Глава 13
ДИВЕРСАНТ
Может, и мало кто поверил в заявление Нара, но погоня началась тотчас. Наверное, привыкшие иметь дело с рабами на бегущего человека отреагировали рефлекторно. За спиной послышалось улюлюканье, требования немедленно остановиться, но я лишь прибавил скорости, хотя и так до этого шел вроде бы на максимуме.
Как уже упоминал, остров не отличался буйной растительностью. Деревья по пальцам можно пересчитать, причем все они растут лишь возле источника, с кустарниками дела обстоят чуть лучше, но все равно настолько плохо, что даже кошке не спрятаться. Не знаю, в чем причина такой ботанической бедноты, но сейчас она играла против меня. С учетом того, что рельеф здесь почти идеально плоский, беглого стража можно было легко наблюдать с одного края до другого.
Впрочем, вру. Так не получится. Хоть рельеф и смахивает на днище сковороды, но в центре все же присутствовала слабовыраженная возвышенность. Она скроет меня от взглядов погони, но лишь до того момента, когда контрабандисты на нее заберутся.
И что потом? Бегать от них до темноты? Летом вечереет поздно, так что марафон получится тот еще. Они, правда, устанут куда быстрее. Вон на старте как оторвался — далеко им до меня. Но тоже ведь не дураки: разделятся на несколько групп, возьмут в полукольцо, прижмут к берегу — и там мне хана. Разве что морем вырваться? Сработает такое лишь раз, а потом они начнут использовать лодки.
Нет, бесконечно играть с ними в догонялки — проигрышный для меня вариант.
Я придумал кое-что другое, но для этого мне требовалось выполнение двух условий. Первое: надо обогнать погоню настолько, чтобы к моменту, когда она достигнет середины острова, оказаться на противоположном берегу. Второе: местная растительность пусть и скудна, но обязана мне кое-что подарить.
Так быстро я никогда в жизни не мчался. Не обращая внимания на колючки, впивающиеся в босые ступни, не оглядываясь, выбросив из головы все лишнее, ведь мысли тоже своего рода груз, а бегуну не следует себя обременять.
На бегу я хватался за стебли разных видов высокой травы. Почва здесь каменистая, слой ее тонок, так что обычно растения вырывались с корнем. На бегу изучая находки, забраковывал их одну за другой, пока не остановился на приемлемом варианте.
Оторвал от облюбованного стебля корневую систему и верхушку, обгрыз концы, счел результат удовлетворительным — и дальше мчался, уже не отвлекаясь на уничтожение флоры.
В диаметре остров был не более двух или двух с половиной километров. Я, наверное, рекорд поставил по бегу на эту дистанцию. До финиша, располагавшегося на береговой черте, добрался, дыша как паровоз и радуясь, что этот клочок суши не оказался чуть больше. Такое ощущение, что еще десяток метров — и подох бы. Хоть и несерьезное расстояние, но попробуй его преодолеть, не жалея легких, босиком по камням, колючкам и проплешинам, рыхлого песка.
Финиш оказался условным. Я задержался на нем лишь на минуту, если не меньше. Все это время не стоял, а занимался необычным делом. Сперва скинул рубаху, затем сделал из нее что-то вроде жгута, перетянув левую ногу в районе колена прямо поверх штанов.
А затем в левую же штанину набросал несколько увесистых камней. Найти их на галечном пляже можно не двигаясь с места.
Далее продолжил путь, но уже не бегом, а шагом. Все же не настолько я крут, чтобы мчаться по дну морскому лошадиным галопом. В темпе преодолев полосу мелководья погрузился по грудь, затем по шею. Начал задирать голову, но с каждым шагом волны мешали все больше и больше. Пришлось задержать дыхание. Левая штанина работала как якорь, и меня не выбрасывало наверх. Я двигался будто водолаз в тяжелом костюме.
Водолазу сверху подают воздух, а мне нет. Но это исправимо. Достигнув глубины, где голова находился ниже уровня моря даже в промежутках между волнами, я засунул в рот тот самый обгрызенный стебель. Не знаю, что за траве он принадлежал, но толщины приличной и внутри пустой. Эдакая трубка. Остается ее продуть и попробовать снабжать себя кислородом с ее помощью.
Получилось не так удобно, как предполагалось. Длина трубки оказалась недостаточной, и ее нередко заливало волнами. Но я быстро научился определять эти моменты, после чего продувал свой дыхательный прибор, так что не так уж много морской воды принимал. Волны создавали и другую проблему. Пусть основная их энергия приходилась на поверхностный слой, но и глубину затрагивало. Мое тело шатало туда-сюда, приходилось прилагать усилия, чтобы удерживаться на месте.
