Глава 6. Урок терпения

– Знакомься.

Ярослав мыском откинул крышку, и из коробки выбралось нечто, напоминающее полежавшего в костре бульдога, с пиявками на загривке, острой, облезлой мордой и загнутыми, как у кабана, клыками. Существо принюхалось, хрюкнуло и развалилось на траве, высунув длинный черный язык. Желтые бусинки в глубине глазниц пялились то на одного человека, то на другого, но, судя по выпирающим ребрам, тварь слишком ослабла, чтобы напасть на похитителей или хотя бы облаять.

– Фу, блин! – Герман поморщился от трупного душка – не такого ядреного, как у взрослых сородичей, но все равно малоприятного. – Фу, на хер! Что это за дичь?

– Сам ты… дичь, – буркнул охотник. – А это – Желудь. Его мамку загрызли – похоже, нарвалась на Свору, а кутенок забился под тушу и уцелел.

– Какой еще кутенок?

– Щенок, – подсказал Фельде, нянча в ладони кружку отвара, и с улыбкой добавил: – Не ты один странно изъясняешься.

– Вот-вот. – Егерь кивнул. – С этой минуты берешь Желудя на поруки. Холишь, лелеешь и выхаживаешь. Если с ним что-нибудь случится – не серчай.

– Согласен. Хватит отлынивать, у нас мало времени.

– Вы шутите? С какого перепоя я должен выхаживать это дерьмо? Чтобы оно мне башку откусило?

Старик поднял палец и тоном тибетского мудреца изрек:

– Какой хозяин – такая и собака. И вообще, я устал с тобой пререкаться. Все устали. С бешеными псами известно, что делают, поэтому угомонись и работай.

– Тише, не нагнетай, – вступился за подопечного Марк. – Герман, пожалуйста. Мы же не просим чего-то запредельного, не заставляем идти против воли и совести. Просто присмотри за щенком – это поможет тебе справиться с яростью.

– Каким, блин, образом? – никак не мог догнать Грид.

– Попробуй – и узнаешь.

– Чертов цирк. – Парень сцепил пальцы на затылке и запрокинул голову. – Ладно, хрен с вами, все равно не отгребетесь. Что делать-то?

– Для начала – накормить и напоить, – подсказал Ярослав. – А опосля сам сообразишь, если не совсем дурак.

Они разошлись, оставив одного пленника на попечение другому. Маленькая мерзость проводила людей тихим лаем и умостила морду на передние лапы. Стоило Герману шагнуть к чудовищу, оно вскинуло башку и зарычало, роняя зеленоватую, вонючую слизь.

– Ну, и урод же ты… – Грид занес ногу, постоял так пару секунд и опустил.

Плевать. Задачка на самом деле довольно легкая. В бытность шестеркой приходилось выполнять «просьбы» и похуже.

Обойдя бункер, он взял со стола выкидуху и, наслаждаясь знакомым щелканьем, отправился в кладовую, где разжился ломтем вяленого мяса. Отрезал щедрый кус и сунул в рот, второй – поменьше – бросил в псину, но не рассчитал сил. Снаряд врезался во впалый бок, тварь заскулила и попыталась отползти, подволакивая задние лапы. Когда боль унялась, Желудь ткнулся носом в подачку, засопел, коснулся разок кончиком языка, но в итоге отвернулся. Та же участь ждала и выпрошенный у Банана сухпай – ни галеты, ни консервы не пришлись песику по вкусу, зато их с радостью стрескал Герман.

Предложенную воду кутенок вылакал до дна – значит, не капризничал, не строил из себя объявившего голодовку отказника, просто привык к свежатине (либо, наоборот – к тухлятине). Но где ее достать, новоиспеченный собаковод даже не догадывался. Во время лесных забегов на глаза не попалось ни дичи, ни падали, уж мертвечину-то он бы учуял за километр. Идти же за добычей в город после встречи на мосту не очень хотелось. С другой стороны, это верная причина слинять на весь день, и за пустые руки вряд ли спросят. А если вдруг и наедут – отбрешется, мол, голяк, не фартануло. И если совсем повезет, долбаный хвостатый прицеп сдохнет в его отлучку, и не придется с ним возиться. Как ни крути – сплошная выгода.

В щиколотку ткнулось что-то теплое и влажное. От неожиданности Герман дернул ногой и опрокинул песика на спину. Чудик тихонько вякнул, засучил короткими лапками и, кое-как перевернувшись, забился обратно в ящик, откуда вскоре донесся раздражающий до одури скулеж.

– Чтоб тебя…

Парень швырнул в щенка кусочком мяса – в этот раз намеренно, со злостью – и накрыл крышкой: пусть сидит и не травит нервы. Проголодается по-настоящему – пожрет, никуда не денется. Оставалось найти Фельде и отпроситься на «охоту», вот только куда живодер запропастился? Грид зажмурился и втянул полсотни самых разных запахов: от оружейной смазки до Крабовых носков, и вытащил из калейдоскопа ароматов нужный шлейф, главную ноту в котором играл химический духан лекарств, резиновых жгутов и перевязочных пакетов. След привел в дальнюю келью на втором ярусе ДОТа. Чуть меньше века назад в нее падали стреляные гильзы – в каждую ведро воды влить можно, а теперь тут обустроил склад недобрый доктор Йозеф.

Визит подопечного застал Марка за снаряжением странных боеприпасов, выглядящих, как железные шприцы с красными плюмажами на поршнях. На брезентовой сумке у ботинок врача лежал сигнальный пистолет. Живодер попытался сунуть оружие под рюкзак, но понял, что пойман с поличным, и не стал изображать школьника, впопыхах прячущего курево от строгого папаши, уже шуршащего ремнем.

– Че это?

Шуховец вздохнул и без лишнего пресса раскололся под тяжестью улик:

– Транквилизатор. Да, в том числе и для тебя.

– А че, шокера мало?

Дрожащий палец поправил соскользнувшие по мокрой переносице очки:

– Шокер остановит, пока не кончится заряд. А потом…

– Че потом? В прошлый раз вроде хватило батарейки.

– В прошлый раз ты… успел прийти в себя.

– А, понял. – Грид привалился плечом к стене и скрестил руки на груди. – Думаешь, у меня ни хера не получается, потому что зверь берет верх? Думаешь, не смогу прикончить псину, потому что сам в нее превращаюсь? И сколько мне осталось, док? Скоро на луну повыть потянет? Или сожрать кого-нибудь живьем?

– А что, уже лапы ломит и хвост отваливается? Или лохматость повысилась? – без тени иронии спросил врач.

– На вопрос ответь! Когда я стану… им? Когда твоя сраная сыворотка превратит меня в Вожака?

– Сыворотка тут ни при чем. Не сила меняет людей, а то, как они распоряжаются ею. Проведи языком по зубам – клыки отросли? Может, уши заострились? Нет? А сколько зла ты уже натворил? Бояться надо не волка в теле, а волка в душе.

Парень хмыкнул:

– Сказал человек, убивший четверых детей.

– Да. – Фельде отложил блестящие шприцы и встал перед пленником, неотрывно глядя в глаза. – И я не буду стучать пяткой в грудь и орать, что история нас рассудит и цель оправдывает средства. Поверь, за свое зло мне отвечать по всей строгости. Но не сегодня, Герман. Не сегодня.

– Угу. Тебе бы не врачом, а писателем работать: стелешь – пачка отвисает. Пойду лучше жратву для щенка поищу.

– Осторожнее. И далеко не уходи.

– И шапку не забуду, – донеслось из коридора.

– Без шапки обойдешься, а вот меч прихвати.

– Да, мам.

Совета он все же послушал и закинул за спину ремень с ножнами. С таким-то пером всяко спокойнее, особенно когда в округе рыщет Свора. Да и выглядит круто – пацаны с района офигели бы.

Идти через лес не хотелось – там не было ничего интересного, поэтому парень побрел вдоль кромки, грея руки в карманах и насвистывая «Мурку». Прохладный ветерок принес из-за деревьев знакомый запах – на этот раз охотнице не удалось подобраться незамеченной.

– Выходи, – с ухмылкой произнес Грид.

Девушка подчинилась. Какое-то время они шли рядом, наслаждаясь шелестом крон, но у ржавой железной дороги Злата замерла, будто перед ней встала невидимая стена.

– Пошли. – Спутник запрыгнул на рельс и одним прыжком перемахнул на соседний с той же ловкостью и простотой, как если бы скакнул по ровной земле.

– Нет. – Ее глаза округлились, подбородок дрогнул, а тонкие пальцы на древке побелели. – Там – Вавилон. Мне туда хода нет.

