Улыбка киллера

Вернувшись домой, я не стал предъявлять Тамаре никаких претензий, даже не сказал ей, что определил, кто такой «господин Генералов» — это слишком походило бы на обвинения в ее адрес, а обвинять жену я не хотел, иначе ей пришлось бы вертеться, придумывать, что сказать, чтобы себя не выдать. А мне было бы неприятно наблюдать, как она пытается меня обмануть. Обман никогда не вызывает дальнейшего доверия, а уж обман, порожденный предыдущим обманом, — тем более. Я застал ее уже дома — только что вернулась от майора Никифорова. Вячеслав Петрович по своей традиции напоил Тамару таким крепким чаем, что ей трудно было уснуть.

— Докладывай, товарищ киллер, кого сегодня убил? — потребовала она от меня в шутку, но в каждой шутке, как известно, содержится определенная доля истины. Тамара понимала, что киллеру не каждый день выдают заказы, но каждый день приходится опасаться за свою жизнь.

— Кажется, никого… — Я коротко, возвращаясь к армейским привычкам, рассказал ей о своей работе с лазерным звукоснимателем, о том, как уголовники застрелили двух офицеров ФСБ, как я передал тем же уголовникам заключение эксперта. И как «Генералов» пообещал не использовать меня при ликвидации уголовников двух противоборствующих группировок. Чему я, честно говоря, был очень рад, потому что ввязываться еще и в эту историю мне вовсе не хотелось..

Утром мне предстояло рано выехать в областной центр на встречу с заместителем начальника областного управления ФСБ полковником Альтшулером, и потому я, завершив рассказ, стал готовиться ко сну.

— Ты что такой хмурый? — спросила Тамара. — Я, честно говоря, уже забыла, как твоя улыбка выглядит… После той истории на автозаправке ты ни разу, кажется, не улыбался. А ну-ка, улыбнись! Это приказ!

Я проявил все свои актерские способности, которых, впрочем, было, как мне подсказывала моя собственная скромность, не так уж много, и постарался изобразить на лице обаятельную улыбку. Мои старания, видимо, в кои-то веки все же увенчались успехом, хотя, скорее всего, не полным, потому что Тамара все не унималась:

— А почему улыбка такая грустная? Веселее надо улыбаться, товарищ подполковник… Про глаза не забывай. Вот так… Улыбаться следует не только ртом, но и глазами. Иначе твоей улыбке не поверят. Все. Вот теперь отправляйся спать. А завтра должен проснуться с улыбкой. Обязан проснуться с улыбкой. Я проверю.

Раньше я часто улыбался. Вообще слыл улыбчивым человеком, с нужным, без перебора, чувством юмора. Но все невзгоды последних лет, постоянные финансовые трудности после выхода на пенсию, кажется, сильно меня придавили, и я улыбаться разучился. Сам не мог уже вспомнить, когда демонстрировал свою улыбку обществу. Наверное, это зря, наверное, улыбаться следует чаще, решил я сам про себя. Подобное, говорят, притягивается подобным. После демонстрации улыбки и причины для нее сами собой появятся. С этими мыслями я благополучно уснул.

Проснулся, как обычно, рано, когда на улице было еще темно — осенний рассвет приходит всегда поздно, даже зимой с утра бывает светлее, это от снега, как я понимал. Осень уже конкретно обозначилась, тем не менее заморозков еще не было даже по ночам, и потому дом я пока не протапливал. И даже шланг с водопроводной водой еще не убрал, как обычно убираю на зиму на чердак бани, предварительно слив с него всю воду, опасаясь, что вода может порвать шланг. А вода в кольцах шланга собираться любит, и сливать ее бывает непросто. Желая избавиться от ненужного «украшения» машины, я решил воспользоваться тем, что время морозов еще не наступило. С утра пораньше зажег лампочку на крыльце, размотал и протащил шланг так, чтобы у меня была возможность обойти всю «Камаро» по кругу, приготовил автомойку и принялся прямо у дворовых ворот мыть машину, которая за короткое время моих поездок успела загрязниться, несмотря на то что дождей не было и из-под колес встречного и попутного транспорта вместо грязи летели только сухая пыль и камешки. Но сухая пыль с камешками может быть порой хуже грязи. Она, как наждачная бумага, царапает лакокрасочное покрытие автомобиля, и потому сухой тряпкой ее вытирать нельзя.

