Книга четвертая,

На краю кухонного стола, под заботливыми взглядами Анка и Кро, Ати составил для себя программу. Она насчитывала целых шесть пунктов: 1) сходить на могилу Коа; 2) побывать внутри самолета и вертолета; 3) осмотреть дворец Его Милости; 4) увидеть море и окунуть в него хотя бы палец; 5) встретиться со Шри и Это и рассказать им, как он любил Наза и восхищался им; 6) серьезно поговорить с Тозом, а также спросить у него между делом, почему он рассмеялся, когда Коа в знак благодарности за помощь и гостеприимство отдал ему благодарственное письмо, которое Аби написал деду Коа, мокби Кхо из центральной мокбы Кодсабада.

На следующий день Био вернулся с той же программой, но пересмотренной и укороченной Рамой. Он объяснил, что аэропорт и дворец – места чрезвычайно уязвимые, туда не пускают, об этом даже и думать нечего, там стреляют без предупреждения, даже если всего лишь сунуть палец в окружающую их металлическую ограду. А в остальном никаких проблем. Правда, организация встречи со Шри и Это потребует определенного времени, так как вопрос довольно сложный: если попросить у мужей свидания с женами, те могут воспротивиться, рассердиться и призвать к ответу своих женщин, которые никогда не выходили за пределы жилища своего господина и хозяина; таким образом жены окажутся в опасном положении, поскольку им придется объяснить, как и почему незнакомец, который выдает себя за друга их покойного мужа и брата, захотел выразить им свои соболезнования, тогда как время траура давным-давно прошло и вдова и сестра Наза сочетались законным браком с другими мужчинами. Но волноваться не следует, Рам все устроит самым безобидным образом. Также никаких хлопот не будет и со скрытным Тозом; каждый четверг он приезжает в лагерь обедать со своей семьей: его старшим братом является не кто иной, как Бри, Его Наисветлейшая Милость, а его братом – близнецом является не кто иной, как Виз, Великий Камергер, а его племянником является не кто иной, как Рам, сын Дро, брата Тоза, который уже давно загадочным образом погиб во время одного из тяжелейших эпизодов войны между кланами. По всему Абистану насчитываются миллионы погибших, но о них ни у кого не сохранилось воспоминаний, а История ничего не зафиксировала. Однажды наступил мир, а миру свойственно неминуемо стирать из памяти все предыдущие события и выставлять счетчики на ноль.

Они отправились на кладбище, которое тоже считалось очень уязвимым объектом, так как там располагались, тщательно разграниченные и охраняемые, участок мучеников, участок особо ответственных государственных работников и, на покрытом цветами пригорке, участок правящей семьи, куда Его Милость приходил предаваться печальным размышлениям раз в месяц. За кладбищем прекрасно ухаживали, что служило положительным признаком ценностей, которых придерживались в поместье, хотя, по правде говоря, в этом лагере все было просто прекрасно: он полностью соответствовал образу рая, каким его представлял Ати. Не хватало лишь пары-тройки вещей, относящихся к сфере развлечений, фривольностей и прочих забав, запрещенных в этой жизни святым Гкабулом, однако надлежащим образом сформулированных и обещанных им же в последующей жизни.

Могила Коа находилась на участке, расположенном немного в отдалении; там хоронили умерших, не принадлежащих к клану. Согласно погребальной традиции этого района Абистана, могила была совсем скромной: земляной холмик, на котором сверху лежала каменная плита с именем усопшего, в данном случае «КОА».

Ати расчувствовался… и засомневался, задавая себе вопрос, кто же на самом деле здесь погребен: имя не удостоверяет личность, а могила не является доказательством. Рассказ Рама слишком изобиловал искренними и простодушными интонациями, чтобы в него верилось до конца. Сколько в нем было правды? То, что отчет Наза спровоцировал волнения в лоне Справедливого Братства, это понятно, ведь с гипотезой о блестящей цивилизации, опередившей бесконечное совершенство Абистана, верующим, получающим удовольствие от собственного избранничества, смириться трудно. И потом, даже если существуют различия в интересах, враждебность, амбиции, пороки – словом все, что превращает человека в примитивное и недостойное существо, – все же блистательный Рам посвящен в слишком многие дела и обладает слишком большой властью, чтобы выступать ангелом-хранителем, за которого себя выдает. Фактически ему присущи все черты заговорщика, который умеет плести интриги и искусно запутывать их еще больше, чтобы одним выстрелом убивать несколько зайцев, не выходя из кабинета. Если Ати правильно понял, в данном случае амбиции Рама были гигантскими: он собирался одновременно свалить Диа, ограничить влияние Хока, уничтожить его сына Кила, обременить вредоносными хлопотами старого патриарха Дюка, чтобы свести его в могилу и ускорить престолонаследование в пользу своего дядюшки Бри, а в последующие дни без промедления искоренить все, что может представлять опасность, даже отдаленную и косвенную, для установления безукоризненного порядка Гкабула. Если и существуют исключительные честолюбцы, держащие к тому же в руках всех четырех тузов в этой бесконечной комбинационной и смертельно опасной игре – знание, власть, ум и безумие, – то Рам, без сомнения, был лучшим из них.

Ати встряхнул головой, чтобы прогнать навеянные обстоятельствами мысли, встал на колени, потер руки о могильную плиту, чтобы они покрылись земным прахом, скрестил их над смиренно опущенной головой, как делают во время Святейшего Моления в Святой Четверг, и зашептал:

– О усопший, кем бы ты ни был, лежащий в этой могиле, приветствую тебя и желаю всего наилучшего, что потусторонний мир может предложить людям доброй воли. Если ты не Коа, как я думаю, прости, что надоедаю тебе своими речами. но я должен исповедоваться и облегчить свою боль, поэтому позволь мне, несчастному, обратиться к тебе, как если бы ты был моим другом… А если, согласно нашим верованиям, усопшие в загробном мире объединяются, то я очень тебя прошу передать ему мое послание.

Дорогой Коа, мне недостает тебя, я ужасно страдаю. Я задаю себе много вопросов о тебе; мне не верится, что ты умер из-за падения в яму, как рассказывает этот краснобай Рам, это на тебя не похоже, ты так же хорошо владел своим телом, как и своим умом… и ты никогда не испытывал недостатка в смелости, даже тяжело раненный ты нашел бы в себе силы добраться до склада, где я сделал бы все для твоего спасения… А еще проще, ты постучал бы в дверь первого попавшегося дома и попросил бы о помощи… Люди не отказали бы тебе, еще не все чувства умерли в них под небом Абистана… Пока люди дают жизнь детям, живут под крышами домов и разжигают огонь, чтобы согреться, жизнь еще теплится в них, а значит, и инстинкт ее сохранения… Дорогой Коа, я страшно упрекаю себя в том, что во время нашего бегства мне пришла в голову мысль разойтись в разные стороны; я думал, таким образом мы удвоим шансы на спасение. Получается, в итоге я разделил их надвое и тебе оставил худшую половину; надо было мне бежать налево, а тебя отправить направо… С той стороны не было никаких препятствий, кроме нескольких псов, которые просто обнюхали мне ноги… Вернувшись на склад и увидев, что тебя там нет, я должен был тут же отправиться искать тебя… А что я сделал… о, горе мне… я завернулся в одеяло и уснул… Мне стыдно, Коа, мне очень стыдно; я трус… Я бросил тебя, брат мой, и именно поэтому ты умер в какой-то собачьей конуре или же тебя убили профессиональные убийцы… Я не пытаюсь приуменьшить свою вину, но, не знаю почему, я все же где-то в глубине души храню надежду, что ты жив, пусть даже сидишь в тюрьме, но это надежда безо всяких иллюзий, потому что теперь я немного понимаю, кто такие Достойные, правящие нашим многострадальным миром… Я узнал, что Наз, с которым я так хотел тебя познакомить, возможно, тоже мертв… Он якобы наложил на себя руки в таинственной деревне, которая так некстати обнаружилась на священной земле Абистана… Я ни на секунду не верю в его самоубийство: Наз был ученым с холодной головой, который стремился к изучению и познанию, а в мечтания и иллюзии не вдавался… Его убили те, кого он потревожил своим открытием… и он знал, что все так и случится; однажды вечером у костра он сам мне сказал. Что касается меня – я как неупокоенная душа, мертвая и блуждающая… Но и в несчастье есть благая частица… тут, где я теперь нахожусь по милости клана Достойного Бри, у меня есть слабая возможность хоть немного разузнать о тебе и Назе… Меня хотят использовать для реализации какого-то неизвестного мне плана, поэтому Раму обязательно придется посвятить меня в некоторые секреты… Он не станет стесняться, поскольку знает, какой меня ожидает конец… но какое значение имеет моя судьба, если этот мир слишком угнетает меня, я не испытываю к нему никакой привязанности и не собираюсь цепляться за него ни за какую цену… Очень скоро, дорогой Коа, я присоединюсь к тебе, и тогда, в потустороннем мире, мы сможем совершенно, как я надеюсь, безнаказанно продолжить наши приключения и невероятные поиски истины. Обнимаю тебя и до скорого свидания.

Ати пал ниц четыре раза, как было принято, отряхнул руки, чтобы символически воссоединить прах с прахом, и подошел к Био, который ожидал его в стороне, улегшись под деревом и безмятежно пожевывая стебель маргаритки.

– Спасибо, дорогой Био, за твое терпеливое ожидание, – сказал Ати. – Теперь давай вернемся в мир живых, о которых мы точно знаем, что они живы; я сказал моему другу Коа то, что должен был сказать, а он теперь обдумает мои слова. Раз наш начальник Рам не возражает, отведи меня на море. Я всегда знал, что оно существует, не имея возможности представить его себе… Такое сложно представить, поверь мне, когда вокруг видишь только песок, пыль и засыхающие источники. Я даже не в силах понять, как в таком обширном поместье питьевая вода течет днем и ночью, а вы расходуете ее так, будто она падает с неба и ничего не стоит.

– Очень просто, – ответил Био с широкой хитрой улыбкой. – Мы повернули реку вспять, теперь она течет только для нас, а в поместье есть гигантские цистерны, в которых мы храним воду, горючее и много чего другого. Жизнь здесь никогда не останавливается, потому что нет такого, чего бы для нее не хватало.

– Ну вот теперь ты меня успокоил, дорогой Био! Идем же без промедления на море, и давай поспешим, а то никогда не знаешь, дождется ли оно нас.

