ГЛАВА 19
Лето определенно вступало в свои права, но вечера еще тяготили прохладой. Да не той, что бывает в сентябре, когда прогретая за день земля и камень так и исходят теплом, а ветерок приятен, придает силы и остужает голову. А той, что нехотя убирается прочь после затянувшейся зимы и сырой весны. Ранняя летняя прохлада вечеров полна сыростью, ледяным ветром и запахами земли даже в центре большого города, где почти всюду брусчатка. Эта прохлада полна терпкости прелых прошлогодних листьев — хотя откуда им взяться, если дворники работают на совесть? — и свежестью. В лужах, что не уходят, отражается небо. И фонари. Далеко слышны звуки. И свет уличных ламп другой. Чуть холодноватый, в зеленцу. И прохожие идут иначе, поспешно, вжимая головы в плечи, пряча леденеющие щеки за поднятыми воротниками. И самоходы едут быстрее, хотя куда уж спешить их владельцам, если внутри, в салоне, жарко трещит печка, а синеватый свет фар разбивает ночь…
Мне тоже хотелось туда, в теплый салон, на мягкое простеганное сиденье. И ехать быстро, чтобы поскорее оказаться в ставших привычными узких переулках. Но пришлось долго идти пешком, нахохлившейся галкой перепрыгивая лужи и пугая кошек. Холодно, но дворами напрямую все равно выходило проще и быстрее, чем плестись на большой проспект и искать там наемный самоход.
Гаруч только казался городом деловым и стремительным, раскинувшимся на холмах и разделенным на неровные части неширокой рекой, зажатой в каменные берега. На самом же деле это был город старый, выросший не сразу, частями. Родившийся не столицей, а ставший ею, после того как в одном котле смешалось несколько прежде существовавших держав.
Город торговый, зажиточный, Гаруч переоделся в новые одежды сравнительно недавно. Что для него каких-то тридцать-сорок лет? Для человека — половина жизни, а для города — ничто.
И, сменив лицо, город пока тяжело принимал новое положение вещей, со стоном, с болью отдавая то там, то здесь место под новую застройку, вырезая со своего тела площади и выдергивая старые кварталы, где правила были иные или их не было вовсе. Сопротивлялся пока город, не давал превратить себя в истинную столицу большого королевства, с широкими стремительными линиями проспектов, аллей и выстроившихся вдоль них домов. Еще было в Гаруче нечто старое, почти уездное, когда каждая улочка на свой лад и зажиточные кварталы не в центре, а абы как разбросаны и определяются не местом, а людьми, в домах этих живущими. И парки пока не упорядочены, и муниципальные здания стоят там, где место осталось, а то и вовсе занимают бывшие особняки кого-то из знати. И не видно из любого места башенку столичного университета, как было когда-то и в другой столице. И где-то, почти на окраине, еще есть не просто дома, а настоящие усадьбы, с подворьями, спрятанные за высокими каменными заборами.
По такому городу хорошо бродить на рассвете, когда лишь дворники, молочники да булочники встречаются на улицах, и смотреть на непохожий на другие, странный, но чем-то милый город. В такие часы золотисто-розовый и алый небесный свет примиряет между собой дома, делая вычурные, помпезные громадины братьями аккуратным строениям из беловато-желтого и красного кирпича. В такие часы на любой улочке пахнет парным молоком, доставленным еще в сумерках из пригорода, и хлебом, поспевшим в дровяных или магических печах. И запахи эти, и свет, и то просветление, что настигает после бессонной ночи как раз на рассвете, слепляют все в один ком, который ни разорвать, ни разбить суровой действительностью дня, пропитанной горьким смрадом выхлопных газов, газетных чернил и ваксы.
Может, я бы и погуляла подольше, но в животе так настойчиво и так обреченно заурчало, что пришлось спешно отмести прочь поэтическое настроение, забыть о закатах и рассветах и вспомнить о любви к себе. Я ведь не за столом сидела весь день, а бегала. Да и подняли меня раньше времени.