Мытье машины я закончил, когда уже рассвело. Рассвет в наших широтах пусть и не стремительный, как, скажем, в горах Кавказа, тем не менее надолго не затягивается. Я выключил лампочку на крыльце, хотя деньги пока еще были, я все же предпочитал экономить даже на электричестве, с мягкой тряпкой в руках обошел вокруг «Камаро», любуясь ее спортивными формами, убрал лишние подтеки воды, после чего, задумавшись о своей спортивной форме, взял из дома перчатки для рукопашного боя, которые отличаются от снарядных только тем, что имеют пальцы, как настоящие перчатки, пусть и прикрывающие те же пальцы только наполовину, чтобы не мешать делать захваты, и ушел за дом, где у меня стоял турник и висела боксерская груша. Как и полагается, сначала сделал интенсивную разогревающую зарядку, чтобы не потянуть неразогретые мышцы, после чего выполнил несколько силовых упражнений на турнике и три минуты с высокой степенью интенсивности избивал боксерский мешок, стараясь наносить не силовые удары, а только скоростные. Через три минуты традиционно уже начинают болеть костяшки пальцев, потому что спортивный эластичный бинт в домашних тренировках не использую, средства тейпирования — тем более, умышленно набиваю на костяшках жесткие мозоли, чтобы при случае мог нанести кулаком удар, как страус пяткой. Удар страуса тем, говорят, и хорош, что он бьет жесткой мозолью, сам при этом не испытывая боли, но причиняя ее тому, кого бьет.

Когда, завершив занятия, я относил перчатки домой, на крыльце встретил Тамару, только-только проснувшуюся. Обычно она встает раньше. Видимо, сказались крепкий чай майора Никифорова и нервные переживания последних дней. Все-таки пятьдесят семь лет — это не двадцать семь, когда нервы у Тамары были настолько железные, что ей завидовали многие боевые офицеры спецназа. Особо они завидовали ее хладнокровию и умению мыслить и действовать нестандартно. Но это у нее не приобретенное качество. Это в крови, как у многих чеченцев.

Я улыбнулся ей, старательно вкладывая улыбку и в глаза, как она на ночь глядя учила меня. У меня это получилось легко потому, что я не хотел говорить с женой о возможной ее работе на «господина Генералова». Маскировался то есть. В такие моменты у меня обычно наступает мобилизация организма и все дается легко. Удалось и в этот раз. Тамара моей улыбке поверила и заулыбалась в ответ. Только вот я видел в ее улыбке наигранность.

Сам же я просто заново учился улыбаться. Обдумывая свою предстоящую встречу с полковником Альтшулером, решил, что лучшее противодействие всем его подозрениям будет в моей улыбке. Это не должна быть улыбка дурака, а просто добродушная улыбка человека, у которого все хорошо. У которого прекрасное настроение, и он готов делиться им с другими. Для меня это оказалось несложно, поскольку именно таковым я себя и чувствовал.

При этом я не забыл и о второй своей задаче. Я пообещал привезти старушке вахтерше в офисном здании на проспекте Победы мешок шерсти ньюфаундленда и надеялся, что та пара уголовников, что входила в здание по пропускам, а уходила, не отметив их, ничего плохого вахтерше не сделала. И вообще у нее уже должна была бы к их приходу закончиться смена, если можно дежурство назвать рабочей сменой. Дав слово офицера бабушке, пусть даже и по другому поводу, я словно бы взял ее под защиту. И даже подумывал о том, что горе Бобу и Валету, если они еще и в бабушку выстрелили. Вне зависимости от того, кто стрелял, наказание должны понести оба. Они, скорее всего, его и понесут со стороны бойцов группы центра специального назначения ФСБ. Но всякое может случиться. Могут ведь уйти или заранее почувствовав неладное, или в самый критический момент. Гоняться за ними и искать их я не собирался. Но стал бы искать в том случае, если бы они посягнули на жизнь бабушки-вахтерши. Предупредить ее, не выдав себя, я возможности не имел: такое предупреждение попросту провалило бы мои действия. Но это и заставляло меня испытывать чувство вины, поэтому хотелось побыстрее узнать, реальное это чувство или надуманное.

