Главное правило тайных операций — как можно меньше ври. Но почти столь же важное правило — старайся не работать в своем городе.

Для меня «свой город» не ограничивался Филадельфией и охватывал круги, связанные с искусством и древностями, по всему Северо-Восточному побережью. Я там много лет учился, преподавал, формировал сеть источников. За одиннадцать лет создалась немного парадоксальная ситуация: чем больше у меня было знакомых в мире искусства, тем больше людей меня знали в лицо и тем опаснее становилось работать под прикрытием.

Как и следовало ожидать, в 2000 году я начал расследование по делу трех видных оценщиков из Пенсильвании. Они специализировались на оружии и военных реликвиях XVIII и XIX веков и посещали те же мероприятия, посвященные Гражданской войне, что и я. Все трое знали меня лично. Старший был уважаемым человеком, бывшим директором музея Гражданской войны в Филадельфии, и мы несколько раз беседовали. Двум молодым подозреваемым я был знаком по делу об Историческом обществе Пенсильвании: после арестов они помогали ФБР провести официальную оценку предметов, которые хранитель похитил для Джорджа Чизмазии.

Это расследование было также особенно деликатным, потому что сенсационные обвинения предъявили знаменитостям, а это заставляло руководство ФБР нервничать. Два молодых оценщика были звездами рейтинговой программы Antiques Roadshow на телеканале PBS.

Это реалити-шоу основано на честных быстрых оценках предметов, которые приносят в студию зрители: фамильная сабля времен Гражданской войны, купленная на блошином рынке восточная ваза, старый чайный сервиз, который собирал пыль на бабушкином чердаке. Ходили слухи, будто здесь что-то нечисто и молодые оценщики устраивают постановки, чтобы рекламировать свой бизнес.

В этом расследовании я не мог действовать тайно, приходилось продираться через десятки тысяч страниц банковских, деловых и судебных документов, поэтому дело Antiques Roadshow стало одним из самых долгих в моей карьере. Скандал запятнал репутацию передачи, которую любили миллионы зрителей, опозорил вышедшего на пенсию директора музея, а обманутые жертвы — потомки настоящих героев войны — были вне себя от жестокости преступников.

Главный злодей был классическим аферистом. Рассел Альберт Притчард — третий. Загорелое лицо, голубой БМВ, прическа в стиле Джорджа Уилла, галстуки компании Brooks Brothers. Он представлял себя всему миру как человека, который добился успеха.

Оценщику было тридцать пять лет. Он жил с миловидной женой и четырьмя детьми в каменном доме на пять спален в самом центре Мейн-Лайна — изысканного пригородного района Филадельфии, в половине квартала от зеленого кампуса колледжа Брин-Мар. Семейный дом стоимостью минимум миллион долларов Притчард выкупил десять лет назад у отца за символический доллар. Он учился на продавца страховок, но вскоре присоединился к семейному бизнесу, связанному с торговлей военными реликвиями XVIII и XIX веков. Отец, Рассел Притчард — младший, был уважаемым человеком, признанным авторитетом в своей области. До выхода на пенсию он работал директором музея Гражданской войны в Филадельфии и написал несколько книг об оружии, снаряжении и тактике этого периода. Отцу и сыну принадлежало две трети брокерской фирмы по продаже военного антиквариата и памятных вещей. Ей они дали напыщенное и немного сбивающее с толку название — «Ассоциация по сохранению американского военного наследия», будто намекая, что это некая благотворительная или некоммерческая организация. Третьим партнером был общительный тридцатисемилетний оценщик из Аллентауна по имени Джордж Джуно.

Притчард — третий и Джуно совершили большой прорыв в 1996 году, когда выиграли конкурс на роль телевизионных оценщиков в Antiques Roadshow. Первые три сезона они ездили по стране и перед камерой быстро оценивали пистолеты, сабли, униформу и другие военные предметы. За работу им не платили, но для сравнительно молодых специалистов такая реклама — каждую неделю появляться в десятках миллионов домов — просто бесценна. Их брокерская компания расцвела.

Мое расследование началось несколько лет спустя. В 2000 году мы получили по почте запрошенную судом видеокассету из WGBH, бостонского филиала PBS, который выпускает Antiques Roadshow. Я нашел видеомагнитофон и включил запись.

