Демократическое движение – одно из самых ярких явлений общественной жизни России времен перестройки. После событий августа 1991 г. к нему вновь приковано пристальное внимание исследователей. Причин тому несколько. Внезапно быстрая победа в борьбе за власть временно превратила это движение в политически господствующую силу. В то же время после такой победы наиболее рельефно проявились внутренние противоречия движения, которые нуждаются в незамедлительном объяснении.

Роль демократического движения в общественной жизни России долгое время недооценивалась, и ему не уделялось должного внимания. Затем недооценка сменилась исследовательским бумом. В движении увидели общественную силу, призванную переустроить Россию. Его отождествили с ядром гражданского общества и стали сравнивать с демократическими движениями Запада. Вскоре данная гипотеза превратилась в аксиому. Поэтому, когда обнаружился внутренний кризис демократического движения, многими это было воспринято как крах демократических надежд. Но резонно задать и другие вопросы: насколько демократическое движение было действительно демократическим? есть ли реальные основания рассматривать его как организующую структуру гражданского общества?

Моя цель – попытаться дать на них ответ. Сразу оговорюсь, что я веду речь о демократическом движении конкретного типа, а не о судьбах российской демократии или демократических структурах вообще.

Российское демократическое движение есть продукт распада тоталитарной системы. Тоталитаризм – это самодовлеющая и самодостаточная власть. В отличие от авторитарного государства, которое паразитирует на слабости и неразвитости гражданского общества, но не уничтожает его, тоталитарное государство целиком поглощает общество, опираясь на уникальный аппарат идеологического и физического подавления личности. Имея возможность моделировать массовое сознание и поведение, власть превращает общество в простой придаток государства, не оставляя в нем ничего, из чего могли бы развиться ростки демократии.

Тоталитаризм – это полное огосударствление общественной жизни, поэтому импульс к каким-либо изменениям может исходить здесь только от самого государства. В то же время тоталитарное государство целиком индифферентно по отношению к каким-то внешним воздействиям. На этом основании часто делался вывод о том, что тоталитаризм не способен ни к какой эволюции. Одно не было учтено: тоталитарное государство разлагается изнутри. Поглощая общество, оно превращает все человеческие отношения в государственные. В результате любой общественный конфликт приобретает при тоталитаризме государственную форму. Социальная напряженность проявляется в данном случае не в активизации движений, а в разложении государственной дисциплины. Борьба в обществе имеет форму, которую Черчилль образно назвал «схваткой бульдогов под ковром».

Когда разложение заходит достаточно далеко, в недрах тоталитарного режима зарождается своеобразный феномен, обозначаемый обычно как двоемыслие. Жизнь человека распадается на официальную и неофициальную. Во внешней – официальной – жизни он остается бездумным исполнителем государственной воли, запрограммированным автоматом. В частной – неофициальной – он живет своими собственными представлениями о добре и зле, истине и окружающем мире. Возникает нечто вроде раздвоения личности, когда человек на работе, в обществе думает и говорит одно, а дома, в кругу семьи – другое. Частная жизнь медленно, но неуклонно отделяется от государственной.

Двойная мораль, двойной стандарт поведения постепенно закрепляются на всех этажах общественной системы. Все меньше остается «цельных натур» как среди сторонников, так и прямых противников системы (круг последних ограничен небольшим числом диссидентов). Рано или поздно наступает момент, когда внутренний разлад достигает уровня критической массы. Неофициальное, «кухонное» мышление становится атрибутом жизни самой правящей элиты, людей, находящихся на самом верху пирамиды власти. Приходит день, когда, наконец, «кухонное» мышление превращается в официальное. Новое мышление, представленное миру перестройкой, есть на самом деле тот тип критики действительности, который исподволь десятилетиями развивался в недрах тоталитарного сознания.

Горбачев уже не был целиком человеком коммунистической системы. Он сам был заражен двоемыслием. Придя к руководству страной, он и его ближайшее окружение решили опереться на критический настрой, уже существовавший во всех слоях общества. Но для этого надо было освободить людей от догматической инерции и от страха, покончить с размежеванием на официальное и неофициальное мышление. И Горбачев использует в этих целях оказавшуюся в его руках государственную машину. Так случилось якобы невероятное – тоталитарное государство дало толчок движению, направленному на изменение системы. Но таким именно образом российское государство действовало испокон веков.

