В общем, я дошел до того, что полез в облако почитать о Шарлотт Армстронг и узнал, что она на шестнадцать лет меня старше. Шестнадцать лет, два месяца и два дня. Это стало потрясением, ударом, взрывом мозга. Не то чтобы я сомневался, что она старше, да и мы уже довольно далеко зашли в своих шуточках на тему «молодой парень – пожилая женщина», но я думал, это скорее… даже не знаю. Просто я вообще не думал о ней в этом смысле, считал ее просто женщиной средних лет. Старой, конечно, но не до такой степени. Я не знал, что с этим делать. Это меня ошарашило.

Поэтому, когда она позвонила мне, чтобы поговорить о поездке в Вашингтон океаном, я ответил:

– Да, конечно! – пискнув, как подросток с ломающимся голосом. А потом спросил: – Когда? – Вместо «Эй, крошка, ты мне нравишься, но какого ты такая древняя?» Это уже вертелось на кончике языка, и мне пришлось его прикусить, чтобы этого не выпалить. Но знаю, она бы посмеялась вместе со мной, отчего меня так и подмывало это сказать – смешить ее было приятно. Но, сбитый с толку, я сдержался. Тогда она назвала дату нашей поездки, а потом вывела меня из сладострастных дум, спросив:

– А ты слышал, что ребята инспектора Джен раскололи «Морнингсайд» и выяснили, кто предлагал выкупить здание?

– Нет, и кто же?

– «Анхель». Это твой товарищ, да? Гектор Рамирес?

– Быть не может!

– Так она сказала. Ее человек залез к «Морнингсайд» через одну из охранных фирм, чьими услугами они пользовались, и все там узнал.

– Черт, – проговорил я. – Срань господня. Охренеть. Ладно, слушай… я хочу его об этом спросить.

– Знаешь, после того как от предложения мы отказались, не думаю, что это еще имеет значение.

– Но он меценат проекта платформы в Челси. И у нас же тут были случаи саботажа, верно? Нет, я точно с ним поговорю.

И я вывел «клопа» в воды Гудзона, прорезав трафик, будто мясник, проводящий ножом сквозь кусок мяса. Небо заполняли облака, вода по цвету напоминала кремень и была беспокойна, будто под самой поверхностью ее тревожили косяки мелких рыбешек. Я позвонил в секретариат Гектора и попросил узнать, сможет ли он сейчас со мной встретиться. Гектор ответил, что собирается скоро уходить, но готов принять меня ненадолго, если подъеду в течение часа. Я сказал, что уже на месте. Затем миновал солончак, где мне когда-то являлось видение, поднялся по лестнице богов к Манстеру, вверх, словно на ракете, в кабине лифта. Ворвался к Гектору на его небесный остров, в его злодейское логово, и, подобрав слова, поинтересовался:

– Гектор, какого хрена?

– Что – какого хрена?

– Зачем ты пытался купить МетЛайф Тауэр? Что это еще за дерьмо?

– Никакое не дерьмо, парень. Совсем не дерьмо. Это было только одно из предложений, которые мои люди недавно сделали по Нижнему Манхэттену. – Он развел руками в классическом жесте совершенной невиновности. – Ты же сам мне рассказывал. Как там сейчас прекрасно. «Новая Венеция». Превосходная инвестиция. Сплошные плюсы. Не понимаю, чего ты так всполошился.

– На Мет были нападения, – выпалил я. – Твои люди устроили саботаж, они пытались запугать жильцов, чтобы те продали.

Услышав это, он сдвинул брови:

– Этого я не знал. И не уверен, правда ли это.

– Это абсолютно точно. Их отследили по охранной фирме под названием АПН. «Активное подавление неподчинения», чертовски милое такое название. Мет не подчинился, и эти клоуны решили нас активно подавить.

– Я бы такого точно не одобрил, – заявил Гектор. – Надеюсь, ты достаточно хорошо меня знаешь, чтобы это понимать.

Я внимательно посмотрел на него. И понял, что совершенно точно не знал его настолько хорошо. Он тоже это понимал, поэтому последняя фраза прозвучала из его уст странно. Я задумался на несколько мгновений, но так и не знал, что ответить. Словно некий дым затмил мое зрение. Он даже слегка улыбался, будто указывая на тот тонкий лед, на котором мы с ним очутились.