– Почему?

– Потому, что ему служат подобные тебе. Только ты ведешь себя прилично, а те… не станут. – Скулы дочери Леса заалели.

– А, вкурил. Да не парься, со мной тебя никто не тронет. – Герман хотел выпендриться и выхватить меч из-за плеча, но клинок оказался слишком длинным и вышел из ножен лишь наполовину. Поклоны и покачивания не помогли – пришлось снимать перевязь под тихое хихиканье. – Хватит ржать! Идешь или нет?

Ответ последовал сразу, без сомнений и колебаний:

– Не могу. Это твой мир. Не мой.

– Всю жизнь собралась в посадке торчать?

– Удачи. – Короткое слово погасило спор на корню. – Возвращайся с добычей.

Злата провожала парня взглядом, пока он не исчез среди одноэтажных домишек. Первый Везельский переулок до боли напоминал родную улицу, но с одной существенной разницей – здесь все постройки давным-давно забросили, а сборщики – скорее всего, из Диорамы – вынесли все мало-мальски ценное, включая окна, двери и даже печные трубы. Искать там хабар было бы глупо и бесполезно, но вдали виднелось кое-что полюбопытнее.

За местами помятым, местами разобранным заборчиком из чугунных прутьев устремил в небеса увенчанный куполом шпиль бело-красный храм, ничуть не поблекший от времени и непогоды. Как вскоре выяснилось, причина тому – горбатый длиннобородый старик в черной рясе, подкрашивающий стены валиком на длинном древке.

Грид подошел к монаху почти впритык, и лишь тогда дедок обернулся, перехватив валик, как копье. Осмотрев гостя мутными, слезящимися глазами, он опустил «оружие» и проскрипел:

– А я уж думал, ты из этих…

– Из каких? – удивился гость.

– Да повадились тут… страшно сказать. Уже и днем во двор выйти боюсь.

– А, ты… – Герман дернул плечом, – вы про собак?

Настал его черед удивляться. Чернец подался вперед и с недоверием переспросил:

– Каких таких собак?

– Больших и клыкастых. Тут их целая орда.

– А, ты про этих. Да, бывает, воют по ночам, но далече. К тому же, вряд ли псы, пускай и не совсем обычные, грамоте обучились.

– Вы о чем?

– Да о письмах же!

– Каких еще письмах? – Парень в край запутался. Не выжил ли дедуля из ума на старости лет – собаки ему письма пишут, что за?..

– С угрозами. Ты бы, мил человек, присел – отдохнул, чаю выпил. А я бы все рассказал.

– Постою, не устал. Но ты… вы рассказывайте, чего уж там.

– Ну, как знаешь. В гостеприимстве и вере настаивать – последнее дело. Меня Никодим зовут, дьякон я здешний, за храмом вот присматриваю. Раньше со мной много братьев жило, но господь всех к себе позвал, а меня оставил. Зачем, почему… не знаю.

– Погодите. Вы здесь один, что ли?

– Ну, почему же один. – Сухие губы изогнулись. – Бог всегда со мной. Ты, юноша, с шантажистами не подсобишь разобраться? А то я дряхлый совсем, еле ноги переставляю. Бывает, как начнут негодники стучать да в двери ломиться, а я пока встану, пока дотопаю – их и след простыл. Только записки на пороге лежат.

– Ну, раз бог с тобой – бог и поможет.

– Так он уже помог. – Старик хитро сощурился. – Тебя послал.

Грид усмехнулся.

– Ну да, как же. Если меня кто и послал, то явно из другой конторы. Может, это я малявы и строчу, а?

– Не наговаривай на себя, молодой человек. Я вижу плохо, но прекрасно все чую. – Разбитый артритом палец, похожий на ожившие мощи, ткнул в сторону гостя: – Зло в тебе чую, но сам ты – не злой. Потерял много, но боишься еще больше потерять. Чую тьму, чую свет, и тебя посередине – мечешься, крутишься, не знаешь, куда повернуть.

– А еще? – жадно произнес Герман, шагнув к вещему старцу. – Что еще чуешь?

– Что ты мне поможешь с шантажистами. – Никодим ощерил беззубый рот и выудил из-за пазухи засаленный листок. – Читать умеешь? А то молодежь нынче пошла…

– Умею. – Гость развернул послание и пробежался взглядом по корявым карандашным каракулям. К слову, на молодежь дьякон не зря наговаривал – мало того, что угрожает одинокому старику, так еще и ошибок столько, что даже пацан с Крейды вскинул брови и почесал затылок:

«Дарагой поп! Привет, мы бондиты. Атдай нам еду и ценасти, а то падажом церкву. Еду и ценасти вечиром поклади на крыльцо и не сматри, а мы забирем. На первые два придуприждения ты ничего нам не атдал, паэтаму это – паследние. Или севодня ночью мы забирем хабар или ты сгаришь.

Помимо крепкого пота, ладана и воска, клочок бумаги пах застоявшейся водой, гнилью и сырым подземельем. Скорее всего, вымогатели прятались в какой-то норе или подвале на берегу текущей в шаге от храма речки. Запахи не успели застареть, выветриться, а след – остыть, и отыскать логово безграмотных шакалов – дело на пару минут. Там же, глядишь, и для щенка пожрать найдется.

Выслушав догадку, монах ничуть не удивился необычному нюху гостя и попросил немного подождать. Скрывшись за коваными дверями, он вынес литровую банку с огарком на донце и коробок спичек.

– Держи. Коль прав – пригодится. С тобой пойти не могу, уж прости – здоровье не то, да и за храмом следить надо – вдруг негодники нагрянут.

– Если что – кричите, услышу.

– Обязательно. Раньше в хоре пел – все в округе услышат. Ну, Герман, с богом.

Пленник подбросил самодельный фонарь на ладони и потопал к пролому в заборе. Отойдя от ограды, обернулся и протянул, хмурясь:

– А откуда вы?..

Но дьякон уже скрылся внутри. Хотя чему удивляться? Если старик выдал о бродяге все, как на духу, то и имя выведать – не проблема. Да уж, чудесами полнится белгородская земля.

Продравшись через заросли, парень обнаружил у самой воды кирпичный колодец: без бортов, квадратный в сечении и такой глубокий, что дно растворялось в густой, пропахшей старым погребом полутьме. В стенках ржавели скобы, при взгляде на которые Герман снова задался насущным вопросом – на кой хрен он вообще на это подписался? Может, потому, что отказывать священнику – не по понятиям, ибо все там будем. Или же надеялся расспросить о своем прошлом, а еще больше – о будущем. Или выяснить, как одолеть чудовище – раз уж Никодим с ходу заметил его слабости, вдруг и о Вожаке чего знает? А может… просто захотелось сделать доброе дело доброму человеку по доброй воле, без угроз, принуждений и понуканий. Так или иначе, отступать было поздно: путь один – во мрак.

Взяв банку в зубы, он начал медленный спуск, вздрагивая и напрягая мышцы при каждом хрусте и скрежете. На кирпичах красовались клейма с датой формовки – 1817 год. Странное сооружение было древнее всего, что когда-либо встречал пришелец с поверхности, и только творцу было ведомо, кто и зачем его построил, и как шахта оставалась незамеченной столько лет.

Ноги по щиколотки ухнули в черную воду, тусклый свет огарка озарил мокрый свод туннеля в неизвестность. Звук в кирпичной кишке разносился на сотни метров, но ничего подозрительного Грид не услышал – ни всплеска, ни шороха: то ли вымогатели притаились очень далеко, то ли выбрались наружу через другой колодец. Но бандиты, вне всяких сомнений, шли этим подземельем, причем недавно. В затхлом воздухе стоял запашок прогорклого сала и разлагающейся плоти – такой же, как и на подброшенной записке.

И если от ушей проку нет, самое время подключить глаза. На стенах тут и там виднелись надписи, которые никак не могли появиться двести лет назад, а под ногами покачивались обертки от шоколадных батончиков. Присев у одной, Герман услышал свист, и банка с оглушительным звоном раскололась на куски. Первая мысль была – пуля: ладонь на автомате юркнула под толстовку и зашарила по впалому животу, прежде чем мозг сообразил, что ни выстрела, ни вспышки не было. Впрочем, как и других звуков – неведомый шантажист заметил чужака и устроил засаду, все это время статуей торча в темноте, а затем что-то метнув в единственный источник света. Но раз гад стоял на расстоянии броска, почему не выдал себя запахом? Чертовщина какая-то, но взбудораженный внезапным нападением зверь уже рвал поводок, наплевав на всевозможные угрозы.

