Метла, пепел и уборка теряют смысл.

Все в комнате задержали дыхание, когда иссарская женщина вошла в круг, обозначенный обгоревшими кирпичами, – и вдруг остановилась, словно окружавший ее воздух загустел, как смола. Кто-то играл со временем, растянул долю мгновения на четверть часа. Вероятно, чтобы насладиться мигом. Один взгляд на блуждающую по губам хозяина улыбку объяснил все.

Порой он ведет себя словно ребенок.

Два-три удара сердца, наполненные чистейшим удивлением, царила тишина, а потом мужчина в красной броне сделал шаг вперед и взмахнул руками.

Есть моменты, когда хорошо не знать чужого языка.

Женщина, сопровождавшая воина, очнулась от шока и раскрыла рот.

– Предательство, – сказала она тихо и грозно, а в голосе ее звучало обещание бури насилия и наполняющей комнату крови. – Предательство и мошенничество. Она должна сгореть, ты, мелкая гнида. Она должна превратиться в пепел, чтобы наш кандидат сел на трон. Только те, в ком течет Кровь Агара, могут беспрепятственно войти в Око.

У Китчи-от-Улыбки выражение лица было настолько же потрясенным, как и у женщины в багряном платье, словно Китчи не в силах понять, что происходит.

– Спасение ее равнозначно устроенному чуду, – заявила она. – А это означает, что уговор нарушен. Владыка Огня оказался лжецом и обманщиком, а его…

Хозяин отвел глаза от застывшей в пламени сцены и посмотрел на служанку Владычицы Судьбы: едва тронул ее взглядом, а одежды женщины задымились и вспыхнули. Крик ее длился дольше, чем сама вспышка жара, которая едва ожгла цветные ткани и исчезла.

Хозяин встал с трона, выпрямился во все свои четыре фута и скривил губы в чем-то, что могло быть или обещанием улыбки, или рождением гримасы ярости.

– Агар-от-Огня не лжет и не обманывает, даже если все вокруг только этим и заняты. Потому что он поклялся – пусть даже ограничения были болезненны. – Он притронулся пальцем к припухлости, под которой прятался его левый глаз, улыбнулся, демонстрируя щербинку на надколотом зубе. – Мы собрались тут, в Комнате Пепла, под Храмом Огня в Белом Коноверине, чтобы сыграть на судьбу этого княжества. Сыграть честно. А я Самий ад’Агара, Око Владыки Огня. Мой Господин желает, чтобы люди думали, что Око – это тот кусочек сожженной земли над нами, однако там находятся лишь врата в его Царство. Потому что Око – существует затем, чтобы смотреть и присматривать, а это лучше делать втайне. Это я тысячу лет слежу за неразрывностью линии крови. В Белом Коноверине всегда есть какой-то погонщик слонов, служка, княжеский паж, мальчик на побегушках, который вертится вокруг дворца. Но я не обманываю. Даже когда мы были в пустыне, в сотнях миль от дома, когда у нас кончилась вода, а смерть щерила над нами свой череп, я не притронулся к Силе, потому что слово связывало меня, словно железная цепь. Когда в провинциях аристократия принялась без меры карать своих невольников, подталкивая их к бунту, когда аф’гемиды Родов Войны принялись принимать странных гостей, оставлявших после себя мешки золота, а жрецы Храма Огня, его храма, принялись злоумышлять против признанного им князя. Даже тогда я оставался честен. Я хотел бы сжечь их, но он, Агар-от-Огня, поклялся вам, что не использует Силу, поскольку и тот, второй, ваш кандидат в князья, имел в себе кровь его авендери.

Китчи-от-Улыбки открыла и закрыла рот, но не выдавила из себя ни слова. Одежды ее почернели и местами продолжали тлеть.

– Моя госпожа, – наконец произнесла она, – будет очень недовольна.