– Гектор, – медленно проговорил я, – я знаю тебя достаточно хорошо, чтобы понимать, что ты не стал бы совершать такие глупости. Не говоря уже о незаконных делах. Ты ведь знаешь законы о совместном предпринимательстве, верно? Но ты руководишь крупной организацией и, не сомневаюсь, делегируешь немало неприятной работы различным охранным фирмам. АПН – просто одна из присосок на ноге осьминога. И что они на самом деле из себя представляют, ты не можешь знать наверняка. А значит, ты уязвим и недостаточно осмотрителен, потому что по закону несешь ответственность за то, что они делают. Помнишь, что ты говорил, когда я на тебя работал? Когда те, кто понимает инструменты, разлучаются с теми, кто этими инструментами торгует, то жди худа. И твоя ситуация – один из вариантов подобного. На тебя работает масса людей, которые выполняют всевозможную грязную работу даже без твоего ведома, благодаря чему ты предположительно остаешься белым и пушистым, но это само по себе опасно, потому что они – кучка идиотов. А тебя это делает если не идиотом, то по меньшей мере ответственным за идиотизм.

Он серьезно посмотрел на меня.

– Я приму это к сведению, – проговорил он. – И приму соответствующие меры. Надеюсь, твое резкое мнение не отразится на нашей совместной работе над проектом в Челси.

– Мы выкупим твою долю в нем, – заявил я. – Сегодня в течение дня я переведу тебе деньги.

– Не уверен, есть ли у тебя на это право.

– Определенно есть. Контракт, который мы подписали, составлен по той же форме, которую я использую в «УотерПрайс», чтобы контролировать приходы и уходы наших инвесторов. К нему не подкопаешься.

– Я проверю. – Он кивнул и посмотрел на свой стол. – Мне жаль, что ты так все воспринимаешь, но я уверен, мы найдем из этого выход.

– Может быть.

– Знаешь, парень… мне жаль тебя оставлять, но мне действительно пора на встречу. Я отложил выезд, чтобы с тобой пообщаться, но мои ребята уже беспокоятся. Давай поднимемся, проводишь меня.

– Конечно.

Он отвел меня к другому лифту, огромному грузовому, в который вместилось бы… даже не знаю что. Слоны? Мы поднялись на один или два этажа и очутились на самой верхушке Манстера, где у Гектора была привязана маленькая небесная деревня. Двадцать один воздушный шар, а под ними округлая платформа, лишь немногим уступающая размерами офису Гектора, и вокруг нее коттеджи в форме грибов, соединенные посередине прозрачными трубами, похожими на крошечные крытые переходы. Такая вот симпатичная маленькая причуда. Многие уже были на борту, где шла коктейльная вечеринка, причем некоторые стояли на вершине трапа и явно ожидали Гектора.

Он сердечно улыбнулся, пожал мою руку.

– Удачи тебе, парень. Встретимся еще в других обстоятельствах.

– Не сомневаюсь.

Гектор поднялся к ожидающим, и его люди свернули трап. Помахав мне на прощание, точно Волшебник страны Оз, он отвернулся, и деревня шустро взметнулась вверх и, прокрутившись, устремилась на восток, к облакам.

Вот так вот. Проблемы в городе-на-реке, и мне урок на будущее: ноги у осьминогов очень длинные. И их не восемь, а больше. Они, может быть, похожи на гигантских кальмаров – если у кальмаров больше восьми щупалец. И это вселяло тревогу.

Но сейчас мне нужно было отвезти мою Шарлотт в Вашингтон. Она должна была пораньше закончить работу в свой последний день – пока что последний, сказала она людям, ведь это просто отпуск, она уходила не насовсем, а чтобы вскоре вернуться, – и полагаю, все ей поверили, как и я сам. В общем, она вышла из офиса на запад, к восстановленному Причалу 57, где я ее забрал, и мы вышли в Нарроус и направились на юг. Я подготовил «клопа» к ночевке в море, если вдруг придется, но сам намеревался встать на речном вокзале в Мэриленде, после чего пройти по Чесапикскому заливу к Балтимору, где я бы ее высадил. Там в гавани теперь построили новую станцию, откуда можно было добраться в Вашингтон.

