Глава третья

Утро рабочего дня порадовало меня некоторым разнообразием. На сей раз я встретила в коридоре у своей двери не Плевакина, а Диму с Верочкой.

Они вышли из кабинета гуськом, как верблюды в караване, и тоже с грузом: оба держали в руках по стопке папок. У Верочки стопка доходила до подбородка, которым она ее и придерживала, у Димы – до самых глаз. При этом лицо Верочки от подбородка до глаз укрывала одноразовая медицинская маска, с которой так сроднилась моя сестрица Натка. Но Верочка – девушка молодая и очень здравомыслящая, а Дима – даже не девушка и тоже крепко дружит с головой, так что ни она, ни он не стали бы оперировать лицо.

Тогда зачем его прятать?

– Это грабеж? – спросила я, не протестуя, но желая прояснить ситуацию. – Или мы срочно переезжаем в глубокий тыл в связи с, эм-м-м, например, началом химической войны?

– Забираем у вас дела, Елена Владимировна! – бодро ответила Верочка.

– Все?! – Я не поверила своему счастью.

– Почти. Вам ведь теперь почти все время и силы придется посвятить одному-единственному процессу…

– Ах, да, Плевакин же вчера обещал журналистам, что слушания будут идти с девяти утра до девяти вечера, – вспомнила я.

Вот эта перспектива мне не понравилась.

С девяти утра – ладно, но до девяти вечера? Это в котором же часу я буду возвращаться домой? И как много упущу в общении со своим любимым трудным подростком?

– Нет, с девяти до девяти каждый день не получится, нельзя нарушать трудовое законодательство, – подал голос рассудительный Дима. – Реальный прогноз – с десяти до семи.

– Это еще куда ни шло, – согласилась я и сдвинулась в сторону, уступая дорогу мини-каравану.

– Елена Владимировна, а вы себя видели? – оглянувшись на меня уже с расстояния в пару метров, поинтересовалась Верочка. – Серый костюм на фоне желтой стены смотрелся здорово! – восторженно добавила она.

– Где смотрелся? – тупо переспросила я. И меня накрыла волна досады: совсем забыла про вчерашний пресс-подход! Как-то не задержалась у меня в голове простая и здравая мысль, что операторы снимали нас с Плевакиным не для собственного удовольствия, а для новостей. А они, стало быть, уже вышли.

– А…

– Я вам ссылочки на почту кинул! – Мой идеальный помощник и уловил мысленный сигнал, и ответил на него.

– Спасибо, Дима!

Я вошла в кабинет и осмотрелась.

Исчезновение большей части дел заметно повлияло на интерьер. Без разноцветных папок, рядами стоящих на полках и колоннами высящихся на полу, он перестал быть деловым и живописным одновременно. Зато стало намного больше места… и пыли.

– А-а-апчхи!

Я наконец поняла, зачем Верочке нужна была маска.

Пришлось искать в сумке влажные салфетки и протирать опустевшие полки.

А Дима с Верочкой не только ушли, но и вернулись не с пустыми руками: притащили побитую жизнью видеодвойку.

– Дим, зачем? Я твои ссылочки и на телефоне посмотрю, – сказала я.

– Это вам Анатолий Эммануилович прислал, сказал, понадобится для изучения материалов дела, – объяснила Верочка. – Там же целая куча кассет с видеозаписями.

– Надеюсь, они не порнографического характера, – уныло пошутила я.

– Почти, – хмыкнул Дима. – Это разные телешоу с участием ответчицы.

– Ой, Елена Владимировна, а вы знаете, что она актрисой была, эта ваша Сушкина? – Верочка полубоком присела на стол моего помощника.

Ей явно хотелось продлить пребывание в приятной компании, интересно поболтать и лишний раз показать достойному ценителю – галантному интеллигентному Диме, а не мне, – свои красивые ножки. Плевакин-то в силу возраста и склада характера обращает на них внимания не больше, чем на ножки стула.

– Заявляю протест, эта Сушкина не моя! – открестилась я.

– Теперь это наша общая Сушкина, – дипломатично заметил Дима. – Мне кажется, достанется всем.

– Но Елене Владимировне намного больше других, – возразила Верочка. – «Аргументы» уже назвали ее «престарелой молодящейся судьей» и дали просто жуткую фотку. Ой, извините, Лена Владимировна.

– Что?! Где?! Как?! – вскинулась я.

– Верочка, на минуточку! Елена Владимировна, я сейчас вернусь, – мой помощник аккуратно стянул болтливую красавицу со своего стола и вышел с ней в коридор.

– Престарелая? – недоверчиво повторила я и беспомощно посмотрелась в мутное стекло книжного шкафа.

Зеркало из него было так себе, я это понимала и никогда прежде не выражала недовольства своим отражением. А тут взяла и выразила, замахнувшись на стекло кулаком. Бить, впрочем, не стала – сдержалась.

