Прошло три месяца.

Я шла впереди. Трое – сзади. Потрясающее чувство, когда за тобой идут, когда тебе подчиняются, когда власть переполняет тебя. И хоть я была пешкой, жалкой шестеркой, выполняющей приказы своего «командира», в такие моменты, когда я шла впереди, а те, что не из семьи, – сзади, я чувствовала себя обособленной. У меня теперь постоянно было серьезное выражение лица, с придатками усталости и злости. Думаю, что, когда люди заглядывали в мои глаза, они видели в них пронзительную пустоту.

Мы дошли до нужного адреса. В небольшом одноэтажном доме, затерянном в глухой деревне, проживал человек, чей покойный брат задолжал Лестеру крупную сумму.

Да, все как обычно, мы искали должников и наказывали их.

Только теперь этой работой занималась я без братьев Дерси. Лестер дал мне троих новичков, которые помогали мне наказывать ненадежных людей. Я не знала их имен, зато они знали, как меня зовут. Этого было достаточно.

Постучала в дверь, трое ожидали в стороне, чтобы хозяин не сразу понял, в чем дело. Дверь открылась.

– Чем могу помочь?

Мужчина стоял передо мной в белой майке, широких штанах на подтяжках. У него были густые черные усы, они сразу бросились мне в глаза. Он напомнил мне какого-то актера.

– Вы Сэм Шеппорт?

– Да, это я.

– Нам нужно с вами поговорить.

– Нам?

Мои парни показались, Сэм растерянно стал глядеть на них.

– Эй… Вы кто такие?

Трое зашли в дом, Сэм в страхе отступал назад, до сих пор не понимая, что происходит.

Я закрыла дверь, осталась снаружи. Парни начали работать. Это легко можно было понять, так как Сэм стал кричать.

Я достала из кармана пачку крепких сигарет. Теперь я курила только крепкие. Щелкнула зажигалкой, и вот последовала первая затяжка. Был мрачный день, солнце скрылось за толстыми слоями туч. Серый дым, что выходил из меня, смешивался с серостью того дня. Я медленно затягивалась и перед очередной затяжкой делала паузы, слушала крики Сэма, звуки ударов о его тело. Пол дрожал из-за сего действа, вибрационные волны доходили до кухни, любимая кружка Сэма с остывшим кофе стукалась о грязную тарелку, на которой совсем недавно ждал своей казни свежеприготовленный завтрак. Я любила думать о таких деталях. А еще любила долго курить, чтобы пролонгировать процесс наказания. Потушила сигарету, зашла в дом.

– Стоп, – сказала я.

Парни вспотели, устали, но готова поспорить, они хотели продолжить.

– Поднимите его.

Мой приказ тут же выполнили. Сэма подняли за плечи. Он смотрел на меня с ненавистью и страхом, они сочились из него так же стремительно, как кровь со слюной из его открытого рта. Если бы я еще немного задержалась, он был бы уже мертв.

Я достала из того же кармана, в котором находились сигареты, записку, послание от Лестера.

– Здесь указана сумма, которую вы должны выплатить до окончания этой недели.

Положила записку на подоконник.

– Если вы не выполните это, мы снова к вам придем. Но я уже не скажу «Стоп».

Достаточно лишь зажмуриться, сделать резкий вдох, словно собираешься нырнуть, задержать дыхание, закусить губу до привкуса крови. Выдохнуть. И так воспоминания отступят ненадолго. Боль слегка отпустит сердце.

Каждый раз, когда у меня происходит какая-то ересь и я говорю: «Хуже этого уже быть не может», моя жизнь мне отвечает, стервозно улыбаясь: «Дорогуша, это мы еще посмотрим».

Я никак не смогла заставить себя заплакать. Горе высосало из меня жизнь, чувства, слезы. Я не хотела выходить из своей комнаты, но Лестер забрасывал меня работой. С того дня я постоянно пропадала в наших Темных улицах.

Когда оставалась одна, обычно поздней ночью, я предавалась печали. Сидела в углу, обняв колени, представляя, что обнимаю его. Опускала голову к ногам, прислоняла к ним губы, словно к его затылку, закрывала глаза и пытала себя мыслями о нем. Видела его улыбку, ямочки, морщинки, белые волосы, сверкающие в солнечном свете, голубые глаза – два океана, загрубевшие кончики пальцев из-за трения о струны гитары, его рисунки, наивность и наглость, его мечты, вечное стремление к лучшему, его голос – хриплый, проникновенный, россыпь родинок на спине, тяжелый характер и мягкие губы.