Голова гудела от какофонии всплесков и чавканья грязи, с каждым шагом луч из колодца становился все тусклее, но Грид остановился, лишь когда чернильная мгла облепила со всех сторон.

– А ну выходи, сука! Все равно достану!

В ответ – тишина. Нащупав во внутреннем кармане спички, парень зажег одну и поднял, как факел. Подземный ход ветвился – под прямым углом примыкал второй туннель с такой же красной кладкой. Белгород – поселение древнее, пережившие немало эпох, и сеть катакомб могла тянуться на многие километры, стыкуясь с современной канализацией и проваливаясь в пещеры из глубин веков, заблудиться в которых – не самая страшная опасность.

Бродить здесь без веревки, фонаря или хотя бы кусочка мела – занятие под стать самоубийству. Бандиты же пробыли внизу достаточно времени и знают все окрестные шахты, как свои пять пальцев. А вот Грид оказался в лабиринте впервые, и среди гулкого эха, кромешной тьмы и зловония усиленные сывороткой чувства сбоили одно за другим, превращая простую погоню в гонку со смертью.

– Ладно. – Он вздохнул и достал клинок. – Пройду еще немного – и по тапкам. На крайняк, вернусь ночью и посторожу храм.

Нет мела или уголька – сгодится меч. Лезвие раскрошит кирпич в два касания, знать бы еще, в каком из ходов оставить метку. Герман закрыл глаза (ничего не изменилось), набрал полные легкие и замер, но не услышал ничего, кроме тишины. Все зря, надо возвращаться – часики тикают, но тайна странного подземелья с не менее странными обитателями тормошила ум и требовала разгадки. А то, получается, какой-то прохвост с двумя ошибками в трех буквах обставил, как ребенка, тертого уличного пацана, в прошлом – главаря шайки, а ныне – самого сильного человека в городе и, скорее всего, далеко за его пределами. Будь он на десять лет старше и чуточку мудрее – давно бы вернулся в лагерь и сосредоточился на важных занятиях, но душа так и свербела от собственной беспомощности, а руки чесались надрать засранцу задницу.

– Куда ж, блин, свернуть? – раздался вздох. – Хоть монету кидай…

В карманах – ни рубля, да и откуда ему там взяться, ведь деньги, казалось, еще динозавры чеканили. Но если подумать да прикинуть, у спичечного коробка тоже есть орел и решка.

– Так. – Парень зажег спичку. – Выпадет костер – пойду прямо. Буковки – влево. Встанет на чирку – свалю отсюда. Три, два, раз…

Большой палец подбросил коробок к самому потолку. Шуршащая картонка падала аккурат на ладонь – Грид следил за полетом, как в замедленной съемке. Но то ли полумрак мешал сфокусироваться, то ли рука в нетерпении дрогнула, но вместо сухого шлепка послышался тихий бултых.

– Блин… – Кисть метнулась наперехват быстрее кнута, но пальцы цапнули воздух. – Сука!

Вразрез со всеми законами физики и здравого смысла, оброненные деревяшки не всплыли, а камнем пошли ко дну. Парень обшарил ил вокруг ботинок, но коробку так и не нашел, зато заметил кое-что иное – вода дрожала, словно некто шастал неподалеку, не издавая при этом ни звука, ни запаха. Проследить направление волн не составило труда – рябь шла из бокового ответвления. Вот тебе и орел с решкой.

Острие, извергнув снопы искр, оставило на стене стрелочку в виде знака «больше». Держа ладонь на стене и выставив меч перед собой, Герман рванул по коридору, пока не оказался у новой развилки – на этот раз тройной. Дрожь воды вновь подсказала верное направление, и триста шагов спустя вдали вспыхнул тусклый свет. Туннель пошел под уклон, хлюпанье под ногами сменилось скрежетом кирпичной крошки и редким звяканьем консервных банок, и вскоре старинное подземелье закончилось тупиком.

В тесном каменном мешке под вытяжкой стояла жаровня из железной бочки, рядом лежал матрас, а на нем – ворох грязного тряпья. Под ним-то и нашелся безжалостный вымогатель – тощий, как скелет, мальчишка лет двенадцати с торчащими красными ушами. Грид взялся за правое и с нескрываемым удовольствием вытащил «бандита» из укрытия.

– Ну что, щегол? Храм сжечь собрался? Я тебя сейчас сам сожгу в этой куче!

Горящих волчьих глаз и звериного оскала хватило, чтобы малец раскололся и выдал все, как на духу:

– Не надо, пожалуйста! Ничего я жечь не хотел, просто пошутил!

– Над кем? Над немощным стариком?

– Простите…

– Бог простит. – Парень замахнулся, но в последний миг опустил ладонь.

Какое ему вообще дело до чужих разборок? Стоило ли трястись и скрипеть зубами из-за пустяка? Или псу внутри плевать, на кого кидаться, лишь бы хапнуть свежей крови? Таким тварям нужна цепь потолще, да намордник покрепче.

– Ладно, идем. Пусть монах сам решает, как с тобой быть.

Никодим вышел на крыльцо и, подслеповато щурясь, осмотрел шалопая. За спиной дьякона виднелся алтарь, а за ним – иконостас в позолоченной раме. И пусть нынче золото не в той цене, что до Войны, за такое добро без долгих торгов дадут автомат или мешок картошки. Но дед не только не распродал все, но и сохранил в целости и сохранности, хотя на хабар наверняка покушались ребята посерьезней шантажиста.

Но Германа привлек не столько блеск металла, сколько десятки, если не сотни свечей и одуряющий запах ладана, словно священник готовился к воскресной службе – но для кого? Где его паства?

– Вот. – Парень пихнул разбойника в костлявую спину. – Он вам малявы строчил. Хотите – шею ему намылю, хотите – руки отшибу, чтобы впредь не беспределил.

Старик улыбнулся и спросил у понурившего голову ребенка:

– Как тебя зовут?

– Андрей…

– Ну, пошли, Андрей. Накормлю, одежду чистую дам. Негоже, где ни попадя, скитаться.

Он взял мальца за плечо и повел к двери.

– Вы что, никак его не накажете? Даже подзатыльник не отвесите?

– А кому от этого легче станет? – с ехидцей спросил Никодим. – Мне? Ему? Может, тебе?

– Нет. – Пристыженный пленник насупился и опустил глаза, чувствуя давно забытый жар на скулах.

– Ты помог нам, хотя мог пройти мимо. Я это ценю и без награды не оставлю. Проси, чего хочешь – золота не дам, но словом, авось, подсоблю.

Слова так и лезли на язык, подмывало расспросить вещего монаха обо всем на свете. Отмахнувшись от назойливого гула, Герман ответил:

– Помолись за моих друзей. Им далеко до праведников, но они достойны лучшего из миров.

Дьякон подумал немного и кивнул.

– Все же я в тебе не ошибся. Не ошибись и ты в других.

Дверь захлопнулась.

– Подождите!

Грид потянул ручку, но вместо свечей и алтаря уставился на заросшие пылью стены и пол, на котором не виднелось ни единого следа, будто в разграбленный храм долгие годы не ступала нога человека. Ни блеска золота, ни запаха ладана – лишь затхлость, запустение и мрачные своды, а под ними – звенящая пустота.

Страх накатил такой, что встреча нос к носу с Вожаком показалась досадным недоразумением. Парень бежал, не оглядываясь, пока не нырнул под сень дубравы, и только тогда присел передохнуть под корнями вывернутого грозой дуба, где незаметно для себя заснул.

Недавние события стирались из памяти с каждым пройденным шагом, подобно ночному кошмару. Перегруженный разум спасался от гнета увиденного, маскируя ужасы под злые сновидения, и Герман, еще помня встречу с загадочным старцем, уже не воспринимал ее столь же ярко и постепенно переключал сознание на дела насущные.

А дела шли так себе: он потратил уйму времени, но не нашел еды для псины, и щенок под вечер вполне мог лежать кверху лапками. А это, мягко говоря, не одобрят ни Марк, ни Егерь, ни собственная совесть. Загодя приготовившись к очередным разборкам, Грид услышал радостное повизгивание. Как оказалось, вполне живой и здоровый Желудь нарезал круги у ног Златы, то подставляя изрытое шрамами пузо, то хватая за шнурки.

Почуяв пришельца, песик заступил ему дорогу, вскинул башку и залаял. Герман шутки ради гавкнул в ответ, да так, что бойцы встрепенулись и схватились за оружие, а из бункера выскочил Ярослав с тяжеленным колуном наперевес. Чудик же, поджав хвост и вереща на всю округу, с разбегу запрыгнул в ящик, лишь чудом его не опрокинув.

