2. Август. Я отказываюсь от старых привычек

Впервые я напилась с моим биологическим отцом. В тот день я видела его первый и последний раз в жизни. Мне было всего 12 лет.

Я сознательно решила не делиться в моем блоге лишними историями об алкоголизме. Я не боялась осуждения, я просто не хотела, чтобы надо мной смеялись – или чтобы смеялись над моей семьей. К тому же эта история вовсе не типична для моего детства. Но, к сожалению, она все-таки случилась и привела меня к алкоголю в таком возрасте, когда большинство детей еще думают об играх с подругами или о победе в футбольном матче.

Моя мама и мой биологический отец никогда не состояли в браке. Честно говоря, они и настоящей парой не были. Несколько свиданий закончились положительным тестом на беременность, и жизнь моей матери навсегда изменилась. Отец не хотел и слышать о ребенке и буквально сбежал из страны, переехав в Соединенные Штаты до того, как я родилась. Мама смирилась с этим и решила, что она станет моей матерью, а я – ее дочерью. Я подчеркиваю слово «решила», потому что, с моей точки зрения, она имела полное право выбирать (она, конечно, скажет вам, что я была подарком судьбы). Она решила, что мы с ней станем семьей, а позже приняла решение, что к нам присоединится мой отчим. Кстати, в этой книге я буду называть его папой, потому что он действительно стал мне отцом и остается им.

Вспоминая детство, я благодарна маме, среди прочего, за то, что она никогда не знакомила меня со своими поклонниками, пока не встретила папу. И, честно говоря, после того как мы семь лет прожили вдвоем, я не была рада никаким мужчинам в доме. Вообще-то меня бесило, что кто-то приходит в нашу квартиру и занимает место в ее кровати, куда я забиралась каждый раз, когда мне снился страшный сон. Это была моя подушка. Мое одеяло. Моя кровать. Моя мама.

Мама с папой познакомились в 1992 году, и к 1995 году они поженились, и наша семья увеличилась с трех до пяти человек. Я была на восемь лет старше, чем моя сестра Алли, и на 10 лет старше, чем мой брат Бен. Наш папа по полгода курсировал вдоль побережья Британской Колумбии в команде Канадской береговой охраны, и на это время я становилась третьим родителем. Я забирала детей из школы, водила на занятия спортом, готовила обед, стирала, помогала убирать дом и так далее. Наверное, некоторые подростки бунтовали бы против таких обязанностей, но я ими гордилась.

Когда мне было 12 лет, мой биологический отец связался с мамой, чтобы сообщить ей, что он приезжает в Викторию – мой родной город, где они впервые встретились. Он собирался повидать своих родных и хотел узнать, не могли бы мы поужинать с ним втроем. Мама спросила меня, что я об этом думаю. Ничего. Но мне, конечно, было любопытно. Я считала, что у меня отличная семья. Мама усердно работала, чтобы обеспечить нас, и еще до появления папы у меня было все что нужно, и я всегда чувствовала, что меня любят. Но все же мне хотелось узнать, кто этот загадочный человек, который поучаствовал в моем создании. Мы с мамой решили с ним встретиться.

Об этом вечере у меня остались одновременно ясные и путаные воспоминания. Ясные, потому что я до сих пор могу восстановить в памяти, что произошло, точно так же, как вы можете вспомнить неловкость своего первого свидания или первого поцелуя. А путаные потому, что я так и не поняла, как такое вообще произошло.

Беседа за ужином была обычной. Где вы теперь живете? Кем ты работаешь? Как твои родные? Поверхностные темы. Я тихо слушала, как они беседовали друг с другом, говорили обо мне, а потом говорили со мной. Я не знала, что сказать, – что может сказать двенадцатилетняя девочка? Моя жизнь до сих пор вращалась вокруг подруг, книжек, баскетбола и первых влюбленностей. Он и правда хотел об этом поговорить?