Хотелось кричать, да ни к чему это уже. Я постоянно кричала, когда мне было больно, надеялась, что судьба, Бог… Да что угодно (кто угодно) услышит меня, сжалится, все исправит или не допустит вновь, вознаградит силой. Но в результате – только сорванный голос и жалкий вид. Теперь я мучилась в тишине. Я ходила, точно пьяная, шатаясь от стены к стене, смотрела в окно. Я была сосудом, наполненным страданием. Не ощущала свое тело. Я была вне тела. Я бродила в лабиринте своей душераздирающей скорби, отчаянно искала выход, но всякий раз загоняла себя в тупик.

Когда я доходила до пика отчаяния, когда стены в моей комнате становились немыми судьями, наблюдающими за мной, осуждающими меня, наказывая меня, сдавливая воздух, замыкая пространство, задерживая все мои токсичные мысли в себе, – я сбегала в спортзал. Упражнялась до утра, даже засыпала там. Просто лечь спать без ночной тренировки мне не удавалось, поэтому я добивалась такого состояния, когда мое тело просто грохнется на пол и замрет на несколько жалких часов до рассвета. Мини-кома, мини-смерть.

Мозг отключался, работало только тело. Сросшиеся кости ненавидели меня за то, что я творила с ними. Я их не жалела. Отрабатывала удары, с каждым разом у меня получалось все четче и четче. Постепенно ярость и ненасытное желание выместить ее на чем-то или на ком-то вытеснили скорбь. Я забылась. Вначале пытала себя ментально, теперь физически. Если не испытываешь любви и жалости к себе, значит, так же относишься и к остальным. Я хотела отстраниться от всего людского. Хотела стать роботом, машиной, запрограммированной Лестером. Хотела.

Но получилось ли у меня? Отнюдь. Воспоминания о Стиве паразитировали во мне. Ненадолго отвлеклась – вспомнила о нем. Впадины над ключицами, свет туда не проникал. Мне нравилось скользить пальцами по его шее, забрести в его впадины, нежно провести контур по ключицам, дойти до стальной груди, остановиться, почувствовать дикое желание продолжить, но я любила дразнить себя и его, выжидала немного и снова пускалась в путешествие по его телу, вниз.

– Когда-нибудь я потренируюсь в одиночестве, а? – сказал Брайс.

Я не хотела с ним разговаривать. Устало вытерла пот со лба, пошла к выходу. Брайс меня остановил.

– Покажи руки.

Они все были в крови, кожа буквально стерлась, раны уже не заживали.

– Нельзя так. Все должно быть в меру, понимаешь?

Я молчала. Мне было немного неловко, будто я провинилась. Брайс, огромная скала с мудрым, тяжелым взглядом, посмотрел мне в глаза.

– Его уже не вернешь, Глория. Нам на службе говорили: «Поймали пулю? Палку в зубы, вытащили ее, спирт в рану, спирт в себя, перевязали и пошли дальше. Чем быстрее привыкнете к боли, тем быстрее она от вас отстанет». Знаешь, что ты сейчас делаешь? Расковыриваешь рану от пули. Прекращай.

– Хорошо, Брайс.

Мне так хотелось, чтобы он меня ударил. Куда там нужно бить, дабы лишиться памяти? В затылок или в темя? Без памяти было бы проще.

Я хотела забыть, кто я и кто мне дорог.

Занятия Арбери заканчивались в начале третьего. Каждый будний день я ждала ее у школьного кафетерия. Пока она до меня дойдет, я успевала выкурить четыре сигареты, послушать школьные сплетни, посмотреть на целующихся парочек, насладиться смехом и шутками, мимолетной легкостью. Я украдкой смотрела на них. Они все такие разные и одновременно похожие друг на друга. Подростки. Я тоже была подростком. Именно была. Теперь я не ощущала себя таковой, теперь я не смотрела на мир так, как смотрят на него подростки. Я чувствовала себя абсолютно зрелым человеком, прожившим трудную жизнь, увидевшим много чего отвратительного, пугающего, прекрасного, незабываемого. Я добровольно отдала свою неопытность, распростилась с милейшей наивностью, девчачьей глупостью, щекочущими мыслями о невинной шалости, лишилась детского безумства. Я стояла, потрепанная, серая, уставшая, зараженная тоской, рядом с моими сверстниками, точно сухое столетнее дерево в окружении молодых тоненьких стволов.

– Как всегда, вовремя, – сказала Арбери и мигом села в машину, демонстративно хлопнув дверью.

– И тебе привет.