Открыв ворота, я задним ходом выехал со двора.

— Уже поехал?

Вопрос Тамары я прочитал по губам, поскольку расстояние между нами было слишком большим, чтобы слышать шепот. Но сам играть в глухой телефон не собирался и, опустив в дверце стекло, крикнул ей:

— К Петровичу хочу съездить. Он как-то говорил, что у него есть несколько мешков шерсти с собаки. Я тут в городе одной бабульке пообещал. Заеду, спрошу.

— Пешком бы сходил… — предложила Тамара. — Там дорога такая, что не проедешь…

Я согласился. Заглушил двигатель и вышел из машины, так и оставив ее за воротами.

— И вообще в нашем возрасте больше ходить надо, — добавила жена. — А то все на колесах и на колесах… Сердцу тоже нужна постоянная нагрузка. А ноги у человека, сам понимаешь, главный насос для прогонки крови по телу.

При этом она имела в виду, как я понял, не мой возраст, а и мой, и свой… В этом я ее никогда не понимал. Тамара не разрешала мне называть ее бабушкой, хотя по возрасту она таковой уже являлась. Но никогда не забывала сказать мне про то, какой образ жизни следует вести в нашем возрасте. Иногда, случалось, я «взбрыкивал». Это потому, что и сейчас мог провести, скажем, десятикилометровый марш-бросок, загнать на этой дистанции взвод подготовленных солдат, а самому здоровье еще позволяло после марш-броска трижды в оба конца преодолеть «полосу разведчика». Сама Тамара, кстати, хотя и отставала от меня в беге, но отлично проходила в свое время «полосу разведчика». Могла дать солдатам некоторую фору. Чаще всего это касалось солдат-призывников, которых в спецназе обычно бывает примерно столько же, сколько и контрактников, или же немного меньше. Но призывники спецназа ГРУ — это обычно спортсмены-разрядники, а порой кандидаты в мастера спорта или даже мастера спорта. В некоторых бригадах старались набрать призывников, имеющих успехи в спортивных единоборствах. Но наш командир бригады всегда старался подбирать пополнение из спортсменов-стайеров или лыжников и биатлонистов, что всегда особо отмечал в заявках, отправляемых в военкоматы. Это потому, как он сам объяснял, что представители этих видов спорта умеют терпеть и пересиливать свою усталость. Научить бойца драться всегда легче, чем научить его терпеть. Терпение — это уже характер человека. А в армию парней забирают тогда, когда их характер уже сформировался.

В этот раз, чтобы Тамара не подумала, будто я что-то против нее имею, я пошел к Петровичу пешком без возражений, даже слова про свой возраст не сказав. И только по дороге сообразил, что не Тамара передо мной заискивает, чувствуя свою вину перед мужем, а я заискиваю перед ней, ее же вину чувствуя, но не желая этого показать. Долго ли протянется такое положение, я не знал. Однако меня оно не сказать что сильно, но слегка угнетало.

Я уже прошел больше половины деревни — старик Петрович жил в самом начале ее, тогда как я практически в самом конце, — когда у меня в кармане зазвонила трубка «БлекБерри». Я уже давно по голосу различал, какая трубка звонит. Тем более что свою родную трубку я носил в кожаном чехле на поясе, а трубку шифрованной связи с «господином Генераловым» всегда в одном и том же кармане своей камуфлированной куртки.

— Кукушкин. Слушаю вас, Валентин Юрьевич.

