Никто не знает ничего. Но я не знаю и этого, потому что думал, будто знаю что-то, но оказался не прав. Так что мои знания отрицательны. Незнания.

Но ладно, все не так плохо. Я знаю, как торговать. Посадите меня перед моими экранами, и я увижу, как расширяются и сужаются спреды, смогу скупать путы и коллы, а спустя пять секунд выходить с плюсом, а потом делать это снова и снова целый день, получая больше, чем отдал. Могу уклоняться от крестиков-ноликов, от шахмат, но сводить все к шашкам и покеру. Могу играть в игру. Могу нырнуть в скрытый пул и немного поспуфить, пока это не станет заметным. Могу даже спуфить то, что спуфлю, и еще и поймать волну.

Но что с того? Что все это такое на самом деле? Игра. Игры. Азартные игры. Я профессиональный игрок. Как какой-нибудь загадочный персонаж в вымышленных салунах на Диком Западе или в реальном казино Лас-Вегаса. Некоторым такие ребята нравятся. Или нравятся истории о них. Им нравится идея о том, что им нравятся такие ребята, она позволяет им чувствовать себя изгоями, людьми вне закона. Из этого тоже может получиться история. Не знаю. Я же ничего не знаю.

Ну да ладно, вернемся в начало. Хватит ныть.

Инвестирование подобно покупке будущего. Настоящего будущего, покупаемого заранее.

Так что же за будущее нам предлагает так называемая реальная экономика? Во что эта бухта, великая Нью-Йоркская бухта, предлагает вложиться?

Скажем, в жилье. Приличное жилье в подводной зоне или в межприливье.

Почему Джоанна Берналь теряет на этом ликвидность? Будто покупает путы, делает ставку на то, что приличное жилье в межприливье будет стоить больше, чем сейчас. Вроде бы неплохая ставка.

Чего хочет избежать Шарлотт Армстронг? Она, похоже, не хочет допускать даже существования возможности, что здание МетЛайф будет выкуплено. Она этого не предлагала, и ей не нравится, что люди ведут себя так, будто она, наоборот, это предлагала.

Что случится, если в межприливье окажется много приличного жилья? Это увеличит число предложений, и тогда упадет спрос на здание Шарлотт. На наше здание, если хотите. Если я куплю долю в кооперативе, который владеет зданием.

Ну ладно.

Я вернулся в кластер Клойстер снова поговорить с Гектором Рамиресом.

Плавать по Гудзону было, как всегда, весело. Если Ист-Ривер снова замерзла и стала непробиваема, то на Гудзоне лед неделей раньше вскрылся, образовав в Нарроусе ледяной затор. Там же раздавался невероятный грохот, который временами был слышен по всему Нижнему Манхэттену. Гудзон за последнюю неделю дважды затягивался льдом, а во время приливов открывался вновь. Весь этот лед преимущественно сходил на юг, где присоединялся к затору, а выше по реке раскалывался и уплывал по течению. Сейчас шло то время года, когда было видно, почему его называли могучим Гудзоном. Огромные льдины затрудняли движение транспорта, стопорили каналы, а баржам и контейнерам приходилось уклоняться от них, подобно стаям птиц, сопровождая свои действия обилием ругательств, которые часто можно услышать, когда ньюйоркцы пытаются взаимодействовать друг с другом. Стаи птиц ругаются друг на друга всегда одинаково, особенно гуси. Га-га-га, га-га-га, проваливай с моей дороги, говнюк!