Это была необработанная съемка одной из передач первого сезона. Я увидел хорошо знакомую сцену. За столом, как у диктора, сидели двое мужчин. Между ними лежала серебряная сабля, а на заднем плане десятки простых коллекционеров покупали антиквариат, стараясь найти что-то выгодное. Видео начиналось с проверки звука. Человек в костюме-тройке с ухоженными коричневыми усами и волосами, приглаженными лаком, посмотрел в камеру и произнес: «Джордж Джуно, Ассоциация по сохранению американского военного наследия». Джуно кивнул своему гостю, зажатому, плохо подстриженному мужчине лет сорока в мятой голубой оксфордской рубашке и золотых очках в широкой оправе. «Стив Садтлер», — представился тот.

Серия начиналась с обычной для Antiques Roadshow сдержанной, немного неестественной беседы.

— Стив, спасибо, что пришли сегодня на наше шоу.

— Благодарю за приглашение.

— Я вижу, вы принесли интересную саблю. Может быть, расскажете ее историю?

— Ну, я ее нашел двадцать три года назад. Родственники купили дом в Виргинии и решили его перестроить. Мы с братьями никак не могли демонтировать трубу. Приходилось лазить на чердак, и там я ее нашел. — Он сделал паузу и показал на саблю. — Я очень обрадовался этой игрушке. Последние десять или пятнадцать лет она была спрятана.

— Стив, должен сказать, что сабля весьма хороша.

Джуно начал описывать предмет, а внизу экрана появилось его имя и название компании.

— Посмотрите на тыльную сторону клинка. Видите клеймо изготовителя? Тут написано: «Томас Грисуолд, Новый Орлеан». Они занимались импортом из Англии. В середине клинка с обеих сторон выгравированы буквы CS: Конфедеративные Штаты. Гравировка на гарде похожа на замок, но на самом деле это форт, форт Самнер. У нее солидные латунные ножны. Такие использовали для артиллерийских и кавалерийских сабель. Очень яркий образец: весь эфес позолочен и узор, безусловно, высочайшего качества.

Джуно вручил Стиву пару белых перчаток и пояснил:

— Всегда лучше пользоваться белыми перчатками. На руках есть соли, которые будут разъедать клинок и портить латунь, даже если вы ее уже не держите.

Он перевернул острие.

— Вы заметили скрещенные пушки и изящно выгравированные цветы с этой стороны?

Эксперт закончил короткий урок, положил саблю на стол и сделал паузу перед кульминационным моментом передачи. Сейчас он начнет поддразнивать: «Как вы думаете, сколько она может стоить?»

— Я собирался выставить ее на гаражную распродажу и получить долларов пятьдесят. Двести максимум, — сказал Садтлер.

— Да? — сказал Джуно. — За эту саблю вы купите себе новый гараж.

Камера показала лицо Садтлера. Его брови нахмурились в предвкушении.

— Да, вы не ослышались, — продолжил Джуно. — Сабля стоит тридцать пять тысяч долларов. Это невероятно редкая сабля Конфедерации.

— Вы сказали, тридцать пять тысяч? — Садтлер сглотнул слюну.

— Тридцать пять. Отличная находка!

— Не может быть! — Садтлер открыл рот и, казалось, с трудом сдерживал радость, как будто напоминая себе, что это серьезная передача на PBS, а не игровое шоу вроде The Price Is Right. Он несколько раз покачал головой.

— А я еще хотел от нее избавиться.

— Вы правильно сделали, что ее нам показали.

— Когда-то я ею резал арбузы…

Джуно с сожалением посмотрел на гостя и усмехнулся.

— Хорошо, что вы ее не слишком намочили.

— Буду знать. Спасибо вам большое!

Серия была очень хороша — настоящая классика Antiques Roadshow. Ее неоднократно крутили по PBS и даже использовали в кампании по сбору средств. Некоторые зрители считали, что она чересчур гладкая, и в кругах коллекционеров ходили слухи об этой «арбузной сабле».

Стива Садтлера я выследил по номеру телефона, который он указал перед передачей в стандартной анкете. Он нашелся в Сиэтле.

