С тех пор как изменение действующей конституции стало краеугольным камнем политической программы оппозиции, дискуссия по этому вопросу развернулась с необычайной силой. Я сожалею, что вновь не могу разделить тот энтузиазм, с которым большая часть специалистов по конституционному праву принялась за обсуждение этой темы.

В начале 90-х, когда восторжествовал оптимизм по поводу установления в стране конституционного порядка, я утверждал, что конституционный процесс в России не только не завершился, но даже и не начинался. Сегодня, когда страна втягивается в спор о новой конституции, я вынужден усомниться в том, что эта дискуссия окажется результативной.

Над конституционными спорами довлеют сиюминутные политические интересы. В то же время вопрос слишком глубокий и сложный, чтобы он мог быть решен в споре между теми, кто пытается удержать власть, и теми, кто пытается ее захватить.

Конституция – это политическая душа нации. Судьба конституции неразрывно связана с судьбой народа, с его прошлым, настоящим и будущим. Мыслить о российской конституции вне контекста всей российской истории, строить конституционные прожекты, не привязывая их к историческим перспективам России, – значит поступать примитивно.

Мне бы хотелось вернуть дискуссию о конституции в России в общий исторический и социальный контекст. Для достижения этой цели требуется, однако, уточнение ряда исходных позиций, и прежде всего ответ на вопрос, что такое конституционализм не только в юридическом, но и в социальном, политическом смысле.

Одной из наиболее распространенных иллюзий конца XX века является представление о конституционализме как об универсальном, планетарном явлении. Это серьезное заблуждение. Конституционализм на сегодняшний день феномен скорее уникальный, чем универсальный. Он появился на свет как итог длительной эволюции западной культуры в результате стечения исключительных обстоятельств. Только в рамках этой культуры сущность конституционализма раскрывается полностью, и только для этой культуры его существование является целиком органичным.

Конституционализм интегрирован в западную культуру двояко: «по вертикали» и «по горизонтали». С одной стороны, корни конституционализма вырастают из того же противостояния между индивидом и обществом, которое предопределило неповторимый облик западной культуры. Поэтому история конституционализма непосредственно связана со всей историей западной цивилизации. С другой стороны, конституционализм не является внутри западной культуры чем-то изолированным, что может существовать автономно, само по себе. Он тысячами нитей переплетен с другими, не менее важными, проявлениями природы западной цивилизации. Поэтому сущность конституционализма не может быть усвоена вне контекста этих многочисленных связей.

Противопоставление индивида обществу является исходным пунктом эволюции западного государства и, соответственно, эволюции конституционализма. Процесс индивидуализации был движущей силой, определявшей пути и темпы развития западного государства.

Индивидуализация имела внутреннюю «утверждающую» и внешнюю «отрицающую» стороны. С внешней стороны индивидуализация проявлялась, во-первых, как разрушение традиционного общества и государства, а во-вторых, как самоограничение личной свободы. С внутренней стороны индивидуализация выглядела как рационализация, как «логическое» усвоение индивидами социального опыта.

Непосредственные предпосылки конституционализма коренятся в европейском Новом времени. С этого момента индивидуализация всей социальной жизни начинает оказывать на западное общество прямое и непосредственное воздействие.

Во время великих буржуазных революций индивидуализация в полной мере проявила себя лишь в негативной форме – как отрицание традиционного общества и старой деспотии. Революции начинали и заканчивали одни и те же герои. Их ничего не объединяло, кроме вражды к абсолютистскому государству. Но другой формы объединения, кроме абсолютизма, они не знали. И им ничего не оставалось, как, уничтожив абсолютизм во имя свободы, восстановить его во имя той же свободы. После революции конфликт между индивидом и традиционным обществом трансформировался в противоречие между индивидуалистической государственной идеологией и традиционной государственной формой. Этот внутренний конфликт уже не решался, как в годы революций, внешними средствами. Снять противоречие могла лишь рационализация государственной формы.

Рационализация – это форма, в которой политическое самосознание проявляет себя в практической деятельности. Рационализация – не одномоментный акт, а очень длительный процесс, не связанный ни с какими революциями, но превосходящий по своим потенциям любую революцию. Рационализация, как и индивидуализация, имеет двойственный характер. С одной стороны, это экспансия индивидуального сознания, его распространение на всю человеческую практику. С другой – органическое усвоение индивидуальным сознанием «всеобщего» (общественного) характера человеческой деятельности и, таким образом, проникновение «всеобщего» в сознание личности в качестве иррационального момента рационализации.

Рационализации подвергается вся общественная практика Нового времени, а значит все три ее стороны: познание, производство и власть.

Соответственно, позитивизм, капитализм и конституционализм – следствия рационализации общественной практики. Они не могут складываться по отдельности, а всегда приходят вместе. Если где-то заговаривают о конституционализме без капитализма и позитивизма, значит, перед нами ложная, превращенная форма какого-либо иного явления. Это можно утверждать о каждом из данных феноменов. Условия для их возникновения появляются только тогда, когда общественный характер человеческой деятельности прочно вплетается в ткань индивидуального сознания через иррациональное по своей природе признание факта, обмена и права в качестве ключевых принципов деятельности индивида. Укрепление позитивизма, капитализма и конституционализма в человеческой практике превращает общественную деятельность в самодеятельность, то есть в самопознание, самопроизводство и самоуправление.