Они пошли через лагерь, этот путь был короче. Перспектива пройти расстояние в два шабира по покрытым цветами лужайкам и в тени деревьев абсолютно не пугала.

Море начиналось на горизонте. Можно было подумать, что источник его находится именно там, а уже оттуда оно проистекает на землю. Это было первое, что отметил про себя Ати. Но по мере приближения к морю неясная дрожащая линия, обозначающая горизонт, постепенно расширялась и становилась четче, превратившись в колоссальную колеблющуюся массу воды, которая занимала все пространство, затем вышла за его пределы и потоком нахлынула на Ати, в самый последний момент остановившись у его ног; он почувствовал себя окруженным водой со всех сторон. Невозможно было удержаться от восторга и страха; море представляло собой совокупность всех противоположностей, и чтобы в этом убедиться, хватало всего нескольких секунд, после которых появлялось весьма отчетливое чувство, что море в одно мгновение может смести абсолютно все, от наилучшего до наихудшего, от самого прекрасного до самого мрачного, от жизни до самой смерти.

В тот день, по случаю первого визита Ати, море было дружелюбным, как и накрывающее его небо, как и играющий с невысокими волнами ветер. Хороший знак.

Ати храбро подошел к морю, к самому его краю, где оно скрывалось в песке. Еще один шаг – и чудесное соприкосновение свершилось. Под весом тела вода и песок просачивались между пальцев ног Ати, массируя их более чем самым чувственным образом.

Но что это? Все зашаталось, закачалось; Ати почувствовал, как земля ускользает из-под ног, голова закружилась, легкая тошнота пробежала в животе, однако в то же самое время где-то внутри разливалось прекрасное ощущение избытка чувств. Его охватило чувство полной гармонии с морем, небом и землей, разве можно желать большего?

Ати улегся на теплый песок, закрыл глаза, подставил лицо лучам солнца, а тело – брызгам морской воды и предался мечтаниям.

Он вспомнил необычайный горный хребет Уа, его вершины, его головокружительные пропасти и кошмары, которые они ему навевали, – ужас в чистом виде, но вместе с тем Ати испытывал и восторг, вдохновленный невероятным величием тех суровых мест, свидетелей древнейших времен. Именно там в нем зародилось неведомое ранее потрясающее чувство свободы и силы, которое затем постепенно, пока болезнь подвергала его мучениям и опустошала ряды его соседей, привело Ати к открытому бунту против такого гнетущего и такого подлого мира Абистана.

Море, несомненно, вызвало бы иные умозаключения, иные бунты. Кто знает, какие именно.

– Мой дорогой Био, – обратился Ати к провожатому, – будем возвращаться, я надышался воздухом и солью с ароматом зеленых водорослей на год вперед, если жизнь соблаговолит дать мне такую отсрочку. Я чувствую себя заполненным до предела и готовым ко всему. Я уже познал необъятный страх гор, а теперь испытал колдовские чары моря и зной солнца на соленой коже, я вполне счастливый человек, хотя чувствую голод и сонливость. Мне не терпится перейти к следующему этапу программы – встрече с двумя женщинами, которых я не знаю, но которых полюбил с того самого дня, как муж одной из них и брат другой поведал мне о них. Я хотел бы взять их с собой, нежно любить и окружить заботой, но Справедливое Братство в своем бесконечном уважении к жизни отдало их незнакомцам, один из которых – честный функционер из чиновничьего квартала, а другой – не менее совестливый коммерсант, так как они избраны теми, кто о порядочности и любви знает все.

Давай, идем, дорогой Био, и расскажи мне немного о себе, у тебя ведь есть жизнь, как я предполагаю, семья, друзья, а то и враги, и уж конечно мечты – о том, о чем мечтать позволено. Я хочу знать, о чем подданный Его Милости думает изо дня в день.

– О чем я думаю?

– Ну не важно о чем, о том или о другом… Расскажи мне о… о твоей работе, например… В чем она заключается, счастлив ли ты, а также что ты доложишь Раму о нашем чудесном сегодняшнем дне и тому подобное.

И все послеполуденное время они рассказывали друг другу о себе. По сравнению с жизнью Ати, который носился от одного края огромного неведомого Абистана к другому его краю в поисках неприятностей, увлекая за собой друзей и обрекая их на смерть, жизнь Био казалась невесомой, у нее не существовало никаких измерений – ни ширины, ни длины, ни плотности, ухватиться было не за что; он, можно сказать, родился без всякой цели, но его это не печалило. С громким смехом Био провозгласил лозунг поместья: «Поклоняйся Йолаху. Почитай Гкабул. Чти Аби. Служи Его Милости, твоему хозяину. Помогай брату. И жизнь твоя будет прекрасна».

Рам решил поступить следующим образом: встреча Ати со Шри и Это состоится в самой секретной, насколько это возможно, обстановке. Никто и никогда не должен заподозрить, что к организации встречи хоть каким-то образом причастен клан Достойного Бри. В противном случае задуманный Рамом план не только не принесет успеха, но гораздо хуже – он навредит клану. Вторая причина секретности заключалась в том, что Ати разыскивала вся государственная и частная полиция Абистана; на свободе он бы и двух шагов не сделал, как его схватила бы одна из них или убила бы другая. Поскольку Ати избороздил всю страну начиная с крайне отдаленных гор Уа, вел нелегальную торговлю с гетто, незаконно пересек тридцать кварталов Кодсабада, чтобы попытаться проникнуть в Город Бога, а также исчезал в одном месте, чтобы появиться в другом, он выглядел настоящим чудовищем. Он превратился во врага народа номер один, и все полицейские жаждали его изловить, даже не зная, за что, а если и знали, то лишь малую часть всей истории, впрочем, им было не интересно: они ведь получили приказ.

Толпа, подобно узникам лагеря, обладает повышенной чувствительностью, малейший слушок вызывает в ней волнение. Стоит только услышать, что грядет нехватка гира или он подорожает на один ди-ди, как тут же страсти разгораются на всю страну, предрекается наступление конца света и без колебаний раздаются укоры в адрес Йолаха, который оставил своих детей.

В квартале А19 и внутри Города Бога атмосфера царила уже более чем болезненная, слухи и опровергающие их контрслухи не утихали. Шпионы, агитаторы и прочие любители половить рыбку в мутной воде только нагнетали напряжение, народ совсем измучился сомнениями и задавался вопросом, что же все-таки происходит. Верховного Командора Достопочтенного Дюка слышно не было, на надирах он больше не появлялся. Живой ли он, помер ли? А чем занимается Справедливое Братство? И вообще, где оно, это правительство? В замурованном обществе воздух спертый, люди отравлены собственными миазмами. В каждом разговоре поминали Врага и Балиса и уже толком не знали, кем был первый и кем второй. Жестокое, безудержное и ненасытное негодование вылилось наружу. Кропотливые и хорошо организованные агенты Рама работали просто чудесно, впрыскивая яд в нужный момент, в нужных местах и в правильной дозировке, так что подопытные реагировали на него в точности также, как во время тестирования в лабораторных условиях. Вспоминали и других злоумышленников, Достойных и их министров, на них всячески намекали, не пропуская ни Диа, ни Хока, чья репутация сама говорила за них, ни жалких Нама, Зука и Гу, которые обкрадывали народ и позорно жульничали с весом и составом гира насущного; не миловали также хвастуна Тока и троицу безумных глупцов на букву «X» – Ху, Хукса и Ханка, Достойных сторонников Тотальной войны, которые только и болтали, что о битвах, батальонах и бомбардировках; в частности, не обошли стороной и Зира с Мосом, которые бесконечно усиливали ополчения, наращивали количество тренировочных лагерей и не отказывались ни от одной провокации, убежденные, что в битве всегда побеждает тот, кто ее развязал. Зир написал маразматический трактат о молниеносной войне и мечтал реализовать его в широком масштабе, гетто Кодсабада было его головной болью, а мысль о существовании вероотступов не давала ему жить. Он придумал план, как покончить с ними за три дня: один день, чтобы захватить все перепуганное население гетто; второй день, чтобы все там сровнять с землей, и третий день, чтобы добить раненых и вернуться на исходные позиции. В то же время Мос в своей блестящей диссертации придерживался идеи, что только перманентная и всеобщая война без каких-либо перемирий, передышек или отсрочек соответствует духу Гкабула, а мирное состояние не достойно народа, являющегося носителем настолько мощной веры. Поэтому для нанесения удара совершенно нет необходимости в каком-либо поводе. Разве Йолах нуждался в оправдании, чтобы создавать и разрушать созданное? Когда он убивает, он убивает, а рука у него тяжелая, бьет он решительно и с особой жестокостью, не щадя в итоге никого. Аби говорит об этом в своей Книге (часть 8, глава 42, стихи 210 и 211): «Остерегайтесь закрывать глаза и дать себе потерять бдительность, именно этого и ждет Враг. Ведите с ним тотальную войну, не жалейте ни своих сил, ни сил ваших детей, чтобы Враг никогда не знал ни покоя, ни радости, ни надежды вернуться домой живым». Еще Посланец говорил следующие слова, которые подпитывали воинственный аппетит Моса: «Если вы думаете, что у вас нет врагов, это значит, что враг сокрушил вас и довел до состояния раба, который радуется своему ярму. Правильнее искать врагов, чем позволить себе возомнить, что живешь в мире с соседями» (книга 8, глава 42, стихи 223 и 224).

