Глава 5. Тайными тропами

Сердце утки было черным и сморщенным, похожим на огромный изюм. К счастью, отшельник не заставил его есть, дабы обрести силу побежденного врага, и ушел в посадку проводить свои обряды.

В это время над победителем корпела пара медиков: Фельде зашивал щеку, Кадавр – грудь и бока. Герман лежал пластом в буханке и безучастно пялился в потолок: боль от уколов и швов едва ощущалась и не доставляла неудобств, в отличие от брюзжания Марка.

– Сантиметр от сонной артерии, – бормотал врач, орудуя иглой. – Два – от яремной вены. И чем я только думал?

– Хорош уже заливать, – фыркнул парень. – И ежу понятно, о чем ты кумекал. Когда впервые получаешь волыну – так и тянет ее опробовать. Хотя бы по банкам. Я для тебя – та же волына, только круче.

– Интересное сравнение. – Доктор обрезал нить и взял бинты. – Только от правды далекое.

Грид усмехнулся, но спорить не стал – после лекарств разморило, потянуло вздремнуть пару часиков, но тут явился Егерь с перемазанными кровью пальцами и гаркнул:

– Лес дал добро! Буду тебя учить, но при одном условии.

– Одном? – Марк вскинул голову и нахмурился. – Это уже второе!

– Нет, – буркнул Ярослав, как ребенок, несправедливо уличенный в краже конфеты. – Первое – от Леса. А это – от меня.

– Ладно. – Фельде поднял ладони. – Давай послушаем.

– Я в ваши бетонные склепы не полезу – и не просите. Загадили природу чертовыми коробками, вот и получили по заслугам. Жить пострел будет в моей землянке. Или так – или никак.

– А еще условия будут? Огласи весь список, пожалуйста, чтобы я знал, к чему готовиться.

– Это все.

– Какая радость. Показывай дорогу.

Землянкой охотник называл артиллерийский ДОТ времен Великой Отечественной, стоящий в небольшой, с высоты напоминающей зеленый клин дубраве в трех километрах к западу от Кашарского моста. Орудие сняли после войны, оставив удобную бойницу-оконце. Надземный бетонный короб не то от времени, не то стараниями хозяина на треть зарылся в чернозем и прелую листву: пока вплотную не встанешь – и не поймешь, что перед тобой.

Когда машина, ободрав борт об очередное деревце, замерла у входа в убежище, из-за холмика со свистом вылетел длинный штырь и высек искры из сетки на лобовом стекле. Штырь на деле оказался копьем из клинка боевого кинжала в расщепе тонкого и гибкого орехового прута.

Бросок был не попыткой убить пришельцев, а скорее, предупреждением – под лезвием виднелась самодельная гарда из двух ржавых гвоздей, благодаря которой снаряд не смог бы добраться до людей, даже если бы пробил стекло. Но «львы», ошарашенные столь жарким приемом, посчитали бросок прямым нападением и зайцами выпрыгнули из салона, готовясь без суда и следствия расстрелять невидимого обидчика.

– Стойте! – пробасил Ярослав, растянув «о» на манер былинного богатыря. – Злата, дочка – не дури! Это друзья! Дядька Марк в гости приехал.

На крышу бункера взбежала девчонка лет восемнадцати с пышной золотой косой до пояса. Миловидная мордашка, вздернутый носик, тонкие губы – не писаная красавица, но в разы симпатичнее краль с района. Облик самую малость портили намазанные сажей веки и красные горизонтальные полоски на скулах – то ли боевая раскраска, то ли ритуальная, то ли вовсе особый первобытный макияж.

Телом пошла в мать – ничего медвежьего, от отца, не наблюдалось: средний рост, худенькая, в нужных местах узкая, где надо – округлая. И глаза кристально-голубые, а у папаши – как мореный дуб. Одета в самодельные кожаные шорты, жилетку на шнуровке и мягкие сапожки до колен. На поясе – длинный, в пол-локтя, нож, на острых плечиках – брезентовая плащ-палатка: дикий следопыт, воин леса.

Заметив Фельде, она перестала хмуриться и сверкнула зубами – белыми, что жемчуг. Чуть слышно повизгивая, как собака после долгой разлуки, галопом кинулась к доктору и повисла на шее. Ее движения напоминали прут молодого орешника в полете – те же плавная упругость и рвущаяся на волю сила. Встречный ветер откинул полы плаща, толстые нити на шортах разошлись на ноготок под напором крепких мышц и открыли взорам узкие загорелые полосы на поджарых бедрах.

– Пальцем тронешь, – уголком рта процедил Егерь, – косо взглянешь – башку откручу.

– За метлой следи, – тем же тоном ответил Герман. – После утки отлежусь малек – и посмотрим, кто кому чего открутит.

Великан хмыкнул:

– Договорились.

Марк погладил девушку по голове и поцеловал в лоб. Это вызвало у парня странное чувство, какое охватывало юное сердце всякий раз, когда приглянувшаяся красотка шаталась с пацанами с соседней улицы. Позабыв о случившемся секунды назад разговоре, Грид, как бы невзначай, поинтересовался:

– Они это… ну… пара?

Егерь издал звук, словно пытался кашлянуть носом.

– Дурак ты ушастый.

– Не дерзи, старый, – снова окрысился пленник. – Я серьезно.

– Коль так волнует – у дочки и спросишь.

Злата наконец отлипла от врача, без тени любопытства зыркнула на «львов», а на Германе задержалась взглядом подольше, оценив с ног до головы. Затем подошла и с шумом втянула воздух.

– На тебе свежие шрамы. – Ее голос был низким, но мелодичным и приятным, не таким, как у тех, кто с детства смолил самосад. – И запах крови. Ты охотник?

– Только учусь. – Парень осклабился. – Дашь пару уроков?

– Так, а ну брысь! – прикрикнул усач, встав между ними. – Иди лучше печь растопи да чайник поставь. Где твое гостеприимство?

– Да, папа. – Злата покорно опустила голову и убежала в бункер.

– А с тобой еще поболтаем. – Старик толкнул Грида плечом и ушел за дочерью.

Парень зажмурился, вычленив из вихря самых разных запахов неуловимую смесь влажного брезента, дубленой кожи, травяного настоя. И легкого девичьего пота, от которой сердце гнало во весь опор, спирало дыхание и покалывало в затылке.

– Понравилась? – спросил доктор, встав рядом и сложив руки на груди.

– А кому ж такая не понравится, – буркнул пленник с тонким намеком на недавние обнимашки.

– Осторожнее. Злата – дама с характером. И держи своего пса на привязи, иначе придется прописать ему успокоительное. Эй, Краб! Передай на базу, вернемся не скоро – пускай не ищут.