К причалу Клойстера мне пришлось пробиваться сквозь размокший лед, прибившийся к запани, установленной широкой дугой вокруг причала. С каждым ударом, когда эти льдины ударялись о мои несчастные гидрокрылья, я невольно морщился. Затем я вошел в ворота запани. Дожидаясь своей очереди, я окинул взглядом грязный снег, покрывавший соленое болото, где мне явилась моя великая эпифания. И пока я наблюдал, семейство бобров подплыло прямо к извилистому берегу – крупные родители и вереница из четверых детенышей. Они нырнули внутрь бобрового холмика, сложенного из веток и брусьев совсем рядом с берегом. Низкое круглое жилище, не слишком аккуратное. Видно, что построено намеренно. И достаточно крепкое, чтобы выдержать редкие удары проплывающих мимо льдин. Бобровое семейство исчезло внутри, и мне вспомнились музейные экспозиции, где показывалось, что вход у них обычно находился под водой и переходил в туннель, который затем вел в надводную часть.

Жилье в межприливье.

Весна набирала силу.

У меня было полчаса на встречу с Гектором, и, поднявшись на его этаж, я не стал восхищаться открывшимися видами, хотя они и были чудесны, – растрачивать время попусту мне не хотелось.

Я подключил свой планшет к его тейблтопу и показал ему план. Владе состыковал меня со своими старыми друзьями из городского кооператива «Донные рыбы» – они были хорошими ныряльщиками. Его подруга Айдельба выполняла для них землечерпательные работы по субподряду, когда возникала такая необходимость, а возникала она, как указал Гектор, судя по всему, довольно часто. Фирма «Морские мохолы», занимавшаяся подводным бурением, могла за несколько дней очистить коренную породу от всего лишнего. Также необходимо было выяснить, сколько столбов потребуется установить, чтобы закрепить плавучий район, и насколько глубоко в коренную породу их необходимо вводить. Чтобы получить предварительные ответы, я обратился в проектную фирму, где узнал: большие якоря по четырем углам, между ними поменьше, всего двенадцать на блок. Насколько глубоко твердый якорь должен входить в сланцы и гнейсы, из которых состоит остров? Смотря какое на них будет оказываться усилие, а также сколько всего будет столбов. Проектировщики дали свою оценку, и теперь мы с Гектором обсуждали это так, словно сами были инженерами. И я, как это часто случалось, удивлялся тому, как много он знал о городе. Мне-то приходилось все это выискивать, а он лишь извлекал нужные сведения из коренной породы своей головы, крупицу за крупицей.

С соединительными кабелями было проще, так как они представляли совокупность множества жил, изготовленных из новых, одновременно эластичных и прочных материалов. На этот счет я высказался весьма убедительно:

– Черт, да с этой искусственной фасцией можно удержать целый остров! У нее прочность на растяжение рассчитана на применение в космических лифтах. Ею можно связать Землю и Луну.

Он лишь рассмеялся.

– Приливы здесь бывают до пятнадцати футов между максимальной и минимальной отметками, – сказал он. – Но обычно порядка десяти. Для нас важно только это.

Но это, насколько я сумел выяснить, не превышало допустимых нагрузок, и, когда я на это указал, он лишь кивнул и перешел непосредственно к устройству самой платформы.

Здесь опять-таки все основывалось на базовых шаблонах. На всех кораблях-городах, что плавали по океанам, уже применялась та же технология. По сути, это были воздушные мешки в больших количествах. Составные части платформы, где использовались твердый, как сталь, пластик, максимально солестойкие стекловидные металлы, водонепроницаемое и при этом немного гибкое алмазное покрытие. Это не проблема – сделать модульный район, где каждый блок будет размером с нью-йоркский квартал, таким образом вписываясь в уже имеющуюся сетчатую структуру. Некоторые блоки должны были находиться под водой, но благодаря очень высокой плавучести выдерживали здания в три-четыре этажа. При этом внутри этих блоков располагались подвалы.

Блоки все вместе поднимались и опускались в зависимости от приливов и отливов. Подводные рамы удерживали каналы между ними открытыми и пригодными для прохождения судов, а бамперы не позволяли крайним блокам слишком сильно ударяться о соседние, неподвижные блоки во время бури. Защита от соли и от коррозии. Фотоэлектрическая краска, сады на крышах, водозаборные системы, водные резервуары на крышах в традиционном нью-йоркском стиле, очистительные фильтры – все по стандартам Нижнего Манхэттена. Водой и электроэнергией районы должны наполовину, а то и полностью обеспечивать себя сами.

