Глава 24. Недоверчивость
Филадельфия, январь 2007 года
Фред, бостонский начальник, позвонил мне по мобильному телефону поздно вечером в воскресенье. Я был дома и смотрел матчи плей-офф Национальной футбольной лиги со своими мальчишками.
Прошло два месяца после нашей парижской встречи. Пока шансы на успех были. Мы ждали, оформят ли бюрократы Лоренцу фальшивый паспорт, одобрят сценарий с Монако или придумают какой-то другой план.
Я знал, что Фред жаловался на меня Эрику Айвсу в Вашингтоне. Он был зол потому, что я общался напрямую с Пьером в Париже и предупредил всех участвующих в деле сотрудников ФБР: если мы не пошевелимся, то упустим возможность купить картины. Фред считал, что я беру на себя его полномочия.
Во время разговора я почувствовал нотки удовлетворения в голосе Фреда, и мне стало тревожно. Затем он сказал:
— До нас дошли слухи, что Санни думает, будто ты коп. Это все меняет, Уиттман. Мы должны вывести тебя из игры — привлечь кого-то из моих ребят или французского агента.
Фред поторопился, с чего-то посчитав свои сведения надежными.
— Откуда ты знаешь, что Санни думает, будто я коп? — спросил я.
— От французов, — ответил он. Видимо, из их прослушки.
— Эй, секундочку, Фред, — сказал я. — Это чушь. Я разговаривал с Лоренцем вчера вечером, они с Санни по-прежнему в деле. Не удивляюсь, что Санни беспокоится, не коп ли я. Черт, он мог сказать это по телефону, чтобы посмотреть, отреагируем ли мы. Просто проверить меня и узнать, прослушивают ли его телефон. Он параноик во всем. Помнишь треугольник, который он нарисовал? Преступники всегда проверяют друг друга, чтобы выяснить: может, перед ними стукач или переодетый агент полиции. Это нормально. Я слышал такие разговоры в ходе большинства своих долгих секретных расследований. В Санта-Фе, Мадриде и Копенгагене. Но каждый раз преступника в итоге одолевала жадность, и он шел на сделку.
Фред дал понять, что не намерен это обсуждать. Он позвонил, чтобы дать мне распоряжение: я уже вне игры.
— Отныне, — сказал он, — французы будут иметь дело непосредственно с Лоренцем. Они используют своего агента в Париже — Андре, полицейского под прикрытием, — чтобы общаться с ним.
— Подожди, я не могу разговаривать с Лоренцем?
— Прямо сейчас — нет.
— Фред, как ты себе это представляешь? Он должен позвонить мне. Что я ему скажу?
— Мы думаем над этим. Собираемся организовать несколько встреч.
Я позвонил Эрику Айвсу в Вашингтон и рассказал ему о звонке Фреда и о новых инструкциях.
— Это смешно, Боб, — сказал он. — Посмотрим, что я смогу сделать.
Я знал, что для Эрика это будет непросто. Чтобы отменить все, что наворотил Фред, понадобится поддержка его боссов в Вашингтоне, готовых противостоять боссам Фреда в Бостоне. К сожалению, начальство в Вашингтоне обычно неохотно вступает в конфликт с руководителями на местах. Они не любят поднимать волну, особенно когда сталкивается старый офицер вроде Фреда с более молодым, как Эрик. ФБР — это организация «старичков».
У оперативников есть поговорка, объясняющая это явление: Mind over matter. The bosses don’t mind and the agents don’t matter.
* * *
Разумеется, Лоренц позвонил на следующее утро. Я сказал ему, что мне, возможно, придется на время отойти от сделки. Неотложная семейная медицинская проблема. Я выражался туманно. Предложил представить его своему коллеге.
Лоренц взорвался.
— Боб, о чем ты, черт возьми, говоришь? В сделке только мы трое. Ты, я, Санни. Ты не можешь все бросить. У тебя в банке тридцать миллионов. Я тут кричу на Санни, говорю ему, что тебе они обходятся в сто пятьдесят тысяч долларов в месяц и надо торопиться, что ты хочешь купить бостонские картины. И что мне теперь делать?
— Речь о моей семье, Лоренц, — сказал я. — У меня проблема в семье. Я не знаю, что сказать.
Лоренц снова выругался, что-то крикнул мне по-французски и бросил трубку.
На следующий вечер, незадолго до полуночи, Лоренц перезвонил. Он был полон энтузиазма и вел себя так, будто предыдущего разговора не было.
Он похвастался, что только что заключил сделку с недвижимостью на двадцать миллионов долларов в Колорадо и теперь планирует сам купить картины из музея Гарднер во Франции, а потом перепродать их мне. Он говорил быстрее и напористее, чем обычно. Я даже не должен был отвечать на его звонки, а тут выяснилось, что мы на грани провала. Я просто слушал. Лоренц сказал, что планирует поехать в Париж и сделку организует французский полицейский под прикрытием, Андре, который нас познакомил.
На следующий день после бодрящего звонка Лоренца проявился Фред. Прежде чем я успел рассказать ему о разговоре с Лоренцем, он начал болтать о последнем плане. Он сказал, что французский полицейский под прикрытием, Андре, обещал Лоренцу использовать свои связи с преступным миром, чтобы помочь тому пробраться во Францию, и Лоренц и Санни купят картины из музея Гарднер во Франции сами, а затем продадут их мне.
— Да, я знаю, — сказал я. — Лоренц сказал мне об этом вчера вечером.