— Только мясо, только мясо восстановит мое душевное равновесие, — прошипела я себе под нос, ускорив шаг. — Диетические блюда пусть трескают тонкие во всех смыслах натуры, овощи — кролики, а я хочу… баранины!
Я так живо представила себе каре ягненка, которое я быстренько запеку дома, что едва не захлебнулась слюной и не заметила, как дорогу мне перегородили трое мужчин. Впереди, за их спинами, гостеприимно светились огни лавки, давая знать, что мой план неосуществим. Я не добежала совсем чуть-чуть. Беззвучно застонав, я взглянула на мужчин, пытаясь оценить обстановку.
— Позволите пройти? — спросила я, включив остатки вежливости.
— Рейна Бонс, вы поедете с нами, — сообщил мне тот из троицы, что стоял в центре, а его напарники медленно и неотвратимо нацелили на меня дула пистолетов.
На миг я испугалась. Не картинно, а на самом деле. Даже почудился выстрел и толчок, за которым не сразу, но накатывает ужас, — и только потом боль. В меня никогда не стреляли, но воображение охотно достроило последствия, заставляя интуитивно сжаться и замереть.
Это не магия, которой мне нечего бояться, и не рукопашный бой, в котором у меня пусть и сомнительное, но преимущество, а пуля — то, с чем я не справлюсь.
Да и поведение мужчин не вызывало сомнений, что на этот раз я имею дело не с мелкими шавками-крышевальщиками, а с псами покрупнее и посильнее. Бульдогами, верными хозяину.
— Куда? — только и спросила я, прижимая сумочку и прокручивая в голове все возможные варианты развития ситуации.
На курсах нас учили не думать о плохом, чтобы умом не завладела паника, но отец в наши недолгие воссоединения учил, что светлые мысли и молитвы не спасают, нужно продумать несколько вариантов и при возможности осуществить наиболее возможный и безопасный для себя.
— Я научу тебя нескольким приемам, — как-то заявил мой родитель, немало меня этим обрадовав. — Возможно, они тебе пригодятся. Но запомни одно правило.
— Да, папочка, — послушно отозвалась я, готовая внимать и запоминать.
— Если можешь — беги, если не можешь — бей, а если не может убежать или ударить, то выжидай.
— С вами желают повидаться, — сухо ответил левый мужик, делая шаг вперед.
Вот так. Тихо. Спокойно. Без угроз и показательного размахивания оружием и кулаками. С этими ребятами шутить не стоит.
— Что ж, — пробормотала я, последний раз, на прощанье, глянув на лавку, сквозь витрины которой на улицу лился уютный желтый свет. — Хорошо.
Мужчины окружили меня, как три акулы, и стали теснить в обратную сторону, уводя все дальше и дальше от Лилового переулка. На улице пошире, шелестя мотором, нас ждал черный, масляно блестящий самоход с прикрытым черной тканью номером. Здесь мужчины подступили ближе, и я разглядела оружие. Теорию нам преподавали, и теперь я могла с гордостью заявить, что опознала и марку, и модель, и даже год выпуска вспомнила.
— Садитесь, — велел один, ткнув меня оружием в бок, и я с горечью похвалила себя за то, что если меня сегодня убьют, то буду знать, пулю какого именно калибра в меня всадят. Мелочь, а приятно.
О чем ты только думаешь, Элла?!
В салоне на заднем сиденье меня зажали с двух сторон. Я сосредоточилась и расправила плечи, не давая себя сдавить. В тесноте у мужчин пропала возможность держать меня на прицеле, так что, в теории, небольшое пространство давало шанс на преимущество в случае неожиданного нападения. Но водитель и третий бульдог сводили это преимущество на нет. Судя по лицам этих людей, в случае чего целиться и выжидать они не будут, для надежности положат и своих и чужих.
«Что ж, сидим тихо и изображаем дрожащую глупышку, — приказала я себе. — Их это не обманет, но хотя бы снимет острое как нож напряжение. А визит… Я сама в это влезла, чего уж теперь… Встреча? Пусть будет встреча. Хоть узнаю, кто здесь самый главный теневой король».
