана пылал костер. Над ним висел котелок с оленьим сердцем, шипели нанизанные на рожни куски печенки с салом. Симов сидел у костра, поджав ноги, раскуривал трубку и благодушно посматривал на готовящийся завтрак.
Налетевший порыв ветра разорвал над Джилой завесу тумана, открыв на несколько секунд противоположный берег реки. И тут перед изумленным охотником предстало неожиданное видение: у самого устья реки Бугурикты, совсем близко от стана, стояла темно-бурая, горбатая и высоконогая фигура, напоминающая вышедшее из глубины веков гигантское ископаемое животное.
Лось спокойно поднял большую носатую голову с массивными ветвистыми рогами, покрытыми кожей с низким желторыжим мехом, и уставился на человека. Оба замерли, пока сомкнувшаяся пелена тумана снова не скрыла их друг от друга…
К концу дня все мясо изюбра было по частям перенесено вниз к реке и убраны со звериной тропы внутренности животного.
Под вечер, когда работа подходила к концу, на крутом берегу Большой речки, над самой головой Симова, появилась белая волчья голова Батыра. Вслед за этим донесся лязг подков по каменистому броду, а спустя несколько минут на забоку Джилы вышли охотники с караваном лошадей, навьюченных мясом.
Узнав об удаче Симова, каждый в свою очередь похвастался добытыми пантами. Две пары пантов, добытые стариками, имели по четыре отростка и не превышали трех-четырех килограммов каждый. У Фоки — с шестью концами — тянули килограммов пять.
Охотники, несмотря на усталость после тридцатикилометрового перехода, помогли товарищу перенести и упрятать мясо в холодной ключевой воде ближнего родника.
На таборе закипела дружная работа. Все делалось как-то само собой, без предварительного сговора. Со стороны казалось, что все обязанности строго закреплены за каждым. Гаврила Данилыч и Фока расседлывали и путали лошадей, Рогов развешивал на пнях перекидки с мясом, а у Симова тем временем пылал костер и готовился завтрак: шумел суп и на рожнях шипела печенка.
Товарищи собрались вокруг костра, рассказывали про свои похождения за неделю разлуки и подсчитывали количество зверей, приходивших на солонцы. Затем дружно были опустошены котел с супом и рожни, и скоро на стане все затихло в непробудном сне.
Когда солнечные лучи ласково заглянули в балаган, табор ожил. Одновременно поднявшись, охотники отправились к реке освежиться и посмотреть на привязанного тайменя. Рыба, как обычно, стояла спокойно, но с приближением людей метнулась в сторону, натянув ремень. Все были поражены живучестью тайменя, просидевшего на кукане семь суток.
Вдоволь налюбовавшись на него, охотники решили, что все же лучше быть ему в ухе, чем в реке. Гаврила Данилыч, любитель вкусно поесть, бойко принялся готовить уху, а Прокоп Ильич, Фока и Симов отправились проверить уложенное мясо. Пришли они очень кстати, так как за ночь уровень родника понизился, и мясо выступило из воды. Охотники перенесли его в яму поглубже, а чтобы вороны сверху не отыскали подводной кладовой, яму забросали ветками. Такая предосторожность была подсказана Рогову опытом. Однажды у него из незакрытой ямы исчезло все мясо. Оказалось, что вороны обнаружили «клад» и своим карканьем привлекли внимание медведя, который и вытащил все мясо из воды.
На полпути к стану охотников встретил Уваров. Старик шел поторопить их к ухе, которая могла перевариться и как он выражался, «потерять дух». Но его опасения оказались напрасными. Несмотря на то, что таймень голодал неделю, уха из него вышла преотличной — наваристой и жирной. После однообразной мясной пиши друзья с удовольствием опустошили котел и немедленно приступили к сборам в дорогу. Навьючив лошадей, каждый перекинул через плечо по паре лобовых пантов и вывел своего коня на тропу.