ДОТ, по приезде казавшийся заброшенным куском бетона, потихоньку оживал. Из замаскированной трубы повалил дымок, заскрипели двери, застучали колуны, а узкие коридоры наполнились спешным топотом. Главный вход закрывал тяжеленный лист брони с поворотным колесом – такой не то, что артобстрел, ядерный взрыв выдержит. За ним протянулся короткий – шагов пять – карман с амбразурой. В стародавние времена из нее торчал ствол станкового пулемета – на случай, если враг таки вскроет первую преграду и ворвется в укрепление.

Ныне же в каморке стрелка до самого потолка высились поленья – буржуйка этажом ниже гнала по ржавеющим в углах трубам горячий воздух, согревая в холодные месяцы стылые стены вместе с добровольными пленниками. Здесь же находились верстак, подсобка с инструментами и склад разномастного барахла – на первый взгляд бесполезного, но в умелых руках способного сослужить добрую службу. Топчаны и кладовка располагались наверху, хотя по идее у печки им было самое место. Но третий – нижний – ярус затопило по люки, а спать и хранить продукты в сырости разумный хозяин не станет.

Егерь старался по мере сил и возможностей украшать облезлый бетон аляповатыми рисунками и узорами, смахивающими на наскальную живопись и не имеющими ничего общего с творчеством далеких языческих предков – кружками, ромбиками, волнистыми линиями, чей смысл ведал лишь художник. А может, смысла в них было столько же, сколько в развешанных тут и там гирляндах клыков, зубов и вырезанных из костей фигурок.

У входа в бункер накатывало ощущение, словно попал в гости к людоедам-идолопоклонникам, и сначала размалеванные дикари вырвут тебе сердце на залитом кровью алтаре, а после там же освежуют и сожрут. Поэтому Герман впервые обрадовался вооруженному до зубов отряду – да, те еще вертухаи, но мозги на месте, и вряд ли его сопровождающие выкинут что-нибудь этакое в отличие от усатого сектанта.

– Ну, как?

Парень вздрогнул – так увлекся угольно-меловой мазней, что не заметил, как Злата встала за спиной.

– Прикольно… – буркнул он, кляня себя за невнимательность.

– Папа отмечает все важное, чтобы не забыть. Гляди. – Девушка схватила гостя за рукав и потащила в «предбанник».

Навстречу прошел Банан со спальниками под мышкой и подмигнул, заслужив в ответ сердитый взгляд.

У входной двери чернело нечто вроде патрона с треугольными крыльями. Человечки в стиле «палка – палка – огуречик» стояли вокруг на коленях и простирали руки-черточки к остроносому идолищу.

– Это – убийцы мира, – пояснила охотница. – Они молились Вавилону, поэтому погибли сами и уничтожили всех.

– Вавилону? – на всякий случай уточнил Грид, хотя слово показалось смутно знакомым.

– Богу из стали и бетона. Повелителю машин, врагу жизни и порядка. Он забрал у людей свободу и подарил удобные штуки: поезда, оружие и телевизор. Знаешь, что такое телевизор?

– Ну… такой ящик со стеклом.

– Да! – с восторженным ужасом произнесла девушка. – Через него Вавилон говорил с рабами и сеял ненависть меж ними, чтобы люди воевали друг с другом и не могли объединиться против идола.

– Какой кошмар…

Злата не заметила издевки и с упоением продолжила рассказ. Рядом с «патроном» виднелся небольшой купол или шатер, а подле – держащиеся за руки улыбающиеся человечки.

– Это папа и мама.

– Я заметил…

– Отец знал правду о Вавилоне и ненавидел его, но не мог полностью отвергнуть. Бог давал жилье и деньги в обмен на покорность. Кто не служит Вавилону – тот погибает от голода, холода и болезней в грязи бетонных лабиринтов.

– И такое случается…

– Но папа обманул ложного бога. Делал вид, что принял оковы, но при любой возможности бежал на природу. За грибами, на рыбалку или охоту. В день, когда убийцы приговорили мир, он вместе с мамой отдыхал в лесу. Почти весь город сгинул, но Лес спас их.

– Как? – удивился спутник.

– Деревья зашумели, – Злата подняла руки и закачала ладонями, – нагнали ветер и сдули весь яд!

– Крутые деревья…

– А вот наша землянка, видишь? – Ноготок ткнул в дугу рядом с человечками. – Тут отец с копьем, а мама – с животиком. Там – я.

– Мило…

– Правда? Тоже любишь малышков? Отец обещает подыскать мне достойного мужа, чтобы возродить праведных людей, когда сгинут последние рабы Вавилона.

– Повезет твоему мужу…

Следом шла странная рожица, поначалу принятая за неведомый языческий знак. Круг, две прорези глаз – вроде ничего особенного, обычный смайлик, но половина рта загибалась вверх, а другая вниз – наполовину радость, наполовину печаль, и пойми-разбери, в чем тут смысл.

– Непонятно, да? – Охотница заметила вскинутую бровь гостя. – Это тоже Ярослав. Он радуется и грустит одновременно, ведь мама умерла, но на свет появилась я.

Не успел Грид скривиться и сказать что-нибудь ободрительное, как девушка хихикнула:

– А тут мы едим вилорога. Когда-то они были маленькими косулями, а теперь выше меня. Пробовал вилорога?

– Нет. Но боюсь, скоро придется.

– Не волнуйся, тварюшки вкусные. Гляди сюда – узнаешь?

Над лежащей пластом крохотной фигуркой стояла вторая – покрупнее – воздев руки, аки пророк. Вместо привычных точек и черточек на уровне глаз у пепельного молельщика зияли стянутые перемычкой круги.

– В пять лет я упала в колодец и сильно заболела. Отец лечил меня, но становилось все хуже. Тогда он пошел в город, в большой белый дом, но и там отказались помочь, ведь папу считали диким и немного… безумным. Хотя это совсем не так!

– Верю…

– И только дядя Марк пошел в Лес, и я выздоровела. С тех пор мы дружим. Вот, а тут…

– Постой. – Герман прищурился. – Но ведь Марк – из Вавилона.

– Что ты такое говоришь? – Злата уставилась на собеседника оленьими глазищами. – Дядя Марк – хороший!

– Но ведь… у него машина, оружие, рации, да и таблетки не из подорожника.

– Замолчи! – выпалили в ответ. – Не смей так говорить о нем!

Спорить с бабой, да еще и с поехавшей – себе дороже, и парень просто замолчал. Этого хватило, чтобы гнев за секунду сменился на милость, и безмерно увлекательная экскурсия продолжилась.

– Так, а здесь…

– Слушай, все это, конечно, очень весело, но я подустал. С уткой дрался, все дела.

– Хорошо. – В ее голосе скользнуло огорчение. – Идем, покажу твою лежанку, потом перекусим и продолжим. Еще столько всего интересного!

