– Джефф? Ты в порядке?

– Нет, не в порядке. Как я могу быть в порядке, когда мы в тюрьме? Мы застряли в тюрьме, которую сами воздвигли вокруг себя. Точнее, я воздвиг. Прости, что втянул тебя в это, Матт. Мне правда очень жаль. Извини меня.

– За это не волнуйся. Ешь лучше свой завтрак.

– Сейчас утро, как думаешь?

– Сейчас блины, просто съешь их.

– Я не могу сейчас есть. Живот болит. Меня тошнит.

– Но ты и вчера ничего не ел. Или за день до этого, если не ошибаешься. Ты разве не голоден? Должен быть голоден.

– Я голоден, но меня тошнит, так что, считай, не голоден. Есть я сейчас не могу.

– Ну, выпей тогда что-нибудь. Вот хоть водички. Давай я разбавлю ею кленовый сироп, хорошо? Будет вкусно и пьется легко.

– Не надо, меня тошнит, когда ты об этом говоришь.

– Нет, не будет тошнить, просто попробуй и увидишь. Тебе нужен сахар. Ты слабеешь. Я имею в виду, ты уже извиняешься. Это дурной знак. На тебя не похоже.

Джефф трясет головой. Борода, бледное лицо, слюни в уголках рта, заляпанная подушка.

– Я тебя в это втянул. Нужно было спросить, что ты об этом думаешь, а потом что-то делать.

– Да, нужно было. Но сейчас от этого разницы никакой. Сейчас тебе нужно попить, а потом поесть. Тебе нужно оставаться сильным, чтобы все это выдержать. Так что оставь пока свои размышления. Потому что ты мне нужен.

Джефф отпивает немного воды, одну чайную ложечку. Несколько капель скатывается в бороду. Матт утирает ему подбородок салфеткой.

– Еще, – говорит Матт. – Пей еще. Когда напьешься, сразу захочешь есть.

Джефф кивает и пьет еще. Матт поит его ложками. Через какое-то время он окунает ложку в пакет с кленовым сиропом и дает Джеффу его. Джефф немного закашливается, потом кивает и проглатывает еще несколько ложек сиропа.

– Хорошо, – говорит он. – Дай еще воды.

Он садится на кровати, прислоняет голову и плечи к стене. Съедает несколько крошечных кусочков блинов, смоченных сиропом, чуть прокашливается и, когда Матт предлагает еще, трясет головой. Матт снова начинает его поить. Вскоре Джефф уже держит стакан на животе, поднимает его и пьет самостоятельно.

– Я чувствую воду за стенкой, – говорит он. – Чувствую, как она движется, и вроде даже слышу ее. Интересно, что все это значит. Кажется, звук под водой какой-то странный. Как будто его куда-то уносит или вроде того.

– Не знаю. Может, еще блинчиков?

– Нет. Хватит. Ты уже меня «гекторишь».

– Вижу, тебе уже лучше.

– Гектор же гекторил людей, да? Мне почему-то кажется, на него просто наговаривают. Вот приходят осаждать его город, пытаются всех там перебить. Гектор организует и возглавляет сопротивление, его убивают и волочат тело за ноги, а потом ассоциируют его имя с какими-то угрозами. Разве это честно?

– Угрозами во имя какого-то благого дела, – предполагает Матт.

– Тем не менее. Его отымели. Хотя он этого не заслуживал. И как так получается, что настоящим негодяям все сходит с рук? Как получается, что ты не тянешь ахилл, когда сваливаешь весь такой в гневе? Примадонны – вот как мы их называем, но примадонны по сравнению с ними – настоящие бойскауты. А как насчет «поаяксить»? Я уж точно аякснул в той своей врезке, прости еще раз, но ладно, я приберегу извинения на потом. Хорошо так аякснул, по-крупному. Или как насчет Зевса? Если кто-то загорается нарциссическим гневом, разве мы говорим, мол, он «зевсится»? Нет, не говорим. Не «улиссизируем» ситуацию. Не «агамемним».

– А ты так еще «кассандра», – замечает Матт.

– Видишь, я знал, что ты читал не только «Справочник по R».

– Не прям чтобы так. Этого просто набираешься, пока просматриваешь всякое дерьмо в облаке.

Затем тирада Джеффа переходит в хриплый шепот. Будто он то затухает, то разгорается.

– «Дерьмо в облаке». Роман о небесных нечистотах. Такой и я бы смог написать. Мы здесь столько времени, что кажется, уже пора. Что мне нужно было сделать, так это попридержать коней и дождаться, пока не получится что-то хорошее. Я определенно облажался, и мне жаль. Потом я извинюсь. Надеюсь, ты знаешь, что я сделал это только потому, что больше не мог сдерживаться. И вот мы живы в этом прекрасном мире, если, конечно, не умерли и не попали в лимб. А они пытались оторвать нам головы. Ссылались на какие-то нехватки, на террористов и стравливали нас друг с другом, а сами отбирали девяносто пять процентов всего. Оберите тех, на ком зарабатываете. Кто из богов делал так у Гомера? Никто. Они хуже худших гомеровских богов. Вот что они делают, Матт. И я не мог этого терпеть.

– Знаю.

– Потому что это плохо!

– Знаю. Но сейчас об этом не волнуйся. Сейчас тебе нужно поберечь энергию. Пожалуйста, не надо перечислять все преступления правящего класса, хорошо? Я это и так знаю. Береги силы. Ты голодный?

– Меня тошнит. Тошнит от этих ублюдков, которые рвут нас на части. Собираются в Давосе и рассказывают друг другу, какие они все великие, сколько всего хорошего делают. Долбаные притворщики и ублюдки. И все им сходит с рук!

– Джефф, прекрати. Хватит. Ты тратишь на это свою энергию, но сейчас не нужно проповедовать. Я и так со всем согласен, поэтому нечего тебе пересказывать все по новой. Мир уже в заднице, я согласен. Богачи – тупые говнюки, я согласен. Но тебе нужно перестать об этом говорить.

– Не могу.

– Знаю, но ты должен. Только в этот раз. Прибереги то, что хочешь сказать, на потом.

– Не могу. Я пытаюсь, но не получается. Долбаные…

К счастью, Джефф засыпает. Матт пытается сунуть ему в рот последнюю ложку кленового сиропа, потом снова утирает ему подбородок и подтягивает одеяло до его груди.

Затем садится на стул рядом с кроватью, покачивается на нем, размышляя. Наконец, берет одну из тарелок с подноса и очищает ее до тех пор, пока та не превращается в белый керамический круг. И на его гладкой поверхности он пишет, выдавливая клубничное варенье из пакетика: