Контрабандисты прибыли за двадцать минут до назначенного срока.

Наша команда наблюдения уже была на месте и смотрела, как они въезжают на стоянку у пункта сбора оплаты рядом со съездом 7A — на полпути между Филадельфией и Нью-Йорком. Парковка была переполнена тайными агентами. В пикапе двое рабочих ели сэндвичи из Blimpie, женщина со стаканчиком кофе разговаривала по таксофону, а за столиком для пикника расположилась пара с обедом из Burger King. Внутри темного фургона с затененными окнами двое сотрудников снимали на видеокамеру место встречи всего в шестидесяти метрах от шоссе. О том, что контрабандисты припарковали свой серый «понтиак» и нашли столик, мне сообщили по мобильному телефону. Я и испаноговорящий агент Анибал Молина сидели в нескольких километрах оттуда в арендованном бежевом «Плимуте Вояджере». Мы прикрепили к телу микрофоны, спрятали оружие под сиденье и поехали.

В этот солнечный и ветреный сентябрьский день ФБР охотилось за сокровищем из Южной Америки: изысканной золотой пластиной, элементом убранства короля индейцев моче (мочика). Семнадцать столетий пластина покоилась в похожей на соты гробнице в пустыне на побережье северного Перу, пока в 1987 году на нее не наткнулись расхитители могил. После этого след ее терялся. Это был самый ценный пропавший артефакт во всей стране, и преступление не давало покоя археологам и правоохранителям в обеих Америках. И вот двое смуглых контрабандистов из Майами, с которыми мы договорились встретиться на парковке, предлагают продать пластину за миллион шестьсот тысяч долларов. Я не мог всерьез поверить, что они ее достанут. Мне казалось, что это просто подделка или обман: в конце концов, речь о величайшей золотой реликвии двух континентов.

Преступники поприветствовали нас блеском солнечных очков и крокодильими улыбками. Мы пожали руки и сели за столик. Говорить начал старший, — это хорошо, потому что на него в ФБР уже есть толстая папка. Денис Гарсия, латиноамериканского происхождения, пятьдесят восемь лет, вес сто два килограмма, рост метр восемьдесят, глаза карие, волосы седые, продавец сельскохозяйственной продукции в Южной Флориде, промышляет контрабандой древностей. У Гарсии не было судимостей, но ФБР подозревало, что он начал заниматься этим нелегальным делом еще в конце шестидесятых, когда жил в Перу и научился торговать искусством доколумбовой Америки.

— Орландо Мендес, мой зять, — представил Гарсия своего партнера, мускулистого пуэрториканца. Тот был на двадцать пять лет моложе и на полголовы ниже.

Мы снова пожали руки, и я представился агентурным псевдонимом: Боб Клэй. Мендес нервно заерзал. Гарсия был профессионалом, полностью в теме, и сразу перешел к делу.

— Деньги при себе?

— Деньги не проблема, если у вас есть пластина.

— Доставим, когда окончательно договоримся. — Гарсия снова переключился на деньги. — Она будет стоить один запятая шесть.

— Как и договаривались, — не моргнув глазом ответил я. — Но мне нужно подтвердить подлинность. Ее должны увидеть и осмотреть мои эксперты. Когда это можно сделать?

— Через пару недель. У нас есть знакомый в панамском консульстве. Он ее привезет.

— Как с таможней?

— Не вопрос, — махнул рукой Гарсия.

— А можно поподробнее? Как пластина оказалась у вашего знакомого?

Гарсия начал рассказывать заранее заготовленную историю, которая должна была придать атмосферу законности продаже перуанского национального сокровища на парковке у шоссе. Я кивнул, изображая, что впечатлен «провенансом», позволил ему договорить, а затем сменил тему. Мне надо было, чтобы он под запись признал, что сознательно нарушает закон. Это будет очень важно, если получится довести дело до суда.

— Это щекотливое дело, — мягко заметил я.

— Да, так и есть, — кивнул с пониманием Гарсия.

— При перепродаже придется вести себя очень осторожно. Очевидно, в музей она попасть не может?

Мой собеседник только развел руками, как будто говоря: «Само собой».

Тут первый раз в разговор вмешался Мендес, который до этого крутился на стуле.

— А почему вы так уверены? — быстро и напористо сказал он. — Откуда вы знаете, что нельзя привезти пластину в США?

Прежде, чем я ответил, он разразился новой тирадой:

— Откуда вам знать? Откуда вам знать?

Я ответил так, как будто делал это сотню раз:

— Уж поверьте, я все проверил. — Надо было на этом остановиться, но Мендес, видимо, не был убежден, и я добавил: — Я адвокат.

На это возразить было нечего, но я тут же пожалел о своих словах. От такой лжи всегда один вред, а говорить, что ты юрист, особенно глупо. Преступники легко это проверят, а в суде такое заявление может вызвать проблемы.