Конституционализм – это рационализация государства. Его сущностью является самоуправление индивидов.

Сущность конституционализма предопределяет его структуру и содержание, которые соответствуют трем сторонам процесса индивидуализации и рационализации, лежащего в основании западной конституционной системы. Конституционализм покоится на национальном согласии, правовом формализме и институциональной демократии.

Национальное согласие – фундамент конституционной системы, благодаря которому становится возможной рационализация общественной жизни. Конституция является реальной лишь постольку, поскольку основная часть населения выражает поддержку основным принципам государственного устройства и разделяет те ценности, которые задают рамки развития правовой системы. Конституционализм в целом в широком, политическом смысле слова представляет собой общенациональный консенсус по вопросу об экономическом и политическом строе. Достижения такого национального согласия есть исключительный факт в истории любого сообщества, итог длительной социальной эволюции, вбирающий в себя все особенности исторического развития данного народа. Это переломный пункт, до которого не каждой цивилизации бывает суждено дойти и который еще меньшему количеству мировых культур удается преодолеть.

Правовой формализм – это форма бытия конституционализма, способ, при помощи которого осуществляется рационализация государственной жизни. По мере развития конституционализма происходит отделение права от бюрократии. При этом последняя как профессиональный слой управляющих никуда не исчезает, но ее роль в обществе кардинально меняется. Из особой корпорации, выделившейся из общества, она превращается в обыкновенную корпорацию, одну из многих существующих внутри общества. Государство больше не находит своего воплощения в бюрократии, а превращается в абстракцию, в правовой строй. Бюрократия уже не творит закон, она обслуживает этот правовой строй. Если раньше ее воля была тождественна государственной воле, то теперь проявление самостоятельной воли бюрократии рассматривается как произвол. Одновременно происходит обособление права как самостоятельного социального института от морали, экономики и политики. В этом отделении права от других социальных регуляторов, нашедшем наиболее полное воплощение в конституционализме, и состоит главная особенность его западной традиции. Поэтому право на Западе – и всеобщий универсальный посредник в человеческих отношениях, и высший авторитет, непререкаемая ценность, и воплощение власти. На Западе не стоит вопрос о соотношении права и справедливости в такой форме, в какой он стоит, например, в России. Право и есть здесь высшая справедливость. Поиск справедливости – это поиск правового решения, что, в свою очередь, означает безусловное уважение к форме и формальным моментам. Следствием является неукоснительное соблюдение правил и процедур, своего рода мистическое отношение к процедурным вопросам.

Институциональная демократия есть итог рационализации государства. Это внешняя и наиболее заметная черта конституционной системы, которая находит материальное воплощение в определенных принципах государственного устройства (парламентаризм, разделение властей и т. д.).

Проблема состоит в том, что конституционализм – это своего рода социальный «черный айсберг», возвышающийся над поверхностью океана западной культуры. Его видимая часть представлена набором демократических институтов, кажущихся вполне самодостаточными и легкоусвояемыми. Возникает соблазн «отбуксировать» эту демократическую систему в сопредельные цивилизационные океаны и моря. Однако кроме видимой надводной есть еще и невидимая подводная часть, глубоко погруженная в уникальную историю Запада. Об эту подводную часть и разбиваются все попытки привить конституционализм в чуждой для него культурной среде.

Сказать, что российской культуре вовсе чужд конституционализм, было бы сильным преувеличением. Однако мало кто возьмется утверждать, что в России были предпосылки, достаточные для того, чтобы конституционализм мог развиваться здесь без воздействия извне. Безусловно, что развитие конфликта между индивидом и обществом можно обнаружить на всех этапах эволюции российского общества. Но в российской истории он никогда не имел того решающего значения, как для истории Запада. Это было противоречие «второго ряда», которое имело место, влияло (иногда существенно), но не предопределяло ход российской истории. Соответственно, процесс индивидуализации в российском обществе был существенным, но не определяющим фактором развития. Он создавал почву для конституционализма, но без посторонней помощи конституционное движение на этой почве развиваться не могло. В такой ситуации заимствование изначально стало тем единственно возможным и необходимым ресурсом, за счет которого поддерживалась жизнеспособность конституционной идеи в России. Российский конституционализм есть пример существования и развития конституционных начал в неадекватной их природе культурной среде.

Конституционализм в России с момента появления его первых ростков был явлением не всеобщим, а частным. Это было не общенациональное, а партийное движение. Необходимо отметить два существенных следствия такого положения вещей. Поскольку конституционализм в России был идеологией меньшинства, которая навязывалась большинству, не разделявшему индивидуалистические ценности, то сущность конституционализма неизменно извращалась. Вместо самоуправления подготовленных к осознанию ценности свободы индивидов центральным элементом конституционализма в России оказывалось принуждение массы к уважению чуждых ей ценностей. А так как российская государственность была адекватна именно мировоззрению массы, а не индивидуализированного меньшинства, то конституционное движение развивалось не по пути рационализации существующего государственного строя, а по пути жесткой конфронтации с властью. Неудивительно поэтому, что позитивное воплощение конституционных идей в России неизбежно оказывалось узаконенным и структурированным насилием.