– Твоя госпожа, которая была готова утопить здешние княжества в крови, только бы отвлечь внимание от севера, теперь воет, дергается и вопит в хватке челюстей голодного полубога, которого она тоже думала использовать. Минуют месяцы, пока она придет в себя. И лучше бы ей тогда не заступать дорогу Владыке Огня. И ты ведь знаешь, почему, верно? Потому что некий Соловей провел некую девушку не в ту комнату, из-за чего Лавенерес не узнал, что происходит среди рабов. – Взгляд мальчишки заставил Китчи, уже не пеструю и не веселую, скорчиться, словно под ударом бича. – Если на севере именно Она издала свой первый крик, мой господин встанет у нее за спиной, заслонив щитом из пламени. Он так поклялся, а ты знаешь, что он держит слово.

– Держит? Как же он держит, если эта девка до сих пор жива?! – Женщина в багряном платье ткнула в застывшую в пламени картинку, а поскольку вторую руку она подала воину, с которым пришла, было неясно, ее ли это слова или его.

– Но друзья… – Улыбка Самия ад’Агара была именно такой, какой она и должна быть: снисходительной, пренебрежительной и слегка озабоченной. – «Всякий, в ком есть Кровь Агара». А в ней она есть: пока что той немного, словно в маленькой рыбке или большом головастике, но она в ней есть. И речь не о той, которую она проглотила, нет. Я не удивляюсь Э’мнекосу, но ты-то должна бы и догадаться.

Стоящий за его троном воин в пустынной одежде хмурится, а потом взблескивает зубами в широкой улыбке.

Хозяин же хлопает в ладоши – и языки пламени оживают.

Деана слышит далекий гром, словно урчание близящейся грозы, чувствует дрожь каменных плит, видит блеск стали, летящей к ее груди.

Она машинально отбивает и контратакует, изогнутый клинок сабли расходится с ней на волос, распарывая праздничные одежды, Деана уклоняется, пропуская прыгнувшего мужчину рядом с собой, и широко рубит его через спину. Тут нет места для честного боя. Тут место культа и жертвенности. Так некогда, во времена, когда боги были молоды, между ними завязывались перемирия: через боль и страдание. Не благодаря заунывным молитвам, но через жертву тела и крови.

Обрар делает еще два шага, разворачивается и вытягивает в ее сторону стальную трубку, выхваченную из рукава. Щелкает пружина, маленькая стрелка летит к Деане, тальхеры чертят сложный, невозможный для повторения танец, и стрелка оказывается отбита куда-то под купол потолка.

Это не противник для нее – она настигает его в два прыжка, связывает его клинок короткой «мельницей», а второй саблей рубит по запястью. Это ее фокус, она научила своих братьев этому удару, после которого враг обычно вопит и отскакивает прочь, сжимая обрубок руки.

Как это делает сейчас Обрар из Камбехии.

Кровь из предплечья бьет яркой струей и дымится, падая на черные камни Ока.

Громыхание грозы усиливается.

Деана смотрит на танец раненого князя, видит шок на его лице, недоверие во взгляде, страх, а после решает, что – хватит, а потому прыгает и в обманном движении показывает удар в лицо, а когда мужчина непроизвольно вскидывает вверх руки, вторая сабля втыкается ему в грудь.

Она прижимается к нему, придерживает. Желание увидеть смерть того, кто едва не отобрал у нее все, сильно; оно… словно не до конца ее. Но она смотрит. Обрар открывает рот, кашляет, плюется кровью, глаза его закатываются, ноги подгибаются. Он подрагивает на ее сабле, пока она, уже не в силах его удержать, отступает и вырывает клинок.

Око взрывается пламенем и пригасает.

Ушел еще один потомок авендери.

Площадь, стены домов, крыши проваливаются в бездну тишины: будто никто не понимает, что теперь делать.

Деана тоже не знает. Грохот, ритм Ока утихает в ней, и вместе с ним гаснет сани. Она чувствует себя выжженной, пустой и легкой, словно сброшенная змеиная шкурка. Ладони ее трясутся, ноги дрожат. Кто-то зовет ее по имени, она идет на этот голос. Минует границу Ока, минует солдат, которые смотрят на нее как на странное создание не из этого мира, и солдаты не способны даже шевельнуться. Соловьи, Тростники и Буйволы, смешанные с гвардией Обрара, словно превращаются на миг в каменные статуи.

