Книга: Советистан. Одиссея по Центральной Азии: Туркменистан, Казахстан, Таджикистан, Киргизстан и Узбекистан глазами норвежского антрополога
Назад: Столица
Дальше: Слабое сердце
Великий эксперимент
Вверх, к облакам, медленно двигался крошечный самолетик, который должен был доставить меня далеко на юго-восток, в город Семипалатинск. На окнах развевались потертые шторы, в проходе красовался пыльный ковер с выцветшими краями.
На ковре стояли чемоданы, а на краях открытых полок для ручной клади покачивались полные пластиковые пакеты. Самолет трясло, как старую машинку для сушки белья. Все дальше и дальше от нас отдалялся плоский ландшафт.
В Казахстане множество авиакомпаний, но все они, за исключением Эйр Астана, находятся в черном списке авиакомпаний ЕС и запрещены в европейском воздушном пространстве. Но Эйр Астана уже не совершает перелеты в Семипалатинск. После обновления своего воздушного флота в 2012 г. они перестали летать в места, где аэродромы «не соответствуют международным стандартам безопасности». В настоящее время все рейсы в Семипалатинск осуществляет авиакомпания с обнадеживающим названием SCAT Airlines. По всему было видно, что модернизация авиафлота SCAT имела место в очень далеком прошлом, потому что пропеллеры самолета тряслись и грохотали, пепельницы под иллюминаторами источали затхлый запах сигаретного дыма, а стюардессы перед взлетом не утруждали себя презентацией инструкций по технике безопасности – видимо, потому, что, если бы самолет разбился, мы все равно оказались бы безнадежно затерянными в этой местности.
Когда шасси наконец коснулось взлетно-посадочной полосы, пассажиры разразились спонтанными бурными аплодисментами. Я от всей души к ним присоединилась.
В пустынных степях чуть подальше Семипалатинска разворачивались самые мрачные события периода холодной войны: именно тут Советский Союз осуществлял большую часть своих ядерных испытаний. В среднем здесь взрывали по одной ядерной бомбе в месяц, в общей сложности их было 456. Каждый взрыв отзывался симметричным эхом на другом конце земного шара, в пустыне Невада, где проводили свои испытания американцы, и таким вот образом обе супердержавы продолжали без остановки в течение почти 40 лет. Все это походило на медленный танец, на тень войны в форме белых грибных облаков.
Семипалатинск: идолы советской эпохи в своем характерном стиле теперь покоятся в дальнем углу парка
Водитель, доставлявший меня из Семипалатинска в зону взрывов, прибавил газ. На мою просьбу замедлить скорость он только рассмеялся и поехал еще быстрее. Дорога была пустынна, однако, одолев чуть более половины, мы увидели пожилого человека, который в одиночку брел вдоль обочины. Впервые во время всего путешествия водитель решил замедлить ход, и старик с благодарностью сел на заднее сиденье. У него были узкие глаза и глубокие морщины на лбу. Когда он улыбнулся, в его золотых зубах отразился солнечный свет. Он сказал, что его зовут Садык и что ему 50 лет.
– Если повезет, то проживу, может быть, еще лет пять, – лаконично заметил он. – Здесь у нас состариться невозможно. В начале этого года умер мой двоюродный брат. Ему было 42. Рак, разумеется. Здесь народ в основном от этого умирает.
Садык проехал с нами всего несколько километров. Он попросил, чтобы его высадили у входа в заброшенную деревню. Навстречу нам разевали свои пасти пустые скорлупы из бетона. Путь к ветхим кварталам загораживали заросли сорняков и кустарников.
– Это Шаган. Я родом отсюда, – сказал Садык, кивнув в сторону заброшенных зданий. – В советское время Шаган был закрытым городом, там жили только русские и военнослужащие. Мой отец был военным, поэтому я здесь вырос. Когда распался Советский Союз, все русские отсюда уехали, и сейчас там уже ничего не осталось. Каждый день по дороге на работу я прохожу мимо всех этих призрачных домов, но всегда стараюсь смотреть в другую сторону. Когда-то город был полон жизни: у нас была школа, поликлиника – все было.
– А вы знали о том, что поблизости проводятся ядерные испытания?
– Нет, не знали, но я чувствовал, что что-то там происходит. Когда я родился, атмосферные взрывы были приостановлены и вместо этого испытания начали проводиться под землей. Время от времени землю начинало трясти, особенно по субботам. Если в этот момент мы были в школе, нас всех тут же отправляли на улицу.