С диаметром тоже проблема получилась: слишком мал, и приходилось затрачивать немалые усилия, чтобы доставлять в легкие более-менее приличные порции воздуха. Наверное, наверху при этом чуть ли не свист раздавался. Остается надеяться, что шум волн заглушит подозрительные звуки.
И еще у меня не было часов, а день выдался пасмурным, солнца и на воздухе не разглядеть, а уж под водой тем более. Можно лишь гадать, сколько времени я тут просидел.
Казалось, что целую вечность.
Чтобы хоть как-то отвлечься от тягот, я начал размышлять: а чем же сейчас занимаются контрабандисты? Народ они пусть и бесхитростный, но все же не настолько, чтобы уверовать, будто страж провалился сквозь землю. Подумают, что утопился? Тоже вряд ли. Догадаются, где укрываюсь? Это нехороший и весьма вероятный вариант. Тогда им останется взять лодки и тщательно прочесать прибрежную полосу с этой стороны острова. Как ни тонок стебелек и как ни слабо выдается из воды, а все равно заметен. При невезении его даже с берега засечь смогут — ведь до него и сотни шагов нет.
Попробовать переместиться по дну на другую сторону острова, ближе к источнику? Уж там меня искать станут в последнюю очередь. Но в движении я стану куда заметнее. При слабом волнении трубочка будет оставлять на поверхности кильватерный след, что может издали броситься в глаза. Ведь нет ни малейших сомнений, что по берегу сейчас носятся группы преследователей, пытаясь понять, куда ж я подевался. Видеть их я не могу, потому как не имею перископа. Высовываться для наблюдений — гиблый вариант: быстро попадусь.
Надо сидеть на месте и надеяться.
Надеяться на то, что не заметят.
Как ни странно, подводный мир богат звуками. Шипят пузырьки возле уха ныряльщика, доносится набат прибоя, со скрипучим, ни на что не похожим треском бьют друг о друга потревоженные камни. Морские организмы тоже не столь молчаливы, пусть и говорится: «Нем как рыба». Нельзя сказать, что они разговорчивы, но послушать можно. Шелест непрестанной работы водных фильтров вездесущих мидий, что-то скрипит, булькает, хлюпает и даже попискивает.
Среди всех этих звуков я спустя не знаю сколько времени (похоже на вечность) уловил непривычные. Ритмичные, непонятной природы и какие-то подозрительные.
Подозрительные главным образом оттого, что их источник приближается, судя по нарастающей громкости звуков. В какой-то момент пришел к выводу, что ничего хорошего мне от новостей ждать не приходится, а потому во избежание проблем будет нелишним замаскироваться еще лучше.
И я присел.
Само собой, трубочка оказалась много ниже поверхности, и дышать стало невозможно. Но именно этого я и добивался. Теперь заметить меня будет куда труднее. Море здешнее такой чистоты, что погрузи на пару метров газету — можно будет даже мелкие буквы разглядеть. И каждый камешек, каждую мелкую рыбешку, креветку или краба. Но не сегодня. Даже самая слабая рябь осложняет видимость, а уж волнение, пусть и незначительное, вообще не позволит наблюдать за глубинами.
Остается сущая мелочь: сидеть до тех пор, пока угрожающие звуки не начнут удаляться.
А они продолжали приближаться. И даже, будто издеваясь, делали это все медленнее и медленнее. Перед глазами начало темнеть, вся сила воли была занята лишь одним: не дать рту раскрыться в инстинктивном желании хлебнуть воздуха. В стороне показалась здоровенная тень, я смутно различил очертания лодочного днища и завихрения от погружаемых весел. Именно они являлись источником настораживающих звуков, так что я не зря присел. Преследователи прошли в трех метрах — уж с такой дистанции не заметить трубочку невозможно. Будь дно песчаным, светлым — я бы попался, несмотря на волны. Уж сильно бы выделялся пятном необычного оттенка. Но пестрота камней укрыла — спасибо им огромное.
Лодка прошла дальше, а я, мучительно борясь с собой, выдержал еще пару десятков секунд и, уже едва не теряя сознание, встал, отчего в глазах потемнело, а поджилки охватила ватная слабость. Чудом на ногах удержался и сумел продуть трубку, проделав это как можно незаметнее.
Еще два раза пришлось приседать при угрожающих звуках. Но больше они не приближались настолько, как в первый раз. Не думаю, что слышал их с приличного расстояния. Скорее обе лодки крейсировали на этой стороне острова туда-сюда на разном удалении от берега. Искали меня очень дотошно.
Но тщетно.
Я промерз до позвоночника, меня тошнило от невольно проглоченной морской воды, пошатывало от усталости, и почему-то болели уши. Самые смелые крабы пару раз пытались отхватить кусочек от голой ступни, мелкие рыбы щекотали ноги, но все это я терпел, дожидаясь своего часа.