– Ага… Обязательно. – Грид побрел по коридору и у поворота замер, как в невидимую стену врезавшись, побледнел и во все глаза уставился на хвостатого чертика с вытянутой мордой и острыми ушками. Чертика, очень похожего на ходячего волка из бредового сна. – Что это?

– Не знаю. Отец еще не дорисовал. Видишь, вон полосы намечены – наверное, рядом вторая фигурка будет. Закончит – расскажет.

– Но…

– Идем! – Злата схватила за руку и потащила на выход. – Пора обедать.

Поляну накрыли за ДОТом, где стояли стол и лавки из расколотых бревен, рядом с которыми серело обложенное камнями кострище с распоркой для котла. Гостям раздали домашний лаваш и щедрые ломти вяленого мяса цвета гудрона, покрытые бугристой коркой приправ. Вид толченых трав и кореньев не вызывал ни аппетита, ни доверия – сквозь завесу специй просачивались запашки жженого пластика и тухлятины, а вкус отдавал прогорклым салом.

Скривившись, парень отложил угощение, которое соседи уплетали за обе щеки, и спросил у Егеря:

– Так ты видел тварь? Ту, что ведет Свору псов.

– Ходячего волка? Не просто видел – я с ним дрался.

Жевание и чавканье стихли, гости с удивлением уставились на старика, и только Герман фыркнул:

– Дрался? Да хорош пургу гнать…

Пудовый кулак грохнул по столу, снедь и кружки подпрыгнули, чудом не свалившись в траву.

– Я твоей фени не разумею! И не желаю слышать в своем доме!

– И все же, расскажи о том существе, – как можно мягче произнес Марк в попытке унять гнев великана.

– Да что там рассказывать. – Ярослав облокотился на стол. – Пошел на охоту, ну, и нарвался. Как выскочили, как взяли в круг – думал, все, допрыгался.

– Сколько их?

– Собак? Если честно – не считал, не до того было. Хвостов сто где-то.

– Извини, продолжай.

– Сбежать захотелось – страсть, аж ноги затряслись. Наплевать на все и рвануть, сломя голову, авось Лес спасет, благо недалече стоит. Потом как щелкнуло в мозгу – нельзя. Стой, ведь и от обычной псины человеку ни в жизнь не уйти, а тут вона какие махины. В общем, с дочуркой попрощался, Лесу помолился, копье сжал и зарычал так, знаешь, завыл, что дикий зверь. Не знаю даже, что на меня нашло. Не боюсь, мол, и без боя не сдамся. И уж поверьте – немало гнилых шкур продырявлю, прежде чем сгину. И вот представьте… – охваченный азартом старик рубанул по столу ребрами ладоней, – из-за гаража выходит эта скотина. Медленно так, вразвалочку. Лапы – во, зубы – во, глаза с блюдца и красным горят, что семафоры. Страсть! Сущий демон!

– Как думаешь, что это? – снова перебил Марк.

– Пытай – не отвечу. Хрен знает, но больше всего на помесь похож. Человека, стало быть, и волка. Или другого хвостатого чудища.

Грид прыснул:

– Помесь? Это ж кто кого должен…

– Цыц, охальник! – рявкнул хозяин. – Тут дамы!

– А мне вот тоже интересно, – с ехидцей отозвалась Карина.

– Если это и гибрид, – сказал Фельде, – то он получился не таким… кхм, путем. С другой стороны, чего нынче не встретишь. А дальше?

– Ну, идет ко мне, как к прилавку с приглянувшимся товаром. Ни рожа моя, ни копье его не пугают – прет быком! А черти блохастые расступились, плешь вокруг нас освободили. Ну, мы и сошлись в честном поединке. Долго бились – древко сломал, кинжал сломал, давай врукопашную. Ох, и намял мне урод бока – все ребра пересчитал, до сих пор дышать больно. Не кулаки – тараны! Упал я навзничь и лежу, ни жив, ни мертв, прощаюсь про себя со всеми. А волк, значит, посмотрел, башку склонил, рыкнул раз-другой и той же походкой ушел, а Свора – следом. Видать, посчитал, что коль я брюхо подставил, то подчинился – присягнул, мол, на верность. А может, просто настроение хорошее было или жрать не хотел – кто ж поймет, что в облезлой черепушке вертится.

– И все? – удивился Герман. – Помахались и разошлись? Да меня сраная утка всего изодрала, а ты после драки с самой опасной гадиной и грозой человечества – как новенький? Или дед балду гонит, или ваш Вожак – петух шерстяной, говна моего не стоящий. Раз уж старый хер с ним бакланил на равных, то я гаду очко на глаз вмиг натяну, чтоб светил ярче.

– Щенок! – взревел Егерь, вскочив и чудом не опрокинув стол. На этот раз миски и кружки градом посыпались на сидящих напротив. – Да я тебе!..

Пленник не замедлил с ответом, и остатки снеди покатились в другую сторону.

– Что? Расскажешь новую сказку про волка? Давай раз на раз прямо здесь! С ходу выясним, кто из нас трепло!

Бойцы вскочили в ожидании скорого побоища, но Ярослав, к удивлению собравшихся, успокоился, улыбнулся и с вызовом произнес:

– Куда тебе до меня, пустобрех? Ты даже Злату забороть не сможешь. Одолеешь дочурку – так и быть, сойдемся в поединке. А проиграешь – засунешь всю свою спесь и дерзость под хвост и будешь делать все, что я скажу. Ну как – спорим? Или только языком драться горазд?

– Слушайте, это плохая затея, – начал доктор, но глас разума утонул в оглушительном крике:

– Спорим! Готов хоть сейчас!

– Но, чур, не ори потом, что утка подрала, вот и продул девке!

– Утка? – хохотнул Герман. – Вот твоя утка!

Прежде чем «львы» успели вмешаться, он стянул куртку, толстовку и рванул бинты, обнажив набухшие, красные, но затянувшиеся раны.

Кадавр присвистнул:

– Как на собаке…

Фельде и Егерь в который раз пустились в перепалку, и старик в который раз победил излюбленным ультиматумом: или по-моему – или учите наглеца сами. Врачу удалось выбить лишь пару уступок: не использовать оружие и не забывать, что соперники – не кровные враги и сразятся исключительно из спортивного интереса.

Грид отрывисто кивнул, исподлобья глядя на Злату, и этот жест можно было принять и за согласие, и за молчаливый посыл куда подальше. Ведь сама постановка вопроса не просто задела, а насквозь пронзила самолюбие уличного пацана. Это же насколько надо быть самоуверенным и недооценивать его силы, чтобы выставить против девчонки. Подобное не прощается ни по каким понятиям, и сперва он накажет зазнавшуюся шкуру, а после возьмется за батона.