– Как охота? – громыхнул великан, закинув топор на плечо.

Пленник развел руками и направился к входу, но старик и не подумал отстать.

– Далеко собрался?

– А тебя гребет?

– Гребет! Это мой дом, так что будь добр отвечать, когда спрашиваю!

– Жрать и спать собрался. Доволен?

– Знаешь, мил человек… Если бы не дочка, кутенок сдох бы от голода. Поэтому вот тебе «жрать», – охотник сунул под нос здоровенный мохнатый кулак, – а вот тебе «спать». Пока не возьмешься за ум, жить будешь на улице и есть то, что сам добудешь. А то привык филонить за чужие харчи!

– Я, блин, виноват, что эта тварь трескает только падаль?

– Желудь ест все! Просто кормить надо уметь, а не швырять, будто камни. Все, баста! Проваливай.

– Да и хер с тобой! Снаружи всяко лучше, чем в вонючей норе.

Солнце ушло за горизонт, поляну у лагеря озарил свет костра. Грид улегся под деревом на границе полумрака, сцепил пальцы на затылке и закрыл глаза. Несмотря на долгий дневной сон, хотелось спать, а еще больше – есть, но клянчить еду у дозорных он посчитал диким западлом.

Подумаешь – беда! Дотерпит до утра и смотается в город, а там уж найдет или припасы, или какой-нибудь хабар, чтобы выменять у музейщиков на пару лепешек или пачку лапши. И не из таких задниц выбирался, а то взялись, блин, жизни учить.

Запала бахвальства и бравады хватило на пару часов, и волчий голод вновь вернулся в свои владения. Желудок крутило, как белье на отжиме, жалобное урчание мешало расслабиться, но Герман преисполнился непоколебимой решимости страдать до победного конца – и пусть садисты сгорят от стыда, когда на рассвете наткнутся на труп замученного, но не сломленного пацана…

Рядом хрустнула ветка. Страдалец приподнялся на локте и увидел знакомую фигурку в плаще. Отшельница опустилась на колени и положила на траву банку тушенки и перевязанные бечевой полоски вяленого мяса. Рот за секунду залило слюной, живот издал протяжный предсмертный стон, но пленник стоял на своем:

– Унеси. Не нужны мне твои подачки.

– Это не для тебя. Завтра мы с отцом уходим на целый день. Ты-то до вечера перебьешься, а Желудь – нет. Не забудь его покормить, если… ничего не найдешь.

– Ага. – Парень хмыкнул. – Ясно.

– Не обижайся, ладно? – Злата коснулась его ладони, но Грид отдернул руку и проворчал:

– Обижаются знаешь, кто?

Девушка вздохнула.

– Принести одеяло?

– Проваливай.

Она выждала немного и встала.

– Спокойной ночи, Герман.

Он промолчал.

Небо заалело зарей, дозорные сменились дважды, а сон все не шел. Теперь, когда под боком лежала снедь, источая одуряющие ароматы, предрассветное бдение превратилось в настоящую пытку, в сравнение с которой не шли ни холод, ни сырость, ни твердая земля вместо постели. Парень держался до последнего, подкрепляя трещащую по швам волю мыслями о том, что о гребаной псине заботятся больше, чем о нем. Гниющему ублюдку еда нашлась, а человеку – якобы важному и необходимому – досталось лишь напутствие, будто в лагере разразился бы мор, исчезни из кладовки на пару банок больше.

С другой стороны, мяса притащили целый килограмм, а у кутенка желудок дай бог в полкулака. Ряха не треснет от такого изобилия? Да и вряд ли с псом случится что-то ужасное, если не получит один кусочек. Зато голод угомонится и наконец даст поспать, а пока дрыхнешь – и о еде не думаешь.

В неравном споре совесть уступила логике. Герман без сожалений и угрызений сунул в рот полоску и, блаженно зажмурившись, проглотил быстрее крокодила. После взял связку и взвесил – какая была, такая и осталась, а значит, что? Значит, от второго чудик не обеднеет. Следующий лоскут пленник постарался смаковать подольше, жуя, как жвачку, но челюсти измололи его в фарш за считаные мгновения. Когда же от пучка осталось меньше половины, Грид рассудил, что кабысдох спокойно обойдется тушенкой, и, ничтоже сумняшеся, приговорил все до последней крошки.

Со стороны бункера донеслось шуршание травы. Желудь сел на почтительном удалении, раззявил пасть и часто задышал, уставившись на человека горящими точками в черноте глазниц.

– Че пришел?

Песик подался вперед и махнул облезлым обрубком. Чуть слышно рыкнул, плюхнулся на пятую точку и вывалил язык чуть ли не до земли.

– Всем от меня что-то нужно, – проворчал Герман, крутя перед лицом банку с обшарпанной коровьей мордой.

После плотного ужина все плыло и двоилось, а веки будто намазали клеем. «Стоит покормить уродца сейчас, – прозвучало где-то у дна сознания, – а то завтра еще забуду…».

Одно нажатие – и шов на крышке разошелся, пахнуло прогорклым жиром и мясом не первой, и даже не второй свежести, но нюх подсказывал – все еще съедобным. Учуяв тушенку, чудик взвизгнул и ударил передними лапами, как лисица, выгоняющая из-под снега мышь.

– Погоди, – парень выудил из-под желтоватого налета сочный ломоть говядины, – сперва на себе проверю. Мне-то, наверное, по фигу, а вот ты еще отравишься.

Он прожевал и взял еще, причмокивая, как заправский дегустатор.

– В принципе, неплохо. Есть можно. Еще бы выждать пару часиков, а то мало ли что. Раз о твоей вонючей шкуре так пекутся, лучше не рисковать.

Пальцы нырнули в банку, но нащупали только скользкое донышко и кусочки кожи, которые и стали пропитанием Желудя на весь грядущий день. Съев угощение, щенок завилял хвостом и подошел ближе, вытягивая шею и прижимая уши. Герман запустил в него жестянкой, и песик с аппетитом вылизал все, что осталось на стенках, после чего разлегся на палой листве.

Вставать и прогонять было лень – лежит, не жужжит, да и хрен с ним. Но очнувшись в полдень, пленник осознал свою недальновидность – маленькое чудовище примостилось в ногах и заляпало темной слизью джинсы.

– Вот гондурас мохнатый… – Грид попытался оттереть штаны, но измазался пуще прежнего. – Чтоб тебя…

Щенок запрыгал рядом, ворча и повизгивая. Парню захотелось пнуть уродца, аж руки задрожали, но окружающие вряд ли оценили бы такой поступок. Поэтому досталось ни в чем не повинной сушине – кабацкая двойка расколола ствол молодого дубка напополам.

Громкий треск не испугал тварюшку – наоборот, она подскочила к обломку и залаяла, защищая хозяина от неведомой угрозы. Оставив мелкого за этим важным занятием, Грид направился в сторону города, но не успел добраться до кромки леса, как услышал топот и шуршание.

Желудь черной пулей несся через кусты, оставляя за собой шлейф из листьев и былинок. Подбежав к человеку, песик плюхнулся на задницу и гордо выпятил грудь, ни на миг не прекращая барабанить обрубком по земле.

– Пшел вон! Кыш!

Звереныш воспринял слова на свой лад и принялся скакать вокруг ботинок. Попытки прогнать назойливого непоседу ни к чему не привели, и Герман, схватив кутенка за шиворот, потащил в лагерь, по пути прихватив кусок сломанного деревца. Швырнув чудика в ящик, придавил поленом крышку и ушел, никому ничего не сказав. «Если Злате так нравится эта мразь – пусть за ней и следит». Вот только в суматохе и гневе Грид совсем позабыл, что этим утром семейство отшельников ушло на охоту.

– Шеф! – в келью заглянул запыхавшийся Банан. – Там пес… в коробке. Кажись, ему паршиво.

Марк отложил сигнальный пистолет и взглянул на «льва» поверх очков.

– Присматривать за псом – не твоя работа.

– Но…

– Твоя работа – охранять лагерь. Вот и охраняй.

Двести восемь. Двести девять. Двести десять… Казалось, тело горит изнутри, а сердце норовит вылезти через глотку. Парень повис на перекладине, подтянулся и, скрипя зубами, сделал выход силой, а за ним еще двадцать, и только потом спрыгнул и закрыл глаза.

Сила распирала его, опьяняла и гнала вперед на последнем издыхании, когда ребра впиваются в легкие. Эйфория. Экстаз. Энергия. Сгущенное счастье на грани привыкания, тяжелейший наркотик, который не убивал, а отращивал крылья. Упиваясь каждой дозой, пленник выбрасывал из головы гнетущие мысли, терял счет времени, не чувствовал ни жажды, ни голода, ни тревог.