Я сказал ему, что занимаюсь Притчардом и Джуно по подозрению в мошенничестве, и предупредил:

— Смотрите. Если вы расскажете правду, проблем у вас не будет. Только не надо врать. Обманывать сотрудника ФБР — федеральное преступление.

Садтлер признался сразу. Серия действительно оказалась постановочной. Он был хорошо знаком с Притчардом и даже был шафером на его свадьбе. Вечером перед записью передачи он встретился с ведущими в гостиничном номере. Там же Притчард сочинил историю о том, что сабля найдена в доме Садтлера в Виргинии, и заплатил за помощь десять тысяч долларов.

А на самом деле?

На самом деле сабля принадлежала Притчарду и Джуно.

— Это то, что нам нужно! Я тебе говорю, это оно! — воскликнул помощник прокурора США Боб Гольдман, когда я закончил рассказывать ему о беседе с Садтлером.

Я кивнул и, пока Гольдман говорил, положил себе ложку курицы гунбао. Был летний день, и мы обедали в глубине зала ресторана Szechuan China Royal. Сюда любят заглядывать сотрудники филадельфийских правоохранительных органов: проверенные блюда по разумным ценам, большое расстояние между столиками, неприметный обеденный зал на цокольном этаже. Белые воротнички, которые заполняют Уолнат-стрит в обеденные часы, обычно игнорируют это заведение.

— Благодаря этому расследованию мы сделаем большое дело, — восклицал мой собеседник. — Замечательно!

Федеральный прокурор Гольдман — любитель истории и коллекционер — был большим поклонником Antiques Roadshow. Он смотрел эту передачу почти каждую неделю и, как и многие другие, давно подозревал, что некоторые серии постановочные. Все было слишком гладко. Люди приносят полученные в наследство или найденные стулья, сабли, часы, гардеробы, что угодно, и — вуаля — эксперт, как фокусник, дает оценку. Как эти так называемые специалисты могут так быстро оценить вещь? Разве не надо иногда что-то проверить? Разве человек не может ошибиться или просто зайти в тупик?

— Боб, — говорил я ему, — расслабься. Это ведь просто развлекательная передача.

— Так-то оно так, — возражал прокурор, — но они же выдают себя за специалистов. Телевидение способно обожествлять людей. Зрители верят тому, что говорят эти ребята.

Постановочная серия на телешоу — не федеральное преступление. Однако разыграть спектакль по телевизору, чтобы провернуть аферу и обмануть коллекционеров, — другое дело. Теперь у меня появились улики, что Притчард и Джуно с помощью некоторых серий PBS дурачили зрителей и заставляли их продавать другие предметы по абсурдно низким ценам, и я начал разделять гнев Гольдмана.

Нам было известно, что Притчард и Джуно помогают мэру Гаррисберга — столицы Пенсильвании — собрать коллекцию для нового музея Гражданской войны, который будет располагаться недалеко от Геттисберга. Мэр хотел потратить на приобретения четырнадцать миллионов. Этих денег, как любил говорить мой друг-прокурор, достаточно, чтобы «ослепить совесть и украсть душу». Мы уже подтвердили минимум один эпизод, когда Притчард и Джуно с помощью телепередачи и сотрудничества с музеем в Гаррисберге обманули коллекционера. А значит, скорее всего, было и много других.

Гольдман прав: это может оказаться то дело, которого мы так ждали.

Мы с ним часто жаловались на то, что рынок древностей и коллекционных предметов плохо регулируется и не защищает покупателей. Он во многом основан на личной порядочности: все что-то продают, провенанс поверхностный, а дилеры зарабатывают на жизнь своей репутацией. Тебе могут всучить подделку или репродукцию, а беспринципные дельцы оберут наивных. Честные брокеры периодически жалуются на ситуацию, но правоохранительные органы редко проявляют к ней интерес. Для ФБР мошенничества обычно слишком мелкие, а для местных отделов полиции — слишком сложные, ведь у них почти или совсем нет опыта в сфере искусства, а ресурсы ограничены. Большинство продаж плохо документируется, заключение сделки часто ограничивается рукопожатием и устным обещанием. К тому же нелегко доказать сам факт мошенничества. Как определить справедливую цену? Где проходит грань между никудышной покупкой и аферой?

