Глава 10
«Император Риохай» уже двенадцать ночей патрулировал восточную границу Никана в море Нариин. «Риохай» был легким кораблем, элегантной моделью, разработанной, чтобы быстро скользить по бурным волнам. Солдат на борту было немного — батальон на палубе не поместился бы. Корабль не занимался разведкой. Над мачтами без флагов не кружили почтовые птицы, ни один лазутчик не покинул корабль под прикрытием тумана.
«Риохай» просто курсировал вдоль побережья, туда-сюда, словно беспокойная жена. Он чего-то ждал. Или кого-то.
Экипаж проводил дни в молчании. Команда была урезанной — капитан, несколько матросов и небольшой отряд из армии Федерации. Еще на борту находился важный гость, генерал Гин Серюй, грандмаршал Вооруженных Сил и личный советник императора Риохая. А кроме него был и еще один посетитель, никанец, затаившийся в тени трюма, с тех пор как «Риохай» оказался в водах моря Нариин.
Командир отряда цыке по имени Тюр умел оставаться невидимым. В этом состоянии он не нуждался в сне или пище. Завернувшись в темноту, он почти не дышал.
Эти дни казались ему утомительными только из-за скуки, но у него случались и более длительные вахты. Однажды он неделю просидел в шкафу в спальне наместника провинции Дракон. Целый месяц прятался под полом, точно под ногами руководителей республики Гесперия.
А теперь ждал, когда люди на борту «Риохая» раскроют свои намерения.
Тюр удивился, получив из Синегарда приказ проникнуть на корабль Федерации. Многие годы цыке действовали только в границах империи, убивали противников императрицы, особенно ей досаждающих. Императрица не посылала цыке за границу после неудачной попытки убить юного императора Риохая, в результате которой двое цыке погибли, а третий сошел с ума и так кричал, что его пришлось упечь в тюрьму.
Но долг Тюра был не спрашивать, а подчиняться. Он скрючился в тени и ждал.
Стояла тихая, безветренная ночь. Ночь, полная секретов.
Как та ночь, много лет назад, когда на небе сияла полная луна, а наставник Тюра впервые взял его в глубокие подземные туннели, куда никогда не проникает свет. Наставник вел его поворот за поворотом, кружил во тьме, чтобы Тюр не мог мысленно составить карту подземного лабиринта.
Когда они добрались до центра этой паутины, наставник Тюра оставил его одного. «Найди путь обратно, — приказал он. — Если ты нужен богине, она тебя выведет. А если нет, ты исчезнешь».
Тюр никогда не злился на наставника за то, что покинул его в темноте. Так и должно быть. И все же ему было страшно. Он много дней в панике слонялся по душным туннелям. Сначала появилась жажда. Потом голод. Когда он натыкался на что-то в темноте и слышал позвякивание и эхо, Тюр знал, что это кости.
Сколько еще кадетов послали в этот подземный лабиринт? Сколько из них вышли?
Лишь один из поколения Тюра. Наследный шаманизм Тюра оставался чистым и сильным благодаря доказанным способностям его предков, и только выживший, обретший дар богини, мог дать жизнь следующему поколению. И раз этот шанс предоставили Тюру, значит, все кадеты до него пытались, не справились и погибли.
Тогда Тюр был жутко напуган.
Сейчас — нет.
Теперь, на борту корабля, его снова поглотила тьма, как и тридцать лет назад. Она омывала его, как нерожденное дитя в материнской утробе. Он молился богине, как в первоначальном состоянии, еще до рождения, когда мир был погружен в тишину. Никто его не видел. Никто не мог ему навредить.
Шхуна норовисто шла по полуночному морю, словно непослушный ребенок. Крохотный корабль не входил во флот Никана. С его корпуса наскоро стерли все опознавательные знаки.
Но он плыл к никанским берегам. Либо шхуна избрала долгий и непрямой путь для встречи с «Риохаем», чтобы обмануть убийцу, о нахождении которого на борту никто не подозревал, либо это никанский корабль.
