Дорога до областного центра стала для меня за последние дни уже привычной. А должна стать, если мы сегодня найдем общий язык с полковником Альтшулером, еще более привычной, потому что придется ездить шесть дней в неделю. Я уже практически изучил эту дорогу и загодя притормаживал перед участками с выбоинами или колдобинами, перед крутыми поворотами и перед местами, где должен стоять знак, ограничивающий скорость. Этот день был явно не моим, потому что меня четырежды останавливали передвижные посты ДПС, проверяли документы и рассматривали машину. Вопросы сводились не к моей личности. Инспекторы не спрашивали, что я пил вчера и пил ли вообще, но спрашивали про машину и обязательно интересовались стоимостью, будто собирались приобрести себе такую же. Но для этого им пришлось бы собирать штрафы наличными с каждой проезжающей дорогой машины в течение нескольких лет. И при этом не делиться ни со своим начальством, ни с государством.

Я же, памятуя недавние слова жены, старательно улыбался ментам и спокойно отвечал на вопросы. Не знаю, может быть, моя улыбка так действовала, но ни при одной остановке мне не предъявили ни одной претензии. И даже не пытались заглянуть ко мне в багажник, где уже в принципе не было ничего предосудительного. И я благополучно добрался до областного центра, где сразу сказал навигатору адрес областного управления ФСБ и легко нашел его. Здание располагалось на одной из центральных улиц и стояло буквой П, образовывая двор, в который я и заехал. Парковка была наполовину свободна. Стояли, видимо, в основном машины сотрудников, среди которых далеко не все изъявляют горячее желание демонстрировать свои личные автомобили сослуживцам. В бардачок машины я убрал трубку «БлекБерри». Если «господин Генералов» надумает звонить, он поймет, почему я не могу ответить. Закрыл машину, включил сигнализацию и двинулся к зданию управления.

Войдя через центральный вход, я объяснил часовому солдату с ярко-голубыми погонами, что мне нужно поговорить с полковником Альтшулером. Часовой, предварительно кому-то, но не самому Альтшулеру, позвонив, отослал меня в бюро пропусков, находящееся в правом боковом крыле.

— Там на стене куча телефонов и целый список номеров. Позвоните полковнику. Его номер обязательно должен быть.

Я вообще-то знал, что пропуск на меня уже заказан, но играл в человека несведущего, а может быть, просто рассеянного и слегка забывчивого — кому что больше понравится, поэтому сразу прошел в бюро пропусков. Там у трех окошек из четырех стояли люди, ждали, когда им выпишут пропуска, и весьма подозрительно, даже, как мне показалось, с некоторым презрением посматривали друг на друга и на меня, подозревая в ком-то из нас стукача. Я нашел в списке на стене номер Альтшулера, позвонил ему, «узнал», что пропуск могу получить в любом свободном окне, и сразу подошел к единственному свободному. Конечно, не забыл широко и обаятельно улыбнуться суровой женщине в затемненных очках, которую из-за наглядного визуального сходства мысленно сразу сравнил с очковой коброй. По моим подсчетам, я проявил крайнюю пунктуальность — позвонил Альтшулеру ровно в десять ноль-ноль, а через четыре с половиной минуты уже постучал в дверь кабинета заместителя начальника областного управления ФСБ. Услышав приглашение, надел на лицо очередную улыбку, не забыв и глазами заулыбаться, и вошел.

— Здравия желаю, товарищ полковник!

— Здравствуй-здравствуй, Кукушкин! Проходи, садись…

Кстати, я заметил, что замка, работающего по отпечатку пальца, на двери нет. Значит, в тот раз Альтшулер просто пытался проверить горничную.

В этот же раз Альтшулер выглядел мрачнее грозовой тучи, глаза у него были красные и воспаленные, и мешки под ними, словно он отмечал у старика Петровича в нашей деревне день рождения. Я в принципе такого и ожидал. Бессонная ночь, гибель двух сотрудников, третий находится в сумасшедшем доме, выведена из строя группа захвата. И все они — его прямые подопечные. Есть из-за чего переживать и хреново себя чувствовать. Наверное, и сердце у полковника побаливает, о чем говорят синие мешки под глазами и начатый блистер валидола, выглядывающий углом из-под какого-то документа на бланке ФСБ.