Проблемы и чаяния отступали на задний план: мертвые друзья, родня, грядущая схватка, неволя – все растворял бьющий в лицо ветер, смывал прибой неукротимой мощи, что несла прямиком на вершину мира. Натруженные мышцы ныли так же сладко, как и в компании умелой подруги, и если бы не медленный яд, Грид убежал бы так далеко, что не сумел бы вернуться.

Хотелось задрать голову и воем расколоть небеса, но на зов мог откликнуться тот, с кем еще рано было пересекаться. Для начала стоит натравить своего зверя на тварь поменьше и проверить – не струсит ли, как тогда на мосту. Задумка здравая, вот только где сыскать подходящее чудище – сильнее утки, страшнее собаки, но капельку уступающее в силе ходячему волку. И дураку известно: хочешь стать лучшим – побеждай лучших, а не разменивайся на мелочь. Не то так и останешься посредственностью, а серость в тысячи раз хуже распоследней бездарности.

– А я все гадал, чем же ты занимаешься вместо учебы.

Герман крутанулся на пятках, подняв облачка пыли, и увидел Фельде. Доктор держал руки за спиной и прогулочным шагом приближался к спортивной площадке на заросшем пустыре – турник, брусья, вот и все «железо», но это куда удобнее, чем качаться на сухих ветках, рискуя в любой миг ухнуть вниз башкой.

– Как ты меня нашел? – окрысился парень.

– Очень просто. – Марк хмыкнул. – Кое-кто пыхтит на всю округу.

– Угу. – Грид отряхнул толстовку и вцепился в облезлую трубу. – Че надо?

– Да вот хотел узнать, сколько будет трижды девять.

Пленник замер с подбородком у перекладины и на всякий случай переспросил, думая, что из-за стука в ушах не так понял доктора.

– Трижды девять, – с усталой улыбкой, редко сходящей с его лица, повторил врач. – Сколько?

– Не гребу, о чем толкуешь, – проворчал подопечный.

– Вот именно. Чтобы узнать правильный ответ, придется найти нужное место, в этом месте отыскать нужную книгу, прочитать ее и правильно понять, разобрать примеры, вникнуть в смысл и под конец заучить итоговую таблицу. В зависимости от удачливости и выбранного направления, на все про все могут уйти сутки, а может не хватить и года. Но есть и второй вариант: просто спросить у того, кто знает.

– Намек понял.

– Не артачься. Ярослав лучше кого бы то ни было знает, что и как делать. Его задания могут показаться странными, но они не с потолка взяты и не из пальца высосаны. Можешь расшатать все турники в округе, но не приблизишься к цели ни на шаг, а можешь справиться со щенком – и сразу поймешь всю суть. В этом и…

– Блин. – Герман спрыгнул и со всех ног рванул в лес. – Щенок…

Егерь и Злата вернулись в бункер раньше обычного – охота выдалась удачной, под вечер взяли упитанного рогатого зайца и решили не дразнить пролитой кровью рыщущих в округе хищников. Меткий бросок копья и спас томящегося взаперти Желудя – задержись отшельники хотя бы на час, и песик сдох бы от жажды и душной тесноты.

Девушка первым делом напоила питомца из походного бурдюка, затем отец притащил ведро воды из ручья и окатил ссохшуюся, посеревшую, словно старый пепел, шкуру. Лежавшая ничком тушка, почти неотличимая от трупа, шевельнула лапками и застучала хвостом. Когда Грид выбежал на полянку, звереныш уже нарезал круги подле спасительницы и норовил облизнуть мыски сапог.

– Ну, и где тебя черти носили? – прорычал Ярослав, шагнув к парню.

В ярости великан напоминал ожившего истукана, высеченного из дуба языческого идола, над которым сошлись грозовые тучи. Желваки заиграли на острых скулах цвета обветренной древесины, тугие косы усов задрожали, бледные губы сжались в едва различимую черту.

– Я… – Герман запустил пальцы в отросшие пряди на затылке и перевел взгляд с готового взорваться старика на притихшую девушку, выглядевшую так, будто это она виновата в случившемся.

Не найдя поддержки, посмотрел на косолапый, сморщенный комок. Желудь, понятное дело, не мог затаить на парня обиду, как и догадаться, что полное страданий заключение в коробке – его злой умысел. Поэтому, заглянув в желтые глаза, тут же с визгом бросился к пленнику, но охотница схватила щенка и прижала к груди, получив в награду липким языком в нос.

– Сказать нечего? – Егерь навис над Гридом и сжал кулаки. – Ладно шуховцы, ладно мы, но кутенок что тебе сделал? Чем так насолил, что угодил в душегубку?

– Отвали! – Парень оттолкнул Ярослава – легонько, ладонями, но тот отшатнулся, словно сила и мощь покинули вмиг одряхлевшее тело. – Это случайно вышло!

– Случайно?! – в сердцах воскликнул старик, не обратив внимания на толчок. – А голова тебе на кой тогда? Случайно можно кружку со стола сшибить, но не бросить животину на верную гибель! Слушай сюда, изверг. – Похожий на корень дуба палец ткнул спорщика в плечо. – Береги щенка, как зеницу ока, и ни на шаг от него не отходи, понял? Мое терпение велико, но не безгранично, и видит Лес, я устал сносить твои выходки! Запомни, шкет: эта – последняя!

Сказав это, Ярослав фыркнул и скрылся в подземелье. Дочь постояла недолго у входа, ожидая не то объяснений, не то извинений, но, не дождавшись ни слова, ушла за отцом. Желудь проводил ее до бронированной двери, вернулся к парню и подставил обугленное брюхо. Герман скривился, глядя на катающегося под ногами уродца, и отправился в дубраву, откуда приволок обломок сушины. Коль уж отлучиться не получится, придется тренироваться прямо тут, и весящий добрые полцентнера дрын станет отличным подспорьем в силовых упражнениях.

Песик принял бревно за игрушку для себя, любимого, вцепился в скол и с утробным рыком попытался оттащить к лежбищу, но не смог даже перевернуть или хотя бы раскачать, однако сдаваться так просто не собирался.

– Развлекайся, – буркнул пленник и последним спустился в убежище, прежде чем ночь накрыла дубраву.

Постепенно он учился отсеивать не только чувства, но и мысли, мешавшие спать сильнее буйства запахов и звуков. Все ненужное и бесполезное в данный момент отходило на задний план по простой причине – терзание и самоедство (особенно перед сном) еще не решили ни одной проблемы, зато добавить могли немало. Уж если загружаться, то лучше с утра – отдохнувшим, посвежевшим и плотно позавтракавшим, чем ворочаться с боку на бок до рассвета в тщетных попытках облегчить свою участь.

Но одно дело – быстрый сон, полностью зависящий от того, как себя настроить, подготовить. И совсем другое – сновидение, приходящее по собственной воле и обретающее произвольную форму, порой входящее в затуманенный разум такими гранями, что встаешь с твердым ощущением, будто тебя всю ночь избивали батогами.

Очнувшись, Грид не помнил, какая именно гадость ему приснилась, но головная боль и зудящие мышцы намекали на очередной кошмар, в спешке вытолкнутый из памяти, но успевший наследить в теле. Не помогли ни припарки Фельде, ни щедрая порция мяса со сладким отваром – настроение и самочувствие быстрее ветра катились под откос, и лишь ранняя зарядка – через силу, через муки – вернула бодрость духа и жажду действий.

Желудь встретил хозяина восторженным лаем, доложив, что во время дежурства ничего подозрительного замечено не было, и после перекуса присоединился к упражнениям, прыгая за бревном и хватая его зубами. Но сушина оказалась ему не по пасти, и чтобы немного сгладить вину за вчерашнее, Герман отломал ветку потоньше и поиграл с песиком в «перетягивание каната».

Тварюшка с остервенением мотала башкой и тянула палку, рыхля коготками землю, а когда не могла сдвинуть соперника ни на шаг, начинала скулить на всю поляну. На визг тут же прибежали Ярослав с дочкой, убедились, что все в рамках дозволенного, и разошлись по делам. Гриду же стало интересно, насколько хватит терпения щенку, но тот вцепился в ветку мертвой хваткой и не отпускал до тех пор, пока парень не сдался.

Заполучив долгожданную добычу, кутенок задрал нос, вернулся на лежбище и принялся грызть сухое дерево, как лакомую косточку. Вот уж правда: сладко не то, что дали, а то, что взял сам.