Садык вышел из машины и, продвигаясь неуклюжими, медленными шагами, направился к маленькой деревне на другой стороне дороги, где теперь жил.
Водитель дал газу, и через необыкновенно короткий промежуток времени мы уже подъезжали к Курчатову. На старом пригородном контрольно-пропускном пункте оказалось всего несколько постов из колючей проволоки, которая когда-то загораживала приезжим дорогу в город. Сегодня в этом больше не было нужды. В наши дни Курчатов стал городом, откуда народ уезжает, а не наоборот.
Курчатов, административный центр ядерного полигона, был основан в 1947 г., можно сказать, на скорую руку. Тысячи заключенных направляли сюда на строительство дорог и зданий. Времени у власти было в обрез, ведь после бомбардировки американцами Хиросимы и Нагасаки прошло целых два года, и теперь нужно было спешить разработать ответную советскую бомбу. Руководить программой был поставлен физик Игорь Курчатов, в честь которого город получил свое название. Назначив срок создания советской атомной бомбы на 1948 г., Сталин поставил жуткого и бдительного комиссара тайной полиции Лаврентия Берию следить за выполнением проекта. То, что испытания проводились в Семипалатинске, отнюдь не случайность. Советские лидеры рассматривали Казахстан как гигантский пустырь, идеально подходящий для разного рода экспериментов. Проживавшее на его территории небольшое количество народа служило для них прикрытием.
Население Курчатова составляло почти 40 000 человек. Официально город не существовал, даже не был отмечен ни на одной карте. Вся область была герметично закрыта для посторонних, а дорогу туда охраняли вооруженные до зубов солдаты. В течение длительного времени город не имел названия, только почтовый индекс. Территория вокруг места, где проводились ядерные испытания, называлась Полигон 2. Полигона 1 не существовало в природе, он был выдуман с целью ввести в заблуждение американцев.
В тот день, 29 августа 1949 г., была назначена операция «Первая молния», на которой Берия присутствовал в роли наблюдателя. После разрушительного взрыва в небе вдруг появился огненный шар. В какой-то момент свет от огненного шара стал ярче, чем солнце. Волна от взрыва была заметна даже из Караганды и города, который в наши дни носит название Астана. Рабочие, находившиеся в тот момент в шахтах за сотни километров от зоны ядерного полигона, почувствовали, как затряслась земля. В наступившей тишине огонь превратился в белый гриб, а через несколько минут исчез. Все шло по плану.
Прошло совсем немного времени, и подобные взрывы стали проводиться регулярно.
Без сомнения, Курчатов в прошлом был довольно элегантным городком. Дома на главной улице выстроены в стиле неоклассицизма и окрашены в неяркие тона. Глядя в разбитые окна, можно представить себе прекрасные квартиры и офисы. В городе было две гостиницы, но одна из них была закрыта на неопределенный срок в связи с ремонтом, а другая принимала только посетителей, как-то связанных с Институтом атомной энергетики.
– А здесь есть другие гостиницы? – поинтересовалась я.
– Гостиницы, гостиницы, – пробормотал водитель. – У нас есть хостел для бездомных, пенсионеров и рабочих. Может быть, там есть свободные номера.
Хостел был окружен мрачными, серыми бетонными блоками с разбитыми окнами и зияющими отверстиями в стенах, каждый второй из которых пустовал. В пролетах лестниц поселились бродячие собаки. Просторные зеленые участки между блоками свидетельствовали о том, что городские проектировщики имели самые лучшие намерения: здесь планировалось разбить множество газонов и зон для отдыха, а также построить игровые площадки для детей, а для взрослых – парки со скамейками. Замысел был устроить в Курчатове жизнь с комфортом.
Теперь здесь больше не осталось никого, кто мог бы ухаживать за деревьями или парками, а в высокой траве между домами лежали кучи отходов. За хостелом расположилась небольшая группа гостей, они разговаривали, курили и выпивали, похоже, никто никуда не спешил. За столом сидел кружок пенсионеров, коротавших время за игрой в карты. Пахло водкой, и настроение у всех было хорошее. Увидев меня с фотоаппаратом, они тут же начали просвещать меня о старых добрых временах.
– Как было все хорошо во времена Советского Союза! – воскликнул румяный человек лет шестидесяти. – Это были прекрасные времена! У каждого была работа, между людьми не было никакой разницы. Все были товарищами!