Мендес подвинулся вперед и задал еще один вопрос:

— Боб, поймите меня правильно, но я должен спросить.

Было видно, что он нервничает, хоть он и не опускал взгляд. Несложно было догадаться, какие слова последуют дальше. Мендес верил в старую сказку, что по закону тайные сотрудники якобы обязаны говорить правду в ответ на прямой вопрос.

— Боб, вы легавый?

— Я нет. А ты? — перешел в наступление я.

— Нет, конечно, — резко ответил Мендес и сказал еще одну глупость, которую старый контрабандист никогда не произнесет в разговоре с другим преступником: — Расскажите поподробнее о своем покупателе.

Я решил перехватить инициативу, поймал его взгляд и жестко сказал:

— Покупатель пожелал остаться неизвестным. Больше тебе ничего знать не надо.

Затем я повернулся к Гарсии — мозгу банды — и смягчил тон.

— Мой покупатель — коллекционер. Он любит золото и берет все, что сделано из золота. Давайте называть его «Золотой человек».

— Можно ли мне будет встретиться с Золотым человеком? — Гарсии явно понравилось прозвище.

— Возможно. Когда-нибудь.

Мы пожали руки на прощание. Я сел в фургон и набрал номер Золотого человека.

Трубку взял секретарь.

— Прокуратура США. Чем могу помочь?

— Боба Гольдмана, будьте добры.

Помощник прокурора США Роберт Гольдман не был похож на федеральных прокуроров, которых я встречал раньше.

Жил он на большой ферме в округе Бакс на севере Филадельфии и держал там павлинов, лошадей, овец, уток и собак. Хотя он родился в семье юристов — и стал юристом сам, как от него и ожидали, — любил называть себя несостоявшимся историком. Он носил усы в стиле своего героя Теодора Рузвельта, а в домашней библиотеке собрал полторы с лишним сотни книг об этом политике. Учитывая любовь Гольдмана к истории и культуре, это был именно тот прокурор, который мне нужен для расследования преступлений в сфере искусства. Без родственной души в прокуратуре я бы далеко не зашел. Как сотрудник ФБР я мог вести расследование почти любого федерального преступления, но чтобы привлечь на свою сторону всю мощь Министерства юстиции США — от вызова в суд до обвинительного акта расширенной коллегии присяжных, — мне требовался единомышленник, партнер, который будет браться за трудные, необычные дела, даже если негласной целью расследования станет не арест, а спасение украденных ценностей. Гольдман понимал, как важно вернуть частицы истории, и его не заботило, разделяет ли это мнение руководство.

Важно было и то, что Гольдман, в отличие от некоторых своих коллег по прокуратуре, считал агентов ФБР партнерами. Многие молодые прокуроры ведут себя нагло и неуверенно одновременно. Они как будто боятся провала и из-за этого срывают зло на агентах: бросают им команды и обращаются как с прислугой. Гольдман же был отличным парнем. Он почти десять лет проработал окружным прокурором, бывал на местах преступления и выработал здоровое уважение к следователям, будь то местные полицейские или федеральные агенты. Я понял это еще в 1989 году, когда мы работали над нашим первым делом — высококлассным ограблением инкассатора. Я тогда был еще новичком. И с тех пор периодически приходил к Гольдману с делами о краже собственности. У меня постепенно складывалась специализация: сначала ограбления ювелирных магазинов, потом похищения с выставок антиквариата, а теперь эта пластина моче.

Встреча на парковке прошла хорошо, но восторга я не испытывал. Начнешь мечтать о предъявлении обвинений и пресс-конференциях — и тебя могут убить.

Действительно ли я в шаге от южноамериканского сокровища? А если да, заметит ли кто-нибудь успех? В конце девяностых ФБР куда больше интересовал другой южноамериканский товар: наркотики. Руководство и общественность, конечно, рукоплескали, когда мне удалось арестовывать грабителей ювелирных магазинов, но на этот раз предсказать реакцию было невозможно. Это древность, похищенная частица истории, но она даже не из США. Интересна ли она кому-нибудь?

Если я верну пластину и реакция окажется прохладной, это не сулит ничего хорошего моей будущей карьере в сфере искусства.

Имелась и еще одна проблема: Гарсия может попытаться всучить мне подделку. У меня были все основания его в этом подозревать.