Распри навевали скуку и к тому же были привычны, но для имеющего натренированное ухо и острый глаз становилось ясно, что в хоре толков и пересудов появились новые нотки. И они таки были новыми. Сошли с протоптанных тропинок и двинулись широким, невообразимым и невероятным путем. Браво, Рам: чем больше вес, тем тяжелее удар. Впервые заговорили о мифическом существе, пришедшем неизвестно из какого мира, которое не являлось ни Богом, как Йолах, ни антибогом, как Балис, а было оно непонятным творением из солнечной энергии, состоящим исключительно из света и интеллекта, ума и мудрости, которое учило одной вещи, неведомой в стране Святого Повиновения: революции, ведущей к гармонии и свободе. Эта революция выступала против грубой гегемонии Йола-ха и тлетворного плутовства Балиса, противопоставляя им силу добра и дружбы. В чем тут был смысл, и кто проповедовал новые истины? Из толпы в толпу распространялось одно имя, но его не совсем уверенно выговаривали: Димук… Дмок… Демок…

Рассказывали также об одном человеке, смиреннейшем абистанце, живущем в среде других смиреннейших, который будто бы служил в некотором роде предвестником солнечного существа и предвещал Возвращение. «Возвращение, что за возвращение?» – терялась в догадках улица. Возвращение к былым временам, когда другие боги господствовали на земле и другие люди населяли ее. Конечно, жизнь была тяжелой, богам и людям сложно уживаться вместе, ведь они не ровня друг другу, однако ничто, ничто и никогда за все эти тысячелетия страданий и невзгод, не смогло погасить надежду, и именно она позволит богам и людям сопротивляться собственным противоречиям и преуспевать иногда в свершении добрых дел: какое-нибудь чудо здесь, какая-нибудь революция там, а еще где-нибудь подвиг, и в конечном итоге жизнь по-прежнему стоила того, чтобы ее прожить. В те времена люди, тяжко отчаявшись, говорили: «Живем надеждой». Означает ли это, что в данном случае Возвращение будет возвращением надежды? Скажем, возвращением идеи, что надежда существует и что она при необходимости способна помогать жить, мы ведь всего лишь люди, простые смертные, и не следует слишком многого требовать от жизни. Говорили, что имя предвестника – Ита Абистанец и что у него уже есть первый апостол по имени Ока Непокорный. В мире, рожденном в религии, каждый предвестник – это пророк, а каждый сопровождающий его – апостол, прибывший издалека. Кто сомневается и цепляется к мелочам – вероотступник.

Неутомимый Рам посреди такой необычайной неразберихи чувствовал себя как рыба в воде. Это был его мир, а его мечта и его план заключались в том, чтобы этот мир контролировать от начала и до конца. Все составные части общей головоломки уже давно были расставлены для начала решающей атаки, однако не хватало маленького пускового механизма, который позволил бы задействовать все силы и уверенно победить. Встреча Ати со Шри и Это как раз и должна была обеспечить его таким механизмом. Если одна песчинка способна заблокировать работу самой совершенной из машин, то извлечение этой песчинки позволяет самым изящным способом запустить механизм вновь. На таком принципе основывался метод Рама: добавить то, что заклинивает, а потом убрать препятствие, после чего план уверенно пойдет по намеченному пути.

Над осуществлением плана усердно и детально трудилась вся канцелярия Рама с того дня, как Ати и Коа прибыли в А19. Для Рама известие о двух странствующих оригиналах было незначительной мелочью: несколько малопонятных наблюдений, исходящих от так называемого всемогущего министерства Нравственного здоровья и его дурацких подкомитетов; парочка тревожных предупреждений, поступивших от одной из сотен и тысяч якобы непогрешимых гражданских наблюдательных ячеек Аппарата – сборища неведомых бюрократов, которые из-за постановки на учет всего, что только возможно, создавали невыразимый гомон; несколько намеков, выдернутых из тонн разных будто бы набожных замечаний, в которых Генеральная инспекция мокб, она же ритуальная полиция, докладывала о состоянии благочестия верующих; сюда же добавились два-три донесения, выловленных из потока сообщений, присылаемых множеством неизвестно каких и специализирующихся неизвестно на чем контор, и тому подобное. Но у каждого клана были свои, легко направляемые на конкретного субъекта и исключительно полезные собственные инструменты. В этом смысле клан Бри обладал большими возможностями, а Рам лично заботился о безукоризненном функционировании механизма. Никаких случайностей, никаких песчинок. В противоположность другим кланам, которые инвестировали свои колоссальные состояния в грубую силу и Аппарат, клан Бри вкладывал деньги в анализ и прогнозирование, в организацию и эффективность, в лабораторные исследования и практические испытания. Благодаря этому на очень ранней стадии у Рама появился интерес к наблюдению за двумя восторженными сумасбродами и к подталкиванию их в нужном направлении. Они могли для чего-нибудь пригодиться. Вот так друзья и оказались у Тоза, куда их направил не такой уж анонимный прохожий, потому что он назвался именем Ху, а также мокби Рог, который при ближайшем рассмотрении больше напоминал проводника нелегальных эмигрантов, чем святошу, исполняющего почтенные духовные обязанности. Короче, двоих путников заранее ожидали, а дальнейший их маршрут уже был выписан в форме судьбы, дарованной Богом.

Так закончился первый этап. Хитрюга Тоз замечательно обвел их вокруг пальца – заточил на складе под видом помощи в подготовке к бегству, а они ему поверили, да еще и хлопали в ладоши от радости. Отлично получилось.

Интересно, что двое чудаков не принадлежали ни к одному клану, исповедовали взгляды, прямо противоположные Единой мысли, да еще к тому же оказались своевольными, дерзкими, но и наивными, как взрослые дети. Кроме того, каждый из двоих обладал особым козырем: один встречался с Назом и слышал разговоры о существовании таинственной деревни, а другой был внуком неизмеримо выдающейся личности, которая во многом обозначила саму Историю и систему взглядов Абистана, – мокби Кхо. Таким образом, они привнесли бы в общий план некий мистико-религиозный фон, который впечатлил бы народ и судей. С такими действующими лицами в канцелярии Рама могли собрать совершенный часовой механизм, который для каждого определит точное время смерти.

План-минимум, позволяющий организовать встречу между Ати и Шри в присутствии избранных свидетелей и без побочных негативных последствий для клана Бри, требовал вмешательства третьего лица, особой личности, которая соответствовала бы нескольким щекотливым требованиям: посредник должен быть известен своими тайными связями с кланами Диа и Хока; не иметь ни малейшего контакта с кланом Бри; быть знакомым с Назом, Ати и Коа или хотя бы когда-либо к ним приближаться и достаточно о них знать; ну и, кроме всего прочего, он должен быть талантливым актером. Такого человека, такую редкую птицу, Рам уже имел под рукой: это был продавец услуг с площади Наивысшей Веры, шпион, который выдал Ати и Коа чаушам Диа, их общего работодателя. Специалисты Рама по ментальным манипуляциям переубедили торговца и в конце концов заставили работать на них, активно готовя его к первому заданию, самому главному из всех заданий – если вообще последуют другие – на службе клану Бри. Согласно сценарию, его будут звать Тар: имя настолько распространенное, что идеально подходит для подставного лица. Этот Тар превратится в успешного и амбициозного коммерсанта, чьи конторы и склады располагаются в квартале Н46. У него будет супруга по имени Неф… Оре или Ча… нет, лучше Миа: такое имя подойдет женщине своевольной, жестокой и влиятельной.

Детальный план, выписанный до последней запятой, состоял в налаживании деловых связей между коммерсантом Тарой и коммерсантом Буком. Этот последний, специализировавшийся в области производства жестяных тазов и посуды для коллективных кухонь, и был мужем Шри. В день икс Тар явится к нему с предложением закупать его продукцию десять последующих лет по хорошей цене, как для лучшего друга, поскольку сам он подписал контракт на тот же срок с компанией, совладельцами которой являются Диа и Кил и которая занимается продажей и сдачей в аренду походных буфетов и кухонного оборудования для организаций, ведающих паломничествами и религиозными слетами (все они функционируют под покровительством Диа или дружественного ему клана, занимающегося Шумихой, знаменитым коммерческим девизом которого, как мы помним, является выражение: «Лучше больше, да лучше»), а также армейским батальонам и ополченцам разных кланов и местных лидеров. Ошеломленный таким предложением, свалившимся как жареный петух ему прямо в тарелку, Бук, конечно же, посчитает своим долгом пригласить Тара отпраздновать договор, и уже очень скоро они несомненно станут неразлучными друзьями, как случается с деловыми людьми, стремящимися поскорее совершить сделку. При необходимости Тар подстегнет игру и увеличит количество поводов для встреч. Они будут приглашать друг друга семьями, как принято между друзьями, обмениваться подарками. Сестру Наза Это с мужем также пригласят, и они обязательно придут, если смогут получить разрешение на выход из Города Бога. Для Шри и Это Миа станет сама доброта и предупредительность. На следующей стадии деловых отношений между семьями Тар познакомит их со своим двоюродным братом Нором (эта роль возлагалась на Ати), который придет проведать друзей родича, преисполненный любовью и профессиональными заботами. Затем Тар объяснит, что его родственник является успешным коммерсантом, связанным с группой Кила, а иногда и с группой Диа. В уединенной беседе, которую устроит Миа, Нор поведает Шри, что был другом Наза и познакомился с ним, когда тот работал на территории таинственной деревни, обнаруженной паломниками, и что однажды Наз передал ему отчет о своих исследованиях и попросил хранить до нового указания, однако так и не вернулся. С тех пор как Нор узнал о странном исчезновении друга, он без конца размышляет, что же ему делать с документом, и вот как-то случайно он услышал от Тара, что супруга его товарища и компаньона Бука – вдова Наза. До чего же странное и чудесное совпадение! И вот тогда произойдет событие, ради которого весь этот план был так старательно выткан: Нор передаст отчет Шри и порекомендует ей никому о нем не рассказывать, как и завещал Наз, разве что за исключением ее невестки Это. Он также не забудет о своем обещании и расскажет вдове друга, как был очарован Назом, человеком, от которого перенял прекрасную черту характера, велящую всегда говорить только правду, чего бы это ни стоило, иначе правда станет ложью, и всегда разоблачать ложь, несмотря ни на какой риск, поскольку в противном случае ложь становится правдой. Однако Нор не будет говорить, что находит Шри красивой и очаровательной: в доме мужа подобные речи неуместны.

Конец спектакля и конец роли, отведенной для Ати. Она продлится два часа во время ужина у Бука, из них две минуты займет уединенная беседа со Шри, когда он передаст ей вышеупомянутый отчет, спрятанный в редкостном подарке – силе, отрезе шелковой ткани из Верхнего Абистана.

Ати не узнает, что продолжение спектакля будет крайне мрачным, а финал примет форму мировой войны. После окончания ужина, передачи отчета и обмена любезностями его вывезут из Н46 и отправят в лагерь Его Милости.

Во втором акте в мистических декорациях из глубокого ущелья раздастся дрожащий от священного гнева Голос, который поведает миру о невероятной мерзости, сотворенной двумя великими властителями Абистана, взлелеянными Аби и Верховным Командором. Голос предоставит доказательство, что два змия, Диа и Хок, стоят во главе невероятного заговора против Справедливого Братства и – безмерное и страшное богохульство – против самих Аби и Йолаха. Эти подлецы нарушили правила Аби-джирги и сохранили копии отчета Наза, а затем, движимые черным замыслом, приказали выкрасть несчастного археолога, извратили его показания, снабдив собственными выводами, а самого Наза убили в деревне, где Аби получил Святое Откровение. Потом они убили и Коа, достойного потомка мокби Кхо. На разглашении реальных фактов Голос не остановится, он выявит всю подноготную: Диа и Хок задумали не что иное, как уничтожение Абистана самым отвратительным способом – подрывом истинности Гкабула. Вот абсолютное доказательство того, что они служат Врагу и Балису.