Заметив брошенный мною взгляд, Альтшулер убрал в стол сначала документ, потом, уже более торопливо, в тот же ящик отправил и блистер с валидолом. Это все выглядело недружественным жестом, почти демонстративно-недружественным. Стол остался почти чистым, не считая нескольких листов каких-то бланков, заполненных от руки, прочитать содержание которых я не мог, поскольку почерк был мелкий и малоразборчивый. Но я постарался Альтшулера понять, зная о тяжести последних дней, что обрушилась на полковника. Ему, скорее всего, уже успели доложить заключение экспертизы о пистолете старшего лейтенанта Линдера. Не самая приятная весть для ответственного лица. Это тоже, естественно, не добавило полковнику настроения. Хотя, говоря честно, могли еще и не успеть доложить. А это значило, что мне желательно решить свои дела до момента, когда настроение полковника упадет до уровня застилающего пол линолеума, иначе его решение может быть не в мою пользу. Хотя о полковнике говорят, что он человек вдумчивый, но кто сказал, что вдумчивые люди не подвержены эмоциям, просто они их не показывают.

— Скажи-ка мне, Кукушкин, куда ты вчера днем уехал из «Белой лошади»?

— Навещал своего куратора, товарищ полковник. А потом повез жену домой, в деревню.

— А что, жена не могла здесь с тобой остаться?

— Вы, товарищ полковник, как я вижу, совсем не знаете деревенской жизни. И размышляете, как отпетый горожанин, — придавил я его улыбкой. — Считаете, что люди в деревне как на даче живут. А Тамара со мной в город специально приехала, чтобы купить какую-нибудь органику для грядок. А то у нас можно поблизости только химию купить. А химией мы с ней в огороде не пользуемся. И еще чеснок для рассады. Местный, не китайский, который у нас в магазине продают. А чеснок ведь — какой посадишь, такой и вырастет. Посадишь мелочь, мелочь на грядке и будет… Посадишь крупный, такой и соберешь будущей осенью. Часто сажать тоже не допускается. Это целая наука…

— Чеснок год, что ли, растет? От осени до осени?

Видно было, что Альтшулер, если даже и имеет дачу, как многие горожане в его возрасте, то дачник не заядлый. Элементарных вещей не знает. Скорее всего, жена огородными делами занимается. А ему просто всегда некогда.

— Ну, не год, чуть поменьше. В сентябре, в октябре, в зависимости от погоды, сажают. А в августе будущего года только копают, собирают. Бывает, конечно, и весной сажают, но тогда он вырасти порядочно не успевает. А на зиму посадишь, грядку еловыми лапками укроешь, он к августу самый сок наберет…

— Так что, купила жена что ей хотелось?

— Купила. Много магазинов пришлось объездить, но нашли все, что нужно. Да мы же город-то плохо знаем, наугад ездили. Только бензин жгли.

— Да, машина у тебя, подполковник, наверное, прожорливая.

— Нет… Более-менее. Сначала мне тоже так казалось. Мне в автосалоне сказали, что «девяносто восьмым» бензином заправлять требуется. А дома подсказали, что американский «бензин номер восемьдесят семь», что в инструкции прописан, — это наш «девяносто второй» и есть. Он мне вполне по карману. Но все равно подработка требуется, одной пенсии мало будет.

— Это кто такой умный насчет бензина подсказал? — спросил полковник.

— У машины есть «Руководство по эксплуатации». Правда, на английском языке. Я сам и не разобрался. А вот майор-сослуживец — он в соседней деревне, недалеко от нас живет, — разобрался. Он с английским без словаря дружит, а с машинами еще больше. Только я вот в сомнении… «Девяносто второй» теперь заливаю, и в двигателе временами что-то стучать начинает. Может, бензин и ни при чем, может, что-то другое, но это спец смотреть должен. Вчера хотели в «Белую лошадь» вернуться и только к ночи домой поехать, уже почти подъезжали к месту, а в двигателе что-то как загрохотало. Я даже остановился, капот открыл, но ничего подозрительного не нашел и поехал сразу к куратору, а потом домой.

Так я объяснил свою остановку на дальнем от Гостевого дома перекрестке на случай, если ФСБ запрашивало у сотового оператора биллинг моей трубки.

— Жена твоя, Виктор Вячеславович, тоже у куратора отмечалась?

— Нет, ей только в следующем месяце ехать. Мы же раз в два месяца отмечаемся.

— А вы что же, в разное время отмечаетесь?

— Да, и я тоже не отмечаться ездил. Я к нему на днях заезжал, просил с устройством на работу помочь. Он потом позвонил мне, предложил на выбор несколько мест.

