В центре одного из королевств Империи находится храм Единых. В нем до сих пор верят, что Жизнеродящая и Мракнесущий — одно целое, что они могут идти только рука об руку, что никто из них не помышляет избавиться от другого, потому что иначе не будет им жизни.

Единые не настаивают на своей вере, не готовят фанатиков и адептов. Желание всех вокруг убедить появляется только тогда, когда сам сомневаешься, а они не сомневаются.

Настоятельница в храме — матушка Маноа — высокая статная женщина с тонким ободом на распущенных седых волосах. И она искренне верит в то, что каждый следующий день будет только лучше предыдущего. Своему чутью она доверяет, как и морщинистым рукам, вынянчившим ни одно поколение Единых.

Каждый новый день Маноа встречает в детской. Смотрит на сопящих, пока не рожденных младенцев и наставляет их на долгий путь, в гармонии с собой и миром.

Сегодня ничем не отличается от вчера и завтра. Впрочем, нет. Иногда оно отличается.

Маноа поняла это, когда на пороге показалась юная Эстея, всполошенная, как согнанная с яиц курица, и закричала:

— Матушка! Матушка! У ворот храма — младенец!

Сердце настоятельницы не сбилось ни с одного удара.

— Перестань кричать, милая. — Тяжело поднявшись с колен, Маноа окинула взглядом свою обитель, где провела без малого полтора века.

Несколько десятков спящих младенцев уютно сопели носиками в своих колыбелях. К счастью, ни один не впитал беспокойства Эстеи, не заворочался, не открыл нежно-голубых глаз с сияющими желтыми зрачками.

— Пригляди за малышней.

Это прозвучало ни просьбой, ни приказом. Просить Маноа не могла по своему положению среди Единых, приказывать — по той же причине.

— Я разберусь сама, — пообещала старуха.

И Эстея сразу успокоилась. Матушка слов на ветер не бросала. Ее речи можно было заносить в скрижаль на веки вечные.

Маноа кивнула девчушке и вышла. Шаги гулко отдавались в пустынных коридорах. В этот час полагалось еще нежиться в теплой постели, воровать ласки зарождающегося дня и благодарить богов за то, что скоро встанет солнце. Лишь матери Единых полагалось охранять сон будущего поколения, петь песни, воспитывающие ум и пробуждающие вековую память. А настоятельница знала очень много песен.

Она не спешила: в ее возрасте не бегают. Ей приличествует ходить степенно и важно. Гостья за воротами подождет, кем бы она ни была. А если не дождется, значит, просто боги отвели.

Настоятельница подошла к высоким крепким воротам, с трудом отодвинула тяжелую задвижку. На плечо старухи, царапнув острыми коготками, опустилась крылатка. Зверек сонно моргал круглыми глазками, мордочка, как всегда, была невероятно умильной и подвижной. Кожистые крылья хлопнули Маноа по плечу, а потом сложились за спиной зверька. Крылатка не мешала хозяйке.

Настоятельница подумала, что силы скоро начнут изменять ей, придется подыскивать помощника, чтобы встречать приходящих. Она вспотела. Колени подрагивали. В спине появилась точка обжигающей боли, которая незаметно разлилась по всей пояснице. Маноа поморщилась и одним рывком распахнула ворота.

Девочка, стоявшая за ними, была маленькой, с лукавыми глазами, прикрытыми ярко-рыжей челкой. Пришедшая смотрела без страха, прямо и дерзко. Маноа сделала шаг вперед, все еще не переступив порога врат.

— Я пришла, — сообщила малышка.

— Вижу, — покачала головой настоятельница, в ее голосе послышались сожаление и растерянность.

— Впереди еще целый день, так что у тебя есть время.

— Знаю.

— Мое имя Ноа.

— Так же звали и меня в твоем возрасте, — Маноа протянула гостье руку и помогла девочке переступить порог.

Теперь пути назад нет. Впрочем, его никогда нет.

Крыл перелетел на гостью, потыкался носом в шею, понюхал уши и край волос. Ноа хихикала, но не избегала этих прикосновений.

— Он смешной, — сообщила она, когда крылатка вернулась к хозяйке. — У меня тоже будет такой?