Ничто уже не сможет спасти Диа и Хока, и никому из их кланов не удастся избежать смерти. Сотнями их поведут на стадионы и тысячами – в самые жуткие лагеря, в места уничтожения вероотступов, которые испытают облегчение, когда увидят, что не они теперь самые презираемые в мире, и, может быть, даже обрадуются соседям по тележкам, везущим их в последний путь. Верховного Командора Дюка призовут с достоинством сделать себе акири на площади Наивысшей Веры или стать отшельником в самой негостеприимной из пустынь в качестве искупления вины за свою ошибку, так как он не сумел защитить Справедливое Братство и позволил двум змиям осквернить Кийибу и замарать Гкабул.

Вздыхая, Голос добавит, что Его Милость Бри такого бы никогда не допустил, уж он-то знает, что истина – это истина, а порядок, который ее обеспечивает, никогда не должен давать слабину, ни на мгновение ока, иначе это будет уже не порядок, а хаос и рассадник лжи.

В действительности, за исключением нескольких деталей, все так и случилось, как было предусмотрено в сценарии. Как только Ати вернулся в лагерь, органы власти, многие из которых уже были настороже благодаря пресловутым безвестным информаторам, работающим на Рама, получили письмо от анонимного отправителя, где сообщалось, что в стране по рукам ходит отчет Наза и заражает предательским ядом кровь народа. Также упоминалось, что за этим преступлением стоят Достойные Диа и Хок, а некоторые прочие выступают в роли их сообщников. Второе письмо, присланное другим неведомым отправителем, снабжало следователей подробностями, до которых, несмотря на их очевидность, сами полицейские могли и не докопаться: там сообщалось, что отчет передан Шри неким Нором, сообщником Тара, который в свою очередь получил его от человека из окружения Диа, утверждавшего, будто его уполномочил на это Наз незадолго до исчезновения. Далее в письме разоблачался план Диа и Хока взять власть в свои руки и провозгласить себя Командором и Заместителем Командора. С ноткой презрения там также упоминалось, что на самом деле парочку идиотов использовали в качестве пешек в апокалиптическом замысле, задуманном и вдохновленном Врагом и Балисом, конечной целью которых было заменить Аби на Демока, а Справедливое Братство – на палату представителей, и вскоре сделать абистанцев, искренних обожателей Йолаха, обыкновенными балиситами, еретиками, свободными людьми.

Канцелярия Рама тысячу раз отрепетировала сценарий и произвела все необходимые приготовления на местах. Тар уже был дома и в настоящий момент обсуждал с Буком покупку нескольких тысяч жаровен, котелков, тазиков и других важных предметов домашней утвари. Составили список тех, кому суждено исчезнуть, и для осуществления этой задачи назначили исполнителей; одному из них (Миа?) поручили помочь Тару покончить с собой выстрелом в упор в тот самый день, когда отчет попал в руки Шри. Первое звено цепи уничтожалось первым, чтобы последнее осталось невредимым. Это было начало конца: скоро кланы сойдутся в долгой и беспощадной войне.

В этом деле Шри неизбежно оказывалась в опасности. Ати, который винил себя в том, что бросил своего брата Коа умирать, никогда бы не подумал, что поступает неправильно. Поручая передать вдове отчет Наза, Рам заверил Ати, что Шри будет приятно получить последнюю работу покойного супруга. А деликатный и вместе с тем дерзкий способ передачи всего лишь призван не раздражать ее нынешнего мужа, это логично. Когда же супружескую чету придут допрашивать и весь Абистан накроет широчайшая волна арестов на всех уровнях, от самого высокопоставленного вельможи до самого неприметного служителя, Ати уже там не будет.

Никогда еще в человеческой истории, разве что, быть может, в древние времена, не случалось такой грандиозной облавы за столь короткий период времени. Набрав скорость, машина очень скоро доходит до промышленных масштабов, ведь когда дело ареста и уничтожения стольких людей выходит за рамки обычной полицейской операции, главным и решающим неминуемо становится вопрос логистики.

Ати никогда не узнает, что спектакль, в котором он сыграет маленькую эпизодическую роль, будет иметь продолжение и столь грандиозный финал. Наивность, как и глупость, – состояние перманентное. Ати ни на секунду не задумался об очевидных даже для ребенка вопросах. Он считал, что разработанная Рамом военная хитрость имела лишь одну цель: дать ему встретиться со Шри, не раздражая при этом ее мужа, и выразить ей свои соболезнования, а также между делом передать ей доклад Наза, как того хотел Рам. Но как этот доклад оказался у Рама? Может, достопочтенный Бри сохранил одну копию и солгал на Аби-джирге? Тогда зачем расставаться с документом, который так долго прятали и который, по словам Рама, мог произвести революционный переворот во всем мире? А был ли переданный Шри документ подлинным докладом? Какие выводы он предлагал своему читателю? Почему для передачи доклада избрали именно его, Ати? Кем на самом деле был Тар, который привел его к Буку и за столом выдавал себя за двоюродного брата Ати? К тому же лицо у него выглядело знакомым, отчего вопрос становился еще более правомерным. Не исключено, что под красивым бурни успешного коммерсанта скрывалась подлая и подозрительная личность.

Вот возможное объяснение доверчивости Ати: гибель Коа и Наза лишила его защиты; их смерть предвещала его собственную, а замужество Шри и Это убили в нем тайную надежду посвятить жизнь и силы защите вдовы и сироты.

Анк и Кро гордились тем, что обслуживали знаменитость. После возвращения из Н46 Ати надолго принял у себя Рам, передав ему поздравления от Великого Камергера и слова благодарности от Его Милости. Такой чести Ати удостоился благодаря тому, что согласился передать доклад Наза его вдове таким образом, чтобы в деле не был напрямую замешан клан Бри.

Рам признался:

– Нас очень донимала эта история, так как она ставила нас в неудобное положение по отношению к Аби-джирге и Справедливому Братству. Его Милость был не в курсе дела, Великий Камергер тоже, они такими второстепенными вопросами не занимаются, так что пришлось разбираться мне; мы ведь на самом деле получили два отчета – один официальный, который по требованию Верховного Командора вернули обратно, и другой, присланный неизвестно кем, каким-то рассеянным служащим или умеющим хранить тайны другом, желающим нам добра, вот мы и не знали, что с этим отчетом делать… Как объяснить его нахождение у нас?.. Что подумают наши друзья из Справедливого Братства, которые нам так доверяют?.. Мы могли бы уничтожить документ, но правильно ли будет так поступить? Ведь это же редкостное произведение, доклад об археологическом исследовании уникального памятника, элемент наследия, тем более ценный, что он является последним и единственным экземпляром, потому что все остальные были сожжены в присутствии Аби, Верховного Командора и собрания Достойных в полном составе… Отсюда и родилась идея отдать доклад вдове, для которой он послужит завещанием мужа, памятью для нее и ее потомков… В конце концов, все хорошо, что хорошо кончается, и теперь на душе спокойно…

Рам владел искусством все делать простым и ясным, ведь ситуация со вторым докладом, будто свалившимся с неба на парашюте и проникшим через крошечную лазейку, на самом деле нуждалась в том, чтобы на нее пролили немного света.

В соответствии с установленным этикетом Ати, который не являлся членом клана и был простого происхождения, не имея ни поместья, ни состояния, ни высокопоставленной должности, не мог быть принят на столь высоком уровне, каким обладали Его Милость и Великий Камергер, о чем эти последние искренне сожалели. Здесь речь не о презрении, просто существуют правила приличия, которых следует придерживаться. Ати никаких почестей и не ждал, но он хотел бы как-то приблизиться к этим персонажам спектакля, посмотреть, как они правят миром, полюбоваться их прекрасными дворцами, которые, как он себе представлял, исполнены тяжеловесных и пышных прикрас или же, совсем наоборот, блистают великолепной и роскошной простотой.

Ати и Рам успели немало пофилософствовать, ведь времена были тяжелые, ходило вдоволь всяческих слухов, которые только огорчали народ и никакой радости не несли. В этом собеседники сошлись. И правда, в воздухе, как никогда более прогорклом и суровом, носилось предчувствие конца света, которое следовало за Абистаном со дня его рождения. Оба участника разговора придерживались мнения, что беспорядки нельзя счесть поверхностными, что они обусловлены глубокой природой вещей, но говорили ли Ати и Рам об одном и том же? С истинной энергией и приподнятым тоном, обращенным в будущее, Рам давал понять, что совсем скоро страна избавится от давних бед и изменится снизу доверху, что новому Абистану потребуются новые люди, и в связи с этим Ати мог бы, если пожелает, добиться завидного места в лоне клана, поскольку обладает глубоким чувством свободы и достоинства, которое творит великих служителей государства. Ати слушал молча. Лишь кивал и кусал губу, пытаясь заставить себя мыслить здраво: чего же он, собственно, желал, на что надеялся? Он спрашивал свое сердце и свой мозг… но ничего не приходило на ум… какие-то отзвуки детских мечтаний, явно неосуществимых… Он воздел руки к небесам… Он не находил никакого ответа, не желал ничего… На самом деле он бы скорее хотел отказаться от всего, что ему дал Абистан, но от чего именно – у него не было ни работы, ни жилища, ни хоть какой-нибудь социальной принадлежности, ни прошлого, ни будущего, ни религии, ни традиций… действительно ничего… кроме неприятностей, исходящих от правительства, и смертельных угроз со стороны разных кланов… Он был бы рад посвятить остаток своего времени тому, чтобы вдыхать свежий воздух под небом и вбирать пьянящие ароматы моря. Ати почувствовал себя способным любить его, море, с настоящей страстью, несмотря на его непостоянство и изменчивость. Рам и впрямь оптимист, если думает, что Абистан изменится. Скорее у кур вырастут зубы, а петухи научатся петь на абиязе. На самом деле ничто и никто не в силах изменить Абистан, он в руках Йолаха, а Йолах есть сама незыблемость. «Что написано, то написано» – разве не так сказано в Книге Аби, его Посланца?

Рам попросил Аби поразмыслить над его словами.