«Неча, – как говорил классик, – на зеркало пенять, коли рожа крива».

Хотя она вовсе даже не крива.

Я вытащила из сумки пудреницу, посмотрелась в нормальное зеркальце и убедилась – не крива.

«Престарелая»! Да мне до пенсии еще больше четырех пятилеток трудиться!

Кто вообще мог такое написать обо мне, женщине в самом расцвете сил? Не иначе зеленая студентка-практикантка, идейная сторонница Анфисы Гривцовой!

А «молодящаяся» – это и вовсе поклеп! Молодящаяся – это Элеонора Сушкина, а я просто молодая!

Между прочим, это я не голословно заявляю, а со ссылкой на компетентные органы. Не так давно Всемирная организация здравоохранения изменила возрастную классификацию, и теперь молодость официально заканчивается только в сорок четыре года!

Пылая негодованием и от души желая коллективу обидевшей меня газеты в полном составе всего самого наихудшего, я посмотрела новости, ссылки на которые прислал Дима, и немного успокоилась.

В телевизионных сюжетах ничего плохого обо мне не говорили. Звучали только мое имя и должность – без нелицеприятных комментариев. Серый костюмчик с белой «блузкой» смотрелся на экране очень прилично, моих крупных планов было мало, а на общих внимание привлекала импозантная фигура Плевакина.

В общем, все было не так уж плохо.

Пока.

Натка позвонила, когда я собиралась выйти на обед. Это сбило меня с толку, и я не сразу поняла, что слова «заправься как следует» означают «залей полный бак». Даже умилилась:

– Ты теперь будешь заботиться о моем питании и за пределами квартиры?

– О чем ты говоришь? Лично я – о бензине, – решительно устранила недопонимание сестрица. – Надеюсь, ты помнишь, что завтра суббота? Мы едем в Ивановку.

– Кто это – мы? – спросила я, терзаемая самыми дурными предчувствиями.

А «куда это – в Ивановку» не спросила, потому что не забыла, что так называется деревня, где у Натки тот самый старый дом. И добрые соседи Василий Петрович и Татьяна Ивановна Сизовы. И сын Сенька.

Вспомнив о нем, я морально собралась. Мой племянник замечательный парень, серьезный, умный, ответственный – совсем не в мать. Летом ему исполнится семь, осенью он пойдет в школу, и мы, наверняка, будем гордиться его успехами в учебе. А пока неплохо было бы навестить пацана, которого безголовая мамочка с радостью сбагрила на руки чужим людям, чтобы без помех вляпаться в очередную историю.

Кстати, был бы Сенька рядом, он вполне мог бы помешать Натке вписаться в эту авантюру – пацан очень серьезно относится к своей роли единственного в семье мужчины-защитника.

Ради любимого племянника я была готова пожертвовать своими собственными планами на субботу, встать пораньше и три часа кряду крутить баранку, а именно этого, судя по всему, хотела от меня сестрица.

Я даже обрадовалась:

– Мы поедем навестить Сеньку?

– И это тоже, – уклончиво ответила сноровистая сестра. – Но главная наша задача – инвентаризация барахла на чердаке. Посмотрим, что хорошего там есть на продажу.

– Наталья, имей совесть! – возмутилась я. – Ты думаешь, что после трех часов за рулем я полезу на чердак, чтобы в пыли и паутине ворочать там железные кровати с облупленными шишечками на никелированных спинках?! И это притом что мне еще потом три часа обратно рулить?

– А там есть такие кровати? – пропустив мимо ушей главное, Натка услышала только то, что хотела. – Супер, они сейчас снова в моде!

– Я ничего не знаю о содержимом твоего чердака, ясно? Я просто предупреждаю тебя: на меня в своих поисковых работах не рассчитывай! Я буду пить чай с вареньем у Сизовых, общаться с Сенькой и качаться в гамаке!

– Ну и ладно, без тебя обойдемся, – не огорчилась сестрица. – Сашка обещала привлечь Фому, а он здоровый парень с большим желанием угодить подружке и понравиться ее родне, так что будет добросовестно вкалывать за троих. Я и сама с удовольствием полежу в гамаке.

– С нами едет Фома?

Вот это была важная информация. Дочь не просто приведет молодого человека познакомиться, а еще и припряжет его к общественно полезному труду! Это, знаете ли, заявочка на серьезные отношения!

– Да, мы едем вчетвером: ты, я, Сашка и Фома, – подтвердила Натка. – Так что, мать, поскреби по сусекам, собери весь свой такт и остатки деликатности, отключи режим «судья» и будь с ребятами понежнее.

– Спасибо за совет, сама бы я не догадалась, – съязвила я, и на том мы завершили столь полезный для меня диалог.

А после обеда я, можно сказать, развлекалась.