Разумеется, в этой сфере всегда есть место умению продать и преподнести товар. Закон даже допускает некоторую чрезмерную рекламу. Скажем, если в магазине антиквариата вам скажут: «Это наша лучшая китайская ваза!» — это допустимо. Но если продавец заявит: «Это наша лучшая подлинная ваза династии Мин», зная, что это не подлинник, — это мошенничество. Торговцы понимают эту разницу и пользуются ей. В последнее время число нечистоплотных дельцов явно начало расти, но в федеральном правительстве это, видимо, никому не было интересно.

Нам с Гольдманом очень хотелось послать людям, занимающимся антиквариатом и коллекционными предметами, сигнал, устроить бурю, которая напугает теневых брокеров и предупредит ничего не подозревающих коллекционеров. Для этого нам нужно было высококлассное дело с неопровержимыми доказательствами, масштабным мошенничеством от белых воротничков или оценщиков. Что-то вроде Кеннета Лэя или Бернарда Мейдоффа в мире антиквариата.

Притчард и Джуно давали нам такую возможность: это ни много ни мало звезды общественного телевидения, местные оценщики, известные всей стране. Если получится доказать, что они нечисты на руку — делали подставные серии, а потом обирали обратившихся к ним зрителей, — мы не просто отправим их в тюрьму, но и предупредим коллекционеров.

— Я понимаю, что это клише, — сказал Гольдман, когда официант принес нам печенья с предсказаниями и чек. — Но надо показать людям, что в городе появился новый шериф и за порядком кто-то следит.

Мнение Гольдмана и его поддержка привели меня в восторг, но я не удержался и подшутил над другом.

— Хорошо, хорошо. Я в деле. Только давай договоримся так. Раз в городе новый шериф, то Уайеттом Эрпом буду я, а его помощником Дугом — ты.

Большинство агентов ФБР обожает рыться в горах документов, прочесывать банковские справки, выписки с кредитных карт, счета за телефон, письма, электронную почту, архивы системы E-ZPass, судебные показания и другие бумаги, которые удается собрать в результате «рыбалки» — поиска горячих улик.

Я не из их числа.

Конечно, я заверял в суде документы и использовал их потом в качестве улик, но прежде всего я умел выходить из офиса и разговаривать с людьми.

К счастью, в деле Притчарда и Джуно у меня и моего партнера, агента ФБР Джея Хейна, с самого начала имелось преимущество. Помощь пришла благодаря праправнуку генерала Конфедерации Джорджа Пикетта: его адвокат уже собрал целую гору документов — улик против оценщиков.

За много месяцев до того, как мы официально начали наше расследование, юрист, которого Джордж Пикетт — пятый нанял для защиты своих интересов, подал в федеральный суд в Филадельфии иск против Притчарда и Джуно по обвинению в мошенничестве. Он утверждал, что те обманным путем заставили клиента продать важные реликвии времен Гражданской войны, которые его предок имел при себе во время кровавой атаки при Геттисберге 3 июля 1863 года. Считается, что битва стала переломной и губительной для армии Конфедерации: дальше на север она не продвинулась. Среди проданных предметов были синее кепи и сабля Пикетта, побывавшие в том сражении, а также план Геттисберга, который тот набросал в часы перед атакой. Еще семья Пикетта продала другие имевшиеся у нее военные реликвии: офицерский патент генерала, рукав камзола с пятнами крови, которым он перевязал руку после пулевого ранения, а также пачку писем. Притчард оценил все это в восемьдесят семь тысяч долларов и сказал наследникам, что коллекции самое место в новом музее в Гаррисберге: это прекрасный способ почтить наследие предка. Пикетты согласились продать все по названной цене.

Через некоторое время до Джорджа Пикетта — пятого дошла информация, что Притчард продал коллекцию гаррисбергскому музею почти в десять раз дороже — за восемьсот пятьдесят тысяч долларов. Он был потрясен и с возмущением подал на оценщика в суд. Во время гражданского процесса вскрылись другие улики, и Пикетт выиграл, получив восемьсот тысяч компенсации.

Мы с Хейном отобрали из материалов к иску Пикетта все лучшее, но это было только начало. Мы стали проверять другие следы, заверили в суде найденные доказательства и побеседовали со свидетелями — не только по этому делу, но и по десяткам других подозрительных эпизодов. В случае каждой сделки мы старались ответить на простые вопросы. Какие предметы попали к Притчарду и Джуно? Уплатили ли они за них справедливую цену? Что они обещали жертвам? Где в итоге оказались предметы?