Самоход тронулся, а бульдог с переднего сиденья развернулся ко мне и велел:
— Не делайте глупостей, рейна.
Тоже мне, удивил! В такой ситуации глупости — дело последнее. В прямом смысле.
Ехали недолго, но похитители даже не стали завязывать мне глаза. В столице я ориентировалась достаточно хорошо, чтобы по приметным фасадам домов узнать улицу, на которой остановилось наше транспортное средство. Улица, конечно, длинная, но вряд ли на ней больше пары почтовых ящиков, так что утром я место легко опознаю.
Злорадствовать я не стала. Мало ли… Тут бы до этого утра дожить!
Из самохода вышла без дополнительных подталкиваний и угроз, не стала делать попыток осмотреться или закричать, так что бульдоги, хоть и окружили меня, но вели себя сдержанно и руки не распускали.
— Сюда, — кивнул мне один из них.
Я послушно последовала за мужчинами, больше посматривая себе под ноги, чем на лица или окружение. Под аркой между домами меня остановили и наконец завязали глаза полосой сложенного несколько раз темного шелка. Я судорожно сжалась, понимая, что в случае чего эта же повязка может стать моей удавкой.
— Идемте.
Дальше мы двигались медленнее, но бульдоги с вежливостью трех лакеев предупреждали о выбоинах, ступеньках и подхватывали под локоть, если требовалось свернуть.
Через полчаса таких блужданий у меня создалось впечатление, что мужчины не провели меня куда-то дворами и тайными лазами, а долго кружили по одному кварталу, пытаясь запутать, а после ввели в один из тех домов, арку между которыми мы и преодолели по дороге.
По лестнице мы поднялись на третий этаж и оказались в холле, где на меня нахлынуло уютное домашнее тепло. Но в нем не было того, что так часто ощущаешь, входя в чужой дом. В воздухе витал смолистый дух сожженных в камине дров, ржавчины, терпкий аромат свежей лозы, но не было ни запахов еды, ни духов. Здесь не пахло въевшимся в обои супом, не тянуло прилипчивым ароматом кофе. Здесь не пахло людьми.
— Можете снять повязку, — сообщили мне.
Я медленно стянула с лица шелк и чуть прищурилась, быстрым взглядом окинув небольшой холл квартиры. Мебель здесь отсутствовала, как и обои, содранные неровно, кусками. Лишь над головой сиротливо красовалась люстра в три рожка из засиженного мухами голубого стекла.
— Сюда, — указывая вперед, сказал один из бульдогов, и я обреченно прошла к высоким двустворчатым дверям, откуда и разливался жар пылавшего камина.
Бульдоги пристроились позади меня и, хоть ничего не изменилось, по усилившемуся напряжению я поняла: иду в святая святых.
В первый миг я увидела лишь стол, два массивных кожаных кресла с высоченными спинками и камин с пылающим в нем огнем. Затем мое внимание привлек мужчина, сидевший в кресле. Он почти не двигался, его темный костюм-тройка практически сливался с обивкой, а лицо казалось маской, вырезанной из дерева.
— Рейна Бонс, — тихо оповестил один из бульдогов.
Мужчина в кресле не шелохнулся, но бульдоги, как по команде, шагнули ко мне, тесня ко второму креслу. Я не стала испытывать судьбу и, пройдя вперед, опустилась на скрипнувшую подо мной темно-бордовую кожу.
Вблизи стало ясно, что король теневого Гаруча стар. На вид ему было не меньше девяноста лет, но дряхлым он не выглядел. Лицо, будто вырезанное из целого куска дерева, наводило на мысль, что этот человек и телом крепок, как сухая твердая древесина.
Бульдоги отступили, повинуясь какой-то невидимой команде, а мужчина медленно поднял на меня взгляд, в котором правили тьма и лед. Любой на моем месте начал бы ерзать, осматриваться и задавать вопросы. Но я сегодня была не в настроении играть в игры, поэтому устроилась в кресле поудобнее и стала ждать.