– Сегодня День кино? – пошутил Дима еще утром, когда я попросила его помочь мне управиться с допотопной видеодвойкой.

Не подумайте, я не полный технический бездарь. Просто память девичья, да… Я уже подзабыла, как пользоваться кассетным видиком, а сеанс общения с ним мне предстоял долгий. Боюсь, даже не один День кино – минимум два-три.

Истец по делу «”Эстет Идеаль” против гражданки Сушкиной» собрал и представил обширную видеотеку – больше дюжины кассет, и на каждой было записано по паре шоу с участием Элеоноры Константиновны.

Я впечатлилась и даже позавидовала: всего-то за год дама успела обскакать все возможные каналы! Разве что на «Природу» в познавательную программу об интересных животных не сходила. А зря. Чем дольше я смотрела, тем отчетливее понимала, что гражданка Сушкина представляет собой какой-то уникальный вид. Она менялась, как хамелеон!

И речь не о прическе и нарядах, которых у Элеоноры Константиновны было очень много – хватало, чтобы не повторяться и радовать глаз телезрителя то пламенным алым, то нежными пастельными тонами, то непорочной белизной. В этом, конечно, не было ничегошеньки предосудительного: любая дама на месте Элеоноры Константиновны пожелала бы показать миру всю гамму своих праздничных одежд. Не у всех же она, эта гамма, целиком исчерпывается благородным серым цветом парадной фрачной пары…

Кстати, после просмотра нескольких видеокассет я поймала себя на мысли, что это – не дело, надо бы мне завести еще хоть один костюм на выход, темно-синий, например, это вечно модный цвет, если выбрать правильный фасон и добротную ткань, ему тоже сносу не будет… Господи, как же мне надоело это перманентное безденежье! Я тоже хочу себе модные наряды непрактичных пастельных тонов! Нежно-васильковый костюм, вот! Он подойдет к глазам… Или… нет, однозначно нужен розовый! Он подойдет к моим балеткам. Хотя их давно пора уже выбросить и купить себе новые, чтобы смотрелись не хуже, чем диван в той клинике… Ах, сколько прекрасных балеток можно было бы выкроить из того диванчика…

Тьфу, о чем я думаю? С какой стати вечно что-то выкраиваю? Вот почему так – все женщины как женщины, а я одна… судья в мантии?

Хотя как раз мантия – вещь очень и очень хорошая. С мантией – это было здорово придумано, словно в специальном расчете на мое вечное безденежье. Мантию наденешь, липучку застегнешь – и ты солидный человек, судья при исполнении, а что под мантией у тебя подвернутые джинсы и простецкая вязаная кофточка, так того ж никто не видит. А еще в мантии не страшны сквозняки, которые в нашем старом здании гуляют так же свободно, как фамильные привидения в шотландском замке…

Но я отвлеклась. Вернемся к нашим бар… барышням.

Да, Элеоноре Константиновне и ее подружкам, неизменным спутницам по телешоу, понравилось бы зваться барышнями. Лет до семидесяти. А уж потом, так и быть, дамами. Так вот, про переменчивость вечно юной мадам Сушкиной. Просмотрев пяток шоу, я заметила, что меняются не только наряды, но и черты лица Элеоноры Константиновны. Всякий раз они были перекошенными – а как же иначе, мадам ведь представляла собой жертву кривых рук пластического хирурга, но перекосы пестрили разнообразием в зависимости от телеканала, подававшего историю.

Я специально погоняла записи туда-сюда, чтобы на стоп-кадрах выхватить крупные планы лица Элеоноры Константиновны, и даже пересняла картинки с экрана своим мобильным. Качество фоток, конечно, оставляло желать лучшего, но выстроенные в один ряд и представленные последовательно, они четко показывали: где-то у «жертвы» был опущен левый угол рта, а где-то – правый. Где-то оленьим, с поволокой был левый глаз, по-монгольски прищуренным правый, а в другой телепередаче – наоборот. «Яблочко» на левой скуле, которой Элеонора Константиновна старалась держаться ближе к камере – очевидно, это ее так называемая «рабочая сторона», было «плавающим» и гуляло как вверх, так и вниз.

Я, конечно, не спец по эстетической медицине во всех ее проявлениях, что бы ни думал по этому поводу уважаемый Анатолий Эммануилович Плевакин. Но даже мне было ясно, что печальные последствия пластической операции должны иметь более стабильный характер. То есть какие-то мелкие погрешности, наверное, могут со временем пройти сами собой, но вместо них не могли появиться новые, ранее никаким образом не проявлявшиеся на лице. А это, мне думается, говорило о том, что опытная мастерица кисти и пудреницы Натка права, наметанный в этих вопросах глаз ее не подвел: Элеонора Константиновна Сушкина всякий раз перед выходом к публике в студии заново рисовала себе «испорченное» лицо. При этом у нее, наверное, имелся некий шаблонный образец, но макияж – работа ручная, а она тем и отличается, что каждое произведение визажиста уникально.