На протяжении последних двух веков отечественной истории тема конституции постоянно присутствует в русских дискуссиях. Костер конституционных баталий то затухает, то вспыхивает с невероятной силой. Проекты декабристов, Манифест 17 октября, конституции Ленина, Сталина, Брежнева, наконец, «демократическая» конституция Ельцина – вехи истории конституционализма в России. Гораздо легче объяснить, чем они отличаются, чем определить, что у них может быть общего. Тем не менее это объединяющее начало имеется. Во всех перечисленных случаях конституции были для их создателей и вдохновителей не более чем формальной основой для институциональной демократии. Конституции в России – это дом на песке, построенный без свай. Тех свай, которые уходят глубоко в культурные пласты и обеспечивают органическую связь политической надстройки с массовым сознанием и поведением. Такая конституционная система ущербна, так как не может развиваться за счет внутренних импульсов, идущих снизу, от массовых движений граждан, стремящихся к индивидуальной свободе и способных к рациональному самоограничению своей политической воли. Поэтому русский конституционализм страдает малокровием. Его эволюция зависит во многом от внешних и случайных обстоятельств. Его содержание легко выхолащивается, и тогда конституция превращается в свою противоположность, становясь оправданием насилия и произвола.

Формализм – бич российских конституций. Политически конституция значительно шире своего юридического содержания. Она оформляет общественное согласие вокруг ценностей, принципов и механизмов, которые таким образом превращаются в допустимые для данного общества на данном этапе его развития правила игры. Конституция (как документ) может существовать в государстве и без этого общественного согласия, но конституционализм (как политическое явление) – никогда. В России никогда не было и нет до сих пор конституции в политическом смысле. Российские (включая советские) конституции не были выражением какого-либо реального национального согласия, а их принятие никогда не было связано с поиском этого согласия. При этом способ принятия конституции сам по себе (голосование в парламенте, референдум и пр.) не имеет никакого значения для оценки природы конституции. Важен характер общественного процесса, который данным способом был оформлен. Таким образом, реальный конституционный процесс в России не только не закончен, но еще даже и не начинался.

Проявлением нормативно-институциональной природы российского конституционализма стали две его «сквозные» черты, которые можно обнаружить на всех этапах развития конституционной идеи в России и которые наиболее отчетливо прорисовались в новейшей конституционной истории посткоммунистической России. Во-первых, это гипертрофированное внимание к тексту конституции, особенно очевидное в сравнении с почти полным безразличием к вопросу о ее легитимности. Во-вторых, это перенос центра тяжести на проблему контроля за аппаратом государственной власти, вопросы организации государственного управления.

Действующая российская Конституция была принята сомнительным большинством голосов населения, испытывавшего беспрецедентное воздействие со стороны государственных средств массовой информации и органов власти всех уровней. Значительная часть субъектов федерации, несмотря на это, высказалась против предложенного конституционного проекта. Все это не помешало считать конституцию безупречно легитимным документом. Вопрос с этой стороны в течение пяти лет практически не обсуждался. В то время как не найдется и десятка базовых принципов, в отношении которых при принятии конституции был достигнут реальный консенсус, ее текст изобилует многочисленными «архитектурными излишествами» и напоминает скорее энциклопедию конституционной мысли, чем предназначенный для практического использования документ. Вообще, чем менее реалистичным оказывается применение в жизни конституционных норм, тем более ожесточенными бывают споры по поводу отдельных формулировок.

Конституционные споры в России, как правило, сосредоточены вокруг того, что лежит на поверхности, являясь зримым воплощением власти, то есть вокруг организации аппарата государственной власти. В этом смысле мы продолжаем быть верны ленинскому взгляду на государство как на машину насилия. Дискуссия идет по существу о том, как будут распределены полномочия по контролю над аппаратом власти на федеральном и региональном уровне. В действительности вопрос об аппарате государственной власти является вторичным. Первичен же вопрос об основаниях и формах конституирования социальной общности, функцией которой и является, в конечном счете, государственная власть с ее аппаратом. Прежде чем ставить вопрос об организации государственной власти, конституция должна решить вопрос о государственном единстве. Но именно эту проблему российская конституция решить не в состоянии.

Конституционализм, привитый в России, деградирует в чужеродной ему культурной среде до уровня политического инструмента. Такая конституция – в чистом виде продукт политической власти, ее атрибут. Она представляет собою акт рационализации власти путем ее юридического структурирования. Принятие такой конституции способно сильную власть сделать еще сильнее. Но, как продукт власти, она вне власти не имеет никакого самостоятельного значения и не способна укрепить и защитить слабеющее государство. Это всего лишь жесткий юридический каркас, который не смягчает удары и не гасит противоречия. Российская конституция неподвижна, «статична». Источник ее устойчивости не в обществе, а в государстве. Кризис этой конституции есть лишь одна из форм кризиса российской государственной власти.