И дождался.
Под водой, может, и плохо видно, но не заметить наступления вечера трудно. А уж ночи тем более. Даже если закрыть глаза, становится понятно: в мире происходят изменения. Хоть и говорят, что в темноте вода теплее, но попробуй просиди в ней столько часов — и без колебаний заявишь обратное. Еще как холодает.
От первоначального плана начать в потемках выдвижение вдоль береговой линии, не выбираясь на сушу, решительно отказался. Вода мне надоела до чертиков, к тому же замерз. Рейд в таких условиях отнимет все силы. Пусть по суше опаснее, но предпочитаю рискнуть.
На берег выбрался сильно пошатываясь, причем не из-за груза в штанине. Избавился от камней, накинул на плечи мокрую рубаху, поежился. Темень кромешная, на небе ни звездочки, и моросит мельчайший дождь. Из тех, когда трудно заметить капли, но в итоге оказываешься мокрым.
Отличная погодка для черных дел.
Что за дело я задумал? А что еще можно задумать, кроме нападения? Не вечно же отсиживаться под водой. Страж — слишком лакомая добыча, чтобы его оставили в покое. Будут искать день за днем, пока не найдут или сам не сдамся от жажды и голода.
Не надо думать, что за часы, проведенные в море, я растворил там остатки разума будто сахар в кипятке. Нет, я прекрасно понимаю, что лихая атака на два корабля, пусть даже небольших, ничем хорошим для меня не закончится. И потому, в зависимости от обстоятельств, собирался придерживаться трех планов.
Первый — скромный: вытащить Нью из трюма, угнать лодку и двигаться на север, до материка. По моим прикидкам, он не должен быть далеко.
Второй — не слишком скромный: пробраться в трюм, снять с гребцов оковы, далее толпой вырезать команду, сняться с якоря и отправиться на север.
Третий — наглый до неприличия план: пробраться в трюм, снять с гребцов оковы, далее толпой вырезать команду, затем то же самое проделать со вторым кораблем, сняться с якоря и отправиться на север.
Что из задуманного осуществится, я не знал. Ничего, буду действовать по обстановке.
Если первый раз, днем, я пересек остров от берега до берега за считаные минуты, то сейчас, во мраке, у меня ушли на это долгие часы. Я крался как хитрая кошка к дверце холодильника, замирая при каждом шорохе или даже подозрении на угрожающий звук. Двигался зигзагами, чтобы обойти всю площадь острова. Ночь была темна и… безлюдна. Странно, но даже на вершине в центре контрабандисты не оставили поста. А я ведь на это рассчитывал. Два-три моряка для меня не такая уж проблема. Главное — отобрать топор, копье, меч — хоть что-нибудь. Пусть у меня лязгают зубы от холода, но у них начнут лязгать от страха, когда поймут, на какого бойца нарвались. Прикончу без шансов, потому как выбора у меня нет, а загнанный в угол, дерусь отчаянно. Ну а дальше уже буду действовать не с пустыми руками.
Увы — этот план осуществляться не желал. В такой темени даже кости трухлявой на берегу не найти, так что мне остаются лишь камни. Или попытаться среди деревьев пошарить? Увесистая палка тоже пригодится.
Но, вспомнив те деревья, от идеи отказался. Нечего там ловить. Сухие ветви напрочь отсутствуют — матросы их прибрали на топливо, а живую я буду зубами грызть до утра. Можно, конечно, попробовать сломать, но надо быть полным идиотом, чтобы не понять: на кораблях в сотне метров от берега в тихую безветренную ночь этот звук будет слышен не хуже пушечного выстрела. Обойдусь без предупреждений о своих действиях, я должен начать осуществление своих трех планов как можно неожиданнее.
Не то что дубину — я саму бухточку с трудом нашел. Выбравшись к берегу, пошел поначалу не в ту сторону и поздно почуял неладное, когда слишком долго двигался, не встречая знакомых мест.
Пришлось возвращаться, но и теперь едва не пропустил нужного места. Темень была такая, что не заметил, как изгибается берег. Казалось, что так и двигаюсь по прямой. Потому прошел бы бухту без остановок, не наткнись на следы лодок. Их далеко вытаскивали на берег при разгрузке, а при погрузке тяжелые бочки и доски, по которым их закатывали, оставляли в сыпучей мелкой гальке заметные углубления, в одно из которых я наступил. Будь дело в прилив — так бы и прошествовал мимо.
Долго напрягал глаза, но кораблей в бухте не заметил. Хотя время от времени там вспыхивали фосфоресцирующие изогнутые линии. Такое в здешнем море случается при слабой ряби, когда еле заметные волны накатываются на борт судна.
Если это корабли, почему они стоят без огней?