Тюр спрятался за мачтой, наведя подзорную трубу на палубу шхуны.
Когда он вышел из темноты, у него вдруг закружилась голова. В последнее время подобное происходило все чаще и чаще, если он слишком долго таился в тени. Ему становилось трудно ходить в материальном мире, отделять себя от богини.
«Осторожней, — сказал он себе, — иначе не сумеешь вернуться».
Он знал, что тогда случится. Он превратится в неконтролируемый поток воли богов, врата в мир духов, не имеющие замка. Станет бесполезным, припадочным и пускающим пену изо рта сосудом, и его поместят в Чулуу-Корих, чтобы не причинил никому вреда. Кто-нибудь внесет его имя в Скрижали, и он окажется в каменной тюрьме, куда заключил стольких своих подчиненных.
Он вспомнил свой первый визит в Чулуу-Корих, когда заключил туда собственного наставника. Тюр стоял перед ним, лицом к лицу, а наставник словно находился за каменной стеной. Глаза закрыты. Спит, но не мертв.
Скоро настанет день, когда он тоже сойдет с ума. Но такая судьба ждет всех цыке. Все наемные убийцы императрицы либо рано умирают, либо сходят с ума, а иногда и то и другое.
Тюр считал, что у него есть еще пара десятилетий, как у его наставника, прежде чем тот передал богиню Тюру. Считал, что у него еще есть достаточно времени для обучения новичков ходьбе по пустоте. Но расписание диктовала богиня, и он не знал, когда она окончательно призовет его к себе.
Нужно выбрать ученика. Нужно выбрать кого-то из своего народа.
Пять лет назад он подумывал выбрать Провидца, тощего мальца из Глухостепи. Но Чахан был таким хрупким и странным, даже для своего народа. Чахан командовал бы как демон. Он добился бы полного подчинения нижестоящих, но только лишив их свободы воли. Чахан уничтожил бы их разум.
Новый заместитель Тюра, присланный из академии, был куда лучшим кандидатом. Мальчишка готов командовать цыке, когда этого уже не сможет делать Тюр.
Но у него есть собственный бог. А боги эгоистичны.
Шхуна застыла в тени «Риохая». Человек в плаще сел в шлюпку и пересек разделяющее два корабля расстояние.
Капитан «Риохая» приказал бросить концы. Вместе с половиной команды он стоял на палубе и ждал, пока на борт поднимется никанец.
Два матроса помогли ему забраться на палубу.
Вновь прибывший откинул капюшон, и по плечам рассыпались длинные сверкающие волосы цвета обсидиана. Белоснежная кожа сияла как сама луна. Губы были цвета свежей крови.
На корабль взошла императрица Су Дацзы.
Тюр так удивился, что чуть не выскочил из тени.
Почему она здесь? Первая мысль была до нелепого мелочной — она что, ему не доверяет и решила обо всем позаботиться сама?
Что-то пошло не так. Она точно здесь по собственной воле? Или Федерация заставила ее приехать?
Или изменились приказы, которые отдали ему?
Мысли Тюра бешено скакали, он гадал, что предпринять. Он может убить солдат, прежде чем они притронутся к императрице. Но Дацзы знала, что он здесь, и подала бы знак, если хотела смерти мугенцев.
Значит, он должен ждать и наблюдать за игрой императрицы.
— Ваше величество. — Генерал Гин Серюй был крупным человеком и на фоне остальных смотрелся гигантом. Он навис над императрицей. — Вы долго добирались. Император Риохай уже начал терять терпение.
— Я не собачка Риохая, чтобы подчиняться его приказам.
Голос Дацзы прокатился эхом по кораблю — чистый и холодный, как лед, острый, как клинок Дацзы окружили солдаты, прижимая ее к генералу. Но Дацзы стояла с высоко поднятой головой, не выказывая страха.
