Глава 6. Власть и общество на поле выборов – русский контекст: игры с нулевой суммой
Игры антагонистические. Игры двух лиц, интересы которых противоположны, т. е. сумма выигрыша обоих игроков всегда равна нулю.
Словарь по кибернетике (Киев: УСЭ, 1979)
Русский рубль станет конвертируемым тогда, когда будет ограничена конвертируемость русской власти.
Наблюдение автора
Пора спуститься с неба на землю. Выборы в России не являются и еще долго не будут являться институтом демократической смены власти в либеральном, западном смысле слова. Это своеобразная политическая игра. Смысл этой игры можно понять, только анализируя ее в общем российском политическом (власть) и социальном (общество) контексте. И может так случиться, что контекст окажется более интересным, чем сама игра.
РУССКАЯ ВЛАСТЬ (ПЕРВЫЙ ИГРОК)
Политическая власть в современной России является самодостаточной и способна неограниченно воспроизводить себя без участия гражданского общества.
Любое государство как «сила, выделившаяся из общества» априори представляет угрозу для общества. Власть – это иерархический кулак, нависающий над обществом и обладающий монополией на организованное насилие. В этом смысле демократия является своего рода вакциной от произвола, которая ослабляет вирус насилия и делает государство относительно безопасным для общества. Способ, которым демократия достигает своей цели, до гениальности прост. Демократия делит единую государственную власть на независимые друг от друга фракции. Власть становится раздробленной как в вертикальном (разделение властей), так и в горизонтальном (федерализм) разрезах. Конечно, это разделение не абсолютно, иначе власть потеряет свою качественную определенность. Но его достаточно, чтобы давление со стороны власти на общество существенно ослабло. Организованная конкуренция фракций власти неминуемо приводит к «естественному» ограничению способности государства действовать без участия общества. Общество вклинивается в борьбу между фракциями, и без его участия нормальное существование и развитие государства становится невозможным.
Прививка демократией может быть успешной, а может быть и неудачной. Этой зависит от множества обстоятельств, в том числе от зрелости общества и качества самой «вакцины». В России и то и другое оказалось не на высоте. Государство сохранило себя как монопольная и иерархически организованная сила, и поэтому по отношению к обществу русская власть продолжает оставаться и самодостаточной, и неограниченной.
Самодостаточность российской власти существует благодаря отсутствию реальной экономической и правовой основы федерализма и реального разделения властей; декоративной роли парламента и суда, неравноправных в своих отношениях с исполнительной властью; укоренившейся политике правового нигилизма.
Общество не является необходимым моментом бытия такой власти ни в одном из ее существенных проявлений. Поэтому и выборы не являются обязательным моментом воспроизводства этой власти. Функция обновления и развития российской власти есть выражение движения внутренних противоречий самой власти и обслуживает исключительно ее собственные потребности. Общество влияет на это обновление и развитие только опосредствовано.
Таким образом, несмотря на огромные внешние изменения, основные параметры российской власти сохранились в неприкосновенности с советских времен. Российское государство не столько изменилось, сколько усохло. Поверхностно это напоминает демократическое самоограничение, но по сути не имеет с ним ничего общего. Причиной снижения уровня давления на общество со стороны государства стала не функциональная конкуренция властей, а элементарное ослабление государственных институтов вследствие недостатка ресурсов, падения государственной дисциплины, деградации государственных символов. Власть просто оказалась не в состоянии контролировать все общество, она съежилась и отступила. В обществе возникли «зоны безопасности». Жизнь в этих зонах стала считаться свободной.
Но свобода по-русски и демократическая свобода имеют между собой мало общего, как мало общего между гласностью и открытостью, рыночной системой и теневой экономикой. Свобода может быть результатом организованного взаимодействия государства и общества, а может быть следствием их автономного, независимого существования в параллельных мирах. Демократическая свобода – это английский газон, который государство-садовник тщательно стрижет под присмотром общества-хозяина. Русская свобода – это заброшенный пустырь, который государство-банкрот вынуждено оставить под общественные сорняки. Газон – это на триста лет. Пустырь – ненадолго, пока не появится новый хозяин.
Все формы общественного контроля над властью в современной России, и прежде всего такие действенные, как парламент и суд, на поверку оказываются иллюзорными. Такой контроль не обеспечен ни экономически, ни юридически, ни политически.
