Хлопковый бог

Покинув Нукус, мы подъехали к большому мосту, только с самой середины которого открывался вид на реку: узкую, светло-серебристую полоску со стоячей водой. Вот и все, что осталось от Амударьи, именуемой греками «Окса», которая, будучи единственным кровеносным сосудом в этой пустыне, почиталась в Центральной Азии сродни Нилу. За несколько недель до этой поездки я уже сидела на ее берегу в Ваханской долине в Таджикистане, направив взор в сторону Афганистана. В том месте река была широкая и полноводная. Беря свое начало в горах Памира, она протекает через Туркменистан и заканчивается в Узбекистане, откуда через сеть различных речушек и потоков несет свои воды в Аральское море. Местные жители до сих пор говорят об Амударье с трепетом в голосе, но теперь она лишь собственная тень. В наши дни Амударью не сравнишь уже ни с озером, ни с морем, осталось только наблюдать, как она постепенно укрощается, сужается и слабеет, пока однажды окончательно не растворится в песке.

Вода в пустыне дороже золота. Именно благодаря Амударье и ее притокам, кочевники сумели закрепиться в старом Хорезме более 2000 лет назад. Отчаяние у местных жителей вызывала капризность Амударьи, которая нежданно-негаданно могла резко изменить свое течение, вынуждая людей покорно перемещаться вслед за собой. В результате из-за перемещения воды распадались целые города. Постепенно люди научились укрощать реку. Они стали строить крупные оросительные системы, способные обеспечить чистой водой сотни тысяч людей. Благодаря этим каналам посреди пустыни зацвели такие города-оазисы, как Мерв, Хива, Бухара, Самарканд и Коканд.

Как известно, амбиции советских властей не могло удовлетворить рытье нескольких ничтожных канав – целью кремлевских чиновников было создание нового мирового порядка. Природа должна была подчиняться коммунистам, а никак не наоборот! В 1950-х годах к берегам Амударьи подступили первые бульдозеры и экскаваторы. Одновременно с этим в регион направили несколько тысяч человек, каждому из которых выделили по лопате. При новом мировом порядке люди больше не жили для себя и своих семей – они должны были жить для партии, сообщества, общей семьи. От них требовалось посвятить не только мускулы, но и всю жизнь делу построения социалистической империи. Когда в Центральной Азии появились русские, здесь уже в течение двухсот тысяч лет культивировали хлопок, но в ограниченных количествах. Чтобы простимулировать рост хлопкового производства, русские предоставили земли всем крестьянам, которые хотели выращивать хлопок. Хлопковым саженцам, прижившимся в Центральной Азии, пришли на смену американские, из которых получался более чистый и прочный текстиль. Хлопок постепенно обогнал другие отрасли промышленности, что привело к тому, что жители Центральной Азии, которые на протяжении многих лет чувствовали свою самодостаточность, выращивая зерновые, фрукты и овощи, неожиданно приобрели зависимость от импорта пищевых продуктов из России. Во время Первой мировой войны в 1916 г. местное население подняло волну протеста против колониальных хозяев с севера, сочтя несправедливым тот факт, что, вынужденные выращивать на своих полях хлопок, сами они страдали от голода. И вдобавок ко всему их обязывали продавать хлопок по искусственно низким ценам, установленным царем!

Когда к власти пришли большевики, ситуация ухудшилась. Коммунисты мечтали превратить Советский Союз в крупнейший в мире производитель хлопка. Три четверти советского хлопка выращивались в Узбекистане, наиболее подходящем для этой цели по климату и численности населения. Почти во всех узбекских колхозах выращивали хлопок. Финиковые и арбузные плантации, пшеничные и цветочные поля были в мгновение ока уничтожены и засажены американскими хлопковыми саженцами. Повсюду, куда ни бросишь взгляд, вокруг нас произрастал хлопок – километры коротких коричневых штаммов, которые в период урожая становились похожими на спустившиеся на землю облака.

Более 90 % хлопка из Средней Азии переправлялось в Россию для дальнейшей обработки. Цена по-прежнему была ниже рыночной, в результате чего лишь немногим узбекским колхозам удавалось сводить концы со концами. На протяжении всего советского периода Узбекистан продолжал зависеть от северных субсидий, причем не только денежных, но и в виде мяса, молочных продуктов, пшеницы, фруктов и овощей.