— Ой, ты тут! — раздалось над головой, и Марьян едва не застонал от боли в висках. — Я и не знала, что ты вернулся, Хмарь!
— Леська, тише, — простонал рейян, закрываясь от сестры и включенного ею яркого света согнутой в локте рукой. — Что ты вопишь?
— Бах-х-х! — сообщил о своем присутствии Туман, и Марьян застонал в голос.
— Ты когда вернулся? Я не слышала, — не унималась Леська.
Рейяну пришлось со стоном повернуться и сесть. Лучше собраться с силами и запереться от сестры в своей спальне, чем терпеть ее возгласы, рискуя сорваться и незаслуженно обругать.
— Да ты пьян! — с обидой обвинительно воскликнула Леська. — Хмарь!
Марьян стиснул зубы и открыл один глаз. Сестра стояла посреди гостиной, уперев руки в боки. Очки сползли на кончик носа. Волосы торчали во все стороны. На подбородке след синего мела.
— А тебе положено спать, — хрипло заявил следователь, надеясь, что он не ошибся с определением времени суток.
— Еще не так и поздно, — фыркнула сестра.
Марьян хмуро глянул на каминные часы, убеждаясь в правоте Леси, а после медленно потер лоб.
Стоп! Что он помнит последнее?
Воспоминания обрывались на том моменте, когда следователь вышел из дома, где было совершено убийство. Дальше клубился плотный туман, в котором то и дело мелькало лицо секретарши.
Стоило о ней подумать, как голова разболелась сильнее, начало клонить в сон, а во рту мгновенно стало противно от горькой, вязкой слюны.
— Хмарь! — позвала сестра и дернула брата за руку.
— Леська, цыц, — глухо велел рейян. — Не нуди. У тебя все хорошо?
— Ну да, — промямлила сестра, поправила очки и залилась краской по самые брови.
— Тогда все может подождать до утра, — решил Марьян и встал, покачиваясь из стороны в сторону, — особенно твои попытки меня отчитать.
Сестра издала обиженное восклицание, но доставать перестала. Шатаясь и пытаясь на ходу вытряхнуть себя из пиджака, Марьян направился к лестнице на второй этаж. Едва не споткнулся об Тумана, взиравшего на хозяина с укоризной, и сдавленно выругался, когда не вписался в дверной проем.
В холле стало ясно, что борьба с пиджаком может обернуться позорным падением, так что по лестнице Марьян поднимался в нем, а уже в спальне с наслаждением содрал всю одежду и упал поперек кровати.
— Зря он так, — вздохнула Леся и глянула на Тумана. — Да?
Чудище, мало похожее на собаку, глухо и раскатисто гавкнуло в знак согласия и удалилось под лестницу на свою лежанку.
Уж не знаю, на что рассчитывал пожилой рейян, но нервничать и пугаться раньше времени я не собиралась, а потому расслабленно наблюдала за тем, как ему подали бокал белого вина с юго-востока, где этот благородный напиток выдерживают квеври, в огромных сосудах, не отделяя гребни, кожицу и косточки, отчего вино приобретает насыщенные желтые, оранжевые и янтарные оттенки. В свете камина разглядывать вино в бокале было особенно приятно и весьма увлекательно. Где-то за моей спиной переминались бульдоги, нарушая тишину в комнате. Я бы, наверное, даже задремала, пригревшись в тепле, если бы старик не прекратил свои попытки вывести меня из равновесия и не заговорил:
— Этим утром мои парни сообщили мне одну неприятную новость.
Я чуть выпрямилась, готовая вести беседу.
— Они сказали, что кое-кто вмешивается в мои дела, — медленно, никуда не торопясь, произнес мужчина, не глядя на меня, и подвинул к себе стопку писем и перочинный нож с вычурной золотой рукояткой. — Оставим то, что на меня работают идиоты. Это оскорбляет меня, но теперь я это знаю.
Наверное, мне полагалось убояться и упасть на колени, моля о прощении, но разве я развлеку этого важного человека второсортной драмой, которую он много раз видел?