Отшельники вскоре ушли на охоту, «львы» разошлись по постам. Фельде по привычке чах над своими препаратами, как Кощей над златом, и пленник остался один на один с лохматым уродцем. Первый час занятия шли, как по маслу – приседания, рывки, становая тяга, но затем внутреннему зверю надоело торчать на одном месте, и он настойчиво попросился на волю, натянув поводок так, что хозяин с трудом устоял на ногах.

Размахивать бревном, когда сила бьет фонтаном – кощунственное расточительство. Это как раздобыть крутую пушку с редчайшим обвесом и забивать ею гвозди или рыхлить грядки в парнике. А, плевать! Всего раз живем, и коль уж вряд ли удастся встретить почтенную старость и уйти на покой в добром здравии и с сединой на висках, то и нечего разбазаривать волшебный подгон на всякое фуфло. К тому же, от коротенькой пробежки хуже никому не станет. Но вот беда – усатый ушлепок велел ни на шаг не отходить от псины.

С другой стороны, дед не запрещал взять кабысдоха с собой, и если тварь все время будет рядом, значит, и наказ нарушать не придется. А начнет быковать, получит конкретный ответ: в следующий раз выражайся яснее и ставь условия четче, а до тех пор закон – что дышло.

– Эй, шняга хвостатая. – Парень посвистел, приманив кутенка. – Гулять пойдешь?

Желудь не знал ни слов, ни команд, но с охотой откликнулся на доброжелательный, спокойный тон и плюхнулся к ногам парня, рыхля обрубком листву.

– За мной, нечисть.

Песик гавкнул и засеменил следом, вихляя задом и чуть прихрамывая. Герман выбрал путь через самое сердце дубравы, где деревья стояли впритирку, тропы завалило буреломом и на каждом шагу встречались полузасыпанные окопы. Естественная полоса препятствий лучше любого рукотворного тренажера – пройти легко, а пробежать с полной выкладкой, не разодрав лицо о сучья, не переломав кости – вот это настоящее испытание. Не то что возня с тупым чудиком, выдуманная не менее тупым отшельником. Зачем? Для чего? Он и сам, поди, не знает. Как в том анекдоте про пахана и шестерку: плевать, что финкой быстрее, главное – чтобы ты заколебался. Свалил работу на чужие плечи и мается своими делами, а потом разведет руками перед шуховцами и заявит с кислой рожей: не повезло, не фартануло, негодного вы ученика выбрали, я и так, и сяк, а ему хоть бы хны. Но если что – мы в расчете, все счетчики и обязательства погашены.

Наперсточник сраный…

Да и хер с ним. С каждым днем цепь короче, а зверь покорней. Еще неделька-другая – и шелковым станет, будет являться по первому зову, и уж тогда старому пройдохе несдобровать. Победа над ним – это начало славной мести, ведь в очереди еще столько ублюдков, что всех пальцев не хватит сосчитать. И не беда – с усмиренной мощью Грида на всех хватит: как говорится – все уйдут обиженными.

Позади раздалось жалобное подвывание: щенок вскарабкался на перегородивший тропу валежник и застрял. Коготки драли кору, но не могли надежно зацепиться за ствол. Чудик дергался, ерзал пузом по стволу и карабкался изо всех сил, но не выходило ни туда, ни обратно.

– Вот же валенок. – Герман взял спутника за шкирку с таким выражением, будто поднял кус разлагающейся плоти, и швырнул на тропинку.

Желудь поднялся не сразу – сперва выпрямил передние лапы и часто задышал, и лишь переведя дух, встал и отряхнулся, забрызгав парня липкой слизью.

– Шевелись, рохля. У нас пробежка, а не прогулка.

Развернувшись, пленник помчал, до жгучей боли напрягая мышцы и выдыхая раскаленный воздух. Преграда под ногами? Прыжок! Над головой? Подкат – и плевать на выпачканную и потертую одежду. Стоит обуздать тварь – и он по щелчку получит лучшие шмотки, снарягу, оружие… да все, что захочет. Скинет Капитана с трона, захватит Завод и вернется на район королем. Да хрена там район – не пройдет и месяца, как весь город ляжет под нового вожака. Кто быканет – в расход, остальные – на поклон: пыли на берцах хватит каждому.

Грид сиганул на высоту собственного роста, ухватился за ветки и обезьяной перемахнул через рытвину. Соскочил, кувыркнулся и помчал дальше, наслаждаясь кипением крови. Добравшись до кромки леса, вскинул подбородок и выдохнул пламя из груди, пронзительным ревом пролетевшее над домами, изрытыми палисадниками, рубероидом гаражных крыш, стеклами торговых центров, позолотой куполов, серыми артериями дорог, парками и водной гладью. Это – еще не вызов, но предупреждение: молодой пес набирается силы и скоро заявит права на власть. Все или ничего. Победа или смерть.

Окраины взорвались ответным лаем – настороженным, любопытным, выжидающим. И только рядом не раздалось ни звука, хотя Желудь уж точно должен был подать голос.

Пропажа нашлась за считаные минуты – ослабевший запах привел к черному комочку под поваленным деревом. Щенок в очередной раз застрял, но человек ушел в отрыв, забыл обо всем, кроме горячки бега, и не услышал крика о помощи. Зверенышу удалось преодолеть препятствие самостоятельно, но слишком дорогой ценой. Впалый живот чуть заметно вздымался и опадал, с каждым мгновением дыхание замедлялось. И все же он нашел в себе силы привстать и завилять хвостом – мол, все в порядке, хозяин, просто малость устал. Извини, что пришлось тебе возвращаться, но за тобой не всякий взрослый и здоровый кобель поспеет, куда уж мне. Но не волнуйся, я уже отдохнул. Сейчас помчим вместе, только не злись, не ругайся – теперь-то не отстану.

Кутенок прошел полшага, цепляя траву кончиком языка, и завалился на бок. На последнем выдохе подался лизнуть протянутую руку, но Герман поморщился и отдернул ладонь, как от зашипевшей гадюки. Чудик мотнул башкой, подставляя лоб, и затих, не дождавшись ни ласки, ни прощения за свое уродство, из-за которого большой двуногий пес не захотел с ним играть и принимать за равного.

– Эй. – Пленник ткнул обмякшее тельце ботинком, но щенок не шелохнулся, не издал ни звука. Глаз цвета лимонного леденца остекленел в черной глубине, и после смерти преданно глядя на человека.

– Ну все, хорош… – Парень ударил еще раз, надеясь, что гребаная псина просто потеряла сознание от натуги. – Блин…

Оставлять трупик в лесу было слишком опасно – начнет вонять, и Егерь сразу его отыщет. С отвращением взяв тушку за хвост, Герман отнес ее на берег и зашвырнул в Везелку. Вода тут же забурлила, на поверхности заблестели не то лоснящиеся спины громадных – в руку – пиявок, не то щупальца зарывшегося в ил чудища. Впрочем, какая разница? Главное, от дохлятины не осталось ни шерстинки, ни косточки, а нет тела – нет и дела. Красивую отмазку убийца уже придумал, но на душе от этого легче не стало. Странно. Кучу людей порешил – и хоть бы хны. Тварь загнал – и как-то не по себе сразу, ноет в груди, по горлу холодок гуляет.

– Разве я не велел оставаться в лагере? – наехал Ярослав по возвращении.

– Нет. – Пленник сунул кулаки в карманы и подпер плечом бетонный выступ. – Ты велел не отходить от пса ни на шаг. Я и не отходил.

– И где же он?

– Убежал. Мы гуляли в лесу, потом завыли собаки, Желудь к ним и бросился. Догонять не стал – уж извини, своя шкура дороже.

– Не сомневаюсь. – Даже самый недалекий наблюдатель заметил бы, каких усилий стоило старику держать себя в руках. – А вот твоя байка на правду не шибко похожа. Если бы кутенок хотел сбежать – смылся бы в первую ночь. Я его, в отличие от некоторых, в ящике не запирал и к цепи не пристегивал.

– Да почем мне знать, что у него на уме?!

Отшельник прищурился, подошел к парню вплотную и прохрипел:

– Хоть ты и сука редкостная, а брехать так и не научился. Признавайся, что с кутенком сделал, ирод?

– На хер сходи! – выплюнул в ответ Герман. – Ты не мусор, я не зэк, чтобы в чем-то признаваться. Был кутенок – да сплыл. А будешь бузить – сплывет кто-нибудь еще.