Будь у меня не пленочное видео, а цифровые записи, я бы нащелкала побольше выразительных кадров для анализа…

Кстати, а почему мне дали записи на кассетах? Кто их передал? Прокурор? С какой стати привлекли прокуратуру? Из-за того, что иск будет строиться на статье о причинении вреда здоровью человека? Любопытно, что это за старорежимная личность?

– Дим, а кто представляет прокуратуру на процессе Сушкиной? – покричала я помощнику – смотреть самой было лень.

– Говоров! – вежливо, но громко гаркнул в ответ Дима.

– Да ладно?!

Я удивилась.

Никита Говоров – точно не махровый консерватор, он вполне современный мужчина, понимающий толк во многих радостях жизни. В борще, к примеру, он разбирается так же всеобъемлюще, как Циолковский в современной ему космонавтике! И в настоящих женщинах тоже кое-что понимает, у нас с ним даже едва не случился роман – не отвлеклись бы на борщ, так и случился бы… И с чего бы такой прогрессивный товарищ завалил меня кучей древних кассет?

Не в силах найти ответ на этот вопрос самостоятельно, я набрала знакомый номер и спросила:

– Никита, привет, есть минутка?

– Даже две, привет, Лена, – ответил Говоров несколько напряженным голосом. – На светофоре стою, тут поворот такой хлопотный, надо будет сразу, как позеленеет, рвануть, а то опять на две минуты застряну, пропуская встречных…

– Тогда слушай, я быстро, у меня всего один вопрос, – подхватила я его волну четкой конкретики. – Почему мне видеозаписи ста тысяч шоу с Сушкиной на кассетах дали? И с какого перепугу ты оказался в деле?

– Плевакин специально просил, сказал, тебе так удобнее будет. А нас привлекли в связи с особой злободневностью, учитывая шумиху в прессе, этого дела. Ты же в системе не первый год, знаешь, что, если кто-то наверху так решил, мы – люди подневольные, должны исполнять указания руководства.

Я вспомнила, что видеодвойку мне доставили именно от заботливого Анатолия Эммануиловича. Воистину, бойтесь данайцев, дары приносящих! И червячок любопытства погрузился в мою голову: кто же этот «наверху», что придает такую значимость гражданскому спору, чьей стороны придерживается и какого ожидает вердикта от меня?

– А в зал суда тоже видик с теликом потащим? У нас ведь есть комп! – напомнила я Никите.

– А для компа есть те же записи на флешке, посмотри, она там сзади скотчем приклеена! Все, Лен…

Голос в трубке пропал, сменившись ревом мотора. Похоже, Говоров рванул в свой поворот, как Шумахер.

Я долистала материалы в папке до конца и действительно нашла обещанную флешку – она была намертво прилеплена к плотной картонке обложки широкой липкой лентой, а потому не гремела, не шуршала и вообще никак не давала о себе знать.

Находка меня искренне порадовала: теперь я могла посмотреть многосерийное «кино» про Сушкину с относительным комфортом – дома, за компьютером.

Сашку, конечно, от компа с Интернетом попробуй отгони, дочь у клавиатуры прочно окопалась, но у нас же сейчас гостит Натка, а она сунула в чемодан не только вечернее платье, но и гораздо более полезную и практичную вещь – свой ноутбук. Я у нее его выпрошу, выманю или вытребую шантажом и угрозами, это не суть важно, главное – я утащу полезную машинку в кровать и пересмотрю все шоу с участием Элеоноры Константиновны Сушкиной, как самый ленивый зритель – лежа.

Я сунула флешку в сумку и занялась другими делами. Мне же, кроме героини телешоу, еще кое-что оставили, у нас так не бывает, чтобы судья был занят всего в одном процессе. Мы, российские судьи, многостаночники, последователи и продолжатели дела Дуси Виноградовой и мастера одновременной игры…

Вечером я ехала домой под дождем. Это напрягало: как водитель, я осадки не люблю. И видимость хуже, и под колесами неизвестно что…

Мобильник запел, когда я опасно подрезала маршрутку – не нарочно, просто так вышло.

Мой инструктор по вождению, рассудительный пожилой белорус Иван Петрович Заборонок, постоянно повторял: «Запомни, Ленка, лужа – это яма!» – и настоятельно рекомендовал по возможности объезжать водные преграды. Потому как в нашем отечестве с его двумя вечными бедами даже Нострадамус не угадал бы, в какой мелкой (курица вброд перейдет) луже на проезжей части может таиться Марианская впадина открытого канализационного люка. И я как-то влетела в такой криво посаженный в обечайку люк колесом, слава богу, на учебной машине, но ей, несчастливице, пришлось пройти ремонт, а мне – выслушать много запомнившихся на всю жизнь слов от Ивана Петровича. Собственно, тогда я и узнала, что в белорусском языке тоже есть матерные выражения, которые звучат так мило и забавно, что сердиться и обижаться не получается – смех разбирает.