— Но все же вас вызовут, — резко ответил генерал. — Император Риохай раздражен вашим кокетством. Ваши преимущества сокращаются. У вас в руках слишком мало козырей, да вы и сами знаете. Вам стоит радоваться, что император вообще снизошел до разговора с вами.
— Ваше превосходительство чрезвычайно любезны, — улыбнулась Дацзы.
— Хватит уже болтовни. Говорите по сути.
— В должное время, — спокойно отозвалась Дацзы. — Но сначала у меня есть другое дело.
И она посмотрела прямо в темноту, где скрывался Тюр.
— Хорошо. Ты здесь.
Тюр принял это за сигнал.
С занесенными ножами он выпрыгнул из темноты, но упал на колени, когда Дацзы остановила его взглядом.
Он пораженно смотрел на нее, потеряв дар речи. Руки и ноги онемели и застыли, и только потому он мог стоять прямо. Дацзы обладала способностью гипноза, Тюр это знал, но она никогда не применяла гипноз к нему.
Из головы вылетели все мысли. Тюр мог думать лишь о ее глазах. Поначалу они были большими, сверкающими и черными, а потом пожелтели, как змеиные, узкие зрачки притягивали, словно мать, прижимающая ребенка, точно жестокая имитация богини.
И как богиня, она была прекрасна. Удивительно прекрасна.
Не сходя с места, Тюр опустил ножи.
Перед ним танцевали видения. Пульсировали огромные желтые глаза, они заполнили все поле зрения до границ, тянули в свой мир.
Тюр видел безымянные формы. Цвета, которые не мог описать. Видел женщин без лиц, танцующих в багрянце и кобальте, тела извивались, в точности как шелковые ленты в их руках. А потом, заворожив добычу, Гадюка вонзила в него клыки и наполнила ядом.
Атака была опустошительной и мгновенной.
Императрица разбила мир Тюра, как стекло, словно он жил в зеркале, а Дацзы прижала его к острому краю, и Тюр застрял там, когда зеркало разбилось, застрял до конца времен. Раздался крик, перешедший в визг, и никак не прекращался. Глаза Гадюки обесцветились до белого и наполнили все вокруг болью. Тюр пытался укрыться в тени, но не находил богиню, а гипнотические глаза были повсюду. Куда бы он ни повернулся, его преследовали эти глаза. Змея зашипела, сверля его взглядом, парализуя…
Тюр снова призвал богиню, но она по-прежнему молчала, ее отогнала сила, превосходящая даже темноту.
Су Дацзы владела силами более древними, чем сама империя. Древними, как само время.
Мир вокруг Тюра прекратил вращаться. Он вместе с императрицей плыл в центр урагана цвета, застывший только благодаря ее щедрости. Тюр снова обрел форму, как и она, и она больше не была гадюкой, а превратилась в богиню в обличье Су Дацзы.
— Не осуждай меня. В этой игре есть силы, которые ты неспособен понять, и твоей жизнью нужно пожертвовать.
И пусть она выглядела смертной, ее голос шел отовсюду, зарождался внутри Тюра, вибрировал в его костях. Существовал только этот голос, пока она не позволила говорить и Тюру.
— Зачем вы это делаете? — прошептал Тюр.
— Прошу, не спрашивай о мотивах хищника, — прошипело существо в виде Су Дацзы. — Мертвые не спрашивают живых. Смертные не бросают вызов богам.
— Я убивал ради вас, — сказал Тюр. — Я бы сделал для вас что угодно.
— Я знаю, — ответила она и погладила его по лицу. Голос был наполнен печалью, и на мгновение снова прозвучал как голос императрицы. Цвета потеряли яркость. — Все вы были глупцами.
Она столкнула его за борт.
Когда тонешь, боль приходит из-за сопротивления, понял Тюр. Но он не сопротивлялся. Его тело было парализовано, он даже не мог зажмуриться, чтобы избавить глаза от жжения соленой воды.
Тюр не мог сделать ничего, только умереть.
