Сверчки прибывают в Шанхай вприпрыжку в начале августа и остаются там до ноября. Майкл часто называл эти три месяца счастливыми временами, и я не сразу понял, что он не переводит этот термин буквально, передавая речь сверчкистов, но домысливает его, руководствуясь радостью, которой были пронизаны их рассказы. Это был образный перевод, намного лучший, чем мой чисто английский «сезон сверчков». Даже если слова «счастливые времена» не отражают тех тревог, которые для многих были кульминацией, а иногда и смыслом всего года, они передают бесспорные радости, заключенные в культуре любителей сверчков: игра и товарищество, приобщение к сокровенному знанию, тесная связь с другим биологическим видом, добровольная капитуляция перед одержимостью увлечением, надежность эрудиции, опирающейся на многовековую традицию, и, разумеется, круговорот денег и заключенные в нем возможности.

Счастливые времена привязаны к ритмам лунно-солнечного календаря, а те, в свою очередь, – к жизни насекомых. Ли цю – номинальное начало осени, выпадающее на начало августа, – это еще и момент, когда сверчки Восточного Китая проходят через седьмую, финальную, линьку. Теперь это взрослые, ведущие активную половую жизнь особи, и отныне самцы способны петь и – после того как в последующие дни их окраска потемнеет, а сами они наберутся сил – готовы драться.

Теперь официально начинаются счастливые времена. Я не видел этого своими глазами, но по рассказам воображаю зримо: целые деревни выходят на поля в лунном свете – стар и млад, мужчины и женщины, все с налобными фонариками, – прислушиваются, не запоет ли где сверчок, разыскивают насекомых среди надгробий, простукивают палками землю и кирпичную кладку, льют воду, светят на насекомых, чтобы те испуганно застыли на конце луча, словно перепуганные зайцы, ловят их маленькими сачками, загоняют в стебли бамбука, стараясь не повредить усики, несут домой, классифицируют по диагностическим свойствам. За несколько ночей или дней – днем сверчков тоже ловят – семья может набрать тысячи насекомых, чтобы продать их заезжим торговцам или отвезти на районные и областные рынки.

В крупных городах на востоке Китая ли цю — точно набатный колокол. В Шанхае, а также в Ханчжоу, Нанкине, Тяньцзине и Пекине это сигнал, по которому десятки тысяч сверчкистов отправляются в путь. Ими полны поезда, которые идут в провинцию Шаньдун (двадцать лет назад, когда в Шанхае сверчки стали встречаться редко, она стала региональным центром отлова; шаньдунские сверчки слывут лучшими бойцами, они известны своей агрессивностью, выносливостью и сообразительностью).

Как знать, сколько народу, откликаясь на зов сверчков, проделывают десятичасовой путь из Шанхая в Шаньдун? Господин Хуан, подстригая клиента в своей парикмахерской, говорит нам, что в этот период иногда почти невозможно достать билет на поезд. Сяо Фу, сидя в дверях своей антикварной лавочки и показывая нам свою коллекцию редкостных горшков для сверчков (мне он подарил пару горшков из Тяньцзиня – толстостенных, умещающихся в кармане, чтобы ты мог греть сверчка своим телом), говорит, что за сверчками вместе с ним ездит до ста тысяч шанхайцев. Другие полагают, что с востока Китая в тот четырехнедельный период приезжает пятьсот тысяч человек и что шанхайцы, отдельно взятые, приносят местной экономике более трехсот миллионов юаней [112].

Кто едет в Шаньдун? Мы всегда слышим один и тот же ответ: если ты, как господин Хуан и Сяо Фу, обычно ставишь на один бой больше ста юаней, ты едешь; а если, как господин У, ставишь не так много, то дожидаешься, пока на шанхайские рынки хлынут насекомые из провинций, и выбираешь сверчков там.

Сяо Фу говорит нам, что он, как и большинство любителей сверчков, играет по маленькой, максимум по среднему. Но сумма, которую он ежегодно тратит в Шаньдуне, – от трех до пяти тысяч юаней – кажется немаленькой по сравнению с его доходом от торговли антиквариатом – двенадцатью тысячами юаней [около тысячи пятисот американских долларов на тот момент]. Впрочем, есть и сверчкисты-миллионеры, которые готовы выложить за одного «генерала» по десять тысяч юаней. Так что в нынешнем году Сяо Фу поступил так, как поступает всё больше гостей провинции: он собрал компанию друзей, арендовал машину и проехался по деревням, разбросанным вдоль дорог в уезде Ниньян, а на главный рынок в Сидяне не пошел – очень уж там много народу.