«Несколькими местами» я попросту набивал себе цену. Дескать, хорошему специалисту в наше время всегда подходящая работа найдется.

— К примеру…

— К примеру, начальником охраны в один из ночных клубов города.

— И как? Не понравилось?

— Мы не сошлись с хозяином во мнении о функциях охраны…

— Да, мне говорил охранник «Белой лошади»… А что это за ночной клуб?

— Я, товарищ полковник, никогда в стукачах не ходил и на старости лет привычки менять не собираюсь. Если вам интересно, ищите…

— Не слишком вежливо ты со мной разговариваешь, Кукушкин. А ведь от меня зависит твое трудоустройство у нас. Ты, насколько я понял, именно по этой причине ко мне пожаловал? Или у тебя собственные какие-то цели имеются?

— К примеру?..

— К примеру, узнать мое мнение о происшествии в «Белой лошади» в тот момент, когда ты уезжал… Нечаянно заставить меня разговориться… Якобы нечаянно…

— А что там произошло? — спросил я совершенно невинно и улыбнулся самой детской своей улыбкой. Эту улыбку когда-то я по несколько часов в день в течение полутора недель отрабатывал перед зеркалом в ванной комнате. Кажется, механику движений мышц лица я не потерял окончательно, хотя давно уже не приходилось к этой улыбке прибегать. — Снова кто-то из ваших офицеров пытался изнасиловать врача «Скорой помощи»?

— История с моим племянником завершена окончательно! — почернев лицом, строго проговорил полковник.

— Так этот старший лейтенант… Как бишь его, я запамятовал фамилию…

— Линдер.

— Значит, этот старший лейтенант был вашим племянником?

— Да. Был и остался им. Он сын моей родной старшей сестры. Она растила меня вместо погибшей матери. Наша мама попала под машину, когда мне было шесть лет…

— Простите, товарищ полковник, мою неуместную шутку. Просто не знал… — Я тут же стер с лица улыбку и даже пытался изобразить голосом сочувствие. Не могу судить, насколько у меня это получилось, однако мне показалось, что Альтшулер оценил мои старания.

— Ничего, со старшим лейтенантом мы историю распутаем. Кстати, после вашей встречи с ним, когда он к вам в номер заглядывал, к нему никто не приходил?

Вопрос, по большому счету, был провокационным, хотя смысл его мог носить и двоякое значение. Казалось бы, мне удобно было бы, чтобы ничего плохого обо мне не подумали, сказать, что я нечто подозрительное слышал. Но это автоматически означало бы, что я хочу пустить следствие по какому-то, возможно, ложному следу и что имею к этому основания, то есть желаю отвести подозрения от себя. При этом я быстро сообразил, что в реальности не слышал через стену ни одного звука из соседнего номера, но слышал повороты ключа в замке, когда моя дверь была открыта. И примерно тогда же, когда пришли слесарь с администраторшей, слышал легкие, старательно скрываемые шаги старшего лейтенанта Линдера, вернее, только шлепанье его тапочек — он подслушивал под своей дверью, о чем говорят рядом с нашей дверью. К тому же, если я скажу, что нечто невнятное слышал, опера ФСБ могут устроить фактическую проверку. Двери в «Белой лошади», возможно, уже ремонтируют, восстанавливают, как и обязательно выбитые взрывной волной окна, и, как только ремонт будет завершен, меня могут пригласить в номер, где я останавливался с женой, сами будут разговаривать в соседнем номере, а потом спросят, что я услышал. Что я тогда смогу ответить? Нечего мне будет ответить. Хотя разговор может вестись громко и даже на повышенных тонах. Эта проверка будет только подтверждением моей причастности. С другой стороны, полковник Альтшулер, я допускаю и такой вариант развития событий, по какой-то непонятной причине сочувствует мне и дает подсказку как некий выход из сложившегося положения. Я должен был ответить без задержки. Без раздумий и попытки вспомнить, поскольку я уже обязан был в голове все несколько раз прогнать. Но появление в номере старшего лейтенанта Линдера нового действующего лица означало бы, что к нему зашел кто-то из жильцов Гостевого дома с первого этажа, причем из нашего же крыла, потому что появление постороннего было бы зафиксировано дежурной администраторшей, а она на допросе ни о чем подобном не говорила. И я выбрал третий вариант:

— Честно говоря, я не слышал. Может, и приходил кто-то, может, и нет. Я душ, кажется, собирался принять, когда пришла горничная. Обычно я перед душем — извините уж, привычка такая — что-то напеваю, вернее, бубню себе под нос какую-то мелодию, чаще всего военные марши. У меня перед душем всегда настроение поднимается, и я при этом ничего практически не слышу. Даже жене порой приходилось свой вопрос повторять, если у нее возникала необходимость что-то спросить. Потом и спрашивать в такие моменты перестала. Но если бы что-то слышала Тамара, она бы мне, думаю, сказала. А в душ сходить я так и не успел, потому что все началось…

— Беда у нас в том, что помешательство, любое помешательство, буйное или небуйное, но достаточно сильное, безвозвратное, не может возникнуть сразу, в один момент. Ему что-то должно предшествовать. Какие-то предварительные отклонения в поведении могут иметь место. Но ни дома, ни на службе за старшим лейтенантом ничего подобного не замечали. Я с его матерью специально по этому вопросу беседовал. Мне она обязательно сообщила бы. А так… Ну, замкнутый в себе был человек, но он от природы такой, это к странностям поведения отнести нельзя. Просто Володя привык все анализировать, каждый свой шаг, разные возможные варианты просчитывал. И потому еще со школы слыл в определенной степени тугодумом. Он очень переживал относительно мнения других о себе, но соображать быстрее не мог. Зато он был отличным аналитиком, который умел связать три факта воедино, когда другие никакой связи между этими фактами не видели. В этом он был весьма ценен. Я вчера вечером беседовал с лечащим врачом. Врач в большом недоумении. В его практике это первый такой случай. Главврач больницы того же мнения.

— А что предполагают? — невинно спросил я.

— Предполагают, что Володе ввели какой-то препарат, который и повредил ему мозг. Но они препаратов такого скоротечного действия не знают. Кроме того, врачи уверены, что препарат можно ввести только в форме инъекции, скорее всего, внутривенно. А следов укола на теле не обнаружено. Специально искали, целенаправленно — не нашли… Остается еще вариант, что препарат попал в организм с пищей или с каким-то напитком. Мы все в номере обыскали, все, что можно, забрали, но результата нет.

— Нужно было кровь на анализ взять, — дал я дельный совет, понимая, что кровь на анализ уже взяли и я, раздавая такие «ценные советы», ничем не рискую.

— А то никто из врачей не догадался. Кровь сразу взяли. Но анализ ничего не показал. Я настоял на том, чтобы сделать новый анализ в Москве, — глядя в стол, ответил полковник Альтшулер.

— А какой препарат могли ввести, чтобы получить эффект такого состояния? — продолжил я свои расспросы.

— Не знаю, это не мой профиль. А что тебя, подполковник, это так заинтересовало?

— Просто я вспомнил один случай из своей боевой практики. А она у меня довольно богатая, чего только не случалось! Мы тогда составом роты заперли в ущелье большую банду, пришедшую из Ирака. Два дня вели обычный дистанционный бой, в основном опираясь на работу снайперов. Половину банды уничтожили, рассчитывали еще значительную часть добить и только потом атаковать. Атака, нам казалось, была необходима, потому что второй конец ущелья уходил в Грузию и бандиты могли улизнуть. Но на третий день они как с цепи сорвались! Просто побежали на нас с безумными глазами. Я однажды в лесу во время отпуска встретил бешеную лису. Она точно с такими же глазами на меня бежала. Хорошо, что у меня с собой был пистолет, а то покусала бы или меня, или жену, или сыновей. Точно так же бежали и бандиты — целенаправленно, по прямой линии. Почти всех мы перестреляли, только двое до наших позиций добрались. Ранеными, кстати. Но они, кажется, даже боли не чувствовали. Их пытались захватить, но они такую драку устроили… У меня бойцы были с хорошей подготовкой, и то с трудом справились. Тогда говорили, что бандиты обкурились или какой-то наркотик приняли. Я об этом еще позавчера подумал, когда в глаза старшему лейтенанту посмотрел. И потому бил не просто так, не с целью фейс повредить, а строго на отключку.

— Володя не был наркоманом, — твердо произнес полковник, словно стряхивая с себя все размышления о происшествии. — Кстати, об ударах. У нас сейчас как раз приехал эксперт по рукопашному бою из Москвы. Он хотел бы посмотреть, на что ты способен… В настоящий момент он ждет нас в спортзале — это в нашем подвале. Если его устроит твой уровень, мы подпишем контракт. Мы тут заговорились, а эксперт ждет. У него свободного времени мало, на двенадцать запланирована важная встреча.