На этом спор, скорее всего, и закончился бы. Крыть Ярославу было нечем: ни свидетелей, ни улик. Не пытать же засранца, в конце-то концов, пусть руки и чешутся. Но тут вмешалась Злата – нет, девушка не потребовала ответа, не стала просить сознаться или намекать на истинную участь песика. Она села на корточки, уронила лицо в ладони и тихо заплакала, чем, сама того не ведая, толкнула отца на крайние меры.

Впервые за долгие годы давно утихшая горячность взяла верх, лавой выплеснулась наружу, и загнать ее обратно охотник уже не сумел. Он с диким рыком накинулся на Грида, схватил за плечо и так саданул в скулу, что свет у того в глазах на миг померк, а земля ушла из-под ног. Но этот удар Герман принял на себя, оставив зверя в клетке за семью замками. Голову пронзил раскаленный костыль, каким в стародавние времена приколачивали рельсы к шпалам, из них же заводские умельцы ковали первоклассные финки. Ничего похожего парню испытывать не доводилось, но оно того стоило – в час нужды клетка распахнулась, и чудовище вышло по приказу, а не по своей прихоти.

Прыснувшая в жилы мощь стала оружием, которым управлял хозяин, оставаясь при этом в здравом уме и твердой памяти, и это чувство тоже было для него в новинку. Осознав, к чему все идет, Егерь попытался отшатнуться и сплясать свой коронный неуловимый танец, но те фокусы канали против слепого, одурманенного безумца и совершенно не годились против истинного повелителя клокочущей силы.

Герман единственной зуботычиной срубил здоровяка, навалился, схватил за ус, и прежде чем Фельде успел выхватить сигнальный пистолет, так отходил по размалеванной морде, что еще мгновение – и вслед за сознанием вышиб бы и дух.

– Все путем, начальник. – Стальной шприц хрустнул в пальцах и улетел в кусты. – Ширка не нужна. Видишь? – Грид развел руки, словно хвастаясь обновками. – Теперь я готов. Пора прикончить хвостатую мразь и разойтись миром, если не хочешь, чтобы началась война.

Последние два слова он не сказал, а прорычал, и все присутствующие завертели головами, чувствуя мурашки вдоль позвоночника. Но тут в буханке зашипела рация, нарушив гнетущую тишину, и раздался встревоженный голос Краба:

– Шеф, база на связи. Срочный вызов.

– Бражку взял? – спросил Толик Рыжий, мужичок средних лет с широко посаженными, выпученными глазами и пухлыми губами, придающими ему отдаленное сходство с сомом. Только у хозяина коряг шкура темная, а у Толика – сизая из-за частых и обильных возлияний.

– Гонишь? – окрысился приятель по кличке Шпрота, тощий и вонючий даже по меркам крейдеров, а уж скользкости его позавидовала бы любая рыбешка. – Как я, блин, ее протащу через Проходную? Пацаны бы обшмонали и на эту же бутылку и посадили бы. Не, я как в дозор пошел, так в лесу пузырь и скинул.

– В лесу, говоришь? – Напарник поскреб посеченный шрамами подбородок, с опаской поглядывая на залитые золотом верхушки сосен. – Засада…

– Че, очкуешь? Еще же не стемнело. И у меня перо есть. Во. – Клинок в два пальца длиной блеснул в угасающих лучах.

– Перо… – хмыкнул старшой. – Нынче в Сосновке такое шарится, что пером его только пощекочешь. Ну да ладно, придется шкандыбать – без бражки Сонька не раздвинет ляжки.

Подельники заулыбались и шаткой походкой двинули к посадке, приободренные грядущей попойкой и мыслями о Сонькиных ляжках.

– Где спрятал-то? Недалеко хоть?

– Не… Вон за тем муравейником.

– Каким? Их там два!

– Хм… вроде за левым.

– Ох, и пень же ты, Шпрота…

Заветного пойла и по совместительству – пропуска в трусики податливой крали ни за левой, ни за правой кучей не отыскалось. Но жажда залить трубы и попарить шляпы пересилила страх наступающей темноты, и поиски привели закадычных друзей к озерцу, в зеленой глади которого уже отразилась пошедшая на убыль луна.

– Тьфу ты, – проворчал Рыжий. – Теперь до утра ждать придется. Сука, весь кайф обломал.

Он замахнулся и замер с занесенной рукой. Напарник, зажмурившийся в ожидании подачи, обернулся и лишь чудом не простился с содержимым мочевого пузыря. Над забулдыгами возвышалась косматая гора с взъерошенным загривком и меховым воротником на могучих плечах и бычьей шее. В горящих алым глазах, казалось, отражалась сама Преисподняя, зловонная пасть едва закрывалась из-за торчащих клыков, а изогнутые серпами когти были острее любой финки и тихонько звенели при малейшем движении. Но вид твари был не так страшен, как десятки огоньков позади нее – блики глаз Своры адских гончих, изготовившихся к прыжку в ожидании приказа Вожака.

– Шухер, пацаны! – попытался заорать Толик, но голос сорвался на сиплый фальцет – такой не то, что на Заводе, в соседних кустах бы не услышали.

Мохнатые пальцы сомкнулись на щеках и раздавили лицевые кости, как яичную скорлупу. Глядя на кровавое месиво и стекающие по нему белки, Шпрота раззявил рот в беззвучном крике и рванул к Проходной со всех одеревеневших, набитых песком ног, но не успел пробежать и пары метров, как бритвенно острые серпы полоснули по спине, прорвав легкие и располосовав хребет.

Вожак призывно рявкнул, и верные псы накинулись на подачку, захрустели хрящами, зачавкали теплой плотью. Меньше, чем за минуту, от колдырей осталась лишь кровь на траве и пара самодельных ножиков – ни мяса, ни обрывков одежды. К рассвету все просохнет, впитается в землю, ветер всколыхнет примятые стебли, а дожди утопят финки в грязи: были пацаны – и нет пацанов, как и тысяч трупов до них – свежих и ждущих своего часа с начала Войны.

Но сотне голодных чудищ это так – на зубок, и ходячий волк повел орду дальше – к стоящим на отшибе домам, в которых один за другим вспыхивали огни. Где-то верещал младенец, где-то – взрослый, гремела разбитая посуда, звенели стопки, пьяный хор тянул «черного ворона». Скрипели кровати – одни, чьи хозяева ворочались в бреду, собираясь покинуть этот мир, тихо, другие – громко и быстро, приветствуя зачатие новой жизни.

В свете жаровен и лучин люди любили и ненавидели, мирились и ссорились, строили планы на будущее и заливали сивухой настоящее: иначе говоря – тянули лямки обыденности, даже не подозревая, что подкралось к околице.

За двадцать лет узкие улочки и тихие с виду дворики повидали немало крови, но никогда прежде ее не лилось так много всего за одну ночь. Смерть в обличье черных псов не стучалась в двери, а выламывала их, выбивала окна, зарывалась под завалинки, проваливалась в гнилые крыши, и звуки сонного поселка в одночасье сменились симфонией ужаса и боли. Клыкастая саранча сжирала всех на пути, но обходила стороной единственный уцелевший домишко посреди Тимирязева. И причина была проста – ни один пес, будь то дворовая шавка или измененный заразой гигант, не позарится на долю Вожака.

С высоты Свора напоминала вышедшую из берегов мазутную реку, подхватившую чернильными водами колонию светлячков. Усеянная желтыми огоньками волна шла со стороны леса наискось через частный сектор, и путь дикой охоты легко угадывался по тухнущим окнам, словно в домах по очереди задували лучины – одну за одной, но вместе с горящими щепами во мраке растворялись чьи-то жизни.

Капитан отошел от бойницы и снял с крючка «Сайгу». Проверил магазин, дослал патрон и вышел из кабинета, некогда принадлежавшего директору завода. Главарь всеми силами старался сохранить довоенные понятия, но, видит бог, не справился, недоглядел, упустил, и кары посыпались, как из бездонной бочки. Война с шуховцами, пропажа ребят с Тимирязева, расправа над шайкой Крота, а теперь еще и это.

Украшенный чернильными перстнями палец лег на спусковой крючок, ладонь огладила бронежилет, незаметный под пиджаком и черным пальто. Променяв улицу на высокое кресло, пахан мог лишиться и того, и другого, ведь без «левых» крейдерам не пережить зиму. Да что там зиму, до осени не дотянут, особенно если на голову свалится очередная напасть.

Щелкнула крышка золотой зажигалки с крестом, слабый огонек озарил выбритое, осунувшееся лицо с посеченными скулами и подбородком – подарками буйной молодости. И хоть прыть была уже не та, и зачесанные назад волосы посерели от седин, приходилось вести людей в бой самому – как в старые добрые времена.

Капитан трижды пронзительно свистнул и закинул ствол на плечо.