Как мне рассказывали, когда покупатели типа Сяо Фу приезжают в отдаленные деревни, они частенько первым делом арендуют за пять юаней столик, табуретку, термос и чашку, а впридачу просят сухой чай. Не успевает покупатель усесться, как его начинают осаждать крестьяне: суют прямо под нос горшки со сверчками, кричат: «Посмотрите на моего! Посмотрите на моего!» У некоторых сверчки дорогие, красивые, но приходят также дети и старики с самыми неказистыми, дешевыми насекомыми [113]. Самые ловкие продавцы завязывают и поддерживают связи с покупателями, специально приглашают их в деревню и даже поселяют у себя дома. За сверчками приезжают как игроки типа Сяо Фу, так и шанхайские торговцы, закупающие насекомых оптом. Либо зажиточные крестьяне и мелкие бизнесмены из соседних городов и сел, которые нашли способ пробиться на рынки в Сидяне, Шанхае или и там и там. Либо шаньдунцы, которые зарабатывают на перепродаже насекомых шанхайцам или шаньдунцам, торгующим на городских рынках. Очевидно, для деревенских жителей, которые каждый год пытаются заработать на сверчках остро необходимые живые деньги, это реальный шанс (хоть и с примесью отчаяния), но столь же очевидно, что в этом бизнесе процветают те, у кого самый большой стартовый капитал, а торговля сверчками – важнейшее дополнение аграрной экономики в Шаньдуне и в восточных провинциях (Аньхой, Хэбэй, Чжэцзян и других), а также движущая сила социального расслоения, усиливающая и без того большое неравенство.

Вдобавок эта движущая сила ненадежна и деструктивна. В восьмидесятые и девяностые годы ХХ века, когда расцвели рынки сверчков в Шаньдуне, уезд Ниньцзин был самым популярным направлением среди покупателей. Но после десяти с лишним лет интенсивного отлова качество сверчков заметно снизилось, и первенство перехватил соседний уезд Ниньян, ныне рекламирующий себя как «священную родину китайского бойцового сверчка». Однако в последние годы чрезмерная эксплуатация «сверчковых ресурсов» Ниньяна вынудила местных ловцов (а также гостей типа Сяо Фу) расширить радиус деятельности, и теперь они прочесывают сельскую местность и деревни в более чем ста километрах от своих временных баз. Напряженный нерегулируемый отлов сверчков «смахивает на массовое убийство», пишет один современный комментатор [114]. Раньше крестьяне уделяли ночному лову время с девяти вечера до четырех утра, теперь же они до полудня не возвращаются домой.

Спустя всего месяц после ли цю, когда теплые августовские ночи сменяются холодными сентябрьскими утрами и на сельские поля выпадает белая роса, другая календарная дата – бай лю – знаменует окончание сезона лова.

Почуяв в воздухе дуновение холода, сверчки трубят отбой, снова зарываются в землю, выкапывая туннели своими мощными челюстями – то есть ослабляя свой ценнейший боевой орган, снижая свою товарную стоимость до нуля.

Последние шанхайцы, бережно упаковав добычу, возвращаются домой. Правда, на сей раз вместе с ними в поездах едут торговцы-шаньдунцы, чтобы застолбить себе места на шанхайских рынках сверчков.

На рынке Ваньшан в Шанхае – крупнейшем рынке цветов, птиц, зверей и насекомых – эти торговцы (точнее, торговки, поскольку среди них преобладают женщины) сидят рядами в центре главного зала, аккуратно разложив перед собой сверчков в маленьких горшочках, закрытых крышками, которые вырезаны из консервных банок. По краям рынка – постоянные лотки шанхайских торговцев, которые тоже недавно вернулись в город. Их глиняные горшки расставлены на прилавках, а за спиной торговца на грифельной доске написано мелом, откуда привезены насекомые.