Но избить – это слишком легкая кара, в которой прослеживается определенная доля уважения к врагу. Нет ничего недостойного в разбитой морде – это обыденность дворовой жизни, а пленник всей душой хотел унизить дикарку у всех на виду. Не врезать кулаком, как равной, а надавать лещей, как трусу. Не срубить одним ударом, как опасного противника, с кем лучше не затягивать, а повалить на лопатки, прижать к земле – пусть подышит пылью. И самое главное – не напрягаться, давая понять – эта выскочка и бычка прелого не стоит, ее не то, что одной левой – пальцем уделают. А уж старому ублюдку достанется по полной программе, пусть и не мечтает о скидке на возраст.

С этими мыслями Герман встал перед Златой в ожидании отмашки судьи – следить за боем вызвался Марк, заранее пообещав остановить схватку, если та станет угрожать жизням и здоровью соперников.

– Не кипешуй, док, – надменности в голосе парня позавидовал бы и Славка Крот. – Знаешь, на что я способен. Поваляю немного, да и дело с концом.

– Видел я твое «немного». Учти: слетишь с катушек – получишь вот этим. – Фельде достал из кармана тазер.

– Да все ровно, не трясись.

– Готовы?

Отшельница скинула плащ, пригнулась и подняла кулачки к подбородку. Противник усмехнулся, глядя на нее: бровки домиком, губки бантиком, а личико сурьезное до невозможности – ну, вылитый ребенок, которого вот-вот поставят в угол. Такую и оскорбить западло, не то что поколотить, но раз уж папка – дурак, придется малость помучиться – пострадать, так сказать, за грехи отцов.

Герман шагнул к ней, словно хотел поздороваться – улыбка во все двадцать семь, ладони по швам, мышцы расслаблены. И получил такой тычок в нос, что отшатнулся, потерял равновесие и шлепнулся на задницу, морщась от вальса пестрых пятен перед глазами.

Головокружение и вспышка боли пошли за секунду, и притаившийся в жилах зверь рванул поводок. Парень с диким рыком вскочил и кинулся на обидчицу, но та бестелесным призраком уклонилась от атаки – вроде прямо перед тобой, только руку протяни, но кулак со свистом рассек воздух.

– Сука! – Драчун смахнул залившую рот кровь. – Ну, держись!

Со стороны его движения напоминали махач алкаша, ускоренный в несколько раз. Он ревел, шатался и крутил мельницы – часто там, где девушка и вовсе не стояла. Уйти от выпадов было не сложнее, чем от пинков слепого ленивца – злоба и кипящая сыворотка напрочь лишили рассудка, а Злата в отличие от Майора не лезла на рожон, поэтому оставалась в полной недосягаемости.

За пару минут «поединка» парень истоптал пятачок земли, как стадо кабанов на лежбище, и весь истек горячим потом. Охотница же, хоть и порядком вымоталась, продолжала сгибаться тонким прутиком и раз за разом отскакивать от воющего смерча.

– Хватит! – крикнул Фельде.

Подопечный слов не услышал. Он вообще ничего не слышал, кроме барабанов в голове, гремящих, точно гром. Понимая, что зверь вот-вот сорвется с цепи, Марк всадил электроды ему в спину, но и мощнейший заряд не сразу остановил беснующегося драчуна. Наконец мышцы сковал паралич, и Грид рухнул на взрыхленную почву, шипя и скалясь.

– Мы не закончили…

– Закончили. – Врач выдернул проводки. – Это никуда не годится!

– Да пошли вы все! – Пленник встал и быстрым шагом направился в бункер.

Хлопок тяжеленной двери стал жирной точкой под долгим мысленным перечислением «достоинств» и Йозефа, и вертухаев, и поганого усача, и овцы с промытыми мозгами, и вообще всего на свете.

– Прости. – Доктор вздохнул и покачал головой. – Сказал же – глупая затея.

– Шутишь? – Егерь выглядел довольным, как слон, прямо-таки лучился от счастья. – Затея – во! Теперь знаю, в чем его беда и как с ней работать. И не таких буянов усмирял, вот и с волчонком слажу – уж не сомневайся.

Герман заперся в каморке и развалился на укрытом шкурами дощатом топчане. Нахлынувшую обиду сменило куда более страшное чувство – захотелось разорвать этих упырей на части с особой жестокостью, всех до единого – кроме, пожалуй, девки, ее он прикончит не сразу.

Единственных друзей казнили, и вокруг не осталось никого, кроме врагов. Если бы не мать и сестра, парень точно пошел бы вразнос. Но жажда вернуться домой и повидать родных пересилила, и бушующую ярость притушил краткий проблеск надежды. Когда-нибудь кошмар закончится, и жизнь пойдет своим чередом, со своими проблемами и бедами, но и самые тяжелые напасти не сравнятся с нынешними, потому что хуже, чем сейчас, просто некуда.

Пленник вскочил и саданул кулаком по стене – бетонное крошево впилось под лохмотья кожи на костяшках, но от боли не дрогнули ни бровь, ни уголок губ. Долг! Крот дал две недели на выплату, а сколько времени прошло с тех пор? С этими проклятыми экспериментами Грид совсем сбился со счета и позабыл о нависшей над семьей угрозе. И если из Технолога не сбежать при всем желании, то из леса, пока охрана занята делами…

Он выглянул в коридор и полной грудью вдохнул затхлый воздух – даже в увешанном шкурами и старыми костями убежище ощущалось инородное вкрапление запаха резиновых шин. След не остыл, обрывки пути всплыли в памяти – сплести эти две ниточки, и дорога на Крейду отыщется без труда. И если звезды сойдутся, и в кои-то веки подфартит, Герман справится за ночь, а ранним утром вернется на кичу – бесшумный и незаметный, как предрассветная тень.

– Платок принести? – в проеме возник широкоплечий силуэт.

– Отвали, – проворчал парень, стараясь не выдать волнение готовящегося рвать когти беглеца. – Замотался. Хочу покемарить.

– Устал и хочу поспать, – без злобы поправил Егерь. – Вижу, плохо тебе, но сам виноват. Твоя сила – это ружье, которое дали ребенку. Ежели и сразит кого – то лишь по воле случая, но скорее, хозяину что-нибудь отстрелит. Пока не станешь биться с холодной головой – о победах забудь. Злата уступит, я поддамся, а Вожак – нет.

– Тебя же он пощадил.

– А нам делить нечего… пока что. Я тут, он в городе. Да и сошлись мы так, на кривой дорожке, а ты за башкой его пожалуешь. Тут уж на милость не уповай.

– Угу. Понял.

– Ладно, завтра поболтаем, как настроение вернется. Отдыхай.