Надеялся ли я, что Джоджо вместе с остальными увидит, как я забираю нашу новую конгрессменку, представляющую Двенадцатый округ штата Нью-Йорк, чтобы уплыть по Гудзону в глупую столицу этой страны? Да, надеялся. И надежда оправдалась: когда я подходил к пристани и посмотрел на бар, чтоб кивнуть приятелям, Джоджо тоже была там – притворялась, будто с кем-то общается, нарочито не глядя в мою сторону. Наш предполагаемый пакт о примирении и сотрудничестве, инициированный Шарлотт, для нее ровным счетом ничего не значил – вот что выражал этот отказ смотреть на меня. Я это видел, и она видела, что я видел, – вот как люди умеют смотреть искоса, владеют периферийным зрением и пользуются глазами на затылке. А потом появилась Шарлотт – она прошлась по пристани, как всегда ровно в назначенный час, с двумя объемными сумками через плечо и слегка прихрамывая на больную ногу. Приземистая и квадратная: с квадратной головой, квадратным туловищем, квадратными булками, квадратными икрами. Не совсем типичная фигура для женщины. Не то чтобы это меня заботило – в смысле, это не все, что меня заботило. Например, у Джоджо была превосходная фигура, очень изящная и пропорциональная, вся по классике, стройная и привлекательная, но не сказать, чтобы прямо умопомрачительная. Стройная, да. Конечно, она мне нравилась, даже очень, и мне до сих пор было больно, что она меня бросила, порвала со мной – или как еще это назвать. Более того, она увела мою идею, а потом обвинила в воровстве меня, а сейчас нам нужно работать вместе, хотя, может, в этом и нет ничего необычного. Но, как бы то ни было, я все еще ощущал боль и по-прежнему хотел ее; я смотрел на нее, и у меня екало сердце и кое-что еще. Но, с другой стороны, возьмите Амелию Блэк, звезду Мета, облака и всего мира; она была, что называется, миловидная, не только стройная, но просто неотразимая, не только интересная, но идеальная; а поскольку она долгие годы имела привычку раздеваться в своем шоу, я, как и остальная часть человечества, не мог не заметить, что у нее была также великолепная фигура, которая, несомненно, здорово поспособствовала ее популярности, равно как и ее глуповатые, но милые повадки. При этом она ничуть не интересовала меня как девушка – совершенно не казалась привлекательной. Да, мне нравилось на нее смотреть, она была красива. И еще она неплохо приложила руку к нашей недавней кампании по эвтаназии рантье, когда мы впервые высвободились от тех удушающих захватов, в которых были зафиксированы. Но проводить с ней время меня не тянуло, просто не хотелось, и все. Ничего не екало – ни сердце, ничего. Как по мне, она была неинтересна. Без обид. Кто знает, чем объяснялась такая реакция? Намеренным игнорированием феромонов? Каким-то экстрасенсорным восприятием? Или она просто была слишком идеальна, слишком красива?

Шарлотт Армстронг не была ни идеальна, ни красива. Хороша, да, но не красива. А быть привлекательной важнее, чем красивой. Сварливая, резкая и, как я уже отметил, вся квадратная. А еще на шестнадцать дурацких лет старше. Мне сейчас тридцать четыре, а значит, ей… о боже! Пятьдесят. Целых пятьдесят лет! Да это все равно как если бы ей было восемьдесят!

Ладно. Что с того? Ведь она меня смешила. И, что еще важнее, я смешил ее. И мне хотелось ее смешить. Это становилось для меня целью, то есть прямо реально серьезной целью. Я менялся, чтобы угодить Шарлотт Армстронг, чтобы рассмешить ее. Я выдумывал, что сделать или что сказать, чтобы получать от нее эту реакцию. Казалось, в последние дни это стало для меня задачей номер один.

Так, в этот день я разогнал «клопа», и мы, оторвавшись от воды, полетели как птица, как буревестник, который встречается иногда в Атлантике, где скользит по волнам и, насколько я слышал, никогда не садится на землю, а просто живет, спит и умирает на море, и мысль об этом меня странным образом завораживает. Особенно когда летаю на «клопе». Тогда я подумал, что должен окрестить его Буревестником. Мы вышли из Нарроуса под большим мостом ровно в тот момент, когда я это придумал, точно в его тени. А потом мы полетели.

Итак, на юг, вдоль побережья Джерси. И да, Шарлотт смеялась. Она встала и прохромала к носу, держась за палубные линии, а дойдя, остановилась и вытянула руки в стороны, позволив волосам развеваться на ветру. Я улыбнулся, но сам был сосредоточен на подступающих с востока низких волнах. Глядя на них, я лавировал, чтобы как можно дольше оставаться на гребне, а потом спрыгивая влево на следующую, что приближалась с востока, а потом как можно дольше оставался и на ней, и мы практически перестали раскачиваться и двигались плавно, будто какой-нибудь паром в гавани, только гораздо быстрее. Я понятия не имел, ощущала ли качку Шарлотт, но меньше всего мне хотелось, чтобы ее затошнило. Да и у меня самого был не самый стойкий желудок для океанской качки, поэтому я всегда старался по мере возможности минимизировать ее воздействие. А с этой задачей Буревестник справлялся лучше всех. Сейчас ему помогала скорость, да и волны сегодня были невелики. А потом мы полетели!

Спустя некоторое время она вернулась в кабину, где благоразумно скрылась от ветра. Я же сидел на корме и одним пальцем покручивал рулевое колесо.

– Шампанского? – предложил я.

– Тебе не следует пить за рулем, – сказала она.

– Ты будешь пить за нас обоих.

– Когда подойдем к суше. Или бросим якорь. Потом.

В воздушном кармане кабины все звучало приглушенно – и мотор, и ветер, и соприкасание крыльев с поверхностью воды. Здесь можно было общаться, чем мы и занялись. Побережье Джерси, низкое, осеннее, не пестрело яркими новоанглийскими цветами, но было окрашено в вялые бурые тона. Ураган, похоже, оборвал все листья и здесь. Все Восточное побережье было явно затоплено, оно выглядело таким и до наводнений, а теперь и подавно. С нашей точки обзора создавалось ощущение, будто суша на этой планете – нечто второстепенное.

Шарлотт позвонили, и она ответила. Затем, прикрыв рукой динамик и посмотрев на меня, прошептала одними губами: «Федэкс».

– Да, уже еду. На лодке. С моим лодочником. Да, капитаном моей яхты. Всем членам конгресса выдают яхты, разве ты не знал?.. Да, знаю… Слушай, ты говорил, тебе понадобится помощь конгресса. Так вот, я уже там… Нет, конечно, нет. Но я там не одна. Я общалась с новыми членами, и многие из них сходятся со мной во мнении. И это логично, да? Потому что час настал… Надеюсь, ты прав. Я, конечно, попробую… Да, черт возьми, разумеется, мы тебя поддержим. Просто держи президента в курсе, и все получится. Ты будешь здесь ключевой фигурой. Ведь это касается фискальной политики.

Потом она надолго вслушалась. Через некоторое время поставила палец на микрофон своего браслета и тихонько пояснила:

– Приводит кучу причин, почему он не может этого сделать. Он трусит.

– Расскажи ему про Полсона, – предложил я.

– О чем ты? Что там про Полсона?

Я быстро, в общих чертах изложил ей историю, и она кивнула.

Когда я замолчал, она убрала палец с микрофона. И вдруг ее взгляд посуровел, и голос изменился вместе с ним.

– Слушай, Ларри, я все понимаю, но это не имеет значения, – резко проговорила она. – Понимаешь? Не имеет. Сейчас тебе пора проявить смелость и сделать все правильно. Это твой момент, и, если ошибешься, второго шанса у тебя не будет. А люди это запомнят. Помнишь Полсона, Ларри? Его запомнили как труса и подонка, потому что, когда вся система была на волоске, он уехал в Нью-Йорк и сказал своим друзьям, что собирается национализировать «Фредди Мак» и «Фэнни Мэй», хотя перед этим только что сказал всем остальным, что не будет этого делать. И его друзья продали свои доли, пока те еще что-то стоили, а остальные понесли убытки. Что? Да, если бы он в это тоже вложился, это была бы инсайдерская торговля, но так он просто помог друзьям. И сейчас все помнят о нем только это. И все. Больше ничего. Главное, за что тебя запоминают, – это твой самый важный шаг. И тебя тоже запомнят за такой, Ларри. Но если он будет неудачным, это все. Так что сделай все правильно.

Она вслушалась в ответ своего бывшего, а потом коротко усмехнулась:

– Да не за что. В любое время! Потом еще поговорим. Давай, поступай правильно.

Она отключила связь и ухмыльнулась мне. Я ухмыльнулся ей.

– Жесткая ты, – оценил я.

– Да, я такая, – ответила. – И он этого заслуживает. Спасибо за эту историю.

– Мне она показалось подходящей.

– Так и есть.

– Так, значит, ты теперь советник председателя Федрезерва!

– Моего Федэкса, – уточнила она. – Хотя ему нравится иметь возможность меня игнорировать. Я говорю ему, что делать, – он игнорирует. Все как раньше.

– Но в этот раз он тебя послушает, да?