Та же картина на рынках сверчков по всему городу. На рынке на шоссе Аньгуо, который действовал в мрачной тени Ти Лян Цяо, крупнейшей шанхайской тюрьмы, а также на рынке, который Майкл именовал «Новое шоссе Аньгуо» (после полицейской облавы он быстро возник на каком-то пустыре), торговцы-шанхайцы сидят за прилавками, а торговцы из провинции – на низеньких скамеечках, расставив горшки прямо на земле на своих участках. Это зримое географическое различие отражает повсеместные трения в Шанхае и во всем сегодняшнем Китае между горожанами и теми, кто официально называется «плавучее население» («людун жэнькоу»), – многочисленными людьми, которые, хотя государство не предоставляет им статус городских жителей (а также соответствующие разрешения и социальные льготы), всё равно занимаются в Шанхае самой низкооплачиваемой и опасной работой на стройках, в сфере услуг и на мелких фабриках [115].

Хотя торговцы из провинции, приезжающие на эти рынки, вовсе не планируют осесть в Шанхае, хотя по деревенским меркам они, наверное, относительно зажиточны (среди них есть фермеры и постоянные торговцы различной продукцией; один мужчина, с которым я разговаривал, продавал сотовые телефоны), в большом городе они – всего лишь мигранты, подвергаемые притеснениям и дискриминации, изгоняемые. И всё же для тех, кто смог добраться до города, это потенциально тоже счастливые времена. Хотя уровень безработицы растет, а игра хиреет (после того как в 2004 году полиция начала на нее наступление) и бизнес, соответственно, идет вяло, большинство торговцев надеются на барыш. Если минимизировать издержки: добираться вместе с родственниками, редко ездить домой, привозить как можно больше товара за один раз, ночевать в дешевых «подвальных отелях» вблизи рынка, – ты можешь заработать за эти три месяца гораздо больше, чем за остальной год. По крайней мере, так вновь и вновь говорили мне торговцы, в том числе невероятно дельная женщина из провинции Аньхой, которая сказала мне, что в прошлом году вернулась домой с сорока тысячами юаней.

Шанхайские торговцы не продают самок сверчков. Самки не дерутся и не поют; их ценят только за то, что они оказывают самцам секс-услуги. На самках специализируются торговцы-провинциалы: продают их оптом, затиснутых в бамбуковые палки по три-десять штук, в зависимости от размера (чем крупнее самка, тем лучше) и окраски (белобрюхие – самые лучшие). Самки продаются дешево, и с первого взгляда, если учесть невысокое положение провинциалов на рынке, кажется, что они торгуют только дешевыми насекомыми – и самцами, и самками.

На ценниках шаньдунских торговцев значится: «Самец – десять юаней», иногда: «Два самца за пятнадцать».

Покупатели идут мимо их горшков, рассеянно оглядывая ряды, иногда приподнимают крышки, чтобы заглянуть в сосуд, берут травяную кисточку, щекочут челюсти насекомого, возможно, светят фонариком, чтобы распознать окраску и прозрачность тела, пытаясь оценить не только физические черты, но и менее зримый, зато более важный боевой дух. Несмотря на свое деланное равнодушие, покупатели частенько увлекаются и быстро начинают торговаться за насекомое, оцененное в любую сумму между тридцатью и – если покупатель настоящий «большой человек» – двумя тысячами юаней. Складывается впечатление, что дешевых сверчков покупают только дети, а также новички вроде меня, самые мелкие игроки, для которых сверчки – скорее развлечение, и искатели дешевизны, мнящие, что их взор острее, чем у продавца.

Но как судить о духе насекомого, если не видишь, как оно дерется? Вокруг прилавков шанхайцев толпятся мужчины. Мы с Майклом неподходящего роста: недостаточно высокие, чтобы заглянуть им через плечо, недостаточно маленькие, чтобы смотреть между коленей. Наконец кто-то отодвигается, и становится видно, что на настольной арене сцепились челюстями два сверчка. Торговцы обходятся с насекомыми как тренеры во время настоящего боя. Но они сидят на стульях, окруженные штабелями горшков, и на протяжении всего матча неутомимо комментируют, нагнетая интерес, словно аукционисты, расхваливая победителя и пытаясь вздуть на него цену.

Это рискованная стратегия продаж. Побежденного никто не купит, так что проигравшего сверчка тут же выбрасывают в пластиковое ведро. А если, как часто случается, победитель тоже не будет куплен, ему придется драться снова, и, возможно, он будет побежден или ранен. Продавец делает ставку на свое умение достаточно вздуть цену на победителя, чтобы компенсировать убытки. Но женщина из Шанхая, которая радушно подзывает нас к своему прилавку, а сама раскладывает крохотные порции риса по кукольным подносам, говорит нам: шанхайцы требуют, чтобы им показали сверчков в бою, и только потом раскошеливаются: им нравится перекладывать риски на продавца. Похоже, разница между горожанами и провинциалами выражается не только в их размещении в пространстве (которое придает рынку сходство с аллегорическим образом общества в целом), но и в разной методике торговли, так что покупатели бродят по двум разным мирам, заглядывая то в один, то в другой, – по двум мирам с четкими границами, и у каждого мира свой кодекс, эстетика и свой характер впечатлений; возможно, в различиях между этими мирами есть что-то расистское.

