Книга: Советистан. Одиссея по Центральной Азии: Туркменистан, Казахстан, Таджикистан, Киргизстан и Узбекистан глазами норвежского антрополога
Назад: Человек-орел
Дальше: Грецкие орехи
Последние немцы Рот-Фронта
– Никто с вами не будет разговаривать, – предупредил меня герр Вильгельм. – Никто! Они скептически относятся к незнакомцам и в прошлом имели довольно неудачный опыт работы с журналистами. Мне понадобилось более года, чтобы завоевать их доверие. Поэтому я решительным образом хочу отговорить вас ехать в Рот-Фронт, verstehen Sie?
Предупреждение герра Вильгельма удивило меня не на шутку. Я позвонила ему, чтобы получить информацию о немецкой общине под названием «Рот-Фронт», ввиду того, что он был одним из тех, кто на протяжении последних лет сотрудничал и близко сталкивался с этим поселением. И хотя этот телефонный разговор заставил меня почувствовать некоторую неловкость, я еще более решительно настроилась туда ехать. По какой причине они не хотят принимать у себя посетителей?
У молодого шофера, отвозившего меня в Рот-Фронт, имя было такое, что ни произнести, ни тем более запомнить его было совершенно невозможно. Так как он был блондином, я предположила, что это русский, но он оказался татарином. Вся Центральная Азия –это большая куча мала, состоящая из различных национальностей, культур, лиц, языков и традиций. Многие из них, например крымские татары, оказались здесь во время Второй мировой войны. В 1944 г. по решению Сталина все крымские татары в составе более 230 тысяч человек были депортированы в Среднюю Азию. В Киргизстане до сих пор проживает около 30000 татар, а также ряд других народностей, которых постигла та же участь, в том числе изначально проживавших во Владивостоке 17000 корейцев, 19000 пришедших с Кавказа азербайджанцев и 8500 немцев из Волжского региона и зоны Черноморского побережья. До того как в 1989 г. советские власти ввели разрешение на свободное передвижение, в Средней Азии проживало более миллиона немцев, в основном в Казахстане. Киргизстан стал домом для многих этнических немцев, которых насчитывалось более ста тысяч. Отличительная особенность немецкого населения в Киргизстане – то, что многие из них прибыли сюда во времена царя в XIX в. Принимавшие участие в первой волне эмиграции были последователями меннонитов –основанного голландским священником Менно Симонсом движения христиан-протестантов, истоки которого уходят в анабаптизм XVI в. Чтобы избежать военной службы в царской армии, немецкие меннониты прибыли сюда, проделав долгий путь от побережья Черного моря. Небольшое количество немецких меннонитов до сих пор проживает в маленькой деревне Рот-Фронт, к северу от Бишкека.
Рот-фронт: после развала Советского Союза все немцы отсюда разъехались, но табличка висит до сих пор
Молодой шофер резко нажал на тормоза. В шинах что-то завизжало, в воздухе запахло жженой резиной. Перед нами на дорогу откуда-то вырулил покосившийся грузовик. Водитель тихо выругался.
– В этой стране никто не умеет водить, –пожаловался он точно так же, как все профессиональные шоферы во всех странах мира.
– А дорого здесь стоят водительские права? –поинтересовалась я.
– Сто долларов, причем нет никакой разницы – цена та же, будете вы брать уроки вождения или же вам просто вручат права.
– А вы что выбрали?
– Я уже умел водить машину, поэтому у меня не было необходимости ходить на занятия. Это было бы пустой тратой времени.
Если бы по пути нам не попался один из местных, голосовавших автостопом, то мы бы никогда туда не добрались. Мириады путей вели к различным деревням, а расположенные на дороге знаки в лучшем случае указали бы дорогу в другую сторону.