Тремя годами ранее этот контрабандист уже предлагал пластину за миллион долларов нью-йоркскому арт-брокеру по имени Боб Смит. Как мне было известно, Смит считал, что близок к заключению сделки, и в знак добрых намерений даже выплатил Гарсии сто семьдесят пять тысяч долларов наличными за древний перуанский головной убор. Но шли месяцы, а Гарсия уклонялся от продажи пластины. Своими неубедительными оправданиями он выводил из себя и без того нервного клиента. Чтобы потянуть время, он предложил серию картин и древностей — Смит отверг их как грубые подделки. Когда Гарсия наконец попытался всучить фальшивого Моне, покупатель взорвался и заявил, что его терпение лопнуло. «Давай пластину или проваливай», — заявил он, и Гарсия перестал звонить.

Я все это знал, потому что «Боб Смит» — это оперативный псевдоним Боба Базена, моего наставника.

Роль грубого арт-брокера была не в моем стиле, а вот у Базена хорошо получалось. Когда он в 1997 году вышел в отставку — так и не раскрыв дело о похищенной пластине, — руководство приняло два удачных решения. Во-первых, Гарсии не предъявили обвинений в нелегальной продаже головного убора. Это могло повредить другому связанному с этим расследованию, и контрабандист вышел сухим из воды (попутно прикарманив сто семьдесят пять тысяч долларов). Таким образом, Гарсия считал, что Смит-Базен по-прежнему хочет купить пластину. Во-вторых, ФБР на всякий случай сохранило конспиративный номер телефона Базена.

Поздним летом 1997 года Гарсия вдруг позвонил «Смиту» по этому номеру. Оператор передал сообщение мне, я нашел Базена в его кондоминиуме на побережье и попросил перезвонить Гарсии. Отставной агент тут же вошел в роль вспыльчивого брокера и набросился на контрабандиста. Он назвал его шутом, позером, лжецом, который сначала обещает невесть что, а потом исчезает на много лет. Базен кричал, что у него нет времени, он болен и ему предстоит тройное шунтирование. Но потом добавил:

— Не знаю, зачем я это делаю, но я скажу о вас моему партнеру Бобу Клэю. Может быть, он вам перезвонит.

Глубоко извиняясь, Гарсия поблагодарил Смита-Базена. Не прошло и недели, как мы уже обсуждали по телефону сделку. Он запросил миллион шестьсот тысяч долларов. Цена для меня не имела большого значения — платить я в любом случае не собирался, — но надо было вытащить его и собрать как можно больше доказательств. Я попросил Гарсию дать дополнительную информацию, и тот сказал, что отправит мне посылку. Вариант был идеальный: использовать почту для мошенничества — отдельное, серьезное федеральное преступление. Даже если сделка провалится, я смогу предъявить ему обвинения. Несколько дней спустя я получил обещанное.

14 августа 1997 года

Уважаемый мистер Клэй,

как вы и просили, отправляю вам информацию о пластине. Ее возраст приблизительно две тысячи лет. Она относится к культуре моче. Вес около 1300 граммов. Длина — 68 сантиметров, ширина — 50 сантиметров. Кроме того, предлагаю вашему вниманию фотографии и два журнала National Geographic с подробным описанием предмета. Если вам понадобится какая-либо дополнительная информация, обязательно мне сообщите.

Искренне ваш,

Денис Гарсия

Потрепанные журналы 1988 и 1990 годов были очень кстати. Я работал над делом всего неделю, и то немногое, что знал о пластине, мне рассказал во время короткой беседы Базен. Он предупредил, что с информацией от экспертов и ученых надо быть осторожнее. «Среди любителей южноамериканских древностей много жуликов, — сказал бывший напарник. — Никогда не знаешь, кому доверять». Я положил National Geographics в портфель и отправился домой.

После семейного ужина я устроился поудобнее на нашем старом диване, осторожно открыл первый журнал и пролистал его до страницы, которую Гарсия предусмотрительно пометил желтой бумажкой. История, которую рассказывал один из ведущих археологов Перу, начиналась со звонка посреди ночи.

ОТКРЫТИЕ САМОЙ БОГАТОЙ НЕТРОНУТОЙ ГРОБНИЦЫ В НОВОМ СВЕТЕ

Уолтер Альва

Как и многие другие драмы, эта история началась с насилия: в первом акте погиб расхититель гробниц.

Около полуночи мне позвонил глава полиции. По голосу было понятно, что дело срочное. «Вы должны это увидеть. Приезжайте немедленно». По дороге из Археологического музея Брюнинга в Ламбаеке, где я жил и работал, я размышлял, какой объект лишился своих сокровищ на этот раз. Засушливое северное побережье моего родного Перу усеяно древними пирамидами и церемониальными платформами.

Альва писал, что вставать с кровати ему не хотелось. Скорее всего, охотники за гробницами уже успели вытащить и продать все самое ценное, оставив лишь объедки. Но когда археолог добрался до деревушки, где арестовали грабителей, и увидел, что полиция обнаружила у них дома, он был поражен. Это оказались не просто заурядные древности, а изящные золотые шедевры: человеческая голова с широким лицом и пара похожих на кошек чудовищ со сверкающими клыками. Расхитители могил — по-испански huaqueros — грабили гробницы культуры моче не один век, но такие находки были редкостью. Полиция сообщила, что, по слухам, подобную добычу продают в десять раз дороже обычного.

