от меня начали шарахаться даже белые – увидев выражение моего лица, пожилой и порядком потрепанный жизнью толстяк, прибывший к постоялому двору в карете без гербов, торопливо задвинул занавески и приказал кучеру везти его в «Клинок Бури». А троица безземельных дворян, выбравшаяся из таверны, чтобы сходить до ветру, вернулась обратно – видимо, решила потерпеть. Или выйти на улицу через заднюю дверь.
В принципе их можно было понять – слуга Бога-Отступника метался по двору, как снежный барс по клетке, ненадолго замирая то у одного, то у другого забора. Естественно, не выпуская из рук посоха. И до рези в глазах вглядывался в ночную тьму. Видимо, выискивая очередную жертву.
Жертва – то есть экипаж, который отвез леди Мэйнарию во дворец – все не появлялась. И это все сильнее и сильнее портило мне настроение…
«Подожду еще час и пойду навстречу», – в какой-то момент решил я и скрипнул зубами: к дворцу можно было проехать и по улице Медников, и по Сапожной. А при большом желании – еще и по Цветочной, которая была вдвое шире первых двух. И на которой никогда не ездили телеги.
Минут через двадцать я понял, что больше ждать не в состоянии, вылетел за ворота, зашагал вверх по Медников и почти сразу же услышал еле слышный перестук копыт. Конечно же, с Цветочной.
Вернулся обратно к постоялому двору, вылетел за угол и… помянул Вседержителя очень нехорошими словами: экипаж, приближающийся к «Королевскому Льву», оказался не тем: над головой кучера не было козырька, кузов был перекошен, а правое переднее колесо заметно меньше левого.
От всей души врезав ногой по забору, я поудобнее перехватил посох и рванул в сторону дворца. Уже по Медников. Моля Бога-Отступника посмотреть на меня и не дать экипажу ее милости поехать по двум другим.
Двуликий откликнулся. Быстрее, чем я думал: за моей спиной что-то скрипнуло, а потом раздался удивленный голос леди Мэйнарии:
– Кром? Ты куда?
– За вами… – буркнул я и тут же вляпался в зловонную лужу. – Думал, что что-то случилось.
– Случилось, – выбравшись наружу, угрюмо вздохнула баронесса. – Мой экипаж столкнулся с какой-то телегой и перевернулся. Посмотри, во что превратилось мое платье!
– Двуликий с ним, с платьем! Вы-то не ушиблись? – встревоженно спросил я. И слегка ошалел от степени своего беспокойства.
– Я – нет. А один из лакеев руку себе сломал.
Здоровье ее сопровождающих беспокоило меня постольку-поскольку, поэтому я быстренько расплатился с кучером и повел баронессу к постоялому двору.
Оказавшись в нашей комнате, леди Мэйнария облегченно перевела дух:
– Слава Вседержителю, прошли незамеченными.
Я криво усмехнулся: хозяин постоялого двора, как минимум двое слуг и пяток служанок, попавшиеся нам по пути, для белой действительно были «никем».
Увидев мою усмешку, баронесса обиженно закусила губу, потом метнулась к зеркалу, увидела свое отражение и… прыснула:
– А что, чем я не невеста на выданье?
Леди Мэйнария была похожа на кого угодно, но не на невесту: ее лицо, шея, руки и верхняя часть груди были заляпаны грязью, волосы поменяли цвет и стали грязно-коричневыми, а подол платья превратился в очень неплохое подобие грязной половой тряпки. Кроме того, в нем зияла здоровенная дыра, в которой – о, ужас! – можно было разглядеть колени!
Не дождавшись ответа на свой вопрос, баронесса двумя пальцами приподняла прядь волос, лежащую на груди, и скривила губы:
– Ты бы не мог заказать бочку для омовений? А то я сама себе противна.
Когда из покоев ушел последний водонос, а я закрыл дверь на засов, леди Мэйнария выскользнула из спальни в одной нижней рубашке и опустила пальчик в бочку:
– У-у-у, какая горячая!!!
Я тут же уставился в окно:
– Попросить принести холодной?
– Нет, не надо… Кстати, Кром, ты не мог бы посидеть со мной, пока я буду мыться?
Забыв про приличия, я непонимающе уставился на нее, пытаясь понять, не случилось ли с ней по дороге из дворца что-то еще.