На подъезде к Рот-Фронту нас приветствовал полинявший, ржавый плакат советского образца. Местечко оказалось мирным и идиллическим: пара длинных прямых улиц – и все. Повсюду стояли выбеленные дома с голубыми или зелеными ставнями. Пышные сады находились под крепкой защитой высоких заборов. Если не считать одного из жителей, который куда-то направлялся быстрым шагом вдоль обочины, можно сказать, что поселок выглядел удивительно пустынно. Похоже, что молодой шофер имел специфическое чутье на места обитания немцев.
– Немцы, ну конечно же немцы! – Он указал на аккуратный, ухоженный сад. – А вон там уж точно киргизы.
Мы проехали мимо дома, со стен которого толстыми чешуйками сползала краска. Сад представлял собой полный хаос из инструментов, старых покрышек и детских игрушек.
– Киргизы. И вон там. Киргизы. Немцы!
Мы снова проезжали мимо заботливо ухоженного садика. Дом был довольно старым и обветшавшим, но с белоснежными стенами без единой царапинки и подоконниками, посверкивавшими на осеннем солнце свежей краской.
Водитель засмеялся:
– Немцы умеют держать марку, чистота у них в крови, чего не скажешь про киргизов.
К нам приблизился одетый в спецовку высокий мужчина. У него были светлые с проседью волосы, румяное лицо и светлая реденькая бородка. Предостерегающие слова герра Вильяма были еще свежи в моем сознании, поэтому я в нерешительности вышла из машины и направилась к нему.
– Guten Tag! – Было странно произносить это немецкое приветствие, находясь где-то посреди киргизской деревни.
– Guten Tag! –Человек улыбнулся. – Sind Sie vielleicht Reporterin?
– И да и нет, я пишу книгу.
– Тогда вам просто повезло! Никто в Рот-Фронте не знает историю лучше, чем я. У вас есть время?
– Целый день.
– Sehr gut! – Он протянул руку и представился как Эрнст Куп, один из старожилов среди немецких жителей деревни.
Не сходя со своего места на обочине дороги, он начал рассказ. Эрнст был самой настоящей ходячей энциклопедией, он знал всю историю назубок.
– Меннониты подвергались преследованиям во время религиозных войн между католиками и протестантами в XVI в. У нас немало общего с протестантами, но, в отличие от них, мы пацифисты и принимаем крещение во взрослом возрасте. С целью избежания военной службы множество меннонитов из Фрисландии и Фландрии, откуда мы изначально родом, переместилось в регионы, которые в настоящее время находятся на территории Польши. В 1771 г. эти польские земли находились под владычеством Пруссии, и проживавшие там меннониты, чтобы освободиться от армии, были вынуждены платить большие откупные. Постепенно освобождение было полностью отменено. Екатерина Великая пригласила меннонитов из Пруссии на поселение в сельскохозяйственные районы юга России, которые в наши дни находятся на территории Украины. И поскольку им было обещано освобождение от военной службы, полная свобода религиозного исповедания и право на управление собственными школами, многие приняли предложение императрицы. Основав свои деревни, построив школы, больницы и церкви, немцы справлялись со всем сами, практически без вовлечения государства. Однако в 1870-е годы российские власти стали вмешиваться в жизнь меннонитов и вдобавок внесли требование обязательной воинской повинности, как у прочего населения. В знак протеста множество немцев эмигрировало в западные страны, в США и Канаду. Однако довольно большая часть из них двинулась на восток, в сторону Центральной Азии. В 1880 г. они добрались до Ташкента в Узбекистане и в течение двух долгих лет подыскивали подходящие земли. Наконец российский генерал-губернатор выделил им землю в плодородной Таласской долине, которая в наши дни считается частью Западной Киргизии.
Немецкий Эрнста был безупречным, объяснял он все дотошно, четко и ясно. Проговаривая раскатистое «р», он отчетливо произносил все буквы каждого слова. Его легко можно было принять за южного немца или австрийца.
