Волк. Итак, начинаем мы традиционно с низших божеств – это в первую очередь культ животных. В славянском языческом пантеоне первое место занимает волк. Почему именно волка я ставлю на первое место? Дело в том, что имя этого зверя было настолько священно, что оно табуировалось. Волка нельзя было назвать этим словом, его называли «лютый», и это имя сохранилось в названии одного из славянских племен – «лютичи» – и в дословном, буквальном переводе – «потомки волка», «дети волка». Тут же уместно вспомнить сведения Геродота о том, что на севере очень странные места, там в какое-то время года на землю с небес сыплются белые перья… Действительно, совершенно удивительное атмосферное явление, кто бы мог подумать! И там на несколько дней в году каждый мужчина превращается в волка. Если мы верим ему относительно первого явления, то логично было бы предположить, что второе явление столь же достоверно. То есть он просто не понял, о чём идет речь. И это имеет смысл сравнивать с нашим (в какой-то форме до сих пор сохранившимся) обрядовым ряжаньем на зимнее солнцестояние, когда все взрослые мужчины надевали на себя звериные шкуры мехом наружу. Я хочу обратить очень серьезно ваше внимание на тот факт, что почти в любом традиционном обществе меховую одежду носят не так, как сейчас мы с вами (мехом наружу), а наоборот – мехом внутрь. Это связано с тем, что лохматость, волосатость считается признаком потустороннего мира. И в естественном повседневном поведении, разумеется, она абсолютно недопустима.

Заметьте, что вывороченные тулупы упоминаются и у Гоголя, кстати упоминаются в связи не с зимой, а в связи с летом в «Майской ночи» именно потому, что парни в вывороченных тулупах уподобляются нечистой силе – и делают это так успешно, что даже вступают с ней в контакт. Итак, волк мыслился прародителем. Я хочу подчеркнуть, что у славян, как и у многих индоевропейцев, волк – животное, которое позже превращается в посланца бога света. И он становится животным сначала языческого бога Ярилы, а позже, в эпоху двоеверия, под влиянием христианства, – святого Егория, то есть святого Георгия, который в культуре двоеверия функции Ярилы просто берет на себя. Отсюда многочисленные поверья, что, дескать, что у волка в зубах, то Егорий дал и так далее. То есть, кроме того, волки мыслились пожирателями чертей, и хотя в нашем с вами восприятии, в значительной степени основанном и на сказках, и на страхе перед этим зверем, это скорее существо отрицательное, в славянской мифологии это персонаж скорее положительный, который обладает мощной очистительной силой. Ну и «Сказка об Иване-царевиче и Сером Волке» тоже нам вспоминается, где волк выступает однозначно как благой зверь.

Медведь. Другое не менее почитаемое животное – это, конечно, медведь. Кстати, тоже табуированное имя, потому что имя «медведь», вопреки народной этимологии, – это не «мед ведает», это на самом деле «медоед» с древнерусским чередованием. И может встретиться в литературе, что, дескать, исконное славянское название этого зверя – это «бер», сохранившееся в слове «берлога», логово «бера». В частности, такое утверждение встречается у академика Рыбакова в его книге «Язычество Древней Руси». Но дело в том, что изначального индоевропейского названия этого зверя славяне не сохранили, а это корень, который сохранился в латыни, в кельтских языках, а «bear» – это то, что в русском языке «бурый», это всего лишь обозначение цвета. Медведь всегда конечно же мыслился владыкой леса, не без оснований, и по моему личному опыту, по общению с людьми, которые живут в глуши, где охота – это не развлечение для богатеньких, а вполне естественное, бытовое дело, связанное с вполне понятным риском для жизни, – так вот, мне достаточно молодые парни говорили, что, дескать, медведь, если с него спустить шкуру, обладает вполне человеческой фигурой (мужской/женской – соответственно – медведь/медведица). Сама лохматость медведя делает опять-таки его претендентом на образ владыки потустороннего мира, с ним связаны многочисленные сказки, многочисленные истории, изначально вполне для взрослых, позже – для детей о том, что девушка, попав в лес, оказывается женой медведя. Мы знаем в детском варианте – «Маша и медведь», где героиня бежит к бабушке с дедушкой. А есть взрослый вариант этой сказки. Сказка типа «Медвежье ушко», где к медведю попадает взрослая девушка, он берет ее себе в жены, и спустя какое-то время она действительно бежит от такого красавца-мужа, но бежит она не одна, бежит она с сыном, и сын выглядит во всём как человек, только одно ухо у него медвежье и при этом характер, конечно, тоже очень сложный, потому что при таком отце поневоле будешь богатырем, но звериный дух остается. С медведем связано очень много поверий, которые позже уже переходят на бога Велеса, мы будем еще возвращаться к этой теме, к тому, что крестьяне хранили в хлеву медвежью лапу, называли ее «скотий бог» и воспринимали ее как оберег для скотины от хищных зверей, в том числе и от медведей.