– Посмотрим. Мне кажется, он поступит так, как его вынудят обстоятельства. А я лишь проясняю ему, какие они, эти обстоятельства. Вернее, ты проясняешь.

– Из твоих уст это звучит намного убедительнее.

– Интересно почему?

– Потому что ты реалист, и он это знает.

– Может быть. Он думает, у меня поехала крыша за все эти годы, что я проработала в городе.

– Но ведь оно так и есть, да?

Она засмеялась.

– Да, конечно. Пожалуй, мне захотелось шампанского.

– Наконец-то.

Я включил автопилот и отошел к люку в каюту. Проходя мимо нее, я быстрым движением взъерошил ее растрепанные волосы.

– Должны же у кого-то быть идеи, – проговорил я из каюты.

– Я думала, они у тебя, – крикнула она в ответ.

– У меня они были, – сказал я, вернувшись. – Но то, о чем ты говоришь последнее время, мне незнакомо. Поэтому мне и кажется, что это не мое. Скорее что-то в духе Карла Маркса.

– Если бы. – Она фыркнула. – Тут в лучшем случае Кейнс. Но это нормально, мы ведь живем в кейнсианском мире, каким он всегда и был.

Я пожал плечами:

– Он был трейдером, да?

Она рассмеялась:

– Мне кажется, все люди трейдеры.

– Вот в этом я не очень уверен.

Я снял фольгу и открутил проволоку с бутылки – та была очень старомодная и очень французская, – направил ее пробкой в сторону и выстрелил в океан. Налил Шарлотт бо́льшую стеклянную кружку, а прежде чем передать ей, сделал глоток сам.

– Твое здоровье, – проговорила она и чокнулась кружкой о бутылку, которую я все еще держал в руках.

Позже, когда она выпила примерно полкружки, а я вернулся за руль, где стал просто наблюдать за автопилотом, ей снова позвонили.

– Кто это? О-о! Да, спасибо большое. Очень рада вас слышать. Да-да, жду с нетерпением. Сейчас такое интересное время, да… Да, верно. Мы были женаты в молодости, а сейчас мы дружим. Да. Он очень хороший. Да. – Она рассмеялась, будто впав в эйфорию, и я подумал, что ей ударило в голову шампанское, но затем понял, кто это, должно быть, звонил. – Ну, он оказался настолько гениален, что нам пришлось развестись. Да, из них. Это было похоже на ядерный распад. Но это было давно. А сейчас мы общаемся, да. Мне кажется, он мыслит правильно. Да, у нас многочисленная группа в палате, да и в сенате, думаю, тоже. Что? Суд? Разве вы еще не назначили весь состав?

Я расслышал смех в ее телефоне – знакомое хихикающее сопрано.

– Хорошо, буду с нетерпением ждать встречи. Спасибо еще раз за звонок.

Телефон выпал у нее из рук на скамейку, она молча уставилась на побережье Джерси, затем на океан.

– Президент? – спросил я.

– Да.

– Так я и думал. Чего она хотела?

– Поддержки.

– Конечно, но… круто!

Она посмотрела на меня и улыбнулась:

– Это может быть реально интересно.

Позднее похолодало, волны чуть увеличились, и я повернул Буревестника к берегу, планируя заночевать на пристани в бухте Оушен-Сити, где можно было подзарядить батареи, а на рассвете отправиться дальше. Начальник пристани сообщил по радиосвязи, что свободное место у них есть. Поскольку солнце уже садилось за мэрилендский горизонт, я прошел за волнолом и, следуя указаниям начальника пристани, нашел место. Шарлотт привязала к утке один фалинь, я другой, и все было готово. После того как я поставил батареи заряжаться, мы вдвоем вышли в ресторанчик с выходящими на пристань окнами. «Конец шоссе 50». Прекрасный вид. Я мог устроить на борту барбекю, но не хотелось. Здесь было лучше, а мы хотели отдохнуть и побыть вне своего борта.

За ужином мы говорили не только о деньгах и политике, но еще о музыке и о городе. Она родилась и выросла в Линкольн-Тауэрсе, прямо на Гудзоне. А я рассказывал об Оук-парке, штат Иллинойс, мы ели вермишель с морепродуктами и распивали бутылку белого вина. Она не сводила с меня глаз, но я не чувствовал, будто за мной наблюдают или оценивают. Я попытался объяснить, что торговля интересует меня больше как загадка, которую нужно разгадать, или как история, которую нужно собрать по крупицам из массива данных. Я рассказал о своей теории многожанрового экрана, позволяющего увидеть разом весь мировой разум. Коллективный интеллект.