Он снова погрузился во тьму. Обратно в глубины, где не слышно звуков, где ничего не видно и ничего не чувствуешь, где ничто не живет.
Обратно в мягкую неподвижность утробы.
Обратно к матери. Обратно к богине.
Смерть шамана не осталась незамеченной в мире духов. Осколки Тюра подняли психическую волну по всему царству неизведанного.
Это волну ощутили даже на пиках гор Удан, где стояла скрытая от всего мира Ночная крепость. Ее ощутил и Провидец из Странных детей, потерянный сын последнего настоящего хана Глухостепи.
Бледнокожий Провидец перемещался в мир духов с такой легкостью, как будто входил через дверь, и когда искал в нем своего командира, то видел лишь тьму и разбитые очертания человеческого тела. На далеком горизонте будущего он видел землю, затянутую дымом и огнем. Видел эскадры кораблей, пересекающие узкий пролив. Видел начало войны.
— Что ты видишь? — спросил Алтан Тренсин.
Седовласый Провидец поднял голову к небесам, и стали видны длинные, неровные шрамы, сбегающие по бокам бледной шеи. Он рассмеялся резким, каркающим смехом.
— Его больше нет, — ответил он. — На самом деле нет.
Алтан сжал пальцами плечо Провидца.
Глаза Провидца распахнулись. За тонкими веками была лишь белизна. Ни зрачков, ни радужки, ни капли цвета. Лишь белый гористый ландшафт, похожий на свежий снег, просто пустота.
— Я видел гексаграмму.
— Расскажи, — потребовал Алтан.
Провидец повернулся к нему.
— Я видел три истины. Первая: мы стоим на пороге войны.
— Это мы уже знаем, — сказал Алтан, но Провидец его перебил:
— Вторая: враг тот, кого мы любим.
Алтан окаменел.
— Третья: Тюра больше нет.
Алтан проглотил комок в горле.
— Что это значит?
Провидец взял его руку, поднес к губам и поцеловал.
— Я видел конец всего сущего, — сказал он. — Форма мироздания изменилась. Боги входят в людей, чего не делали уже давно, очень давно. Тюр не вернется. Теперь Странные дети отвечают перед тобой, и только перед тобой.
Алтан медленно выдохнул. Он ощущал и горе и облегчение. У него больше нет командира. Нет, не так. Он сам стал командиром.
«Теперь Тюр не сможет меня остановить», — подумал он.
Смерть Тюра почувствовал и Страж, который все эти годы был и не жив, и не мертв, укрывшись в раковине смертного, сам при этом смертным не являясь.
Страж был сломлен и сбит с толку, он многое о себе позабыл, но никогда не мог забыть одного — вкуса яда Гадюки.
Страж почувствовал, как ее древняя сила проникает в пустоту, отделяющую их друг от друга и в то же время связывающую. Он поднял голову к небу и понял, что враг вернулся.
Волну почувствовала и ученица Синегарда, медитировавшая в одиночестве, пока ее однокурсники спали. Она нахмурилась, ощутив что-то неприятное, но так и не поняв, что это.
Она в очередной раз задумалась, что будет, если она не послушается наставника, проглотит маковые зерна и снова поговорит с богами.
И не только поговорит. Если заберет одного бога с собой.
И хотя ей запретили призывать Феникса, это не мешало Фениксу призывать ее.
«Скоро, — шептал Феникс в ее снах. — Скоро ты призовешь меня, мою силу, и когда придет время, ты не сможешь устоять. Скоро ты отбросишь предупреждения Женщины и Стража и упадешь в мои пылающие объятия. Я сделаю тебя великой. Сделаю тебя легендой».
Она пыталась этому сопротивляться.
Пыталась отбросить все мысли, как учил ее Цзян, избавиться от гнева и пламени в голове.
Но не смогла.
Да и не хотела.