Подумав, я сам и ответил на свой вопрос. Да по одной причине: чтобы я их не видел. Боятся, гады, или что-то задумали. Но что такое можно задумать, чему свет окажется помехой?
Сформулируем вопрос иначе: чему он вообще может помешать. Ответов можно найти много, но очевиднее всех мне показался один. Хорошо известно, что из освещенного места непросто наблюдать за темным. В этом легко убедиться, если зажечь в комнате все лампы и выглянуть в окно в полночь, после чего все выключить и вновь подойти к окну. Разница весьма заметная. Если кто-то хочет, чтобы его наблюдатели не прозевали появления врага, надо не мешать их зрению лишними огнями.
Итак: меня ждут.
Что ж, не так уж трудно догадаться, что я могу попытаться добраться до кораблей. Но насколько тщательно они следят за акваторией? Если человек десять на носу и по бортам, то мне ни за что не выбраться на палубу. А если один-два и смотрят только в сторону берега, то шансы неплохие.
Контрабандисты не показались мне людьми, хорошо знакомыми с военным делом и двадцать четыре часа в сутки ожидающими от мира самых изощренных пакостей. Мне даже командиров нескольких от довелось однажды неслабо обмануть, поймав всю ораву в брошенной корчме, где они так неосмотрительно расположились на ночлег, не проверив местности на предмет неприятных сюрпризов. Пусть не мину, но следы мои могли заметить и насторожиться. Но нет же, предпочли оказаться разорванными в клочья, радостно греясь вокруг коварного очага.
Среди контрабандистов нет вожаков от. Они должны быть куда беспечнее. Надо полагать, наблюдение за морем ведется кое-как. Даже удивлен отсутствием фонарей.
И насторожен. Может, эти как раз куда осторожнее вояк себя ведут. Шакалы, всего опасающиеся. Тогда мне не поздоровится.
В любом случае все мои предположения — это просто допущения. Я не знаю, что меня ждет на палубе или в воде под бортом. Остается лишь действовать — или отказаться от замыслов.
Отказываться я не стал.
Я не видел кораблей, зато прекрасно помнил, где они располагались. Чуть ли не на ощупь исследовал бухту, напился из источника, выбрал удобный и увесистый камень, забрался в воду, поплыл. К «Черному альбатросу» вышел удачно. Чуть в стороне от носа, но не так далеко, чтобы его не заметить.
Теперь надо было подумать. Я прекрасно помнил, что корабль стоит на двух якорях, отданных с носа и кормы. Это надежно удерживает его на месте и смягчает болтанку. Если действовать по плану-минимуму, то надо попасть на корму, где держат Нью. Таким образом, забираться по ближайшему канату будет не самой умной затеей, ведь потом придется преодолевать всю палубу, а там наверняка засели наблюдатели.
Зато на носу имеется «технический люк», через который можно вычерпывать воду из трюма и таскать гребцам еду и питье. К ним, правда, есть еще кормовой люк, он основной и располагается рядом с дверьми кают капитана и офицеров, к тому же прекрасно просматривается с площадки, где стоят рулевые, а там, как правило, и днем и ночью кто-то есть. Так здесь принято.
Если пробираться к рабам, то только через носовой люк — так безопаснее.
На ночь носовой люк запирается, причем не только снаружи, но и изнутри. Мера предосторожности на случай, если кому-нибудь из команды придет в голову попробовать освободить гребцов. Тогда ему волей-неволей придется пользоваться кормовым, а это легче заметить.
Есть еще вариант: сломать запор на носовом люке. Но внутренняя деревянная щеколда поддастся грубой силе с таким треском, что перебудит весь корабль. Это так считается. Наделе я в процессе матросской работы однажды занимался ремонтом люка и сделал там кое-что, не предусмотренное приказом.
Теперь люк при желании можно открыть тонкой железякой, причем почти без шума. Например, обычным гвоздем.
Гвоздь у меня был. Причем необычный. Хорошо заточенный, очень длинный, посаженный на деревянную рукоять. Вся проблема, что именно сейчас он был не у меня, а под притолокой двери, с которой начинается спуск в матросский кубрик. Достаточно протянуть руку, встав на входе, и он окажется в ладони.
Решено. Надо начинать с кормы — другого выхода не вижу. А если там обнаружится глазастый дозорный, можно будет попытаться его тихо снять с помощью своего зловещего гвоздя, после чего воспользоваться тамошним люком к гребцам, не связываясь с тем, который на носу.
Это, конечно, если дозорные не дежурят по двое — снять бесшумно пару куда труднее.
Кормовой якорный канат нашел без труда. Вскарабкаться по нему — тоже невеликий труд. Самый опасный момент — перебраться через планшир. Если на палубе поблизости кто-то околачивается, мгновенно поднимется тревога.