На последней стадии кризиса тоталитарная система как бы клонируется или раздваивается. Она порождает своего убийцу, силу, смыслом существования которой является устранение тоталитаризма. Этой силой, рожденной плоть от плоти тоталитаризма, генетически и функционально с ним связанной, и стало демократическое движение в своем первом варианте, о котором сейчас речь. По своей природе оно не есть движение общества против системы, это самоуничтожение системы, ее борьба с собой.

Именно поэтому в основной своей массе в стороне от движения остались диссиденты – немногочисленные открытые противники тоталитаризма. Обстоятельство, кажущееся на первый взгляд странным, потому что в течение шести перестроечных лет борьба велась как раз вокруг тех гуманистических и демократических принципов, которые они отстаивали. На деле в этом нет ничего удивительного. Диссидентство было глубоко личностным движением, движением нонконформистов, бунтом человека против системы. «Мы политиками не были, – пишет С. Ковалев, – у нас была просто нравственная несовместимость с режимом» (Комсомольская правда. 2 декабря 1991). Демократическое движение рекрутировало сторонников из числа тех, кто составлял большинство, кто находил возможность совмещать свое «Я» и правила игры, которые диктовала система. Это было движение конформистов. «Диссидентов» и «демократов» разделяли не взгляды и лозунги. Их размежевал нравственно-психологический барьер.

Социальную базу движения составили не те, кто боролся с режимом в 70-е годы, а те, кто откликнулся на инициативу высшей власти развивать гласность и демократию. Причем наиболее психологически подготовленными к участию в движении оказались те, кто в прошлом отличался наибольшим конформизмом, кто, подобно оруэлловскому О'Брайену, сочетал понимание всех пороков системы с ревностным служением ей. Для них переход от одного способа мышления к другому представлял наименьшую сложность. Тем легче было сделать это при стимулирующем воздействии сверху.

Люди, примкнувшие к демократическому движению, отличались друг от друга не столько по профессиональному, сколько по возрастному признаку. Отчетливо выделялись две группы, по-разному участвовавшие в движении.

Первая группа – поколение пятидесяти-шестидесятилетних. Становление их мировоззрения происходило в период относительного ослабления тоталитарного режима в годы хрущевской оттепели. Отсюда в этом поколении значительное число свободомыслящих, лишенных догматических предрассудков личностей. Однако их активное включение в общественную жизнь произошло уже в 60-е годы и совпало с началом брежневской реакции. Большинство же приспособилось к «внешним условиям». Однако при том, что многие из них, соблюдая правила игры, сделали блестящую государственную, научную и прочую карьеру, романтизм юности не исчез. Он перешел в частную жизнь и ждал своего часа. Именно благодаря ему большое число «шестидесятников» так быстро и с таким энтузиазмом откликнулось на призывы своего сверстника Михаила Горбачева.

Вторая группа – поколение тридцатилетних, дети тех, кого застали молодыми годы хрущевской оттепели. Они, однако, воспитывались в другое время и в иной атмосфере. 80-е годы – период распада тоталитаризма. Абсурдность, политическая, экономическая и нравственная деградация режима были очевидны. Коррумпированность власти сверху донизу, полная некомпетентность управления делали власть объектом всеобщих насмешек. Все это свободно обсуждалось дома – «на кухне» – старшим поколением. Но режим продолжал держаться чудовищной силой инерции, и, не имея возможности выразить протест, новое поколение начинало жизнь разочарованным, ни во что не верящим. Часть стремилась отгородиться от действительности, уйдя в свой внутренний мир. Но остальные, как и старшие, приспособились к постоянной лжи внешнего мира. Дети становились такими же конформистами, как и их отцы. Правда, была и существенная разница. Отцы несли в себе заряд романтизма послесталинской весны и веру в возможность изменения системы к лучшему. Конформизм детей скрывал прагматизм, цинизм и обиду обманутого поколения.