Фантазии коммунистов простирались и на обширные пустынные районы, которые они также грезили превратить в хлопковые плантации, а во времена Леонида Брежнева (о предпринимательских качествах которого лучше умолчать) это стало реальностью. С помощью бульдозеров, экскаваторов и, по большей части, человеческих мускулов было прорыто несколько тысяч километров каналов. Всего за 20 лет, с 1965 по 1985 год, количество гектаров пахотных угодий в Узбекистане практически удвоилось. Целые реки повернули вспять, направив их на хлопковые поля. Разлившись по округе, речная вода размыла грунт. Под безжизненной пустынной почвой находились залежи соляных пород. По мере того как в них стала проникать вода, соль пришла в движение и вышла на поверхность. Почва покрылась тонким слоем белых кристаллов, которые ветер разнес по всей территории, так что люди стали дышать солью. Чтобы продолжать производство хлопка в бесплодной земле, из года в год стали применять химические удобрения и пестициды. Пролетая над деревнями, самолеты и вертолеты распыляли яд над полями, огородами и детскими площадками. В среднем на каждый гектар выпадало от 20 до 25 кг токсичных пестицидов, что в среднем в семь раз больше, чем по всему Советскому Союзу. Ситуация с распространением удобрений была еще более суровой: каждый хлопчатник получал в 50 раз больше необходимой дозы.

Население Советского Союза росло быстрее, чем хлопковые поля Узбекистана, которые были уже не в состоянии насытить рынок. Хлопка не хватало. Уровень требований плановой экономики, выдвигаемый Москвой, был неосуществим, и вместо того, чтобы приноровиться к требованиям, узбекские власти начали мухлевать с цифрами, что помогало мелким и крупным функционерам оставлять гигантские суммы выручки от фиктивного хлопка в своих карманах, одновременно устраивая так, что Узбекистан ежегодно выполнял свою квоту – разумеется, лишь на бумаге.

Весь Советский Союз был пронизан коррупцией и кумовством, но более всего страдала от этого Центральная Азия: Центральный комитет в каждой республике на самом деле был не чем иным, как советом старейшин доминирующих кланов. Все кланы объединялись родственными связями и имели общие деловые интересы. В Узбекистане должность Генерального секретаря – или, если будет угодно, великого визиря – занимал Шараф Рашидов, пробывший на своем посту 24 года. Он счастливо отошел в мир иной в 1983 г., вскоре после того, как Московское Политбюро стало проявлять интерес к несоответствиям между указанным в отчетах общим количеством тонн хлопка и фактическими объемами поставок из Узбекистана. В итоге через все 80-е вплоть до распада Советского Союза в 1991 г. пронесся коррупционный скандал, получивший известность под названием «хлопковое дело». В результате признаний подозреваемых 3000 милиционеров потеряли работу и 4000 партийных оказались на скамье подсудимых и получили приговор. Когда к власти пришел Горбачев, он вынужден был заменить большую часть руководства коррумпированной партии. Несмотря на возражения узбеков, места отстраненных от должности лидеров заняли в основном русские, что позволило Горбачеву практически полностью сменить весь состав совета старейшин.

Первый секретарь, Ислам Каримов, был родом из Самарканда. Первое, что он сделал, когда Узбекистан получил независимость, это реабилитировал большинство лиц, осужденных по хлопковому делу. Многие из них даже вернулись в прежние должности.

Вывеска с изображением большой синей рыбы до сих пор встречает приезжающих в Муйнак посетителей, словно напоминание о былой славе. До 1970-х годов Муйнак, расположенный в трех-четырех часах езды от единственного портового города Узбекистана, Нукуса, был окружен пляжами с морскими волнами и неутомимыми рыбацкими лодками. Сегодня море находится от него в двухстах километрах. В наши дни Узбекистан не только страна, не имеющая морского побережья, но к тому же находится в окружении стран, у которых также нет морских берегов. Вот так и произошло, что Узбекистан потерял свой единственный выход к морю.