— Если ты захочешь.

Маноа впервые не понимала своих чувств. Но зато хорошо поняла старую настоятельницу, когда-то встретившую ее саму: та показалась слишком сухой и строгой. А ведь она просто растерялась.

Маноа присела перед девочкой на колени и крепко обняла ее. Провела ладонями по спине, погладила по голове, вдохнула чуть сладковатый детский аромат. Ноа расслабилась и тоже обняла настоятельницу в ответ. В конце концов, никто не виноват, что начало одного всегда совпадает с концом другого.

Потом они пошли в обитель. Девочка оглядывалась по сторонам, ничего не спрашивала, но богатая мимика выдавала все ее эмоции. Благодаря гостье Маноа вспомнила свои первые впечатления от этого места.

Обитель мало походит на обычные дома, дворцы и замки. Стены тут кипенно-белые. Коридоры располагаются винтом, незаметно уходящим под землю и взмывающим почти под облака. Если перевеситься через балкон и посмотреть вниз со средних этажей, расположенных на уровне ворот, кругляш пола покажется маленькой сверкающей жемчужиной в раковине; если взглянуть на небо — увидишь голубое око приглядывающего за людьми бога. Множество комнат без дверей на противоположной от перил стороне, отделенных только невесомыми, играющими под дуновениями ветра шторками, вмещают служителей обители — спокойных, ласковых, сияющих.

Почувствует ли Ноа то же самое?

Девочка свесилась через перила. Хихикнула. Потом подняла голову вверх. Ахнула.

— Ты видела? Он смотрит, — ткнула пальцем.

Маноа кивнула и вздохнула удовлетворенно: даже можно было не сомневаться, Ноа ведь она. И не может чувствовать другое.

В детской спали все, даже Эстея. Девочка обошла колыбельки, заглянула в каждую, с интересом разглядывая младенцев.

— Это кто?

— Те, кто родится после, — шепотом ответила Маноа. — Но не все. Только те, кто повлияет на Империю. Здесь ждут рождения великие люди, ученые, бунтари и разбойники.

— Да? — Ноа вытаращила глаза. — А разбойники-то с бунтарями зачем? Может им просто не дать родиться?

— Нет, девочка, каждый из них двигает историю вперед, служит своей цели. Здесь, например, король, который переступит границу.

Малышка принялась оглядываться по сторонам.

— Разве такие бывают?

— Пока нет, — Маноа указала на одного младенца. — Но кто-то ведь должен быть первым.

— Зачем?

— Чтобы показать Имперскому Совету, что он не всесилен.

— Имперскому Совету? Он такой же вредный, как Нат?

Нат? С памятью стало совсем туго. Маноа не помнила никакого Ната в своем прошлом. Хотя… Не так ли звали лохматого соседского мальчишку, который вечно чванился перед девочкой и хвастался своей силой, а потом испугался грозы, и, когда Ноа танцевала под дождем, плакал в своем доме?

Настоятельница улыбнулась и рассказала Ноа о том, что когда-то рассказали ей. Об Имперском Совете, которого слушаются короли. О том, что никто никогда не видел, кто входит в него, потому что членство держится в глубокой тайне. Известно лишь, что это по три представителя от каждого королевства Империи. Именно Совет напитывает мир магией, заряжает печати власти, соблюдает мир и равновесие. Он издал закон, по которому короли не могут переступать границы своего королевства, ведь никакая армия не пойдет вперед без своего предводителя. Предписал абсолютность правителей — ведь если печать коснется человека, в чем-то ущербного, то спалит его дотла.

— А ты входишь в Имперский Совет? — спросила Ноа, и настоятельница вспомнила, что когда-то давно тоже задала этот вопрос.

— Нет, дитя.

— Почему?

— Мне не нужно доказывать, что я права. А входящим в Совет приходится делать это постоянно.

Маноа заметила, что Эстея проснулась и с интересом прислушивается к диалогу между старой женщиной и девочкой. Поняла ли она, кто эта гостья, шагнувшая за порог обители рано утром?

— Ты знаешь ответы на все вопросы?