– Я встречусь с тобой позже, сейчас мне нужно много чего сделать, изменения вступят в силу без промедления, – сказал он, поднимаясь, и добавил, потрепав Ати по плечу: – Не стоит подвергать себя риску за пределами лагеря… Здесь ты у себя дома.

Рам вроде бы пошутил, но при этом сверкнул напряженно-жестким взглядом, а в его голосе послышались воинственные нотки.

Тем утром Анк и Кро вдвоем явились к Ати в комнату и сообщили, что у дверей стоит Био и принес он чрезвычайную новость:

– Его Превосходительство Тоз оказал вам честь приглашением в свой музей, – хором выпалили они.

– В музей?.. А что это такое?..

Этого бедняги не знали – как и Ати, который впервые услышал это слово. В абиязе его не существовало, так как в соответствии с недавним постановлением верховного комиссариата по абиязу и абиязознанию, где председательствовал Достойный Ара, выдающийся лингвист и беспощадный противник многоязычности как источника релятивизма и святотатства, имена нарицательные, происходящие из оставшихся еще в употреблении древних языков, должны были иметь в качестве префиксов или суффиксов, в зависимости от слова, элементы аби или аб, йод или йо, Гка или Гк. Все принадлежало религии, одушевленное и неодушевленное, и названия тоже, поэтому следовало это обозначить. Таким образом, слово «музей» или входило в число исключений, предусмотренных тем же указом и на какое-то время еще допускаемых, или же пришло из древнего языка, ныне запрещенного, но до сих пор употребляемого кое-где в отдельных анклавах, и тогда для этого слова не существовало ни толкований, ни переводов. Также случалось, что в обыденной жизни люди порой выражались абы как, несмотря на риск быть выданными своими же детьми, слугами или соседями, а поместье обладало всеми свойствами частной, а то и даже суверенной жизнедеятельности.

– Ну и что тут чрезвычайного? Я знаком с Тозом, я пил кофе у него дома в А девятнадцать, я и жил в его потайном складе, о котором вы ничего не знаете, потому что никогда не выходили за пределы поместья, – сказал Ати, натягивая бурт.

– Но… но… он еще никогда никого не пускал в свой музей… Только один раз, в самом начале, по случаю торжественного открытия, он пригласил своих братьев Его Милость и Главного Камергера, своего племянника господина Рама, который всем управляет, и с тех пор больше никого… никогда никого…

Ага, вот теперь дело становилось очень интересным.

Био был еще больше взволнован: бедный посыльный надеялся укрыться в тени Ати и вместе с ним войти в музей, чтобы наконец увидеть, что же там происходило в течение стольких лет. В лагере давно замечали, как к музею то и дело подъезжают грузовики, откуда выгружают какие-то ящики; как выбрасывают упаковку, привозят и увозят нанятых в отдаленных городах рабочих, которые за все время ни разу не высовывали носа наружу, находясь взаперти внутри здания.

Зависть прямо-таки повисла в воздухе. Проходя по территории поместья, Ати заметил, что люди преисполнены благожелательного любопытства; их взгляды говорили:

– Ох, чужеземец, как же тебе повезло, сейчас ты увидишь то, чего нам не увидеть никогда… Почему ты, а не мы, члены клана?..

Био и Ати двигались быстрым шагом целый час, отчего ноги у них немного отяжелели; спутники пересекли обширный земельный участок, где, как гордо объявил Био, трудились технические работники электрической и гидравлической станций, затем промышленную зону, заполненную шумными содрогающимися цехами, затем проследовали вдоль незастроенной и тщательно огороженной территории, предназначенной для стрельб и тренировок армии Его Милости, где, согласно математическим расчетам Био, могли бы разместиться по крайней мере три деревни, и в конце концов вышли на просторный, покрытый зеленью участок, в центре которого возвышалось пышное белое строение в обрамлении безукоризненно постриженного газона. Позже Ати узнал от Тоза, что это здание было уменьшенной в пять раз копией древнего авторитетного музея гигантских размеров под названием Лувр или Луфр, который был разграблен и стерт с лица земли во время Первой священной великой войны и захвата Абистаном Лига, или Высших Соединенных Регионов Севера. Ати также узнал, что единственной страной, которая оказала сопротивление силам Абистана, была Ангсоц… или Ансок, и то потому, что ею правил сумасшедший диктатор по имени Большой Брат, который использовал в сражении весь свой ядерный арсенал, но в итоге и это государство было повержено и утоплено в собственной крови.

Тоз уже находился там, полулежа-полусидя в каком-то диковинном кресле: отрезе брезента, натянутом между четырьмя деревянными брусками. Ати услышал, как Тоз назвал его нелепым словом «шезлонг». Неужели в нем удобно сидеть? Надо будет попробовать. Тоз улыбался, а в его взгляде угадывалась насмешливая нотка; он будто говорил: «Я таки обдурил вас, Коа и тебя, очень сожалею, но, как видишь, не со злым умыслом». Вдруг взгляд Его Превосходительства омрачился, а лицо чуть искривилось в горькой гримасе. Ати догадался, что Тоз подумал о несчастном Коа и что он все-таки некоторым образом упрекал себя за случившееся.

Тоз потрепал по плечу Ати и подтолкнул его ко входу в здание:

– Добро пожаловать в Музей ностальгии!

Затем одним движением оттолкнул тень несчастного Био, который изо всех сил тянул шею, чтобы хоть одним глазком заглянуть за приоткрытую тяжелую дверь. Что он там увидел бы? Да ничего, только широкий, совершенно белый и совершенно пустой вестибюль. Дверь захлопнулась у него перед носом.

– Заходи, любезный Ати, заходи… будь моим дорогим гостем… Я пригласил тебя в мой тайный сад в качестве извинения за то, что злоупотребил вашим доверием… а еще и потому, признаюсь, что ты мне нужен… Путешествие во времени и пространстве, к которому я тебя призываю, поможет мне в моем исследовании, а то я уже дошел до того, что сомневаюсь во всем, начиная с самого себя. Присядем на минутку… да, прямо здесь, на полу… Я бы хотел подготовить тебя к тому, что ты сейчас увидишь. Ты ведь не знаешь, что такое музей, потому что в Абистане их просто нет… Такова наша страна, она была рождена с абсурдной идеей, что все, существовавшее до пришествия Гкабула, является ложным и пагубным, а значит, должно быть разрушено, уничтожено и забыто, как и любое Иное, если оно не подчинилось Гкабулу. Музей – своего рода отрицание этого безумства, мой бунт против него. Мир существует как с Гкабулом, так и без него, отрицание или разрушение не упраздняет его; напротив: отсутствие этого мира делает воспоминания о нем более яркими, более ясными, а в отдаленной перспективе – вредоносными для самой идеи его отрицания, так как ведет к идеализации и сакрализации прошлого… Но в то же время, и ты это, наверное, почувствуешь, музей – это парадокс, подлог, не менее вредоносная иллюзия.

Восстановление исчезнувшего мира – это всегда в определенной мере его идеализация и одновременно в некотором смысле разрушение его во второй раз, поскольку мы вырываем прошлое из одного контекста, чтобы вставить в другой, и таким образом фиксируем его в неподвижности и тишине или же побуждаем его говорить и делать такое, чего он, возможно, не говорил, не делал. Рассматривать его в таких условиях равносильно разглядыванию трупа человека. Ты можешь смотреть на него сколько угодно, помогать себе прижизненными фотографиями этого человека, ты можешь прочитать все, что об этом человеке было написано, но ты никогда не сможешь прочувствовать на себе ту жизнь, которой этот человек жил и которая жила вокруг него. В моем музее хранится множество предметов определенной эпохи – двадцатого века, как называли ее современники, – расположенных в зависимости от предназначения и использования, для которых они создавались; ты увидишь также поражающие своей правдоподобностью восковые фигуры мужчин и женщин, изображающие их в повседневной жизни, восстановленной до мельчайших деталей, однако всегда будет чего-то недоставать: какого-то движения, дыхания, тепла, без которых картина есть и всегда будет лишь натюрмортом, мертвой натурой. Воображение, каким бы большим оно ни было, не в силах наделить жизнью… Возьмем, например, тот шезлонг, в котором я сидел или лежал только что и который вызвал твое удивление. Он принадлежит своему времени, он был создан благодаря определенному восприятию жизни… Если бы я рассказал тебе об отпуске, развлечениях, туризме и превосходстве по отношению к природе, поставленной на службу человека, если бы ты узнал, что все это значит, и смог бы прочувствовать все эти вещи в их тогдашней полноте, ты увидел бы шезлонг таким, каким он был на самом деле, а не куском брезента, натянутым на четыре деревянных бруска, как ты, конечно же, подумал, увидев его.

Я бы хотел, чтобы после посещения музея ты рассказал мне, если, конечно, захочешь, какие чувства ты испытал, к каким размышлениям тебя подтолкнуло увиденное. Я смотрю на музейное собрание уже так давно, что между нами образовалась определенная дистанция, если когда-то ее вообще могло не быть… Иногда мне кажется, что я набрел на кладбище, которое встретилось мне на дороге; я вижу могилы, читаю имена, но ничего не знаю об умерших, не знаю, какими они были при жизни, где и когда они жили.

Не забудь, что все это строжайшим образом запрещено нашей религией и нашим правительством, вот почему я соорудил музей здесь, в нашем поместье, а не в А девятнадцать, где живу среди людей… Вот почему я торгую подержанными вещами, а украдкой еще и антиквариатом, к великому сожалению моих братьев Бри и Виза, которые считают, что такое поведение не пристало моему положению, а также моего молодого, умного и очень амбициозного племянника Рама, которому я прибавил работы по обеспечению моей безопасности и созданию благоприятных условий для моей экономической деятельности, но я делаю вид, что не замечаю его усилий, чтобы он не старался еще больше… В А девятнадцать меня уже считают этаким тайным властителем, однако все вокруг меня контролируют полицейские держиморды. Я нашел призвание в старых вещицах и антиквариате, они позволяют мне держаться подальше от Абистана и тайно работать над проектом по воссозданию в моем музее двадцатого века. Давай же, начинай свою экскурсию по прошлому, по богохульству и заблуждениям… А я буду тебя ждать на выходе, чтобы не отвлекать от осмотра.