Скрипнула дверь, и Грид притворился спящим, на звук определяя все, происходящее в лагере. Банан до сих пор не оставил попыток подкатить к Карине, Краб рассказал, что Майор передает привет из лазарета, Кадавр и Фельде под треск костра обсуждали какую-то регенерацию, ее причины и возможные последствия. Ярослав истово блюл обычай гостеприимства, чуть ли не силой потчуя шуховцев травяным отваром и остатками мяса, и только молодая охотница не издавала ни шороха. При этом ее запах щекотал ноздри, смерчем отгоняя сон и колючими мурашками носясь от копчика до затылка, будто девушка находилась совсем рядом – протяни руку и коснешься гладкой бронзовой кожи с играющими под ней жгутами мышц.

– Не спишь?

Парень вздрогнул и натянул шкуру до пояса. Увлекшись постыдными мыслями, не заметил прихода доктора – Марк вколол антидот и без лишних слов удалился, на прощание похлопав подопечного по плечу. Минуты растянулись в часы, щель под дверью, до того светившая галогеновой лампой, начала потихоньку блекнуть, а тихие разговоры сменились перешептыванием ночной дубравы: скрипом стволов, шелестом листвы под лапами неведомых чудищ и пением сверчков – может, обычных, а может, с собаку размером.

По дороге через мертвый город можно было встретить кого и пострашнее, однако Германа это мало заботило, он и меч не собирался брать из буханки – в том, что Фельде выставит дозорных, несмотря на прочнейший ядовитый поводок, сомневаться не приходилось.

Ближе к полуночи обитатели бункера разошлись по койкам, у костра дежурили медик и радист – не самый лучший, но и далеко не худший вариант. Главное, Егерь сотрясал потолки богатырским храпом – уж дед-то засек бы беглеца в два счета.

Пройти через спящее подземелье удалось без приключений, проблемы начались у самого выхода. Предстояло отворить двухсоткилограммовую заслонку без лязга и скрежета – у часовых пусть и не волчье чутье, но до них рукой подать, тут и глухой насторожится. Ждать, пока один отлучится в кусты, тоже нельзя – времени в обрез. Обнадеживало лишь то, что костер находился на противоположном склоне, и если петли не подведут – считай, на воле.

Подушечки пальцев уперлись в холодный, влажный металл – бронелист подался вперед без малейших усилий, будто вчера поставили, смазали и снабдили гидравликой. Просвет медленно ширился, и пленнику пришлось напрячь всю свою выдержку, чтобы не распахнуть треклятую дверь настежь и не дать стрекача через изрытый окопами и воронками лес.

Эта работа напоминала труд медвежатника, осмелившегося обнести хату авторитета – каждое необдуманное действие, любое неосторожное движение могли стоить жизни – в данном случае не самому вору, а его родным. Пройдя сантиметр-другой, Грид заставлял себя остановиться, перевести дух, чуть успокоиться и продолжать, хотя руки уже тряслись от напряжения, а ноги пружинили на месте, норовя сорваться в галоп. Пот щекотал веки и переносицу, щипал рваные шрамы на щеке, а по сердцу, казалось, объевшийся грибов шаман из последних сил лупил колотушками.

Прошло минуты три, но по ощущениям – не меньше получаса, бороться и со страхом, и со спешкой становилось все тяжелее. Еще ноготок – и в щель получится протиснуться боком, как вдруг петли скрипнули на всю округу.

Герман вздрогнул и оцепенел, как после попадания из тазера, разговор у огня стих, подошвы захрустели палой листвой.

– Слышал? – спросил Краб.

Кадавр хмыкнул:

– Кто-то отлить пошел. Не оттуда проблем ждешь, за лесом лучше следи.

– Это да. Издали – обычная посадка, а вблизи – сущая тайга.

Парень выдохнул и до рези зажмурился. Подождал, пока мотор перестанет барахлить, и на цыпочках выбрался из бункера. Идущая на убыль луна светила, как солнце пасмурным днем – в сотне шагов видны были все былинки и веточки, но самую важную деталь лесного пейзажа беглец заметил, когда стало поздно метаться. Неправ Ярослав: обретенная сила – не ружье в руках ребенка, а, скорее, колода в кармане шулера. Пойдет крапленая карта – царь и бог, а пропустишь лычку – тут игре и конец. Иначе говоря, пленник не мог в равной мере использовать все чувства разом, сосредотачиваясь на чем-то одном. Вот и сейчас, напрягая зрение, выискивая за стволами притаившуюся опасность, он напрочь позабыл об обонянии и не заметил знакомого до дрожи и головокружения шлейфа.

– Привет, – шепнула Злата, выйдя из-за дуба в полном боевом облачении: раскраска, плащ, копье – вылитая амазонка. – Ты куда?

– Отлить, – выдал Герман первую пришедшую на ум отмазку.

– Далеко же ты ушел. – Охотница оперлась на древко и согнула ногу, приняв позу девушки с веслом.

– А я это… территорию мечу. Чтобы псы тут не шлялись.

– Врать – нехорошо. Ложь никого не красит, особенно мужчину.

– Ты кто, блин, такая, чтобы меня лечить?

В жилы с утроенным напором прыснул концентрированный гнев. Янтарь в радужках стал расплавленным золотом, ногти прорезали кожу ладоней, рот превратился в оскаленную пасть. Наверное, именно так Вожак и появился – какой-то бродяга выжил после укуса, но потерял над собой контроль и начал меняться не только душой, но и телом. И вот готов оборотень из страшных сказок: не зверь, не человек, а то и другое.

Странная мысль молнией сверкнула в затянутом кровавым туманом рассудке, и Грида как водой облили, но ненависть и раздражение так до конца и не смылись. Метаморфозы пленника Злату ничуть не испугали – так и стояла, не шевелясь и не пытаясь направить оружие на опасного безумца.

– Собрался сбежать? Раз проиграл – и все? Отец мог бы многому тебя научить. Я бы… могла.

– Не ной. Утром вернусь. Никто ничего не узнает, если не сболтнешь.

– На окраинах рыщет Свора. Нельзя уходить одному.

– Есть вещи пострашнее Своры, – проворчали в ответ.

Отшельница долго сверлила парня взглядом, а затем отошла в сторону. Когда Герман поравнялся с ней, спросила:

– Правда, вернешься?

Кивок.

– Если не умру.

«И умру, если не вернусь».

Он бежал, обгоняя ветер, краем глаза замечая зыбкие тени за углами домов, остовами машин, мусорными баками и детскими площадками. Гниющую тушу Вавилона заселили отражения нового мира, алчущие вкусить человечьей крови, но старательно избегающие летящего по асфальту подростка.