– Бригады, по коням!

Соратники не откликнулись дружным гиканьем, как раньше. Даже на войну босота рвалась с таким задором, что приходилось то и дело осаживать, усмирять пыл, а нынче в коридорах и на лестничных клетках сгустился страх – почти осязаемый, спирающий дыхание и сбивающий с шага.

Бандиты, как по волшебству, из грозы окраин превратились… нет, не в лохов, слабаков и трусов, а в обычных парней, в чьих думах появилось что-то иное, помимо налетов, перестрелок и кутежей. То, что объединяет всех независимо от пола, возраста и статуса. То, что ярче всего проявляется на пороге неминуемой гибели. То, что делает человека человеком – пусть и на короткие часы, отделяющие от лаврового венца или ящика в сырой глуби.

Воля к жизни – вот что это. Когда хочется забыть обо всех грехах и начать с чистого листа, только бы не столкнуться с ревущим за безопасными стенами кровожадным чудовищем. Но сойтись с ним придется, и чем раньше – тем лучше: не ради других, не для проверки себя на прочность, а для того, чтобы отстоять свое и дать понять любой твари – здесь она добычи не получит.

– Ну! – Главарь остановился у бронированной двери Проходной и обернулся. – Чего притихла, голытьба? Айда!

Створка открылась, и на улицу нестройными рядами высыпали бойцы, сжимая в трясущихся пальцах обрезы, берданки, «Макаровы», а то и вовсе прутья арматуры и ножи. Друг друга не подначивали, не брали на слабо – боялись все, и в страхе перед подобным не было и не могло быть ничего зазорного. Однако не иди впереди Капитан своей коронной, прихрамывающей походкой, ни один крейдер не покинул бы убежище. Но добываемый годами авторитет как раз и нужен для выходящих за рамки ситуаций: легко восседать на троне, когда все в порядке, а попробуй, удержи власть, когда от порядка не осталось и намека.

– Не дрейфь, пацанва! – прохрипел Капитан. – Это всего лишь безмозглые псины!

Восклицательным знаком грохнул в ночное небо выстрел, в тот же миг переросший в оглушительную канонаду. Но псины оказались далеко не безмозглыми – крохотная стая в дюжину голов не участвовала в налете, а дожидалась подходящего часа в кустах между Заводом и домами – аккурат по обочинам дороги, где вышагивали бандиты. Даже самая умная собака не додумалась бы до засады. Но под чутким руководством Вожака хвостатые диверсанты знали, когда надо ждать без единого звука, хотя злейшие враги чешут прямо на тебя, а когда стоит напасть – да с такой злобой и отчаянием, что сородичи бы ужаснулись.

В то же время эта атака была предупреждением основным силам, что по их шкуры уже выдвинулись. И когда с пустыря донеслись пальба, визг и лай, Вожак понял – каким бы приятным ни было занятие, пора завязывать и рвать когти окольными тропами.

– В круг! – заорал Капитан. – Спина к спине!

Здравый приказ, но когда в глотку норовит вцепиться сгусток тьмы с горящими глазами, выполнит его не всякий. И вместо того чтобы сбиться в кучу и дать какой-никакой отпор, добрая половина крейдеров бросилась врассыпную, превратившись в беззащитные мишени. Псы прыгали на спины улепетывавшим врагам, сшибали с ног и дробили хребты пониже затылков, не оставляя ни малейшего шанса на спасение. Те же, кто нашли волю и мужество держать пятки на земле, с ревом палили от бедра куда попало, не разбирая, где свои, где чужие, и часто попадали в товарищей, облегчая стае и без того непыльную работенку.

Разорвав беглецов, кобели скрылись в ночи, а пылающие точки превратились в искры на ветру: вот рукой достанешь, а вот и след простыл. Оглянувшись, главарь насчитал двух подстреленных чудищ – сущий пустяк по сравнению с потерями соратников. Но останавливаться на достигнутом хвостатые выродки явно не собирались – из мрака доносились рычание и редкий скрежет когтей по камням, то приближаясь, то растворяясь вдали.

– Стоим! Не смейте бежать, иначе все ляжем!

Впереди что-то сверкнуло, и одна из псин взвизгнула, а вскоре заверещала и вторая, но чавкающий хруст оборвал скулеж. Твари повели себя странно: рычание сменилось лаем, а целенаправленные и слаженные действия – бестолковыми скачками вокруг высокой фигуры, вооруженной здоровенным – в два локтя – мечом. Дважды ублюдки атаковали незнакомца, и оба раза закончились взвизгами и треском разрубаемой плоти. Этого хватило, чтобы клыкастые недобитки пустились наутек, поджав хвосты и голося на всю округу.

– Ты кто, блин, такой? – выдохнул стоящий рядом босяк.

– Гляньте на жало. – Сосед вскинул двустволку и взвел курки. – У него же зенки светятся, что у тех кобелей…

– Опустите оружие, – с выпестованным годами спокойствием произнес пахан и шагнул к парню. – Я тебя знаю. Ты – сын Нюхача.

Герман прошел мимо, не сказав ни слова. Клинок в опущенной руке царапал ссохшуюся почву, заполняя тонкую бороздку густеющей кровью. Больше с Гридом не пытались заговорить, но шли по пятам, боясь лишний раз вдохнуть и привлечь внимание пришельца.

От знакомой с детства двери осталась пара досок на погнутых петлях, все остальное – щепа и труха. Пленник не спешил брать оружие на изготовку и не вздрагивал от каждого шороха – от Своры осталась только вонь, да и та почти растворилась в полуночном воздухе. Сильнее всего пугала тишина, но в то же время обнадеживала – в доме, несмотря на бардак и разруху, не стоял тяжелый соленый запах, какой источали соседние дворы.

Он был здесь – Вожака ни с кем не спутаешь. Это его когти исполосовали стены, это его отпечатки были на рассыпанной муке, но почему-то родных мразь не тронула. Побоялся? Не пошел против своих же правил? Намекнул? Предостерег? Или в дело в ином?

– Мам! – Парень заглянул в кухню. – Саш!

Совладав с буйством ароматов, Грид выцедил нужные шлейфы, которые привели в угол за диваном. Мать сидела, привалившись к стене и спрятав лицо в Сашкиных кудрях. Ни пореза, ни царапины, но сколько же ужаса им пришлось пережить…

– Мам, все кончилось. – Сын обнял обеих и медленно закачался из стороны в сторону, впитывая последние крохи угасающего тепла.

Зачем пускать в ход когти, когда изможденные шеи столь тонки и хрупки?

– Герман? – шепнул Капитан, осторожно шагая среди битых черепков и обломков нехитрой мебели. – Что слу?..

Вопрос так и застрял в горле. О чем тут вообще говорить?

– Атас! – крикнули с улицы.

Пахан вскинул ружье и выскочил на крыльцо, чтобы увидеть направленный прямо в лицо ТТ. Четверо шуховцев в серой «цифре» окружили горстку крейдеров, да так ловко, что те до последнего не замечали ничего подозрительного, а когда опомнились, дула уже подпирали затылки. Но бандита удивило не внезапное появление вражеского спецназа, а то, что ими верховодил не бравый вояка, а старый очкарик, на чьем тощем теле камуфляж сидел, как мешок на швабре.

– Где он? – с жесткостью, совершенно несвойственной облику кабинетной крысы, спросил ученый, не опуская пистолета.

– Внутри. – Капитан сразу догадался, о ком речь.

– Мы забираем его и уходим. И даже не пытайся нам помешать.

Главарь улыбнулся, блеснув золотом коронок, шрамы растянулись, придав лицу еще больше угрозы.

– А я попытаюсь.

Фельде изогнул бровь.

– Уверен?

– Не знаю, что вы замышляете… Мне, в принципе, плевать. – Зажигалка подпалила зажатую в зубах сигарету – редкую и для довоенных лет. – Особенно сейчас. Но я не прощу, – огонек заплясал перед запотевшими очками доктора, – в первую очередь себе, если парень не похоронит родню, как подобает. Можете и дальше трясти волынами, а можете помочь. Я вас, соседушки, край не люблю, но с этой минуты и до рассвета на мою землю не упадет ни капли крови. Если ты, конечно, разделяешь мои убеждения.

– Убеждения? – Марк хмыкнул и заглянул в блеклые серые глаза. – Твои? Ты часто присваивал себе чужое, но на все есть мера. – ТТ качнулся и плавно ушел вниз, к кобуре. – Опустите оружие.

– Шеф, ты шутишь?! – воскликнул Банан.

– Нет. Мы остаемся. До рассвета.