Исполнительная власть является монопольным распорядителем бюджетных и многочисленных внебюджетных ресурсов. Личное материальное благополучие депутатов и судей во многом зависит от их отношений с управлением делами администрации президента РФ. Независимость суда и парламента часто кончается там, где начинается очередь на служебную квартиру.
Российская Государственная дума практически лишена контрольных полномочий. Это касается как общих вопросов, связанных с формированием кабинета министров и исполнением бюджета, так и частных вопросов, связанных с конкретными расследованиями злоупотреблений в аппарате исполнительной власти. Изменения, внесенные в законодательство о Конституционном суде после 1993 года, делают процедуру обжалования решений органов власти настолько сложной, что воспользоваться судебной защитой в критической ситуации (а в России все ситуации критические) практически невозможно.
Государственная власть в России по-прежнему строго иерархична и гомогенна независимо от того, как официально называется должность лица, возглавляющего пирамиду: царь, император, председатель совнаркома, генсек или президент. Решения этого лица не могут быть прямо ограничены никакой оппозицией и никаким общественным мнением. Тем более никто не может заставить его отказаться от своей власти, даже если в силу политических обстоятельств он должен время от времени проходить через процедуру выборов. Он мог бы проходить через выборы как «русский феникс» непредсказуемо долго, если бы в процесс не вмешался человеческий фактор, причем не в переносном, а в буквальном смысле этого слова. Человек, самой системой обреченный на почти вечную политическую жизнь, оказывается, как и все люди, смертным.
На рубеже тысячелетий российская власть напоминает тот трест, который лопнул от внутреннего напряжения. Система, демонстрирующая большую устойчивость по отношению к обществу в целом, обнаруживает свою уязвимость в связи с судьбой одного человека. Президент смертен, и этот беспощадный закон природы является главным стимулом политических перемен. Власть сама по себе, без участия общества должна решить проблему преемственности. Она не желает этого делать, но она и не может этого не делать. Поэтому каждый шаг дается власти с трудом, ей сложно выбирать свое будущее.
Прежде всего, нет ясности в главном. Нужно ли использовать ресурс действующего президента до конца, стремясь любой ценой оставить его у власти до дня смерти, или, наоборот, пока президент способен на политические действия, нужно воспользоваться его остаточной политической энергией и обеспечить приход к власти лояльного преемника? Кажется, в последние годы власть склоняется ко второму сценарию, однако колебания в этом вопросе будут сохраняться до последней минуты. Но и в этом случае возможны варианты. Должен ли преемник получить власть, действуя в рамках установившихся правил игры, то есть быть избранным, или переход власти будет неконституционным? И этот вопрос будет открытым до последнего момента, какие бы публичные заявления ни делались по этому поводу.
В любом случае власть будет решать вопрос о политической преемственности, ориентируясь на обстоятельства. В таком контексте выборы больше техническая, чем политическая процедура. Политический смысл выборы приобретают только благодаря той состязательности, которая возникает между различными кланами, составляющими «президентский двор». Если ни один из кланов не получит явного преимущества, выборы как способ решения спора между ними будут более вероятным исходом. Но ничего общего с демократическим контролем общества над государством эти выборы иметь не будут.
РУССКОЕ ОБЩЕСТВО (ВТОРОЙ ИГРОК)
Русское общество является фоном, на котором разворачиваются действия русской власти.
Безусловно, утверждение о том, что русское общество существует, уже само по себе является смелым заявлением. Возможность делать такого рода заявления свидетельствует о значительном историческом прогрессе. Однако этим утверждением сегодня придется и ограничиться. Русское общество инфантильно и как самостоятельная сила себя практически ни в чем не проявляет. Говорить о нем как о гражданском обществе могут только люди с сильно развитым воображением.
В отличие от русской власти русское общество не самодостаточно. Главной причиной его беспомощности является отсутствие корпоративного сознания и механизмов реализации корпоративных интересов. В таком обществе практически отсутствуют элементы самоорганизации. Общественный процесс напоминает броуновское движение. Необходимость удовлетворить любую коллективную потребность делает русское общество зависимым от государства. Такое плачевное состояние не позволяет говорить ни о каком реальном участии общественности в осуществлении власти. Общество просто выталкивает из себя государство, как вода выталкивает погруженное в нее тело. Однако тут же оно обволакивает власть со всех сторон, не отпуская ее от себя. Это две стихии, между которыми нет ничего общего, но которые не существуют друг без друга.