Музей представлял собой анфиладу более или менее просторных залов, и каждый был посвящен одному из эпизодов человеческой жизни, которые, наверное, и сами воспринимались отдельными мирами, герметичными и независимыми друг от друга. Это побудило Тоза разделить залы запертыми на ключ дверями, а ключ от каждой следующей двери был спрятан где-нибудь в нагромождении экспонатов предыдущего зала. Чтобы пройти в следующий зал, он же следующий эпизод жизни, нужно было отыскать ключ, причем время было ограничено: жизнь – это движение, она не ждет. Создавая такое препятствие, Тоз хотел поставить посетителя (но кого же еще, как не себя?) в естественное состояние человека, который не знает своего будущего и постоянно, спеша и преодолевая трудности, находится в его поисках.

В первом зале были представлены роды, появление на свет и раннее детство. Все было очень достоверно, родовой зал на самом деле выглядел кричащим, почти слышались крики мамы и первый плач младенца. На стендах, столиках и даже на полу демонстрировались обычные для этого периода жизни предметы: колыбель, ночной горшок, детская коляска, ходунки, погремушки и другие игрушки… Картины и фотографии на стенах изображали повседневную жизнь: играющих, едящих, спящих, купающихся и рисующих детей под присмотром родителей.

Следующие залы посвящались подростковому и взрослому периоду и разделялись по различным общественным статусам, историческим периодам, видам деятельности и другим обстоятельствам. Один из залов особенно впечатлил Ати: там размещался поражающий своей реалистичностью макет развороченного поля боя с грязными траншеями, хаотичным переплетением колючей проволоки, с противотанковыми ежами и поднимающимися в атаку изнуренными солдатами. Картины и фотографии иллюстрировали другие аспекты войны: разрушенные города, дымящиеся развалины, изможденных пленных в лагерях смерти, блуждающие по дорогам толпы беженцев, спасающихся от врага.

В другом зале экспонировалось оборудование для спорта и развлечений, а висящие на стенах фотографии показывали кинотеатр, каток, полет воздушного шара, прыжок с парашютом, стенд в тире, цирк и т. д. Игра, спортивные достижения, острые ощущения были страстью той эпохи. Так как после Победы и Великой Чистки подобные вещи в Абистане исчезли, Ати мог только гадать, откуда Тоз смог раздобыть столько экспонатов. И за какую цену.

Была еще мрачная комната, посвященная орудиям пыток и умерщвления, а другая освещала экономическую деятельность, торговлю, промышленность и транспорт. В соседнем зале размещалась симпатичная инсталляция, весьма похожая на то, что Ати и Коа видели в гетто вероотступов: барная стойка, официант, виртуозно снующий между столами, посетители, сосредоточенно пьющие разные напитки, всякие психи, демонстрирующие свои татуировки, усы и накачанные, как у грузчиков, руки и флиртующие с очень привлекательными женщинами, а в глубине комнаты даже виднелась узкая лестница, исчезающая в полутьме и многозначительности. На стене висел офорт, явно послуживший образцом для всей инсталляции. Рядом с ним была приклеена карточка с текстом: «Французское бистро, хулиганы былых времен, цепляющиеся к женщинам легкого поведения».

Гравюра была подписана: «Лео Безумец (1924)». Антикварная вещь бель эпок – начала двадцатого века.

Экспозиция предпоследнего зала посвящалась старости и смерти. Смерть одинакова для всех, однако погребальные обряды очень многочисленны и разнообразны. Там Ати долго не задержался: вид гробов, катафалков, крематориев, траурных залов для прощания с умершими и анатомического скелета, которого, похоже, забавляло собственное положение, его не воодушевлял.

Ати не замечал, как шло время, ведь он никогда не был в таком путешествии – целый век открытий и догадок. Бродя по музею, он вспоминал свои чувства во время нескончаемого странствия по Абистану, от края Син до Кодсабада. Живой музей раскинулся на многие тысячи шабиров: бесконечная анфилада регионов и мест под различными названиями, пустынь, лесов, руин, заброшенных лагерей, разделенных пусть и невидимыми, но в символическом смысле не менее непроницаемыми границами, чем запертые на висячий замок двери (особенно если забыл сделать отметку во въездной визе). Огромное разнообразие народов, обычаев, поселений, домашней утвари, рабочих инструментов постепенно изменило взгляд Ати на Абистан и на собственную жизнь. Дойдя до Кодсабада, Ати стал другим человеком, он никого не узнавал, и его самого узнавали только благодаря слухам о том, что прежде он, любимец Йолаха, был чахоточным больным, чудесным образом исцеленным в краю Син. Неужели этого ожидают от музея? Рассказывать, будто книга, о жизни, подражать ей ради удовольствия, переделывать людей? Предметы, картины, фотографии, макеты – неужели они действительно обладают некой силой видоизменять представления человека о жизни и о себе самом?

В конце экскурсии в большом пустом зале Ати встретился с Тозом, и тот разъяснил ему свою задумку: Ати вошел в музей через пустую комнату и выходит из него также через пустую комнату. Это символический образ самой жизни, находящейся меж двойного небытия: небытия до творения и небытия после смерти. Жизнь ограничена этими пределами, она располагает лишь отведенным ей временем, непродолжительным, разделенным на не связанные между собой отрезки, если не считать того багажа знаний, который человек таскает за собой от начала до конца выделенного ему срока в виде сомнительных воспоминаний о прошлом и смутных ожиданий будущего. Переход от одного отрезка к другому не выражается явно, он остается тайной; однажды хорошенький младенец, неисправимый соня, исчезает, что никого не тревожит, и на его месте появляется маленький непоседливый и любознательный ребенок, похожий на эльфа, что также не удивляет маму, которая остается с двумя неуклюжими бесполезными грудями. Позже происходят другие, не менее скрытые перемены: стройного улыбчивого молодого человека, который только что был здесь, без предупреждения сменяет потолстевший озабоченный добряк, а затем, в свою очередь, неизвестно при помощи каких фокусов страдающий мигренью мужичок уступает место сгорбленному неразговорчивому старикашке. Удивляются лишь в конце, когда еще теплая смерть скоропостижно смещает молчаливо замершего в своем кресле у окна деда. Эта трансформация уже излишняя, хотя, тем не менее, иногда желанная.

– Жизнь проходит так быстро, что ничего не успеваешь увидеть, – так потом скажут по дороге на кладбище.

Время пополудни Тоз и Ати, испытывая неподдельную печаль, провели в философствованиях. Тоз жил в состоянии ностальгической тоски по тому миру, которого не знал, хотя надеялся, что правильно его воссоздал в виде натюрморта, в который хотел бы теперь вдохнуть жизнь. А для чего это нужно? Они пришли к выводу, что вопрос бессмысленный, так как пустота является сущностью самого мира, однако, тем не менее, не мешает этому миру существовать и заполнять себя пустяками. Это тайна нуля, которая существует для того, чтобы сказать, что ее не существует. С этой точки зрения Гкабул служил безукоризненным ответом: на абсолютную бесполезность мира можно ответить только абсолютным и утешительным повиновением всех существ небытию. Мы и есть ничто, мы этим ничем и останемся, и прах возвращается к праху. Ати посмотрел на этот вопрос с другой стороны и пришел к мысли, что конец мира начинается в момент его зарождения, а первый крик жизни является также и первым предсмертным хрипом. С течением времени и накоплением страданий он убедился: чем дольше продолжалось какое-либо несчастье, тем скорее наступал конец мира и тем раньше жизнь начинала новый цикл. Следовало не ждать чего-то с полной головой вопросов, а форсировать процесс, так как умереть с надеждой на новую жизнь все-таки более достойно, чем жить доведенным до отчаяния в ожидании смерти.

Ати и Тоз искренне сошлись в том, что великой бедой Абистана стал Гкабул: он предлагает человечеству подчинение освященному невежеству в качестве ответа на насилие, присущее пустоте, и, доведя рабское состояние до отрицания самого себя, до саморазрушения в чистом виде, Гкабул отказывает человечеству в бунте как в средстве выдумать для себя подходящий мир, который, по крайней мере, помог бы ему уберечься от окружающего безумия. Религия и впрямь лекарство, которое убивает.

Какое-то время Тоз интересовался историей Гкабула. Он родился под сенью Гкабула, хоть и не видел его; Гкабул был воздухом, который он вдыхал, водой, которую он пил; он носил его у себя в голове, как носят бурни на теле. Но очень рано Тозу стало не по себе: уже в школе он обнаружил, что государственное образование – это бедствие, источник всех несчастий, вещь настолько же коварная, неотвратимая и беспощадная, как сама смерть. Он был по-настоящему увлечен процессом образования и в итоге превратился в маленького навязчивого и злобного нравоучителя, потребителя мрачных сказок и мальчишеских фантазий, декламатора нелепых стихов, тупых лозунгов и оскорбительных проклятий, а на занятиях по физкультуре – в безукоризненного погромщика и участника всевозможных линчеваний. Для остальных, факультативных предметов – поэзии, музыки, гончарного ремесла и гимнастики уже не оставалось ни времени, ни внимания. Как сын Достойного, брат Достойного и, возможно, и сам в будущем Достойный, Тоз, кроме того, слепо дорожил своим призванием служить главным машинистом своих поступков и своего паровоза. Немного изучив Гкабул, чтобы подкорректировать движение и перевоспитать себя, он потерял и надежду, и чаяния, так как в действительности Гкабул не пробуждал несчастного, а балластом тянул его ко дну. И школа тут ни при чем: бедное учреждение учило тому, чему позволяли учить, и делало это довольно сносно – редко кто выживал. Уже было слишком поздно – Гкабул внедрил свой гипноз глубоко в тело и душу народа и господствовал над ним как абсолютный владыка. Сколько же веков потребовалось бы, чтобы снять с абистанцев эту порчу? Таков был единственный уместный вопрос.

С невинным видом Тоз ступил на запретный путь и посвятил себя ему целиком. Выход был только один – тот, который вел из глубин времени. Раз Гкабул колонизировал настоящее на все грядущие века, от него можно было избавиться только в прошлом, до его воцарения. Люди до нас не были такими уж дикими животными, ограниченными и ослепленными злонамеренностью. Тоз немного заплутал на своем пути – сама История терялась в дебрях, не нашлось ни малейшей стоящей тропинки, все они были прерваны и затерты. Наиболее закаленные историки смогли добраться только до отметки 2084, не более того, не дальше этого предела. Как без святого невежества и приведения мозгов в состояние абсолютной апатии удалось бы убедить несчастные народы, что до рождения Абистана существовала лишь невоплощенная и не поддающаяся познанию вселенная Йолаха? Проще простого: достаточно выбрать дату и остановить время на этом мгновении; люди превратятся в скованных повиновением мертвецов, они поверят всему, что им скажут, и возрадуются своему возрождению в 2084 году. У них не будет другого выбора: либо жить по календарю Гкабула, либо вернуться в состояние своего изначального небытия.