Во времена открытия Савицким своего художественного музея в Нукусе в 1960 г. Каракалпакстан в буквальном смысле слова процветал. Благодаря строительству новых каналов повсюду рос хлопчатник и не было ни одного безработного: местные жители были задействованы либо на посевах и сборах хлопка, либо на строительстве каналов, либо в сфере рыбной ловли. Если верить советской статистике, семь процентов съедаемой в Советском Союзе рыбы было выловлено в Аральском море. Только в Муйнаке более 30 тысяч человек было занято в отрасли рыболовства и переработки рыбы, осуществлявшейся на фабриках, выпускавших продукцию в вакуумной упаковке. Даже когда море начало исчезать, пока наконец не исчезло совсем, вахтенные рабочие на полную мощность продолжали трудиться на рыбокомбинатах. Когда рыбаки перестали привозить улов, власти начали поставлять туда для обработки замороженную рыбу из далекого Мурманска.

Остатки былой славы придают Муйнаку еще более удручающий вид. В центре города стоят полуразрушенные советские правительственные здания, где-то на окраине сохранился построенный из земли и глины кинотеатр, когда-то, по всей видимости, сверкавший свежими, яркими цветами, но сейчас не разобрать даже висящие на нем постеры с рекламой фильмов. В Муйнаке нет ресторанов и совсем ничтожное количество магазинов. Единственная городская гостиница настолько обветшала, что лишь немногие туристические компании рискуют отправлять сюда туристов. Перед бетонными блоками пасутся козы, а на улицах валяются груды песка. В школе, где половина классов пустует, на импровизированном футбольном поле мальчишки играют в футбол. У них запылены волосы и одежда, но они этого даже не замечают. Старый рыбный завод, который когда-то был сердцем Муйнака, теперь напоминает дом с привидениями. Окна разбиты, краска облезла, входная вывеска болтается.

Мой водитель Борис замедлил скорость, чтобы я могла сфотографировать его через закрытое окно.

– Здесь везде стоят охрана и полиция, – пояснил он. – Сразу после распада Советского Союза в Каракалпакстане начались небольшие выступления борцов за независимость, но они вскоре были довольно жестоко подавлены людьми Каримова. С тех пор здесь больше нет никакого организованного движения за независимость, но власти все еще напуганы до смерти возможностью его возобновления и в связи с этим принимают всевозможные меры. Тут повсюду рыщут информаторы, которые при малейших признаках подозрительных или нежелательных форм деятельности тут же предупреждают ташкентские власти.

– А фотографирование рыбозавода также считается нежелательной формой деятельности?

– Совершенно верно.

Кажется, Борис был последним русским, оставшимся в Каракалпакстане. После распада СССР его жена с детьми отправились первым самолетом в Москву, а Борис решил остаться, женившись на казашке.

– Я не мог покинуть свою пожилую мать, – сказал он. – Кроме того, умирать нужно там, где ты родился. Таково мое мнение.

Первое впечатление, произведенное Борисом, было довольно сомнительным. Одет он был в полинявший трикотажный спортивный костюм, который, несмотря на свою эластичность, все же был не в состоянии полностью прикрыть его объемистый живот. Хотя ему совсем недавно исполнилось всего 57, выглядел он лет на 20 старше. В прошлом году он получил инвалидность из-за хронической почечной недостаточности, которая в этих краях довольно распространенное заболевание. Будучи на пенсии, он подрабатывает, отвозя туристов к местам катастрофы на берега Аральского моря. Перед выездом из Нукуса он успел запастись местной водкой, которая, по его утверждению, была самой лучшей во всем Узбекистане.

Несмотря на эти зловещие признаки, Борис проявил себя как самый замечательный водитель, который мне попался за время всей поездки. В отличие от своих младших коллег, которые, едва завидев вдали полицейский патруль, тут же жали на тормоза, Борис сохранял прежнюю скорость, которая, впрочем, редко превышала сто километров в час, в рамках дозволенного. С водкой он тоже повременил до вечера, пока мы не припарковались.

На выезде из Муйнака находился единственный городской аттракцион: кладбище кораблей. Там, сомкнув свои ряды, стояли в песке 11 ржавых корпусов различных форм и размеров, – от небольших рыбных суденышек до крупных траулеров, на которых многочисленные парочки нацарапали свои имена и инициалы. Я поняла, что в этом месте я была уже не первой представительницей Норвегии: на одном из них крупными белыми буквами красовалась надпись: «Оле + Йорген». Позади лодок, насколько хватало взгляда, по всем направлениям простирался коричневый песок пустыни.

