Пробуждение было нормальным и безболезненным. Укрытый тонким одеялом, Альтсин лежал в кровати в комнате, где провел последние ночи, и не кружилась у него голова, не вонял он непереваренным вином, и ничего у него не болело.

Память тоже была в порядке. Услужливо подсовывала образы пира, полного подворья гостей, тени, отбрасываемые расставленными факелами, ссорящихся ведьм…

И ничего дальше. Стена. Он помнил миг, когда старая достигла превосходства над младшей, почти раздавила ее, а потом… Он натолкнулся на стену раз и другой. Ничего. Тьма. А ведь выпил он совсем немного – всего два кубка, не больше. Может, то, что весь предыдущий день он болел, заставило вино действовать сильнее, чем обычно, и оно так сильно ударило ему в голову?

Альтсин медленно встал, ожидая, что притаившееся похмелье прыгнет на спину, но нет, не почувствовал даже малейшего головокружения. «Если сейчас я встану и пройду, не открывая, сквозь дверь – это многое объяснит, – подумалось ему. – Тогда я мертв и теперь, как дух, буду бродить по окрестностям».

Голый.

Под одеялом он был без ничего. Даже без носков. Зато его тело… щиколотки и колени выглядели синими мячами, живот был надут, а ладони настолько опухли, что он не смог бы сжать кулаки.

Когда он так стоял и, словно дурень, таращился на свои руки, дверь отворилась, и вошла она. Старуха.

Он шмыгнул в сторону постели, заворачиваясь, словно в тогу, в одеяло, и замер, а уши его наполнились тихим хихиканьем.

– Эх, парень, парень. Мне девяносто восемь лет, и я видала мужиков любого возраста и расы, какие только есть в мире. Я говорила, что однажды я плавала на корабле на самый Дальний Юг? В страны, где пылает Око Владыки Огня? – Она подошла к стоящему под стеной трехногому табурету и тяжело опустилась на него. – О-о-ох. Слышишь, как скрипят мои колени? Уф-ф-ф. О чем это я… а-а-а, я видела мужчин белых, коричневых и черных. А также синих – когда они умирали, красных – когда опаляло их солнце, желтых – когда скручивала их болезнь. Бóльшая часть из них были голыми, а потому ничем ты меня не удивишь и не поразишь, тем паче что именно я и приказала тебя сюда перенести и раздеть. Осмотрела каждый дюйм твоей кожи… да, там тоже.

Подождала мгновение:

– Ну вот, не покраснел и не побледнел. А может, больше собственной наготы тебя удивляет, что я говорю на меекхе? Ты поражен? А кто позволил твоему приору увидеть долину Дхавии? Как-то же должны были мы договариваться. – Она улыбнулась. – Его предшественник был тупоголовым фанатиком, желавшим всех обратить, пусть даже силой. Я хотела, чтобы Энрох понял, с чем рядом он живет. А он, спасибо Судьбе, оказался исключительно мудр, а потому не пришлось его… освобождать от должности. Как прошлого приора. А мой монолог… это же верное слово, правда? Потому что меекханский монолог – это такая болтовня, обращенная к стене и самому себе. Ну так не скучен ли тебе мой монолог? Вижу, ты аж кипишь от вопросов.

– Вы его убили?

– Ха. – Она подмигнула ему. – Станешь вертеться вокруг того, что тебя интересует, словно лис вокруг крысиной падали, смердящей ядом, да? Нет. Достаточно было пригрозить Совету Каманы, что мы прижмем их караваны. А уж они использовали свое влияние на континенте, и приора сменили. А поскольку новый оказался мудрым и рассудительным, мы дали знать, что желаем, чтобы он остался. Старая история. Ну, давай следующий вопрос.

Альтсин устроился на постели поудобней и завернулся в одеяло, игнорируя веселую улыбку ведьмы. И вдруг, словно это простое движение разблокировало нечто в его голове, он почувствовал боль. Между ребрами, под челюстью, в коленях и в локтях. Пока что ее можно было вынести, но она обещала день, полный страданий.

– Где мои товарищи?

– Отдыхают. Утверждали, что у тебя и раньше были приступы и что это незаразно. С чем я соглашусь.

– Потому что приказала меня раздеть?

– Ох, нет. – Она махнула рукой. – Это я сделала из удовольствия. Знаешь, в моем возрасте нечасто выпадает такой случай. Обычно мне сперва приходится лишить мужчину сознания, чтобы потом осмотреть его голым.

Она замолчала, поглядела на него, склонив голову набок. Словно сорока – на жука.