Так что я продолжала молчать, пока они говорили и сравнивали наши черты лица. У него были светлые волосы. У меня тоже светлые волосы. У мамы, папы, Алли и Бена темные каштановые волосы, так что я всегда выделялась на их фоне. Он создал эту часть меня, подумала я. У нас были одинаковые носы. Я также заметила, что его верхняя губа становилась тоньше, когда он улыбался, закидывал голову назад и смеялся. Меня всегда бесила эта моя черта, и теперь я знала, кто виноват.

Когда мы уже собирались уходить, он спросил маму, можно ли ему свозить меня в центр и угостить мороженым. Мой биологический отец был фотографом-фрилансером и хотел поснимать город, который когда-то называл своим. «Типа передать весь драйв!» Так он и говорил, используя слова «драйв», «крутой», «чувак» и «йоу!», причем у него был одновременно британский и южноафриканский акцент. На взгляд подростка он казался человеком, повидавшим мир. Мама спросила, хочу ли я с ним поехать. Сказать «нет» было неловко, так что я села в его машину, и мы поехали на юг по Квадра-стрит в сторону внутренней гавани.

Тогда я не поняла, что он и не собирался везти меня за мороженым. Вместо этого он поворчал по поводу парковки в центре, а потом зашел со мной в старый паб на Бастион-сквер и усадил меня у барной стойки. Там он попросил бармена присмотреть за мной, потом подмигнул, улыбнулся и скрылся за углом.

Мне показалось, что он оставил меня на несколько часов, но, скорее всего, прошло около 30 минут. За это время бармен приготовил для меня то, что, как я потом выяснила, было двумя «Маргаритами» с лаймом. Первая на вкус показалась мне колотым льдом с газировкой. Я быстро выпила коктейль, уставившись в телевизор и надеясь, что чем скорее я допью, тем скорее мы сможем уйти. К тому времени как бармен поставил передо мной второй бокал, мне стало тепло, а перед глазами все расплывалось. Когда мой биологический отец, наконец, вернулся, пообщавшись с друзьями, он догадался, что я пьяна. «Кофе с виски все поправят, чувак!» – крикнул он бармену. Я выпила один глоток, незаметно сплюнула обратно в черную кружку и спросила, не отвезет ли он меня домой.

То возвращение домой можно описать как самые неловкие 20 минут в моей жизни. Он задавал мне вопросы типа «Ну как там твой отчим?» и «Как ты думаешь, мы с твоей мамой когда-нибудь будем вместе?». Я смотрела в окно, наблюдая, как мелькают за стеклом машины и дома, прикусывая язык, чтобы не расплакаться, и молилась любому богу, который меня услышит, чтобы он поскорее вернул меня к моей семье. В конце концов все мои мысли свелись к тому, что я никогда не хочу расставаться с Беном и Алли – моими единственными братом и сестрой.

Мама, наверное, сидела у окна, высматривая меня, потому что как только мы подъехали, она открыла дверь и вышла наружу. Когда я выбралась из ржавого белого «Бьюика», который мой биологический отец одолжил у собственной матери, он помахал моей маме и сразу умчался прочь. Мама стояла на ступеньках, глядя, как я, пошатываясь, иду к дому. Медленно, шаг за шагом, я преодолела 10 ступеней лестницы, придерживаясь за стену и болезненно ощущая ладонью все неровности штукатурки. Когда я, наконец, добралась до порога, я поняла по маминому лицу, что она в ужасе. Она смотрела на меня таким взглядом первый, но увы, не последний раз в жизни. Я прошла в дом, все еще придерживаясь за стену, чтобы не упасть, добралась до комнаты и рухнула на кровать.

Я не в курсе всех деталей того, что произошло дальше. Я помню только, что лежала в кровати и слушала, как моя мама орет в телефонную трубку на кухне. Она позвонила моему биологическому отцу, потом позвонила в паб, где мне дали алкоголь, а потом угрожала вызвать полицию. Дурацкое совпадение: брат биологического отца был констеблем в полицейском участке, находившемся в соседнем здании с учреждением, в котором работала моя мама. Виктория и правда маленький город. Впрочем, я никогда не встречала его брата, так что маленький город может быть на самом деле довольно большим. Но я знала, что на следующий день он обо всем узнает. Мама сказала об этом по телефону.