От того, что мы обнаружили, мне стало дурно.

Как и многие другие поклонники Antiques Roadshow, Джордж Уилсон из Нью-Йорка с большим интересом смотрел, как Джуно и Притчард оценивают оружие.

Его семья владела парадной шпагой времен Гражданской войны — памятью о прапрапрадеде, майоре армии Союза Сэмюэле Уилсоне. Джорджа Уилсона интересовало, имеет ли предмет историческую ценность. Стоит ли его продавать?

Он вышел на сайт Antiques Roadshow, нашел там контактные данные Притчарда и Джуно и позвонил им. То, что произошло дальше, — об этом мне рассказал Уилсон во время нашей беседы — позволяет поглубже заглянуть в эту игру на доверии.

После обмена дежурными фразами Притчард поинтересовался, оценивал ли кто-нибудь шпагу.

— Нет, — ответил Уилсон.

— Хорошо. Мне надо посмотреть ее лично, и я дам вам ответ, — предложил Притчард. — Я сделаю это бесплатно, точно так же, как на Antiques Roadshow. Пришлете мне шпагу курьером FedEx. Я даже отправлю вам упаковку. Мы всегда так делаем.

— Вы всегда оцениваете бесплатно? Это же для вас невыгодно.

— Нам платят за оценку музеи и коллекционеры, если мы что-то им продаем. Вы хотели бы продать шпагу?

— Нет, — сказал Уилсон, — но, если что, будем на связи.

После этого Уилсон позвонил матери и рассказал о полученном предложении. Они решили согласиться. Что им было терять? Когда Притчард получил посылку со шпагой, он позвонил Уилсону.

— Шпага в довольно хорошем состоянии, — заявил он, — но ей нужна профессиональная реставрация. На стальном клинке есть небольшие следы окисления.

— Хорошо, — сказал Уилсон. — А сколько она стоит?

— Вообще эта шпага не такая редкая. Скорее всего, семь-восемь тысяч долларов.

— Хм… А сколько будет стоить реставрация?

— Тысячи полторы, может, больше. Но есть еще один вариант. Я сотрудничаю с городом Гаррисбергом. Там скоро откроют новый музей Гражданской войны. Эта шпага будет приятным дополнением коллекции. Если вы продадите ее музею, сотрудники сами ее восстановят и поместят в экспозиции рядом с фотографией майора Уилсона и картой, где показаны битвы, в которых он участвовал.

Уилсон перезвонил на следующий день, и они договорились: музей выкупает шпагу и включает ее в свою коллекцию. Месяц спустя он получил чек на семь тысяч девятьсот пятьдесят долларов, но не со счета музея или города Гаррисберга, а от компании Притчарда и Джуно. Смущенный Уилсон позвонил Притчарду.

— Не волнуйтесь, — заверил брокер. — Мы просто посредники. Музей вскоре с вами свяжется.

Уилсон хотел обналичить чек, но на счету не оказалось средств.

— Прошу прощения, — извинился Притчард. — Наверное, какая-то ошибка бухгалтерии. Я вам пришлю другой. Кстати говоря, в музее осмотрели шпагу, и оказалось, что ее состояние хуже, чем я думал. Вам повезло, что клинок не сломался. Прежде чем поместить ее в экспозицию, придется провести большой ремонт. Но знаете что? У меня для вас хорошие новости! Я через несколько недель буду ездить с Antiques Roadshow по району Медоулендс. Приходите обязательно!

Второй чек оказался в порядке, и Уилсон пришел на съемки, чтобы узнать, как продвигается реставрация.

— Скоро все будет, — пообещал Притчард, — не спешите.

Следующие два года Уилсон примерно раз в месяц звонил с одним и тем же вопросом и каждый раз слышал тот же ответ.

Когда Уилсон узнал об иске Пикетта, он в гневе связался с Джуно и Притчардом и прямо потребовал объяснить, почему шпага до сих пор не в музее, как было обещано. На этот раз ответ был другой: «У музея кончились деньги, поэтому мы продали шпагу коллекционеру, который подумывает о создании музея в Поконосе».