Тут я оплошал. Фред взбесился. Он начал кричать:
— Ты разговаривал с Лоренцем! Тебе нельзя с ним разговаривать!
— Фред, — сказал я, — он позвонил мне сам.
Успокоившись, он заговорил о новых встречах — возможно, в Майами, Париже, Бостоне или Вашингтоне. Но теперь не слушал я. Я кипел от злости. Нам оставались считаные недели до раскрытия крупнейшего преступления против собственности в американской истории, мы намеревались обмануть корсиканских бандитов и вернуть давно утраченные шедевры. Но Фреда, похоже, больше волновали протоколы, встречи и защита своей территории.
Вскоре он решил применить старое доброе бюрократическое оружие — докладную записку. В ФБР такие документы называют «электронными коммуникациями», или EC: они рассылаются по электронной почте всем, с кем человек контактирует. Примерно через неделю после нашей эмоциональной беседы Фред написал ну очень предвзятое ЕС, где не только представил искаженную версию того, как шла операция, но и поставил под сомнение мою честность. Самое ужасное в нем — заявление французского участника о том, что я планировал оттягивать операцию по делу Гарднер, пока не выйду на пенсию в 2008 году, чтобы потом потребовать награду в размере пяти миллионов, обещанную музеем, себе лично. Нелепица. Агенты ФБР не имеют права на вознаграждение за раскрытые дела, даже после ухода на пенсию. И все это знают.
Кипя от злости, я распечатал экземплярчик и передал его своему непосредственному руководителю в Филадельфии Майку Карбонеллу. Мы с Майком были ровесниками, хотя он работал в ФБР на десять лет дольше. Он занимал в Филадельфии тот же пост, что и Фред в Бостоне, — глава отдела по борьбе с ограблениями банков и насильственными преступлениями.
Я вошел в кабинет Майка, держа в руках клеветнический опус Фреда. Впервые за десять лет я обратился к начальству за помощью. Обычно я решал свои проблемы сам.
— Ты должен это прочесть, — объявил я.
Он закрыл папку, лежавшую перед ним на столе, и взял бумагу. Сказать, что Майк ругается матом, — все равно что заявить, мол, Рембрандт написал несколько автопортретов. К тому моменту, когда он добрался до второй страницы, градус ругательств повысился:
— Чертово дерьмо… Он написал всю эту чушь в долбаном ЕС?.. Какого лешего?
Я спросил, как мне лучше поступить. Но Майк все не унимался:
— За двадцать восемь лет никогда не видел ничего подобного.
Я сказал Майку, что звонил во Францию и выяснил: все цитировавшиеся Фредом фразы были шуткой.
— Ну, тогда понятно, что происходит, — сказал он. — Ты на пороге раскрытия огромного дела, и эти ребята хотят тебя убрать.
— Что мне делать? — повторил я.
— Твоя задница сейчас под угрозой. Ты знаешь, что работа под прикрытием всегда добровольная. Тебе решать. Ты по-прежнему не против работать под прикрытием с Фредом или с парнями из Франции, которые проводят операцию? Ты доверяешь им свою жизнь?
— Нет. — И удивился стремительности своего ответа.
Я спросил Майка, можно ли передать дело из Бостона руководителю в Филадельфии, Майами или Вашингтоне.
— Сомневаюсь, — сказал он. — Ты знаешь систему. Никто в Вашингтоне не хочет рисковать, чтобы кого-нибудь не обидеть.
Майку, который скоро уходил в отставку, было наплевать, наживет ли он врагов. Он направил свой гнев вверх по иерархической лестнице. И — редкий случай — в штаб-квартире приказали удалить ЕС Фреда из базы ФБР.
В конце концов высшее руководство в Вашингтоне вызвало всех на ковер, чтобы снять разногласия и попытаться спасти операцию «Шедевр». Мне разрешили возобновить общение с Лоренцем. Но приказали не разговаривать с Фредом, и, видимо, ему тоже запретили общаться со мной. Оставался открытым вопрос, могу ли я работать под прикрытием во Франции или Испании — и, если будет разрешение, придется ли мне сотрудничать с Фредом.
После встречи в Вашингтоне мы вернулись к текущим делам, пытаясь придумать, как подкрепить мою легенду, убедить продавцов, что я высококлассный арт-брокер, игрок, а не полицейский. Мы придумали несколько вариантов. По одному сценарию мы втроем отправимся в Лос-Анджелес на вечеринку и столкнемся с восходящей звездой Голливуда, которая часто помогала ФБР. Знаменитость узнает меня, остановится поболтать секунд на тридцать, и все поверят, что мы с ней когда-то работали вместе.
Но мы не стали разыгрывать вариант с Лос-Анджелесом, а придумали лучший способ втереться в доверие к преступникам. Я должен был предложить Санни и Лоренцу поучаствовать на правах «партнеров» в двух «сделках с картинами» — в Майами и во Франции. Как и в случае с Джошем Бэром в Санта-Фе, я должен был убедить их, что мы соучастники. Обе сделки, конечно, были бы фальшивыми, операциями под прикрытием. В США я должен был продать поддельные картины в Майами тайным агентам ФБР, изображающим колумбийских наркоторговцев, на борту яхты, принадлежащей ФБР. Французская сделка будет аналогичной, за исключением того, что я буду продавать поддельные картины французским тайным агентам в Марселе.