И такая конституция имеет право на существование. Более того, как у всякой политической реальности, у нее есть своя история и своя логика развития. Но к конституционализму в точном смысле этого слова, к тому уникальному феномену, который родился и развился в недрах западной цивилизации, она не имеет никакого отношения.

Попытка предпринять второе издание российской «демократической» конституции, которую мы можем сегодня наблюдать, полностью вписывается в логику бытия формального конституционализма. Современная дискуссия о конституции есть функция текущего политического момента. Инструментарий, созданный в свое время для первого российского президента, не способен обеспечивать интересы политической элиты на новом этапе перехода власти из одних рук в другие. Нужен новый юридический каркас, в который будет облечена новая политика.

Грядущие «конституционные» новации могут быть более или менее удачны. В лучшем случае они позволят обеспечить гражданский мир в период, когда наследник нынешнего главы государства будет вступать в свои права. Но при всех обстоятельствах все ожидающие нас конституционные баталии останутся фактом политики, но так и не превратятся в факт истории.

Выводом об утилитарном характере можно было бы закончить исследование особенностей российского конституционализма, если бы не одно обстоятельство. О конституционализме в России как об историческом явлении было бы нечего сказать, если бы оставалась неизменной та культура, к которой конституционная идея была привита. Но отличительной чертой российской цивилизации является как раз то, что сформировавшая эту цивилизацию культура не просто развивается, а полностью преображается в ходе исторической эволюции, меняя свои собственные основания. Причем основной вектор преобразований непосредственно затрагивает те параметры российской культуры, к которым наиболее чувствителен конституционализм.

На протяжении нескольких веков существования российской цивилизации из культуры, в которой противоречие между индивидом и обществом носило вторичный, подчиненный характер, она постепенно превратилась в культуру, где отношение между индивидом и обществом стало определяющим. И здесь российская цивилизация вплотную приблизилась к западной по своему типу. Причем в годы коммунистического правления, как это ни парадоксально, был сделан решающий шаг в этом направлении, благодаря чему произошла массовая индивидуализация как в городе, так и в деревне. В каком-то смысле (с серьезными оговорками) русский коммунизм сыграл здесь роль, сопоставимую с ролью протестантизма на Западе.

Соответствующим образом изменился облик российской цивилизации. Как справедливо заметил В. Цымбурский, Россия и Запад вообще представляют собой пример развития парных, параллельно развивающихся цивилизаций, образующих вместе единую систему. Но в этом параллельном развитии существуют различные отрезки. С окончанием эпохи коммунизма закончился и неповторимый, незападный русский путь. Россия вошла в свое новое время и перестала существовать как особая цивилизация. Историческая судьба позволила ей подойти к той важной черте, за которой для цивилизации начинается универсальное развитие, продиктованное в первую очередь логикой процесса индивидуализации независимо от того, «кем» была данная цивилизация в прошлой жизни: Западом, Россией или Китаем.

Российская цивилизация выполнила свою историческую миссию и должна уступить место универсальной цивилизации «с русским лицом». Историческая точка, которую Россия проходит в конце XX века, поистине судьбоносная. Это перелом гораздо более глубокий, чем революция 1917 года. Октябрьская революция разделяла эпохи. 2000 год разделяет цивилизации. Поэтому по своему масштабу и историческому значению наше время сопоставимо в российской истории лишь с XVI–XVII веками. Сегодняшнее поколение россиян – это поколение, на котором заканчивается русская особость и с которого может начаться русская универсальность. Вопрос лишь в том, станет ли возможность действительностью, докажет ли русская универсальность свою историческую состоятельность.

Когда цивилизация умирает, на ее месте остаются люди. Историческая судьба этих людей может сложиться по-разному. Это зависит от того, достаточным ли окажется их внутренний ресурс, то есть духовное наследие, оставленное им цивилизацией, для того, чтобы ответить на вызов истории. И если да, то они могут создать новую цивилизацию на месте старой. Если нет, то им рано или поздно придется ассимилироваться в других культурах. Именно перед таким цивилизационным выбором оказалась Россия в преддверии третьего тысячелетия. Либо она принимает вызов времени, и тогда возникнет новая цивилизация, построенная на совершенно новых индивидуалистических и рациональных началах. Либо Россия не справляется с новой исторической задачей, и тогда произойдет «исход» русских. Население этой огромной страны растворится среди соседних цивилизационных платформ: западной, китайской и исламской.

Главным условием, без которого оформление русской универсальной цивилизации будет принципиально невозможным, является создание универсального государства. Если Россия создаст в двадцать первом веке новую государственность, она решит свою цивилизационную проблему. Если ей это не удастся, то историю российской цивилизации можно считать законченной.