В первый день седьмого месяца возникла еще одна заварушка на границе — между Восемнадцатым батальоном армии Федерации и никанским патрулем провинции Лошадь, граничащей на севере с Глухостепью. После шестичасового боя стороны договорились прекратить огонь. Ночь прошла в шатком перемирии.
На второй день солдат Федерации не вернулся из утреннего патруля. После тщательных поисков в лагере мугенский генерал пограничного города Муриден потребовал от никанского генерала впустить их в лагерь для обыска.
Никанский генерал отказался.
На третий день император Федерации Муген Риохай отправил императрице Су Дацзы с почтовым голубем официальное требование вернуть солдата в Муриден.
Императрица вызвала в тронный зал Синегарда двенадцать наместников и размышляла семьдесят два часа.
На шестой день императрица официально ответила, что Риохай может подтереться.
На седьмой день Федерация Муген объявила войну Никанской империи. По всему острову в форме лука женщины рыдали от радости и покупали портреты императора Риохая, чтобы повесить в домах, мужчины записывались в резервисты, а дети с криками бегали по улицам — страна наконец-то удовлетворит свою жажду крови.
На восьмой день в порту Муриден высадился батальон солдат Федерации и вырезал город. Ополчение провинции оказало сопротивление, и мугенцы приказали собрать и застрелить всех мужчин Муридена, включая грудных младенцев.
Женщин пощадили только из-за спешки — армия торопилась двинуться вглубь страны. По пути батальон грабил деревни, забирал зерно и лошадей. А тех, кого не могли взять с собой, убивали. Им не нужны были пути снабжения. Они брали все необходимое по дороге. Солдаты победным маршем шли к столице.
На тринадцатый день в кабинет Цзимы Лайн в академии прилетел почтовый орел. Сообщение гласило:
«Провинция Лошадь пала. Муген приближается к Синегарду».
— Это уже интересно, — сказал Катай.
— Да, — отозвалась Рин. — Страну вот-вот захватит наш старый враг, нарушив перемирие, которое два десятилетия поддерживало хрупкую геополитическую стабильность. Еще как интересно.
— По крайней мере, без работы мы не останемся. Всем нужны солдаты.
— А ты не мог бы относиться к этому менее легкомысленно?
— А ты не могла бы быть менее унылой?
— Мы не могли бы работать быстрее? — спросил магистрат.
Рин и Катай переглянулись.
Оба предпочли бы любое другое занятие, чем помощь в эвакуации гражданских. Поскольку Синегард находился слишком далеко на севере, чтобы оставаться в безопасности, чиновники императрицы переезжали в военную столицу, город Голин-Ниис на юге.
Когда прибудет батальон Федерации, Синегард превратится в город-призрак. Город солдат. В теории это означало, что Рин и Катай занимались крайне важной работой — обеспечивали выживание центрального руководства империи, даже если падет столица.
На практике это значило, что им приходилось иметь дело с разжиревшими и раздражающими городскими бюрократами.
Катай попытался запихнуть в фургон последний ящик и покачнулся под его весом.
— Что здесь? — спросил он, примостив ящик к бедру.
Рин быстро помогла Катаю загрузить ящик в фургон, который уже накренился от веса имущества магистрата.
— Мой чайный сервиз, — объявил магистрат. — Видите маркировку на боку? Осторожнее, не переверните.
— Чайный сервиз? — не веря своим ушам повторил Катай. — И сейчас ваш чайный сервиз — приоритетный груз?
— Это подарок моему отцу от Дракона-императора, да покоится его душа в мире. — Магистрат осмотрел нагруженный фургон. — Кстати, я тут вспомнил — не забудьте вазу из внутреннего двора.
Он с мольбой посмотрел на Рин.
Она разомлела на полуденной жаре, вымоталась, несколько часов запихивая все содержимое поместья магистрата в несколько плохо подготовленных фургонов. Она отметила, как смешно дрожит челюсть магистрата, когда тот говорит. При других обстоятельствах она бы указала на это Катаю. При других обстоятельствах Катай посмеялся бы.