Я изложил план в длинном электронном письме и разослал его всем участникам. В конце добавил: «Предупреждаю всех: в этой работе нам необходимы полное содействие и поддержка друг друга. Дамы и господа, мы все должны действовать сообща».
Как только мне дали зеленый свет, я начал готовиться. Позвонил в Вашингтон и договорился одолжить мешочек с бриллиантами и полдюжины крюгеррандов из хранилища конфискованных улик ФБР. Я позвонил в Майами, чтобы арендовать яхту, и добыл несколько поддельных картин для первой сделки — шесть фальшивок, давным-давно изъятых правоохранительными органами: Дега, Дали, Климт, О’Кифф, Сутин и Шагал. Подразделение ФБР в Майами согласилось предоставить своих тайных агентов в помощь.
Когда все было готово, я позвонил Санни и Лоренцу.
Договориться с Санни оказалось легко. Я сказал, что мне нужна его помощь в качестве физической силы. Он так хотел заработать хоть немного, что согласился без лишних вопросов.
С Лоренцем я действовал иначе. Он не нуждался в деньгах и не считал себя особенно сильным физически, поэтому я сыграл на его слабости. Он был так богат и так скучал, что у него развилась страсть к острым ощущениям. Лоренц был фанатом адреналина. Он любил кататься на гидроциклах и горных лыжах, прыгать с парашютом и проворачивать рискованные сделки с недвижимостью. Так что, когда он отказался присоединиться ко мне в сделке на яхте, я задел его мужское самолюбие.
— Я знаю тебя уже год, Лоренц, — сказал я. — Ты, конечно, говоришь правильные вещи, водишь «Роллс-Ройс» и все такое, но я еще ни разу не видел тебя в деле. А мы обсуждаем сделку на тридцать миллионов. Скажем так, я хотел бы посмотреть, как ты справишься с похожим делом, прежде чем мы вместе приступим к главному.
— Хорошо, хорошо, я с тобой, Боб, — согласился он. — Но на следующей неделе не могу.
— Почему?
— Собираюсь в отпуск.
Я прикусил язык.
— Снова лыжи?
— Гавайи.
На Гавайи уезжал не только Лоренц.
Пока мы готовились к операции на яхте в Майами, моего самого верного союзника в Вашингтоне, Эрика Айвса, перевели в Гонолулу. Это не было связано с делом музея Гарднер, просто в ФБР есть обычай тасовать молодых руководителей по всей стране каждые три года. Но это была огромная потеря. Во время расследования по делу Гарднер Эрик неоднократно противостоял руководителям-бюрократам. В последний день он даже отправил письмо с просьбой дать мне свободу действий в моей работе.
ФБР не нашло замены Эрику. Его должность начальника отдела краж в особо крупных размерах осталась вакантной. Много месяцев спустя ситуация только ухудшилась. ФБР реорганизовало свою деятельность и ликвидировало отдел крупных краж, передав его дела другим подразделениям. Отдел, занимавшийся похищенными произведениями искусства, был переведен в департамент по борьбе с насильственными преступлениями, где сразу стал низкоприоритетным. Его затмевали основные задачи ФБР: отлов похитителей, гангстеров, торговцев наркотиками, грабителей банков и беглецов.
В этой бюрократической машине специалисты по искусству утратили энтузиазм.
Пока Лоренц отдыхал, совместная операция Майами и Марселя на яхте была приостановлена. Но мои коллеги во Франции не теряли времени зря.
Из беседы с Пьером в четверг я узнал, что теперь начальник французского SIAT и агент ФБР в Париже собираются выжить меня и провести операцию во Франции своими силами. Тот самый глава SIAT, который когда-то сказал мне, что Лоренц не может въехать во Францию, теперь строил планы, как провезти его в страну и заключить сделку без меня. Я был потрясен. Одно дело, когда оперативником вроде меня командует бостонский начальник, и совсем другое — когда коллега-американец в Париже устраивает сговор против меня с полицейским другого государства.
Я рассказал Пьеру про Фреда, его бредовую докладную, недовольство и совещание в Вашингтоне, потерю Эрика как главы подразделения и о том, как это повредит борьбе с преступностью в сфере искусства. Мы обсудили сделку на яхте в Майами, и, когда я упомянул, что ее отложили на три недели из-за отдыха Лоренца на Гавайях, Пьер рассмеялся.
— Что тут смешного, черт возьми? — спросил я.
— Мои люди в Париже, ваши в Париже, Фред в Бостоне; Лоренц греет бока на пляже, когда ты хочешь заключить сделку; твоего друга Эрика перевели, — ответил он. — Все вставляют тебе палки в колеса.
Накануне сделки на яхте в Майами я принес шесть поддельных картин домой к Лоренцу. Втащить их помогал Санни.
Мы втроем сидели под пальмами у бассейна и курили сигары в нескольких шагах от причала и любимых гидроциклов Лоренца.
Я изложил план: шесть картин за миллион двести тысяч долларов. Лоренц старался изображать крутого, но было заметно, что он взволнован. Я сомневался, что он когда-нибудь пачкал руки, — он платил, чтобы это делал за него кто-то другой. Санни тихо сидел и курил, потягивая воду Evian. Закончив, я спросил Санни, есть ли у него вопросы.
— Нет, все понятно, — ответил он. — У меня есть страховка. Пистолет.
— Никакого оружия, — возразил я. — Если нас обыщут на яхте, это оскорбит хозяев. Я никогда не ходил на сделку с оружием. Не было нужды.
Санни засмеялся.