– В каждой семье насчитывалось в среднем от 10 до 12 детей, поэтому немецкие села быстро росли, – продолжал он. Мы остановились на обочине дороги. Дул легкий ветерок, но на безоблачном небе светило солнце. – Постепенно земли на всех стало не хватать. В 1927 г. часть меннонитов, в том числе и мой дед, отделились от Таласа и отправились на восток. Побродив по округе 300-400 км, они образовали поселение на севере Бишкека и основали там город Бергталь.
По асфальту застучали копыта, и мимо проскакало трое молодых киргизов на лошадях. Эрнст проводил их глазами.
– Когда-то это был чисто немецкий город, – заметил он. – В 1980-е здесь оставалась только одна киргизская семья. Я хорошо помню, как все начиналось. Мы появились здесь в 1930-х годах. В те времена в этих местах стала вовсю разворачиваться советская власть, и название «Бергталь» было изменено на более революционное «Рот-Фронт». Меннонитам больше не разрешалось исповедовать свою веру, вся частная собственность была конфискована. Мой дед Аарон Уолл отказался отдать свою лошадь и корову. Богатым он не был – в общей сложности имел во владении около десяти лошадей. Однако в те времена этого было достаточно, чтобы попасть под категорию кулаков, зажиточных крестьян. Из-за своего отказа сотрудничать он был арестован и отправлен в тюрьму в Ленинполе, что в 30 км отсюда. Маме тогда было всего 13 лет; она рассказывала, как к ним явилась милиция и выбросила на улицу все их вещи. Тарелки. Кровати. Ножи и вилки. Все. А потом начался голод, во время которого немцы особенно пострадали. Мать закопала еду и вещи в саду, чтобы их никто не смог найти. С самой юности она копила вещи и хранила их, чтобы использовать в будущем. А тем временем дед сбежал из тюрьмы и нашел работу на сахарном заводе в Казахстане. За ним последовали бабушка, мать и все остальные дети. Они оставались в Казахстане вплоть до 1937 года.
– А потом они вернулись домой? – поинтересовалась я.
Я почувствовала, что уже довольно долгое время нахожусь на солнце: кожа на голове покрылась потом, лоб покраснел и стал горячим. Мы стояли на обочине целый час. И хотя кожа Эрнста была светлее моей, похоже, это его не смущало, и он бесстрашно продолжал:
– Нет, мой дед так никогда и не вернулся. Они забрали его ночью. Бабушке не сообщили ни куда его увели, ни что с ним произошло. Позже она узнала, что спустя месяц его расстреляли. Множество народа из Таласа и Бергталя постигла такая же участь в том году, когда террор сталинского правления достиг своего пика. Мужчин убивали без суда и следствия только за то, что они были немцами. Когда началась война, все немцы старше 15 лет были отправлены в трудармию, трудовую армию, которая в действительности была не чем иным, как трудовым лагерем. Здесь их заставили строить каналы. Многие из них не говорили ни слова по-русски, только по-немецки и по-киргизски. Работа была тяжелой, еды не хватало. Зимой они мерзли. В итоге треть из них так никогда и не вернулась домой.
Эрнст родился в 1957 г., в семье он был самым младшим из восьми братьев и сестер. Когда худшие времена репрессий были позади, киргизских немцев реабилитировали, и еды снова стало хватать на всех.
– Мне повезло, что я родился в правильное время, – сказал Эрнст. – После смерти Сталина в 1953 г. советская власть наконец оставила нас в покое. Нам снова позволили быть немцами. Перед тем как пойти в школу, я ни слова не говорил по-русски, потому что дома все говорили только на немецком, или, точнее, на нижненемецком – это наш общий язык. Время от времени в школу приходили инспектора, чтобы воспитывать нас в духе атеизма, но мы все уже были верующими. В общем-то, жаловаться было не на что. Возможно, не у всех у нас были машины, но, во всяком случае, мы уже не мерзли. У нас была еда. Когда в 1989 г. разрешили эмиграцию в в Германию, почти все разъехались. Уехал и я. Вспоминаю ту отвратительную пересадку в Москве, где было полно немецких эмигрантов.