«Шаньдунцы не осмеливаются отправлять своих сверчков в бой», – продолжает женщина тоном, который вполне соответствует дискриминации, наблюдаемой нами вокруг. Она энергичная, и откровенная, и щедрая: приглашает нас угоститься ее обедом, дарит мне сувенирный горшок для сверчка, огорчается, что от сверчка впридачу я отказываюсь, охотно вводит нас в курс дела и не слушается своего раздражительного мужа, сколько бы раз он ни поднимал голову от своих воинов, чтобы рыкнуть в нашем направлении. Она разглагольствует о своих соседях – шаньдунских торговцах. «Они продают своих сверчков как полных новичков в боях», – говорит она, а потом так небрежно, что я чуть не пропускаю это мимо ушей и усваиваю только благодаря проворству Майкла и яростной реакции ее мужа, она говорит нам, что сверчки циркулируют по рынку, не сдерживаемые никакими социальными и политическими разграничениями. Она поясняет, что сверчки переходят не только от торговца к покупателю, но и, без предвзятости, от торговца к торговцу, от шанхайца к шаньдунцу, а от шаньдунца к шанхайцу. И, пока сверчки перемещаются по этому пространству в людской толчее, они растут в цене и даже восстанавливают ее после снижения; они рождаются заново: проигравшие становятся необстрелянными бойцами, дешевые сверчки – претендентами на чемпионские титулы; меняется их характер, их история, их идентичность. Caveat emptor.

Но как занятно и даже воодушевляюще, что политика расовых различий, столь конкретно выраженная – как на диаграмме – в этом четко дифференцированном пространстве рынка, столь четко (и чересчур четко: оказалось, что это игра с двойным блефом) соответствующая социальным ожиданиям, не только выражает удручающую логику социума, но и служит методом коммерции, порождающим кипучую сеть кросс-секторальных зависимостей и солидарностей. И эта мысль вновь вернула меня к насекомым, благодаря которым всё это возможно: они заперты в своих горшках, перемещаются, в сущности, наподобие рабов, как движимое имущество, путешествуют с лотка на лоток, от одной зазывной речи торговца к другой, описывая круги, пересекая границы и завязывая новые связи, обретая новые биографии и новую жизнь, поневоле минимизирующие убытки своих поработителей, поневоле соучаствующие в своем умерщвлении.

В городе у счастливых времен нет своего средоточия: они царят повсюду, где есть сверчки. На перекрестках в рабочих районах мужчины толкаются вокруг арен, наблюдая за сражениями.

В газетах бои сверчков – это высокая культура и дно общества, элитарные спонсоры и полицейские облавы. Счастливые времена вдыхают жизнь в игорные дома, дают начало культурным мероприятиям и районным турнирам. Оживают магазинчики, где продаются всяческие принадлежности для сверчков – замысловатые приспособления, которые нужны всякому бойцовому сверчку и его тренеру: крохотные миски для пищи и воды (возможно, наборы с четко подобранными изображениями буддистских божеств), деревянные коробки для пересадки сверчков, «свадебные ящики», где помещаются один самец и одна самка, разнообразные кисточки из травы или мышиных усов, шарики из утиного пуха (для подталкивания сверчков), крохотные металлические лопаты с длинными ручками или другие приспособления для уборки, большие деревянные ящики-переноски, пипетки, весы (с гирями и электронные), руководства, специальный корм и лекарства и, разумеется, широчайший ассортимент горшков: попадаются старинные (частенько поддельные) и новые, в основном глиняные, но есть и фарфоровые, маленькие и большие, с надписями, с девизами, с целыми историями, сувенирные – в память об особых событиях в мире сверчков, с изящными картинками и без отделки.

Счастливые времена наступили вновь. Пока они тянутся, деньги текут рекой, люди путешествуют, а насекомые циркулируют. Это время богатых возможностей, «окно», когда реализуются многочисленные проекты и жизнь многих людей меняется. Период кипучий, но недлинный. Короткий, как жизнь половозрелого сверчка.