— А я никогда не ходил на сделку без оружия!
Он повернулся к Лоренцу.
— Объясни Бобу, что сказал Патрик. — Патрик был одним из тех, с кем они контактировали на Французской Ривьере.
— Он хочет продать нам с десяток картин, — сказал Лоренц. — Там есть Моне и, думаю, остальные. Он пришлет фотографии. Он говорит, что они стоят сорок миллионов евро, а он хочет шесть миллионов.
— Сколько это в долларах? — спросил я. — Десять миллионов?
— М-м-м, скорее девять, — ответил Лоренц. — Тебе интересно? С этими парнями шутки плохи. Как только ты дашь согласие на покупку, ты должен будешь довести дело до конца.
— Или? — сказал я, притворяясь, что не понимаю, чтобы спровоцировать реакцию.
Санни усмехнулся и встал, затем начал взволнованно шагать туда-сюда и быстро говорить по-французски. Лоренц переводил:
— Дело серьезное. Мы не хотим ссориться с этими людьми. Они хладнокровные убийцы. Они застрелили моего лучшего друга. Он ехал в своей машине, а киллер на мотоцикле остановился у светофора и выстрелил в него. Мы имеем дело с плохо организованными бандами. У них около двухсот человек: во Франции, Испании, Сербии, на Корсике. У разных банд разные тайники с картинами. Некоторые из них годами сидят в тюрьме и прячут картины, ожидая приговоров. Часть картин сильно повреждены, ведь их вырезали из рам. Один из больших Рембрандтов, которые ты ищешь, совсем плох. Наш друг Патрик постарается отреставрировать его.
Я встревоженно прервал тираду Санни.
— Нет-нет! Скажи ему, пусть не делает этого. Это может ухудшить ситуацию, снизить стоимость. Я обращусь к профессионалам. У меня есть знакомые.
Я сказал Санни, что подумаю о покупке Моне, но на самом деле очень хотел полотна старых мастеров, особенно Вермеера и Рембрандта. Но Санни был непреклонен.
— Для начала надо брать то, что они предлагают.
Сделку на яхте в Майами провернули на следующий день.
Мы привезли в гавань шесть картин в новом платиновом «Роллс-Ройсе» Лоренца. Я и Санни перенесли их на крытую яхту «Пеликан». Она курсировала у порта Майами до раннего вечера, мы наблюдали, как секретные агенты в бикини танцуют и едят клубнику, и я «продал» фальшивые картины фальшивым колумбийским наркоторговцам за миллион двести тысяч долларов.
Они заплатили фальшивым банковским переводом, алмазами и крюгеррандами из хранилища ФБР. Когда мы сошли с яхты, я бросил мешочек с десятью бриллиантами Санни и дал Лоренцу несколько золотых монет.
— Это за вашу помощь сегодня.
Санни взвесил мешочек и сказал:
— Ужин с меня.
Отмечать мы отправились в La Goulue. По дороге в Майами-Бич Санни больше интересовали разговоры о наркоторговцах и девушках в бикини, чем о живописи. По его словам, на яхте он обсудил с одним из колумбийцев возможную сделку с «дурью».
— Я не знаю этих парней, — сказал Санни. — Я их не знаю. Может, они копы.
— Да, будь осторожен, я тоже их плохо знаю, — ответил я, пытаясь казаться равнодушным, но не отговорить от сделки с наркотиками. — Но все-таки не стоит связываться с веществами, Санни. Ты заработаешь больше на предметах искусства. Дружище, если тебе они нравятся, это твое дело. Может, ты с ними лучше знаком. А что до этих ребят, я знаю только, что их деньги хороши. Но решать тебе. Я не хочу вмешиваться.
— М-м-м, — произнес Санни. — Не знаю.
Я увел разговор в сторону, не зная, заглотнет ли он наживку. Вариант с наркотиками, придуманный агентами из Майами, должен был расширить возможности в деле Гарднер. Как минимум мы надеялись, что познакомим Санни с другими тайными агентами ФБР, которым он сможет доверять. Мы бы подождали, понаблюдали, как развивается дело Гарднер, и, если это будет уместно, предъявили Санни серьезное обвинение в наркоторговле и попытались обмануть его: пригрозить долгим тюремным сроком, если он не поможет нам вернуть бостонские картины. И мы считали, что сценарий с наркотиками может стать нашим спасательным кругом в чрезвычайной ситуации. Если нам нужно будет внезапно арестовать одного из участников сделки по картинам из музея Гарднер — здесь или во Франции, — мы сможем переложить вину на одного из новых приятелей Санни, внушив всем, что он доносчик.
К моменту прибытия во французский ресторан мы уже снова говорили об искусстве, а не о кокаине. Мы обсудили план с перелетом на вертолете в Монако и возможность встретиться там с Патриком, французским связным Санни. Я сказал, что будет гораздо проще, если Патрик и его партнеры просто прилетят во Флориду и встретятся с нами. Тогда мы сможем все прояснить. Лоренцу эта идея понравилась, и Санни сказал, что позвонит Патрику.
Затем Санни вдруг спросил, нравится ли мне Пикассо.
— Конечно, — ответил я, и он спросил, слышал ли я о недавнем ограблении в Париже: краже двух картин на сумму шестьдесят шесть миллионов долларов из квартиры внучки Пикассо. Я подтвердил. Лоренц и Санни лукаво улыбнулись.
Принесли наш заказ, и Санни сказал:
— Давайте есть. Поговорим о делах позже.