За годы своего существования (по сути – время перестройки) демократическое движение проделало огромную эволюцию. Сегодня, когда тоталитарная система лежит в развалинах, оно заканчивает жизненный цикл, пройдя последовательно свое детство, отрочество, юность, зрелые годы и вступая в период старости и одряхления. В течение всего этого времени движение пребывало связанным в первую очередь не с обществом, а с породившим его государством. Именно характер отношения к власти определял на каждой ступени развития движения особенности его идеологии и структуру.

Первый этап развития демократического общественного движения – время союзнических отношений с высшей властью. Он охватывает период с апреля 1985 по август 1987 г. Это детский возраст движения. Власть открыто ему покровительствует, оно, в свою очередь, во всеуслышание заявляет о поддержке нового курса власти. Идеология движения формируется под огромным влиянием политики Горбачева. Энергия перемен почти целиком идет сверху вниз. Пленумы КПСС остаются самыми важными вехами, по которым можно судить об изменениях, происходящих в обществе. Вектор развития власти и движения пока совпадает. Гласность и открытость – главные лозунги времени, а движение является всего лишь движением в поддержку перестройки, начатой властью. Организационно оно еще не расчленено, и выявить какие-либо устойчивые тенденции в нем трудно.

Второй этап – конкуренция между движением и властью. Получив ускорение, движение начинает развиваться по собственным законам и вступает в подростковый возраст. Этот этап охватывает период с августа 1987 по март 1989 г. Становясь более самостоятельным, движение начинает подвергать критике не только прошлое, но и настоящее. И здесь обнаруживается, что власть не готова идти «так далеко», что Горбачев не ставил цели проведения глубоких политических и экономических реформ. Он рассчитывал, раскрепостив сознание, дав людям (в известных пределах, разумеется) свободу мысли и слова, вдохнуть в систему новую жизнь. Между движением и властью зреет конфликт. Но позиции сторон в этом конфликте пока двойственны. Власть, критикуя то, что, по ее мнению, является экстремизмом, продолжает поощрять политику гласности и открытости. Движение, требуя проведения реформ и упрекая руководство в непоследовательности, стремится одновременно склонить Горбачева на свою сторону, обратить его в свою веру. Инициатива постепенно переходит от государства к движению. Каждый пленум компартии, совещание в ЦК становятся поводом для предъявления движением новых требований. В ответ власть вынуждена углублять реформы. Но ее действия половинчаты и нерешительны, они почти всегда не соответствуют массовым ожиданиям и потому в подавляющем большинстве случаев воспринимаются как уступка общественному мнению.

Перелом в отношениях движения и власти определился уже осенью 1987 г. Приближалась семидесятая годовщина революции, и атмосфера в обществе накалялась. Развернулась яростная дискуссия вокруг оценки всей советской истории и революции. Общественные силы поляризовались. Пожалуй, впервые открыто обнаружили себя противники либерализации. Произошел всплеск националистических выступлений. Надеялись, что многое, как всегда, прояснит доклад Горбачева на пленуме ЦК КПСС. Но то, что им было сказано, резко разошлось с общественным ожиданиями как «слева», так и «справа». Вывод Бориса Ельцина из состава высшего политического руководства был естественной кульминацией нараставшего конфликта между командой генерального секретаря КПСС и демократической общественностью.

Происходит изменение в идеологии движения. Оно еще продолжает пользоваться перестроечной терминологией, но вкладывает в устоявшиеся понятия свой смысл. Разгорается спор о том, является ли перестройка революцией или реформой, что такое революция «сверху» и революция «снизу». Оттолкнувшись от власти, движение стремится опереться на пробуждающееся общество. Начинается борьба за сочувствие масс. Первым ее проявлением стал неожиданный и резкий всплеск популизма. Идет поиск наиболее простых и доступных лозунгов. Почти одновременно по стране прокатываются две кампании. Одна – борьбы «со всеми и всяческими привилегиями» – в поддержку Ельцина. Другая – борьба с коррупцией и мафией – в помощь следователям Гдляну и Иванову. После этого популизм становится постоянным компонентом перестроечной идеологии. Демократическое движение начинает медленно переходить от поддержки Горбачева к его критике.