Выглядело все это неплохо, и Гектор Рамирес тоже так считал.

– Тебе понадобится одобрение города на эту реконструкцию, а еще нужно уточнить старое зонирование. Еще, может быть, изыскать дополнительные средства. Конгрессмен этого района также должен будет войти в совет. Выборы же осенью, да?

– Вроде бы.

Он хмыкнул, удивляясь моему невежеству.

– Поговори со всеми кандидатами, ну или хотя бы с десятком основных. Это все также полезно.

– Даже в сырой зоне?

– Конечно. Это же федеральный вопрос, межприливье. И еще понадобится, чтобы высказался Инженерный корпус армии. А они любят что-то там решать, играть в свои игрушки.

Я подавил тяжелый вздох, но он все равно услышал.

– Заткнись, черт побери, и займись уже делом! – воскликнул он. – Ты выходишь из торговли в реальный мир, где царит бардак. Здесь тебе не станет легче, чем там, здесь будет только тяжелее! Работать с финансами – это еще цветочки.

– Знаю.

– Ничего ты не знаешь. Но скоро поймешь. А пока да, это все хорошо. Так хорошо, что на тебя из-за этого немало дерьма свалится, а потом кто-нибудь, быть может, украдет твою идею, сделает это первым и получит все лавры. Так что шевелись побыстрее.

– Конечно. А вы тоже будете в деле?

– Да, черт возьми. Нам это все нужно, я точно знаю. Так что давай, вперед.

– Спасибо.

Он рассмеялся, увидев выражение моего лица. Наверное, оно выглядело испуганным.

– Это дело проглотит тебя целиком, парень. Натянет тебя по самые гланды. Так что подумай лучше насчет ухода из «УотерПрайс», пока у тебя еще башню не снесло.

Возвращаясь по Гудзону, у меня было легко на душе. Я высматривал бобров, которые мелькали между льдин, чьи размеры варьировались от мелких обломков до чудовищных айсбергов. Столовые айсберги, плоские сверху, служили «авианосцами» для стай канадских казарок.

Легко на душе у меня было и когда я встал на Причале 57 и привязал там лодку, а потом поднялся в большую комнату и увидел всю нашу компанию и Джоджо в том числе. Мне было по-прежнему легко, но теперь я ощущал и некоторое волнение.

Джоджо держалась слегка дружелюбно, но не более того. Но она все же позволила мне отвести ее в сторонку, подальше от всех, и я рассказал ей о своем разговоре с Гектором.

Однако она сдвинула брови:

– Ты же знаешь, что это моя идея, да?

Я почувствовал, как шок от этого заявления подогнул мне колени. Подобрав отвисшую челюсть, я осознал, что мое лицо словно окаменело.

– Что ты имеешь в виду? – спросил я. – Я рассказал тебе об этом, когда начинал разрабатывать идею. Я работал над ней с Гектором Рамиресом и людьми из Мета – Шарлотт, Владе и остальными. Тебя там даже не было!

– Я сказала тебе, что сама этим занимаюсь, – ответила она решительно и, повернувшись ко мне спиной, вернулась к остальным. Я последовал за ней, но говорить на эту тему больше было невозможно: она налегала на выпивку и вела себя мило со всеми, но сторонилась меня. Даже избегала смотреть мне в глаза.

«Черт! – думал я, заискивая перед ней, чтобы снова поймать возможность говорить с ней наедине. – Какого хрена!»

Но она не поддавалась. Она будто прилипла к бару, и мне пришлось бы оторвать ее оттуда и выпроводить за дверь, чтобы заставить ее поговорить. Но на это я пойти не мог. Ее было не сдвинуть с места. Мне бы вытащить ее силком и закричать ей в лицо, что она никогда, никогда, никогда не рассказывала мне о межприливном жилье и что она сама об этом знала!