Попытался заглянуть, что-нибудь рассмотреть. Ночью я не слеп, на зрение не жалуюсь, но все же не настолько зряч — ничего не увидел.
Ну и ладно. Будем считать, что наблюдатели (явные или мифические) также ничего не видят.
Палуба встретила меня еле слышным шлепком мокрых ступней по доскам. Звук этот показался мне громом небесным, и я пару минут стоял в позе заспиртованного морского конька, ожидая неприятных последствий.
Пронесло: тишина, и никого не видно.
Дальше двигался чуть увереннее. Не зря я здесь столько дней отбатрачил, могу с завязанными глазами от носа до кормы добраться, ни разу не споткнувшись. Хоть никого пока не заметил, старался идти так, чтобы меня было труднее увидеть со стороны правого борта. Именно там должны располагаться наблюдатели, ожидающие моего приближения со стороны берега. Подвижная рея с убранным парусом, блоки лебедок — я ничем не пренебрегал в качестве укрытия.
А вот и дверь в кубрик. Увы — заперта. За ней лестница в двенадцать ступенек, а внизу крошечное помещение в три ряда, заставленное узкими дощатыми нарами. Духота там даже на нижних та еще, так что народ туда спускается лишь поспать, причем не в любую погоду.
Погода сегодня такова, что все не занятые в дозорах должны спрятаться.
Сидят там безвылазно? Как бы не так. Кто-то может проваляться до утра, у других проблемы с кишечником, нередкие на корабле, или просто лишку воды выпили вечером. Так что туда-сюда люди слоняются, и скрип петель никого не настораживает.
А вот палубные наблюдатели, которые должны сидеть у правого борта, на звук обязательно обернутся. Человек такое создание, что не может этого не сделать. И что они увидят? Да ничего. Я буду темной тенью на фоне темного же возвышения кормы. Очередной некто, выбравшийся отлить или уже возвращающийся обратно.
Дверь заскрипела просто оглушающе. У меня от этого звука едва у самого кишечные проблемы не случились, но, не останавливаясь ни на миг, шагнул внутрь, в смрадную тьму, развернулся, на ощупь нашарил шершавую рукоять, потянул.
Все: теперь я при оружии.
Кованый четырехгранный гвоздь на кривой рукояти, к тому же плохо закрепленный, но уверенности прибавилось раза в три.
Теперь куда? За борт, потом опять по канату на нос и далее к тамошнему люку?
Отличный вариант. Самый лучший. Ведь я уже убедился, что у кормового каната опасностей нет, а вот пешая прогулка через всю палубу продолжала казаться опаснейшей затеей.
Нет уж — лучше проверенным путем. Пусть даже он проверен лишь наполовину.
Выбрался из кубрика, прикрыл за собой дверь все с тем же скрипом, заставившим в очередной раз похолодеть. Но, как и в первый раз, никто не появился или не окликнул из темноты. Вряд ли оглохли настолько, что в такую тихую ночь ничего не слышат. Просто звук обыденный, не настораживает.
Будь я понаглее и поглупее, мог бы вернуться, чтобы переколоть всех обитателей кубрика. Но я не один раз применял против людей куда более серьезное холодное оружие, чем смехотворный гвоздь, и прекрасно знал, что редко кого удается свалить сразу замертво, без движения и звука, чтобы не дернулся, не закричал. Не надо думать, что матросы спят настолько крепко. Непременно услышат, поднимутся, и в тесноте никакое «кун-фу» не спасет. Я им, конечно, немало крови могу успеть пустить, но результат, скорее всего, окажется не в мою пользу.
Нет уж — рисковать по-глупому нам нельзя.
Убедившись, что никто не заинтересовался дверным скрипом, я было направился к якорному канату, но тут, как говорится, бес попутал. Наплевав на все планы, развернулся к люку, ведущему к малому трюму. Там хранятся припасы, и там же располагаются клетушки для рабов. В одной из них Нью, и я прекрасно помню, в какой именно.
Наверное, многочасовое сидение в морской пучине плохо сказывается на адекватности. Потому что, позабыв про все, я пошел искать девушку, чтобы вытащить ее и посадить в лодку, которая болталась у кормы. Если не выгорит с рабами, отчалю с нею вместе.
Ну не идиот ли?! Часа через два начнет светать. За это время далеко я уйти не смогу. Весельная лодка, к тому же тяжелая, управлять ею должны четверо гребцов, даже из поля зрения не скроется к тому моменту. Корабль ее легко догонит, и тогда…
Ни о чем этом я сейчас даже не подумал. Просто открыл люк трюма, с минуту послушал, убедился в отсутствии подозрительных звуков, начал спускаться по лестнице.
И тут кое-что случилось.