– Тю, холера! – выругалась я любимым словечком незабвенного инструктора, услышав тревожный звон.

Он звучал со стереоэффектом – с двух сторон. Справа отчаянно сигналил возмущенный моим опасным маневром водитель маршрутки, слева, из кармана курточки, настойчиво требовал обратить на себя внимание телефон. Дождавшись, пока дорожная ситуация приблизится к штатной, я вытащила его и ответила на вызов.

– Елена Владимировна, привет, хотел еще утром тебе звякнуть, да все никак, а ты еще у себя? – забыв поздороваться, протараторил Таганцев.

– На полпути, – ответила я, не уточнив, какая из двух моих базовых локаций имеется в виду.

– Домой едешь? – сам догадался мудрый опер. – Отлично, туда мне даже ближе будет, через четверть часика подскочу. Подождешь меня на детской площадке?

– Почему нет? – Я развеселилась. – Мне так давно не назначали свиданий в песочнице!

Константин Сергеевич то ли смешливо фыркнул, то ли возмущенно хрюкнул и отключился.

Я благополучно доехала до дома. Припарковалась, вышла из машины и, привычно кренясь под тяжестью своей заплечной сумы, пошла к уже ожидающему меня Таганцеву.

Он сидел на лавочке у подъезда и на фоне кустов едва зацветшей черемухи смотрелся очень лирично. Ему бы еще бутылочку дешевого пива, гитару и выражение лица подобрее…

Но Константин Сергеевич был чем-то сильно озабочен. Он нервно притопывал ногой и из-под козырька надвинутой на лоб бейсболки смотрел на тряпки, развешенные на площадке для сушки белья, как на вражеские флаги.

Бабушка Скворцова, чьи просторные рейтузы и майки как раз парусили на веревках, наблюдала за озабоченным Таганцевым с беспокойством.

Она заняла позицию в окне своей квартиры на первом этаже и лежала грудью на подоконнике, опираясь на растопыренные локти, как готовый к стрельбе пулеметчик.

– Добрый вечер, Константин Сергеевич! – приветствовала я Таганцева, исполняя долг вежливости и заодно как бы ручаясь за него перед пенсионеркой Скворцовой.

Уж лучше так, чем дожидаться, пока она забурчит классическое «Ходють тут всякие, а потом у нас белье пропадает!» и оскорбит сотрудника органов правопорядка словом и делом.

С нее станется, Вера Дмитриевна у нас боевитая старушка: не далее как на прошлой неделе она скрутила и повязала пояском от халата агитатора предвыборного штаба какого-то кандидата в депутаты. У того, видите ли, были чернявые кудри и недобрый глаз – типичные, по мнению бабушки Скворцовой, приметы цыгана-конокрада. Тот факт, что из коней у нас во дворе одна деревянная лошадка-качалка на тугой и скрипучей тракторной пружине, Веру Дмитриевну не смутил.

– Здравия желаю, Елена Владимировна! – При моем появлении Таганцев вскочил и сдернул с головы бейсболку.

– Ой, что с тобой, Костя? – охнула я. – Ты стал похож на молодого единорога!

– Ну, спасибо! Это сегодня уже третья версия. – Опер снова нахлобучил бейсболку, спрятав свое налобное украшение – лоснящуюся красную шишку между бровями.

– А какие были две предыдущие? – поинтересовалась я, присаживаясь на лавочку.

– Банальные, – махнул рукой Таганцев. – Бандитская пуля и метка для снайпера. Опера, что с них возьмешь, – никакой фантазии!

– А на самом деле что? Если не хочешь, не говори. – Я сначала спросила, а потом спохватилась, что проявляю бестактность.

– Еще как хочу, для того и приехал! Константин Сергеевич оседлал лавочку, устроившись так, чтобы лучше меня видеть.

– Я, Елена Владимировна, ходил в ту клинику, как ее? «Идеаль Бьюти»!

– Костя, зачем?

– Ну, не за красотой, ясное дело. – Таганцев почесал шишку. – Так, присмотреться, послушать… Для прикрытия, конечно, взял пару-тройку процедур подешевле… Слушай, Елена Владимировна, у них там просто зверские цены! Полный курс вакуумного массажа в таком, знаешь, прикольном костюме стоит столько, что по-настоящему в космос слетать можно! Хотя в моем случае оно того стоило. Я, пока лежал там, уловил кое-что интересное. Тебе знакомо такое имя – Элеонора Константиновна?