В этот день, преодолев Большереченский перевал, караван спустился в долину Якушихи и к вечеру притаборился на пышной лужайке при устье Якушинского Тыпхея. Отсюда до Новых Ключей оставалось километров восемнадцать, и охотники решили выступить с рассветом, чтобы прийти в деревню по утреннему холодку.
Через неделю тем же путем подвезли и остальное мясо. Удивительно было видеть его таким же, как в день убоя изюбра. Рогов объяснил, что мясо в воде белеет, вымокает, только с поверхности. Достаточно ему повисеть несколько часов на воздухе, как оно «наливается» снова и приобретает первоначальный вид.
Всю неделю, пока Уваров и Трохин ездили в тайгу за мясом, Прокоп Ильич варил панты.
Перед тем как приступить к этому ответственному делу, он у каждой пары лобовых пантов подровнял края лобовой и теменной костей, а выступающую за их пределы на один-два сантиметра кожу натянул, соединив ее противоположные края суровыми нитками. На одном роге он аккуратно зашил нитками нежную надорванную кожицу.
Варку пантов Прокоп Ильич начал с того, что опустил на две минуты в кипящую воду черепные кости и нижнюю часть рогов до пеньков. С каждой парой пантов он это повторял поочередно пять-шесть раз, после чего кровеносные сосуды в нижней части рогов заварились, и кровь перестала вытекать наружу.
Вслед за этим старик заварил мягкие концы рогов: он поочередно опускал каждый рог в котел на одну-две минуты, отчего мягкие концы набухали. У одного рога, едва начавшего раздваиваться, конец при этом разбух. Старик немедленно вынул его и рукой придал концу правильную овальную форму.
После заварки рога остывали десять минут на ветерке, в тени под навесом, подвешенные кверху черепными костями. Затем они снова заваривались. Всю эту процедуру Прокоп Ильич повторил в течение дня по двадцать (!) раз с каждым рогом. Затем до конца дня и на всю ночь развесил их под навесом. Так, семь дней он ежедневно проваривал панты, опуская их в кипящую воду сначала на минуту, а через два-три дня, когда рога достаточно уварились, провялились и затвердели, — на 2–3 минуты.
К концу недели панты вдвое потеряли в весе и стали твердыми. Только после этого их подвесили для окончательной просушки.
Теперь, когда все мясо было пересыпано семипроцентным количеством соли и уложено в бочки, а панты многократно проварены и просушены, охотники отдыхали, поджидая вызванную из города машину. Симов не стал дожидаться ее и на другой же день выехал в тайгу.
В середине июня на устье Большой речки, среди бескрайних таежных просторов, снова взвилась к небу кисейная дымовая струйка. В первый же вечер Симов навестил известный большереченский солонец и, к великому своему удивлению, не обнаружил на площадке ни одного свежего оленьего следа. На следующий день, изготовив моршни из просоленного камаса — кожи с ног оленя, — он обулся в них и отправился на солонцы в долину Бугурикты. На пути повсюду встречались многочисленные парные следы изюбров. Среди них заметно выделялся крупный след старого быка-одинца; он проходил вдоль кромки небольших лесных островков, редколесьем, а затем терялся в густой чаще молодых лиственниц. По сбитой на пышном травостое росе легко можно было определить, что зверь проходил утром.
Моршни из изюбрового камаса.
Бесшумно переступая мягкими моршнями, охотник медленно продвигался теневой стороной перелесков, зорко осматриваясь. Наконец путь ему преградил небольшой распадок, на склонах которого стеной поднималась густая поросль сибирского багульника, усыпанного нежными лиловыми и розовыми цветами. Симов решил идти не обходом, а прямиком. Но шорох его стеганой куртки по кустам оказался достаточно громким для лесных обитателей. Уловил его и тонкий слух старого изюбра, который не замедлил рявкнуть грубым басом метрах в трехстах за стрелкой. Прошло минут десять, и бык снова рявкнул, но уже выше, по-видимому, поднявшись на стрелку, чтобы разглядеть нарушителя таежного покоя. Действительно, скоро среди обломков скал, заросших молодыми лиственницами, мелькнул рыжий бок оленя, затем проплыли над кустами большие панты, и зверь скрылся.