Человек я не сказать чтобы впечатлительный, но даже мне стало настолько не по себе, что едва не заорал. А вы бы не заорали, если бы в полной темноте и тишине вас, спускающегося в зловещий мрак трюма, внезапно схватила за ногу холодная рука?
Но орать я не стал.
И не стал изо всей силы удерживаться за лестницу, сопротивляясь грубой силе. Более того — я ей подчинился. Разворачиваясь, полетел на стоящего внизу противника. Это точно не Нью — у нее ладони раз в пять поменьше этих лапищ, так что жалеть не надо.
Столкновение вышло бурным и неожиданным для неизвестного здоровяка. Он ведь в этот момент тянул меня на себя, а я неожиданно поддался и даже более того — свалился всем телом. Противник не устоял, завалился, причем я оказался сверху, чем и воспользовался. Начав его еще в падении раз за разом колоть в грудь и шею, не прекратил своего занятия и на полу. Гвоздь то с легкостью прошивал мягкие ткани, то тормозил о кости. Я бил с пулеметной скоростью, стараясь не наносить сильных ударов, от которых мое неказистое оружие может слететь с рукояти. Пусть раны будут неглубокие, зато многочисленные.
Во тьме заорали, в меня брызнуло горячим и тошнотворным. Сплевывая чужую кровь, я второй рукой нащупал горло противника, врезал по кадыку костяшками пальцев, начал подниматься. Меня уже никто не удерживал, и надо было спешить. Успеть подняться по лестнице и сигануть за борт, пока не перекрыли путь отхода. Надо признать, что план не удался, и единственный выход — отступить, чтобы разработать новый и позднее осуществить.
Меня опять схватили на лестнице, и опять за ноги. Но на этот раз я не стал коршуном слетать на врага. Банально нет времени на новое убийство. Крик ведь наверняка слышали, да и один матрос, оказавшийся в трюме, — это случайность, а два — уже система. Или засада, или усиленные меры безопасности. И в том и другом случае действовать надо как можно быстрее.
Так что ограничился ударом второй ногой. Попал, похоже, удачно, но негодяй не отпустил, а вместо этого потащил еще сильнее. Понимая, что вот-вот и меня оторвут силой, все же поддался сам, обрушившись на второго противника. Этот оказался чуть ловчее, ухитрился перехватить мою руку с оружием после пары ударов. Левой рукой я попытался достать его кадык, но ушлый тип прикрыл его подбородком. Мне ничего не оставалось, как вбить пальцы ему в глазницы.
Позабыв про все, тот, скверно ругаясь, ухватил левую руку двумя лапами. Уже не жалея оружия, я со всей дури вбил острие в грудь, заставив войти на всю длину.
В этот миг спину хлестко накрыло сетью.
— Огня! Огня! — хорошо знакомым визгливым голосом негоцианта Нара Гердо заорали сверху.
Вот ведь гад везучий. Голова у него оказалась покрепче черпака.
Итак, на палубе меня уже ждут. Я в западне. Очень плохо, но зато теперь не надо ломать голову над дальнейшими планами.
Мне остается лишь одно: чтобы эти твари на всю оставшуюся жизнь (надеюсь, недолгую и переполненную разнообразными страданиями) запомнили последний бой стража Дана.
Оружие легко вышло из раны. Видимо тяжелой, потому что противник хоть и брыкался, но хватался за меня без прежнего энтузиазма. Судя по шуму, рядом действовали еще как минимум двое. Они не лезли в драку, лишь продолжали набрасывать на меня сети. А я не пытался им мешать. Прижал руки к телу, вдавил голову в плечи, пополз подколодной змеей по полу, раздвигая путы макушкой.
Наверху раскрылся люк, по глазам резануло желтоватым светом масляного фонаря.
— Вяжите его! Вот он! — прокричал все тот же Нар Гердо.
Какой же омерзительный у него голос…
Потемнело, кто-то спускался вниз, заслонив телом освещенный фонарем проем люка. Мастера ловли людей сетями приободрились при виде поддержки и навалились с двух сторон тяжелыми телами, пытаясь удержать меня на месте.
Совершенно зря. Ведь верный гвоздь не подвел, не слетел с рукояти после сильного удара. Я все еще был вооружен и немедленно это продемонстрировал, начав дырявить бок первого противника. Заработав три раны за три секунды, он отпрянул в сторону с почти женским визгом, чем подарил мне чуточку свободы маневра. Я ею незамедлительно воспользовался, достав его напарника. Этот оказался покрепче или глупее. Раз пять или шесть успел попортить ему кожу, прежде чем он оставил меня в покое.
На спину навалился еще один. Похоже, тот, который успел спуститься первым. А за ним будто табун коней скачет — дробный топот деревянных подошв морских ботинок по лестнице. Сейчас здесь будет толпа.