Открытие прошлого едва не убило Тоза. Несмотря на всю свою образованность, он не подозревал ни о существовании 2083 года, ни о том, что можно углубиться в еще более ранние времена. Круглая земля – головокружительно драматичное открытие для тех, кто считал ее плоской, обладающей краями. И когда вопрос: «Кто мы?» внезапно становится вопросом: «Кем мы были?», моментально представляется что-то совсем другое, покрытое мраком и уродством, преломляется сам краеугольный камень, на котором покоилась вселенная, и вот уже у несчастного Тоза земля уходит из-под ног и он живет, как призрак, среди древних призраков. Никто не в состоянии вернуть времени линейность и последовательность, если они были нарушены таким образом. А Тоз до сих пор не сумел восстановить свое время и находился где-то между вчера и сегодня.

После множества исследований и усилий однажды ему удалось преодолеть временной барьер и прокрутить перед собой ведь двадцатый век. Это было равносильно чуду, ведь верующему в течение всей жизни не суждено ускользнуть от исключительного притяжения Гкабула. Тоз пришел в восторг. Он обнаружил истину, которую любой человек, способный видеть, принял бы за первейшую: до света существует свет и после света он тоже продолжает существовать. Тоз открыл для себя целое столетие, настолько богатое, что там хватало всего: языков, исчисляемых сотнями, десятков религий, в изобилии стран, культур, противоречий, безумств, безудержных свобод и непреодолимых опасностей, но также и многочисленных и серьезных надежд, налаженных механизмов, добровольных наблюдателей, охотившихся за нарушениями, выносливых отказников и людей доброй воли, которых труд не обескураживал, а воодушевлял. Жизнь безудержна и ненасытна как в хорошем, так и в плохом, и в продолжение столетия она это доказала. Двадцатому веку не хватало лишь одного: всего-навсего механического приспособления, чтобы помчаться осваивать звезды.

Тоз также открыл для себя очень рано замеченное всеми, но недооцененное людьми вследствие их неуклюжести, страха, расчетливости, проницаемости воздуха или просто потому что тем, кто бил тревогу, не хватало убедительности и голоса, – предвестие того, каким вскоре станет мир, если ничего не предпринять, чтобы все поставить на свои места. Тоз видел наступление 2084 года, он наблюдал за Священными войнами и массовым уничтожением посредством ядерных ударов; более того, он видел рождение совершенного оружия, которое не нужно было ни закупать, ни производить, – бешенства целых народов, зараженных страшным насилием. Для прозорливых все было очевидно, но тех, кто говорил: «Такого больше будет, – и повторял: – Такого больше нельзя допускать», – тех не слушали. Как в 1914-м, такив 1939-м, и 2014-м, и в 2022-м, и 2050-м все начиналось сначала. Ну а в тот раз, в 2084-м, дело решилось окончательно. Старый мир свое существование закончил, а Абистан приступил к вечному господству на планете.

Что делать, когда, заглядывая в прошлое, видишь, как на наших предшественников надвигается опасность? Как их предупредить? Как сказать уже своим современникам, что вчерашние бедствия, неумолимо раскручиваясь, скоро коснутся и их? Как убедить их, если их религия запрещает им верить в собственную смерть, если они убеждены, что места в раю забронированы и ожидают их, будто роскошные апартаменты в дорогой гостинице?

С удивлением Тоз обнаружил для себя первоисточник Гкабула. Не было никакого спонтанного зарождения. Все случилось очень просто, никакого чуда, Гкабул не был созданием Аби, вдохновленным Йолахом, как нас на полном серьезе и с гордостью учили начиная с 2084 года. На самом деле он пришел издалека как следствие внутреннего разлада одной древней религии, которой некогда поклонялись и в которой находили радость многочисленные крупные племена пустынь и равнин. Из-за грубого и ненадлежащего обращения в течение столетий пружины и шестерни этой религии сломались; кроме того, ситуацию усугубило отсутствие компетентных мастеров по ремонту и внимательных инструкторов. Гкабул родился по причине нехватки соответствующего ухода, необходимого для религии, которая, будучи квинтэссенцией всех предшествующих ей религий, претендовала на то, чтобы стать будущим всего мира.

Кто болеет, тот слабеет и попадает под власть негодяев. Объединившись в банду под названием Братья-предвестники, авантюристы, почувствовавшие, что скоро всему вокруг придет конец, решили создать новую религию на обломках старой. Отличная мысль! Они заимствовали все, что еще оставалось действенного в первом учении, и добавили к учению собственному. Религия Братьев-предвестников привлекала к себе толпы благодаря новизне своих рассуждений, тактических ходов, коммерческого маркетинга и милитаристической агрессивности. Их преемники пошли еще дальше: они пересмотрели основные символы, придумали Аби и Йолаха, написали Гкабул, построили Кийибу и Город Бога, основали Справедливое Братство и присвоили сами себе титул шик, то есть Достойный (чтобы отмежеваться от грубых Братьев-предвестников). Создав крепкие символы и сильную армию, они разорвали все связи со старой религией, которая была уже ни к чему и умирала вместе со стариками и старухами, а также с несколькими сбившимися с пути учеными, которые верили в чудо Воскресения и возможность вечной Молодости. Вопрос был скорее в том, чтобы заставить забыть о прошлом и отловить ностальгирующих – они представляли опасность, так как могли возжелать воскрешения мертвых.

– Разумеется, это была лишь рабочая гипотеза: в религиях и военных стратегиях, которые, честно говоря, являются двумя подходами к одному и тому же делу, всегда полно тайн и дезинформации… Надо бы еще над этим поразмыслить, – добавил Тоз.

Ати ощутил, как им овладело странное чувство: ему очень не хотелось задавать вопрос, который, тем не менее, не выходил у него из головы. Ведь в том, что Тоз рассказал о своих исторических изысканиях и размышлениях, уже подразумевался готовый ответ. Но если Ати и решился задать свой вопрос, то только потому, что сейчас для него был самый благоприятный момент, который вряд ли еще повторится.

– Скажи мне, Тоз, ты, конечно же, читал доклад Наза… Можешь рассказать мне о нем?

– Ну… даже не знаю, что тебе сказать… Это государственная тайна, и мне не положено ее знать. Кроме того, что я брат Его Милости, у меня нет никаких официальных полномочий… ну и потом все очень сложно… На самом деле вот что: нет никакого доклада… Доклад Наза никогда и не существовал, это выдуманная часть выдуманного плана… его писали постепенно… По возвращении из экспедиции Наз, осознав опасность, которую несло в себе открытие деревни, сделал своему министру устный доклад с глазу на глаз. Как я себе представляю, министр приказал ему держать язык за зубами… Наверное, сказал еще, что подумает, посмотрит, поразмыслит. Затем Наз исчез, и только тогда заговорили о каком-то докладе… а потом об этом конкретном докладе… ну и, как часто случается, когда долго повторяют некую идею, она становится реальностью… Так появился доклад Наза… Стали говорить ТОТ самый доклад Наза… Отчет окружили особой атмосферой, он стал легендой… На этой стадии дело дошло до обсуждения, поэтому с несуществующего доклада сняли копии и перед совещанием Справедливого Братства передали их Достойным… В этом отчете, написанном безвестным автором из Справедливого Братства или Аппарата, описывалась всякая ерунда… Вроде бы деревня была форпостом Врага, где скрывался пресловутый Демок, якобы еретики основали там общину, подчинявшуюся Балису, ну и тому подобное. Я сам ездил в деревню вместе с группой экспертов, отправленной Верховным Командором с целью пролить свет на странную историю… Бри назначил меня в комиссию, куда каждый клан старался втиснуть своего представителя. Под председательством Тата, начальника канцелярии Верховного Командора, мы составили технический рапорт, который сразу же получил гриф абсолютной тайны. Он-то и стал ТЕМ самым докладом Наза. Не выдавая какой бы то ни было тайны, скажу тебе, что мы действительно выявили в той деревне кое-какие тревожные факты. Судя по всему, там размещалась община, которая пыталась соблюдать особый образ жизни и управления, руководствуясь свободным волеизъявлением каждого. Это недоступно для понимания большинства из нас: непонятно, как можно самоорганизоваться без предварительного сплочения вокруг вождя, религии или армии. Такая информация обнаружила бы всю трагедию Абистана: мы придумали настолько абсурдный мир, что нам самим каждый день нужно становиться чуточку абсурдней, только чтобы найти свое вчерашнее место. Короче говоря, в конце концов сочинили этот доклад, изложив в нем то, чего мы боимся и о чем не хотим даже слышать. История в своем безумии тянет нас за собой. Было и еще одно драматическое последствие: это дело посеяло раздор внутри Справедливого Братства и изменило в нем соотношение сил, а у нас это неминуемо сводится только к одному: к войне.

После таких философских излияний и комментариев к окружающей действительности два исследователя абистанской души пришли к единственному по-настоящему уместному вопросу: «Что же теперь делать?»

Тоз уже давно разработал детальный план: он продолжит свои изыскания, поскольку однажды они наверняка пригодятся; когда люди доброй воли научатся считаться друг с другом и смогут мобилизовать свои силы, они воспользуются его материалом, собранным с таким трудом. В остальное время он будет помогать своему племяннику Раму: за его маской неисправимого заговорщика, который жаждет стать халифом, сменив другого халифа, кроется реформатор, а это значит – настоящий революционер, на самом деле внедряющий реформы, вместо того чтобы рассказывать о них басни. Тоз согласен с ним по многим пунктам: распустить Справедливое Братство, ликвидировать Аппарат, открыть свободный доступ в Город Бога, из Кийибы сделать музей тысячелетий, развенчать абсурдный миф про вечно живого Аби, пробудить людей, учредить представительный орган и правительство, ответственное перед ним, – замыслы поистине захватывающие. Народ, возможно, не выдержит перемен, он цепляется за своих богов и свои несчастья, но останутся дети, в них еще есть искренность, они быстро обучатся новому способу предаваться мечтам и вести войны, мы призовем их спасти планету и отважно сразиться с торговцами иллюзиями. Опасность того, что Рам станет мерзким халифом, существует, и Тоз это знает, поэтому он также хочет умело подготовить переходный период, который даст толчок к появлению цепких и сведущих конкурентов… Он считает так: если все хотят быть халифами и каждый из них хочет занять место халифа, им придется уничтожить друг друга, поэтому они будут вынуждены договориться, чтобы иметь возможность и дальше проворачивать свои дела; в конце концов до них дойдет, что проиграть – совсем не значит неизбежно быть убитым, а выиграть – не значит обязательно кого-то убивать… Наоборот, не надо мешать им мечтать… Как раз те, кто не мечтает, они и есть самые опасные: у них ледяные души…

Тоз продолжал развивать свои идеи. Они были правильными и практичными, но невыполнимыми, и он это знал. Он пытался убедить самого себя. Революция, к которой рвался Рам, закончится кровавой резней и ничего не изменится – Абистан есть Абистан и останется Абистаном. Достойные и их сыновья, которые уже видят себя Достойными на местах своих Достойных отцов, они тоже замышляют и сговариваются, чтобы стать халифами вместо халифа. Разве кто-нибудь согласится уступить место лучшему? Все они такие же лучшие, как и лучший среди них, каждый из них считает себя гением, которого ждет народ.