Происходит также усложнение внутренней структуры движения. В процессе отчуждения от политики власти в нем выявились две крупные группы, различающиеся отношением к государственным структурам. Их можно обозначить как «системные» (либералы) и «внесистемные» (неформалы) демократы.

Либералами позволительно назвать большой круг людей, прежде всего из числа научной и творческой интеллигенции старшего поколения, часто со значительным социальным статусом, которые положительно откликнулись на «новый курс» Горбачева. Как правило, это были сверстники генерального секретаря, близкие ему по мироощущению. Но в своей критике они с самого начала пошли дальше Горбачева и были более последовательны, чем он. Частично их романтические убеждения, вера в «социализм с человеческим лицом», унаследованные от хрущевских времен, частично то достаточно высокое положение, которое они занимали в обществе, привели к тому, что они предпочли действовать в рамках существующей системы. Это были идеологи по преимуществу. Используя университетские кафедры, свои связи с прессой, другие доступные им средства, они создавали то либеральное давление на власть, которое формировало общественное мнение и заставляло власть, Горбачева идти дальше. Очень скоро из данного слоя выделилась когорта наиболее популярных публицистов. Им суждено было сыграть особую роль в движении, так как каждое их выступление было в то время событием общественной жизни. За неимением других критериев, по публицистике судили, насколько велики изменения, как расширился плацдарм свободы и как далеко можно заходить в критике системы.

«Неформалы» – группа, которая в начале перестройки играла гораздо менее заметную роль. С первых шагов она не хотела сотрудничать с властью. Преимущественно это была молодежь. Все усилия она прилагала к тому, чтобы организоваться «вне системы». Для этого были объективные и субъективные причины. Во-первых, молодое поколение, видевшее в своей жизни только разложение брежневской системы, испытывало органическое отвращение ко всему официальному. Во-вторых, молодежь не была еще окончательно интегрирована в систему. С одной стороны, она была более свободна, так как в отличие от старшего поколения у нее не было того положения, которое страшно терять. С другой – у молодежи не было средств, возможностей, связей, чтобы в рамках системы отстаивать свои взгляды, как-то влиять на ситуацию. Поэтому уже с конца 1986 г. по всей стране вне рамок официальных структур стали возникать немногочисленные «неформальные» кружки, так что вначале эта часть движения состояла из разрозненных групп, в каждой из которых насчитывалось не более тридцати человек. Но в кружках созревало понимание необходимости объединения. В конце лета 1987 г. представители неформальных объединений конституировались как самостоятельная политическая сила. За полтора года на этой основе были созданы достаточно широкие региональные коалиции.

Состав неформальных кружков и групп очень разнороден. Во-первых, это молодая научная и творческая интеллигенция. Во-вторых, небольшая часть примкнувших к движению бывших диссидентов. В-третьих, довольно многочисленная группа людей из различных слоев населения, для которых общественная деятельность была самоцелью как форма самовыражения и/или сфера компенсации неудовлетворенных социальных притязаний. Среди последних встречались неудачники, авантюристы и просто деклассированные элементы.

В интеллектуальном отношении «неформалы» следовали, как правило, за старшим поколением, повторяя и развивая его идеи. Но в политическом – шли несколько впереди. Не связывая себя сотрудничеством с системой, они отстаивали свои взгляды более бескомпромиссно, ставили вопросы более последовательно и жестко. Они, пытаясь оказать давление на власть, первыми начали апеллировать непосредственно к массам.

В рассматриваемый период структура демократического движения менялась прежде всего в силу растущего значения неформальных объединений. Оно готовилось к вступлению в новую фазу своего развития.

Третий этап – политическое противостояние власти и движения – охватывает время между выборами народных депутатов Союза ССР и России с марта 1989 по март 1990 г. Это бунтующая юность демократии. Функции сторон, наконец, определились однозначно. Движение атакует, требует реформ. Теперь только от него идет энергия к переменам. Власть глухо обороняется, стремится сдержать разрушение старых структур. Это больше не партнеры, а противники, стоящие по разные стороны пока условных баррикад. Новый закон о выборах в СССР лишь дал зеленый свет легализации фактически сложившегося противостояния.