– Что, она и там уже отметилась? И в этой клинике? – Я вздохнула. – Наша пострела везде поспела…

– Вижу, ты знаешь Элеонору Константиновну, – кивнул Таганцев. – Ну, и я тоже узнал – забил в строку поиска ее редкое имя-отчество вместе с твоим распространенным ФИО…

– Стоп! Почему вместе с моим?

– Потому, что именно так, вместе, их упомянула пиарщица клиники, – объяснил Константин Сергеевич. – Я случайно услышал, как она чирикала по телефону. Короче, я посмотрел ссылки и теперь тоже в курсе последних новостей. Ты ведь назначена судьей по делу этой Сушкиной, так?

– Причем уже второй раз. Год назад я слушала дело, по которому Элеонора Константиновна была истицей, а теперь она ответчица. Клиника «Эстет Идеаль» предъявила ей иск… Стоп, а ты в какой клинике был, говоришь? В «Идеаль Бьюти»? Хм, что-то не сходится…

– Вот и я тоже подумал: с чего бы это пиарщице «Идеаль Бьюти» созваниваться с ответчицей по иску «Эстет Идеаль»? Да еще успокаивать ее, чтобы не беспокоилась по поводу назначенной судьи? И обещать, что они все уладят?

Тут мы с Константином Сергеевичем крепко сцепились взглядами и несколько секунд таращились друг на друга, как два гипнотизера-дуэлянта. Потом Таганцев многозначительно произнес:

– Следствию все ясно! А суду?

– Это «бьютики» науськали Сушкину на «эстетов»? – смекнула я. – Погнали волну, чтобы потопить преуспевающих конкурентов? Вообще, да, очень на то похоже: телеканалы, если бы их не зарядили деньгами, вряд ли стали бы так раскручивать эту историю, Сушкина не такая уж звезда…

– Вот! – Таганцев поднял палец. Указательный, а не средний, но близорукая бабушка Скворцова все равно забурчала, что «ходють тут всякие, а потом у нас дети малые плохому учатся». – Так что грязное это дельце, Елена Владимировна, и ты крепко подумай, хочешь ли в нем светиться.

– Подумаю, – пообещала я.

– Ну, тогда я пошел. – Таганцев пружинисто спрыгнул со своего деревянного коня.

– Подожди, – остановила его я. – Слушай, Константин Сергеевич, если ты не очень спешишь, может, зайдешь на чай?

– Так я это… – Бравый опер заволновался и покраснел.

– Ты что подумал, развратник? – Я строго погрозила ему пальчиком (а бабушка в окошке с готовностью забубнила: «Ишь, чаво удумал, охальник! Ходють тут всякие, а у нас потом матери-одиночки живут!»). – Я тебя приглашаю не как кавалера на тет-а-тет, а как наглядное пособие на показательный урок! Моя Сашка, дурочка малолетняя, вбила себе в голову, что ей срочно нужно сделать пластическую операцию. Пусть посмотрит, к чему это приводит, если ей тетиного примера недостаточно.

– А-а-а… А чаю-то дашь?

– А как же! Чаю дам, причем с сахаром, – согласилась я, вставая с лавочки. – Идем, только не пугайся, там у нас уже есть одно наглядное пособие, тоже клинический случай, в смысле совсем недавно из клиники…

– Наталья Владимировна, да? – Константин Сергеевич перестал кукситься и приосанился.

Он знаком с моей сестрицей и всегда рад с ней повидаться.

Хотя Натка, наверное, будет огорчена, что симпатичный мужчина увидит ее не в кондиции…

Ну и ладно, не упускать же воспитательный момент!

Но я все-таки проявила деликатность и не стала открывать дверь своим ключом – дала Натке приготовиться к приему гостя. Нажав на кнопочку звонка, еще и покричала:

– Кто дома, открывайте, я гостя привела! За дверью что-то упало, послышался топот – он сначала приблизился, потом удалился и через минуту снова приблизился. Из замочной скважины прилетел запрос на дополнительную информацию:

– Какого еще гостя?

– К нам прибыл лейтенант Таганцев! – доложила я.

– Ох, мать! – донеслось из-за двери.

Топот опять удалился – теперь на повышенной скорости.

– Слышу, Наталья Владимировна в хорошей спортивной форме, – заполняя вынужденную паузу, отметил галантный опер.

– В целом да, но вот в частности… Не удивляйся, если она выйдет к нам в защитной маске фехтовальщика.

– Фехтование – это круто! – одобрил Таганцев. – У меня есть один знакомый саблист – просто незаменимый товарищ, душа компании. Он, если надо, клинком и бутылку откроет, и колбасу порубит…

– Здравствуйте, здравствуйте, дорогой Константин Сергеевич! – распахивая дверь, пропела сестрица моя, Наталья Владимировна.

Я почти угадала – сегодня ее лицо было спрятано за мелкой темной сеткой. Только это была не маска фехтовальщика – откуда бы? в нашей-то компании саблисты не водятся, – а подобие вуали.