…Рассвет охотник встретил наверху, у горного пастбища оленей. На нем только что паслись изюбры, оставив еще теплый помет, напоминающий телячьи шевяки. Определив направление, в котором ушли звери, Симов стал осторожно спускаться к соседнему увалу.
Добравшись до каменистой россыпи, он выглянул из-за гранитной глыбы и увидел на лужайке, метрах в трехстах от себя, двух спокойно пасущихся молодых оленух, а в стороне — старого массивного быка с небольшими рожками. С этого расстояния уже можно было стрелять. Но Симову захотелось подобраться ближе. Таясь, он бесшумно перешел к небольшому островку кустов и от него лощиной поднялся к лиственничному лесу.
Теперь до быка оставалось не больше ста метров. Укрываясь за стволами вековых деревьев, Симов сделал еще несколько шагов. Но в это время его ревматическая коленка хрустнула в суставе. Звери сразу подняли головы и повернули уши в сторону охотника. Встревоженный бык сделал несколько шажков, поднявшись на пригорок. Повторись теперь малейший шорох — и он, как стрела, исчез бы в лесных дебрях…
Только через несколько минут звери успокоились и снова стали щипать траву.
Симов не спеша поднял винтовку, хорошо прицелился в быка и выстрелил. Пуля глухо ударила зверя в бок. Весь сжавшись, он замер, но через мгновенье сорвался с места и стремглав помчался в гору вслед за оленухами. Проскакав метров его, бык стал отставать от них, перешел на шаг, пошатнулся и лег.
Симов бегом бросился в обход, отрезая зверю путь к таежному массиву. Забежав повыше, он стал подходить к нему. Тяжело раненный олень собрался с последними силами, вскочил и поскакал вниз по увалу. У реки он с разбегу вломился в заросли ерника и, обессилев, безжизненно повалился набок.
Это был очень старый бык со стертыми резцами, которые едва выдавались из десен редкими пеньками. Рога его были короткими и толстыми, с небольшими корявыми отростками. При падении один отросток сломался, и из него текла струйка малиновой крови.
Сняв с оленя основные размеры, Симов освежевал и разделал тушу. Кожа старого изюбра отделялась с большим трудом. Только через пять часов работа была закончена и мясо связано в перекидки.
Отдохнув, Симов вернулся с заседланной лошадью. С приближением к оленю, конь попятился назад. Раздувая ноздри, он захрапел, испуганно кося глаза на залитое кровью место. С трудом удалось подвести его к парному мясу.
Привязав повод, Симов поднял перекидку с лопатками и подошел к коню. Тот шарахнулся, но, успокоенный ласковыми словами, дал перебросить через седло первую связку. Стегна — бедра — оказались вдвое тяжелее и, силясь их перекинуть, Симов неосторожно ткнул оленьей костью в пах лошади. Она тут же отскочила, лягнув хозяина ногой. От сильного удара Симов отлетел в сторону и упал навзничь. Когда он очнулся, то понял, какого несчастья ему удалось избежать; рядом лежало оленье стегно, разодранное конской подковой. По счастливой случайности оно прикрыло его бедро и приняло на себя удар кованого копыта.
Успокоившись и успокоив коня, Симов осторожно навьючил на него остальные перекидки и вышел на тропу к переправе. Брод оказался каменистым и глубоким, с быстрым течением. Пришлось перевозить мясо в два приема, разделив его на два вьюка по 80 килограммов.
Охотник вернулся в деревню только на другой день. Товарищи его за это время отдохнули и приготовились к очередному выезду в тайгу. От них узнал он, что приходила автомашина и увезла в город восемь стокилограммовых бочонков солонины и столько же соленой рыбы. Приезжал майор вместе с начальником охотинспекции. Оба они остались довольны работой бригады и пообещали в скором времени прислать хороших лошадей.
Назад: Глава II Весной в тайге
Дальше: Глава IV Нехоженными тропами