Уилсона чуть не хватил удар. Он потребовал предоставить письменные доказательства и сам пошел на уловку, заявив, что этот документ ему нужен для налоговых органов.

— Я вас понимаю, — сказал ему Притчард, — но войдите в наше положение. У нас сейчас дел по горло, а это просто шпага. Я хороший парень, поверьте. Спросите других. Вся эта шумиха вокруг иска Пикетта — одно большое недоразумение. В конце концов, продюсеры Antiques Roadshow за нас держатся, а это о чем-то говорит. Очень жалко, что у нас не было времени подружиться.

— Просто пришлите мне документы, — сказал на это Уилсон.

Как я потом узнал, Притчард вообще не предлагал шпагу музею в Гаррисберге. Он дал ее Джуно, а тот использовал ее как обеспечение кредита в двадцать тысяч долларов.

Таких афер было много. Притчард подобрался к потомкам Джорджа Мида и предложил оценить наградной пистолет, который этот генерал Союза получил после битвы при Геттисберге. Это было поразительное оружие: ремингтон сорок четвертого калибра с гравированной рукоятью из слоновой кости, инкрустированной серебром рамкой, позолоченными барабаном и курком, в футляре из красного дерева. Притчард заявил семье, что пистолет стоит сто восемьдесят тысяч долларов, и пообещал отдать его в гаррисбергский музей. Через три месяца после заключения сделки Притчард перепродал оружие частному коллекционеру вдвое дороже.

Однажды, когда Притчард еще работал с отцом, одна семья из Теннесси прислала им старый мундир армии Конфедерации, принадлежавший их предку, подполковнику Уильяму Ханту. Притчарды солгали, что это ничего не стоящая подделка и они передали ее в дар одному местному благотворительному фонду. На самом деле мундир был продан коллекционеру за сорок пять тысяч долларов.

Рынок мундиров Гражданской войны настолько мутный, что однажды обжегся и сам Притчард. Он купил редкий жакет зуавов Союза, который носил солдат Нью-Йоркского полка. Элегантный предмет с изысканными шевронами и объемными подплечниками — дизайн был основан на классической парадной форме Французского легиона — должен был стоить двадцать пять тысяч долларов. Но оказалось, что это подделка: перешитый бельгийский пехотный жакет ценой всего несколько сотен. И тогда разъяренный Притчард придумал собственную аферу. Воспользовавшись связями в гаррисбергском музее, он проник внутрь, забрал оттуда подлинный жакет зуава, а на его место повесил свою дешевую подделку.

Этот человек не знал жалости. Однажды без предупреждения явился в доме престарелых к девяностолетней женщине, которая, по слухам, владела настоящими сокровищами Конфедерации. Когда он понял, что она слишком немощна и не может говорить, он сунул медсестре сто долларов, чтобы заглянуть в историю болезни и получить телефонный номер ближайшего родственника.

Оценить материальный ущерб от бессовестных поступков Притчарда сложно. Но страдания, которые он причинил семье Паттерсонов из Солсбери в Мэриленде, просто не поддаются описанию.

Дональд Паттерсон, небогатый бизнесмен и активный реконструктор, всю жизнь собирал реликвии Гражданской войны. В этом участвовала вся его семья: жена Элен, приемный сын Роберт и две дочери, Робинн и Лорена. Коллекция располагалась в спальне и была очень обширной: сабли, винтовки, пистолеты, униформа и безделушки, а также редкий плащ Конфедерации ценой минимум пятьдесят, а то и сто тысяч долларов. Все близкие помогали поддерживать ее и с любовью называли Музеем.

В беседах с ФБР и в письмах властям семья рассказывала, как важен для них был Дон Паттерсон и его Музей. «С самого раннего детства, с момента, когда я научилась ходить, мы с папой искали в антикварных магазинах реликвии Гражданской войны», — писала Робинн. «Музей был прямо напротив моей комнаты, где я жил с четвертого класса, — вспоминал Роберт. — Он был там всегда, был частью нас самих. Мы не ездили на рыбалку, не играли в мяч, не ходили в походы, но собирали уникальные исторические реликвии. Откровенно говоря, в этой коллекции — все мое детство. Мои мечты, устремления, ценности во многом сформировались благодаря тому, что я помогал ее собирать». Роберт стал военным и достиг звания подполковника армии США.