– Сейчас все изменилось, – вздохнула женщина с начесом на обесцвеченных волосах и с губами, накрашенными розовой помадой. – Есть действительно богатые, но большинство из нас все же нищие.
– А как обстояло дело с ядерными испытаниями? – поинтересовалась я.
Беззубый старик, откашлявшись, заговорил:
– Меня зовут Владимир Максимович. Я работал шофером на Полигоне в течение 40 лет. Я видел все взрывы!
– А как выглядит ядерный взрыв? – спросила я.
Владимир посмотрел на меня долгим взглядом, но ничего не ответил. Он не совсем понял вопрос.
– Не так уж многим удавалось своими глазами увидеть ядерный взрыв, – пояснила я.
– Ах да, сначала происходит взрыв и появляется грибное облако, а затем через пару минут исчезает, – объяснил он.
– А вам было страшно?
– Нет, совсем нет! Я даже не подозревал об опасности. Нам ведь ничего не сообщали.
Когда я вернулась в гостиницу, солнце уже почти село. На бесцветной улице светился полинявший, огромного размера плакат. Под фотографией авторитетного вида медсестры стояла подпись крупными буквами: «Здоровье людей – задача первоочередной важности». По закоулкам сновали дворняги. Они встречали ночной город, издавая глухое рычание.
На следующее утро мне самой предстояло отправиться в зону ядерных испытаний, где Владимир Максимович всю свою трудовую жизнь проработал водителем. Что-то внутри говорило мне, что лучше бы отменить экскурсию, хотя она и была главной целью моего визита сюда. Кто же по собственной воле посещает зону ядерных испытаний?
Перед казахским Институтом ядерной энергии, единственным кое-как сохранившимся здании в Курчатове, меня уже ждала небольшая делегация. Молодой человек с длинными волосами и плохими зубами представился как Валентин, которого назначили моим гидом.
В сером «фольксвагене» сидел институтский шофер, а рядом с ним – человек мрачной наружности, с залысиной и руками толщиной с бедро. Валентин объяснил, что он будет нашим сопровождающим, который проследит за тем, чтобы все прошло должным образом.
– Он прошел Чернобыль, – прошептал Валентин так тихо, что я едва смогла его расслышать. – Он был там, когда все это случилось.
Прошло совсем немного времени, и мы, покинув Курчатов, въезжали в область ядерных испытаний. Район стоял открытым и не охранялся; по пути попалась парочка табличек, предупреждавших о том, что это опасная зона, куда въезд строго воспрещен.
– Окрестности безупречно подходят для испытаний, – с энтузиазмом пояснил Валентин. – Территория не полностью плоская, по форме напоминает горшок с низким наклоном. Другими словами, идеально годится для взрывов и прохождения ударной волны.
Мы были одни в этой огромной зеленой зоне. Территория, где проводились ядерные испытания, по размеру занимала площадь, на которой находится Согн-ог-Фьюране. Можно было ехать еще несколько суток, но так и не добраться до полигона. Через пару километров нам стали встречаться какие-то постройки. Вдоль стен домов паслись коровы. Из трубы поднимался дым.
Валентин проследил за моим взглядом.
– Этот район объявлен безопасным, – пояснил он. – У них есть разрешение заниматься здесь сельским хозяйством.
– А здесь на самом деле безопасно жить и заниматься сельским хозяйством? Валентин рассмеялся:
– Я знал, что вы об этом спросите! Все тоже почему-то думают, что здесь опасно, хотя высокая радиация существует только в определенных точках зоны. Большинство районов совершенно безопасны.
Он вытащил счетчик Гейгера, отметка колебалась около нуля.
– Вы видите? Никакой радиации!
Мы проехали дальше в глубину зоны ядерных испытаний. Пейзаж окрасился в желто-зеленые тона. Трава была с метр в высоту, заросли – удивительно густые, можно даже сказать, красивые. Затем справа показался ряд бетонных зданий, с интервалом в несколько сотен метров друг от друга; большинство из них прекрасно сохранились.