Конь. Следующее животное – это конь. Если вы проедетесь по Золотому кольцу России, побываете в разных древних русских городах и дадите себе труд в каждом заходить в краеведческий музей, то вы обнаружите, что абсолютно во всех есть двойные изображения коньков, то есть две конские головы, соединенные шеями, которые были универсальным оберегом. Вы прекрасно знаете, что две конские головы могут увенчивать конек русской избы (недаром это называется коньком), и здесь, вероятно, мы должны говорить о том, что это отголосок или проявление индоевропейского культа божественных близнецов-коней. Когда мы будем с вами проходить мифологию индийскую, то об этом очень подробно будет идти речь, потому что в индийской мифологии фигурируют два брата в обличье коней – помощники, защитники людей. У нас миф о таких героях, о таких братьях не сохранился, но зато у нас это есть в изобразительном искусстве. И я повторю еще раз, что абсолютно в каждом краеведческом музее такие амулеты имеются, и не одна штука, и явно в запасниках еще больше. То есть когда-то это было принадлежностью абсолютного большинства русских людей.

Понятно, что сам по себе образ коня будет связан со светилом, которое движется по небу, и на многих русских наличниках отражался путь движущегося по небу солнца. То есть верхняя часть наличника – это символика небесная: солнце встающее, солнце по центру наличника, соответственно, в зените, затем солнце закатное, а на вертикальной части наличника было стилизованное изображение конских голов с двух сторон, то есть опять-таки образ двух коней, которые несут солнце дальше. А нижняя часть наличника – только одно подземное солнце, ночное солнце, и две головы Ящера, владыки преисподней, то есть существа, которые уносят каждую ночь солнце в преисподнюю, и каждое утро солнце из преисподней поднимается.

О коньке на крыше дома уже говорилось, и действительно изображение конской головы было одним из мощнейших оберегов. И тут же, конечно, мы сразу вспоминаем подковы. Подковы, которые традиционно амулеты на счастье, но я замечу, что в нашей сегодняшней культуре, где кони – диковинка, в качестве амулета можно использовать любую подкову, если она настоящая, и это очень здорово, а так вообще мы используем подковы сувенирные – глиняные, деревянные, не имеющие вообще никакого отношения к коням. А в культуре традиционной всё совершенно иначе, и в качестве подковы-оберега можно было использовать только подкову найденную, и это воспринималось как подкова коня солнца. Не человеческого коня, не реального коня, а вот солнечного коня, который бежал по небу, нес на себе солнце, сам был солнцем, вот он обронил подкову, и, конечно, такая подкова действительно священна и защищает ото всех в прямом и переносном смысле слова темных сил.