Все дома в Рот-Фронте были выставлены на продажу. Некоторые обращались за разрешением на выезд множество раз и каждый раз получали отказ. А тут вдруг ворота на выезд широко распахнулись. На самом деле Эрнст никогда не мечтал о переезде в Германию, но почувствовал, что сейчас должен воспользоваться представившейся возможностью. Однако в новой стране он никогда не чувствовал себя достаточно комфортно.
– Эта бесконечная борьба между пришлыми и постоянными жителями, – вспоминал он. – Немцы чувствовали себя лучше, чем мы, Zuwanderer. Перед тем как приехать в Германию, я считал, что знаю немецкий, но когда туда попал – ничего не мог понять из того, что говорилось по телевизору. У нас, меннонитов, на протяжении сотен лет не было с Германией никаких контактов, и поэтому наш немецкий безнадежно устарел. В отличие от немцев, мы произносим слова так, как написано. Я ничего не мог понять из тех сокращений, которые они все так любят.
Эрнст прожил в Германии 12 лет и в течение этого времени успел жениться и развестись, а затем снова жениться. В 2001 г. вместе со своей новой русской женой он вернулся в Киргизстан, в Рот-Фронт.
– Я был шокирован тем, насколько все изменилось. Дома обветшали. Деревня стала выглядеть какой-то старой. Сейчас здесь живут почти исключительно киргизы. Пять лет назад здесь проживало 30 немецких семей, а сейчас всего десять. Через 10-15 лет в Рот-Фронте уже не будет немцев. Что еще вам рассказать? Вот и вся история Рот-Фронта. Вам действительно повезло со мной здесь столкнуться, gnädige Frau!
Эрнст Куп улыбнулся и пожал мне на прощание руку. С головокружением и опаленным солнцем лицом, к которому теперь как нельзя лучше подошло бы название деревни, шатаясь, я побрела к машине.
* * *
На следующий день было воскресенье. Молитвенный дом представлял собой простенькое серое здание, построенное еще в эпоху Горбачева при финансовой поддержке со стороны Германии. Он располагался прямо на въезде в деревню, поэтому найти его было нетрудно. На задних скамьях уже расположилось 20-30 человек. Я присела с левой стороны, где были одни женщины. Я чувствовала на себе их взгляды: в помещении я была единственной женщиной в брюках и к тому же единственной иностранкой. Большинство женщин было в платках, ни на одной не было ни драгоценностей, ни колец, ни чего-то подобного. Косметикой они тоже не пользовались. Мужчин было меньшинство: крупные, одетые в темные костюмы, они расположились в основном на дальних скамьях. Моего вчерашнего друга Эрнста Купа среди них не оказалось. Сам молитвенный дом выглядел таким же практичным, как и все члены собрания. Стены были голыми – ни эффектной мозаики, ни каких-либо изображений. Преобладали коричневый и бежевый цвета. На стене позади хора можно было прочитать несколько библейских цитат на русском языке.
В четверть одиннадцатого прибыло более ста верующих, кое-кто из немцев, но большинство русских и киргизов. В десять часов они запели. Медленные, меланхоличные псалмопения на русском языке. Исполняли их все вместе; к потолку взвивались светлые женские голоса. Они все пели и пели, и казалось, что конца этому не будет. Закончив один гимн, они переворачивали страницу и тут же продолжали снова.
Когда последняя нота наконец стихла, женщина лет сорока с хвостиком встала со своего места, чтобы произнести речь. Она говорила долго и красиво, ее голос звучал по-детски, но слушать было приятно.
– Мы – люди, поэтому должны всегда быть открытыми и терпимыми, – произнесла она по-русски. – Мы должны смотреть людям в глаза, даже если они не наши ближние, мы должны вбирать в себя их опыт и боль, говорить с ними, быть открытыми и дружелюбными.