Заинтригованный археолог вернулся к месту преступления при свете дня, чтобы порыться вокруг. Вскоре раскопки принесли плоды: была найдена вторая, закрытая камера, а в ней — «вероятно, самые красивые известные образцы ювелирного искусства доколумбовой Америки». Команда Альвы продолжила работу. Камера за камерой перед археологами открывались бесценные, давно утраченные памятники культуры моче. Всего было пять уровней, расположенных друг над другом. Спустя сотни лет грабители случайно наткнулись на самое важное археологическое открытие Нового Света: царский мавзолей, усыпальницу правителя Сипана.

Альва писал, что находка была очень важной. О цивилизации моче известно совсем немного. Она процветала, видимо, с 200-х по 700-е годы новой эры, а потом таинственно исчезла. Этот народ не имел письменности, — вожди общались с помощью секретного кода, который рисовали на лимской фасоли, — а другие перуанские племена той эпохи оставили мало свидетельств о контактах с ним. То, что мы знаем теперь об истории и культуре моче, в основном почерпнуто из сложных рисунков, изысканных ювелирных и керамических изделий.

История погибшей цивилизации заворожила меня. Индейцы моче жили обычно в узких речных долинах на трехсоткилометровом участке прибрежной перуанской пустыни. Это было племя ткачей, кузнецов, гончаров, земледельцев, рыбаков — всего, может быть, пятьдесят тысяч человек. Они ловили рыбу в Тихом океане, создали сложную систему ирригации, соединив горные акведуки с каналами и канавами, возделывали большие поля кукурузы, дынь и арахиса. Чтобы умилостивить богов дождя, они совершали человеческие жертвоприношения: сложную церемонию венчало быстрое перерезание горла. Моче строили из глиняных кирпичей гигантские пирамиды с плоским верхом — настоящие рукотворные горы посреди бескрайней пустыни. Самая великая из них — Храм солнца — стоит до сих пор. Ее основание занимает пять гектаров, а сделана она из более чем пятидесяти миллионов кирпичей. Между 600 и 700 годами новой эры народ моче исчез. Никто не знает точно, что произошло. Одни считают, что причиной стало вторжение горного племени уари. Другие полагают, что погодная система в VII веке напоминала Эль-Ниньо, и из-за этого Перу три десятка лет страдало от засухи. Это привело к восстаниям, разрушившим сложную бюрократическую систему, которая стала основой гигантской пустынной цивилизации. Может быть, бунт привел к хаосу, гражданской войне и в итоге — к вымиранию.

Я заметил, что через десять страниц Гарсия вставил еще одну желтую бумажку. На фотографии были изображены две пластины. В подписи говорилось, что они защищали властителя-воина сзади: их подвешивали к поясу. Среди археологов не было единого мнения, носили ли доспехи в бою или использовали для церемоний, в том числе человеческих жертвоприношений. Верхняя часть пластины из золота и меди — трещотка — украшена затейливой золотой паутиной. В центре паутины сияет крылатый воин моче — декапитатор. В одной руке он держит нож туми, в другой — отрубленную голову.

В журнале говорилось, что на фотографии изображена одна из нескольких известных пластин. Они были очень похожи на снимок той, что хотел продать мне Гарсия.

Дерзость контрабандиста меня поразила. Чтобы соблазнить меня краденой реликвией, он прислал журнальную статью с описанием ограбления важнейшей гробницы в обеих Америках. Из этого четко следовало, что сделка будет нелегальной. Однако, если Гарсия хотел меня впечатлить, восхитить, разжечь во мне жажду заполучить предмет, у него это получилось.

Как ни называй расхитителей гробниц — по-итальянски tombaroli, по-испански huaquero или на любом другом языке, — они воруют у всех нас.

Это было мое первое дело, связанное с похищением и нелегальной продажей древностей. Потом я пойму, что это особенно вредная категория преступлений, связанных с искусством. Бандиты не просто вторгаются в святыни предков, разрушая захоронения и древние города в безудержном стремлении к драгоценностям. Они уничтожают саму возможность узнать о нашем прошлом. Если из музея украли картину, ее провенанс обычно известен. Мы знаем, где ее создали, кто, когда и, может быть, даже почему. Однако из-за разграбления древностей археологи теряют единственный шанс изучить предмет в контексте, задокументировать историю. Где конкретно он лежал? В каком состоянии? Что было рядом? Можно ли сравнить эти находки? Это невероятно важные сведения. Без них ученым остается лишь делать предположения о жизни предков.