При этом новая государственность новой России должна быть адекватна индивидуалистической и рациональной культуре наследников уходящей российской цивилизации. Неадекватное такому типу культуры государство свою задачу выполнить не сможет. Поэтому единственной возможной формой будущего государственного строя в России является конституционное, политическое и правовое государство, то есть сходное с тем, какое было выстрадано в недрах западной цивилизации в эпоху европейского нового времени. К сожалению, никакое другое государство уже Россию не устроит. Она выросла изо всех предшествующих государственных форм. Пути назад нет.

Проблема состоит в том, что в условиях усиливающегося политического хаоса лозунг борьбы за новую конституционную государственность вынужден был уступить место лозунгу борьбы за хоть какую-нибудь государственность. В этом кроется огромная опасность. Любая попытка просто восстановить бюрократическое государство, жесткую административную машину будет лишь консервировать на годы обломки старой цивилизации, препятствуя возникновению новой культуры. При этом следует учесть, что реакционное по своей сути стремление восстановить бюрократию все последние годы преподносилось именно как строительство конституционного государства. Обломки стен старого государственного строя выдаются за фундамент политической власти новой России. Такая политическая мимикрия усугубляет и без того сложную ситуацию, заставляя вычленять действительные и ложные конституционные формы.

Новая цивилизационная перспектива России оказывается неразрывно связанной с возможностью либо с невозможностью возникновения в стране подлинного конституционализма, органично вплетенного в ткань новой российской культуры. Либо массовое конституционное движение завершится созданием современного политического и правового государства, и тогда Россия совершит прорыв в будущее, обеспечив себе «жизнь после смерти». Либо конституционализм так и останется на отечественной почве имплантированным элементом, и тогда рано или поздно придет конец не «русской особости», а «особой русскости».

Однако реальная цивилизационная перспектива выглядит сложнее, чем классическая дилемма «быть или не быть». И оптимистический, и пессимистический сценарии могут быть реализованы в самых различных формах. Для судьбы народа эти формы имеют принципиальное значение. И в том и в другом случае движение может сопровождаться взрывом, происходить молниеносно, как революция, либо растянуться на долгие годы, плавно перетекая из одной переходной стадии в другую.

«Русский исход» может быть быстрым и бурным, а может – плавным и щадящим, как золотая осень.

В первом случае развал армии и государства под воздействием социально-экономических, этнических и прочих негативных факторов должен произойти достаточно быстро. Этот путь неизбежно связан с ускоренной децентрализацией страны и образованием на месте России нескольких государств, каждое из которых, как правило, будет иметь авторитарную форму правления. Отношения между этими государственными образованиями вряд ли удастся гармонизировать, и поэтому их взаимное отчуждение приведет к общему истощению ресурсов. Не исключена возможность возникновения локальных военных конфликтов. В этих условиях отдельные части России достаточно быстро окажутся под влиянием соседних государств. Их связи с сильными соседями вскоре станут гораздо более прочными, чем внутренние связи. Российская культура продолжит свое бытие как неотъемлемая часть культур других народов.

Во втором случае России удастся стабилизировать бюрократическую машину, сохранив единство армии и государства. Силы этой государственности будет недостаточно, чтобы обеспечить возрождение русской цивилизации, но ее будет хватать, чтобы достаточно долго удерживать единство страны с теми или иными потерями. В этом случае Россия будет оставаться какое-то время субъектом мировой истории, но ее роль будет плавно угасать. Постепенно она превратится в протекторат одной или нескольких мировых держав, привыкнув к статусу страны третьего мира (в той степени, в которой категории «великие державы» и «третий мир» сохранят свое значение в будущем мире). В течение десятков лет из России будет происходить вымывание сырьевых и людских ресурсов. Наиболее активная часть населения будет вечным резервом для эмиграции. При этом мировое сообщество в целях сохранения баланса сил будет стремиться регулировать этот процесс, не допуская ни чрезмерного возвышения России, ни ее опасного обнищания и культурного вырождения.

Точно так же и «русское возрождение» может быть быстрым, как восход нового солнца, а может растянуться на десятилетия трудного, тернистого пути.

Стремительное возрождение России сегодня возможно только при условии возникновения в стране массового конституционного движения, в которое будут вовлечены представители подавляющего большинства элит и которое будет иметь своим результатом создание безупречно легитимного конституционного строя. Решение этой задачи высвободит огромные энергетические ресурсы для экономического и социального строительства, расчистив заодно чудовищные бюрократические завалы, закупорившие сегодня все каналы проявления индивидуальной инициативы. Предоставив реальные гарантии капиталу, такое государство сможет решить проблему обратного реинвестирования русских денег, движущихся сегодня только в одном направлении – на Запад. Это и станет основой быстрого роста новой русской цивилизации.