Внезапно Тоз замолчал. Он понял: а ведь он так много говорит лишь потому, что в действительности ему сказать нечего и, по правде говоря, сам он ни единому своему слову не верит. Тогда он спросил:

– А ты, Ати, что ты хочешь делать?

Ати даже не пришлось раздумывать, он давно знал, чего хочет, уже несколько месяцев… Со времени своего пребывания в санатории в краю Син он ни на секунду не переставал мечтать об этом. Он знал также, что его выбор скверный, неосуществимый, непоправимый и приведет к ужасному разочарованию, нечеловеческим страданиям, верной смерти… ну и пусть, таково его решение: он выбирает свободу.

Тоз по-прежнему ждал ответа:

– Ну да, скажи мне… что ты собираешься делать, куда пойдешь?

– Дорогой Тоз, как ты считаешь, Рам позволит мне покинуть поместье… до окончания революции?

– Да, конечно… Я тебе гарантирую.

– А как ты думаешь, если я попрошу его отвезти меня и оставить в какой-нибудь части Абистана, он согласится?

– Почему бы и нет, если ты не задумал ничего такого, что могло бы поставить под угрозу его планы. Тут я тоже сделаю все возможное, чтобы его убедить…

Ати немного помолчал, а потом заговорил:

– Скажи мне еще, Тоз… недавно ты спрашивал нас, меня и Коа, знаем ли мы, кто такой Демок… который существовал, не существуя, или наоборот… Я бы хотел в свою очередь задать тебе похожий вопрос…

– Я помню наш разговор… Слушаю тебя.

– Знаешь ли ты что-нибудь о… Границе?

– Границе?.. Какой… ах да, Границе… Да, я знаю. О ней говорят, чтобы напугать, все равно как детям рассказывают про волка. Это розыгрыш, уловка, чтобы отвадить всяких беглецов, контрабандистов, подпольщиков, которые разъезжают без разрешения… Им рассказывают, что как раз оттуда вот-вот выскочит Враг и перережет им горло…

– Есть ли хоть один шанс из тысячи, что Граница существует?

– Ни одного на миллион… На земле есть только Абистан, и ты хорошо это знаешь…

– Ты уверен?

– Ну… может, и есть где-нибудь тут или там некий, например, остров, который до сих пор прячется от юрисдикции Абистана…

– А еще есть гетто… Я сам видел большое гетто Семи Сестер Скорби. Его только называют гетто, но это страна… совсем маленькая, но все же страна, а ее народ – народ мужчин и женщин, а не летучих мышей-мутантов… И там как раз есть Граница, к тому же крепко охраняемая. Я уже не говорю о Границе всех границ, которая наглухо изолирует Город Бога… или о тех рубежах, которые без надобности разделяют шестьдесят кварталов Кодсабада и шестьдесят провинций Абистана…

– Да ерунда все это, милый Ати, капля в море, анахронизмы, глупости, свидетельство некомпетентности Аппарата, который из-за своих игр с огнем сам обжегся и разбил страну на квадраты для порядка. Ну а что касается вероотступов, то они… э-э… они – часть Абистана. Народ и Система нуждаются в них, такого типа отклонения необходимы, чтобы было куда направлять ненависть и гнев, чтобы было чем подкреплять идею о чистой и сплоченной высшей расе, которой угрожают паразиты. Старо, как мир… Так в чем, собственно, заключается твоя идея? Однако, боюсь, я уже и сам понял… но это же чистое безумие!

– Да, именно так, дорогой Тоз… я хочу, чтобы Рам отвез меня на гору Син, что в хребте Уа, и оставил в таком месте, где есть хоть один шанс на миллион обнаружить Границу… Если каким-то чудом она существует, я найду ее и пересеку… и тогда я своими глазами увижу тот двадцатый век, который ты так правдиво воспроизвел…

– Это сумасшествие… Как ты можешь верить в такое?

– У меня есть тысяча причин в это верить. Я в это верю, потому что Абистан живет ложью, потому что в Абистане ничему не удалось избежать фальсификации, и точно так же, как он изменил Историю, он мог изобрести и новую географию. Людям, которые никогда не выходят за пределы своего квартала, можно вбить в голову все, что угодно… А с тех пор, как я познакомился с тобой, Тоз, я в это верю все больше и больше… Ты же поверил в свое двадцатое столетие и возродил его, оно здесь, во всей своей красе и обольстительности, в твоем замечательном музее… Ты разобрался в этом столетии, ты видел, что его обитатели владели науками и технологиями, а также некоторыми добродетелями, которые, несмотря на всю надменность людей, позволили им сохранить плюрализм мнений и даже испытывать терзания… Кстати, насчет технологий – в них в Абистане недостатка нет, так откуда же они происходят, если мы их не производим?.. Значит, откуда-то из-за той Границы, которая существует и позволяет им доходить до нас?.. Ты же поверил, дорогой Тоз, что в Абистане есть люди доброй воли и что они когда-нибудь смогут научиться считаться друг с другом и сумеют мобилизовать силы ради спасения страны и своих душ… Ты как раз и есть такой человек, и так считают многие в несчастном квартале А девятнадцать, таком близком и таком далеком от Города Бога. Почему же мне, со своей стороны, не верить, что не все люди двадцатого века канули в небытие после Священных войн, массовых боен, лагерей смерти и принудительного обращения в другую веру?.. Почему же мне не причислить себя к людям доброй воли, посчитать себя таким человеком, который мобилизует силы ради установления, восстановления связи между нашим миром и миром двадцатого века? Да, почему бы и нет, дорогой Тоз, почему бы и нет?.. Мне известно – я узнал об этом именно там, в санатории в краю Син, – что иногда целые караваны пропадают за этой… Границей. Если бы они заблудились, они в конце концов отыскали бы верную дорогу и вернулись бы, так? А если историю про Границу и выдумали, чтобы пугать детей и контрабандистов, то не потому ли, что знали о ее существовании?.. Так, может, от нее еще остался маленький участок где-нибудь в покрытых льдами окрестностях Уа. Я хочу пойти на эту авантюру: в том состоянии, до которого я дошел, у меня нет выбора… Жизнь в этом мире для меня закончена. Я хочу, я надеюсь начать ее заново по ту сторону Границы…

Тоз помолчал. А когда ответил Ати, губы у него дрожали:

– Я спрошу у Рама… Да, так я и поступлю, сделав все, чтобы убедить его. А ты, когда попадешь на ту сторону, каким-нибудь образом дашь мне знать и поможешь дополнить мой музей… Быть может, придет день, когда я вдохну в него жизнь.

Наступила долгая, очень долгая тишина, которую неожиданно прервал Ати:

– Дорогой Тоз, только для того, чтобы мне так и не помереть идиотом, ответь вкратце на три вопроса: во-первых, почему ты рассмеялся, когда Коа отдал тебе письмо, которое Аби адресовал мокби Кхо, выражая ему благодарность за то, что тот послал на смерть стольких молодых?

– Мокби Кхо был другом семьи, мы все знали о его непомерном пристрастии к славе. Он всю страну завалил копиями этого письма, которое сам же написал и дал Верховному Командору, чтобы тот отнес его на подпись к Аби. По результатам деятельности Кхо и ввиду признания его заслуг, Бри, как Достойный, отвечающий за Помилования и Канонизацию, предложил причислить его клику святых, что, без сомнения, и будет сделано в ближайшие дни, ведь для таких вещей нужно время. Что еще?

– Как тебе удалось так быстро узнать, что на площади Наивысшей Веры на нас напали чауши? Этот вопрос не дает мне покоя.

– Как я уже тебе говорил, Рам организовал вокруг меня целую систему безопасности; всех, кто ко мне приближался, тщательно проверяли и в случае малейших подозрений очень жестоко отстраняли. Вы же были моими протеже, если можно так выразиться, поэтому за вами наблюдали… через кого именно, я не знаю… через вашу соседку и ее мужа, моего доверенного помощника Му, через кого же еще? А мой агент Дер примчался, чтобы разбудить меня и рассказать, в какую беду вы попали по неосмотрительности.

– Ну хорошо, а что это за изящный язык, который используется для надписей на табличках перед кабинетами, где находится Великий Камергер?

– Ты заметил!.. Молодец. Это язык, на котором была написана Священная Книга, предшествовавшая Гкабулу… язык очень красивый, богатый, образный. Так как он склоняет к поэзии и риторике, его ликвидировали в Абистане и заменили абиязом, который принуждает к почтению и подчинению. Концепцию абияза заимствовали из новояза, которым пользовались в Ангсоце. Когда мы оккупировали эту страну, наши тогдашние правители обнаружили, что ее необычайная политическая система опирается не только на силу оружия, но и на феноменальную мощь языка, новояза, специально разработанного в лабораторных условиях и имеющего способность сводить на нет волю и любознательность говорящего. Наши тогдашние руководители приняли за основу своей философии три принципа, которыми руководствовались при создании политической системы Ангсоца: «Война – это мир», «Свобода – это рабство» и «Незнание – сила». К ним они добавили три принципа собственного изобретения: «Смерть – это жизнь», «Ложь – это правда» и «Логика – это вздор». Таков и есть Абистан – настоящее сумасшествие.

Бри и Виз упрекают меня за тоску по двадцатому веку, однако сами тоскуют по новоязу и его очарованию. Они даже, бывало, писали поэмы и декламировали их в кругу семьи… Но подожди… это же государственная тайна, она не должна выйти за пределы поместья. Ты доволен?

– Не совсем, но несколько секретов стоит оставить для другой жизни, если она, конечно, существует и если там будет позволено выражать свои мысли.