Я слушала ее, лежа на кровати, и наблюдала, как плакаты с Джонатаном Тейлором Томасом кружатся по комнате, а потом закрыла глаза и все исчезло.

Возможно, самая печальная часть этой истории заключается не в том, что она произошла, а в том, что долгие годы я ей гордилась.

Школьное образование в Виктории состоит из двух уровней. Так что сперва я ходила в начальную школу (с детского сада до седьмого класса), а потом в старшую (с восьмого класса до выпускного). Вскоре после моего первого алкогольного опыта мне исполнилось 13, и я перешла в старшую школу. Здесь у меня появилась новая группа друзей, в основном состоявшая из девочек из восьмого класса и мальчиков из девятого.

Как большинство неуверенных в себе младших подростков, мы обменивались боевыми историями нашего детства. У многих из моих новых друзей родители были разведены, некоторые ненавидели своих отчимов. У кого-то родители так много пили, что даже дети понимали, насколько ненормально такое поведение. Но никто еще не пробовал делать это сам, кроме пары ребят, которые могли украсть сигарету или стащить банку пива из холодильника. Когда я узнала об этом, я поняла, что у меня есть шанс выделиться.

Пока что я была заурядной. Я входила в баскетбольную команду в шестом и седьмом классах, но, как правило, не могла продержаться на поле дольше нескольких минут. На физкультуре меня тоже обычно выбирали в команды последней. Я также не была особенно привлекательной: слишком короткие волосы, слишком большие бедра и живот. Ничто во мне не заслуживало внимания. И вот я, наконец, обнаружила что-то, в чем я обошла большинство моих новых друзей: я была первой из нас, кто ухитрился напиться.

«Летом я пошла в паб с моим реальным отцом и так надралась!» – рассказывала я, словно это было какое-то выдающееся событие. Потом я детально описывала напитки, словно эксперт по коктейлям, и заканчивала историю словами: «Надо нам с вами как-нибудь выпить!» Благодаря этому я стала одной из предводительниц стаи.

Вскоре мы начали выпивать каждые выходные. У одного из девятиклассников был друг, у которого был старший брат, готовый покупать нам алкоголь по пятницам. Группа из 10–15 человек обычно собиралась у трибун школьного стадиона и ждала нашей экспресс-доставки. Минивэн появлялся в одно и то же время каждую неделю – в шесть вечера зимой, в восемь вечера весной, – и мы проводили следующие несколько часов, потягивая крепкий сидр из двухлитровых бутылок и скача по бейсбольному полю, словно мы тут хозяева.

Тогда я не знала, что проведу следующие 14 лет, напиваясь по самым дурацким причинам. Я буду пить, чтобы чувствовать себя более крутой – кем-то, кто реально нравится людям. Я буду пить, чтобы пережить неловкие ситуации, например свидания и секс. Я буду пить, чтобы приглушить неуверенность. Но тогда я об этом не знала – зато знала, что у меня отлично получается. Я легко добывала алкоголь. Я держалась наравне с парнями, и меня никогда не тошнило. Я умела здорово повеселиться.

От выпивки один-два раза в неделю в старшей школе я перешла к трем-четырем вечерам в неделю в 20 лет, причем почти каждый раз напивалась до отключки.

Потеря памяти происходила по двум сценариям. Иногда из моей жизни пропадал час или два. Мне приходилось спрашивать подруг, во сколько мы ушли с вечеринки или что мне написал мой парень. Я стирала всю переписку перед тем как лечь спать, потому что не хотела видеть с утра те глупости, которые могла отправить. Этот вариант был не так уж страшен, мне казалось, что отрубиться на один-два часа – не беда.

