«Стажировкой» мою неделю в юридическом департаменте можно было назвать только иронически. И даже с ноткой истерики – настолько я был вымотан к концу этих пяти дней. Я ожидал что-то вроде копания в документах и присутствия на переговорах. Но вместо этого внезапно обнаружил себя в положении эскорта госпожи Юстас.

Августа если и появлялась в офисе «Транс-Реалити», то только для того, чтобы посеять панику среди сотни сотрудников, разнести в пух и прах кропотливо созданные ими отчеты и ущипнуть за попку кого-то из мальчиков-юристов. Ах, ну да, иногда она потела в зале и плавала в бассейне. Как я теперь знал – выпускала пар после заседаний правления.

Остальное же время Августы было занято посещением бесконечных завтраков, бранчей, ланчей, ужинов, ночных коктейлей, выставок, концертов, баров, частных вечеринок, клубов, выездов на яхты и даже одной свингер-пати. На половине из этих мероприятий она и правда с поразительной эффективностью вела переговоры и решала важные дела со значительными персонами. Но остальные посещала явно только под предлогом подобных переговоров. Августа всегда одевалась в черное, считая, что это ее стройнит. К счастью, я уже знал, какая развратная особа кроется под этим монашеским нарядом.

Католические крестики – бриллиантовые, платиновые и золотые, – которые Августа меняла каждый день, перевидали такое количество домогательств к смазливым молодчикам, что должны были расплавиться или утащить ее в ад. О последнем я особенно мечтал, так как принял на себя основную часть нагрузки. Августа требовала, чтобы я появлялся даже не в офисе, а на пороге ее дома ровно в девять, и отпускала меня перед рассветом. Я не принадлежал себе, постоянно находясь при ней, держал ее телефон, сумку и ключи, таскал ее покупки, следовал за ней на вечеринках и глупо улыбался незнакомым людям на ланчах и бранчах.

Особое мастерство требовалось, чтобы не угодить к Августе в постель. Тут меня спасала ее нежная любовь к рижскому бальзаму. Я уже знал, что два шота этого волшебного эликсира делали ее веселой и говорливой, после третьего ее тянуло на секс, зато после шестого ее голову начинали посещать мрачные мысли. И угроза секса по необходимости сменялась необходимостью утешать рыдающую госпожу Юстас, битый час уверяя ее, что она не стареет и что ее все любят. С одной стороны, это меня устраивало куда больше, чем ее располневшее тело. Но с другой – расстраивало, так как полезной для дела информации я из Августы за всю неделю выудил ровно ноль.

Именно после одной из таких ночей-исповедей, затянувшейся до половины пятого утра, меня и разбудил звонок Августы. Словно позабыв, сколько шотов мы выпили вчера за окончание моей стажировки (я бросил считать после долгожданного шестого), Августа проворковала, что ждет меня в восемь вечера в арт-центре шведского посольства. Какая-то мегавыставка, о которой все говорили. Только выдержка корпоративного шпиона позволила мне не послать ее подальше, вместе со всем шведским посольством и королем в придачу.

И вот я стою в вестибюле здания, где проводятся самые громкие экспозиции современного искусства. Августа опаздывает почти на час. Я разглядываю посетителей, которые поднимаются по лестнице в галерею торжественными, а выходят ошалевшими. «ЗАХОДИ ВНУТРЬ» – приходит вдруг сообщение. Чертова баба, это последний раз, когда ты мной командуешь, неуверенно бормочу я про себя и проникаю на выставку мимо почти голой девушки со сканером в руках и странными знаками, нарисованными по всему телу.

Я оказываюсь в полной темноте перед стеной. Могу разглядеть лишь тускло светящуюся инфографику, которая приглашает сфотографировать стену, а потом выключить вспышку. Так и поступаю. Оказывается, на стене, белым по черному, была начертана надпись по-английски. «Лабиринты жизни бесконечно сложны…» – начинаю читать я, но постепенно запутываюсь. Буква за буквой, английская надпись переходит в набор каких-то символов, и заканчивается полной неразберихой. Чувствую холодок от сквозняка и вхожу, практически на ощупь, в первый проем двери.