Мы разговаривали о семьях, гидроциклах, гавайских каникулах Лоренца и о том, как выгодно он купил свой новый платиновый «Роллс-Ройс». К картинам Пикассо мы не возвращались.
Все было очень вкусно. Счет принесли, когда Лоренц болтал по телефону, и Санни воспользовался возможностью, чтобы вежливо извиниться и ускользнуть, оставив чек Лоренцу.
* * *
В мае Бостон и Париж начали новый раунд бумажной волокиты.
Это была хитроумная комбинация с целью выдавить меня, и началась она с докладной из Бостона в Париж. На первый взгляд изложенные в ней темы были довольно безобидны: поскольку преступники подозревают, что «Боб — коп», не считает ли французская полиция, что моя вымышленная личность скомпрометирована? Могу ли я спокойно приехать под прикрытием во Францию и встретиться с теми, кто предлагает продать картины из музея Гарднер?
Последовал ответ из Парижа: прямых доказательств того, что меня раскрыли, нет, но «возникнет серьезная опасность», если я буду работать под прикрытием во Франции.
Я изучил эти два документа и покачал головой. Конечно, международная операция под прикрытием очень опасна! Не нужно быть агентом ФБР, чтобы это понять. Но, зная культуру ФБР, где стараются не рисковать лишний раз, я догадывался, что такая докладная станет сигналом тревоги, мигающим желтым огоньком. Теперь все в курсе, что во Франции меня могут ранить или убить, и ни один из руководителей не хотел, чтобы такое произошло по его вине, особенно если всех предупредили в письменном виде.
Никто прямо не говорил, что мне нельзя оставаться в деле и работать под прикрытием в Париже, но обстановка накалилась. Мое начальство в Филадельфии вступило в контакт с Фредом и его боссами, а затем с руководителями ФБР в Париже и Майами. После этого филадельфийское начальство сказало мне: атмосфера настолько нездоровая, что Бостон не хочет видеть меня даже в роли консультанта. Внутренняя борьба дошла до того, что под угрозой оказалось все дело и безопасность участников, включая меня. Боссы из Филадельфии посоветовали мне отказаться от него. Я с неохотой согласился.
Но как сказать об этом Лоренцу и Санни, ничего не испортив?
Я постарался выразиться как можно короче, вежливее и правдивее.
— Ребята, было приятно с вами работать, — объяснил я, — но мой начальник мне уже не доверяет и хочет ввести в дело кого-то другого.
Я сказал, что больше не могу отвечать на их звонки.
Лоренц в истерике оставил мне голосовые сообщения и отправил несколько тревожных электронных писем. В них сквозили отчаяние и уязвимость, которых при личном общении я не замечал.
«Добрый вечер! — писал Лоренц в одном из писем на ломаном английском, с кучей заглавных букв и восклицательных знаков. — Я очень расстроен. Я сегодня в очень трудной ситуации. К чему было так рисковать моей жизнью, моим будущим, тратить мое время? Бессмысленно! Почему? Я думал, что мы действительно сможем получить эти картины, а теперь я знаю, что это просто иллюзия. Почему? Почему? МНЕ ОЧЕНЬ НУЖНО, ЧТОБЫ МНЕ ХОТЬ ЧТО-ТО ОБЪЯСНИЛИ. Спокойной ночи! Сладких снов!»
Я чувствовал, что должен ответить, но написал очень сухое, формальное сообщение, с теплотой сотрудника из службы поддержки корпоративных клиентов: «Понимаю твои переживания и вопросы и передаю их…» Я чувствовал себя ужасно, но у меня не было выбора.
Лоренц ответил через несколько минут. «Это нелепо! Я трачу кучу денег, а теперь ты кидаешь мне КОСТЬ, КАК СОБАКЕ? Быть благоразумным? Поговорить с кем-то еще? Нет! Единственный, с кем я стану разговаривать, это БОБ! ТОЛЬКО БОБ! Я больше никому не доверяю».
Я сообщил в офисы ФБР в Бостоне и Париже об этих письмах и звонках, и там выразили недовольство. Недолго думая, они отправили запрос моему боссу в Филадельфии, требуя все записи и следственные документы о моих контактах с Лоренцем. Докладная выглядела как повестка в суд.
Я переживал самый тяжелый период в своей карьере в ФБР с 20 декабря 1989 года — с той ночной аварии. Я стал раздражительным, перестал спать. Я пытался скрыть это от детей, тяжесть разочарования легла на плечи Донны. Она понимала, что мне остался всего год до пенсии, и призывала бороться за свою репутацию.
О моем отчаянии знали немногие. С виду все выглядело хорошо, моя популярность как главного агента ФБР по борьбе с преступлениями в сфере искусства только росла. Тем летом я помог вернуть оригинальный написанный от руки экземпляр романа Перл Бак «Земля», награжденного Пулитцеровской премией. На пресс-конференцию пришло много народу, но, заняв свое обычное место подальше от телекамер, я не мог справиться с чувством опустошенности.
Несколько недель я выполнял приказы и не связывался ни с кем из участников дела Гарднер. Но я не мог запретить Лоренцу или Пьеру связываться со мной.
Однажды в середине июля Лоренц прислал мне несколько писем, которые я не сумел проигнорировать. К каждому была прикреплена фотография картины Пикассо, лежащей рядом с парижской газетой недельной давности. Я сразу же узнал картины, украденные из квартиры внучки Пикассо, — те, что Санни и Лоренц вскользь упомянули в ресторане несколькими месяцами ранее. Лоренц хотел, чтобы я их купил.