Путь большинства украденных древностей одинаков. Их находят и достают из могил бедные местные жители в странах третьего мира, после чего контрабандисты везут их в развитые страны и продают нечистоплотным дельцам.

За малым исключением, точнее за исключением Италии и Греции, древности перетекают из бедных стран в богатые. Из Северной Африки и Ближнего Востока их обычно контрабандой везут в Дубай и Абу-Даби, оттуда в Лондон и в итоге в магазины Парижа, Цюриха, Нью-Йорка и Токио — туда, где на них самый большой спрос. Из различных районов Камбоджи, Вьетнама и Китая поток контрабанды движется через Гонконг в Австралию, Западную Европу и США.

Легальный рынок древностей во многом подпитывается за счет этого теневого мира. В отличие от оружия и наркотиков, юридический статус древностей при пересечении международной границы может измениться, и после «легализации» похищенные ценности можно открыто продавать на «Сотбис», «Кристис» и тому подобных аукционах. Бывает, что их покупают даже учреждения вроде музея Гетти и Метрополитен-музея. Организация Объединенных Наций разработала международные протоколы по борьбе с расхищением древностей, но у каждого государства свои законы, приоритеты и интересы в области культуры. То, что запрещено в одной стране, в другой вполне легально. В США, например, нельзя торговать перьями белоголового орлана и беркута, и я по долгу службы некоторое время занимался этой проблемой. При этом каждый раз, когда я бывал в Париже и бродил по изысканным магазинам антиквариата вдоль берегов Сены, меня поражали открыто выставленные на продажу сокровища американских индейцев. Полные головные уборы с орлиными перьями стоили там тридцать тысяч долларов и больше.

Самые заметные участники рынка краденых древностей — собственно расхитители могил и воры, уносящие предметы из святилищ, — зарабатывают гроши по сравнению с торговцами на другом конце цепочки. В среднем их прибыль составляет лишь один-два процента окончательной цены. Сицилийцы, которые нелегально выкопали в Моргантине коллекцию серебра, продали ее за тысячу долларов. В итоге один коллекционер купил ее за миллион долларов и перепродал Метрополитен-музею за два миллиона семьсот тысяч. Китайские грабители нашли важную скульптуру сунской династии и продали ее за девятьсот долларов. Американский торговец перепродал ее за сто двадцать пять тысяч.

В этот позорный цикл вовлечены лучшие музеи мира. Музей Пола Гетти в Лос-Анджелесе оказался в центре скандала, когда приобрел у известного итальянского торговца Джакомо Медичи множество краденых древностей, в том числе в 1988 году статую Афродиты за восемнадцать миллионов долларов. На встрече с высшими офицерами итальянской полиции руководство музея отрицало, что знало — и должно было знать — о нелегальном происхождении предметов. (Годы спустя после дела о золотой пластине конфликт разросся, и итальянцы предъявили американскому музейному работнику и торговцу древностями обвинения в уголовном преступлении.)

Говорят, что незаконная торговля древностями переживает взлет. Не приходится сомневаться, что технологическая революция, которая подпитывает мировую экономику, попутно облегчает их похищение, контрабанду и продажу. Грабители теперь применяют спутниковую навигацию, контрабандисты подкупают плохо оплачиваемых таможенников, а продавцы выставляют свой товар на eBay и в закрытых чатах. Если сделка того стоит, предмет можно за считаные часы вывезти из страны на пассажирском самолете. В Лондон, Нью-Йорк или Токио он попадет меньше чем через сутки после того, как его достали из земли.

Каковы масштабы этой проблемы? Сложно сказать. Надежную статистику о расхищении древностей собирают лишь некоторые страны. Греки сообщают, что за прошедшее десятилетие имело место четыреста семьдесят пять нелегальных раскопок, в основном на Пелопоннесе, в Фессалии и Македонии, и возвращено 57 475 предметов. Но Греция — исключение. Там такие действия объявили вне закона еще в 1835 году, а конституция прямо обязывает власти защищать культурное наследие. В большинстве стран оценки таких преступлений обычно неофициальные, основанные на свидетельствах и экстраполяции. Утверждения не проверяют. По турецким данным, расхищение древностей — четвертое по прибыльности занятие в стране (включая легальные и нелегальные). В Нигере говорят об ограблении девяноста процентов важнейших мест археологических раскопок. Некоторые криминологи смешивают такую статистику с новостями и делают небывалые выводы: например, что главную роль в незаконной торговле древностями играют организованная преступность и террористы. Я отношусь к таким заявлениям скептически. Безусловно, мафия совершает такие преступления, и были сообщения, что Мухаммед Атта, главарь группы, совершившей теракты 11 сентября, пытался переправить в Германию афганские древности. Но несколько отдельных случаев — это еще не международное подполье.