Русское общество существует как нечто цельное и организованное только в потенции. При любых попытках рассмотреть его повнимательней оно рассыпается на огромное количество фрагментов и предстает перед нами как конгломерация регионов. Именно в этом кроются причины явления, которое в конце 90-х годов стало определять картину политической жизни России и которое условно может быть названо «губернизацией страны».
Этот феномен стал объектом пристального внимания наблюдателей в 1999 года после «триумфального шествия» действующих губернаторов (президентов и глав администраций) по России. На каком-то этапе политического развития посткоммунистической России находящиеся у власти руководители регионов стали один за другим выигрывать выборы с преимуществом 80-90 процентов голосов. Это происходило в разных частях государства, с людьми разных политических и идейных ориентаций. Очевидно, что эти победы не могут быть случайными. В наиболее чистом виде эксперимент был поставлен на выборах губернатора Ленинградской области. Там развернулась борьба между бывшим в течение многих лет руководителем области Густовым, незадолго до этого покинувшим свой пост в связи с переходом на работу в правительство, и исполнявшим обязанности губернатора Сердюком, оставленным самим Густовым после себя «на время». Густов много лет считался «хозяином» области и за год своего условного отсутствия не мог растерять политический капитал. Тем не менее победу одержал Сердюк, который практически не вел избирательной кампании, ограничившись поездками по районам. Впоследствии его победу объявили торжеством «чистых избирательных технологий». Дело, однако, не в технологиях, а в материале и технологах.
Тревогу по поводу всевластия губернаторов в России забили уже давно. Их фантастические политические успехи, как правило, объясняют отсутствием всякой демократии на региональном уровне. Это действительно так. Регионы представляют собой сегодня автономные авторитарные анклавы. Влияние центральной власти на их жизнь сегодня невелико, особенно после того, как содержание социальной сферы стало преимущественно зоной ответственности местных властей. Центральная пресса представлена там слабо, а местная почти целиком зависит от администрации. Мобилизация губернатором всех местных административных и финансовых ресурсов действительно способна превратить любые выборы в фарс.
Тем не менее объяснять все происходящее только манипуляциями аппарата власти было бы недостаточно и в значительной степени наивно. Корни губернаторской неприкосновенности зарыты гораздо глубже и обусловлены не столько состоянием власти, сколько состоянием общества.
«Губернизация» – это политическая форма существования регионального сознания. Последнее с лихвой компенсирует в русском обществе отсутствие корпоративного сознания. Примитивная «молекулярная» общественная структура, где каждый играет сам за себя, затрудняет для членов сообщества возможность самоидентификации с обществом в целом. Россия перестает существовать как нечто осязаемое и конкретное. Символы национального единства превращаются в символы «центра». Сам центр становится одним из многих фрагментов, составляющих общество.
В этих условиях обостряется чувство «региональной солидарности». Человеку проще идентифицировать себя не со всем обществом, которого он не чувствует и которое перестает быть чем-то существенным в его повседневной жизни, а с одним из его фрагментов, региональным сообществом, той непосредственно осязаемой средой, в которой протекает его бытие. Это чем-то напоминает средние века, когда не было русских, но были москвичи, тверичи, костромичи и т. д.
Соответственно, в глазах такого фрагментарного сообщества общенациональные символы власти и единства превращаются шаг за шагом в лишенные конкретного содержания абстракции. Президент как носитель авторитета и легитимности власти становится второстепенной фигурой в сравнении с местным губернатором. Это происходит не потому или не только потому, что президент плох или слаб. В первую очередь ослабление его авторитета есть следствие отсутствия у граждан ощущения идентичности с тем обществом – Россией как целым, – которое легитимизирует его власть. И, напротив, независимо от личных качеств губернатора, он становится для русских носителем государственного авторитета именно в силу того, что они чувствуют свою непосредственную связь с регионом, руководителем которого тот является. Губернаторы могут меняться, но принципиального значения для авторитета местной власти в такой ситуации это иметь не будет.
Возникает парадоксальная ситуация. Легитимность местной власти оказывается намного выше, чем легитимность центральной власти. Именно поэтому возможностей определять электоральное поведение населения сегодня у губернаторов гораздо больше, чем у президента и правительства. Так русские губернаторы оказались в странной роли посредников между властью и обществом.