Я не ответил, но сообщил начальству. Вскоре из Парижа позвонил Пьер.
— Ты знаешь о полотнах Пикассо, украденных в Париже? — спросил он. — Я только что видел письма.
— Да, — осторожно сказал я.
— Это еще не всё, — сказал Пьер. Я знал, что он слушает много телефонов, включая Санни, и его команда старалась отслеживать звонки Лоренца во Францию. — По данным прослушки, Санни и Лоренц договариваются с бандитами, у которых Пикассо, о продаже картин нашему секретному агенту, Андре. И по телефону говорят, что ему можно доверять, потому что он работает с человеком по имени Боб в Майами. Не думаю, что в Майами есть другой такой Боб.
— Пожалуй, нет.
Я покачал головой, пытаясь понять ситуацию. В начале расследования дела Гарднер Андре поручился за меня Лоренцу, заставив его поверить, что мы работали вместе как теневые торговцы произведениями искусства. Но теперь, когда Лоренц и Санни считают, что мы втроем совершили серьезное преступление — организовали «продажу» на «Пеликане», весомость гарантий удваивалась. Санни и Лоренц говорили ворам, что Андре надежен, потому что можно доверять Бобу. Да, Лоренц обижен на меня, ведь я отказался от сделки по картинам Гарднер. Но он по-прежнему считал меня достойным доверия. В конце концов, мы вместе провернули дельце, и никого не арестовали. Что может быть лучшим доказательством моей надежности?
— Итак, из-за бостонского дела возникла проблема, — сказал Пьер. — Твои друзья Фред со товарищи из ФБР просят нас подождать. Не брать картины прямо сейчас. Ты понимаешь почему?
— Да, понимаю. — Когда Андре и его коллеги-офицеры завершат дело Пикассо арестами, воры узнают, что кто-то из причастных к нему на самом деле был стукачом или полицейским под прикрытием. Подозрение, скорее всего, падет на Андре и, возможно, на его американского партнера Боба, чья добросовестность помогла Санни и Лоренцу убедить воров сотрудничать с Андре. И тогда использовать Лоренца и Санни для возвращения картин Гарднер будет невозможно.
Я понимал дилемму Пьера. Он не мог упустить картины Пикассо стоимостью шестьдесят шесть миллионов долларов. Если бы стало известно, что он не вернул полотна, решив сделать любезность ФБР, разразился бы скандал и, скорее всего, его карьера оказалась бы под ударом.
Я предложил Пьеру вот что: во время полицейского налета притвориться, будто арестовали его агента под прикрытием. Тогда воры не поймут, кто их предал. Как минимум мы выиграем время.
Пьеру понравилась идея.
— Ты хороший шахматист, — сказал он и пообещал так и поступить.
Невероятно, но во время парижской операции приказ Пьера не был выполнен: французский спецназ не арестовал тайного агента вместе с ворами. Хуже того, во время допроса другой француз-полицейский подтвердил одному из воров, что покупатель на самом деле был агентом под прикрытием. Ворам в Париже не потребовалось много времени, чтобы связать Андре с Лоренцем и со мной.
Пьер позвонил и извинился за провал. Он сказал, что это произошло случайно, и я поверил ему.
К сожалению, последствия наступили незамедлительно, и самые серьезные.
Через несколько дней после операции по возврату Пикассо позвонил Лоренц. Он был в панике.
— Они хотят убить меня! И тебя! Тебя и меня! Они хотят убить нас обоих!
Я велел ему успокоиться и начать с начала. По его словам, партнеры похитителей Пикассо сейчас в Майами с Санни и требуют ответов от Лоренца и денег на адвокатов для воров.
— Я был в видеосалоне, — пробормотал Лоренц. — Ты же знаешь, я хожу туда каждый вторник за новыми фильмами? Они проследили за мной, хотели посадить в машину и увезти. Я же говорил, эти парни не шутят.
— Как ты сбежал?
— Я увидел их из салона и попросил жену позвонить по номеру 911, а когда полицейские приехали, я вышел поговорить с ними.
— Умно. Ты сейчас где?
— В гостинице. Loews. Сюда можно привести собак. — Лоренц обожал двух своих дворняжек и брал их повсюду. Он начал хвастаться размером и стоимостью номера, и я не стал его перебивать. Мне надо было подумать.
Я хотел побольше узнать о бандитах, угрожавших Лоренцу. Во-первых, они могут привести меня к пропавшим картинам из музея Гарднер. Во-вторых, они угрожают мне. Но я должен найти такой способ вмешаться, который окажется правдоподобным для Лоренца и не очень странным для Боба Клэя. Здесь у меня имелось преимущество. Лоренц не знал, что я в курсе, как он назвал ворам мое имя, говоря о партнере Андре. Мне следовало знать только то, что французские воры никогда обо мне не слышали.
Так что я сказал:
— Лоренц, притормози. Ты сказал, что они хотят убить и меня. Почему меня? Я всего лишь прочел электронные письма, которые ты мне отправил. Я не участвовал в сделке.
Лоренц попал в ловушку и стал пенять на Санни.
— Санни сказал им, что ты партнер Андре и мы можем доверять ему, потому что доверяем тебе. Теперь они хотят знать, где ты живешь. Они желают убить тебя, ведь ты виноват в том, что их друг в тюрьме.
Я взорвался.