Участие в первых «свободных» выборах позволило движению закрепить идеологическую и организационную самостоятельность по отношению к породившему его государству.

Идеологией демократического движения становится антикоммунизм в двух формах его выражения: прямой и скрытой. Прямо он проявляется как отрицание коммунистических постулатов, а также властных функций коммунистической партии. Ключевым моментом здесь была борьба за отмену шестой статьи Конституции СССР о руководящей роли КПСС в государстве и обществе. В скрытой форме антикоммунистическая идеология движения обнаруживается в попытке утверждения тех принципов, которые коммунизмом отрицались: парламентской демократии, правового государства, политических прав и свобод и т. д. Как и всякое отрицание отрицания, демократическая программа движения выглядела как «позитив», хотя на самом деле она таковой не являлась. Движение стало демократическим, идя «от противного», т. е. от коммунизма.

В организационном отношении решающее значение имело то, что часть представителей движения вошла в состав корпуса депутатов СССР. Это качественно изменило ситуацию. Раньше движение, существуя де-факто, де-юре было ничем, оставаясь чужеродным элементом в политической системе. Его воздействие на власть было только внешним. Соответственно, возможности его были очень ограничены. Теперь движение легализуется. Оно получает реальную возможность использовать в борьбе за реформы собственное оружие государства – институты власти. Оно в состоянии ставить перед Горбачевым вопросы не риторические – в печати, а политические – в парламенте. И руководство больше не может игнорировать эти запросы как несуществующие, оно вынуждено на них отвечать, бороться или соглашаться. В то же время окончательно оформляется инфраструктура движения. Депутаты становятся тем ядром, вокруг которого концентрируется политическая активность. Через них устанавливается постоянная связь движения со средствами массовой информации. Собираются группы собственных экспертов и аналитиков. В ходе самих выборов отрабатываются механизмы воздействия на население. Возникают избирательные коалиции.

Происходит структурная реорганизация движения. Поскольку движение в целом окончательно переходит в оппозицию к системе, деление на либералов и неформалов утрачивает свое значение. Предпосылки для этого создавались в течение 1988-1989 гг. Идеологи общественного движения, критикуя власть, все больше дистанцировались от нее, рано или поздно порывали с официальными структурами. Неформалы же, напротив, усиливали свое влияние. Они уже постоянно присутствовали в средствах массовой информации, имея репутацию бескомпромиссных политических борцов. Выборы стимулировали объединение. «Прорабам перестройки» для победы нужно было иметь команду, на которую можно было бы опереться в борьбе за депутатские мандаты. Неформалам, напротив, нужны были громкие, известные стране имена, люди-символы, которые сумели бы собрать массы вокруг себя. В результате старая структура общественного движения уходит в прошлое. Сам термин «неформалы» становится анахронизмом. На месте «неформальных объединений» возник конгломерат не оформившихся окончательно групп, союзов, ассоциаций, фронтов и пр., ориентированных на участие в выборах и на парламентскую деятельность, претендующих на роль оппозиции.

На этом этапе демократическое движение, сплоченное общим неприятием коммунистической власти, вновь становится в структурном отношении единым. Бросавшиеся всем в глаза раздробленность и хаотичность движения не имели принципиального значения. Идеологические разногласия между группами были фиктивными. Все их декларации, воззвания, заявления были лишь несущественно различными формами выражения их антикоммунизма. У них была одна идея, но каждый высказывал ее теми словами, которые ему казались наилучшими. Главное же состояло в том, что у них было одинаковое отношение к власти: они были к ней в оппозиции и поэтому пытались опереться в своей борьбе на общество.

Если в начале данного периода движение носило совершенно аморфный характер, то позже оно постепенно организуется в более дифференцированную общность. С одной стороны, группы преобразуются в «партии» с громкими именами и мизерным авторитетом, политический облик которых не всегда фиксируется программой и уставом. Очень скоро они заполнили собой весь мыслимый политический спектр. С другой – начинаются попытки интегрировать все эти группы в единый блок, закончившиеся созданием движения «Демократическая Россия».