Но зачем она это сказала?

Конвергентная эволюция?

Я думал обо всем этом, глядя на ее непроницаемое лицо. Я и Джоджо – это Дарвин и Уоллес манхэттенской реконструкции? Оба пришли к одной и той же идее, когда столкнулись с одной и той же проблемой, оба обладали одинаковым набором инструментов? Глаз осьминога, глядящий в человеческий? И который из них я?

Но я сам ей рассказал. Поделился с ней идеей в надежде впечатлить своим стремлением сделать мир лучше. Сначала это было просто представление для нее, но затем оно меня затянуло. И вот теперь она заявляет, что это была ее идея?

Вот черт. Может, она забыла тот разговор или додумала к нему детали сама? Даже в своем дурном настроении я видел, что такое было возможно. Да, она первой упомянула, что хочет что-то построить, вместо того чтобы торговать, а потом я попытался ответить тем же, чтобы показать ей нашу родственность душ и снова залезть ей в трусики. Вот я и придумал то, что казалось мне довольно очевидным решением проблемы, а она, видимо, приняла те мои неясные описания и осмыслила по-своему. Поэтому теперь она была расстроена – вместо того чтобы признать нашу родственность. Хотя, по правде сказать, раз уж это была моя идея, то, что она приписывала ее себе, – ее личная проблема. Это лишь указывало, что она лгунья и воровка. Акула вроде тех, что сплошь и рядом встречаются среди финансистов.

Акула, которую я так вожделел. Потому что даже теперь, когда я разглядывал ее неприступный профиль, она выглядела просто чудно.

Черт, черт, черт. О боже!

Что-то во всем этом наводило на мысль, казавшуюся мне тем более неприятной, чем больше я о ней думал: я в этой ситуации был сущим идиотом, который не мог понять очевидного. Ведь она всего лишь провела со мной ночь, просто развлеклась, без особого значения, после чего порвала со мной и еще и приписала себе мою идею. То есть повела себя совсем не хорошо. А если так – я не мог с этим смириться. Я только что заключил действительно удачную сделку, она обозвала меня вором, присвоившим интеллектуальную собственность, но я все равно хотел ее. А значит, был дураком. Дураком, который еще и злился с каждой секундой все сильнее.

Поэтому, закатив глаза перед Инки и опрокинув последнюю поданную им порцию, чтобы заглушить боль, я вышел к своему «клопу» и направился по 34-му каналу к Бродвею, а потом по Бродвею, вклинившись в вечерний парад лодок – гигантскую пробку, напоминающую водный Марди Гра. Потом на восток по 30-му в сторону Мэдисон. Остановился у причального киоска на углу 28-й и Мэдисон, чтобы взять сэндвич «рубен» – мне совсем не хотелось спускаться вечером в столовую и есть кооперативную кашу. После этого, рассеянно напевая себе под нос, я чуть не врезался в того мальчишку, Стефана, который сидел все в той же резиновой надувной лодке и тревожно всматривался в воду за бортом. В руке у него была воздушная трубка.

– Черт вас побери, малые! – воскликнул я, резко заглушая мотор. – Вы что, специально пытаетесь утопиться?

– Нет, – ответил он, все так же глядя за борт. – По крайней мере, я.

– Ну, значит, твой дружок здесь, в воде. Он идиот? Что вы на этот раз делаете?

– Здесь была Восточная 26-я улица, 104, – ответил он, указывая вниз.

– Ну и что?

– Здесь жил Герман Мелвилл.

– «Моби Дик»?

Он удивился моим познаниям в американской литературе как-то совершенно безрадостно:

– Да, он! Он работал таможенным инспектором на причалах на Западной улице, а жил вот здесь.