Довольно скоро я понял, что мой план 1) поскорее найти Августу, 2) увести ее в бар и 3) заставить вылакать литр рижского ликера – обречен на провал. Выставка представляет собой экспозицию передового видеоарта и инсталляций, которые расположены в подобии лабиринта из черных стен и проемов. При этом проемы меняют свое расположение, а стены возникают там, где их раньше не было. Чтобы проделать путь от начала экспозиции к концу, нужно разгадывать надписи на стенах, начертанные на выдуманном языке. Этим и объясняется ошалевший вид посетителей, которые мне встречаются. По некоторым видно, что они уже давно утомились и просто хотят наружу. Более того, лабиринт продуман так, что правильные повороты ведут к работам в позитивном ключе, а неправильные – к зрелищам различной степени кошмарности.

Я довольно быстро догадываюсь, что для расшифровки надписей, собственно, и давался ключ-надпись на стене, который я сфотографировал. Но к выходу я не тороплюсь, настолько крутые работы тут представлены. Я вздрагиваю, когда на меня бросаются бежать безголовые фигуры, созданные лазером в задымленном воздухе. Смеюсь над мышонком, застрявшим в банке: как тот ни пытается выбраться, все равно оказывается на дне в безупречно зацикленном трехмерном видео. Пожимаю плечами перед явно вымученными работами, конечно же, про дух, сознание и прочее просветление.

И застываю, завороженный, когда оказываюсь перед высокой стеной ревущего пламени. На ее фоне, спиной ко мне, неподвижно стоит женский силуэт пятиметровой высоты. Пламя бушует, пока девушка, раскинув руки, не падает навзничь. Ее тело поглощает тягучая черная вода, которая проецируется на весь пол. Но волны от ее падения расходятся все шире и шире, вовлекая в свои колебания языки пламени на стене – и те постепенно утихают, входят в умиротворенный ритм, пока вся стена передо мною не превращается в спокойную водную гладь.

Я настолько потрясен зрелищем, что, когда шум пламени стихает, вздрагиваю от звука чьих-то шагов. Оборачиваюсь. Окрашенная в индиго отблеском инсталляции, неподалеку от меня стоит Катрин Гаади – дочь Саула и часть моей работы. На ней длинное, облегающее фигуру платье. Она действительно чертовски красива, но вид у нее озадаченный. Я догадываюсь, что она не потрудилась сфотографировать надпись и потерялась во всей этой игре. Делаю шаг в ее сторону.

– Катрин, вы заблудились?

Она с удивлением смотрит на меня, затем вдруг узнает.

– Я вас знаю! Вы… – Она запинается.

– Золтан Варго. Я прохожу стажировку в «Транс-Реалити». На данный момент в юридическом департаменте.

– Хмм… Значит, ты сейчас у Августы. – Она с еле заметной в полумраке улыбкой смотрит на меня.

Известно ли ей про похотливые наклонности моей нынешней начальницы? Неужели Золтан-шпион покраснел? То ли из-за непринужденного «ты», то ли из-за своего позорного положения при Августе.

– Я, кажется, догадался, как отсюда выбраться. Провести? – предлагаю я.

– Супер! – радуется она как девочка. – Я тут уже целый час брожу одна!

Я указываю пальцем на ближайший проход (не уверен, что правильный). Мы идем по галерее вдвоем. С этой минуты выставка для меня исчезает – я ощущаю легкий аромат ее духов и тепло ее тела, когда в узком коридоре наши руки случайно соприкасаются. Катрин же настроена на шутливый лад. Ей явно нравится, что она не одна в этом лабиринте.

– Ну и как тебе Августа? – произносит она.

– В каком смысле?

– Да ладно, расслабься! – Катрин улыбается, глядя на уже знакомого мне мышонка. – Ты тут ни при чем. Такая уж она, любительница свежих впечатлений. И чем впечатление свежее – тем лучше.

Так, я только что трансформировался из «игрушки» Августы в ее «свежее впечатление».

– Думаю, не в любви к впечатлениям дело. У нас с ней довольно содержательное общение. – (Мне кажется или я оправдываюсь?) – Я пока понимаю не все, что она говорит, но…

– Я уже и не пытаюсь там ничего понять, – непринужденно отмахивается она. – А ты точно уверен, что хочешь примкнуть к этому культу?

– Что?

– «Транс-Реалити», – смеется она. – Как ты во все это влип?

– Просто остановил самолет, – честно признаюсь я.