ФИГУРЫ НА ДОСКЕ
Во времена, когда слабое и недемократическое государство сосуществует с фрагментарным, неорганизованным обществом, административно-политические образования и квазипартийные образования будут оставаться в России самой действенной политической силой.
Адаптация западного стиля к русским условиям привела к рождению сколь уродливой, столь и эффективной формы политического бытия, которая условно может быть обозначена как административно-политическое образование (АПО).
АПО представляет собой организацию, внешне напоминающую партию или, по крайней мере, имеющую атрибуты партии (съезды, конференции, политсоветы как органы управления, центральные и региональные отделения, программу, иногда СМИ), но на самом деле представляющую собой консорциум по совместной эксплуатации финансовых и административных ресурсов поддерживающих АПО региональных лидеров и связанных с ними финансово-экономических групп.
АПО способны направлять поведение, в том числе электоральное, значительной части населения страны. Под их контролем находится прежде всего лояльная часть общества, «политический середняк», конформистски настроенный по отношению к власти как носителю авторитета независимо от того, симпатизирует он этой власти или нет. Этот слой, люди «мира», тянущие основную лямку государственных забот, продолжает оставаться в России значительным. Они – настоящая основа стабильности политического режима. Потеряв доверие к центральной власти, они перенацелили свою веру на региональных носителей авторитета и остались по-прежнему лояльными.
Вне поля зрения АПО остаются индивидуалисты, неконформистски настроенные члены общества, политические изгои, покинувшие «мир» с его инстинктивным доверием к авторитету власти. Да и «доверчивые» граждане отнюдь не всегда бывают предсказуемо послушны. За этот контингент борются между собой многочисленные квазипартийные объединения (КПО). КПО пытаются обуздать преимущественно интеллигентскую и мелкобуржуазную стихию. Сами они в такой же степени являются партиями в демократическом смысле слова, в какой эта стихия подходит под определение гражданского общества. Поэтому интенцией каждой квазипартийной группы все время остается стремление превратиться в административно-политическое образование.
Таким образом, АПО, не претендуя на монополию, являются в современной России несущими конструкциями для всего политического каркаса. Вокруг них происходит кристаллизация «политического вещества».
АПО не возникли на пустом месте. Исторически им предшествовало создание финансово-политических консорциумов (ФПК). Финансово-политические альянсы активно складывались во время избирательных кампаний 1995-1996 годов и представляли собой совершенно откровенный союз «новых экономических русских» с «новыми политическими русскими» с целью удержания ситуации в стране под контролем и предотвращения передела собственности. В тот период подобные образования показали большую эффективность. Однако уже через пять лет эта модель морально устарела. Действия финансовых группировок, не сумевших привлечь на свою сторону региональных лидеров, перестали достигать цели. Хрупкий мир между «финансовыми семьями» был нарушен, и после серии информационных войн они были вынуждены покинуть первые политические ряды.
Замена финансово-политических групп административно-политическими образованиями стало одной из главных специфических черт избирательной кампании 1999 года. Это не значит, что финансовые группировки перестали играть определяющую роль в политической жизни страны. Просто эта роль стала опосредствованной. За каждой крупной губернаторской коалицией стоит вполне определенная экономическая структура со своими вполне определенными интересами. Но сегодня это актер второго плана. Он субсидирует, организует, в конце концов, иногда и выкручивает руки, но ему уже не суждено самому сыграть «героическую роль».
В русской политике есть только один постоянный герой – власть. Немного замешкавшись, он вновь вернулся на сцену в привычном для себя амплуа, но в новом костюме: не как центр, а как регионы. И несть им числа…
ПРАВИЛА ИГРЫ
В посткоммунистической русской политике доминирует закон односторонней, неограниченной конвертации русской власти.
Власть в России легко трансформируется в экономическое, социальное и информационное влияние. В то же время экономическая мощь, социальный статус и информационные возможности не увеличивают автоматически степень политического влияния.
Односторонняя конвертируемость власти есть следствие ее самодостаточности в России. Власть, являясь основным «национальным богатством», может легко совершать интервенции в общественную жизнь. А общество, оставаясь дезорганизованным и инфантильным, не в состоянии создать плацдарм на территории власти.