Рыболовные суда в Муйнаке пришвартованы к земле навеки

Рядом с плато, которое сегодня служит местом парковки машин и смотровой площадкой, стоят лодки. Позади стоянки висят плакаты, на которых можно почерпнуть сведения об Аральском море. Сделанные со спутников фотографии наглядно демонстрируют, как четвертое в мире по величине море становилось все меньше и меньше, разделившись в конце концов на две части. Всего несколько лет назад сюда от Казахстана до Узбекистана тянулись два морских притока, но теперь из них остался только один, да и он становится все уже и короче. И хотя на Северном Арале казахским властям удалось переломить ситуацию, Южный Арал уже потерял всякую надежду. Вода здесь слишком соленая для рыбы, а Амударья, которая в прежние времена обеспечивала его водой, уже не может подступить к морским берегам. За последние 50 лет исчезло более 90 % моря.

Плато, которое в наши дни превратилось в парковку, когда-то служило главным причалом в Муйнаке. Рядом с набережной находился летний лагерь для юных пионеров. Местные власти едва только принялись за строительство домов на этой территории, как озеро стало исчезать. С каждым днем вода отходила все дальше и дальше назад, пока внутреннее море Муйнака незаметно не исчезло совсем. Затем в один прекрасный день сюда пришла первая партия замороженной рыбы из Мурманска, и мало-помалу рыболовецкие судна были оставлены уже навсегда.

– Раньше я приезжал сюда на школьные каникулы навестить тетю, – сказал Борис. – Летом здесь был рай. Мы плавали, играли и замечательно проводили время. Теперь все русские и казахи отсюда уехали, остались одни каракалпаки.

Какое-то время мы постояли, молча разглядывая то, что когда-то было морским дном.

– Все было лучше при Советском Союзе, – сказал Борис.

Я посмотрела на него с удивлением.

– Масло было дешевым, хлеб практически ничего не стоил, да и билет на самолет в Москву тоже не был слишком дорогим, – пояснил Борис. – Нашей зарплаты хватало на всю семью. Сейчас за те деньги ничего не купишь, к тому же многие из нас больны.

Все, кому когда-либо довелось посетить Россию и бывшие советские республики, быстро привыкают к свойственной пожилым людям ностальгии, когда разговор заходит о Советском Союзе. «Раньше было лучше», – хором говорят они, да и можно ли их в этом обвинить? В те времена не только они сами были моложе, но и мир был проще, система социального страхования лучше, а цены ниже. Однако, признаюсь, что здесь, в этом городе, который, как никакой другой, прочувствовал на себе все последствия советских мегапроектов, я уж точно не ожидала встретить советскую ностальгию. Впрочем, мой неопрятный водитель не являлся исключением. Как и в Курчатове – зоне советских ядерных испытаний, – так и в Муйнаке все, кто мне попадался, жаждали вернуться обратно в старые добрые времена. Потому что раньше все было гораздо лучше.

В некотором смысле они были правы. Жизнь в Каракалпакстане раньше была определенно лучше. На сегодняшний день Каракалпакстан остается одним из самых бедных и наименее развитых регионов Узбекистана. Уровень безработицы высок, большинство жителей хронически больны. Заболеваемость раком и туберкулезом здесь в 15 раз выше, чем в остальной части Узбекистана. Получили широкое распространение болезни органов дыхания и бруцеллез, известный также под названием «мальтийская лихорадка», а с ними и болезни печени и почек. Почти половина населения страдает желтухой. Младенческая смертность достигла рекордных высот: из каждой тысячи новорожденных 75 не удается дожить до годовалого возраста. После исчезновения Аральского моря климат изменился в худшую сторону: лето становится жарче и суше, а зимы все холоднее. Оставшееся незначительное количество грунтовых вод перенасыщено солью, тяжелыми металлами и другими токсичными отходами настолько, что они уже не могут служить людям, но тем не менее многие вынуждены пить эту воду из-за отсутствия альтернативы.

За короткий промежуток времени советскому правительству удалось преобразовать пустыню в хлопковые плантации, но, в свою очередь, само море тоже навсегда превратилось в пустыню, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Однако в Муйнаке по этому поводу никто особо не печалится.