— Как дела, Виктор Вячеславович? Ты еще не в дороге?

— Нет. Еще по деревне гуляю. Пошел за собачьей шерстью.

— Ну хорошо, что не за рулем, и хорошо, что не разбудил тебя.

— Я уже давно встал. Успел машину помыть, потом интенсивную тренировку провел. Чувствую себя в прекрасной форме. Хоть снова в армию просись…

— Как Тамара восприняла то, что ты меня раскрыл?

— Никак…

— То есть?

— Я ей ничего не сказал. И вас, товарищ полковник, попрошу держать ее в неведении.

— Как скажешь. Мне ваши семейные отношения, честно говоря, непонятны…

Самохин не стал отнекиваться и убеждать меня, что никаких деловых отношений с моей женой не поддерживает. Но и я не стал углубляться в тему, обсуждать которую мне было неприятно. Я вообще не любитель свою личную жизнь, свои чувства и переживания выносить на публичное обсуждение. Даже самым близким друзьям никогда ничего не говорил, ни на кого не жаловался. И вообще считаю, что это не мужское дело — жаловаться. Лучше уж в себе все буду носить. Сам-то переживу, а со стороны пусть думают, что у меня все хорошо.

— Вы, товарищ полковник, просто звоните, чтобы мое состояние узнать? Я потому тороплю, что уже подхожу к дому старика Петровича. Его собака меня услышала, лает уже. Значит, и Петрович выйдет… У них собака вместо звонка.

— Я хотел тебе сообщить, что вчера дозвонился до Альтшулера. Потом встретились. Он вызвал машину и подъехал ко мне. Я дал ему прослушать запись. После выстрелов он сразу позвонил и послал на место оперативную бригаду. И прямо из моего кабинета отдавал распоряжения. Короче говоря, там такая ситуация… Три трупа… Два офицера ФСБ — подполковник, начальник отдела следственного управления ФСБ и майор из его отдела. И старик вахтер, кстати, ветеран войны, говорят, что Герой Советского Союза. Видимо, свидетель…

— Или попросил уголовников вернуть пропуска с отметкой об убытии.

— Вахтер перед смертью успел нажать тревожную кнопку, приехала бригада Росгвардии из вневедомственной охраны. Но было уже поздно. Сразу вызвали бригаду Следственного комитета. Перекрыли выход. Вызвали из дома коменданта здания. Со стола вахтера пропал журнал заказов пропусков. Убийцы не пожелали, видимо, оставлять свои данные. Но их данные все равно есть и у Альтшулера, и у меня. Альтшулер знал, с кем работают его люди. Его интересовало, откуда у меня запись, что ты мне передал. Я ответил просто: оперативное мероприятие. Кто сделал запись, не сказал, так что ты можешь к нему спокойно заявляться. Я, кстати, попробовал разведать, прощупать ситуацию относительно происшествия в «Белой лошади». Полковник от разговора ушел. Ну, у меня на этом все!

— Про группу ЦСН Альтшулер ничего не сказал?

— Нет.

— Вы его спрашивали? — настойчиво поинтересовался я.

— Конечно, нет. Я же не могу откровенно ему заявить, что все действия ФСБ контролируются нашей системой и мы в курсе прибытия группы ЦСН в нашу область. Хотя, думаю, не открыл бы этим сообщением Америку! Они же привыкли сами всех и все контролировать. А тут — наоборот. Полковнику было бы просто обидно. Он, по большому счету, понимает, что негласный контроль ведется, но гласности не желает. Я элементарно сказал ему, что в нашей ситуации неплохо было бы проконтролировать выход Жорика Балаклавского из «зоны». Именно там, и именно в тот момент возможно начало войны группировок. Прямо у ворот может что-то произойти, какая-то крупная заварушка. И такую войну следует пресекать в самом начале и самым категоричным образом. Альтшулер обещал подумать над этим вопросом… У него в распоряжении основательные силы. Думаю, с прибытием московской группы он решится и на самые резкие действия. Хотя по натуре он человек не резкий, больше вдумчивый аналитик. Еще вопросы есть?