– Изящно, стильно, благородно, – оценила я, проходя в прихожую мимо сестры, застывшей у дверного проема в выигрышной позе – полубоком. – Мастерица ты наша…

Наткина вуалетка явно была рукодельной, спроворенной наскоро и без затей: полоса темной сетчатой ткани по широкому краю присборена на живую нитку, получившееся подобие дырявого ведерка надето на голову и закреплено там шпильками с жемчужными головками.

Помимо вуалетки, на любезной Наталье Владимировне было слегка помятое, но красивое платье с глубоким вырезом, длиной в пол.

То есть отправляясь ко мне, чтобы тут залечь на дно, вся такая несчастная сестрица не забыла сунуть в чемодан вечернее платье! Вот это, я понимаю, оптимизм!

Таганцев при виде прекрасной Натки в праздничном убранстве замер, опасно балансируя на пороге: он уже поднял ногу, но забыл шагнуть.

Я потянула его за руку и подбодрила:

– Смелее, Константин Сергеевич, ты же видишь, у нас тут все запросто, по-домашнему…

– Позвольте, – Натка приняла у Таганцева его бейсболку, не глядя определила ее на вешалку, бесцеремонно указала на броское налобное украшение гостя и хихикнула: – Что, Костя, ждете открытия третьего глаза?

– Ты записывай, Таганцев, это тебе уже четвертая версия, – посоветовала я, увлекая смущенного гостя на кухню.

– Ой, здрасьте, дядь Костя! – приветствовала его Сашка из-за стола.

В одной руке у нее была чашка, в другой – надкусанный бублик. На меня она даже не смотрела – разобиделась на вчерашний отказ дать ей денег на избавление от ненавистных щек.

– Дядь Костя, а что с лицом?

На сей раз явно имелось в виду не ее собственное лицо. Сашка с хищным интересом уставилась на вспученный лоб Таганцева.

Лейтенант посмотрел на меня.

Я кивнула – мол, пора, начинай.

– Хотел убрать морщинку между бровями, – сказал он и страдальчески вздохнул, откровенно переигрывая. – Пошел в клинику, на эту, как ее? Мазо… Музо… А, мезотерапию!

Сашка недоверчиво хлюпнула чаем. Таганцев и мезотерапия не очень-то сочетались.

– Сделал две процедуры, – задушевно продолжил лейтенант. – После первой морщинка почти разгладилась, а после второй образовалось вот это…

Он потыкал пальцем в свою шишку, опять посмотрел на меня, по выражению моего лица понял, что я не удовлетворена показательным уроком, и закончил пафосно, с большим чувством:

– И так будет с каждым, кто поступит так же глупо, как я!

– Его пример другим наука! – фыркнула ничуть не устрашенная Сашка, дожевывая свой бублик.

Смотри-ка, не зря я ее заставила прочитать «Евгения Онегина», что-то в голове осталось…

– Можем предложить вам чаю, Константин Сергеевич. – Шурша шелками, в малометражную кухню протиснулась Натка.

– И вуаль, – проворчала я, зацепившись взглядом за неровно обрезанный край тюлевой занавески на окне. – Мы вполне можем предложить Константину Сергеевичу вуаль, эта занавеска все еще немного длинновата…

– Не надо мне вуаль! – наигранно испугался Таганцев.

– Не надо, – согласилась с ним Натка. – Мне, конечно, не жалко…

– Еще бы, занавеска-то не твоя, – желчно пробормотала я.

– …но синька вся вышла, а белые вуали носят только невесты, – закончила сестрица.

– Да ладно, дядь Костя, подумаешь – всего одна шишка! – сжалилась над Таганцевым Сашка. – Тем более, когда вы так жутко краснеете, ее почти и не видно…

Милостиво приободрив таким образом равномерно малинового Константина Сергеевича, она встала из-за стола и удалилась к себе.

– Ну, не Макаренко я, – обернувшись и проводив ее взглядом, беспомощно пробормотал Таганцев.

– Да и мы не Песталоцци, – вздохнула я.

– Ага, Кузнецовы наша фамилия, – подытожила Натка и хлопнула в ладоши. – Ну, кому какой чай? Есть мерзкий в пакетиках и чуть лучше в жестянке.

Даже не знаю, что подумал Таганцев о фамильном гостеприимстве Кузнецовых…

– В жестянке, – ответила я и за себя, и за того парня. – Там мой фирменный сбор.