– Смотровые башни, – пояснил Валентин. – Перед каждым испытанием использовались пленочные камеры и датчики, измерявшие давление в башнях. Все взрывы замерялись и тщательно документировались. Вокруг участков, где проводились испытания, были построены целые искусственные города с инфраструктурой, включавшей в себя не только мосты и дороги, но и вертолеты, бронированную транспортную технику, пожарные машины. Все это организовывалось с целью измерить влияние взрывов на различные виды инфраструктуры и военные объекты. Эксперименты проводились не над людьми, а над свиньями и коровами. Вам известно, что свиная кожа имеет большое сходство с человеческой?
Точка отсчета. Всего в Полигоне Советским Союзом было проведено 456 ядерных испытаний
Счетчик Гейгера внезапно зафонил. Валентин удовлетворенно посмотрел на крошечный экран. На нем крутились цифры: 2… 3… 4… 5…
– Почти приехали! – провозгласил он.
Хрустя голубыми бахилами, мы вышли из «фольксвагена». С каждым нашим шагом стрекотание счетчика Гейгера становилось все более агрессивным. Вокруг нас простирался бесплодный пустынный ландшафт. Мне припомнилось другое место, где счетчик Гейгера щебетал не менее напряженно: это была экскурсия по Чернобылю.
– Сегодня нам повезло, – улыбнулся Валентин. – Только что прошел дождь и прибил пыль к земле, поэтому противогаз нам не потребуется.
Пока мы пробирались через заросли желтой травы, счетчик Гейгера стрекотал как одержимый. Хотя мне было известно, что радиацию почувствовать невозможно, но все же оставалось ощущение, будто по телу бегают мурашки. Я с трудом оторвала взгляд от двухзначных чисел на счетчике Гейгера, которые вселяли в меня чувство тревоги.
Наконец Валентин остановился, торжественно показывая на заброшенный пруд:
– Это кратер, появившийся после взрыва первой советской атомной бомбы. Именно здесь и началась холодная война.
Успешное проведение Советским Союзом ядерных испытаний вызвало озабоченность в Соединенных Штатах. Американские ядерные физики начали лихорадочно исследовать возможности создания более крупной и мощной бомбы. В 1951 г. Эдварду Теллеру и Станиславу Уламу удалось разработать термоядерную бомбу, более известную под названием «водородная». Новая бомба включала в себя два взрывных заряда: первичный, который уже содержался в обычной атомной бомбе, и состоявший из ядер водорода намного более сильный вторичный заряд. Во время взрыва первого заряда происходил нагрев до миллиона градусов, что приводило в движение ядра с силой, которая, объединяя их вместе, формировала третье, более тяжелое ядро. Такое слияние позволяло высвободить гораздо больше энергии, чем, к примеру, расщепление, или деление, атома, на котором основана структура урановой бомбы.
В 1952 г. в США было проведено первое успешное испытание новой бомбы. В отличие от урановой, самопроизвольно взрывающейся в случае, если размер нагрузки превышает критический предел, для водородной верхнего предела не существует. Бомба, которую назвали Айви Майк, обладала взрывной силой 10,4 мегатонн и была в 450 раз более мощной, чем атомная бомба, сброшенная на Нагасаки в 1945-м.
В Советском Союзе физик Андрей Сахаров усиленно трудился над разработкой подобной бомбы. Летом 1953 г., после многих лет упорной работы первая советская водородная бомба была готова к тестированию на семипалатинском ядерном полигоне. Существовал только одна проблема: команда Сахарова был настолько занята изготовлением бомбы, что забыла рассчитать масштабы разрушений. Когда один из исследователей обратил внимание остальных на этот факт, поднялась всеобщая паника. После нескольких дней интенсивной работы исследователи пришли к выводу о необходимости эвакуации десятков тысяч людей из этой области. В эксплуатацию было срочно введено 700 военных грузовиков, и эвакуация началась. Сахарова заботил вопрос о безопасности людей: смогут ли больные, дети и старики выдержать перевозку в открытых грузовиках по степному бездорожью? Руководство было озабочено состоянием дорог. «Каждый военный маневр приводит к человеческим жертвам; предположительны потери 20-30 человек, чья гибель является неизбежностью. Несмотря на это, наши испытания представляют большую важность для страны и ее оборонных сил» – вот слова Василевского, одного из ответственных за проведение ядерных испытаний. Подобного рода высказывания все сильнее беспокоили Сахарова, который впоследствии писал в своих воспоминаниях: «В те дни когда я подходил к зеркалу, то поражался, как же сильно я изменился: серое лицо, старческий вид.»