— В любом деле нужны люди с головой, которые не будут заниматься самодеятельностью, — поцокал языком старик, неторопливо вскрывая одно из писем.
Как будто я не знаю! Вот открыл мне истину!
Несмотря на возникшее раздражение, я заставила себя не подавать виду и продолжала невозмутимо наблюдать за действиями рейяна, а он вытащил из конверта послание и наклонил его так, чтобы прочесть его при свете камина. Повисла пауза.
«Есть хочу, — простонала я про себя. — Если он сейчас же не перейдет к делу… Нет, стоп. Ждем. Не надо его радовать».
— А они занялись самодеятельностью, — через минуту сказал мужчина, — решив ввязаться в спор с тобой. Девчонкой.
Фу таким быть! Пожилой человек, а пользуется дешевыми приемами и фамильярничает.
— Этим они оскорбили меня, — пояснил старик, с шелестом вскрывая следующий конверт.
«В вашем возрасте пора уже научиться прощать молодежи их неудачные решения, — со злорадством мысленно сообщила я рейяну. — Возраст, сердечко. Зачем вам такие переживания?»
— Но это мои люди и я несу за них ответственность, — прочитав еще одно письмо, объяснил мне король теневой столицы. — Так что нам теперь делать, девочка из магического управления? Или думаешь, что твоя контора… — Он медленно повертел пальцем в воздухе. — Думаешь, тебя защитят?
Я прищурилась, наблюдая за рейяном.
— Тебя никто не защитит, — без улыбки сказал он мне и взялся за следующее письмо.
Я призадумалась, оценивая угрозу. Как ни посмотри, а избавляться от меня на время или навсегда этому человеку невыгодно. В конце концов, я не какая-то девушка из толпы, а работник даже не какого-то периферийного, а Центрального управления. Меня будут искать. И это всколыхнет волну даже в том случае, если кто-то из подчиненных нашего главного работает на короля преступного мира. Значит, старик желает меня запугать. Он мог бы отправить ко мне пару надежных людей, которые бы доходчиво объяснили мне правила игры без визита в логово, но, похоже, рейяна разозлило поведение подчиненных, занявшихся самодеятельностью и выставивших себя и хозяина дилетантами.
— Я не люблю насилия, — предупредил старик, зловеще орудуя маленьким ножичком. — Я занимаюсь делом и не хочу обижать маленьких девочек.
Какая прелесть!
— Но я найду способ сделать так, что ты пожалеешь о том, что ввязалась во все это.
Я позволила себе беглую улыбку и бросила взгляд на рейяна из-под ресниц.
— Но я могу оставить тебя в покое, если ты не будешь лезть в мои дела, — выдержав паузу, сказал мужчина. — Все будут только в выигрыше.
Да неужели? И все те владельцы магазинчиков и лавочники, которым приходится платить вам назначенную вами же дань? Эти люди явно плачут от умиления, отдавая заработанные деньги лишь затем, чтобы их не пугали и не били.
— Ты нарушаешь правила жизни в этом городе, — просветил теневой король. — Это несправедливо по отношению к тем, кого кормит мое дело.
Я вздохнула, подалась вперед и пристальнее взглянула на старика.
— А если я не согласна? — спросила тихо и спокойно.
— А если не согласна, то я найду способ объяснить тебе, как ты не права, но при этом не вызвать гнев магконтроля, — предупредил старик, вскрывая следующий конверт.
Ах ты!..
Мне захотелось высказать рейяну все, что думаю о таких, как он, но я заставила себя глубоко вдохнуть и очень медленно выдохнуть. Нельзя поддаваться на провокацию. Он меня разозлит, а потом, на волне, доведет или до бешенства, или до паники.
Мужчина вытащил из конверта плотный кусочек синего картона и внезапно рявкнул:
— Гады! Кто посмел?!
Я удивленно на него уставилась, а старик вдруг как-то разом подался вперед грудью, нависая над столом. Его лицо покраснело, губы беззвучно шевелились. Озадаченно наблюдая за происходящим, я подвинулась на край кресла и попыталась разглядеть синюю карточку.