– Все еще ничего. Никакого румянца. Или я утратила талант, или тебя непросто устыдить. Знаешь, что случилось на самом деле?

– Я болен. – Он постучал пальцем в висок. – Здесь. Порой бывают такие приступы. Я теряю сознание.

В окруженных морщинками глазах появилась веселость:

– Но сознания ты не потерял, парень. Напротив. Очень нам все оживил. Принялся орать, размахивать руками, попеременно рыдать и ругаться. И использовал при этом странные языки, часть из которых мир не слыхивал уже давным-давно. Потом ты рухнул на землю и принялся биться, как в падучей. А когда моя… хм, младшая сестра приказала своим стражникам тебя схватить… что ж, рука одного наверняка срастется через какое-то время, но вот второй все еще не пришел в себя. Только твой приятель, тот гигант с юга, сумел тебя успокоить, хотя мне кажется, часть тебя просто не хотела нанести ему вред, и тогда твое тело… отрезало от разума. И пиру пришел конец. – Веселье исчезло, появилась серьезность: – Я приказала принести тебя сюда и раздеть… не ради радости старухи, но потому, что, когда ты ломал руку одному из ее стражников, Эурувия наложила на тебя чары. Чары должны были прижать тебя к земле, распластать, словно жабу под сапогом…

Серьезность переросла в сосредоточенность, и Альтсин вдруг заметил вокруг себя туман. Воздух вблизи словно сделался гуще и холоднее, чем в другой части комнаты. Он услышал шелест дверей, быстрое дыхание, скрежет железа о железо.

Он взглянул в ту сторону с таким вниманием, словно на резных досках появился хоровод голых девиц.

– Если они попытаются ворваться сюда все сразу, то застрянут в дверях и поранятся, – прохрипел он, потому что горло вдруг пересохло, а боль в груди превратилась в удушье.

– Потому я приказала им входить по двое. Если я позову. Но только в том случае, если у тебя снова начнется приступ. Ни один из них не знает языка Империи, а потому мы можем говорить свободно. Эти чары… исчезли. Словно провалились в дыру. Я убедила Эурувию, что это моя вина, иначе она приказала бы убить тебя на месте; потом я осмотрела тебя, ища знаки, – ну, знаешь, специальные шрамы, татуировки, выжженное клеймо, что-то, что могло бы свидетельствовать, что некогда ты развлекался всякими странными вещами. Но – ничего. Несколько шрамов, которые ты носишь, это следы от обычных ран, даже тот большой на плече, который наверняка отдает тебе в кости. Зато суставы твои сделались черными, у тебя несколько синяков в странных местах, припухлости под мышками и на шее. Это происходит с человеческим телом, когда используется слишком много Силы. Есть граница выдержки всякого чародея.

– Я не чародей.

– Знаю. Я не ощутила вокруг тебя никакой Силы, аспектированной или нет. Ты к ней не прибегал. Кроме того, чтобы довести себя до такого состояния, великий маг должен был использовать максимум усилий несколько часов. А у тебя это заняло, наверное, сотню ударов сердца. Ты в плохом состоянии, знаю, что у тебя все болит, но уверяю, что это лишь частичка страдания, которое ты должен испытывать. Любой другой на твоем месте корчился бы от боли и выплевывал зубы. А ты сидишь передо мной и говоришь как ни в чем ни бывало. К тому же…

Она протянула руку, и прозрачный, словно сосулька, пробитый солнцем луч Силы ударил его в грудь. Он не успел даже вздрогнуть, как колдовство… исчезло.

Словно было каплей дождя, упавшей в костер.

– То же самое происходило, когда я пыталась тебя лечить. – Улыбка старой ведьмы походила на трещину во льду. – Твое тело поглощает чары. Все, какие я осмелилась использовать. Я бы сказала, что твои раны не столько результат использования избытка Силы, сколько результат битвы, которая идет внутри тебя. Так кто же ты такой?

Он не ответил сразу.

– Я спрашиваю не из праздного интереса, парень. Я получила весть, как и моя младшая сестра. Оум хочет тебя видеть. Еще пять Слуг Древа отдали жизнь, когда он открыл рот, но выразился он очень четко. Ты должен появиться в долине Дхавии. Один. Твои товарищи могут вернуться на север, в город. Но… – Она обронила несколько фраз на каком-то странном диалекте, из которого он различил лишь пару выражений, но, похоже, ждала его реакции.

– Не понимаю.