Ясно одно. Как и в случае с наркотиками, предложение подстегивает рынок, который образуют покупатели в развитых странах. Когда после Вьетнамской войны подскочил спрос на предметы из Юго-Восточной Азии, преступники обезглавили почти все статуи в Ангкор-Вате. В восьмидесятые в кругах американских коллекционеров бушевала мода на искусство доколумбовой Америки, и грабители могил нацелились на нетронутые памятники Перу.

В целом заниматься удобнее небольшими, относительно безликими предметами. Лучше всего подходят монеты: их легко провозить через границы и почти невозможно отследить. Маленькие партии древностей можно замаскировать или смешать с сувенирами. Приклей дешевый ценник к посуде и ювелирным украшениям возрастом много сотен лет — и рядовой таможенник вряд ли обратит на них внимание.

Крупные и очень ценные предметы черные торговцы иногда «отмывают» по той же схеме, что и деньги. Для этого нужно прикрыться добрым именем ничего не подозревающего престижного музея, заполучив оттуда официальную бумагу. Продавец может, например, сыграть на профессионализме и порядочности сотрудников, предложив предметы, которые будут заведомо отклонены. Смысл в том, чтобы получить стандартный отказ на официальном бланке с фразами о важности потенциального экспоната и сожалением, что из-за недостатка площадей, бюджета и по другим причинам музей в настоящий момент не может его принять. Письмо становится частью провенанса, пополняет арсенал недобросовестного брокера или дилера. Для покупателя оно создает подобие законности (и неважно, понимает ли он, что сделка нелегальна). Если знаменитый музей подумывал включить предмет в коллекцию, но отказался из-за нехватки места, значит, все чисто, не правда ли?

Однако для таких знаменитых древностей, как наша золотая пластина, остается только черный рынок.

Мендес позвонил мне через несколько дней после встречи у шоссе.

Он говорил медленно, и в голосе чувствовалось подозрение:

— Боб, я проверил. Вы не адвокат.

Он меня поймал.

Не надо было плести ерунду про юриста, если не было хорошего прикрытия. Я прокололся. Теперь оставалось только блефовать и полагаться на старую поговорку, что лучшая защита — нападение.

Я тут же изменил тон и начал почти кричать в трубку:

— Вы проверили меня? Вы что, звонили в ассоциацию юристов Нью-Джерси? Теперь они начнут мне трезвонить и интересоваться, почему я занимаюсь здесь юридической практикой. Черт! Все из-за вас! Зачем вы привлекли ко мне внимание?!

— Боб, я…

— Господи, вы что… тебе что, правда интересно, почему меня нет в этом чертовом списке? Да потому что меня лишили лицензии! Орландо, меня лишили права работать!

Он не успел спросить, как и почему это произошло.

— У меня были проблемы с женой, — добавил я. — Было насилие, скажем так. И — бац! У меня забрали лицензию.

На другом конце провода повисла тишина. Новая ложь сработала: Мендес закрыл рот и отступил. Он был как большинство мужчин: ему не хотелось лезть в подробности чужого брака, особенно если дело шло о насилии в семье.

Разговор был исчерпан. Он даже извинился.

Через две недели мне перезвонил Гарсия.

— Боб, я в Нью-Йорке. Она у нас, — возбужденно сказал он. По его словам, пластина хранилась в безопасном месте, в панамском консульстве на Манхэттене. Обмен Гарсия хотел провести там же.

— Это отличное место, — заверил он. Консульство давало ему ту же защиту, что и посольство. Здание и участок, на котором оно расположено, — суверенная территория Панамы, вне юрисдикции США и американских законов. Кроме того, Гарсия признался, что высокопоставленный сотрудник консульства тоже в деле. Контрабандист даже похвастался, что перевозил пластину из Панамы в Нью-Йорк сам консул. Благодаря дипломатической неприкосновенности удалось обойти таможню.

— Так что все улажено, — заверил меня Гарсия. — Когда вы будете готовы?

— Это здорово! Отлично. Прекрасная новость, — ответил я.

Я тянул время. Новость была неважной. В иностранном консульстве никого не арестуешь и уж тем более не придешь туда в сопровождении других агентов. Надо как-то вытащить Гарсию наружу. У меня был для этого один козырь: Гарсия и его подельники уже клюнули. Они потратили много времени и денег: внесли оплату в Перу, тайно перевезли пластину в США. Конечно, они осторожны, но при этом еще и голодны, и я это знал.

— Послушайте. Я понимаю, что вам удобнее провести обмен прямо в консульстве, — сказал я. — Но тут такое дело… Мой эксперт — пожилой человек. У него здоровье не очень. Он не любит никуда ездить. Так что, думаю, придется съездить с пластиной сюда.

Гарсия молчал несколько секунд.

— Деньги у вас? — наконец сказал он.