Натка фыркнула, но понижать акции моего «фирменного сбора» не стала. Хотя она-то знает, что в эту жестянку мы с дочерью вдохновенно ссыпаем разный, как выражается Сашка, «растительный мусор»: последние щепотки хорошего чая, сушеную малину, шиповник и липовый цвет из опустевших аптечных коробочек, а еще калину, мяту и цветочки жасмина, походя добытые на клумбе у дома. Как-то на день рождения подруга Машка приволокла мне букет экологически чистых и благоухающих роз со своей дачи, так их лепестки тоже потом, когда цветы завяли, подверглись естественной сушке и пошли в ту жестянку. Между прочим, в итоге получается очень интересный напиток. Не скажу, что божественно вкусный, но неповторимый и колоритный, вне всякого сомнения…

Я гоняла ложечкой в чашке нежные полупрозрачные лепестки, в отличие от чаинок, не желающие опускаться на дно, и думала о том, что рассказал мне Таганцев.

Итак, мы можем предположить, что за спиной Элеоноры Сушкиной стоит «Идеаль Бьюти». О чем это говорит, помимо того, что мои субъективные ощущения верны – этой клиникой руководят глубоко непорядочные люди?

О том, что в деле о красоте будет много грязи. И не какой-нибудь там полезной для кожи косметической глины, а натуральной свинской грязи, которая заляпает и меня. Ох, прилетит мне, я чувствую…

Тут у меня мелькнула маленькая подлая мыслишка: а ведь я могла бы использовать ситуацию в своих, вернее, в Наткиных интересах!

Как только «бьютики» осознают, что приходившая к ним с нижайшей просьбой о возврате денег непрезентабельная тетка и судья по делу Сушкиной – одно и то же лицо… А они это осознают, и очень скоро – Владлен Сергеевич Потапов производит впечатление товарища ушлого, с отличной чуйкой на разного рода хитровывернутые комбинации… Он конечно же смекнет, что опрометчиво настроил меня против клиники, и попытается откатить ситуацию назад, а как такие люди решают подобные вопросы? Правильно, деньгами.

Мне ведь даже ничего делать не придется. Владлен Сергеевич не дурак, он не станет общаться и встречаться со мной, он просто пригласит Натку и, принеся ей извинения, вручит солидную сумму денег как компенсацию физического и морального ущерба. И в этом не будет ничего противозаконного, ведь «бьютики» действительно виноваты перед Наткой, хотя, конечно, это недоказуемо, ведь есть подписанный договор с подпунктами мелким шрифтом…

То есть, по доброй воле вернув Натке деньги, Потапов и компания проявят благородство и гуманизм. Ну, а то, что при этом Владимир Сергеевич с намеком попросит Натку непременно передать большой привет и наилучшие пожелания сестре, милейшей Елене Владимировне, будет просто похвальной вежливостью. А вовсе не завуалированным подкупом судьи Кузнецовой…

– О чем задумалась, Лена Владимировна? – нарушил мои размышления Таганцев.

Он смотрел так понятливо и серьезно, словно прочитал мои подленькие мысли и даже не осудил их, хотя и не одобрил, конечно. Просто уложил в канву своего жизненного опыта, а там уже много разной дряни собрано, опытный опер чего только не повидал…

Я встряхнулась:

– Ты же разберешься с общими делами той пиарщицы и Сушкиной? Да? – Я не хотела произносить вслух название «Идеаль Бьюти» при Натке – по части моральных устоев она у нас всегда была слабым звеном. – У нас ведь на них ничего, кроме обрывков одного разговора, пока нет…

– Будет, – заверил меня Таганцев. Я кивнула: мы друг друга поняли.

– Не знаю, о чем вы, но предлагаю не киснуть и выпить за прекрасных дам! – Натка, которая не выносит, когда мир вращается не вокруг нее, подняла свою чашку. – Хорошо ведь сидим! Надо бы почаще встречаться.

Мы с Таганцевым снова переглянулись.

Я пожала плечами, Константин Сергеевич развел руками.

Мы оба понимали, что до завершения дела Сушкиной нам встречаться не стоит. Даже по телефону лучше не говорить, вообще никак не общаться. Потому что, как судья, я не имею права собирать доказательную базу и принимать сторону одного из участников дела. А Таганцев, как опер, не должен заниматься самодеятельностью. Но как нормальные люди и приличные активные граждане…

Сколько граней, а?!

Я в этом деле – как фигурка в детской развивающей игрушке, знаете, есть такие пирамидки с отверстиями и подходящими к ним детальками. Правда, в пирамидке кубик можно затолкать только в квадратное отверстие, а шарик – в круглое. В жизни сложнее: я вот, например, такая затейливая фигура – с одной стороны, судья, с другой – сестра, с третьей – сознательная личность со своими принципами… Меня, если очень хочется, много куда впихнуть можно…

– Ну, спасибо за чай, – вставая, сказал Таганцев. – Он, кстати, ничего, пивали мы и похуже, что там вообще намешано-то?

– Ой, много всего, – ответила я, не вдаваясь в подробности.

Да, вот такие мы, сложные личности. У нас что в душе, что в чае – чего только не переплетено…