Магистрат снова махнул в сторону вазы.
— Аккуратней с ней. Она древняя, как Красный император. Лучше поместить ее в глубине фургона.
Рин пораженно уставилась на него.
— Простите? — сказал Катай.
Магистрат посмотрел на него.
— Что такое?
Катай фыркнул, поднял ящик над головой и бросил его на землю. Тот упал с гулким стуком, а не с громким звоном, как рассчитывала Рин. Деревянная крышка соскочила. Из ящика вывалилось несколько симпатичных фарфоровых чашек с прекрасным цветочным узором. Несмотря на падение, они не разбились.
Тогда Катай довершил начатое доской.
Разбив чашки, он откинул с лица кудри и повернулся к взмокшему магистрату, скрючившемуся на сиденье, как будто испугался, что Катай врежет и ему.
— Идет война, — сказал Катай. — И вас эвакуируют, потому что по какой-то причине, которая известна одним богам, вы важны для выживания страны. Так занимайтесь своим делом. Подбодрите людей. Помогите нам поддерживать порядок. А не упаковывайте гребаные чашки.
За несколько дней академия превратилась из учебного заведения в военный лагерь. Повсюду сновали солдаты в зеленой форме Восьмой дивизии из ближайшей провинции Овца, и студенты влились в ее ряды.
Солдаты ополчения были резкими и грубоватыми. Студентов они принимали с неохотой, постоянно давая понять, что тем не место на войне.
— Все дело в чувстве превосходства, — предположил Катай. — Большинство солдат никогда не были в Синегарде. Это как работать с человеком, который через три года станет твоим командиром, хотя у тебя больше боевого опыта на десятилетие.
— У них тоже нет боевого опыта, — сказала Рин. — В последние двадцать лет у нас не было войн. Они еще меньше нас знают, что делать.
Катай не стал с этим спорить.
Появление Восьмой дивизии означало возвращение Рабана, получившего задание эвакуировать из города и гражданских и первокурсников.
— Но я хочу драться! — возмутился студент, едва достающий Рин до плеча.
— А толку-то от тебя, — ответил Рабан.
Первокурсник вздернул подбородок.
— Синегард — мой дом. Я буду его защищать. Я не младенец, и меня не нужно сопровождать, как толпу испуганных женщин и детей.
— Ты защищаешь Синегард. Защищаешь его жителей. Ты в ответе за этих женщин и детей. Твоя задача — обеспечить, чтобы они добрались до горного перевала. Это серьезное задание.
Сопровождая первокурсников к воротам, Рабан поймал взгляд Рин.
— Боюсь, кое-кто из первокурсников прокрадется обратно, — тихо сказал он.
— Они вызывают восхищение, — ответила Рин. — В город вот-вот вторгнется враг, а они думают только о том, как его защитить.
— Просто по глупости, — как всегда спокойно отозвался Рабан. Он выглядел усталым. — Сейчас не время для героизма. Идет война. Если они останутся, то погибнут.
Для студентов составили план эвакуации. В случае падения города им следовало бежать по малоизвестному ущелью с другой стороны долины и присоединиться к остальным гражданским в горном укрытии, куда не дотянутся батальоны Федерации. Этот план не включал наставников.
— Цзима не верит в нашу победу, — сказал Катай. — Весь преподавательский состав погибнет вместе с академией.
— Цзима просто осторожничает, — заявил Рабан в попытке поднять им настроение. — Сунь-цзы говорил, что нужно готовиться к любому развитию событий.
— Сунь-цзы также говорил, что когда пересекаешь реку, нужно сжигать мосты, чтобы армии не пришли в голову мысли об отступлении, — сказал Катай. — А это мне кажется очень похожим на отступление.
— Благоразумие отличается от трусости, — сказал Рабан. — А кроме того, Сунь-цзы писал, что никогда не следует атаковать загнанного в угол противника. Тогда тот дерется яростнее, чем можно вообразить. Потому что ему нечего терять.