— На парковке у того здания на проспекте Победы стоял микроавтобус со спецназом ФСБ. Они в чем-то принимали участие? — вернулся я к событиям минувшего вечера с желанием уточнить подробности.

— Ни в чем. Спецназовцы покинули свою машину только после того, как приехала бригада Росгвардии. Но они даже не знали, в какой кабинет пошли их старшие офицеры… Бездарная работа. В регионах ФСБ, на мой вкус, вообще отвратительно работает. Одно они знают: кто против действующей власти, тот враг. А все остальные сотрудники, кто местными врагами не занимается, вообще седьмая вода на киселе — для оперативной работы, попросту говоря, не приспособлены. Порой удивляться приходится их малой компетенции.

— Бездарная работа, — согласился я. — В целом бездарная. Настоящие враги государства могут быть и за власть, и даже в нее входить, быть составной частью.

— Вот и договорились. Тогда до связи. После визита к Альтшулеру мне позвонишь?

— Обязательно, товарищ полковник.

Он отключился, я тоже быстро убрал трубку, поскольку увидел, что старик Петрович вышел на крыльцо. Издали мне его лицо показалось каким-то мутным, страдающим. Подойдя ближе, я убедился, что не ошибся. Похоже было, что Петрович сильно страдал от извечной мужской болезни, тем не менее, услышав лай собаки, на крыльцо вышел. Собаку сразу загнал в дом. Я вообще-то уже говорил ему, что собак не боюсь, а ньюфаундленд — это такая собака, которая агрессию к постороннему человеку проявляет только в случае защиты себя или хозяина. Но люди, особенно это касается дачников, просто пугаются размеров собаки, и потому Петрович своего ньюфа привык при появлении людей загонять домой.

— Утро доброе, Петрович! — сказал я, пожимая его высушенную годами руку. — Как самочувствие?

— Спасибо, хреново. Стариком совсем стал. Вчера вот день рождения был, восемьдесят три стукнуло. Раньше, помню, что для меня было бутылку самогонки выпить? Только в разгон войти… А вчера с одной бутылки свалился…

— Может, самогонка была крепкая? — предположил я.

— Обычная. Сорок лет уж гоню. Всегда одинаковая. Сегодня еле встал, глаза ничего не видят, мотает всего из стороны в сторону.

Глаза у Петровича в самом деле были красными и воспаленными, и синие мешки под ними. Кто раньше Петровича видел, знает, что эти мешки ему вообще-то не присущи.

— Прошу вот у старухи, а она говорит: «Ты хоть раз за всю жизнь на утро себе что-нибудь оставлял?» Все, стало быть, выпил. И денег не дает, нет, говорит, ничего, только на хлеб оставила… А мне для здоровья хоть чекушечку бы принять. Не выручишь финансами, Вячеславыч?

— А я как раз тебе, можно сказать, и принес что нужно. Ты как-то говорил, что у тебя полон дом мешков с собачьей шерстью. Мне мешочек как раз нужен.

Я вытащил из кармана пятитысячную купюру и протянул старику. Он молниеносно ее схватил и радостно добавил:

— Подожди, сейчас вынесу. В дом уж не зову. Там собака…

— Я подожду…

Не прошло и минуты, как Петрович появился с большим пластиковым пакетом для сборки мусора. Пакет был плотно набит черной собачьей шерстью.

— Баушка моя спрашивает, куда тебе шерсть-то? Есть кому спрясть?

— В областном центре бабушка одна есть. Она сама и прядет, и вяжет…

— Себе что-то заказать хочешь?

— Нет. Просто она мне услугу оказала, и я хочу ей услугой ответить. Ладно, Петрович, мне ехать надо. Поспешу я…

Снова пожав старческую руку, я взял мешок и отправился в обратный путь, сам не представляя, что и у меня, возможно, если доживу до преклонных лет, будет к его возрасту такая же сухая рука. Хотя, наверное, тренированность не позволит дойти до такого состояния…