Кем бы ни были те существа: большие и маленькие, хищники и падальщики, пропахшие тленом и химией, они видели в беглеце еще не равного себе, но уже и не добычу. Неизвестность пугала тварей так же, как и людей, поднимала с лежек и засад, вынуждала уходить вглубь бетонных лабиринтов.

Гонка с самым опасным, неумолимым и непредсказуемым соперником – временем, подходила к концу. Герман пересек мост, пронесся мимо развалин третьего блокпоста и рванул к Сосновке, чтобы километр спустя свернуть на Тимирязева.

У ворот родного дома замер, прислушался и с облегчением выдохнул. Вряд ли с чем-то можно сравнить радость сына и брата, услышавшего знакомые сонные посвисты спустя вечность тягот и невзгод. Ночной гость перелез через забор и с удивлением уставился на свет в оконце – несмотря на поздний час, на кухне горела лучина, хотя, судя по звукам, в доме все спали. Неужели все это время мать поддерживала робкое пламя, чтобы то, подобно маяку, однажды указало заблудшей лодчонке путь в родную гавань?

На стук сперва никто не отозвался, на второй раз скрипнул продавленный диван, и раздались крадущиеся шаги.

– Это я, – сказал Грид с порога, лишь бы зазря не тревожить больное сердце.

Заскрежетал засов, мама с огарком на блюдце уставилась в полумрак. За минувшие дни она постарела лет на десять – сплелись в сети новые морщинки, прежние углубились, глаза подернулись пленкой, из-под косынки выбились белые, как снег, пряди. Сгорбленная, немощная, с темными кругами под глазами – вылитая старуха, а ведь пятый десяток не разменяла.

– Герман? – дохнуло из ссохшихся губ.

Женщина протянула трясущуюся руку и коснулась щеки сына, думая, что перед ней привидение, морок. Нащупав живое тепло, кинулась на шею и обняла, как в последний раз, чтобы уж точно не ушел, не испарился в полуночном тумане. Тощие плечи дрогнули, потертая куртка заблестела от влаги.

– Вернулся… Наконец-то вернулся.

– Мам…

Она подняла заплаканное лицо, и парень вздрогнул, как от удара током, приоткрыл рот, разглядев синяки.

– Крот? – прошипел главарь, сам зная ответ. – Сашка как?

– Ее не тронул… да и мне всего раз двинул. Герман! Сынок!

– Я сейчас.

Черенок с набалдашником лежал в тайнике – там же, где хозяин оставил биту перед роковым походом. Прежде тяжеленная, дубинка ныне ощущалась невесомой хворостинкой, но и ее хватит, чтобы переломать ублюдку кости. Отключившись от причитаний с крыльца, парень взял рвущегося с привязи зверя на цепь – не переживай, дружок, не беснуйся раньше срока. Скоро ты досыта напьешься крови, но лишь когда я дам команду.

Добравшись до Пионерской, Грид еще держал ярость в узде, но чем ближе подходил к Славкиной малине, тем ярче разгорался янтарь, сознание на мгновение выпадало из реальности, а когда возвращалось, парень слышал утробное животное рычание и не сразу понимал, откуда оно исходит.

А потом его будто окатывало ледяной колючей крошкой, и псина, поскуливая, пряталась в темных глубинах рассудка, но лишь для того, чтобы миг спустя вынырнуть и утащить поводок из рук. И как Герман ни старался, сдерживать натиск с каждой попыткой получалось все труднее. Не помогало и понимание простого факта: если не усмирить пса, рано или поздно тварь вцепится в глотку, влезет в обглоданную шкуру, и у оборотня появится брат по несчастью.

Из размалеванного граффити коттеджа лились пьяные крики, стоны, звон стаканов, гитарное треньканье и блатные куплеты. Воняло сивухой, годами не мытыми телами, блевотой, мочой и «крокодилом», но все это перебивал сладкий дым конопли с нотками клея. Парень мало-помалу привыкал к новым чувствам, но от такого амбрэ едва не вывернулся наизнанку.

На крыльце сидел «бык» в косухе и пытался в полумраке отыскать вену. Пришельца охранник заметил, когда тот подошел в упор, после чего поднялся, шатаясь, как тростинка в бурю, и просипел, изрыгнув тошнотворный миазм:

– Э! Ты еще че за хер? Да это же… пацаны, атас!

Замах, свист, треск – и зубы полетели в кусты наперегонки со сгустками крови и соплей. Обломки нижней челюсти повисли на лоскутах кожи, крепыш завалился на бок, но Гриду (или кому-то в его теле) этого показалось мало. Набалдашник из ржавой трубы рухнул на лоб с такой силой, что череп развалился на две равные части – от переносицы до затылка.

Что было дальше, парень не помнил. Рассудок ускользнул, а когда вернулся, все уже закончилось. Почти все.

Увешанная коврами комната напоминала курятник, где всласть порезвился выводок бешеных лис. Окровавленные тела лежали на диванах, в углах, под опрокинутыми столами. Невозможно было понять, кто есть кто – у половины на рожах словно кони гарцевали, у остальных вместо черепушек – кучки бурой кашицы в серую крапинку.

В живых остались только две местные шмары и, собственно, Славка Крот. И если жрицы любви отделались обмороком, то руки и ноги главаря стали такими же мягкими и гибкими, как змеиный хребет. При этом на виновнике смертного торжества не было ни царапины, а капли и брызги принадлежали явно не ему.

Гроза района барахтался в куче дерьма, как младенец, дрыгая размозженными конечностями и вопя во всю глотку. Грид мог бы добить его, но среди «левых» найдется немало охотников поквитаться, растягивая удовольствие, припоминая выродку все прегрешения: от избиений и грабежей до изнасилований и убийств. И лишать соседей такой радости парень не собирался.

– Где общак? – спросил он, харкнув в извивающегося червя.

– В диване, – прохрипел Крот. – Пожалуйста, браток… не губи.

Герман хмыкнул и откинул замызганную подушку, под которой прятался коробок с тремя цинками маслят. Этого хватит не только рассчитаться с заводскими, но и на год-другой сытой жизни.

Взвалив хабар на плечо, парень вернулся домой.

– Что это? Господи, весь в крови! – сквозь слезы запричитала мать.

Он обнял ее и погладил по выпирающим лопаткам.

– Все будет хорошо, слышишь? Ни одна мразь вас больше не тронет.

– Ступай скорее в дом – перекусишь, сполоснешься. Сашка таким увидит – с ума сойдет, ты что!

– Мам. – В голосе прорезался рык, словно три человека заговорили хором. Лишь тогда женщина умолкла и посмотрела на сына, не узнавая в нем того, кого родила и воспитала. – Мне пора.

– Куда?! – Чувства оказались сильнее страха. – Ты же только пришел. Я ночами не спала, Сашка вся измоталась, соседи спрашивали… Постой, а где твои обормоты? Антошка, Ромка, девочки?