Когда рано утром следующего дня мы отправились в путь, на улицах было еще темно. Медленно занимался рассвет, в нежной игре пастельных цветов ночь сначала превратилась в утро, а затем стала постепенно превращаться в день. Пейзаж был плоским, как блин, и единственное, что, казалось, чувствовало себя вольготно в этой истощенной, насыщенной солью почве, были колючие растения и сухой кустарник. Покрытая белой соляной пленкой почва была сухой, но в то же время мягкой и прохладной. За исключением репейника, единственной преобладавшей в этом месте растительностью, как ни странно, был хлопчатник. В надежде, что растение, которое вызвало падение города, сможет стать и его спасением, несколько лет назад узбекские власти высадили в районе Муйнака новые хлопковые плантации.

Несмотря на то что в последние годы все больше внимания стали уделять фруктам, зерновым и другим съедобным культурам, узбекская экономика по-прежнему делает большой упор на хлопок. Однако из-за неразборчивого использования пестицидов и удобрений, а также односторонней направленности сельского хозяйства на протяжении последних десяти лет производительность с каждого гектара продолжает снижаться, при этом многие хлопковые растения оказываются больными. Тем не менее большая часть сельскохозяйственных земель занята хлопковыми культурами, что позволяет вывести Узбекистан на шестое место в мире по экспорту хлопка. Поскольку, управляясь коллективно, большинство ферм по-прежнему принадлежит государству, все решения о том, какие культуры здесь следует выращивать, и размеры квот и цен выставленных на продажу продуктов тоже принимаются властями. Другими словами, советская модель продолжает действовать до сих пор. В результате этого большинство фермеров Узбекистана оказались в обездоленном положении. Мало кто из них способен наскрести достаточно денег, чтобы заплатить за прописку, разрешение на проживание, которое требуется для переезда жителей из одного региона в другой. Таким образом власти пытаются сдерживать массовую иммиграцию малообеспеченной молодежи в города, одновременно с этим снабжая фермы дешевой, стабильной рабочей силой.

Первый час пути по дну моря мы ехали по асфальтированной дороге. Если бы не заверения Бориса о том, что дорога была построена совсем недавно, я бы приняла ее за пережиток старых советских времен. Она была до дыр заезжена тяжелыми китайскими грузовиками, которые со скоростью маятника мотаются по ней взад-вперед к газовым электростанциям. С его точки зрения, экологическая катастрофа обернулась на пользу Узбекистану: на рубеже XXI в. под бывшим морским дном были обнаружены большие газовые месторождения, после чего Россия, Китай и Узбекистан решили объединить свои усилия для создания более крупных газовых электростанций в этом регионе. Местные жители ничего не выиграли от этого развития, так как все новые рабочие места были отведены исключительно приезжим из Китая и Восточного Узбекистана.

На последнем участке пути мы проехали мимо большого каньона, который прежде со всех сторон был окружен морем. Вода навеки похоронила в скале гладкие красные весла, которые торчали оттуда, ссыхаясь под бледным утренним солнцем. По всем направлениям простиралось лоскутное одеяло, сотканное из репейника, песка и кустарника вперемежку со сверкающими соляными кристаллами.

Борьба за скудные водные ресурсы была суровой даже в советские времена, когда все республики были единым достоянием, а сейчас можно только представить себе ростки будущих конфликтов. Отношения между Узбекистаном и Таджикистаном стали более прохладным в связи с планами последнего по строительству Рогунской плотины. Проект был задуман еще в 1959 г. Идея заключается в использовании потенциала реки Вахш, которая, прежде чем впасть в Амударью, берет свое начало в Киргизстане и протекает через весь Таджикистан. Согласно плану, высота плотины будет составлять целых 33 498 м и станет самой высокой в мире. Работа началась в 1976 г., но пока еще не завершена, несмотря на большие потребности Таджикистана в электричестве, которое сможет генерировать эта плотина. Таджикские власти неоднократно пытались вдохнуть жизнь в проект, но в связи с отсутствием финансирования все попытки были обречены на неудачу. Со своей стороны узбекские власти весьма критически настроены против проекта плотины, опасаясь, что она начнет «воровать» воду с хлопковых плантаций в Ферганской долине. Помимо этого их беспокоят последствия возможного землетрясения. Президент Каримов прямо назвал это «глупым проектом».