Сильно подозревая, что дальше резвиться не получится, я до хруста в плече вывернул руку и опять не жалея оружия погрузил острие во что-то очень мягкое, податливое, будто топленое масло. Не грудь, а где-то ниже — до груди с такого положения не доставал.
А затем на меня будто слон навалился. Не знаю, сколько их было, но они прямо через сеть ухватили меня за руки, вскарабкались на спину, начали лупить куда попало. Но вроде бы не колюще-режущим. Кулаками, палками, подошвами ботинок — не более.
Сеть в этой ситуации сработала во благо. Сплетенная из толстой бечевки, с не слишком большой ячеей, наброшенная в несколько слоев, немного смягчала удары. Но при этом я ничего не мог поделать — она все же мешала. К тому же когда навалились новые противники, из ладони выскочила рукоять оружия, оставив его в ране. Я опять пустой, даже камень остался в кармане штанов, откуда его ни за что не вытащить — ведь мне даже пальцем трудно пошевелить.
Неорганизованная свалка длилась недолго. Фонарь опустился вниз вместе с толстяком-купцом, тот руганью и криками, более подходящими недорезанной свинье, а не человеку, привел сообщников в чувство, кое-как организовав их действия.
Итогом явилось то, что меня поставили на ноги, связав за спиной руки и крепко удерживая с двух сторон. Нар, осветив добычу фонарем, расплылся в омерзительной улыбке и в высшей степени издевательским тоном произнес:
— Ба! К нам никак заглянул сам сэр страж! Вот только попугая почему-то не вижу.
— Он сильно занят. Полетел гадить на могилы твоих предков.
— Вот как? А я думал, что вы его съели, когда голодали возле Прорвы.
— Этот урод убил Тьюча! — охнули за спиной.
— И Бро не встает, он весь в крови! — добавил уже другой.
— Молчать, дармоеды! — взвизгнул купец. — Не сметь меня перебивать! Перевяжите раненых и унесите их в кубрик!
По лестнице спустился капитан Шнерх. При виде меня он осклабился:
— Попался, подонок!
— Как личико, не болит? — участливо спросил я, приметив на его скуле солидную ссадину, оставленную тяжелой рукоятью черпака.
Мой вопрос капитана чем-то задел. Приблизившись, он от души врезал кулаком мне в живот, многообещающе прошипев сквозь зубы:
— Это только начало.
— А потом что? К мамочке своей повезешь, а то ее некому ублажать? Нет уж, лучше убей прямо здесь, потому как я у нее уже бывал, и мне это не понравилось.
На этот раз ударов последовало целых три. Только не надо подозревать меня в латентном мазохизме. Я не ради удовольствия провоцировал вожака контрабандистов, мне надо было заставить амбалов, держащих меня с двух сторон, чуть расслабиться.
И они расслабились, когда мое обмякшее после побоев тело повисло в их руках.
— Я из тебя дух еще выбью, — удовлетворенно произнес Шнерх, отступив на шаг.
Вот же дурак. На что он рассчитывал? Не боксер ведь. Это тебе не оплеухи рабам раздавать. Пресс у меня что надо, он и не такие удары выдержать может.
Месть моя была молниеносна. Взмах левой ноги с впечатыванием подъема стопы в ту область тела, которую футболисты оберегают двумя руками, стоя «стенкой». Амбалы не спали, навалились, потянув меня чуть назад. И этим лишь помогли при маховом ударе правой, угодившим сгибающемуся в три погибели капитану в лицо.
Удар вышел картинно-великолепным. Шнерха оторвало от пола, вернулся он на него уже не ногами, а спиной, с грохотом, от которого содрогнулся корабль.
Не убился, но в ближайшее время резвости у него поубавится.
Дальше веселиться мне не позволили. Заломили руки так, что дышать стало трудно. А сволочь-купец продолжил дело Шнерха, начав колотить в живот и грудь. Бил он куда слабее, чем капитан, но не скажу, что мне это сильно нравилось.
При этом скотина насмехался на все лады:
— Да ты, страж, глупец еще тот! Я сразу сказал, что та девка непростая и ты за ней непременно вернешься. И вернулся же, прямиком в наши сети. Скажи: где прятался сегодня? И что с твоим кораблем случилось? Или кораблями. Потонули в шторм, потому как вам, крысам северным, даже лужу не переплыть, не то что наше море?
И каждое его слово сопровождалось ударами, а иногда двумя. Мне оставалось лишь подбадривать его в ответ, чтобы не совсем уж отдавать инициативу:
— Не останавливайся. Твоя мама била лучше, но ты тоже ничего.
Шнерх, кое-как оторвавшись от пола, явил миру окровавленное лицо, сплюнул выбитыми зубами и разбитыми губами прошамкал:
— Повесить его!
— Это как это так: повесить?! — вскинулся купец, прекратив меня избивать.