Бинго. Он попался.

— Есть ли у нас деньги? Деньги есть. Один запятая шесть миллионов. Какой у вас номер факса? Я пришлю банковскую выписку.

Гарсия продиктовал номер. Я поинтересовался, как ему удобнее получить эту сумму. Мне нужно было заставить его думать о деньгах, а не о том, где нам встретиться и можно ли мне доверять. Он попросил передать шестьсот шестьдесят пять тысяч наличными и еще девятьсот тридцать пять переводами на банковские счета в Майами, Перу, Панаме и Венесуэле.

Я записал имена и номера.

— Понятно. В таком случае, до встречи завтра, — сказал я.

Сделка была совершена. Я как можно быстрее положил трубку, пока он не подумал о чем-нибудь еще.

Я позвонил Гольдману и сообщил, что хочу встретиться с Гарсией и Мендесом на той же парковке в полдень, а потом поехать в Филадельфию на встречу с Золотым человеком.

На этот раз Гарсия и Мендес явились даже раньше. В 11:24, как сообщила команда наблюдения, они подъехали на стильном темно-зеленом «Линкольн Континентал» с дипломатическими номерами. За рулем был кто-то еще. Они сдали назад, чтобы багажник оказался в нескольких метрах от столиков. Мендес и третий человек — рослый седовласый господин в темном костюме — сели и начали смотреть в холодное октябрьское небо, а Гарсия пошел в Burger King и вернулся с двумя стаканами кофе.

В 11:54 я запарковался рядом. Со мной был партнер, агент Анибал Молина.

Гарсия тепло меня поприветствовал.

— Добрый день, Денис. Как дела, приятель? — ответил я.

Третий человек вышел вперед, вручил мне визитку и представился:

— Франк Иглесиас, генеральный консул Панамы в Нью-Йорке.

Он был похож на медведя — метр восемьдесят пять ростом и больше сотни килограммов весом, — но говорил при этом льстиво, как опытный дипломат.

— Очень приятно с вами познакомиться, — добавил он.

Мы подошли к машине. Мендес открыл багажник. В нем лежал дешевый черный чемодан. Он открыл его, отодвинул кучу белых футболок и показал большой золотой предмет, завернутый в целлофановую пленку с пузырьками. Пластина. Мендес потянулся к чемодану, но я его опередил.

— Можно я сам ее достану?

Я вытащил пластину, стараясь сдерживать свое восхищение. Я представлял себе ее долгий путь. Перуанское национальное сокровище семнадцать веков лежало в гробнице. Потом было украдено, пропало на десять лет и теперь сияет на солнце Нью-Джерси. А спасли его в каком-то смысле контрабандисты из Майами, сами о том не подозревая.

Я сиял.

— У вас правда получилось! — сказал я с искренним энтузиазмом. — Поздравляю!

Я положил пластину обратно в чемодан и обнял Гарсию.

— Не могу поверить! Какой профессионализм!

Я начал трясти руку Мендеса.

— Фантастика. Просто фантастика! — Потом я закрыл чемодан и заявил: — Теперь к Золотому человеку. Я буду ехать медленно, а вы следуйте за мной.

Мы сели по машинам и поехали по шоссе в западную Филадельфию.

Через час мы припарковались у гостиницы Adam’s Mark. Иглесиас открыл багажник и передал мне чемодан.

— Прекрасно, — сказал я, направляясь к вестибюлю. — Пора заканчивать с этим делом.

Дойдя до середины стоянки — туда, где преступникам уже негде будет спрятаться, — я подал условный знак о начале операции: провел левой рукой по спине (такие сигналы должны быть редкими жестами, чтобы не подать их по ошибке). Вперед бросились вооруженные агенты в бронежилетах. С криками «ФБР! Руки вверх! На колени! ФБР!» они уложили Мендеса, Гарсию и Иглесиаса на асфальт и сковали наручниками за спиной. Контрабандистов из Майами они увели, а панамца, обыскав, тут же освободили. У него был дипломатический статус, поэтому пришлось его отпустить, во всяком случае пока. Чтобы доказать, что Иглесиас был на месте преступления, его сфотографировали рядом со мной. Генеральный консул оставался политиком в любой ситуации и даже сумел натянуто улыбнуться.

В офисе ФБР мы развели Гарсию и Мендеса по разным комнатам и приковали их лодыжки цепью к полу. Я привел прокурора.

Гольдман быстро предъявил удостоверение Министерства юстиции, улыбнулся и сказал:

— Меня зовут Гольдман. Золотой человек.

Гарсия только закрыл глаза и покачал головой.

Когда преступление раскрыто, всегда следуют обычные судебные процедуры, после которых подсудимые, хочется надеяться, отправляются за решетку (Гарсию и Мендеса признали виновными и осудили на девять месяцев), а также золотой урожай пиара. Узнав о спасении предметов искусства, пресса начинает сходить с ума от восторга.