— На те, что мне задают, — улыбнулась настоятельница. — Ведь нельзя ответить только на тот вопрос, который тебе никто не задал. А на все остальные отвечаешь, рано или поздно.

— Значит, ты знаешь, почему с лица Империи стерли королевство без магии?

— Однажды в моих рыжих волосах появился первый седой волос, я его выдернула. И делала так до тех пор, пока не поняла, что ничего не изменить, и надо просто с достоинством принять изменения. Королевство без магии — это седой волос Империи. Но, к сожалению, Имперский Совет еще не готов принять его у себя. Он относится к нему, как к заразе, а не как к опыту.

Ноа вернулась к Маноа и крепко обняла ее, чмокнула в морщинистую щеку. Настоятельница заметила, что девочка подросла.

— А еще дети здесь есть? Кроме меня и этих спящих младенцев?

— Почему ты спрашиваешь?

Хотя настоятельница прекрасно понимала гостью: та боится, что ей будет одиноко тут, что жизнь пройдет мимо нее, а детские забавы заменят скучные уроки и обязанности.

Поэтому Маноа поспешила ответить: поманила к себе Эстею и соединила руки двух девочек.

— Знакомьтесь. Я не буду пока говорить вам имена друг друга, ведь они — не главное, узнавайте сначала души друг друга.

— Она старше меня, — насупилась Ноа.

— Поверь мне, это временно, — улыбнулась настоятельница. — Вы можете поиграть.

Девочки засмеялись и принялись бегать между колыбелей. Маноа нравилось смотреть за игрой. Она не боялась, что младенцы проснутся. Их время еще не пришло. А положительные эмоции им полезны. Даже тем, кто пойдет служить черным жрицам. Настоятельница пригляделась к прекрасной малютке. Пусть впитывает радость и любовь. Ей они пригодятся.

Ноа, казалось, поймала мысли старой женщины. Подбежала, встала напротив. Теперь они могли смотреть глаза в глаза, когда Маноа сидела на высоком стуле.

— А у черных жриц тоже нет храма, как и у Имперского Совета?

— Почему нет, — пожала плечами настоятельница. — Есть. Легенды гласят, что дорога к нему открывается в високосный год. Но это не так. Наш храм и черный — как два полюса Империи. Плюс и минус. Кто должен нас найти, найдет в любое время. Но если о Единых знают многие, то их учение — тайное, в руках несведущих оно может оказаться губительным. До черного храма непросто добраться, он стоит в центре пустыни, и неподготовленный человек просто умрет по дороге. Лишь в течение нескольких дней во время цветущего сезона, когда на пустыню спускается благодать и зацветает даже сухостой, можно попасть к черным жрицам.

Ноа кивнула и безошибочно обернулась к спящему младенцу. Старая женщина прекрасно помнила двойственность собственных чувств: умиление и знание.

Маноа поняла, что смотрит на свою гостью снизу вверх. Это была уже не девочка, а юная девушка. Она отошла к Эстее и о чем-то пошушукалась с ней. Наверняка, о любви. Грядущей. Вечной. Всегда разной и одинаковой.

Настоятельница не знала, кого полюбит Ноа, но вспомнила свою любовь. Короля. Он приходил в храм советоваться, еще будучи принцем. Когда умер его отец, и предстояло наложение печати власти, будущий правитель засомневался в своей абсолютности, выдумывал себе несовершенства. А Маноа пришлось вселять в него уверенность. Она даже пошла на обман: с помощью иллюзии нарисовала себе третий глаз, а потом прикоснулась к печати. Принц поверил. И стал королем. Хорошим королем. Теперь на троне его потомок. Может быть, его наследник обратится к Ноа? Пойдет ли она так же на обман, или найдет другие аргументы?

Настоятельница зевнула. День подходил к концу. Она не может передать гостье все, что знает сама. Есть вещи, до которых можно дойти только своим умом. Но Маноа полюбила Ноа. И теперь — готова — уйти.

— Матушка Маноа, — обратилась к девушке Эстея, — за воротами следы, они уводят прочь от храма.

— Я знаю, милая, — настоятельница смахнула слезу. — Жизнь — закольцованная сказка. И чтобы наступило будущее, надо отпустить прошлое.