Лосиха. Другой солнечный образ, не менее солнечный и не менее почитаемый, чем конь, – это образ оленихи или лосихи, то, что у нас сейчас фактически ушло в прошлое. Я замечу, что на фронтоне русской избы, помимо изображения одной или двух конских голов, могли быть просто оленьи рога, и, как мы прекрасно знаем, оленьи или лосиные рога до настоящего времени принято прибивать в прихожей у входа, у двери. Мы к этому уже относимся абсолютно немифологически, мы на это шапки вешаем – такая своеобразная вешалка получается, а изначально, во-первых, это просто демонстрация охотничьих трофеев, откуда, так сказать, брались эти рога, не на рынке же покупались, а во-вторых и самое главное – они были своего рода символом солнечных лучей, потому что образ солнечной оленихи или лосихи, возможно, заимствован славянами у финно-угорских племен, не понятно, насколько он является исконно славянским. Но вот если мы посмотрим знаменитые пермские бляшки, то там мы увидим образ женщины, в некоторых случаях у нее отчетливо подняты вверх руки и большие пальцы приставлены к вискам – это отчетливо руки. В каких-то случаях у нее рук вообще нет, зато у нее такие вот роскошные ветвистые рога. А в некоторых случаях невозможно понять, невозможно определить, что это такое – руки или рога. Это может быть в равной степени и то и другое. То есть женщина с поднятыми руками, она же женщина рогатая, – это образ в финно-угорской культуре очень распространенный. И у нас он был тоже достаточно хорошо представлен. Я замечу, что в поучениях против язычества упоминается, что, дескать, верят такие вот нехорошие люди, что приходит туча и падают из нее оленцы малые и вырастают и расходятся по земле. И дескать, во всё это конечно же верить не надо. Но вот некоторые нехорошие люди в это верят. И я замечу, что сюда же относятся и головной убор русских замужних женщин, только замужних, без вариантов, это кичка. Помните, у Пушкина в «Сказке о рыбаке и рыбке» на голове у старухи рогатая кичка. Убор, который связан с символикой богини-матери, убор, крайне желательный для замужней женщины, поскольку она фактически тем самым просто уподобляет себя богине-матери и призывает на себя милость богини-матери, и, что любопытно, русские бабы в этом замечательном головном уборе норовили обвенчаться. Представьте себе обычного деревенского попа, к которому в церковь пытается войти невеста в рогатом головном уборе. Естественно, у попов никакого восторга это не вызывало. И в итоге был найден разумный компромисс, а именно: невеста покрывала свой замечательный головной убор платком, после чего спокойно шла в церковь, и все были довольны. Попа не возмущал ее внешний вид, а она заручалась милостью не только христианского бога, но и языческой богини. Я замечу, что двоеверие было на Руси очень широко представлено, очень широко распространено, и фактически это не было, как пытаются представить, борьбой язычества и христианства, всё было несколько иначе, потому что это скорее было взаимодополнением двух религий. И известно, что у древнерусских княгинь не то что могло быть, а вполне реально было по два набора украшений – один с христианскими образами, в которых она на православные праздники шла в церковь, и один с языческими образами, в которых она шла на совершенно другие праздники. Эти наборы были откопаны на отдельных на землях Владимиро-Суздальской Руси, они были описаны академиком Рыбаковым, вы всё это можете увидеть в его книге «Язычество Древней Руси». И как раз это вполне согласуется с тем, что я говорила о свободном владении грамотой у язычников, хотя грамота-то была создана для целей христианских.