Она встает на вершине лестницы.

Слышит одинокий голос, пробивающийся двумя словами сквозь шум тысяч прочих, двумя словами, которые бьют во весь город:

Уроки, которые давал ей Самий, возвращаются. Огонек – васхи, жар – санахи, пламя – ахен. Язык Огня не сумеет отделиться от суанари.

Ахи – огонь.

Огонь Агара.

Она смотрит на себя: темно-желтая та’чаффада до самых коленей заляпана кровью, потеки той размазываются в форме пожирающих ее снизу огней.

Она оскаливается в улыбке, что могла бы напугать и безумца.

– Агарес ахи!!! – доносится со всех сторон.

^–Агарес ахи, – повторяет мальчик, который является Оком Бога. – Огонь Агара. И согласно договору, во всем этом нет божественного вмешательства, есть лишь смертные, вера и пламень, горящий в их душах. – Он вскидывает голову и вызывающе осматривает всех. – Или кто-то считает иначе?

Две вещи происходят одновременно.

Мужчина в красном панцире отпускает руку женщины и тянется к ее посоху. Вырывает его, сдвигая вперед, посох ударяет в пол и брызгает на всех ржавой пылью, освобождая сверкающий клинок в четыре фута длиной. Острие его летит к груди сидящего на троне мальчишки, но на пути его вдруг оказывается ураган белизны.

Это вторая женщина, вся в белом, которая до этого времени не произнесла и слова и, казалось, дремала.

Одежды ее падают на землю, открывая черное, словно эбеновое дерево, тело лишь в набедренной повязке, украшенное несколькими золотыми цепочками. Внушительный вид, особенно если принимать во внимание оружие, напоминающее тяжелую саблю с расширенным кончиком и рукоятью двуручного меча.

Атакующий мужчина стонет, пытаясь парировать нанесенный сверху удар, потому что теперь ясно видно: женщина выше его на голову. Оружие ее проламывает неловкий блок и задевает маску, напоминающую струп.

Маска крошится на тысячи осколков со звуком лопающегося хрусталя, открывая…

Еще одну.

Отверстия для глаз заслоняют два кусочка чего-то, выглядящего как вулканическое стекло, вертикальная щель шириной в четверть дюйма начинается под подбородком и заканчивается там, где у человека находится нос. Эта маска не совсем маска, такое лицо словно выплывает из тумана памяти, хотя память и пытается оттолкнуть его в закуток, предназначенный для легенд и сказок.

Мужчина отскакивает, покачиваясь. Одной рукой он выполняет сложное движение оружием, другой дергает себя за бок. Панцирь спадает с него с сухим шелестом, оказываясь не чем иным, как двумя фрагментами тонкой, покрытой лаком кожи. Это маскарад, а уж коли маски сброшены, воин намеревается выступить в истинном своем виде.

Чернокожая женщина позволяет это ему, спокойно на него поглядывая. Она не боится, ее красивое лицо с идеально вылепленными скулами и полными губами не выражает ничего, кроме интереса с ноткой отвращения.

Броня ее противника показывается во всей красе. Она белая, а в местах сочленений имеет цвет старой слоновой кости. Это слабые точки, и женщина внимательно за ними наблюдает.

– Венлегго, – тихо говорит чернокожая великанша. Это первое ее слово, и, кажется, только воин из пустыни, стоящий рядом с хозяином с мечами в руках, удивлен. – Это плохо, что вы вмешиваетесь.

Белый доспех молчит, что и понятно, поскольку женщина, с которой он пришел, отступила на несколько шагов и никто не может быть его голосом. Оружие, которое он удерживает двумя руками, нацелено в грудь темнокожей. Он проиграл. Он должен понимать, что проиграл, потому что здесь, в комнате под храмом Владыки Огня, лишь неожиданная атака могла дать ему шанс убить мальчишку. Его спутница стоит рядом и смотрит на темнокожую великаншу гордо и без страха.