Дни, казалось, одновременно и тянулись бесконечно, и заканчивались прежде, чем можно было что-то успеть. У Рин возникло неприятное чувство, что они просто ждут, когда на пороге возникнет враг. И в то же время она ощущала себя совершенно неготовой. К сражению готовились недостаточно быстро.
— Интересно, как выглядят солдаты Федерации, — сказал Катай, когда они спускались с горы, чтобы забрать со склада заточенное оружие.
— У них есть руки и ноги, надо полагать. Может, даже голова.
— Нет, в смысле, как они выглядят? Похожи на никанцев? Жители Федерации — выходцы с восточного материка. Они не похожи на гесперианцев, а значит, выглядят обычно.
Рин не понимала, какое все это имеет значение.
— И что с того?
— Разве ты не хочешь взглянуть в лицо врагу? — спросил Катай.
— Нет, не хочу. Потому что тогда я могу решить, что они люди. А они не люди. Мы говорим о тех, кто во время последнего вторжения давал опиум младенцам. О тех, кто вырезал спирцев.
— Может, они в большей степени люди, чем мы считаем, — сказал Катай. — Кто-нибудь задумывался над тем, чего хочет Федерация? Почему она нападает?
— Потому что они втиснуты на крохотный остров и считают, что Никан должен принадлежать им. Потому что уже сражались с нами и почти победили, — отрезала Рин. — А какая разница? Они наступают, а мы обороняемся, кто останется в живых к концу дня, тот и победит. Война не определяет, кто прав. Она определяет, кто остается.
Все занятия в Синегарде прекратились. Наставники вернулись на должности, которые оставили несколько десятилетий назад. Ирцзах получил стратегическое командование синегардским резервом. Энро и ее кадеты вернулись в городскую больницу, чтобы устроить там полевой госпиталь. Цзима приняла боевое командование городом, эту должность она делила с наместником провинции Овца. Это означало покрикивать на городских чиновников и своевольных руководителей эскадрона.
Перспективы были мрачными. Восьмая дивизия составляла три тысячи человек — едва ли достаточно, чтобы отразить вторжение десяти тысяч. Наместник провинции Овца послал за подкреплением в Третью дивизию, которая вернулась из патрулирования севера на границе с Глухостепью, но Третья дивизия вряд ли успела бы подойти раньше сил Федерации.
Цзяна редко можно было найти. Он либо находился в кабинете Цзимы, составляя планы на случай разных обстоятельств вместе с Ирцзахом, либо вообще отсутствовал в академии. Когда Рин наконец-то сумела его застать, он явно торопился, ей пришлось бежать рядом с ним всю дорогу вниз по лестнице.
— Придется прекратить занятия, — сказал он. — Уверен, ты заметила, что для этого нет времени. Я не могу выделить время для твоих тренировок.
Он хотел проскользнуть мимо, но Рин схватила его за рукав.
— Наставник, я хотела спросить… А если вызвать богов? В смысле, против Федерации?
— О чем это ты? — слегка опешил он. — Сейчас совсем не время для этого.
— Наверняка ведь есть боевое применение для того, что мы изучаем, — напирала она.
— Мы изучаем, как советоваться с богами. А не как призывать их на землю.
— Но они могут помочь нам воевать!
— Что? Нет-нет. — Он возбужденно замахал руками. — Ты что, не слушала мои слова все два года? Я же говорил, боги — не оружие, с которого просто нужно смахнуть пыль. Богов нельзя призвать в бой.
— Неправда, — возразила она. — Я читала доклады воинов Красного императора. И знаю, что монахи вызывали богов для борьбы с ними. А племена степняков…
— Степняки советуются с богами по поводу лечения. Ищут у них просветления, — прервал ее Цзян. — Они не призывают богов на землю, они знают, что этого делать не следует. За все войны, в которых мы победили с помощью богов, мы расплачивались чудовищными последствиями. Такова цена. Всегда есть цена.
