!
— Ты только что выбросил в пропасть двадцать шесть серебряных и тринадцать медных монет… — буркнула я. — И это — с одного лишь посошного налога. А что будет после подсчета остальных? Пустишь лен по ветру?
Ночная Тишь вспыхнул и с вызовом посмотрел на меня:
— У меня достаточно денег, чтобы…
— …позволять себе ошибаться? — перебил его Вага. И, виновато посмотрев на меня, затараторил: — Пойми, дурень, цифры — это тот же меч: каждая ошибка, которую ты делаешь, ранит! Причем не только тебя, но и весь твой род! А еще показывает твою слабость перед теми, кто ПОНИМАЕТ!!!
Юноша набычился:
— Я считал!
— Ты спешишь, поэтому делаешь ошибки…
— Бьешь туда, где противника нет… — хохотнул Полуночник, — не было и не будет!
— Зато я все-таки бью! А ты до сих пор ходишь по кругу!
Он был прав: за два дня обучения Даратар из рода Оноирэ научился писать всего четыре буквы. Те, из которых складывалось его имя. А считать не умел совсем.
— Я быстро учусь!
— Быстро? Да ты что? Может, напишешь мне слово «Шар гайл»? Или «Аверон»? Или «Оноирэ»?
Полуночник скрипнул зубами, покосился на свой «пергамент» — участок земли, исчерканный кривыми буквами «о», выхватил из ножен наш’ги и чиркнул себя по предплечью:
— Напишу. Завтра вечером. Слово!
«Напишет…» — угрюмо подумала я и взглядом показала Унгару на его «расчеты».
Почувствовав мое недовольство, Ночная Тишь мгновенно забыл и про Даратара, и про его Слово. И принялся затирать сапогом свои ошибки.
На мой взгляд — зря: проще было их внимательно пересчитать и добавить недостающее.
— Он упрямый… — остановившись рядом со мной, еле слышно выдохнул Крыло Бури. — Научится…
— Упрямый… — эхом ответила я и опустила взгляд, чтобы Вага не увидел слез в моих глазах.
Не увидел. Но почувствовал: присел рядом, испытующе заглянул мне в глаза и поинтересовался, что именно мне не нравится в его младшем брате.
— Что тебе не нравится во мне, в леди Этерии или в Тиль? — вырвалось у меня.
— Нравится… Все… Но…
— Твое сердце принадлежит другой. Так?
— Да, ашиара…
«Мое — тоже…» — хотела сказать я. Но сказала совсем другое:
— А у меня сердца нет…
Крыло Бури покосился на брата, сосредоточенно рисующего очередные полоски, и сказал:
— Он — лучший…
«А у тебя долг перед короной и родом…» — послышалось мне.
Только послышалось — при всей своей любви к брату Вага был настоящим мужчиной. И никогда бы не позволил себе сделать мне больно.
— Он будет хорошим мужем… — после небольшой паузы буркнул он. — И хорошим отцом для твоего сына…
— Я. Сделаю. Выбор. Сама…
Вага услышал. Не только сами слова, но и рвущееся из меня отчаяние. Поэтому склонил голову и исчез. А я закрыла глаза и невесть в который раз увидела перед собой отца.
Мрачного, как грозовая туча. Тискающего рукоять родового кинжала. И гневно глядящего на Волода:
— Корона, род, ты. И никак иначе…
Тогда, в глубоком детстве, мой младший брат, сообразив, что задал глупый вопрос, опустил взгляд и вжался в спинку кресла. И стал выглядеть так жалко, что я не выдержала, выскользнула из-за портьеры и бросилась на его защиту:
— Папа, а как же Слово?
Отец равнодушно пожал плечами:
— Прежде чем что-то обещать — думай…
Он был прав, но Волод был еще совсем маленьким и не понимал. Поэтому я уперла в бока кулаки и задала вопрос, ответ на который знала и так:
— А… честь?
— Честь — превыше всего…
«Честь — превыше всего…» — горько повторила я и уставилась на синяки на своем запястье. И, ощутив стальной захват пальцев Крома, ухнула в ту самую ночь:
С тихим шелестом выскользнув из ножен, кинжал сам собой провернулся в ладони острием ко мне и рванулся к моему сердцу.
«Мамочка!!!» — успела подумать я перед тем, как он вонзился под мою левую грудь, и почувствовала, что моя рука остановилась.
«Спасибо тебе, Барс!!!» — мысленно воскликнула я, разжала пальцы и услышала свой голос:
— Вот и все. Ты меня спас. Значит, сделал последний Шаг и должен уйти…
— Что? — растерянно воскликнул Меченый, не сообразивший, что я только что сделала.