Русская власть позиционирует себя в общественной жизни, перевоплощаясь в институты гражданского общества. Эти институты, которые постороннему наблюдателю кажутся независимыми, в действительности являются масками власти. Поэтому власть ведет политический диалог не с реальным обществом, которому еще далеко до состояния гражданского, а сама с собой. Выборы такой власти – это маски-шоу. Они больше похожи на политический карнавал, чем на демократический процесс.
Символом избирательного карнавала в 1995 году были деньги. Главными героями были русские олигархи. В 1996 году символом стали средства массовой информации, в первую очередь – телевидение. Героями дня предстали телеведущие и спецы в области информационных технологий. По этой причине ожидается, что и дальше выборы будут бенефисом русских ротшильдов и мердоков.
Однако с конца 90-х в России началось почти булгаковское разоблачение мистификаций. И независимые «русские деньги», и независимая «русская пресса» оказались мыльным пузырем в демократической опере.
А. Русские деньги
Вначале придется привести достаточно длинную цитату. В 1927 году, анализируя частное предпринимательство эпохи НЭПа по материалам ОГПУ, Ю. Ларин писал:
«Полностью буржуазный капитал не исчезал и не прекращал своей активности даже в разгар военного коммунизма. Но абсолютная величина средств, находившихся в его распоряжении, была сравнительно невелика, – слишком свежа еще и достаточно основательна была конфискация капиталистического достояния, произведенная нами в 1917-1919 годах…
История накопления буржуазного капитала в таких размерах, что он получает некоторое, хотя и второстепенное, значение в народном хозяйстве страны, начинается у нас поэтому только с новой экономической политики, с 1921 года…
Припрятанных от дореволюционных времен остатков и накоплений периода военного коммунизма от валютных операций и от мошенничества можно насчитывать в руках буржуазии, как я уже указывал, миллионов 150. Все же остальное, вся остальная величина частного торгового, промышленного и кредитного капитала, которая сложилась к 1923 году, то есть примерно миллионов 350, – все это было накоплено частными капиталистами в период первых лет нэпа в результате из нелегальной деятельности.
Основные 12 видов этой деятельности следующие: 1) агенты и соучастники частного капитала в госаппарате; 2) лжегосударственная форма деятельности частного капитала; 3) злостная контрагентура; неликвидные фонды; 4) хищническая аренда; 5) нелегальная перекупка; 6) контрабанда; 7) государственный денежный кредит; 8) государственные займы; 10) валютные операции; 11) уклонение от налогов; 12) лжекооперативы».
В конце века история повторяется, но уже с брутальным размахом. Полностью частный капитал так и не исчез за все семь десятилетий советской власти. Но абсолютная величина его оказалась еще менее значимой, чем в 1921 году. В памяти были уже не только конфискации 1917-1919 годов, но и индустриализация и коллективизация 30-х и экономические судебные процессы 60–70-х годов. Поэтому история нового русского капитала как явления в масштабах страны начинается с конца 80-х годов, эпохи перестройки и нового мышления.
Нет достоверных данных, позволяющих судить о доле фарцовщиков, цеховиков и маргинальных «воров в законе» в том, что сегодня является русским частным капиталом. Не вызывает сомнений, однако, что большая часть этого капитала возникла в период с 1988 по 1995 год, когда последовавшие друг за другом гайдаровская либерализация цен, чубайсовская приватизация и черномырдинские залоговые аукционы и ГКО предоставили возможности, не снившиеся дельцам эпохи нэпа.
Мало что можно прибавить к 12 способам первоначального накопления «по-русски». Разве что уточнить терминологию, поставив на место хищнической аренды приватизацию, а на место злостной контрагентуры – коррупцию. Важно то, что практически весь значимый новый русский капитал, также как и нэповский капитал, имеет источником своего происхождения государственную собственность и государственный бюджет.
Однако сам по себе этот факт остался бы предметом исследования только для моралистов и криминалистов, если бы новый русский капитал сумел преодолеть свою зависимость от государства и разорвал пуповину, связывающую его с государственным бюджетом и с государственными резервами и ресурсами. Но этого, к сожалению, не произошло, и поэтому историей и судьбой этого капитала вынуждены заниматься политики и экономисты.
Новый русский капитал – это номенклатурный капитал. Большинство (но не все) частнокапиталистических институтов, возникших в России в 1998-1995 годах, сохраняют свою жизнеспособность только при условии, что со Старой площади или из Белого дома им поставляют по неформальным шлангам финансовый кислород. Их независимость кончается там и тогда, где и когда рука власти, по разным причинам, перекрывает этот кран.