Строительство Озера золотого века в Туркменистане – еще более спорное начинание. Согласно задумке, озеро, которое будет находиться в центре пустыни Каракум, должно вмещать в себя 132 млрд м³ воды, занимая при этом площадь в 200 км² и глубиной 70 м. По королевскому размаху мысли президента Бердымухамедова, озеро должно поменять климат пустыни, породив в регионе больше осадков, и тем самым сделав пустыню плодородной. Экскаваторные работы практически завершены, не в последнюю очередь благодаря усилиям заключенных, используемых властями в качестве бесплатной рабочей силы. По-видимому, Ашхабад продолжает сохранять верность давней мечте коммунистов устроить зеленую, плодотворную жизнь в пустыне.

По утверждению экспертов, с течением времени под воздействием горячего воздуха вода в пустыне совсем испарится, а оставшееся небольшое ее количество будет загрязнено удобрениями и химикатами. Они подвергают сомнению также тот факт, что подземный слой, пролегающий под пустынной почвой, вообще подходит для озера, считая, что, постепенно проникая в песок, вода превратит всю пустыню в грязь. Кроме того, не совсем ясно, откуда Туркменистан будет получать воду. И хотя заявляется, что в процессе будет использованы исключительно излишки воды из близлежащих водоемов, эксперты полагают, что большая часть воды будет сливаться в Озеро золотого века из сточных каналов. Как и следовало ожидать, критика этого мегаломанского проекта оказала влияние на туркменские власти. В 2009 г. президент Бердымухамедов совершил перелет в пустыню и объявил об открытии озера.

– Мы вдохнули новую жизнь в этот некогда безжизненный песок, – заявил президент после запуска одного из наполнявших озеро каналов. К великому ликованию всех присутствовавших он отметил сие событие верхом на великолепной лошади.

Чтобы полностью заполнить озеро водой, понадобится немало лет, если, конечно, придется наполнять его до самого верха.

Мы ехали в течение трех часов, пока наконец не увидели бездушную водную гладь темно-синего цвета. Южное Аральское море. Среди колючек и шипов оно становилось все больше и больше, и вскоре пустыня превратилась в морской берег. В нескольких сотнях метров от кромки воды стояли простенькие белые полиэстровые юрты. По песку по четырехколесной колее туда-обратно проехало несколько китайцев – по всей видимости, очень занятых.

– Что вы тут делаете? – поинтересовалась я у того, кто говорил по-русски.

– Клеветки! – широко улыбнулся он. – Мы собираем клеветки!

– Клеветки?

– Клеветки! – И он указал на большой, стоящий перед ним пластмассовый бак, заполненный серым песком. – Маленький, маленький ребенок клеветки!

– Они собирают креветок, мелких креветок и креветочную икру, – пояснил Борис. – Выкапывают их на отмелях, а затем большими контейнерами отправляют в Таиланд. Очевидно, зарабатывают на этом хорошие деньги.

Отвернувшись от китайцев, я пошла прогуляться вниз к озеру. Там, возле кромки воды, песок был настолько грязным и влажным, что с каждым шагом мои ноги вязли в нем все глубже и глубже. На ряби воды скопилась белая пена. Запах напомнил мне о рыбацких деревушках на Лофотенских островах по весне, когда там повсюду развешивают сушиться рыбу. Но здесь не было ни рыбы, ни криков чаек. Только вода и соль. И крошечные клеветки.

Море отдавало спокойствием. Возле самого берега, каждый раз, когда небольшие волны накатывали друг на друга, вода издавала металлический звук.

Небо было настолько туманным, что казалось, будто оно сливается с зеркальной водой на горизонте.

– Несколько лет назад вода вверх по берегу была на сотню метров дальше, – заметил Борис, когда я снова влезла в машину и приготовилась к длинной обратной дороге. – Возможно, мне придется подыскивать себе другую работу. – Он хрипло рассмеялся. – Предпочтительно такую, которую можно сочетать с пенсией по инвалидности.

Назад: Музей в пустыне

Дальше: В поисках утраченного времени