— Что за?.. Почему Санни так сказал? Ладно, черт с ним! Что эти типы о себе возомнили? Я хочу встретиться с ними! Устрой это!
Лоренц перезвонил на следующий день. Мы встретились с двумя французами в баре роскошной гостиницы во флоридском Голливуде. Через три дня.
Оперативный план встречи в гостинице был общим компромиссом. Как позже от руки написал один сотрудник ФБР на титульном листе своего итогового отчета, он выглядел как «полный бардак».
С учетом всех обстоятельств меня официально вернули в дело, но Фред дал понять, что это временно. Он настоял, чтобы я на этой встрече как-нибудь представил его секретного агента из Бостона. Того, кто должен был заменить меня, звали Шон, и он часто изображал бостонского бандита. Мне было велено поручиться за него, объяснить, что он теперь будет заниматься сделкой с картинами из музея Гарднер. Я сомневался, что это сработает. Шон был хорошим парнем, но ничего не знал о международных сделках по предметам искусства. Да и дело Пикассо уже напугало французов — в этом и был смысл встречи. В общем, самый неподходящий момент, чтобы заставить их переключиться на незнакомого человека.
— Что, если эти люди откажутся иметь дело с Шоном? — спросил я. — И будут настаивать на работе со мной? Что мы скажем?
— Скажем, чтобы проворачивали свои дела в другом месте, — ответил Шон.
Я рассмеялся.
— Серьезно? Как насчет того, чтобы использовать их? Взять ситуацию под свой контроль? Может, завуалированно пригрозить им?
— Никаких угроз, только не от меня, — сказал Шон. — Не хочется, чтобы кто-нибудь записал разговор, где я кому-то угрожаю.
Шон больше хотел прикрыть свою задницу, чем защитить мою. Я решил не тратить силы на споры с ним.
Прежде чем пойти встретить Лоренца в холле, я сунул в каждый карман по пистолету. Впервые за девятнадцать лет я шел на операцию под прикрытием с оружием. Но ситуация была особенная: мне угрожали. Те, с кем я планировал встретиться, не картину хотели продать, — они желали знать, почему им не надо убивать меня.
Пока я прятал оружие, Фред бросил на меня взгляд. Я сказал ему:
— Если эти люди начнут доставать меня, я их убью.
— Пожалуйста, не надо ни в кого стрелять, — ответил Фред.
— Я не хочу ни в кого стрелять и никогда не стрелял. Но эти ребята уже сказали Лоренцу, что хотят убить меня.
Шон навострил уши.
— Они настолько опасны?
— Да, — сказал я. — Лоренц рассказал мне об одном из этих парней. Он помешан на ножах. Парень порезал себя на первой встрече с Лоренцем, чтобы показать, насколько он крут. Раскроил себе руку и сидел, не перевязывая рану. Кровь текла, и это выглядело страшно. И он сказал Лоренцу: «Боль для меня — не проблема. Это и есть смысл жизни». Вот так, Шон. Я отношусь к таким парням серьезно.
Мы с Шоном встретили Лоренца в холле.
Прежде чем мы вошли в бар, Лоренц описал двух потенциальных убийц, ожидавших нас вместе с Санни. Он называл их «Ваниль» и «Шоколад». Ванилью был белый, с длинными темными волосами и кривым носом. Шоколад — чернокожий, лысый, на зубах серебристые брекеты. Именно у него был пунктик насчет ножей и комплекция футбольного полузащитника.
Мы встретились с ними в баре и вшестером сели за угловой стол: Лоренц и мы с Шоном с одной стороны, Санни, Ваниль и Шоколад с другой.
Ваниль и Шоколад были большими, но не тупыми. Они вели себя осторожно и демонстрировали напускное уважение ко мне. Если бы я был тем, кем себя назвал, — теневым арт-дилером, который общается с клиентами-миллионерами, — я мог бы принести им немалые деньги. Французы это понимали. Было бы глупо сыпать оскорблениями, пока они не узнают меня получше. Но если они решат, что я стукач или коп, то смогут разобраться со мной позже.
Почувствовав их нерешительность, я перешел в наступление.
— Послушайте, — настойчиво сказал я, держа руки под столом в нескольких сантиметрах от спрятанного оружия, — кто-то во Франции кинул вашего человека, и теперь у всех из-за этого неприятности. Ваша проблема — во Франции.
Шоколад возразил:
— Здесь замешано ФБР. Оно не во Франции.
Я ответил:
— Думаешь, я не знаю про ФБР? Они пришли ко мне домой, разбудили меня, напугали жену до чертиков, задавали вопросы о Пикассо и каких-то людях в Париже. Когда в моем доме появляются агенты ФБР, это плохо для бизнеса. У меня репутация.
Шоколад хотел знать, почему мое имя всплыло в Париже. Откуда французский полицейский под прикрытием знал, что можно им воспользоваться, чтобы приманить воров?
Я улыбнулся и откинулся на спинку стула.
— Чертовски хороший вопрос. Мне тоже интересно. Хотел бы я знать. — Я показал на Санни. — Может быть, они прослушивают его телефон. Вы же знаете, мы с Санни работаем вместе.
Шоколад спросил о расходах своих друзей, арестованных по обвинению в краже Пикассо, на адвокатов. Поможет ли Лоренц оплатить их?
Лоренц любил изображать крутого. Но тут он знал, что есть только один правильный ответ, если он хочет остаться в живых.