Тихая жизнь семейства Паттерсонов рухнула в конце 1995 года, когда Дональд совершил самоубийство и убил свою тайную любовницу. «Как вы, конечно, понимаете, мы все были подавлены горем», — вспоминала его вдова.

Подобно стервятнику, Притчард приехал в Солсбери буквально через несколько месяцев после трагедии. Этот обаятельный человек очаровал женщину, помогал ей забирать из школы дочерей-инвалидов, ел за семейным столом на их кухне и уверял их, что реликвиям Музея самое место в настоящем музее Гражданской войны. Он рассказал, что рядом с Геттисбергом скоро откроется как раз такое место, и показал письма и брошюры города. В одном из них было обещание создать отдельный зал с «коллекцией памяти Дональда Паттерсона». В 1996 году, через год после смерти владельца, семья согласилась с планом Притчарда. Он дал им пять тысяч долларов, упаковал лучшие экспонаты, мило попрощался и уехал на север. Вскоре после этого вдова заметила, что он стал совсем не так охотно отвечать на ее звонки. Предательство было близко.

Когда я беседовал с миссис Паттерсон в 1999 году — через три года после аферы, — она просто хотела знать правду. Я всегда считал, что плохие новости лучше говорить прямо. И сообщил ей, что, согласно записям Притчарда, коллекция ее мужа попала не в музей. Он продал ее за шестьдесят пять тысяч долларов двум частным дилерам, специализировавшимся на Гражданской войне. Ее больше нет.

«Вся моя сущность была осквернена. Меня психически изнасиловали», — вспоминала вдова.

Притчарда надо было остановить. Он не просто обманом обирал людей. Он воровал их наследие.

В марте 2001 года на основе собранных нами доказательств большое жюри присяжных вынесло Притчарду и Джуно приговор по различным федеральным обвинениям, связанным в том числе с обманом семей Уилсона и Пикетта. Обоим грозило по десять лет тюрьмы.

Но это было еще не все. Мы представили первый обвинительный акт в марте, поскольку по этим делам истекал пятилетний срок давности, но у нас оставалось время для новых обвинений: по жакету зуава, наградному пистолету Мида и семейной коллекции Паттерсонов. Кроме того, мы раздумывали, предъявлять ли обвинения отцу Притчарда за его роль в афере с мундиром подполковника Ханта. Его мы пока не допрашивали.

Я боялся этой встречи. Старшего Притчарда я знал больше десяти лет и давно уважал его как одного из ведущих специалистов в музейном мире. Я с десяток раз был у него в филадельфийском музее Гражданской войны по работе и чтобы больше узнать о коллекционировании. Его трехтомный трактат об оружии и униформе Гражданской войны был моей настольной книгой.

К счастью, мне не довелось встретиться с ним лично. Старший Притчард в то время жил в Мемфисе. Я ему позвонил и прямо сказал, что, хотя мы знакомы, это официальная беседа для ФБР. А также сообщил, что мы собираемся предъявить его сыну обвинение в мошенничестве с униформой Ханта, и предложил два варианта: сотрудничать или быть обвиненным в тяжком преступлении.

— Послушайте, Расс, просто скажите мне правду, и все закончится, — убеждал я его. — Вас не будут обвинять.

Если бы он пошел навстречу, Гольдман воспользовался бы правом представителя судебной власти и исключил его из следующего дела. Иначе мы планировали предъявить обвинение.

— Мне жаль, Боб, — ответил старший Притчард, — но я не могу вам помочь.

Он не мог признаться мне, что вместе с сыном обманул и ограбил семью Хантов. Сомневаюсь, что дело было в желании защитить сына: он понимал, что уже слишком поздно. Мне кажется, молчал он потому, что признание разрушило бы его репутацию.

Я дал ему еще один шанс.

— Скажите мне, что случилось, Расс.

— Боб, я не могу.

— Это вас погубит.

— Я знаю, но я просто не могу ничего сказать.

Джуно же играл с умом. Он знал, что у нас против него есть солидная папка, и понимал, что признание вины и сотрудничество со следствием может срезать годы тюремного срока.

Через два дня после разговора со старшим Притчардом мы предъявили новое обвинение — ему и сыну.