Но возможен и другой вариант, при котором несмотря на то, что конституционное движение не сможет реализовать себя сегодня, конституционный шанс в целом будет для России сохранен. Тогда Россия будет вынуждена «пропустить ход». На какое-то время в стране будет установлен жесткий авторитарный режим, который поднимет знамя национализма. Этот режим приостановит скольжение России в никуда и окончательно перемелет в своих жерновах обломки старой государственности. Решить задачи позитивного строительства он не сможет, но сумеет подготовить строительную площадку. Конституционное движение в России возродится лишь через какое-то время, и его острие будет направлено именно против этого националистического авторитарного режима. Рано или поздно, как и любой авторитаризм, он погибнет от коррозии, и тогда в России восторжествует конституционный порядок и проснется русская цивилизация. Сколько десятилетий уйдет на преодоление этого исторического зигзага и предоставит ли России мировая история необходимое для этого время, сегодня не сможет ответить никто.

Все четыре возможности реальны, хотя вероятность исторически реализоваться у них разная. Радикальные сценарии кажутся сегодня менее достоверными. Поэтому, скорее всего, выбирать придется между бюрократической стабилизацией и национальной диктатурой.

Нам никуда не уйти от ленинской альтернативы. Как и в начале века, перед Россией два пути: прусский, длинный и путаный, и американский, прямой и короткий. Но на рубеже веков Ленин говорил только о двух дорогах вверх. На рубеже тысячелетий выбор стал шире. У нас есть две дороги вверх и две дороги вниз, и только один конституционный шанс.

Современная Россия по воле исторической судьбы стала местом пересечения двух конституционных потоков.

Первый поток представляет собой формальный, нормативно-институциональный конституционализм, рожденный под непосредственным влиянием западной культуры, но так и не пустивший глубоких корней на русской почве. Тем не менее он имеет и свою историю, и свою внутреннюю логику развития. Заимствованный конституционализм – это российская политическая реальность. Однако он не является для России историческим фактом.

Второй поток есть явление, органичное новой индивидуалистической культуре посткоммунистической России. Он существует сегодня как потенция. Для него сложились объективные основания, но отсутствует субъективная сила, способная трансформировать культурный потенциал в энергию политического действия, сделать в России конституционализм, выросший из собственной культурной основы, политической реальностью. Тем не менее такой конституционализм уже существует как историческое явление.

Оттолкнувшись от признания неоднородности конституционных процессов, разворачивающихся сегодня в России, можно в неожиданном ракурсе вернуться к рассмотрению вопроса о дальнейшей судьбе действующей Конституции России.

Сегодня практически все активные участники политического процесса согласны с тем, что Конституция России нуждается в изменениях. Разногласия состоят в том, что характер этих изменений каждый видит по-своему. Но такая постановка вопроса слишком абстрактна В существующей ситуации необходимо уточнять, о конституции в каком понимании идет речь. Если подразумевается только действующий нормативный документ, то такой подход, возможно, и оправдан. Но тогда необходимо отдавать себе отчет в том, что объектом обсуждения является «суррогатная конституция», а предлагаемые изменения не более чем выстраивание политической стратегии и тактики в преддверии двух сложных избирательных компаний. К историческим судьбам России данная дискуссия не имеет никакого отношения. Просто изменилось соотношение сил на политической сцене, и Россия готовится перейти от «конституции победителей» к «конституции униженных и оскорбленных». Кто был никем, тот готовится стать всем. Минус будет меняться на плюс, и наоборот. Был сильный президент и слабый парламент, будет слабый президент и сильный парламент, и в том же духе до бесконечности. Природа документа, называемого в России конституцией, от этого не изменится. А это значит, что эта самая конституция не станет стабильней. Принятые сегодня новации просуществуют ровно столько, сколько суждено сохраняться новому балансу сил. И будут новые люди, и грядут новые изменения.

Если рассматривать ситуацию, оставаясь в рамках традиционного понимания конституционализма, то станет совершенно очевидно, что существующая постановка вопроса неверна. Нельзя изменить то, чего пока не существует. В России не было и нет ни реального конституционного движения, ни полноценной конституционной системы. Поэтому речь должна идти в настоящий момент не об изменении, а о создании российской конституции. А это значит, что внимание должно быть приковано сегодня к совсем другим вопросам, чем внесение в конституционный текст поправок, перераспределяющих полномочия между ветвями власти. В центре дискуссии должна находиться организация конституционного волеизъявления. Механизм принятия конституции сегодня важнее, чем ее текст.

В России есть предпосылки для такой постановки вопроса. Прежде всего это люди, исторически подготовленные к восприятию и осуществлению конституционных идей. Их сознание в достаточной степени индивидуализировано, но их воля находится в неактивированном состоянии. Россия нуждается в социальном механизме, позволяющем активизировать потенциал индивидуалистической культуры и превратить его в энергию социального действия.

Эта трансформация энергии, перевод масс из пассивного в активное состояние составляет смысл конституционного процесса на этапе создания национальной конституции. Итогом этого процесса должен быть не юридический документ и даже не институализация демократической власти, а изменение состояния всего российского общества. Конституционный процесс должен преобразить не только окружающий мир, но и, в первую очередь, всех тех, кто в него окажется вовлечен. Конституционный процесс – это очистительный огонь, в котором должно окончательно сгореть патриархальное подсознание россиян (их патриархальное сознание было стерто в эпоху коммунизма).