Когда она закончила, тут же поднялась другая женщина. Дрожащим голосом она стала рассказывать, как в трудные моменты жизни ей помогал Иисус. Затем встал мужчина, а после него слово взяла девушка из хора. Все присутствующие на собрании с благоговением выслушали всех выступавших. Сидевшие позади меня трое белокурых детей были увлечены чтением немецкой детской книжки. Тихонечко переворачивая страницы, они проглатывали одну за другой буквы и слова, и с необыкновенным терпением листали дальше, оставаясь при этом невидимыми и неслышимыми.
Наконец слово взял, по всей видимости, сам пастор. Это был стройный мужчина с прямой осанкой и особой властной аурой, отличавшей его от других. Поднявшись на трибуну, он завел речь о Боге. Голос звучал строго и проникновенно, но в то же время негромко. Он был русским, как и другие ораторы, но в нем четко угадывалось немецкое происхождение. Мой разум поплыл по мягкому течению звуков русского языка и был уже где-то далеко-далеко, как вдруг одно слово заставило меня очнуться: журналист. Пастор не говорил больше о Боге, а, стоя на своем амвоне, мягко гремел в сторону журналистов.
– Сюда приходили журналисты и писали о нас ложь, – говорил он. – Поэтому будет лучше, если мы не станем беседовать с журналистами.
Произнося речь он постоянно смотрел в мою сторону, однако глазами со мной старался не встречаться.
И снова молитва. Затем слово взяла женщина, в голосе которой звучали слезы. Еще песнопения. Затем тех, кто не был членом церкви, попросили покинуть помещение. Все дети и многие взрослые поднялись со своих мест и вышли. Заметив на себе пронзительные взгляды, я тоже решила выйти на солнышко.
Спустя какое-то время из здания начали выходить члены собрания. Пастор остался стоять в дверях. Он искал меня глазами.
– Вам уже, наверное, известно мое имя, – сказал он, когда я подошла.
– Нет, – честно призналась я. – Предполагаю, что вы – пастор?
Он кивнул:
– Генрих Ханн. Насколько я понимаю, это вы беседовали с господином Вильгельмом?
– Совсем недолго, – сказала я.
Он снова кивнул. И начал длинную речь, которую, по-видимому, приготовил заранее:
– Мне очень жаль, но у нас довольно негативный опыт общения с журналистами. И не с одним, а со многими. Кроме того, о нас уже написано несколько книг. Зачем нам еще? Приведет ли это к чему-либо хорошему? Думаю, вам лучше уехать. С вами никто здесь не будет говорить.
Я пыталась спросить его, что же такого плохого написали о них журналисты, но Генрих Ханн поджал губы и больше ничего не сказал. Без единого прощального слова он повернулся и снова исчез в часовне.
По дороге обратно в Бишкек я попросила молодого шофера проехать мимо кладбища, мирно пролегавшего вдоль реки в окружении еловых и лиственных деревьев. Землю покрывали сухие, пожелтевшие листья. Могилы оказались простенькими, но все в хорошем состоянии. С портретов на памятниках на нас глядели бывшие прихожане – навеки одетые в костюмы мужчины, женщины в нарядных платьях, с плотно зачесанными волосами, но без украшений и косметики. Все надгробия были украшены назидательными религиозными цитатами: Die Liebe weint. Der Glaube tröstet. Любовь оплакивает. Вера утешает. Durch Kreuz zur Krone. Через крест к короне. Ich bin Dahin! Kommst du auch? Я уже здесь! Ты идешь за мной? Изучая даты, можно было догадаться, что умершие покинули сей мир не так уж и давно: 1988, 1987, 1989, 2009.
Когда по пути из деревни мы проезжали часовню, пастор Генрих Ханн собирался запирать двери. В тот самый момент, когда мы проезжали мимо, он вдруг обернулся и послал мне вслед возмущенный взгляд.
Назад: Человек-орел
Дальше: Грецкие орехи