— Я уйду с тобой!!! — с улыбкой заявила я. И добавила, уже про себя: «Если честь — превыше всего, то теперь я имею полное право забыть и о долге перед короной, и о долге перед родом…»
— Куда?
— В храм Двуликого, за Темным Посмертием… — хихикнула я, шагнула к нему, обняла и поняла, что мне совсем не смешно: мужчина, к которому я прижималась, был моей половинкой. И прикосновение к нему заставляло меня трястись мелкой дрожью.
«Я — твоя…» — подумала я, потерлась щекой о его грудь, вдохнула его запах, пробежалась пальчиками по его окаменевшей спине, услышала, как колотится его сердце, и замурлыкала:
— Я — твоя половинка. А ты — моя… Слышишь?
Кром попытался отшатнуться, запнулся о лавку и, пытаясь удержать равновесие, был вынужден одной рукой упереться в стену, а другой обнять меня. Жар его ладони, горячей, как уголек, только что вылетевший из костра, опалил мне поясницу, в мгновение ока выжег сотрясавшую меня нервную дрожь и затуманил разум. Настолько, что я запустила руку под его рубашку и принялась ласкать его спину:
— Я — твоя, слышишь? И буду твоей до последнего вздоха…
Когда жар в пояснице куда-то пропал, я уже ничего не соображала. Поэтому подалась вперед и вжалась грудью, животом и бедрами в пышущее жаром тело своего мужчины:
— Я — твой Огонек! Я буду светить тебе все ночи напролет, начиная с этой!
— Мэй… — хрипло выдохнул Кром, ласково провел ладонью по моим волосам, шее, спине и… заскрипел зубами!
Поняв, что он вспомнил о моем решении выйти замуж и родить ребенка, я закрыла ему рот ладошкой и гордо улыбнулась:
— Слово, данное тебе, превыше любого долга! Ты прошел свой Путь, значит, я, как твоя гард’эйт, обязана следовать за тобой…
Он что-то промычал мне в ладонь. Кажется, мое имя.
Я нежно коснулась пальчиком кончика его носа:
— Вот я и последую… С превеликой радостью… Так что обними меня, пожалуйста! И поцелуй…
Желание, прозвучавшее в моем голосе, свело его с ума — он закрыл глаза, прижал меня к себе и поцеловал. В ладонь, которой я затыкала ему рот.
— В губы… — хрипло потребовала я, встала на цыпочки и зажмурилась…
Воспоминания о поцелуе были такими яркими и сильными, что я спрятала лицо в ладонях и попыталась думать о чем-нибудь другом.
Не тут-то было — перед моим внутренним взором все так же переливались радужные пятна, в животе бушевало пламя, а спина и поясница все так же ощущали жар ласкающих меня рук.
— Еще… — с трудом переведя дух, попросила я. Потом прислушалась к своим ощущениям, поняла, что одних поцелуев мне будет мало, решительно выскользнула из его объятий, сорвала с себя ночную рубашку и развела руки в стороны: — Я — твоя… Вся… Бери…
Кром упал передо мной на колени, опустил голову и глухо простонал:
— Ты меня не простишь… И я себя — тоже…
Я шагнула вперед, запустила пальцы в его волосы и прижала его голову к своему животу:
— Глупости: это — мое решение! Я тебя хочу!!! Хочу, понимаешь?! Больше всего на свете!!!
Несколько долгих — предолгих мгновений он прижимался ко мне щекой, а потом вдруг оказался на ногах. Холодный, чужой и до безумия грустный:
— Мэй, это — не Шаг…
— Что? — растерянно спросила я.
— Шаг — это Щит между Добром и Злом… — глядя в пол, выдохнул он. — Насилие — Зло, поэтому, спасая жертву от насильника, я делаю Шаг. Убийство — тоже Зло, и отводя клинок убийцы, я совершаю деяние, приближающее меня к концу Пути. А вот попытка лишить себя жизни — это не Зло, а Выбор. Того, кто поднимает на себя руку…
Перед моим внутренним взором замелькали ненавистные лица моих женихов, и он, словно почувствовав это, заключил меня в объятия:
— Моя душа, мое сердце и моя жизнь принадлежат тебе! Но мне остался еще один Шаг, который…
— Который ты постараешься сделать только через два года…
«Два года… — потерянно подумала я, с ненавистью посмотрела на Полуночника, упорно рисующего букву «о», и закусила губу. — Близость с кем-то из них… Рождение ребенка… И — Темное Посмертие, перед которым не будет ни одного дня настоящего счастья…»
Взгляд сам собой метнулся вправо — к Крому, объясняющему Этерии Кейвази какое-то хитрое движение, — и застыл:
«Ни для него, ни для меня…»
Я изо всех сил дернула себя за лахти, зашипела от боли и снова услышала голос отца:
— Корона, род, ты. И никак иначе…