Август 1998 года как смерч пронесся по олигархическим рядам. Иллюзия о том, что в России может реально существовать ситуация, при которой Деньги противостоят Власти, рассеялась. Пока что в России только разные фракции Власти могут при помощи денег бороться между собой. Последовавшая летом «аксенизация» всех полугосударственных финансов и промыслов окончательно расставила точки над i. Крупные русские деньги – это одно из многих лиц русской власти.
Б. Русская пресса
Только теперь, когда от начала перестройки Россию отделяет дюжина лет, становится наконец ясно, чем русская гласность отличается от западной открытости.
Источник западной открытости – в силе гражданского общества. Основа русской гласности – слабость государственной власти. При открытости свобода прессы является системным элементом всей совокупности взаимоотношений между обществом и государством, которая включает в себя гарантированную законом и традицией прозрачность деятельности всех общественных и государственных институтов, начиная с архивов и кончая текущей корреспонденцией. Гласность существует как политическая аномалия, как буйство свободы в консервной банке. Пресса в России – это вызов абсолютно переформированной и непрозрачной системе. Но и в этом виде она больше связана с властью как со своим антиподом, чем с обществом как своей основой.
В реальной демократии объективность и независимость СМИ гарантирована ее финансовой состоятельностью. Пресса самоокупаема и даже прибыльна. Ею владеют ради прибыли, ею управляют ради приумножения прибыли. Ни одно издание в мире не свободно политически от взглядов своего владельца. Спорить можно только о степени зависимости. Но сами владельцы связаны с обществом экономическими результатами деятельности СМИ. Читатель (зритель) голосует долларом (фунтом, маркой, франком и т. д.).
Чрезмерно ангажированная пресса теряет тираж и аудиторию. Короче, как писал Владимир Маяковский: «Газеты созданы трестами; тресты, воротилы трестов запродались рекламодателям, владельцам универсальных магазинов. Газеты в целом проданы так прочно и дорого, что американская пресса считается неподкупной. Нет денег, которые могли бы перекупить уже запроданного журналиста. А если цена тебе такая, что другие дают больше, – докажи, и сам хозяин набавит».
В России преобладает политическая мотивация контроля над СМИ. Русская пресса либо убыточна, либо с трудом сводит концы с концами. Лишенная прямых государственных дотаций, пресса стала в России легкой добычей нового частного капитала, который некоторое время распоряжался ею по своему усмотрению, стремясь усилить таким образом свое экономическое и политическое влияние. При таких условиях пресса является не столько средством массовой информации, сколько средством массовой манипуляции сознанием населения. Но после того как в 1999 году власть укоротила поводок финансовым и сырьевым магнатам, пресса попала вместе со своими владельцами под контроль тех политических групп, из которых состоит тело современного русского государства.
В конечном счете, независимые СМИ России оказались лишь второй производной русской власти.
В России сложилась парадоксальная ситуация. В стране нет гражданского общества, но существуют институты гражданского общества. При ближайшем рассмотрении выясняется, однако, что так называемые институты гражданского общества являются превращенной формой институтов власти. Благодаря этому русская власть, продолжая оставаться единственным реальным политическим игроком, в течение ряда лет мимикрировала, выступая то в роли шутовских олигархов, то в роли беспощадных и бесстрашных журналистов.
Но демократия пожирает своих детей. В первом акте пали магнаты, во втором – телеведущие. Наконец власть вновь предстает перед нами в своем натуральном виде, но уже не как кремлевская власть, а как власть губернаторская, которая и будет решать судьбу очередных выборов.
КРУГИ ВЛАСТИ
Современный конфликт власти и общества в России является внешней завершающей фазой развития внутреннего конфликта русской власти.
Из коммунизма тотальная русская власть вышла, будучи беременной гражданским обществом. Конечно, самого общества в тот момент еще не существовало, но призрак его уже бродил по России. «Теневое общество» угадывалось в странном раздвоении сознания властной элиты, породившего феномен коммунистического либерализма.
Перестройка стала спусковым механизмом, и притаившееся противоречие начало интенсивно развиваться. Коммунистический либерализм вылился в раскол. Произошло удвоение власти, часть властной элиты позиционировала себя под названием «демократическое движение» и стала претендовать на то, чтобы быть представителем гражданского общества. В связи с отсутствием последнего этим планам не суждено было сбыться. Впрочем, это не помешало «демократическому движению», пройдя ряд стадий в своем развитии, успешно трансформироваться обратно во власть, но уже посткоммунистическую.