Она требует разъяснений, и мне приходится рассказать ей о своей встрече с Паоло Рамбаном. Катрин снова заливается смехом, а я любуюсь ее ровными белыми зубами и ямочками на щеках. В отражении инсталляции с бегущими облаками она кажется мне смуглым и прекрасным ангелом.

– Уверена, Рамбана твоя выходка взбесила! Но он и виду не подал, верно?

– Он меня даже похвалил!

– На часы смотрел перед этим?

– Часы? Кажется, да… – пытаюсь припомнить я.

– Значит, это не Рамбан тебя похвалил, а отец. Рамбан с ним на круглосуточной связи. При его раздутом эго – непростое положение. Я на днях была у него в «Семи Грехах»…

– «Семь Грехов»?

– Это его ресторан – целое представление! Парад кича и претенциозных аллегорий, в духе раннего Ренессанса.

– Рамбан и сам ходячее представление, – добавляю я.

– О да, он любит позировать! Особенно перед теми, кто его плохо знает.

Мы на минуту замолкаем, любуясь механическими фигурами мужчины и женщины, которые целуются, а потом сливаются друг с другом благодаря хитроумной конструкции. Я роюсь в голове в поисках какого-нибудь остроумного ответа, но она меня опережает:

– А ты, Золтан, наверное, увлекаешься технологиями, раз решил работать в «Транс-Реалити».

– Да, именно так. Но ведь технологии – это тоже искусство. Специалисты формируют коды и алгоритмы, которые создают невероятные картинки без использования красок и кисти.

– Это все и правда удивительно, но… Искусство пробуждает в человеке новые эмоции, а технологии чаще высасывают их, словно питаются ими. Прямо противоположный эффект. А ведь именно эмоции дают нам силы жить дальше.

– Что ты имеешь в виду?

– Даже не знаю, как объяснить… Я люблю вспоминать счастливые моменты жизни. Будто возвращаюсь в то же состояние.

Я задумался, и тут же перед глазами всплыла картинка из детства. Мы с Сумо выбираемся из окна, лихо перемахиваем через заборы, бежим по крышам, что есть сил мчимся к вокзалу. Там уже на ходу запрыгиваем в пустой товарняк, затем выпрыгиваем из вагона в поле, где до самого горизонта – никого. В приют мы возвращаемся голодными, но абсолютно счастливыми. Опустив упоминание приюта, рассказываю этот эпизод Катрин. Она улыбается. Я тоже начинаю смеяться.

– Эти школьные приключения… Думаю, у тебя тоже есть похожие истории.

– Не уверена. – Катрин отрицательно машет головой. – Я не ходила в школу. Отец решил, что мне больше подходит домашнее обучение. Так что все это мне совершенно не знакомо. Что ты чувствовал, когда вы с другом убежали из города?

– Свободу. Абсолютную свободу.

– Золтан, а ты не боишься рисковать? Мой отец – непростой человек, и не каждый сможет с ним работать.

Я пожимаю плечами.

– Все в мире можно рассматривать как риск… или как возможность.

Мы бродим по выставке еще какое-то время, обсуждая мой опыт в других департаментах, болтая о друзьях, родителях. По ее словам, я понимаю, что смерть матери, когда она была еще маленькой девочкой, наложила неизгладимый отпечаток на ее дальнейшую жизнь. О своем отце она отзывается прохладно и явно не хочет его обсуждать. Узнав про мою приемную семью, она слегка сжимает мне локоть. Не помню, когда последний раз кто-нибудь проявлял непритворное сочувствие ко мне. По моему телу разливается тепло.

Потом мы вспоминаем, что все-таки должны решить квест, чем и занимаемся, разбавив мрачноватую обстановку галереи шутками и смехом. В конце концов я плюю на приличия и даю хорошего пинка двери пожарного выхода. Под озорной хохот Катрин и рев сигнализации мы вываливаемся на улицу и бежим по аллее, держась за руки и оглядываясь, как два нашкодивших ребенка.

Я провожаю Катрин до парковки. Наградой мне служит улыбка и еще одно легкое пожатие руки.

– Я бы хотела, чтобы ты успешно прошел стажировку. В компании отца не хватает таких людей, – сообщает она серьезным тоном на прощание.

Долго стою, глядя вслед ее машине. Даже не вспомнив, что Августа Юстас в этот вечер так и не нарисовалась.