Не прошло и месяца, как последний появился в нашем отделе ФБР в сопровождении защитника. Он хотел встретиться со мной, Гольдманом и Хейном, чтобы сделать частное признание не для записи — прелюдию к сделке со следствием.

Два часа Притчард рассказывал нам обо всем и даже бросил тень на своего отца. Такие встречи и признания невероятно тяжелы для подследственных. Приходится смотреть в глаза обвинителям, прокурору и агентам, которые не один год охотились за тобой, огласили твое имя в прессе, донимали твою семью, оттолкнули друзей, — и признавать, что ты действительно виновен. Ты все это сделал. Досудебные признания редко проходят в приятной атмосфере. Бывают споры. Я видел, как люди уходили с таких встреч, будто постарев на пару лет. Притчард? Он не проявлял даже беспокойства.

Когда мы закончили, он подошел к Гольдману, чтобы пожать руку, и взял его за локоть левой рукой. Этот старый трюк любят политики: другому человеку сложно отпрянуть.

— Мистер Гольдман, — сказал он. — Благодарю вас, что довели до конца мое дело. Это пойдет мне на пользу. Я рад, что вы выдвинули против меня эти обвинения.

Гольдман поднял локоть, вырвал руку, твердо посмотрел на Притчарда и сказал:

— Не несите чушь.

В 2001 году, когда Притчарда и Джуно признали виновными, в Гаррисберге состоялось торжественное открытие Национального музея Гражданской войны площадью более шести тысяч квадратных метров и стоимостью пятьдесят миллионов долларов. В здании из красного кирпича были установлены самые современные витрины и диорамы и собраны подлинные реликвии, в том числе кепи, которое Пикетт носил при Геттисберге.

Ни Пикетты, ни большинство других семей не получили обратно своих сокровищ. Суды постановили, что, несмотря на факт мошенничества, потомки утратили юридические права на проданные Притчардом предметы. Мэр Гаррисберга утверждал, что город тоже пал жертвой аферы, поэтому приобретенные для музея экспонаты возвращать не нужно.

Отец Притчарда попал в суд по обвинению в афере с униформой, проиграл процесс и получил шесть месяцев в центре социальной реабилитации. Джуно тоже получил несколько месяцев в таком центре. Притчарду-сыну дали год и один день тюрьмы и приговорили к выплате восьмисот тридцати тысяч компенсации.

Несмотря на сравнительно небольшие сроки, мы с Гольдманом были очень довольны результатом. Расследование по делу Antiques Roadshow стало важным сигналом, и я невольно думал об отце и других торговцах антиквариатом на Говард-стрит в Балтиморе, которые честно трудятся и живут на небольшую наценку. Приговоры показали им, что они кому-то небезразличны, кто-то следит за этой нерегулируемой отраслью, а нечистоплотных дельцов ждет всеобщий позор и, возможно, тюремные сроки.

Реакция общественности оказалась даже более бурной, чем мы предполагали. В кругах коллекционеров расследование по Antiques Roadshow стало таким переломом, что один из важнейших отраслевых журналов перепечатал приговор Притчарду слово в слово. На волне общественного внимания я получил шквал наводок, которые привели к возвращению очень важных ценностей, в том числе боевого знамени полка армии конфедератов и бесценной сабли, подаренной воину Союза, герою битвы на Хэмптонском рейде, которая пропала в 1931 году после похищения из Военно-морской академии США. Мы с Гольдманом не остановились на достигнутом и предъявили еще одно обвинение, которое потрясло мир коллекционеров. На этот раз речь шла о двух известных торговцах со Среднего Запада, которые с помощью поддельных оценок заставили богатого бизнесмена сильно переплатить за четыре единицы старинного огнестрельного оружия, в том числе шестизарядный кольт сорок четвертого калибра — первый в мире револьвер под патрон магнум. Это был тот самый кольт, который прославленный техасский рейнджер Сэмюэл Уокер взял в свой последний бой с мексиканскими партизанами.

Но задолго до того, как скандальное дело Antiques Roadshow подошло к концу и Притчард оказался в тюрьме, я уже переключился на следующее расследование — мое первое в международном масштабе. Я надеялся, что через несколько месяцев буду выслеживать украденные произведения искусства в Южной Америке.