Механизм принятия российской конституции должен быть нацелен на достижение национального согласия при конституционном волеизъявлении. При этом важно отделять реальное волеизъявление от формального.

Формальное волеизъявление – это демократия. Но демократическое решение само по себе, как правило, не создает консенсуса, который должен лежать в основе конституционализма. Для успеха конституционного процесса необходимо не определять и фиксировать в качестве решения формально преобладающую точку зрения, а достигать согласия. Поэтому следует с большой осторожностью относиться к использованию традиционных демократических процедур, будь это парламентское голосование или референдум, для принятия конституции. Хорошо, если демократические институты в данном обществе при данных обстоятельствах действительно обеспечивают достижение национального согласия. Но если нет, то вся процедура принятия конституции теряет смысл. Акт формального волеизъявления не способен дать обществу конституцию. В России, где демократических традиций нет, демократические институты ослаблены, реальное разделение властей отсутствует, а возможности манипулировать массовым сознанием практически не ограничены, конституционный процесс должен быть организован особым образом.

Иными словами, механизм принятия конституции в России должен позволять произвести согласование позиций различных элит, которое не может быть сегодня осуществлено через действующие властные институты. По определению такое согласование в России должно иметь горизонтальное и вертикальное сечения.

Принципиальное значение имеет согласование позиций региональных элит. От этого непосредственно зависит судьба новой российской государственности. Если легитимность конституции не будет четко и внятно подтверждена в каждом отдельно взятом регионе, эта конституция будет оставаться фиктивной, какие бы у нее ни были положительные стороны. При этом легитимизация должна быть именно общественной. Одобрение конституции местной администрацией и даже законодательным органом не имеет особого значения. Это предъявляет к организации конституционного механизма совершенно определенные требования.

Легитимизация конституции должна иметь двухступенчатый характер. Для этого необходимо сформировать конституционные комитеты на местах и Конституционное собрание в центре. Члены обеих структур должны избираться прямым голосованием. Функции конституционных комитетов и Конституционного собрания различны. Конституционное собрание является органом, который должен принять проект конституции. Этот проект должен быть предложен для рассмотрения Конституционным комитетом. Конституционные комитеты, одобряя представленный им проект, тем самым вводят конституцию в действие.

Для организации конституционного процесса в этом случае потребуется принятие специального закона или даже нескольких законов, которые определяют порядок выборов членов конституционных комитетов и Конституционного собрания, регламенты их работы, порядок вступления конституции в силу и другие вопросы.

В этой связи особняком стоит вопрос об укрупнении субъектов федерации. Те образования, которые в современной России именуются «субъектами федерации», не способны решать «снизу» задачу конституционного строительства. Есть как минимум три обстоятельства, препятствующие нынешним субъектам федерации выполнить то предначертание, которое заложено в их наименовании.

Во-первых, это недостаточность собственных экономических и интеллектуальных ресурсов. У регионов нет той критической массы людских, образовательных, денежных резервов, которые позволили бы им играть действительно самостоятельную роль в политической жизни страны и не становиться объектом изощренных манипуляций богатого и опытного центра.

Во-вторых, это беспрецедентное экономическое неравенство, делающее интересы различных субъектов несовместимыми. Никакой общей политики не может быть, когда не более трети субъектов пополняют общефедеральный бюджет, а остальные находятся у него на дотации. Это порождает такие внутренние противоречия, которые могут быть придавлены как раз исключительно имперскими средствами из единого и сильного центра.

В-третьих, это закрепленное в Конституции правовое неравенство субъектов, заставляющее одних бороться за сохранение имеющихся привилегий, а других – за их получение. И так небольшие ресурсы перемалываются в жерновах этой «войны».

Сохранение описанного выше положения субъектов федерации делает превращение имперского центра в федеральную власть невозможным. Пока сохраняется политический статус-кво в провинции, Москва должна выполнять специфические функции, для федеральной власти непосильные и неприемлемые. Прежде всего это функция перераспределения ресурсов между «донорами» и «иждивенцами». Такую задачу без имперского кулака решить нельзя. И о «маленьком» и «дешевом» правительстве можно только мечтать. В этом свете образ Москвы как ненасытной «заглотчицы» несколько меркнет. Даже если бы Москва очень захотела жить скромно и по средствам, то это было бы невозможно, так как Россия в ее нынешнем виде сама не может обойтись без той Москвы, которую все так привычно ругают. А то, что в процессе выполнения важных общих дел что-то пристает к рукам, так без этого нигде не обходится.

Таким образом, ситуация напоминает замкнутый круг. Государственное единство не может больше сохраняться имперскими средствами. Империя остается необходимым условием существования России как единого целого. Разорвать этот круг можно, только изменив саму основу государственности, ее структурные элементы. На место фиктивных субъектов федерации нужно поставить реальных, способных действительно быть лидерами конституционного движения. Эти изменения должны быть произведены как минимум по двум параметрам.