Увидев, как я на нее смотрю, баронесса густо покраснела и возмущенно зашипела:
– Ну, и о чем ты сейчас думаешь?
– О том, что по дороге из дворца вас кто-то испугал.
Леди Мэйнария пристально посмотрела на меня, потом вздохнула и… извинилась:
– Прости, пожалуйста! Я никак не могу привыкнуть к тому, что ты ведешь себя не так, как другие мужчины. Я хотела посоветоваться. А кроме тебя – не с кем. Ну… а мыться я буду долго.
Я кивнул, подошел к своему ложу и почесал затылок: ложиться при дворянке, пусть даже лицом к стене, было верхом неуважения. Садиться, впрочем, тоже. Поэтому я покосился на табурет и… повернулся лицом к стене.
– Лучше садись. Или, если хочешь, ложись… – неожиданно заявила баронесса: – Знаешь, я недавно поняла, что большинство правил поведения – это лишь способ продемонстрировать свое отношение к другому человеку. А если этот человек знает, как ты к нему относишься, нужда в некоторых из них пропадает…
Мысль была здравой. Поэтому я лег на покрывало лицом к стене и подложил руку под голову.
За спиной зашелестела ткань, потом раздался плеск и восторженный выдох:
– О-о-о, как здорово: вода – как парное молоко.
Я вздрогнул: слова леди Мэйнарии опять цепляли за душу и возвращали меня в прошлое…
– О-о-о, как здорово… – замерев по пояс в воде, простонала Ларка. – Вода – как парное молоко.
Я неторопливо стянул рубашку, потом штаны и, ежась, поплелся к озеру.
– Кро-о-ом, а ты не подашь мне мыльный корень? – повернувшись ко мне в пол-оборота, попросила сестричка. – А то я забыла…
Я кивнул, метнулся к Ларкиной котомке, вытащил из нее тряпицу с завернутыми в нее корнями и вприпрыжку понесся вниз по склону.
Тем временем сестра зачерпнула ладошками воду и вылила ее себе на грудь. Прозрачные струйки тут же рванулись вниз и, сорвавшись с торчащих в разные стороны сосков, превратились в маленький, но удивительно красивый водопад, чем-то похожий на Радужное Зеркало в верхнем течении Шары…
Сделав еще один шаг вперед, Ларка вдруг тряхнула головой, отчего ее огненно-рыжая грива на мгновение заслонила заходящее светило и запылала ослепительно-ярким огнем.
– Ларка, твои волосы – как пламя лесного пожара! – восхищенно выдохнул я. – Они горят ярче солнца!
– Угу… И конопушки – тоже, – сокрушенно вздохнула она.
– И что? Мне нравится!
Сестричка повернулась ко мне и грустно пожала плечами:
– Тебе – нравится, а всем остальным – нет…
– Тебе кажется! – усмехнулся я. – Если бы им не нравилось, то Граня Комель не стал бы набиваться мне в друзья, а Макрик Черноух не прокрадывался бы по утрам к нашему окну. И не подглядывал бы за тем, как ты одеваешься…
Ларка густо покраснела, зачем-то прикрыла рукой грудь и опустилась в воду по самую шею:
– Он подглядывает? Зачем?!
– Нравишься ты ему, – подражая Браззу-кузнецу, басом сказал я. – Он говорит, что ладная ты шибко. И что другой такой больше нет.
«Другой такой больше нет…» – мрачно повторил я. И тяжело вздохнул.
Видимо, услышав мой вздох, баронесса дернулась, так как часть воды из переполненной бочки выплеснулась на пол:
– Кро-о-ом?
– Да, ваша милость? – угрюмо отозвался я.
– Я побеседовала с графом Грассом. Он сказал, что отца оговорили.
– И?
– Обещал помочь. Правда, не сразу – Вейнар на пороге большой войны, и у его светлости сейчас очень плохо со временем.
– Главное, что обещал: я слышал, что он человек слова…
– Так и есть, – уверенно сказала баронесса, а потом почему-то вздохнула: – Но я хотела поговорить не об этом. Понимаешь, в роду д’Атерн не осталось ни одного мужчины. Значит, согласно вассальному договору, о моем будущем должен будет позаботиться его величество. Или человек, которого он назначит моим опекуном.
– И что?
– Узнав, что граф Грасс жив, я надеялась, что смогу уговорить его величество назначить опекуном его. А он… он даже не поинтересовался, где я остановилась и есть ли у меня деньги, чтобы заплатить за ночлег и за еду.