— Тогда в чем смысл? — огрызнулась Рин. — Зачем изучать Наследие?
Лицо Цзяна перекосилось. Он смотрел на нее, как в тот день, когда зарезали свинью Сунь-цзы и Рин сказала, что хочет выбрать Стратегию. Он выглядел так, будто ему нанесли рану. Предали.
— Смысл каждого урока в том, чтобы ты осталась жива. Я учил тебя обретению баланса. Чтобы ты поняла вселенную лучше, чем все остальные. Я не учил тебя тому, как превратить это в оружие.
— Боги…
— Богов нельзя призывать по твоей прихоти. Боги слишком далеки от нашей реальности, и каждая попытка превратить их в оружие окончится лишь катастрофой.
— А что насчет Феникса?
Цзян остановился.
— О нет. Нет, нет, нет.
— Бога спирцев, — продолжила Рин. — Он отзывается на каждый призыв. Мы могли бы просто…
Цзян поморщился как от боли.
— Ты знаешь, что произошло со спирцами.
— Но они научились управлять пламенем задолго до Второй опиумной войны! Они веками были шаманами! Сила…
— Сила, которая тебя поглотит, — резко оборвал ее Цзян. — Вот что делает огонь. Почему, по-твоему, спирцы не сумели отвоевать свою свободу? Казалось бы, такой народ не способен долго подчиняться. Они бы покорили Никан, если бы хватило сил. Почему они так и не восстали против империи? Их погубил огонь, Рин, так же, как и наделил силой. Он сводил их с ума, лишал способности мыслить самостоятельно, и в результате они могли лишь драться по приказу. Спирцы думали только о своей силе, и пока император предоставлял им возможность удовлетворять жажду крови, их больше ничто не беспокоило. Спирцы были поглощены коллективными иллюзиями. Да, они вызывали огонь, но вряд ли стоит им подражать. Красный император был жесток и беспощаден, но даже ему хватало здравого смысла не тренировать шаманов для ополчения, не считая спирцев. Если использовать богов как оружие, это принесет лишь смерть.
— Но идет война! Мы все равно можем умереть. А если призвать богов, это может дать нам шанс. Хуже уже быть не может.
— Ты слишком молода, — мягко произнес он. — Ты и понятия не имеешь.
После этого Рин не видела ни следа Цзяна на территории академии. Она знала, что он специально ее избегает, как перед Испытаниями, он всегда так делал, когда хотел увильнуть от разговора. Это ужасно ее злило.
Ты слишком молода.
Это злило ее еще больше.
Не настолько молода, чтобы не понимать — в ее стране идет война. Не настолько молода, чтобы не могла защищать свою страну.
Дети перестают быть детьми, когда берут в руки меч. Сначала их учат драться, потом вооружают, а затем посылают на передовую, и они уже больше не дети. Они солдаты.
Время Синегарда заканчивалось. Каждый день разведчики докладывали, что войска Федерации почти на пороге.
Рин не могла заснуть, хоть отчаянно нуждалась в отдыхе. Стоило ей закрыть глаза, и на нее лавиной накатывала тревога. Днем голова плыла от усталости, в глазах жгло, но Рин не могла успокоиться и передохнуть. Она пыталась медитировать, но ужас отравлял ее мозг, сердце бешено колотилось, а дыхание сбивалось от страха.
По ночам она лежала одна в темноте, снова и снова слушала призыв Феникса. Гипнотический шепот из другого мира отравлял ее сны. Искушение было таким сильным, что почти сводило ее с ума.
Цзян обещал, что она не сойдет с ума.
Но не сумел этого добиться. Он показал ей огромную силу, притягательную, чудесную силу, которая способна защитить весь город и всю страну, и потом запретил этой силой пользоваться.
Рин подчинилась, потому что он был ее наставником, а отношения ученика и наставника до сих пор кое-что значат, даже во время войны.
Но это не мешало ей приходить в сад, когда Цзяна не было в академии, и собирать в карман маковые зерна.