У меня чуть не сорвался с языка вопрос: «Встреча с Жориком Балаклавским?» Но я вовремя сдержался, хорошо понимая, куда отправится эксперт по рукопашному бою, и даже догадываясь, кто это такой. Наверняка кто-то из офицеров группы ЦСН ФСБ России.

— Он хочет посмотреть тренировку? Но я не собирался сегодня тренировку проводить…

— Он желает провести учебный бой!

Схватки с экспертом я не опасался. Хотя бойцов ЦСН и готовят качественно, они, как я подумал, уступают спецназу ГРУ хотя бы в том аспекте, что у нас тренировки проводятся без защитного снаряжения, предельно жестко. Если тебя пытаются бить палкой, то твоя вина, если ты не сумеешь от нее защититься. Учись защищаться как можешь, иначе в реальной схватке быстро тебя в «двухсотые» запишут. Защитное снаряжение на голове и на руках на первых порах используют только солдаты срочной службы, и то до той лишь поры, пока не освоят определенные азы рукопашки. А наши азы в гражданской жизни можно считать мастерским нормативом.

— Тогда пойдемте в спортзал, — позвал я с готовностью и снова улыбнулся.

— У меня есть опасения, что наш эксперт отучит тебя улыбаться так часто. Скажется давнее противостояние наших систем. Не боишься рискнуть? — заметил полковник, выходя из-за стола.

— Ну-ну, посмотрим, — кивнул я и не сказал полковнику, что в своей бригаде считался лучшим рукопашником и даже имел победы в поединках с лучшими рукопашниками из других бригад спецназа, хотя и поражения тоже бывали. Но это как-то не отучило меня улыбаться. Отучила, только позже, пенсионная жизнь. А теперь я учусь улыбке практически заново, поскольку жизнь моя существенно переменилась и у меня появились причины для улыбки…

Спортзал был устроен в месте, которое раньше было, скорее всего, бомбоубежищем. Крепкие бетонные стены, низкие потолки, мощные колонны, толстенные металлические двери с винтовым способом закрывания, проемы отдушин, уходящие кверху, во двор или в стены здания, — все это являлось типичным советским бомбоубежищем. Только устоявшийся запах крепкого человеческого пота был из другой оперы. Строили бомбоубежища когда-то в большом количестве на случай ядерной войны, не слишком хорошо еще понимая, что в случае ядерной войны бомбоубежище в состоянии только отсрочить мучительную смерть, но не спасти людей. И вообще оно может реально выйти в открытый космос и там летать по орбите Земли вокруг Солнца среди других осколков планеты, поскольку самой нашей планеты уже не будет и выйти из бомбоубежища будет некуда. Когда общество осознало это, бомбоубежища стали переоборудовать кто во что горазд. Так появилось множество небольших спортивных и актовых залов, и даже столовых.

Бетонный пол был устлан стандартными школьными гимнастическими матами и покрыт крупным брезентовым полотном. Маты, судя по всему, были плотно связаны друг с другом, иначе легко было споткнуться в местах соединений. Чуть в стороне, в каком-то отделенном перегородкой или скорее самодельной ширмой закутке, располагались силовые тренажеры. Одна стена была отдана под шведскую стенку и настенные турники, что мне, к примеру, было больше по душе, чем силовые тренажеры, на которых нарабатывается мышечная масса, но ликвидируются резкость и быстрота. Еще одна стена была наполовину прикрыта большими зеркалами в полный рост высокого человека, а вдоль второй половины на крепком тросе, протянутом от столба до стены, висели боксерские груши. Вдоль других стен стояли длинные деревянные скамейки, но у этой стены скамеек не было. В зале собралось около взвода — это по численному составу. Но по возрасту это были явно офицеры, причем значительная часть, судя по возрасту, относилась к старшему офицерскому составу. Все были в стандартных опоясанных кимоно, словно собрались заниматься дзюдо или карате. Своего предполагаемого соперника я выделил сразу. Во-первых, он стоял в стороне и с улыбкой наблюдал за тренировкой других, во-вторых, его комплекция вполне подходила для рукопашного боя. Это был сухощавый, но костистый мужчина лет тридцати пяти или сорока, с твердым взглядом и со сломанным носом. Хотя бы намека на животик у человека невозможно было просмотреть даже в бинокль. Кимоно на нем заменял обычный спортивный костюм. Человек, похоже, не готовился к схватке, но его попросили провести ее, объяснили, видимо, зачем это нужно, и он, уверенный в своих бойцовских навыках, не отказался. Но смотрел он перед собой спокойно и даже чуть-чуть улыбался, хотя без надменности и без излишней самоуверенности. Продолжал улыбаться и я.