– Вижу. На миг я подумала, что тебя одержал дух одного из наших древних героев. Имили или Рауны. Знаешь, у каждого – свои мечтания. Но…

Он задрожал. Имя прозвучало знакомо, даже после всех этих веков. И подбросило картинку, отчетливую, как вчерашний сон.

Имвили Два Щита. Стоит и смотрит на ряды одинаковых бараков, длинных и низких, крытых дранкой. Его лицо – каменная маска, испещренная глубокими бороздами от боли и шока. Смотрит с немой мольбою в глазах.

«Это неправда. Скажи, что это неправда».

«Это твой долг, – слышит он. – Ты должен дать мне лучших воинов, каких только сумеешь вышколить. Полгода». Имвили опирается на копье. У него нет ноги, он оставил ее на поле битвы, но только сейчас, в этот момент, он теряет нечто по-настоящему важное. Веру. Верность.

«Я хотел прожить жизнь так, чтобы не пришлось за нее извиняться, Владыка», – шепчет он.

Вор прикрыл глаза.

– Кем был Рауна?

– Не был, а была. Ведьма и воительница, прибывшая вместе с Оумом. И пока он укоренялся, она двинулась на разведку, чтобы исследовать опасности этого острова и принести вести перепуганным странникам. Встретила город, заселенный чужаками, одержимыми злыми силами. Уже собиралась туда войти, чтобы принести им избавление копьем и стрелами, когда на ее дороге встал Имили. Был он демоном, покрытым жуткими рисунками, с одним глазом, белым, словно облака, и одной железной ногой. «Я стражник этого места, – сказал он, – и все здесь принадлежит мне. Ты должна меня победить, Отверженная, если желаешь сюда войти».

– Они сражались?

– Три дня и три ночи без передышки. Рауна сломала свой меч о его железную ногу, его оружие раскололось на ее щите. Она выпустила сотню стрел, но его кожа была из стали, и стрелы ему не повредили, зато копьем он распорол ей бедро до самой кости. Она бросила в него… ты точно хочешь слушать? Обычно мы рассказываем это детям.

– Говори. Пожалуйста.

– Ладно. Она бросила в него всеми своими заклинаниями, а он ответил ей тысячью ударами, которые валили деревья и дробили камни. Но по мере того, как они сражались, его стальная кожа стала отпадать кусками, а когда кровь и пот смыли рисунки, из-под них показался мужчина, благородный и гордый, словно прекраснейший олень. Да и он, когда ушла ярость битвы, увидел, что сражается с женщиной: высокой, белокожей красоткой, что затмевала солнце. И понял, что тот, кто настолько красив, не может быть зол, а потому удержал очередной удар, она же тоже замерла, словно статуя, потому что в битве этой великие чары опали с жителей города и Рауна увидела лишь испуганных людей. А Имили в ее глазах узрел печаль и милосердие, и это разбило его сердце, и вот он отшвырнул копье, готовый принять ее удар грудью. Они взглянули друг на друга, и таким-то образом родилась первая любовь между местными обитателями и теми, кого привела сюда воля Оума. Так родились сеехийцы.

Легенда изменила имена, хотя оставила такую подробность, как искалеченный воин. Имили. Имвили. А звучание этого имени дало воспоминание, живое, словно принадлежало оно ему, Альтсину Авендеху, вору из Понкее-Лаа. Но было это воспоминание Реагвира, или, скорее, его Кулака Битвы. Он сжал зубы так, что почувствовал, как один из них ломается.

Пошел вон.

Пожалуйста.

– Это ничего не даст, парень. Он сидит в твоей голове давно и медленно становится частью тебя. А скорее, это ты становишься его частью. Можно влить воду и вино в стакан настолько аккуратно, чтобы они создали два отчетливых слоя, но через некоторое время они все равно перемешаются.

– Что за «он»? А, ведьма? Что за «он»? Ты не имеешь ни малейшего понятия, о чем говоришь.

– Не имею. А скажешь мне? Нет. Вижу, что нет. Но Оум хочет тебя видеть, а Эурувия – желает убить. Да. Она знает, что ради нее наш бог не открыл бы глаз и не заговорил бы, а потому ненавидит тебя искренне, словно покинутая любовница. А потому я должна знать, почему я рискую столкновением с другой ведьмой – пусть даже я и могу ее победить. Не хочу сражаться не пойми за что.

– Я думал, – вкус крови во рту и боль зуба помогли ему сосредоточиться – было на чем, – я думал, что Черные Ведьмы самые сильные среди вас.

– Они сильны, как силен королевский герольд, провозглашая приговоры и законы. Они – Голос Оума, вот что делает их сильными, но, когда Оум молчит, голос становится лишь пустым звуком. Но они знают, какова цена, – и знают до того, как заплатят, а потому не должны жаловаться или пытаться кого-то обмануть.