Выговорившись, баронесса выбралась из бочки, кое-как высушила волосы и ушла спать. А я, закрыв глаза, вдруг ощутил, что вот-вот потеряю свою душу во второй раз. И попытался найти успокоение в прошлом.
Вернуться в храм удалось без труда: стоило мне закрыть глаза и пробормотать вбитую в подсознание песню сосредоточения внимания, как перед глазами появилось лицо брата Арла. И статуя Двуликого, возвышающаяся над его головой:
– Ты солгал. Дважды! Первый раз – когда сказал, что пробрался в замок Тьюваров один. Второй – когда описывал, где и как прятался от погони. Спрашивать дальше нет смысла: Бог-Отступник не приемлет лжи ни в каком виде. И не помогает тем, кто приходит к нему с камнем за пазухой.
Я потряс головой, пытаясь отогнать остатки липкого сна, и непонимающе посмотрел на него:
– Не понял? Я – спал!!!
– Ты спал… – согласился жрец. – А я смотрел твое прошлое. Оказалось, что оно не совпадает с тем, что ты мне рассказывал. Поэтому можешь идти, куда хочешь. Где выход – знаешь.
Я зевнул, потер глаза кулаком… и вдруг понял, ЧТО он только что сказал!
Сон слетел сразу:
– Путь у меня один. И он начинается здесь…
Брат Арл бесстрастно пожал плечами:
– Повторяю в последний раз – Двуликий не приемлет лжи. Вообще. Поэтому твой Путь уже закончился. Даже не успев начаться.
Пальцы сжались в кулаки, а по спине потекли капельки холодного пота:
– Мне нужно Посмертие, которое может даровать только Бог-Отступник. Поэтому я никуда не уйду.
Жрец усмехнулся, взял со стула мой налокотник, выдернул из него стальной прут и без особого напряжения завязал его узлом:
– Двуликий дал мне не только умение видеть правду, но и… прозревать будущее тех, кто способен пройти его Путь.
– И что, я не способен? – холодея от ужаса, спросил я.
Жрец выпрямил прут, вставил его на место, а потом посмотрел на меня. Почему-то с сочувствием:
– Ну почему же? Ты – можешь. Но только в том случае, если сделаешь правильный выбор. Как сейчас, так и в будущем.
– А в будущем-то какой? – вырвалось у меня.
– Весь твой Путь будет дорогой от развилки к развилке и от решения к решению. Каждое из них будет своего рода испытанием. И сложность этих испытаний будет постоянно расти.
Я поежился.
– Одно неверное решение – и ты никогда не увидишь свою семью…
– Я лгал только потому, что мои слова могли выйти боком тем, кто мне помогал! – вырвалось у меня.
– Знаю. В противном случае я просто вышвырнул бы тебя на улицу. Кстати, то, что мне рассказывают будущие адепты, никогда не выходит за стены этого храма… – Брат Арл сжал в кулаке висящий на груди медальон и повернулся к статуе Бога-Отступника: – Клянусь Двуликим!
– Тогда я готов рассказать все…
«Очередное испытание», – угрюмо подумал я, посмотрел на дверь спальни леди Мэйнарии и изо всех сил стиснул зубы: в первый раз со дня выбора Пути мне захотелось остановиться!
Пальцы правой руки нащупали посох, скользнули по зарубкам, задержались на последней… И изо всех сил сжались на древке. А тело, без участия головы оказавшееся на ногах, начало танец Огня.
Шершавая поверхность Пути скользнула по левой ладони, окованное сталью навершие посоха метнулось вперед и замерло в одном пальце от налитого кровью глаза, изображенного на гобелене. А я вдруг почувствовал взгляд.
В спину. Не угрожающий, а… теплый, если не сказать, горячий!
Повернулся… и увидел леди Мэйнарию, стоящую в дверном проеме.
Сонную, с растрепанными волосами, в которых играли отблески огня свечи. Закутанную в одеяло и босую.
– Красиво… – восхищенно выдохнула она. – Этот удар напоминает бросок змеи. Хотя, пожалуй, нет: змея слишком легкая. А в движении твоего посоха столько мощи, что аж воздух звенит.