Именно в это время движение внешне приобретает вполне цивилизованный вид структуры гражданского общества, многопартийной оппозиции западного образца. Но это никого не должно вводить в заблуждение. Так называемые партии никогда не были ими по существу. Настоящие партии не могут появиться в обществе раньше, чем рынок, значительная прослойка среднего класса, минимум демократической культуры и многое другое. То, что мы называли партиями, более всего походило на небольшие клиенте-лы, группы сподвижников, объединившихся вокруг одного или нескольких вождей и, в лучшем случае, имевших в своем распоряжении скромную газету и одного-двух представителей в Верховном совете СССР. Такая структурализация ни тогда, ни в последующее время не имела политического значения. Отчасти потому, что реальная власть так никогда и не заходила в эти партийные коридоры. Но и от того, что голосовавшие «за» и «против» движения люди большей частью не вникали в программные различия, интуитивно выбирая главное – антикоммунистическую направленность движения. Новая реальная дифференциация движения произошла лишь на следующей стадии развития.

Четвертый этап развития демократического движения – это этап прихода к власти. Наступает время зрелости и возмужания, когда потенциал движения проявил себя в предельной степени. Этот период длился больше года – с марта 1990 по август 1991 г. Переход власти к демократическому движению осуществился как многоступенчатый процесс. Первым шагом на данном пути стал успех демократов на выборах в Верховный совет РСФСР и в местные советы нескольких крупных промышленных центров. Это стало началом легализации движения как власти. В результате старое противостояние тоталитарной системы и порожденного ею движения приняло логически законченную форму противостояния двух властей. Система выступала теперь как бы в облике союзной власти, а движение противополагалось ей как российская власть. Политическая борьба в условиях «двоевластия» наложила отпечаток и на идеологию, и на структуру демократического движения.

На идеологию движения повлияло то, что противник оказался локализованным в союзных структурах власти и управления. Для того чтобы бороться с ним на равных, необходимо было максимально возвысить статус оказавшихся в руках демократического движения российских и иных структур и обеспечить их независимость. Поэтому идеология антикоммунизма приобретает ярко национальную окраску и выступает в форме борьбы с имперским сознанием. (Для подобной эволюции были и более глубокие объективные основания.) Ключевой идеей демократов становится концепция российского суверенитета. Именно опираясь на нее, демократы в течение года шаг за шагом укрепляли свою власть.

Приход демократического движения к власти вновь поставил разные его части в неодинаковое положение по отношению к государству. На этот раз решающим оказалось соотношение законодательных и исполнительных структур. С того момента, как движение стало трансформироваться во власть, естественное разделение властей стало предопределять неизбежность разделения демократов. Часть их уходит в исполнительные органы, часть концентрируется вокруг верховного и местных советов. Их единство в рамках «Демократической России» еще сохраняется; статус движения в целом как альтернатива власти еще не исчерпал себя. Но лишь постольку, поскольку система еще не сдала окончательно своих позиций. Тем не менее имидж «партий» и «ДемРоссии», особенно к концу рассматриваемого периода, начинает тускнеть. Зато противоречия между главами новых администраций на местах и новыми же депутациями дают о себе знать все чаще. Дороги лидеров «свежевозникшей» демократии начали расходиться.

Было очевидно, что естественный ход событий рано или поздно привел бы к победе демократического движения, и вместе с этой победой оно должно было вступить в последний, завершающий этап своего развития, в эпоху заката и разложения. Однако августовский путч прервал нормальное течение политической жизни – власть пришла к движению неожиданно быстро. И не успели отзвучать все поздравления, как общество обнаружило, что движение агонизирует.

В генетическом коде движения была запрограммирована одна-единственная цель – уничтожение тоталитарной Системы. Окончательно устранив с политической арены коммунистическую партию, демократическое движение выполнило свою миссию. Однако после этого стало ясно, что движение обречено на самоуничтожение.