Но случались и такие вечера, когда я забывала вообще все после какого-то момента. Я пила так, словно боялась, что у меня отнимут бутылку. Последнее воспоминание обычно было забавным, например, как я пою на улице по дороге на вечеринку или обнимаю подруг. Потом я просыпалась утром, обычно в своей кровати, но иногда у кого-то на диване, и не могла восстановить события последних шести или более часов.

Этот вариант я ненавидела. Я ненавидела то чувство, когда пытаешься понять, что пила, нюхала, ела или вытворяла. Я ненавидела ноющую пустоту внутри, которая подсказывала, что я, видимо, сделала или сказала что-то глупое и, скорее всего, испортила с кем-то отношения. Я ненавидела свое неведение. И все-таки я продолжала пить 14 лет.

Я прочитала где-то, что люди пытаются бросить до дюжины раз прежде, чем у них, наконец, получается. В моем случае это оказалось правдой.

Впервые я подумала, что надо бы бросить пить, утром после вечеринки в доме подруги. Она собиралась уехать в Таиланд на четыре месяца. Чтобы проводить ее как следует, мы пили тайское пиво, ром с пряностями и эггног – отвратительное сочетание, но нам, двадцатилетним, оно казалось уместным. 15 или больше человек расселись на полу кухни, мы танцевали в носках под живую музыку, которую исполнял для нас отец подруги вместе со своей группой.

На следующий день я проснулась полностью одетой в кровати, не помня, как именно я туда попала. Мне потребовалось четыре дня и дюжины разговоров с подругами, чтобы разобраться, что произошло. Судя по всему, я вызвала такси, а затем заснула на тротуаре, пока ждала его. Некоторое время спустя меня нашли родители моей подруги, подобрали с асфальта и уложили на заднее сиденье своей машины. Наверное, я сумела относительно разборчиво назвать им адрес моих родителей, потому что они отвезли меня туда и уложили в постель. Я ничего из этого не помнила. Кто угодно мог подобрать меня на улице той ночью.

В начале того года я купила открытку родителям подруги, которые меня подобрали, и поблагодарила их за помощь. Я написала им, как я ужасно виновата и как я переживаю из-за того, что не знаю, что именно произошло, и сообщила, что планирую больше никогда не пить. «Уже три недели я не пила не капли», – написала я как само собой разумеющееся. Но вскоре после этого я снова начала пить и не делала новых попыток бросить еще пять лет.

На Новый год в 2011-м я дала себе обещание не пить целый год. Думаю, я продержалась 23 дня. В феврале того года я взяла отгул на работе и перелетела через всю страну, чтобы начать новую жизнь. Вместо этого я пропила все мои сбережения за восемь недель и потратила последние 350 долларов на возвращение в Викторию с приблизительно 30 тысячами задолженности по карте. В этот момент мне пришлось притормозить и пить реже. Но всякий раз, когда я могла позволить себе десятидолларовую бутылку вина, я покупала ее и выпивала до последней капли, обычно в течение часа.

Летом 2012 года мои длительные отношения закончились довольно тяжелым разрывом. Я веселилась еще больше прежнего, чтобы забыть об этом. Но в то лето я уже понимала, что мои дни пьянства подходят к концу. Как и то чутье, которое в 2011 году подсказало мне, что я приближалась к долговой яме, теперь тихий голос твердил, что нельзя больше так обращаться с собой. Причины, по которым я так много пила, стали настолько очевидны, что я не могла их больше игнорировать. Я пила, чтобы чувствовать себя круче. Я пила, чтобы справиться с неловкостью, особенно когда дело касалось свиданий или секса. И я пила, чтобы приглушить боль и неуверенность. Ничто не изменилось с тех пор, как я была ребенком.

В конце августа того года мне предложили постоянную работу выпускающим редактором в финансовом стартапе в Торонто. СЕО компании прочитала мой блог, ей понравилось, как я пишу, и она знала, что мне нравится город. «Хотите переехать к нам?» – спросила она. Она и не подозревала, как отчаянно я мечтала о новой жизни. Я приняла ее предложение, уволилась с моей стабильной госслужбы, сложила мои вещи в две спортивные сумки и три недели спустя запрыгнула в самолет.