– Не притворяйся, что ты удивлена, Деменайя. Ты знала, кто мы такие. Нам отказали в правах, оттого мы берем что наше.

Хозяин поднимается с трона и, обойдя свою защитницу, встает напротив этой пары:

– Берете? Я так не думаю. У вас был шанс, но вы проиграли. Честно. А в ответ попытались устроить убийство исподтишка.

Узкий клинок подрагивает, но не приближается к Самию ни на волос.

Всякий хочет жить.

– Ты уйдешь. В память о прошлых союзах и из-за отчаяния от кааф. Но теперь нас не связывают никакие клятвы или обещания. Если хотите войну – то вы ее получите. А как она выглядит – смотри.

Кричат площадь, стены домов, крыши. Толпу охватывает религиозный экстаз. Кто-то прорывается за кордон солдат, танцует, кружится, один из щитоносцев поднимает копье, но вдруг падает – опрокинутый ладонями, множеством ладоней, – а товарищи его миг-другой сопротивляются, а потом смыкаются в защитный круг, закрываются за стеной щитов, словно в крепости, где-то за спиной Деаны резко звенят клинки, она медленно поворачивается: если бы кто-то попытался напасть на нее, она погибла бы от первого же удара, потому что тальхеры сделались тяжелы, словно кузнечные молоты, она едва может удержать их, но не она цель нападения, это сходятся в схватке желтизна, зелень, цвет коричневый и красный, каждый против каждого – так ей кажется, хотя красный, цвет курток гвардии Обрара, падает чаще, а вокруг нее вдруг вырастает стена двух, трех рядов вооруженных солдат – это Соловьи отделяют ее от мира, они наконец обрели свою лояльность, нашли свой миг, она смотрит на лица, молодые и старые, на которых отпечатались страх, обожание и чувство вины, и знает, что они – ее, не навсегда, о нет, но сейчас, здесь их жизнь – в ее руках, жаль только, что ни один не думает о том, чтобы подойти, подставить плечо, поддержать, а она вот-вот упадет…

Она моргнула, и ощущение пустоты и нереальности исчезло. Она вновь твердо стояла на земле, а перед ней клубилась и волновалась площадь. От улочек, обозначенных линиями щитоносцев, не осталось и следа, толпа захлестнула те места, где ранее стояли солдаты, окружала их и перла вперед.

Было так тесно, что у Буйволов не имелось и шанса опустить копья, они могли лишь стоять и пытаться удерживать строй. В нескольких местах над толпой подняли то, что осталось от несчастливых воинов, окровавленные останки, передаваемые из рук в руки, их дергали и подбрасывали, словно тряпичных кукол. Звуки битвы за Деану сделались громче, но она не отвернулась: результат этой схватки не имел значения – теперь важна была лишь жалостливо немногочисленная группка, собравшаяся вокруг лежащего на лестнице мужчины.

Она зашагала вперед, а кордон из Соловьев – следом.

Лавенерес был бледен, и при виде тех нескольких швов, которые наложил ему отравитель, приличный швец от отчаяния выколол бы себе глаза. Она проигнорировала придворных, падающих на колени, проигнорировала умоляющий жест Варалы. Она присела и притронулась ко лбу раненого. Холодному, словно каменные ступени, на которых он лежал.

– Забираем его во дворец, – сказала Деана. – Туда, где его место.

– А это, – Сухи указал на площадь, – оставишь так? Одно твое слово…

Деана взглянула на него. Даже если бы она стояла пред ним, облаченная в божественное пламя, он все равно говорил бы с ней как с простой девушкой. Такое уж он сокровище.

– Пусть выгорит.

– Что?

– Все, что здесь собралось. А мы пойдем.

Толпа расступалась перед ними, словно волна перед носом лодки.

Она же доставляла своего князя во дворец.

Метла. Пепел. Уборка.

Тут тихо и пусто, а серые хлопья падают все гуще и гуще.

Слуга знает, что это значит. Бог опечален и обеспокоен.

Идут дни пепла.