Нас окружали массивные здания между Номадом и Роуз-Хиллом, каменные и стеклянные чудища размером с целые кварталы, они резко вздымались над каналом. Ничего менее свойственного XIX веку невозможно было и представить: между этими монстрами не виднелось никаких остатков прежних зданий, которые хоть как-то напоминали бы о голоцене.

– Господи, парень! Вытаскивай своего дружка, я хочу с ним поговорить. Он же там не с этим вашим колоколом, нет?

– Вообще-то да. Мы его достали.

– Это нехорошо, – ответил я, отчего-то распаляясь. – Вы находитесь в очень загруженном канале, и твой друг не найдет здесь ничего от Германа Мелвилла! Там что вытаскивай его, пока он там не подох!

Мальчик словно и пристыдился, но также явно испытал облегчение, получив поддержку собственного мнения о том, что эта вылазка его товарища – совершенное безумие. Роберто Безрассудный. Стефан три раза потянул за шланг – по-видимому, это был сигнал, чтобы этот безумец поднимался к поверхности.

– А радиосвязи у тебя с ним нет?

– Нет.

– Господи боже. Почему бы вам просто не спрыгнуть с Эмпайр-стейт-билдинг, и дело с концом?

– А разве там нет сетки для прыгунов?

– Ладно, значит, то, чем вы тут занимаетесь, еще опаснее, чем прыгать с Эмпайр-стейт. Давай уже, вытаскивай его.

Стефан потянул за веревку, к которой был привязан колокол – на этот раз, к счастью, он не отвязался, – и спустя некоторое время на темной поверхности возник паренек, больше похожий на выдру с человеческим лицом.

– Давай, – рявкнул я, – вытаскивай свою задницу из воды. Я расскажу обо всем твоей маме.

– У меня нет мамы.

– Знаю. Я расскажу Владе.

– И что?

– И расскажу Шарлотт.

Это подействовало. Роберто нехотя перелез через борт их лодки и весь задрожал. Я помог им затащить их жалкий колокольчик и отбуксировал их за угол бачино, а потом в эллинг Мета.

– Владе, привяжи уже где-нибудь этих идиотов, я тут опять их чуть не убил, они ныряли на 26-м прямо посреди канала.

– Не посреди!

– Но почти, поэтому я хочу сдать их Шарлотт, чтобы она надрала им задницы.

– Как по мне, это будет выглядеть странновато, – заметил Владе. – Да и Шарлотт сейчас нет.

– Держи их здесь, пока она не вернется.

– Ребята… – только и сказал Владе.

Промокшие «крысы» ощерились на меня и скрылись у Владе в офисе. Я поднялся к себе и переоделся, все еще размышляя о Джоджо. Когда я уже собирался снова выйти, мне позвонила Шарлотт, и я вспомнил о мальчишках. Я ответил, что сейчас к ним подойду, и направился вниз.

Когда я спустился, то увидел, что ребята уже обсохли и сидели перед экранами Владе, будто проказники в кабинете директора, которых вот-вот должны были исключить из школы. Шарлотт явно устала закатывать глаза и просто пялилась в потолок, размышляя о чем-то своем. Владе был занят работой.

– Малолетние преступники! – воскликнул я, входя в офис, отчего все тут же встрепенулись.

– Нырять в каналы законом не запрещено, – возразил Роберто. – Этим постоянно занимаются!

– Городские рабочие, – с укором заметила Шарлотт.

– Вы не давали пройти лодкам с Мэдисон на 26-й, – заявил я. – Уж я-то знаю, потому что чуть вас не снес. Еще и вернулись за своим так называемым колоколом, который точно вас убьет, если от него не избавитесь. И кому вы вообще сказали, куда ушли? Да и от дома Германа Мелвилла там ничего не осталось, это я вам точно скажу. Он жил триста лет назад, и сейчас это район многоэтажных зданий, так что там ничего больше нет от 1840-х или каких там.

