на левом верхнем клыке, то белые «лучики» незагорелой кожи в уголках вечно прищуренных глаз.
Не менее хорошо читались и истинные чувства, которые он прятал за улыбками: недовольство решением, принятым старейшинами в момент знакомства с Мэй, похотливый интерес и зависть ко мне тогда, когда она просила меня проводить ее до ветру, жгучая ненависть и обещание смерти во взгляде, сопровождающие просьбу взять его в ученики.
Потом память вернула меня во двор сарти Аттарков в тот момент, когда ро’ори готовились к первому айге’тта в своей жизни, – я снова увидел удивление во взгляде Тарваза Каменной Длани, внезапно прервавшегося на полуслове и уставившегося на что-то за моим плечом, затем услышал его недовольный рык и возмущенный вопль азы Ниты откуда-то издалека, еще раз дотронулся до плеча Мэй и, на миг онемев от холодной ярости, которую она испытывала в этот миг, сердцем почувствовал ее слова:
– Муж мой! Обрати внимание на предплечья Унгара Ночной Тени. А потом поинтересуйся у кого-нибудь из НАШИХ РОДСТВЕННИКОВ, что это значит…
В отличие от меня того, который был в прошлом, видевшего только предплечье Ночной Тиши и глаза жены, я сегодняшний видел и чувствовал гораздо больше: безумную смесь гнева, стыда и страха, мелькнувшую в глазах сорвавшегося с места Тарваза Каменной Длани, чувство вины передо мной с Мэй и презрение к Унгару – во взгляде Шарати, болезненный интерес и ожидание – в Хасии. Поэтому слушал себя того и сходил с ума от бессилия что-то изменить…
«Если бы в тот день я вызвал Унгара на поединок, Мэй осталась бы жива… – подумал я в тот момент, когда там, в прошлом, Тарваз Каменная Длань ударом кулака отправил сына в беспамятство. – А вместе с ней и Гарташ Плеть, Уресс и многие другие…»
Мысль о том, что я мог бы сидеть перед костром рядом с женой, была такой горькой, что я подтянул к себе котомку и вытащил из нее заляпанный кровью араллух. Разложил на коленях, разгладил складки, откинулся на ствол дерева и закрыл глаза…
…Потемневший от времени стул из тирренского дуба. Два белых полушария, увенчанные так хорошо знакомыми мне ямочками над крестцом. Узкая талия. Два валика мышц вдоль позвоночника. Белоснежная, никогда не знавшая загара спина с выделяющимися треугольниками лопаток. Левая рука, опершаяся на столешницу. Тяжелое полукружие груди, видимое между ней и дугами ребер. Рыжее облако, в свете мерной свечи отливающее червонным золотом.
Короткое и почти незаметное движение плеч, прячущихся под золотыми струями, и тихий, на грани слышимости, вздох…
– Мэ-э-эй… – радостно выдыхаю я, приподнимаюсь на локте, чтобы перекатиться на край кровати, тянусь рукой к поворачивающейся ко мне жене и застываю. На середине движения: это не Мэй, а Ларка. Мрачная, как ночное небо, и повзрослевшая лиственей на десять!
– Мэй – вон там… Твоими молитвами… – гневно шипит она и кивает головой куда-то за мою спину.
Переворачиваюсь на другой бок, краем глаза замечаю бледную, как вываренное полотно, мать, трясущимися руками вытирающую со лба капли пота, и чувствую, что у меня останавливается сердце: у окна-бойницы, глядящего во тьму, стоит моя Половинка. Только не юная и цветущая, какой была еще несколько дней назад, а старая и совершенно седая!!!
– Мэ-э-эй?! – не веря своим глазам, восклицаю я, с места прыгаю к ней и внезапно понимаю, что она меня и не слышит, и не видит: ее взгляд устремлен наружу, во Тьму.
Обнимаю жену за плечи и тут же леденею от жгучего, воистину невыносимого холода. Зарываюсь лицом в белые как снег волосы и обмираю – они пахнут не цветами, а пеплом…
– Она ждет… Тебя… Уже целую вечность… – доносится из-за спины недовольный голос Ларки. – И никак не дождется…
– Я же тут, с тобой!!! – рвется из моей души. – Вот он я, видишь?!
– Тут – только мы трое… – еле слышно вздыхает мать. – А ты – там…
Непонимающе хмурю брови, пытаюсь повернуть Мэй к себе лицом и… проваливаюсь сквозь нее! В темный, мутный и омерзительно липкий туман, не удержав равновесия, падаю на колени, тут же вскакиваю, разворачиваюсь на месте, рвусь туда, где должны быть Мэй, Ларка и мама, и вдруг вижу удаляющееся вверх теплое желтое пятнышко, которое внезапно застывает, подергивается темными трещинами и превращается… в лик Дэйра, висящий над кронами деревьев.
Намек – понятнее некуда. Поэтому молча киваю, неторопливо складываю араллух жены, встаю, подхожу к мирно спящему Арвену и приседаю рядом с ним на корточки:
– Шалый?
– Да, ваш-мл-сть?
– Это – араллух баронессы Мэйнарии д’Атерн. Доберешься до любого города, покажешь его первому попавшемуся хейсару и потребуешь отвезти тебя к их адвару. Если тебя не услышат, скажешь, что говоришь голосом баас’ори’те. Запомнил?
– Э-э-э… отвезти к адвару, если не поймут, сказать, что говорю голосом баас’ори’те… – послушно повторяет охотник.
– Когда тебя довезут, отдашь араллух и передашь мои слова: «Возьми его кровь, брат…»
– А… вы?
– Я ухожу в Храм…