В первую очередь это проявилось в организационном кризисе движения. Так называемая многопартийность, олицетворяемая «Демократической Россией», полностью теряет какое бы то ни было политическое значение. Лидеры «протопартий» неожиданно обнаруживают, что власть, которую они создавали и поддерживали, стала для них недоступной и от них практически независимой. Обратившись во власть, движение перестает существовать как нечто целое. Оно распадается на соперничающие между собой группы, представляющие уже не движение как таковое, а соответствующие государственные структуры: Госсовет, Совмин, депутатский корпус, аппарат президента, местную исполнительную власть и т. д.

Менее заметен идеологический кризис, хотя именно он предопределил распад движения. Ирония истории заключается в том, что победа демократов с вопиющей наглядностью продемонстрировала, что у них никогда не было позитивной идеологии. Единственным реальным общим знаменателем движения был антикоммунизм. Собственно демократическая и тем более национальная идеология были для движения всего лишь мимикрией, превращенной формой того же антикоммунизма. Однако не оказалось того стержня, вокруг которого могла бы строиться новая власть. А власть, не скрепленная идеологией, имеет тенденцию к перманентному разрушению. Попытки противостоять этому разрушению сжигают последнюю энергию движения. Сил власти хватает только на то, чтобы поддерживать самое себя. В результате ее внешняя эффективность, т. е. воздействие на общественные процессы, оказывается равной нулю. То, что за несколько месяцев пребывания демократов у власти ни одна реформа не была продвинута, есть результат действия не субъективных, как пытаются объяснить, а объективных факторов. Власть, выросшая из того, что в России было названо демократическим движением, объективно не может быть созидающей силой.

Демократическое движение было рождено государством, а не обществом, и государством, в конце концов, обернулось. Оно выполнило свою миссию, уничтожив тоталитарную власть, и после этого перестало существовать как движение. Реально оно только в ипостаси нового государства. Но государство это немощно, малокровно и обречено умереть в младенческом возрасте. Кто наследует ему? Все эти годы, пока демократия боролась с коммунизмом, российское общество приходило в себя от семидесятилетнего инерционного существования. Именно ему самому предстоит теперь в муках родить новую государственность. Вряд ли она будет подлинно демократической, так как для этого в российском обществе еще не созрели ни культурные, ни экономические, ни социальные предпосылки. Сегодня немного можно сказать об облике этого государства. Одно известно наверняка – грядущая власть будет вполне соответствовать исторически сложившемуся характеру и уровню развития русской культуры конца XX столетия. И исследованию особенностей этой культуры сегодня должен быть отдан приоритет.

Как будет происходить смена власти и что будет с «человеческим материалом», который раньше представлял движение, а теперь – власть? Процесс может быть более или менее эволюционным, если президент России, опирающийся все-таки непосредственно на массы, а не на движение, начнет постепенно дистанцироваться от тех, кто был его союзником в процессе борьбы за власть. Тогда после нескольких потрясений, когда отчетливо проявят себя на этот раз действительно общественные силы, их представители могут оказаться в ближайшем окружении президента и начать формировать облик той власти, которой предстоит выводить Россию из кризиса. Но процесс будет тяжелым и болезненным, если президент свяжет себя со сложившейся «демократической» командой. Тогда России придется вновь пройти через революцию «снизу». По-разному сложится судьба тех, кто входил в демократическую политическую элиту. Часть примкнет к новым общественным движениям. Часть свяжет свою карьеру с президентом и превратится в простых проводников его воли. Но большинство же кумиров эпохи перестройки вынуждено будет навсегда уйти в историю.

Были времена, и частично они продолжаются до сей поры, когда демократическое движение удостаивалось множества похвал, далеко не всегда обоснованных. Не за горами время, когда это же движение не менее произвольно превратится в глазах общественного мнения в изгоя. Оценка его роли все же должна быть конкретно-исторической. На конкретном этапе развития России перед движением стояли вполне определенные задачи, с которыми оно успешно справилось, достигнув при этом вершин власти. Нельзя требовать от него того, чего оно в принципе не могло дать. Оно не было и не могло быть по своей природе подлинно организующей структурой гражданского общества. Сейчас перед Россией встают иные задачи, и движение вынужденно уходит с политической сцены. Надо отнестись к этому спокойно.