– Торгуя с континентом без посредничества Каманы?

Она вздернула брови, а морщины на лбу начали напоминать каньоны:

– О-о-о. Откуда знаешь? Впрочем, неважно. Лично я не думаю, что Оум желает тебя видеть из-за тебя самого. Скорее, дело в том, что случилось вчера. По миру идет волна, трепет Силы, колебание равновесия, над которым так долго работали. Боги в удивлении глядят в сторону реальности смертных, демоны разевают пасти, ощущая кровь и гибель, извечные сущности поднимают головы. Те, кто полагает, что они имеют право отрезать нашу ветвь от Древа Вечности, готовят топоры – пусть даже вне этой ветви за ними ничего не осталось и сами они погибнут тоже. Те же, кто желает привиться к тому Древу, острят ножи. Одни отказывают нам в праве на… существование, другие просто желают занять наше место, а третьи думают о возмездии за старые обиды, которых мы не наносили. Леса не вырастут, но, возможно, примутся саженцы. Но так бывало и тысячу лет тому назад, и все оказалось мыльным пузырем. Что, если и вчерашние громы были лишь фальшивкой?

И тут Альтсин понял, что судьба решила нагнуть его еще сильнее и кроме божественного сукина сына, сидящего в голове, подготовила встречу со старой сумасшедшей. К тому же той, чье одно слово могло решить проблему его жизни и смерти.

Прекрасно.

– Не понимаешь, о чем я говорю? – улыбнулась она ласково. – Как и я. Это бормотание Оума. Его – как бы лучше сказать, ведь речь о боге – бурчание. Он порой говорит так, когда оживает на миг, перед тем как либо откроет глаза, пожирая жизнь Слуг, либо зажмурит их на много дней, вновь погружаясь в дрему. Мы записываем его слова, пытаясь понять их смысл, но пока что без толку. Эти он произнес сегодня утром, прежде чем приказал послать за тобой. Не смотри так, словно ты ничего не слышал о колдовстве передачи известий. Потому-то мы и боимся, что он пытается нас о чем-то предупредить, но не может, а когда мы наконец поймем, что он хотел сказать, предназначение уже будет стоять у нас на глотке кованым сапогом. Я надеялась, что один из вас скажет мне, что все это означает.

Вор посмотрел на нее, прищурившись. Голова начинала пульсировать болью.

– Один из нас? То есть тот второй во мне? А если это демон, который выскочит и пожрет твой разум?

– Это не демон. Я уже имела дело с демонами. Рядом с тем, что я в тебе чувствую, самый сильный из них выглядит как шпротина подле кита. И все же, парень, ты ему сопротивляешься. Причем так результативно, что эта сила не осмеливается захватить твое тело. И выводы, которые из такого можно сделать, превращают мои кости в воду.

Они обменялись взглядами. В глазах старой ведьмы Альтсин впервые заметил нечто, что могло бы показаться страхом. И предпочел не продолжать этой темы.

– Что случилось вчера? Что это было?

– Не знаю. Ты когда-нибудь наблюдал поверхность моря, когда вдруг она приходит в движение? Маленькие рыбки выскакивают из воды, большие уплывают прочь, тут и там появляются водоворотики и волны… И тогда ты знаешь, что в глубине что-то случилось. Может, вышла на охоту стая дельфинов, может, оторвался кусок скалы, а может, тряхнуло дно, и вода вот-вот начнет отступать, чтобы через миг понестись в твою сторону. Точно так же было и вчера. Что-то случилось далеко отсюда, на северо-востоке, а волна, поднятая теми событиями, понеслась сквозь мир. Аспектированные источники пришли в смятение, взволновались, и как минимум два из них поменяли… вкус. Первичная Сила зашипела, а боги зашевелились. Это не первая такая волна, что проходит сквозь мир за последние годы, но нынешняя – самая странная. Мне кажется, что малые чародеи и жрецы могут ее даже не замечать, как шпротина не заметит, что вздрогнул океан. А ты заметил и отреагировал очень интересно, чем привлек внимание нашего бога.

– А он правда бог? Как Мать или Близнецы?

– Нет. Не такой. Но он бог, потому что без него мы бы не существовали.

– И говорят, что ни один человек не с острова не имеет права его увидеть.

Ведьма кивнула, а глаза ее блеснули ледяной синевой:

– Это правда. И что это нам говорит о том, как видит тебя Оум?

Вор не ответил.