Полковник Альтшулер, похоже, очень яростно, как настоящий спортивный фанат, готов был поболеть за своего. По крайней мере, об этом говорила его уверенность в том, что меня отучат улыбаться. Фанаты всегда верят в победу тех, за кого они болеют. Сразу направившись к своему бойцу, он что-то долго и с напором объяснял, похоже, производя «накачку» с помощью аргументов ведомственной принадлежности. Я остановился у входа, повинуясь знаку раскрытой ладошки Альтшулера, выставленной за спину. В спецназе, когда там еще не существовало средств связи внутри подразделений, общались в боевой обстановке знаками. И этот знак всегда однозначно давал одну команду: «Стоять! Ждать дальнейших указаний!» Сейчас, конечно, проще. Оснастка «Ратник» позволяет вести все переговоры вербально, причем в боевой обстановке даже шепотом, который легко улавливается микрофоном и передается в наушники без искажений. Современные солдаты спецназа все же визуальные и вербальные знаки тоже изучают: мало ли какая обстановка может сложиться. Наверное, изучаются знаки и в ФСБ. По крайней мере, я много раз видел, как сотрудники ФСБ используют стандартные знаки для объяснения со своими бойцами, хотя тоже имеют собственную систему связи внутри подразделений. Да и оснасткой «Ратник» спецназ ФСБ не пренебрегает, хотя частично использует что-то свое. Кроме того, знак раскрытой ладони, видимо, является общеупотребимым знаком в любом обществе, знаком, к которому часто прибегают даже гражданские лица в разных странах. Поговорив с моим предполагаемым соперником, Альтшулер повернулся ко мне и сделал другой знак, приглашающий. Я, естественно, поспешил к нему, чтобы познакомиться с бойцом ЦСН ФСБ.

Боец посмотрел на меня открыто, по-спортивному, без ведомственного недоверия, и представился:

— Подполковник Балакирев, командир группы центра спецназначения ФСБ России…

— Подполковник в отставке Кукушкин, — представился я в ответ. — Служил в спецназе военной разведки.

С тех пор как ГРУ переименовали в Главное управление Генерального штаба, я перестал говорить, что служил в спецназе ГРУ. Официально наш спецназ теперь назывался спецназом Главного управления Генерального штаба. Но это название было для меня непривычным, и я предпочитал произносить один из прежних вариантов, возможно, сохранившийся и при новом названии — спецназ военной разведки.

— Отставник, значит… И возраст у вас, подполковник, солидный…

— Да, скоро шестьдесят четыре стукнет.

— И сильно стукает?

— Чувствительно.

— И куда целится?

— Все больше по голове норовит попасть…

— Да, задачку вы мне, товарищ полковник, поставили… — осуждающе покачал головой Балакирев. — Помоложе противника вы мне найти не могли бы?

— А в чем проблема?

— Предположим, я его побью. Тогда скажут, что я способен только со стариками драться! Мне зачем такая слава!..

— А если я его побью, товарищ полковник, это будет для подполковника Балакирева позором, — подхватил я. — А позора он боится и потому не горит желанием драться.

— Нам рекомендовали, и мы собираемся принять подполковника Кукушкина на должность преподавателя рукопашного боя. И мне хотелось бы услышать мнение специалиста, чего он стоит, даже если будет побит… — объяснил Альтшулер.

— Ну, если так вопрос стоит, то я согласен, — наклонил Балакирев голову. — Переодевайтесь, товарищ подполковник, — предложил он мне. — И не надейтесь на снисхождение по возрасту. Сами напрашиваетесь, как я вижу…

— Я ни о каком снисхождении не прошу. Наоборот, прошу относиться ко мне серьезно. А что касается переодевания… Я в своей боевой форме. Мы перед боем обычно не переодеваемся, в чем застанут обстоятельства, в том и деремся. Хоть в бронежилете, хоть в трусах. У меня дома есть, конечно, и спортивный костюм, и кимоно тоже найдется, но я, когда сюда ехал, не думал о том, что мне тренировочный бой предстоит. Мне просто предложили приехать к десяти ноль-ноль к полковнику Альтшулеру, и все. Ни о какой проверке меня не предупреждали, поэтому я с собой ничего не взял. Даже на ногах только резиновые сапоги, хотя я больше к берцам привык. Но я для боя разуюсь, чтобы костюм вам не испачкать нашей деревенской грязью…