– С 1862-го по 1895-й, – уточнил Стефан. – Мы искали фундамент. Хотели прорубить улицу возле бордюра и добраться до места, где находился дом. Радар показывает, что там, внизу, целая куча всяких балок.

– Балок?

Мальчики гордо посмотрели на меня.

– Как Шлиман в Трое, – заметила Шарлотт. – Вот чем он там занимался в Кноссе?

– Археологией? – ответил я. – Ностальгией?

– А что? – проговорил Роберто.

– Там была утерянная рукопись, – добавил Стефан. – «Остров Креста». Утерянный роман Мелвилла.

– Под этой улицей?

– «Билли Бадда» нашли в обувной коробке. Кто знает?

– Иногда знают. Под 26-м каналом утерянного романа Мелвилла нет!

В офисе повисла гробовая тишина. Владе продолжал работать со своими документами. Вокруг Роберто, словно вонь от скунса, ощущалось необузданное безумие.

Шарлотт издала тяжелый вздох.

– Вы, ребята, себя поубиваете, – напирал я, а потом добавил Шарлотт и Владе: – Что за черт, эти ребята под опекой здания или нет?

Оба отрицательно покачали головами.

– Значит, под опекой города?

Теперь Шарлотт поджала губы:

– Они, похоже, нигде не числятся.

– Это как?

– О них нет никаких данных. Никаких документов.

– Мы свободные граждане межприливья, – объявил Стефан.

– А где, говорите, ваши родители?

– Мы сироты, – ответил Стефан.

– А опекуны?

– У нас нет опекунов.

– Хоть какие-то законные представители?

– Нету.

– Где тогда вы росли?

– Я вырос с родителями в России, – ответил Стефан. – Они умерли, когда мы сюда переехали. От холеры. Потом я оттуда съехал. Людям, которые там жили, было все равно.

– А у тебя? – спросил я у Роберто.

Тот пялился в экраны Владе.

– У Роберто никогда не было ни родителей, ни опекунов, – ответил Стефан. – Он сам себя воспитывал.

– Что это значит? Как такое возможно?

Роберто поднялся со своего стула и произнес:

– Я сам о себе забочусь.

– Ты имеешь в виду, что не помнишь своих родителей?

– Нет, я имею в виду, что их у меня никогда не было. Я помню себя еще до того, как научился ходить. И я всегда сам о себе заботился. Сначала ползал. Тогда мне было, наверное, месяцев девять. Я жил под аквакультурным садком на пристани «Скайлайн» и ел то, что падало в подпол, где сборщики моллюсков хранили свои вещи. Там были старые сети и всякий хлам, где я мог устраивать ночлег. Потом я научился ходить и однажды ночью взял вещи и ушел. Люди постоянно там что-то оставляли.

– Неужели такое возможно? – изумился я.

Он пожал плечами:

– Я же здесь.

Мы все пристально глядели на него.

Я посмотрел на Шарлотт. Она повела бровями.

– Нужно оформить вам документы, ребята, – сказала она.

– Вы можете их усыновить? – спросил я ее, но имея в виду и Владе.

Шарлотт посмотрела на меня так, будто я предлагал ей приручить парочку водяных змей.

– Зачем? – спросил Владе.

– Чтобы хоть как-то влиять на них!

Все четверо только фыркнули.

– Ладно, – смирился я. – Только не говорите потом, что я вас не предупреждал, когда Роберто выйдет на реку и там утонет. Тогда-то вы скажете себе: «Вот черт, надо было мне послушать этого Франклина».

– Не будет такого, – заявил Роберто.

– Избавьтесь от этого, с позволения сказать, колокола, – продолжил я. И, отойдя к двери, добавил: – Найдите себе новое занятие.

– В Нижнем Манхэттене? – спросил Роберто. – И что же здесь можно найти?