Отношения у нас с ней не складывались. За три месяца я убедилась в том, что она жутко избалованная, капризная, мозговыносящая особа. Она смотрела на меня свысока, насмехалась. Арбери меня искренне ненавидела. Я сдала ее Лестеру, теперь следила за каждым ее шагом, отвозила домой, а дальше за нее отвечала Ванесса. Дом – учеба – дом. Я обрекла ее на нудное существование, и я понимала, что поступаю неправильно. Ведь я была на ее месте, знала, что каждое мое действие приведет к ее противодействию. Когда мне что-то запрещали, я ненавидела всех вокруг, предпринимала кучу попыток обернуть все в свою пользу.

Я должна была с ней серьезно поговорить, вразумить, рассказать о своей судьбе, поведать об ошибках, совершенных мной. Должна была. До смерти Стива я действительно хотела помочь Арбери, хотя бы попытаться. Но после… Я стала безразличной ко всему. Ко всем. К каждому. К себе. Я очерствела, стала холодной, каменной. Мне уже было не до этой девочки. Если я не спасла себя, своих любимых, то здесь я уж точно бессильна.

– Как дела в школе?

– Нормально.

– Что интересного было?

– Ничего.

– Вот и поговорили.

Сама не заметила, как сказала это вслух.

– Завтра не заезжай за мной. Я иду к Рэйчел. Папа знает.

– Знает?

– Можешь спросить у него.

– Хорошо, спрошу.

– Какая же ты дрянь!

– Чего?

– Ты лижешь задницу моему отцу, пытаешься быть послушной. Меня от тебя тошнит.

Я резко нажала на тормоз. Для Арбери это было полной неожиданностью, она ахнула, стукнулась головой.

– Ты больная, что ли? Я могла лоб разбить!

– Послушай меня, только внимательно. Я не твоя мать, я не собираюсь тебя воспитывать. Мне сказали заезжать за тобой. Это моя работа, и я выполняю свою работу. Ты можешь сколько угодно кричать, высказывать свое недовольство, плакать, биться башкой о стену, но я скажу тебе кое-что, Арбери: всем на тебя насрать. Твои родители даже не стали пытаться тебя воспитывать, они все передали в мои руки, но мне ведь тоже насрать, я лишь выполняю свою работу. Ты никому не нужна. Ты ведешь войну сама с собой и очень скоро проиграешь. Ты совсем одна, от тебя все отказались. Ты вонючее собачье дерьмо на асфальте. И если ты, дерьмо, не извинишься за свои слова, я заблокирую двери, мы просидим здесь до ночи, и потом я скажу Лестеру, что ты сбежала и мне пришлось тебя искать. Мне поверят, даже не сомневайся.

Если не жалеешь и не любишь себя, значит, так же относишься и к окружающим.

Возле меня сидела маленькая, грустная девочка с поджатыми губками, красными щечками. Я смотрела на нее и наслаждалась триумфом. Что-то теплое, мягкое, живое во мне молило о благосклонности к этому глупому ребенку. Что это? Остатки души? Крупицы совести? Не знаю. Я все равно не слушала эти вопли.

– Извини…

– Вот так.

– Сука.

Я выполнила свое обещание. Замуровала выходы, откинулась на спинку сидения, ставшей влажной из-за моей вспотевшей кожи, принялась ждать. Ждать я умела. Терпеть я умела. Терпение и ожидание – два моих сильных таланта, коими я обзавелась в подземелье Лестера. Ждать и терпеть.

Ждать смерть, терпеть жизнь.

Мы сидели уже сорок минут, Арбери стала нервно ерзать, смотреть на меня с надеждой. Надеялась, что я сдамся, но не тут-то было. Воздух в салоне был горячим, спертым, крыша проводила тепло. Остановилась я как раз под палящим солнцем. Легкие плавились, во рту влага потеряла свою значимость. Хотелось ведра ледяной воды.

– Ну ладно, извини.

Я молчала.

– Я извинилась, что тебе еще нужно?

– Я больше тебе не верю.

– Извини меня. Прошу, умоляю. Я виновата перед тобой, я не должна была так делать.

– Потому что ты кто?

– Собачье дерьмо.

– Скажи, как полагается.

– Я вонючее собачье дерьмо.

– Громче, – сказала я, опуская стекла.

– Я вонючее собачье дерьмо! Довольна?

Компашка парней, что проходили мимо нашей машины, стали ржать, как сумасшедшие.

– Как никогда.

Подъехали к дому Боуэнов. Ванесса играла в мячик с Ноа, светленьким кучерявым ангелочком. Оказалось, у Лестера еще и сын был.