Я чуть было не выронил посох: баронесса смотрела, как Ларка, улыбалась, как Ларка, и даже прижимала к груди одеяло так же, как это делала Ларка!!!
Ощущение сходства было таким сильным, что у меня пересохло во рту и закололо сердце. А перед глазами появилась картинка:
Сестричка зевает, тянется, поправляет сползающее с груди одеяло… Потом смешно морщит носик, улыбается, подходит ко мне и ласково проводит рукой по моим волосам:
– Ты опять встал раньше меня, добытчик.
– Хочу посмотреть силки.
– Но у меня же уже есть варежки, – непонимающе спрашивает она.
– Есть… Но каждая шкурка стоит денег. Тех, ради которых ты работаешь… Если я смогу зарабатывать хотя бы десять копий в месяц, то ты хоть иногда сможешь отдыхать.
Ларка закусывает губу, падает передо мною на колени и утыкается носом мне в грудь.
Баронесса падать не стала. И утыкаться носом в грудь – тоже:
– Доброе утро, Кром! Я проснулась, услышала, что ты тренируешься, и решила посмотреть. Ты не возражаешь?
– Доброе утро, ваша милость, – все еще видя перед собой Ларку, с трудом вымолвил я. – Смотрите…
Баронесса зябко повела плечами:
– Когда ты смотришь на меня вот так, как сейчас, мне почему-то становится не по себе.
Я опустил взгляд и пожал плечами:
– Зря! Я не причиню вам вреда…
– При чем тут вред?! – воскликнула леди Мэйнария. – В такие моменты мне кажется, что я заглядываю в бездну. Или прикасаюсь к чему-то жуткому.
– Ну, я же Бездушный… – криво усмехнулся я, потянулся к ножнам на левом предплечье и метнул выхваченный из них клинок в стену. – Значит, эта «бездна» – пустота, возникшая там, где когда-то была моя душа.
Леди Мэйнария отшатнулась, чуть не выпустив из рук одеяло.
Решив, что она испугалась этого броска, я на всякий случай развел руки в стороны и виновато улыбнулся:
– Прошу прощения! Я не хотел вас напугать…
– Кром!!! Ты можешь повторить это движение еще раз? – не обратив на мои слова никакого внимания, взмолилась баронесса.
– Какое движение?
– Выхватывание ножа и бросок в стену!
– Могу! – я вытащил из перевязи еще один клинок, вставил его в ножны на предплечье и выполнил ее просьбу.
Леди Мэйнария зажмурилась, некоторое время сосредоточенно молчала, а потом сжала кулачки:
– Кро-о-ом! Помнишь того монаха? Ну, на дороге, неподалеку от нашего замка? Тот, который восседал на коне моего брата?
– Угу…
– Что он сделал перед тем, как я упала?
– Потянулся к метательному клинку. Потом бросил. В меня…
– Значит, мне не показалось, – мрачно пробормотала она и… села на пол. Прямо там, где стояла!
Одеяло сдвинулось в сторону, обнажив ноги почти до середины бедра, а баронесса и не думала его поправлять: она невидящим взглядом смотрела в противоположную стену и о чем-то сосредоточенно размышляла!
Я пододвинул к себе табурет и сел. Лицом к стене. Чтобы баронесса ненароком не решила, что я пялюсь на ее ноги…
Еле слышно скрипнула половица. Зашелестела ткань. Потом на стене перед моим лицом возникла еще одна тень, а правое плечо обожгло прикосновением:
– У брата во Свете под сутаной была перевязь с метательным ножом. Значит, он умел им пользоваться. И был готов убивать! Получается, он говорил одно, а делал – другое?
Я пожал плечами:
– А что в этом удивительного?
– Он был служителем Бога-Отца! Он нес в люди слово Божье и не имел права грешить даже в помыслах!
– Он был облечен ВЛАСТЬЮ! Следовательно, привык считать себя выше любого Закона… – буркнул я и криво усмехнулся, вспомнив некоторые привычки графа Ареника Тьюварра. – Так же, как это делают многие другие…
Леди Мэйнария задумчиво постучала ноготками по моему плечу и вздохнула:
– Многие, говоришь? Что ж, тогда пусть всем им воздастся по заслугам. Так же, как брату Димитрию.
В голосе баронессы прозвучал металл, и мне стало грустно: она, наконец, прозрела. И поняла, что настоящая жизнь здорово отличается от той, которую мы видим в детстве.