– Собирайте дроны. Плавайте под парусом. Выращивайте устриц. Лазайте по небоскребам. Ищите в гавани морских зверей, я сам только сегодня видел бобров. Да чем угодно занимайтесь! Чем угодно, чем можно заниматься, не погружаясь в воду. И еще, пожалуй, стоит надеть вам на ноги браслеты, чтобы мы всегда знали, где вы находитесь. Или могли найти ваши тела.

– Это уже никак, – возразили мальчики хором.

– Еще как, – сказала Шарлотт, пронизывая их своим взглядом, будто булавкой, на которую насаживали бабочек. Тут даже Роберто дрогнул. – Вы теперь живете здесь, – напомнила им Шарлотт. – И это накладывает на вас обязанности.

– Мы все равно сможем выходить и заниматься своими делами, – объяснил Роберто Стефан. – И у нас останется наша лодка.

Роберто вперил взгляд в пол.

– Избавиться от колокола – да, – проговорил он. – Но гребаные браслеты – нет. Я отключу электронику по всей территории, если вы попытаетесь их нам надеть.

– Идет, – сказала Шарлотт.

– Пойдем заберем колокол, – предложил мальчикам Владе. – Мне не нравится, что вы с ним играете. У меня на работе коллеги тонули, а они были хорошими ныряльщиками. Вы-то нет. И… я знал людей, таких, как вы, которые тоже утонули. Это плохо, когда такое случается. Плохо для тех, кто остается.

Что-то в его славянской интонации привлекло внимание ребят. Шарлотт вытянула руку и коснулась его предплечья. Он покачал головой, на лице застыло скорбное выражение. Вскоре ребята с обреченным и даже, пожалуй, задумчивым видом проследовали за Владе в эллинг.

Я поднялся с Шарлотт. Она выглядела уставшей и слегка прихрамывала. На общем этаже, посмотрев на меня, спросила:

– Ужинать?

– Я уже купил сэндвич, – ответил я, – но поем с вами.

– Хорошо. Расскажете мне, как там идут дела.

Она положила себе еды в тарелку, и мы сели за один из длинных параллельных столов, где нас окружала шумная толпа. Сотни голосов, сотни жизней – но даже здесь можно ощутить одиночество, хоть и в центре шумной толпы. За едой я рассказал Шарлотт о виде, открывающемся с высоты кластера Клойстер, и о том, как Гектор Рамирес согласился финансировать мой план по реконструкции части межприливья. Затем в общих чертах описал сам план.

– Очень здорово, – одобрила она. – Вам понадобятся разрешения городских властей, но, учитывая состояние тех районов, я думаю, вы их получите.

– Может быть, вы сможете подсказать мне, к кому нужно обратиться?

– Конечно. Могу познакомить вас кое с кем из моих старых друзей.

– Они работают в вашем здании?

– Да, либо там, либо в офисе мэра.

– А вы тоже работали у мэра?

– Когда-то давным-давно.

Наверное, я как-то странно посмотрел на нее, потому что она вдруг махнула рукой:

– Да, я начинала в Таммани-холле.

– Я слышал, вы стажировались еще у Макиавелли, – сказал я.

Она рассмеялась. Среди ее черных волос проглядывало несколько седых прядей.

– Это сейчас вам будет кстати. Вы как думаете, эти платформы можно устанавливать по одной, точечно или придется сносить сразу целые районы?

– Конечно, можно по одной. Они же модульные. Так они будут больше стоить.

– И тем не менее. Со времен Роберта Мозеса снос целых районов не приветствуется.

– Это можно делать постепенно. И в такого рода проектах все масштабируется. Может быть, здесь стоит привести в пример Питер-Купер-Виллидж.

– Хорошая мысль. Или остров Рузвельта. Но это должны быть аналоги. Чтобы показать, что подобное уже делалось. – Она в задумчивости передвигала вилкой остатки салата у себя на тарелке. – Как это вяжется с тем, о чем мы говорили до этого, о пузыре межприливного жилья, который должен лопнуть?