Наступило 12 августа. Сахарову и другим ученым было приказано прибыть в район, находившийся в 35 км от места взрыва. Их снабдили защитными очками и велели всем лечь на живот на землю, повернув лица к точке, где производились взрывные работы. «Время ползло очень медленно, – пишет Сахаров в своих воспоминаниях. – До начала оставалось 60 секунд: 50, 40, 30, 20, 10, 9, 8, 7, 6, 5, 4, 3, 2, 1. И тут что-то вдруг мелькнуло на горизонте. Это был расширяющийся белый шар, свет от которого отражался вдоль всего горизонта. Я сорвал очки, и, хотя в тот самый момент был ослеплен резким переходом от темного к светлому, мне все же удалось увидеть огромное облако, сверху обвитое кольцом фиолетовой пыли. Затем облако посерело и, быстро отделившись от земли, стало подниматься вверх, закручиваясь и сверкая оранжевыми красками. После этого на нем сверху появилась своего рода шапка, как у гриба, который связывался с землей с помощью „грибной ножки“, которая была гораздо более мощной, чем мы привыкли видеть на фотографиях рядовых испытаний ядерного оружия».
После того как пыль осела, ученых подвезли ближе к эпицентру, чтобы они могли осмотреть повреждения. «Внезапно наша машина остановилась прямо перед орлом с обгоревшими крыльями, – вспоминает Сахаров. – Он пытался взлететь, но не мог. Его глаза были погасшими – по-видимому, он ослеп. Один из офицеров вышел из машины и убил его одним жестким ударом, положив конец страданиям несчастной птицы. Мне сообщили, что во время каждого ядерного испытания погибают тысячи птиц: они взлетают, завидев яркую световую вспышку, а затем падают вниз, обожженные и ослепленные».
И хотя ядерные испытания завершились успешно, Сахаров не до конца понял связь между излучением и тепловыделением от первичного заряда и имплозией вторичного. Взрывная мощность бомбы составляла «всего лишь» 400 килотонн и была главным образом обусловлена отделением, а не слиянием. И только в ноябре 1955 г. Сахарову удалось разработать модель работающей водородной бомбы. На этот раз сила взрыва составляла 1,6 мегатонн.
«Я увидел ослепительно желто-белую кривую, которая быстро распространилась за горизонт, через какие-то доли секунды приобретая оранжевый, а затем огненно-красный цвет. […] Между облаком и закрученным столбом пыли начала формироваться ножка ядерного гриба. На этот раз она была еще толще, чем прежде. Ударные волны пересекались в небе, направляясь в разные стороны и оставляя за собой молочно-белые плоскости, которые затем складывались в конусообразные формы, поразительным образом завершая образ гриба. Незадолго до этого я почувствовал, как в лицо мое ударило тепло, словно из печки, – и это случилось, когда мы стояли на холоде на расстоянии многих, многих километров от взрыва. Весь этот фейерверк происходил в полнейшей тишине».
Хотя на этот раз бомба была выброшена из самолета с целью свести к минимуму распространение радиации, это испытание унесло с собой несколько жизней. Погиб молодой солдат после того, как ударной волной разрушило траншею, в которой он был в тот момент. В деревне, находившейся за пределами испытательной зоны, умерла двухлетняя девочка, когда перегородка, за которой она находилась, рухнула от ударной волны. В другой деревне снесло крышу с женского отделения местной больницы. Даже находящийся в 150 км от места испытаний Семипалатинск получил повреждения от ударных волн. На мясокомбинате разбилось одно из окон и упало прямо в фарш. Еще дальше, в Усть-Каменогорске, местные жители заметили налет печной сажи у себя в домах.
Испытания прошли успешно, и в тот же вечер военное руководство устроило по этому поводу праздник. Сахаров, который был героем дня, держал речь: «Я хотел бы предложить тост за то, чтобы наше изобретение всегда взрывалось с таким же успехом, как сегодня, но только в районах тестирования – и никогда над городами». За столом повисло молчание. Все застыли. Неделин, военный руководитель ядерных испытаний, поднял стакан и ответил на тост притчей: «Как-то раз сидела старик перед иконой с зажженной свечой. Сидя в нижней рубашке, он просил: „Веди меня и сделай меня твердым“. В ответ его старуха закричала с печки: „Проси только, чтобы сделал тебя твердым, а повести я и сама смогу!“ Так давайте же выпьем за то, чтобы мы здесь все оставались твердыми!»