— Oui, — резко произнес он и отвел взгляд.
Проблема решилась, я убрал руки с карманов и сменил тему, представляя Шона. Он протянул руку в знак приветствия, но Шоколад и Ваниль только посмотрели на него.
Шон говорил грубовато, как крутой парень из фильмов сороковых.
— Короче, слушайте. Теперь работаете со мной. С Бобом больше не общаетесь. По всем делам — только со мной. Для вас бизнес — это я. Все через меня.
Санни и его французские друзья выглядели растерянными, будто хотели сказать: «Что это значит, черт возьми?» Лоренц им перевел. Шоколад быстро заговорил по-французски с Санни, а затем повернулся к Шону.
— Non, мы будем иметь дело только с Бобом, Санни и Лоренцем.
Шон покачал головой.
— С этого момента вы звоните мне, или до свидания.
Шоколад хрипло рассмеялся. Он сказал Шону:
— Кто ты такой, напомни?
Корявый план Фреда трещал по швам. Я вмешался.
— Звоните Шону. Это правильно. Вот что, поостынем, подумаем месяц, а затем снова свяжемся, ладно?
Шоколад не соглашался. Он снова заговорил с Санни по-французски. Подошла официантка, и Шон неуклюже подпрыгнул, чтобы взять счет. Он сунул ей кредитку. К чему такая спешка?
Санни и его друзья встали и направились к пляжу. Мы с Лоренцем и Шоном пошли в другую сторону, к вестибюлю и гостевой стоянке. Лоренц был неожиданно молчалив, пока мы с ним не оказались одни в «Роллс-Ройсе». Он только открыл рот, но тут зазвонил его телефон. Это был Санни. Они говорили по-французски. Лоренц засмеялся.
Он повесил трубку и покачал головой.
— Они говорят о твоем друге Шоне, спрашивают, кто этот урод. Говорят, что хотят засунуть его в багажник машины, но не могут, потому что она взята напрокат, а он слишком большой, не поместится туда. Санни говорит, что они считают его идиотом и не хотят иметь с ним дело.
— А ты что думаешь?
— Он придурок, — сказал Лоренц. — И я думаю, что он, возможно, коп.
— Ты о чем?
— Он не гангстер. Это очевидно.
— Почему?
— Он милашка. «Ой, если вы не будете иметь дело со мной, я ухожу». Ах, напугал. Настоящий гангстер смотрит тебе в глаза и говорит очень тихо и спокойно: «Хочешь меня надуть? Тогда тебе не поздоровится. Ты мне сейчас скажешь, почему мне не надо убивать тебя сегодня. Скажи мне сейчас, или до конца дня ты будешь на том свете. Спасибо. До свидания». Вот как разговаривает настоящий бандит.
— Эм-м…
Лоренц надавил на педаль и рванул с места.
— Этот парень, Шон, оплачивал счет зеленой картой American Express! Настоящий гангстер не пользуется кредитными картами. Он платит наличными. Всегда, всегда! И никогда не берет чек! Никогда! Никогда!
Я не знал, что сказать. Он был прав.
Лоренц повернул к дамбе и к центру Майами. Через несколько секунд он сказал:
— Я высажу тебя у гостиницы, и, возможно, мы больше не увидимся. Если бы не та сделка на яхте, я бы точно думал, что ты полицейский. Но сейчас, — Лоренц на мгновение отвел взгляд от дороги и покосился на меня, — я не знаю, коп ты или нет, и мне все равно. Я в ужасной форме, понимаешь? Все кончено.
Лоренц надавил на педаль газа и включил радио.
Он вышел из игры.
С уходом Лоренца бостонский отдел ФБР свернул операцию «Шедевр».
«Отлично», — думал я. Из-за бюрократии и дележа полномочий по обе стороны Атлантики была упущена самая реальная за десять лет возможность вернуть картины из музея Гарднер. И мы не смогли уничтожить крупнейшую во Франции группировку воров, занимающихся произведениями искусства. Это была слабо связанная сеть бандитов, у которых имелось около семидесяти украденных шедевров.
Наш провал убедил меня в том, что ФБР — уже не та мощная сила, частью которой я стал в 1988 году. Оно становилось бюрократической махиной, избегающей риска, как и любое другое госучреждение, где полно посредственностей и людей больше волнует карьера, а не раскрытие дела.
Отдел по борьбе с преступлениями в сфере искусства, созданный с такой помпой, казалось, ждала та же судьба, учитывая постоянную текучку кадров. Мы потеряли не только Эрика Айвса, но и нашего лучшего прокурора Боба Гольдмана. Мелочные и неуверенные в себе начальники в Филадельфии выдвинули моему лучшему другу ультиматум: откажитесь от художественных преступлений и вернитесь к делам, связанным с наркотиками и ограблениями банков, или ищите другую работу. Гольдман поймал их на слове и уволился, резко оборвав двадцатичетырехлетнюю карьеру в правоохранительных органах. Что еще хуже, половина оперативников, назначенных в наш отдел с самого начала, теперь перешли в другие, надеясь быстрее продвинуться там по службе. Это печально.
Осенью 2007 года, когда начался обратный отсчет последнего года на посту агента ФБР, я планировал завершить несколько долгих дел, подготовить себе замену и подумать о вечеринке по случаю выхода в отставку. Я хотел попутешествовать с Донной, навестить сыновей в колледже, сходить на выступления дочери.
Но в один прекрасный день зазвонил мой секретный телефон.
Это был Санни.