Как интересно!
Я оглянулась, обнаружив бульдогов висящими в воздухе в совершенно невероятных позах — их будто кто-то схватил за галстуки, приподнял над полом и потянул в направлении нас.
Я встала и обошла стол, убеждаясь в том, что король преступности не сам пригнулся к карточке, словно та тянула его к себе магнитом, а его пригнули какими-то чарами, рисунок которых пульсировал на плотной синей бумаге.
Магические науки мне никогда не преподавали, так что я могла лишь догадываться, что же случилось, но ясно одно: взяв карточку в руки, мужчина активировал магическую бомбочку и та каким-то образом парализовала всех вокруг. Кроме меня.
Я взяла конверт, в котором лежало опасное послание, но на нем не было надписи кровью и пожелания смерти. Жаль. Так хотелось узнать имя своего случайного благодетеля. Старик дернулся, явно пытаясь вырваться из-под контроля чар, но у него ничего не вышло. Бульдоги тоже шевелили пальцами и вращали глазами, как мухи в паутине.
Вряд ли кто-то просто решил поиздеваться над теневым королем. Скорее всего, кто-то сознательно пошел на этот шаг, и значит, через какое-то время сюда прибудут те, кто тоже не согласен с правилами жизни в столице. Операция жандармов? Вряд ли. Происки конкурентов? Тоже нет. Свержение власти изнутри? Тепло. Тепло. Даже горячо!
Я усмехнулась, вернулась в кресло и подвинула к себе бокал. Старик полными злости глазами недоверчиво наблюдал за мной.
— Интересно, через сколько времени сюда явятся те, кто подбросил это письмо? — вслух спросила я, вдыхая аромат вина. Жаль, что я слишком голодна, чтобы пить.
Старик, похоже, тоже думал о времени, потому как задергался ожесточеннее.
— Вы пригласили меня сюда, — негромко, но твердо вымолвила я, глядя на его попытки. — Притащили сюда. Просили о справедливости. — Будет вам справедливость! Очень скоро! — Но вы сделали это без уважения. Вы не предлагали мне дружбу.
Рейян прожег меня взглядом.
О да!
— Друг помог бы вам в подобной ситуации, — с удовольствием прошептала я, наклоняясь вперед, — но вы лишь угрожали мне.
Старик засипел, явно пытаясь добавить еще пару слов в копилку моих к нему претензий.
— Вы, окажись кто-то в вашем положении, бросили бы человека на растерзание врагам, да? — усмехнулась я. — А то и сами организовали что-то подобное, избавляясь от неугодных.
Мужчина дернулся, его лицо стало цвета отварной свеклы.
— Но я — не вы, — сказала и поднялась я. — Я не бросаю людям угрозы в лицо. А если и угрожаю, то исполняю сразу же. А еще я добра к своим друзьям. Чего и вам желаю.
Я подошла к одному из бульдогов и наотмашь ударила его по щеке, обрывая действие чар. Мужчина со стоном упал на пол, схватившись за выбитую челюсть.
— Я буду к вам добра и прощу вам эту выходку на первый раз, — сообщила я рейяну, на секунду к нему обернувшись, а после с удовольствием дернула за волосы второго бульдога. — Но это будет мое первое и последнее предупреждение. А вы… — Я дернула третьего бульдога за нос, и он, избавившись от оцепенения, упал на пол, прижимая руку к пострадавшей части тела. — Вы в качестве благодарности за свое спасение постараетесь больше никогда не переходить мне дорогу.
Наконец я приблизилась к старику. Он хрипел и дергался. Улыбнувшись ему, я приложила ладонь к синей карточке, и пульсация чар прервалась. Старик откинулся в кресло и захрипел, прожигая меня потрясенным взглядом.
— Помните о моей доброте и особом к вам расположении, — с усмешкой сказала я, поправила сумочку под мышкой и направилась к выходу, напоследок с удовольствием пнув того бульдога, который тыкал в меня пистолетом.