Я отметила мой приезд, устроив вечеринку с подругами. Затем мы отпраздновали пару дней рождения, и я даже как-то повеселилась вместе с моими новыми коллегами. Но в то же время голос в моей голове становился громче. Я знала, чем я занимаюсь: притворяюсь, что я счастлива, что я в восторге от жизни в Торонто, и пытаюсь скрыть, насколько глубоко я страдаю из-за окончания таких важных для меня отношений. Я не хотела чувствовать боль, но даже алкоголь не помогал мне ее заглушить.

Тоска поразила все стороны моей жизни и уничтожила все хорошие привычки, к которым я себя приучала. Я снова тратила слишком много денег и выбирала вредную еду. Я не могла вспомнить, когда я последний раз сходила на пробежку или в спортзал. К тому времени как лето сменилось осенью, я знала, что единственный способ наладить свою жизнь – прекратить пить раз и навсегда. Я даже написала об этом в моем блоге, озаглавив пост «Хватит отговорок (опять)». Я подумала, что, если я изложу свою проблему и нажму «Опубликовать», я почувствую себя обязанной сдержать обещание. Ведь это сработало и когда я набрала долгов, и когда я решила вести здоровый образ жизни.

Сорок пять дней спустя я выпила пару бутылок пива на концерте и ушла в шестинедельный загул, включавший в себя поездку в Нью-Йорк, которая большей частью выпала у меня из памяти, ряд неприятных ситуаций с мужчинами, 450 долларов, оставленных в баре, и одно утро, когда я проснулась дома и обнаружила, что я каким-то образом потеряла джинсы, в которых из него вышла, и вернулась домой в платье.

Я пробовала бросить пить много раз, но не была готова к этому по-настоящему. Я почувствовала себя готовой в 27 лет. Проснувшись с очередным провалом в памяти и помня только фрагменты какой-то сомнительной выходки прошлой ночи, я поняла, что дошла до точки. Эта ситуация была не хуже, чем любая из предшествовавших ей, но я почувствовала, что готова назвать ее последней. Можно просыпаться и говорить себе «Так жить нельзя» только определенное число раз, и я исчерпала свой лимит.

Скоро выяснилось, что не пить – это вовсе не самое сложное. Настоящая проблема заключалась в том, что теперь мне предстояло без алкоголя справляться и с неловкими ситуациями, и с избытком эмоций, и с отторжением. Как оказалось, всего этого в моей жизни было много. Мне приходилось встречаться лицом к лицу с чувствами, которые я привыкла ненавидеть и заглушать алкоголем. Прежде тяжелые недели на работе можно было забыть после одной-двух бутылок вина. Грубое равнодушие мужчин можно было обсудить с подругами за четырьмя высокими бокалами крепкого сидра или шестью рюмками чего подешевле в баре. Но теперь у меня не осталось ничего, чтобы заливать свои горести. Я должна была испытать дискомфорт, потянуться к бутылке, затем преодолеть это чувство и найти новый способ разобраться с моими проблемами.

Позже, когда я запретила себе лишние покупки, уже через месяц я заметила сходство между отказом от алкоголя и отказом от покупки кофе. Хотя латте – напиток сравнительно безопасный, отказаться от двух привычных порций в день оказалось не менее сложно, чем от вечернего бокала (ладно, нескольких бокалов) вина. Я никогда не представляла, что буду настолько скучать по кофе.

Я начинала думать о латте первым же делом с утра в те дни, когда просыпалась такой усталой, что едва раскрывала глаза. Иногда мне казалось, что проще одеться и спуститься в кофейню на первом этаже, чем зайти на собственную кухню и сварить себе целый кофейник. Позже утром я снова думала о кофе, когда хотела сделать перерыв в работе. Голос в моей голове твердил, что я его заслужила. И я думала о нем, когда собиралась выйти по делам или куда-либо поехать. Я не понимала, как много моих привычек завязано на покупку кофе, пока не запретила себе его покупать. Каждый раз, когда я думала о нем, мне приходилось останавливаться, обдумывать, чем вызвано мое желание, и осознанно реагировать на него иначе.