– Как история мира, – сказала она, когда я попытался это описать.

– Да, которую можно наблюдать на экране. История в процессе свершения.

– И которую можно оценить количественно. И делать на нее ставки.

– Да, именно. История, превращенная в игру на деньги.

– Она, наверное, всегда такой была. Но хорошо ли это?

Я пожал плечами:

– Раньше мне казалось, что да. Мне это само по себе нравилось. Но сейчас я думаю, это должно быть нечто большее, чем что-то, на что можно делать ставки. Как этот строительный проект, это скорее, даже не знаю…

– Как вершить историю.

– Может быть. По крайней мере что-то вершить.

– Ты получил, что хотел, когда сходил к Рамиресу?

– Ну, я выкупил его долю. А он не стал сопротивляться. Думаю, потому что его охрана нарушает закон. Я мог бы вовсе сжечь мосты, но не знаю… Он сказал, мы еще увидимся. И я не понимаю, что мне по этому поводу думать.

– Они не уйдут, – проговорила она, глядя на меня с легкой улыбкой.

Я был наивен? Мне еще следовало чему-то учиться? В ее взгляде была нежность? Во всех случаях – да. Я чувствовал смятение. Но этот ее взгляд – он заставил меня улыбнуться, я не мог удержаться. Она смотрела так нежно.

Когда мы встали, чтобы отправиться обратно к лодке, мне было хорошо. Сытый, чуть хмельной. Я слушал. Меня слушали. На пристань мы возвращались, шагая под руку. На лодке я включил фонарь и помог ей спуститься в каюту, там были две кровати, придвинутые к противоположным стенкам узкого пространства. На гостевой койке стояли ее сумки, она переместила их на полку, висевшую сверху, покопалась внутри и достала душевые принадлежности и какую-то одежду, вероятно пижаму. Выложила все это на кровать, и мы поднялись в кабину, где сели в свете звезд, слегка расплывчатых в соленом воздухе. У меня оставался еще скотч, но он был в каюте, да нам и не хотелось пить. Мы сидели, опершись головами о борт, прижавшись плечом к плечу.

Ладно, она мне нравилась. Более того, я ее хотел. Значило ли это, что я поддавался власти? Правда ли это – что власть может привлекать сексуально? Я не мог этого понять, даже в тот момент, когда смотрел на нее и думал о том, как она красива. Власть исходит из ствола пистолета, как неоспоримо выразился Мао, но ствол пистолета совершенно не сексуален – по крайней мере, если вы нормальный человек, который ценит жизнь и считает, что секс – это весело, а пистолеты – мерзко и отвратительно. Нет, власть несексуальна. А вот Шарлотт Армстронг – да.

Только что это значило? Она на шестнадцать лет старше – срань господня! Когда мне самому будет шестьдесят и я, надеюсь, буду еще здоров и телом, и душой, ей будет семьдесят шесть, ух! Это уже что-то за гранью. А если мне повезет дотянуть до семидесяти, ей будет восемьдесят шесть и она будет совсем-совсем уже древней. Что так, что эдак, различие между нами казалось огромным, будто Большой каньон.

Но сейчас было сейчас. Ко времени же, когда наступит это будущее, я полагал, что либо она раскусит меня и бросит, либо я заболею раком и умру, либо, что вероятнее всего, она умрет и оставит меня искать утешение с какой-нибудь тридцатилеткой. Я мог вступить в какой-нибудь мерзкий линейный брак в духе Маргарет Мид или Роберта Хайнлайна: сначала жениться на чересчур старой женщине, а потом на чересчур молодой. Звучало ужасно, но что мне было делать? Некоторым везет находить себе партнера своего возраста, который знает все те же песни, понимает те же отсылки и все такое, ну и молодцы! У остальных же как получится. А от одной мысли о том, что она могла надрать кучу задниц по всей стране, я расплывался в улыбке. Это было бы забавно!

– Ладно, – проговорил я после долгого молчания, – идем вниз.

– Зачем?

– Что зачем? Сама знаешь зачем. Чтобы заняться сексом.

– Секс, – усмехнулась она, будто то ли не верила услышанному, то ли забыла, что это вообще такое. Но уголки ее губ тронула лукавая улыбка, и когда я ее поцеловал, то очень быстро понял, что она прекрасно знала, что это.