– Там мы будем шортить. А здесь – лонговать.

– И вы все так же думаете, что забастовка домовладельцев может вызвать резонанс?

– Да. Но смотрите, если вы на это пойдете, то вашему правительству следует хорошо подготовиться. Потому что, когда обвал случится, правительству придется национализировать банки. И больше не придется их спасать и заставлять налогоплательщиков все оплачивать. Вы соберете все крупные банки и инвестиционные фирмы. Они запаникуют, но вместе с тем скажут: отдайте нам все деньги, что мы потеряли, иначе вся экономика рухнет. Они будут этого требовать. Но Федрезерв в этот раз ответит: «Да, конечно, мы спасем ваши задницы, перезагрузим финансовую систему вливанием кучи государственных средств, но теперь вы перейдете в нашу собственность. Вы теперь будете работать на народ, то есть на правительство». А потом вы заставите их опять брать кредиты. Они станут чем-то вроде щупалец федерального осьминога. Кредитные союзы. И финансовая система снова станет функционировать, но теперь будет работать на благо людей. Они работают на нас, мы инвестируем в то, что кажется достойным. В любом случае результат принадлежит нам.

– Включая катастрофы?

– Они и так наши! Так почему бы и нет? Почему бы не принимать не только плохое, но и хорошее?

Шарлотт наклонилась и чокнулась своим стаканом воды с моим.

– Ладно, – ответила она. – Мне нравится. Федрезерв сейчас возглавляет мой бывший муж, я вижу в этом маленькое преимущество. Могу это с ним обсудить.

– Не надо его предупреждать, – сказал я, сам не зная, что имел в виду.

– Не надо? – переспросила она, видя мою неуверенность.

– Не знаю, – признался я.

Она коротко улыбнулась.

– Над этим можем подумать позже. В смысле, они должны об этом знать. Это должен быть план, о котором будет хорошо известно, который будут обсуждать. Я хочу вас нанять. А еще лучше, чтобы вы предложили свои услуги добровольно. И вошли в правление кооператива.

Теперь настал мой черед улыбаться.

– Нет. Слишком много хлопот. К тому же я вообще не вхожу в кооператив.

– А вы вступите. Мы продадим вам долю.

– Я бы имел на это право, будь я настолько глуп, чтобы состоять в правлении. Но должен признать, я как раз подумываю о том, чтобы купить долю. Может быть, это вы уговорили меня заплатить полную цену.

– Даже если так, вы все равно должны быть в правлении.

– Это будет внеурочной работой.

– Но на своей-то работе вы ничем не управляете. Просто играете! Как в покер!

Я поджал губы:

– А я думал, это нечто большее. Вы же сказали, вам нравится мой план.

– Проект реконструкции – да. Анализ – да. Это мне нравится. Игры – нет.

– Это торговля. Создание рыночной ценности.

– Прошу вас, не надо, а то меня сейчас стошнит.

– В таком случае возьмите тазик, потому что мир устроен именно так.

– Но меня от этого зло берет.

– Миру на это наплевать. Как вы уже, несомненно, заметили.

Она усмехнулась:

– Да, заметила. В своем преклонном возрасте. Который теперь, к слову, бьет меня по голове. Мне нужно поспать. Но слушайте, ваши планы мне правда нравятся. – Она встала, взяла свою тарелку и свободной рукой погладила меня по голове, словно я был золотистым ретривером. – Вы очень хороший молодой человек.

– А вы очень хорошая пожилая женщина, – я не смог удержать язык за зубами.

Она улыбнулась.

– Простите, – извинилась она. – Я не хотела задаваться. А вы тот еще тип, вот что я скажу.

И, ухмыляясь, отошла к лифтам. И, когда входила в кабину, на ее лице все еще была улыбка.

Я молча смотрел на закрытую дверь лифта. Я был озадачен. И доволен. Но чем – сам не знаю.