Такая реакция всегда озадачивает руководство, которому, видимо, непонятна любовь общественности (и СМИ) к искусству, истории и древностям. Руководителям ФБР преступления в сфере искусства кажутся очень далекими от основных задач учреждения: ловить грабителей банков, бороться с похищениями людей и терроризмом. Однажды — за много лет до этого дела — мы с Базеном вернули картину, украденную из Филадельфийского художественного музея, и встретились с одним начальником, чтобы обсудить предстоящую большую пресс-конференцию. Наш энтузиазм его рассмешил.

— Пресс-конференция из-за этой маленькой картины? Да никто в жизни не придет!

— О нет, — возразили мы. — Это не просто картина, а изображение пятидолларовой купюры авторства знаменитого Уильяма Харнетта. Это важное произведение. Людям оно небезразлично.

Но он только еще громче рассмеялся. К счастью, с нами в комнате был «козырь» — специальный агент Линда Визи, пресс-секретарь Филадельфийского отдела ФБР и мой друг. Она разделяла мой интерес к истории и искусству, была твердой и интеллектуальной. В колледже Визи специализировалась на классической литературе, изучала латынь, греческий, русский, испанский, санскрит и иероглифику. А еще она понимала прессу гораздо лучше руководства.

— Я вам гарантирую, — сказала она тому руководителю, — что история с пятидолларовой купюрой попадет на первые полосы.

На следующий день в конференц-зале было не протолкнуться. Через час после этого начальник просунул голову в кабинет Визи и со странным удовлетворением заявил:

— И все-таки на первых полосах этой истории не будет. Город Уэйко горит.

Действительно, на следующий день на первой полосе Inquirer были в основном статьи о, наверное, самом неприятном происшествии в истории ФБР. Девятнадцатого апреля 1993 года спецслужбы устроили облаву на членов секты «Ветвь Давидова». Операция превратилась в ад. Погибло восемьдесят человек. Но внизу на первой странице была и небольшая заметка о спасенной ФБР картине.

С того дня мы с Визи старались собрать как можно больше исторических фактов, прежде чем объявить об одном из моих дел (как тайный агент, я не мог появляться перед камерами и всегда стоял в задних рядах, вдали от фотоаппаратов). Она вела пресс-конференции очень оживленно. Журналисты, уставшие от обычных для ФБР рассказов о насилии, коррупции и ограблениях банков, явно приободрялись, когда речь шла об искусстве. Они всегда искали чего-то новенькое, реальные «хорошие новости», и это был их шанс.

Реакция СМИ на дело о золотой пластине превзошла все ожидания. Репортеры влюбились в эту историю. Ее можно было легко сравнить с фильмом «В поисках утраченного ковчега» (1981): экзотическая страна, расхитители гробниц, перевозка национального сокровища в США в дипломатическом багаже, спасение реликвии возрастом семнадцать столетий с пистолетом в руке. В Inquirer статья заняла всю первую полосу. Она начиналась так: «Как в фильме про Индиану Джонса. ФБР спасло уникальную перуанскую реликвию». Таблоид Philadelphia Daily News цитировал второй фильм про Индиану: «Этому предмету место в музее!» — кричал заголовок. Версия, представленная Associated Press, была опубликована в газетах по всей Северной и Южной Америке. Вскоре после этого президент Перу объявил, что мы с Гольдманом награждены орденом Заслуг: золотым медальоном на голубой ленте, высочайшей наградой этой страны за выдающуюся службу искусству. Гольдман наслаждался вниманием, а я был рад, что благодаря моей работе он и другие люди заслуженно купаются в лучах славы.

Несколько месяцев спустя в Пенсильванском археологическом музее прошла официальная церемония передачи пластины послу Перу и археологу Уолтеру Альве, главному специалисту по сипанским гробницам и автору статей в National Geographic. Я стоял в сторонке, избегая камер. Альва организовал собственную пресс-конференцию. Объясняя, насколько важен этот день, он на ломаном английском пытался подобрать понятное репортерам сравнение. Наконец он сказал:

— Это национальное достояние. Это как если бы кто-то украл у вас Колокол свободы.

Пресса еще раз проявила к нам внимание и снова вспомнила Индиану Джонса.

Мы с Визи были в восторге, потому что в восторге было наше начальство. Благодаря нам имидж ФБР улучшился во всем мире. После отвратительного десятилетия — Уэйко, Руби-Ридж, скандал с криминалистической лабораторией, фиаско с бостонской мафией — бюро очень не хватало позитивного освещения в прессе. Руководство — не только в Филадельфии — видимо, начало понимать, что возвращать предметы искусства полезно.