– Они… – Сын всхлипнул и перевел взгляд на безучастные звезды в надежде, что слезы закатятся обратно. – Они не вернутся, мам. А я вернусь. Скоро. Обещаю.

Высвободиться из материнских объятий оказалось сложнее, чем из стального захвата Майора, но яд уже начал подтачивать плоть, и пленник ушел, больше всего на свете желая остаться.

Небо посветлело, чистые, без единой соринки улочки стали видны, как днем – мусор и прелые листья смыло дождями, кости растащили собаки, и город даже спустя двадцать лет оставался аккуратным и ухоженным. Санитары панельных джунглей с фанатичной строгостью следили за порядком: если одинокий сборщик пропадал в походе, труп и не пытались искать – бесполезно.

Но с приходом Вожака роль псов изменилась, из пугливых и апатичных падальщиков они превратились в подобие лейкоцитов, готовые окружить и уничтожить любое инородное тело. А уж столь подозрительный пришелец не укрылся от пристального внимания последних рыцарей Вавилона, сбившихся в рычащую и клыкастую иммунную систему, стерегущую покой павшего хозяина. И если по дороге домой мелюзга бежала от чужака, поджав хвосты, то на обратном пути черные силуэты с интересом провожали его – не нападая, но уже не таясь.

Твари с пустыми глазницами без единого звука шли по следу, перебегая от укрытия к укрытию. Герман видел лишь малый авангард дьявольских гончих, самых быстрых и смелых перехватчиков. Сколько чудищ трусило за ними, он и вообразить боялся, но редкие порывы ветра приносили густую вонь гниющей плоти. Если бы беглец мог птицей воспарить над крышами, то увидел бы темные струи, текущие по дворам и тротуарам, огибающие остановки и павильоны, котельные и киоски, словно на снимок со спутника плеснули нефти.

Смолянистая клякса вытянула щупальца, но не торопилась смыкать, брать добычу в кольцо. Впереди уже замаячил обглоданный ветрами скелет паркинга, а от него до лагеря – всего ничего, и пусть отрава с каждым мигом исторгала силу из мышц, жгла легкие и раскаленной иглой колола селезенку, Грид не боялся текущей по пятам смерти. Захоти твари напасть – от него не осталось бы ни кусочка, их цель – в ином, понять бы только, в чем именно.

На мост выпрыгнули два матерых кобеля и заворчали, прижав рваные уши. Герман скользнул по влажному от росы асфальту и обернулся в поисках отхода, и тогда впервые увидел ходячего волка – оборотня с горящими глазами, огромное двуногое чудище, один лишь взгляд на которое мог убить слабого духом.

Порыкивающая, клацающая зубами орда переминалась у него за спиной, напоминая усеянную сотнями черепов медузу, лоснящуюся сколотым кварцем. Будь у смерти лицо… впрочем, сравнивать с этим обычную смерть было бы чересчур наивно. Нет, это было воплощение гибели целого мира – и того, что ушел, и того, которому предстояло уйти, если Свору не удастся остановить. Зверь в крови, рвущийся на свободу по поводу и без, теперь затих и спрятался так глубоко, что захочешь – не выгонишь.

Они стояли, как боксеры перед боем – не шевелясь, напрягшись до передела и глядя глаза в глаза, да только гонг все молчал и молчал. Герман пытался призвать ярость, заставить гнев фонтанировать испепеляющей лавой, но щенок забился в угол будки и не смел даже рыкнуть. Вернись к нему сила – и Вожак, вне всяких сомнений, получил бы по облезлой морде, а может, оставил бы на мосту свою последнюю метку, но мощь улетучилась, вместо нее по венам плавал страх, а враг почему-то не торопился с развязкой.

Ждал, сверля алыми огнями потухший янтарь, ждал долго – не всякий человек столько бы вытерпел, а затем развернулся и зашагал в город, и Свора расступалась пред ним черными волнами.

От двери каморки до топчана Грид добрался на четвереньках, дрожа от озноба и рвотных позывов. Как-то раз под Новый год он отравился сивухой и подхватил грипп – ощущения были один в один. И это при том, что яд еще не начал убивать, а лишь ослабил, за компанию с собачьей силой забрав и обычную, человеческую. А может, дело было не только в яде.

За крохи беспокойного, мозаичного сна отрава проявила себя во всей смертоносной красе. Герману чудилось, что он вновь несется по городу, но уже не чистенькому и стерильному, а по окна первых этажей залитому кровью и заваленному растерзанными трупами. И за ним гнались не псы, а толпы изуродованных мертвецов с бурым киселем на лицах, и вел ораву нежити Славка Крот, ползя по алой каше, как змея.

– Эй! – Ладонь легла на плечо.

Парень вскочил, как ужаленный, от легкого прикосновения, которое иной вряд ли заметил бы. За считаные часы он осунулся и побледнел, черные венки выглядели карандашными штрихами на белом листе. Пот застилал глаза, жегся в сетках лопнувших сосудов, слабые вдохи отдавали колющей болью в ребрах.

– Дай… – простонал страдалец, с жадностью наркомана глядя на шприц в морщинистых пальцах доктора.

– Где ты был? – спокойно спросил Марк.

– А тебя гребет? Где был – там уже нету.

– Знаешь, я бы мог вколоть больше токсина, чтобы ты бегал за антидотом по пять раз на дню. Но не пошел на крайние меры. Доверился твоему слову. И ради чего? Ради этого?

– Сука… – Пленник свернулся в клубок и завыл, не в силах терпеть танец огня и льда внутри себя. – Ширни…

– Где ты был? – по слогам повторил Фельде.

– Гулял.

– Гулял? Ты с ног до головы в крови! Причем, чужой! И что-то подсказывает – она не собачья. Я прав?

Грид кивнул.

– У нас будут проблемы, Герман?

– Нет… Просто… старые счеты.

– Пообещай, что подобное не повторится. Хотя бы пока работа не закончена.

– Обещаю…

Игла ужалила в шею, и это показалось лучшим ощущением из возможных. Боль смыло забытьем без сновидений, но отдохнуть как следует не дали – под вечер явился Егерь и чуть ли не за шиворот отволок за стол, где чернел закопченными боками чайник с душистым отваром и стояла плошка с горкой вяленого мяса. Измотанный пленник потянулся к еде, но получил по ладони.

– Обожди, – крякнул старик.

– Что обожди? Я с голода подыхаю!

– Не боись, не помрешь. – Ярослав вытащил из кармана перочинный ножик и вырезанную из поленца стопку.

– Ты издеваешься? – протянул Герман, уставившись на крохотный стаканчик, из которого и воробей не напьется.