Отказаться от кофе навынос было, конечно, куда легче, чем бросить пить, – этого я не отрицаю. Когда я хотела утром латте, я шла на кухню и заваривала кофе во френч-прессе. Иногда я баловала себя, добавляя ореховый сироп, и пыталась сделать домашний аналог латте. А в длительные поездки я брала с собой бутылку воды и термос с кофе. Со временем все это вошло у меня в привычку. К середине августа я была довольна всеми переменами в моей жизни.

Когда я бросала пить, все обстояло совсем не так, да и с запретом на покупки ситуация была другой, даже по сравнению с тем, что сейчас. Годами я верила, что алкоголь нужен мне для того, чтобы сделать жизнь лучше, и точно так же я считала, что ее сделает лучше шопинг. Я не мечтала о покупках каждый день. Порой я не думала о них неделями. А потом внезапно ловила себя на том, что страстно хочу купить что-то, о чем и не помышляла секунду назад.

Например, я узнавала о хорошей книге и в какой-то момент обнаруживала себя на сайте онлайн-магазина. Или заходила в обычный магазин, чтобы купить новую тушь для ресниц, а потом замечала ряды теней для век и задумывалась, тот ли оттенок я использую и не пора ли попробовать что-нибудь новенькое. Я понятия не имела, что такое BB-крем (и до сих пор не очень понимаю), но реклама постоянно твердила мне, что он сделает мою кожу идеальной, и я начинала думать, что он мне нужен. Затем я замечала, что шарф, лежащий рядом с толстовкой, которую я планировала купить (из одобренного списка покупок), похоже, совершенно в моем стиле. Так, может, и он мне нужен? Конечно, нет. Я не нуждалась во всем этом и ничего не покупала.

Опять же тяжелее всего я переживала вовсе не то, что я не могу ничего купить. Тяжелее всего было по-новому реагировать на привычные триггеры. Я чувствовала, что как только я хоть на минуту забуду о запрете, я тут же начну покупать вещи снова. Шопинг не отпускал меня, словно бывший парень, с которым никак не получается расстаться окончательно.

Каждый раз я делала паузу, оглядывалась вокруг и пыталась понять, почему мне захотелось что-то купить. Причины были разные: компьютер с доступом к интернет-магазинам под рукой, красивая выкладка товара или приятный аромат в магазине. Но чаще всего дело было в привычке. В прошлом каждый раз, когда я чего-то хотела, я покупала желаемое – не задумываясь, наплевав на баланс и сбережения. Теперь я боролась с этими импульсами единственным доступным мне способом – напоминала себе, от какого количества вещей я избавилась и сколько у меня еще осталось. У меня было всего предостаточно.

Пока я не начала попадать в такие ситуации, я не подозревала, что запрет на покупки окажется настолько тяжелым испытанием. Моя задача оказалась посложнее, чем просто не тратить деньги. Мне придется изменить привычки и порядки, которые я вырабатывала годами.

Я искала научные сведения о том, как долго формируются привычки, но найденные ответы сильно разнились. Некоторые исследователи утверждали, что достаточно 21 дня, другие рассказывали про 66 дней или даже 12 недель. Сама же я спустя два месяца все еще выявляла триггеры и боролась с ними, одновременно пытаясь понять, почему они вообще возникают. Меня это не удивляло – и до сих пор не удивляет. Спросите любого зависимого, сколько ему потребовалось времени, чтобы больше не чувствовать, что его наркотик (неважно, алкоголь это, еда или что-то другое) – единственное спасение в любой ситуации, и я уверена, никто не скажет: «21 день».

К концу августа прошло 56 дней моего эксперимента, но я все еще чувствовала, что мои дурные привычки вот-вот возьмут верх над благими намерениями. Я разобралась в том, как именно я привыкла тратить деньги, но мне еще предстояло узнать, как сильно эмоции влияли на мои решения.