Собака. К сожалению, очень сильно в мифологии не повезло животному, которое сейчас, наоборот, очень уважают, – собаке. Можно вспомнить всякие-разные интересные ругательства. Я позволю себе начать с того, что небезызвестное матерное выражение про чью-то там мать, оно на самом деле является предложением, в котором пропущено подлежащее. А подлежащее там – «пес». По смыслу синонимом всем известной матерной фразы является выражение «сукин сын», то есть утверждение, что твоя мама была в сношениях с псом. И действительно, на Руси оно являлось страшнейшей формой оскорбления, а сейчас, как вы понимаете, вообще превратилось уже во что-то типа междометия, к сожалению. И кстати, в связи с этим я не могу не сказать пару слов (так как у нас любят муссировать эту тему) относительно мата на Руси. Известна новгородская грамота, где в ответ на какие-то требования своего брата человек пишет «братие мой…» и обращается к нему в очень уважительной форме: «А не пойти ли тебе на…?» Но заметьте, что это всё-таки немножко другое, а вот то, что нам дало в итоге «сукин сын» это действительно было крайней формой оскорбления. Существуют выражения «всех собак на кого-то вешать» или же «собак спускать», но о том, что действительно, в общем, цепных собак вполне могли спустить на человека, мы уже забыли, да это и не связано с мифологией. С мифологией связано замечательное выражение «вот где собака зарыта» – это, кстати, не сугубо славянская мифология, это вполне универсальное представление о том, что собака есть существо Нижнего мира, и поэтому она, естественно, находится в преисподней. Отсюда же и выражение о человеке, который много знает, который «собаку съел», потому что действительно с этим связаны представления о том, что для получения знаний нужно съесть язык собаки. Понятно, что это животное Нижнего мира, и поэтому оно автоматически мыслится обладающим мудростью. И собака, безусловно, существо нечистое. Собаку ни в коем случае не пускали в дом. В наших городских условиях это трудно сейчас представить.

Петух и заяц. Что касается взволновавшего всех кота, то он как раз особо не мифологизирован, зато очень сильно мифологизирован петух. Потому что петух – это в первую очередь животное эротическое. И поскольку любовь ассоциируется с огнем, то и петух вполне логично ассоциируется с огнем из-за своего красного гребня, и, кроме того, эротичность его поведения крестьянин имел возможность лицезреть с детства во дворе и с завидной регулярностью. Кстати об эротических животных. Чрезвычайно эротичен в традиционной культуре заяц. Самое цензурное, что я могу сказать о зайце, – это то, что это женишок на свадьбе, и сюда относятся свадебные эротические народные песенки «Зайка, зайка, серый горностайка…». И кстати, любопытно, что если на каравае хлеба образовывались подтеки теста, то в этих подтеках усматривали фаллический символ. Эти подтеки теста назывались «зайчиками» по вполне понятной конкретной фаллической символике. То есть заяц – это в какой-то степени такой просто бегающий фаллос. А что касается «зайчиков» на каравае, то, если, значит, девушку никто замуж не берет, рекомендовалось съесть такого «зайчика», и появится у нее женишок.

Кроме того, зайцы – вместилище чертей. И здесь я не могу не вспомнить такой известнейший факт нашей истории и, как следствие, истории нашей культуры: почему Пушкин не принял участие в восстании декабристов. Он тогда, как мы знаем, выехал из Михайловского и поспешил в Петербург, но у него было на дороге две приметы: ему встретился поп и ему перебежал дорогу заяц. И Пушкин этим отрицательным приметам внял, в Петербург не поехал, в восстании декабристов участия не принял, чем спас себя еще на несколько лет для нашей литературы и культуры. И кстати, он упоминает в «Онегине», что Татьяна едва не падала со страху, если ей перебегал дорогу заяц. Вот такой вот заяц в мифологии отрицательный персонаж.

Другие животные и птицы. Из других животных – бык. Бык, конечно, символ громовержца. И ничего в этом нету специфически славянского. Бык – это индоевропейский символ громовержца, к тому же символ эротический.

Я хочу обратить ваше внимание еще на двух птиц. Во-первых, это утка. Утка предстает в фольклоре как образ девушки, и к тому же утка заимствована из финской мифологии, где она может представать ни больше ни меньше как творец мира, и, как отмечает академик Рыбаков в «Язычестве Древней Руси», образ утки присутствует в белокаменной резьбе древнерусских соборов – там она изображена с комочком земли в клюве, потому что это заимствованный финский образ. У самых разнообразных финских народов есть миф о том, что мир творит утка, нырнув в первозданные воды и принеся комочек земли. Еще один образ, который вас несколько удивит, – это лебедь. Дело в том, что у нас в значительной степени – кстати, под влиянием того самого Пушкина – образ лебедя становится таким вот прекрасным символом девушки – светлым и гармоничным. Во-первых, какого грамматического рода это слово? Если мы опять же обратимся к Пушкину, то там у нас будет: «Глядь – поверх текучих вод лебедь белая плывет». То есть еще в XIX веке это слово было совершенно логично женского рода, потому что лебедь, как я уже сказала, – это образ девушки. И было бы странно, если бы это слово было мужского рода. Где-то в XX веке, очень поздно, произошла почему-то смена рода этого слова, причины этого мне неизвестны, дальше у нас начались следующие с лебедью проблемы (в данном случае, поскольку всё-таки речь идет об образе традиционном, я позволю себе употреблять слово «лебедь» в женском роде). Итак, лебедь – это отнюдь не светлый и радостный персонаж в фольклоре, это персонаж трагический. Кстати, не только у славян. Я не могу не заметить, что сюжет небезызвестной немецкой легенды о заколдованной девушке-лебеде (то, что нам в итоге дало бессмертный балет Чайковского «Лебединое озеро») – это сюжет трагический, и, более того, либретто балета Чайковского переделывалось, прежде чем обрело современный вид, а в изначальной версии то, что, собственно, при Чайковском и ставилось, – там финал был трагический, потому что Зигфрид нарушил клятву, и хотя чародея убил, но всё равно бедная Одетта обречена погибнуть, и он от горя бросается в воды озера, потому что он не хотел нарушать клятву, но его обманули, его возлюбленная погибла. «В общем, все умерли», как говорилось в известном фильме.

Вы, возможно, знаете, что лебедь – это образ невесты на свадьбе. Но в русской свадьбе невеста – персонаж трагический. И этому есть вполне объективные причины. Дело в том, что в любой традиционной культуре верят, что человеку отпущено на жизнь определенное количество всего – и горя, и радости, и лет, и жизненных сил, и так далее, и так далее. И в частности запас слез, и поэтому, чтобы невесте, так сказать, хорошо жилось в замужестве, чтобы ее не очень изводила свекровь, она должна, просто обязана за время с того момента, как ее просватали, до собственно свадьбы, она должна в прямом, самом буквальном смысле слова выплакать все свои слезы. Невеста должна сидеть и плакать. Плакать всё то время, что она бодрствует. И ее, эту самую нашу замечательную невесту, сравнивают с лебедью. И она в свадебных причитаниях постоянно называется лебедью. Вот, собственно говоря, что такое невеста-лебедь. Причем если конкретная девушка хорошо умела петь и знала причитания, то как раз значительную часть времени от сватовства до свадьбы она проводила не только в том, что спешно дошивала свое приданое, но и постоянно распевала свадебные причитания. Если же она петь не умела (ну, не всем дано), то родители могли нанять специальную девушку-вопленицу, которая должна была исполнять причитания всё это время, а невеста там охала, вздыхала, всячески, в общем, изображала, что она вот эти страдания испытывает. Кстати, в бывшей Архангельской губернии с невестой обращались следующим образом: после помолвки ей верхнюю часть ее платка (вы понимаете: платок – квадрат ткани, сложенный по диагонали пополам, поэтому логичным образом он состоит из двух треугольников), и вот верхнюю его часть загибали наверх, на лицо так, что у невесты он доходил примерно до середины лица, и вот под таким своеобразным покровом она пребывала всё это время и была обязана плакать, утирать глаза уголком этого платка, и он должен был основательно просолиться к свадьбе. Вот таким вот образом она выплакивала все свои слезы до замужества. Еще к вопросу о трагичном образе лебеди я замечу, что в финских текстах героя отправляют на реку смерти, где плавает лебедь. Герой должен ее подстрелить. И естественно, у него ничего не получается, поэтому он сам погибает, что вполне логично. И в «Слове о полку Игореве» упоминается, как символ горя на Русской земле, Дева-Обида, которая приходит на Русскую землю и о ней говорится, что она «всплескала лебедиными крыльями». Так что лебедь весьма мрачный и печальный персонаж в нашем фольклоре.