— За шею повесить, на рее, — зловеще пояснил капитан.
— Да ты вконец спятил! Это ведь страж!
— Да плевать, кто он!
— Плевать?! А ты представляешь, сколько денег за него дадут серые?! Или тебе хватило одного удара, чтобы все позабыть?! О чем мы с тобой целый день толковали?!
Видимо, сильно опасаясь, что Шнерх от обиды приведет приговор в исполнение, невзирая ни на какие аргументы, Нар напрямую обратился к морякам, по сути подстрекая их к неповиновению:
— Этот человек страж! У нас их еще называют людьми холода.
— Мы и сами знаем, как и где стражей называют, — пробурчали за спиной хорошо знакомым голосом Стреда.
Так вот кто мне руки выворачивает?! Эх, а я ведь этому простодушному увальню даже симпатизировал…
— Зато вы не знаете, сколько денег отсыплют серые за живого стража.
— А ты что, часто стражами торговал, раз такое знаешь? — спросил все тот же Стред.
— Ты совсем дурак?! Никто и никогда живого стража им не отдавал!
— Тогда почем знаешь, что за него деньги большие дадут?
— А потому что он такой товар, которого ни у кого нет и никогда не было. Живой он на вес золота, ведь серым очень хочется узнать все об их ордене. Мертвый будет молчать, потому платить за него не станут. Ты понял, Шнерх?! Хочешь всех нас по миру пустить?!
— А ты разве нищий?
— Нищий? Ты не представляешь, какие это деньги.
— Да мы и без них в золоте будем купаться после этого похода, даже без всяких серых.
— Это если получится забить два корабля отборным мясом, а ведь может не получиться.
— Северяне обещали все сделать. Сейчас это будет проще: во время набегов меньше мешают, сам должен понимать.
— И что из этого?! Стража можно повесить?! Да за сотню самых отборных рабынь не выручим столько, сколько за него одного! Подумаешь! Пару гнилых зубов потерял! Да тебе за кроху тех денег вырастят полный рот! Челюсти будут как у мальчика!
— А я вот не уверен, что серые так уж много заплатят.
— За стража-то? Еще как заплатят. Надо сниматься с якорей — и назад, на юг.
— Нар, да ты спятил вконец! Мы еще не забрали рабынь!
— Да на кой нам с ними связываться при таких делах, если есть страж?
— За стража никто не знает сколько дадут, а вот за них дадут очень даже неплохо, и это знает у нас каждый. Тем более после того, что устроили северяне, цены должны вырасти. К тому же пропустим набег.
— Смешно! На севере всегда опасно, а сейчас, при набеге, опаснее, чем прежде. Может, торг и лучше, но золото кровью брать приходится. Зачем рисковать, если нет надобности? Ты видел, какой прыткий этот страж? Сбежит или помрет — и все! Ничего тогда не получим!
— Не сбежит.
— Ой ли?! Смотри, что он один натворил каким-то ржавым гвоздем! Один труп, один не жилец, и сильно порезанных двое. Еще и тебя достал, уже будучи схваченным. Нет, Шнерх, от этого живчика всего ожидать можно. Не удержат его простые замки.
— Удержат. Даже без замков не уйдет, — ухмыльнулся Шнерх и как-то очень уж зловеще добавил: — Дайте мне секиру.
Если до этого я с равнодушием выслушивал диалог пары жадных контрабандистов, то сейчас напрягся. Очень, знаете ли, неприятно, когда кто-то уверенным голосом обещает, что дает гарантию от побега некоего лица, после чего просит принести ему большой топор.
Видимо, Нара тоже насторожили эти слова, потому как он с опаской уточнил:
— Ноги ему рубить вздумал?
— Зачем ноги? Одной хватит. И вовсе не обязательно рубить.
— Эй! Да ты чего?! Помрет ведь!
— Не мешай. Учись у меня, как надо со строптивыми рабами обращаться. Слышишь, страж?! Ты теперь мой раб. Плохой раб. Тебя следует проучить. Наказать. Именно это я сейчас и сделаю. Спиной на пол его валите и держите за руки и за ноги.
Что я мог поделать? Да ничего. Только смотреть. Смотреть на то, как Шнерх, ухмыляясь, растягивает удовольствие. Разминаясь, взмахивает тяжелой секирой. Примеривается. Затем медленно, очень медленно заносит ее над головой, одновременно разворачивая лезвием назад. И начинает быстро опускать свое оружие, при этом чуть приседая. И глаза мои неотрывно наблюдают за обухом огромного топора, снабженного четырехгранной выпуклостью, предназначенной для дробящих ударов.
Судьба наконец решила, что с меня достаточно. Смилостивилась. Отрубился я мгновенно, толком не успев ощутить все, что испытывает человек, которому раздробили голень.