Во-первых, субъекты федерации должны быть укрупнены. Они должны иметь территориальной и людской ресурс, позволяющий реально участвовать в управлении такой большой и сложной страной, как Россия. Причем укрупнение должно учитывать естественные географические, экономические и культурные связи, складывающиеся между нынешними областями, краями и республиками. Актуальность такой постановки вопроса подтверждается популярностью всевозможных региональных ассоциаций Сибири, Поволжья, Севера и т. д. Кроме всего прочего, связанное с укрупнением уменьшение количества субъектов федерации позволит упростить до определенной степени систему федеративного управления.

Во-вторых, укрупнение должно производиться таким образом, чтобы, с одной стороны, шло выравнивание экономических потенциалов субъектов федерации, а с другой – происходило слияние в едином субъекте сегодняшних бюджетных «доноров» и «иждивенцев». Это позволит решать двоякую с точки зрения конституционной перспективы задачу. Перераспределение ресурсов станет внутренней проблемой субъектов федерации, что позволит снять эту функцию с федеративного центра. Политическое значение субъектов выравняется не только юридически, но и фактически.

Естественно, что с учетом этих изменений легче будет решить вопрос об устранении существующего правового неравенства субъектов федерации. Права национальных меньшинств должны будут защищаться федеральной властью путем обеспечения прав личности, а не прав региона при помощи соответствующих законов, гарантирующих свободное культурное развитие и равные права народов.

Но это были бы идеальные условия для конституционного процесса. С практической точки зрения такого рода изменения кажутся сегодня полной утопией. Никто из нынешних субъектов российской политики не заинтересован в реализации подобного сценария. «Федеральному» центру не нужны самодостаточные регионы, способные поставить его бюрократическое самовластье под свой контроль. Для большей части сложившихся к настоящему моменту региональных элит пойти на перекройку политической карты страны – значит подписать себе смертный приговор и просто так отдать тот статус полуфеодальной, никому и ни в чем не подотчетной аристократии, который был завоеван с таким трудом. Поэтому более реалистично с самого начала рассчитывать, что дело придется иметь с 89 регионами.

Введение в политический оборот процедуры легитимизации конституции субъектами Федерации неизбежно приведет к смещению акцентов в тексте конституции. Прежде всего придется отказаться от излишней детализации в вопросах, что будет иметь своим следствием существенное сокращение документа. Если действующая конституция выстроена вокруг проблемы прав человека, то стержнем будущей конституции станет проблема суверенитета. При этом, скорее всего, в конституции будет признан суверенитет субъектов федерации.

Появление в России действительной конституции – это глубочайшая революция. Революция, которая должна затронуть все слои общества и потрясти до основания политическую власть. Однако сегодня в России нет такой партии, которая готова была бы взять на себя ответственность за эту революцию.

На рубеже третьего тысячелетия у России есть два пути конституционных преобразований, две игры, в которых можно поучаствовать, – большая и маленькая. В большой игре на кону – историческая судьба России, ее инкарнация в новой универсальной русской цивилизации. В маленькой игре ставка поменьше. Здесь можно выиграть нескольких будущих президентов и парламентское большинство. Но шансы для игроков неравны. В большой игре они очень близки к нулю. В маленькой – можно надеяться, что не уйдешь из конституционного казино без ничего. Страстный романтик захочет сыграть в большую игру. Уравновешенный реалист не будет рисковать по-крупному и удовлетворится небольшими конституционными изменениями. Большая игра – это возможность разом решить клубок накопившихся проблем. Участники маленькой игры на это не должны рассчитывать. Но итоги маленькой игры обществу также небезразличны. Второй жизни в Россию они не вдохнут, но могут обеспечить спокойную старость.

Логика конституционных изменений, предлагаемых участниками маленькой игры, у каждого своя. Но критерий их общественной полезности сегодня должен быть один. Допустимы изменения конституции, способствующие консолидации российской элиты, и недопустимы изменения, ведущие к дроблению политических сил.

С этой точки зрения, предложение о введении поста вице-президента представляется полезным, потому что такое изменение правил игры даст больше возможностей различным политическим силам создавать альянсы, тем самым упрощая картину политической борьбы и сводя количество претендентов на пост президента к разумному минимуму. Напротив, предложение убрать или снизить пятипроцентный барьер для партий, участвующих в выборах в Государственную думу, представляется вредным, несмотря на очевидность всех формальных демократических аргументов, которые могут быть выдвинуты в защиту этого требования. Снижение этого барьера привело бы к дезинтеграции политических сил в парламенте, многократно усложнило бы процесс поиска политических компромиссов. С этой точки зрения, полезными могут оказаться предложения по усилению мажоритарных начал избирательной системы и укреплению самостоятельности правительства в отношениях с Президентом и Государственной думой.

Стратегическое значение имели бы поправки, направленные на изменение взаимоотношений федерации и ее субъектов и на реформирование судебной системы. Но это как раз те вопросы, которые практически невозможно решить в рамках «маленькой конституционной игры» и для решения которых необходимо иметь широкое конституционное движение.

С такими конституционными шансами Россия входит в третье тысячелетие. Обойма конституционных предложений известна. Среди них только один выстрел не холостой. Барабан вращается. Конституционная игра в «русскую рулетку» началась.