– Нет. Ешь, как человек, а не как псина. Маленькими кусочками, небольшими глоточками.

– Пошел ты знаешь куда?

Грид схватил ломоть с кулак размером и запихнул в истекающий слюной рот. Над поляной понеслись жадное чавканье и сопение. Великан наблюдал за трапезой с легкой улыбкой и молчал, лишь переставил чайник ближе к себе.

Справившись, парень потянулся к питью, но снова получил по костяшкам. Егерь налил стопку, но отвара едва хватило смочить зудящий язык, а после щедро сдобренного приправами угощения сушняк стал невыносимым.

– Еще, – тоном закопанного в песок Саида произнес Герман.

– Бери второй. – Усач кивнул на плошку с мясом. – Съешь – налью.

Грид быстрее кобры протянул руку, схватил чайник и присосался к носику. Охотник тут же вырвал посуду и наградил воришку звонкой оплеухой. Миг спустя стол грохнулся кверху ножками, а парень с перекошенным злобой лицом накинулся на мучителя, но промахнулся, споткнулся о скамейку и кувыркнулся на траву. Теплый напиток остудил вскипевшую голову – казалось, от макушки вот-вот повалит пар, как от раскаленного камня.

– Пес вертит тобой, как хочет, – устало пробасил Ярослав. – Твой питомец – тупой и невоспитанный, под стать хозяину.

– Следи за метлой, фраер. – Пленник встал и отряхнулся, готовясь притянуть обнаглевшего деда за гнилой базар и прочий беспредел.

– И не надоело еще ерепениться? Знаешь ведь, чем все кончится – и все равно прешь на рожон. Если и дальше будешь вести себя, как малолетний дурак – зверь возьмет верх. И ты уже видел, чем это обернется.

После услышанного спорить и нарываться резко расхотелось, а перед глазами всплыл оживший ночной кошмар – подернутый дымкой, зыбкий, прозрачный, но оттого не менее жуткий.

– Как он тебе, а? – Старик хмыкнул. – Коль вернулся с прогулки – значит, в нужный час песик забился в конуру. Ты со мной или Златой – герой, а волка нюхнул – и по тапкам. Нравится такой расклад – бей баклуши, сколько влезет. Не нравится – засунь спесь под хвост и слушай, что старшие говорят.

– Срал я на вас всех, – процедил парень. – Вы мне – не кенты, а кумовья. Когда тварь примется за вас, уродов – и пальцем не шелохну.

– Твое право. Но чует сердце, тебе есть, о ком волноваться. И поверь – до них Своре добраться куда проще, чем до нас. А теперь, будь добр, приберись и помой посуду.

– Козе своей приказывай, а я в активисты не записывался. – Герман плюнул ему под ноги, сунул кулаки в карманы и вальяжной походкой отправился в лес.

До одури хотелось пить, но возвращаться в лагерь он и не думал. Сам найдет воду, сам приручит зверя – без чокнутого сектанта и врача-палача. Тут все, как с дверью в бункер: главное – не торопиться.

Напрягши слух, пленник выловил из посторонних звуков шум воды, и тот привел к широкому, идеально ровному овражку глубиной в полтора роста. На склоне выгрыз русло ручеек, нырявший в круглую лужицу на дне ямы. Опустившись на колени, парень протянул к прохладной глади руки и вздрогнул, увидев свое отражение: увидев и не узнав, и дело было вовсе не в шрамах, ссадинах и янтарных радужках.

Нет, на поверхности качалось не скорчившее гримасу чудовище, а кое-что пострашнее – подросток, меньше суток назад с особой жестокостью убивший четверых и одного искалечивший. Человек, на чьем лице и под микроскопом не разглядеть было мук совести, наоборот – там застыла жажда новых смертей и крови. За долгие годы на районе скопилось столько ублюдков, что даже под сывороткой устанешь расшибать им головы. Соседи, шайки с других улиц, крейдеры, шуховцы – по всем плачет бита, и если укротить ярость, не дать захватить разум – каждый гад получит по заслугам. Это ли не счастье? Не в этом ли суть жизни, путь на вершину которой вымощен макушками.

Он хмыкнул и зачерпнул горсть безвкусной влаги. Вспомнилось сердце утки – сморщенное и черное, что вяленое мясо – сердце матери, защищавшей единственного ребенка. Интересно, как теперь выглядит его собственное?

– Пришел? Это хорошо.

Злата в очередной раз подкралась, не выдав себя ни звуком, ни запахом. Вернее, ни то, ни другое никуда не исчезли, просто Герман по привычке нырнул в раздумья и перестал замечать все вокруг.

– Почему? Боялась, папка наругает?

– Нет. – Девушка присела на корточки у края оврага и положила копье поперек острых коленей. – Боялась, что ты не вернешься.

– С чего вдруг? Сказал же – буду к утру. Я порожняк не гоню: говорю – значит, делаю.

– Ты не понял. – Охотница обнажила белые зубки. – Я верю твоим словам, но Вавилон все еще опасен и мог забрать тебя навсегда.

– Кончай уже. – Грид опрокинул вторую ладонь в рот и фыркнул. – Заладила – Вавилон, Вавилон… Это просто город, который построили люди. И кнопки жали тоже люди. И воевали, когда никаких городов вообще не было. При чем тут твой Повелитель машин и телевизоров?

– Ты так говоришь, потому что родился и вырос в нем. И не ведаешь правды.

– А ты несешь чепуху, потому что всю жизнь торчишь в лесу с поехавшим древолюбом. – Слепая вера Златы бесила парня еще больше, чем издевки Ярослава. – И не видела ничего, кроме сраных дубов.

Девушка притихла, с любопытством наблюдая, как собеседник пьет прямо из лужи.

– Расскажи о нем.

– Сходи да посмотри. – Грид умылся и обтер шею.

– И стать такой, как ты?

– А какой я?

Он обернулся, но Златы и след простыл. На всякий случай осмотрел место, где сидела отшельница – нет, не морок, буйная головушка не барахлит. По крайней мере, пока.

До вечера Герман носился по лесу, проверяя зверя на прочность и ставя все новые и новые рекорды: бег с препятствиями, тяжелая атлетика с буреломом, подтягивания, отжимания… В спокойной, тепличной обстановке тварь вела себя послушнее вышколенного щенка, не прячась и не пытаясь отжать побольше территории в разуме владельца. А значит, рано или поздно получится совладать с ним самостоятельно, однако у отшельника имелось свое мнение на этот счет.

Вернувшись на закате, парень застал Егеря у входа в бункер – под пятой великана дрожал окованный сталью деревянный ящик, внутри которого что-то скреблось и билось об стенки.

– Ну, здравствуй, прогульщик. Любишь филонить? Так вот, я нашел отличное средство научить тебя порядку.