Когда я впервые увидела Ванессу, сразу влюбилась в нее. В рекламах постоянно показывают семьи, где матери просто эталоны женственности. Они искрятся добротой, стараются поделиться своей огромной любовью с каждым. Вот Ванесса была похожа на этих женщин из рекламы. Благодушная, красивая, ухоженная. Казалось, она парила над землей. Каждое движение ее было плавным, нежным, каждое слово пропитано добром и уважением ко всему живому. Светло-русые волосы, завитые в небрежные локоны, глаза янтарного цвета, усталая улыбка. Когда Джеки мне о ней рассказывал, я представляла ее себе именно такой.

– Привет, Арес.

– Здравствуйте.

– А почему вы так поздно?

Мы с Арбери переглянулись.

– У Арб сегодня был тяжелый день, две контрольные. Я решила немного ее развлечь. Мы покатались по городу, съездили в парк.

– Да… Было классно.

– Ноа, как дела? – спросила я.

– Холесё.

Этому милому созданию было два годика. Ноа очень любил, когда с ним разговаривают.

– Арес, может, ты с нами поужинаешь? Я запекла цыпленка.

Я не мешкая согласилась. Любила бывать у них дома. Уютное гнездышко с запахом стирального порошка и увядающих мимоз в хрустальной вазе, с зелеными стенами и деревянным полом, с бессмысленными картинами, посудой с замысловатыми узорами, белыми занавесками, старым миксером. Вот оно, логово известного бандита. Человека, благодаря которому десятки людей изъедены могильными червями.

– Мам, спасибо, все было вкусно.

– Не за что, солнышко.

Солнышко. Меня мама уже не назовет солнышком.

Мы остались вдвоем.

– Скажи мне честно, как она себя ведет?

– Как обычный подросток.

– Я понимаю, с Арбери непросто. Мне так стыдно, что я не справляюсь. Она очень изменилась, после того как…

И Ванесса замерла. Ее словно пронзило током, будто кто-то стоял за спиной и не велел ей больше говорить.

– После чего?

Она тяжело выдохнула, опустила глаза, провела ладонями по плечам, казалось, что ей холодно.

– Прости. Я пообещала себе не рассказывать об… этом.

– В вашей семье что-то произошло?

– Да.

– Ванесса, как вы понимаете, я тоже не была идеальным ребенком. Мои родители со мной намучились сполна. Я их ненавидела. Мне так казалось. Но сейчас, когда их нет со мной рядом, мне так хочется, чтобы меня обняла мама… Так хочется, чтобы со мной поговорил папа. Мы, дети, всегда гиперчувствительны, порой неблагодарны, но мы нуждаемся в любви, во внимании. В одиночку мы бессильны. Не сдавайтесь, Ванесса, она нуждается в вас.

– Почему ты оказалась в «Абиссали»?

Ванесса давно хотела задать мне этот вопрос, но не решалась. Понимала, что рана свежая. Заденешь – станет кровоточить.

– Я тоже пообещала никому не рассказывать свою историю.

Я вышла из дома Боуэнов, уже стемнело, луна соревновалась с зажигающимися звездами, кто ярче. Обошла дом, за ним находились старые качели. Ветер тревожил ее, а она таинственно поскрипывала. Я присела на качели. Внезапно на траве появился оранжевый квадрат, я обернулась: в одной из комнат включили свет. Сквозь прозрачные занавески было видно происходящее внутри. Ванесса зашла в комнату к Арбери, для той ее визит стал неожиданностью. Они о чем-то немного поболтали, а затем Ванесса подошла к дочери и обняла ее. Арбери ответила взаимностью. Я сидела, до сих пор не поворачивая голову назад, наблюдала за этой потрясающей картиной. Ванесса поцеловала Арб в макушку. Арбери все еще не выпускала мать из своих объятий.

Я свою уже никогда не обниму. Я больше не почувствую ее тепло, не увижу ее милые морщинки, которые появляются, когда она улыбается. Не услышу ее голос, не спрошу у нее совета.

Как часто я с ней советовалась? Как часто обнимала? Я проклинала себя за то, что, когда у меня было время, я не проводила его с матерью. Я не пользовалась драгоценными моментами, чтобы поговорить с ней, чтобы помочь ей. Мы редко показывали друг другу нашу любовь. Зачастую мы с мамой только кричали друг на друга, говорили мерзкие слова…

Качели скрипели, небо сияло только что проснувшимися звездами, ветер кружил в медленном танце листву, птицы слетались в гнезда убаюкивать птенчиков, я представила, как приеду домой в Истон и повешусь на ремне от брюк.