Посткоммунистическая власть была во многом похожа на свою предшественницу, но в одном существенно от нее отличалась: она была слабой. Слабость не позволила ей стать тотальной, и из-под ее руки выскользнуло общество. Это общество было тоже слабым, неорганизованным, инфантильным. Но зато оно было настоящим. Между слабой властью и слабым обществом вновь возникает движение с олигархами, партиями, общественными деятелями и журналистами. Его статус двойственен, непонятен: с одной стороны, это виртуальное гражданское общество, с другой – конкурирующая власть. Но в момент, когда это движение должно было бы набрать высшую силу, оно растворяется во власти и обществе, оставляя их наедине друг с другом. Кажется, все вернулось в исходную точку, власть опять одна и играет в политику сама с собой. Но теперь она проживает в коммунальной квартире, в соседней комнате живет общество. Не гражданское, но все-таки…
Тотальная, всепоглощающая, монолитная власть. Власть с едва наметившимся двоемыслием, несущая в себя общественную потенцию. Власть, расколотая на враждующие лагеря, один из которых имеет смелость называть себя гражданским обществом. Странный симбиоз власти, общества, контуры которого начинают проступать сквозь мешанину российской политики, и движения, виртуального посредника, вобравшего в себя энергию своих реальных оснований. Наконец, чахоточная власть и далеко не гражданское общество впервые наедине друг с другом. Вот краткая версия эволюции русской власти в эпоху посткоммунизма.
За свою короткую, но бурную жизнь посткоммунистическая власть дважды осуществляла хождение в народ, и дважды это заканчивалось с традиционным для России результатом. Власть возвращалась сама к себе. Ельцин завершает свой путь тем же, что и Горбачев. Властные кланы борются между собой при безмолвствующем народе.
Но есть и различия. При Горбачеве борьба шла за народ, но без народа. При Ельцине – за себя, но с народом. Вчера, в конце 80-х, идеологи-либералы боролись с идеологами маргиналами за ценности. Сегодня, в конце 90-х, прагматики борются с прагматиками за деньги. Тогда романтически настроенная власть хотела обуздать истово верующий народ. Теперь циничная власть пытается управлять народом-нигилистом.
И только одно сегодня лучше, чем вчера. Вчера власть «трудилась» на пустом поле. Сегодня рядом с ней стоит свидетель – общество. Пока молчаливый.
ПОЛЕ БИТВЫ ПОСЛЕ БОЯ ПРИНАДЛЕЖИТ…
Чем бы ни закончились сегодня выборы в России, это будет выбор власти, а не выбор общества.
Политические группы, которые сейчас ведут борьбу между собой и претендуют на статус институтов гражданского общества, на самом деле связаны не с обществом, а с властью. Поэтому инициируемые такими группами движения не имеют социальной подосновы. Политические движения в России не являются движениями общественными, чем и обусловлена их слабость. Они реально не выражают ничьих интересов, кроме собственных. Их идеология умозрительна. Это экспериментальный товар, который сначала выпускается, а затем под него ищут покупателя. В данной связи политическая борьба в России внешне напоминает большую компьютерную игру.
Печальное следствие такого положения вещей: вся политическая элита – левая и правая, стоящая у власти либо думающая, что она находится в оппозиции, – очень однородна и оторвана от общественности. Однородна потому, что элита всем своим происхождением так или иначе обязана власти и связана с властью даже тогда, когда беспощадно ее ругает. Элита оторвана от реальности потому, что те корпорации, групповые интересы которых она якобы выражает, в действительности не сложились. Если нет доверителя, то не может быть и поверенного.
Выборы по определению не могут стать вехой в истории России. Они будут разделять периоды правления, а не общественные эпохи. Партия игры в политику еще далека от завершения – Россия сейчас находится в миттельшпиле. Эндшпиль разыграет следующее поколение.
Каким бы неутешительным ни казался прогноз, в одном можно не сомневаться. Все то, что сегодня происходит с властью и обществом, – логично и закономерно. И здесь стоит, на мой взгляд, поверить Гегелю, начертавшему в «Философии права»: «Что действительно, то разумно, и что разумно, то действительно».