В своих воспоминаниях Сахаров пишет, что от слов Неделина все его внутренности словно сжались в комок. В этот момент его словно осенило, ему открылось, в каком виде деятельности он участвует: «Мы, изобретатели, ученые, инженеры и рабочие сотворили оружие зла, самое жестокое, когда-либо существовавшее в истории человечества. И его применение находится полностью вне зоны нашего контроля». После этого Сахаров пытался узнать как можно больше о долгосрочных последствиях ядерных испытаний. Несмотря на отсутствие статистики, вскоре стало ясно, что число случаев заболевания раком в районе Семипалатинска после проведения ядерных испытаний стремительно увеличилось. Тревожило количество детей, появившихся на свет с врожденными дефектами, а в некоторых деревнях появились сообщения о стремительно развивающемся росте психических заболеваний. Воочию столкнувшись с человеческими жертвами, академики Сахаров и Курчатов превратились в активных противников ядерного оружия и ядерных испытаний. Их протесты начались постепенно, и в 1963 г. Соединенные Штаты, Великобритания и Советский Союз подписали общее соглашение о запрещении испытаний ядерного оружия в физической атмосфере, в космическом пространстве и под водой.
С годами Сахаров сделался пламенным борцом за мир и права человека. В 1975 г. за свою неустанную деятельность, направленную против гонки ядерных вооружений, он получил Нобелевскую премию мира. Советские власти не позволили номинанту покинуть Советский Союз, и ехать в Осло получать премию пришлось его жене, Елене Боннэр.
Впоследствии Сахаров превратился в неудобного для советского режима человека. Будучи ярым противником вторжения Советского Союза в Афганистан в 1979 г., он использовал любую возможность, чтобы высказать свое мнение о том, почему он был против этой войны. Год спустя, в 1980-м, он и его жена были арестованы и отправлены в ссылку в город Горький, расположенный в 400 км к востоку от Москвы и закрытый для иностранцев. Здесь они находились под усиленным наблюдением КГБ, не имея возможности контактировать с гражданами других стран и с московскими учеными кругами. Черновики воспоминаний Сахарова неоднократно изымались, и ему приходилось начинать все сначала. Известный физик писал письма протеста и устраивал голодовки против такого обращения, но все было безрезультатно.
15 декабря 1986 г. в десять часов вечера в доме Сахарова и его жены раздался звонок в дверь. В квартиру вошли двое электриков вместе с агентом КГБ и установили телефон.
– Завтра утром в десять ждите звонка, – сказал на прощание кагэбэшник.
16 декабря Андрей Сахаров вместе с женой сидели дома и до 15 часов ждали звонка. Сахаров уже собрался надеть пальто, чтобы пойти в магазин за хлебом, когда телефон вдруг зазвонил.
– Алло, говорит Горбачев, – сказал голос на другом конце трубки.
Новый генеральный секретарь звонил, чтобы сообщить, что Сахаров и его жена могут вернуться в Москву.
Несмотря на то что с 1963 г. ядерные испытания в атмосфере больше не проводились, советские власти продолжали свои эксперименты в Казахстане. Вплоть до 1989 г. в опытной зоне на Семипалатинском полигоне было проведено 340 подземных ядерных испытаний. После распада Советского Союза полигон был тотчас закрыт. Собрав имущество, русские вернулись на родину. В кратчайшие сроки количество населения Курчатова с 40 000 упало ниже 10 000 человек, каждое второе жилое здание было оставлено.
Для грабителей наступили хорошие времена. Русские оставили опасное наследство в Казахстане: к 1991 г. на его территории было зарегистрировано более 1400 ядерных боеголовок, и это сделало Казахстан одой из крупнейших в мире ядерных держав. Назарбаев поставил цель сделать свою страну безъядерным государством, поэтому спустя год новое правительство Казахстана подписало с Россией соглашение о передаче всего ядерного оружия в Россию.
Передача оружия прошла относительно быстро и безболезненно, но проблема осталась, потому что в подземном тоннеле ядерного полигона в Семипалатинске все еще находилось несколько сотен кг плутония и обогащенного урана. Молодая казахская нация не имела никакой возможности решить эту проблему, и это привело к тому, что опасные для жизни отходы оставались без присмотра в течение нескольких лет. Попади они в чужие руки, их вполне могли бы использовать для разработки мощнейшего ядерного оружия.
Американцы были обеспокоены. В 1998 г. профессор Зигфрид С. Хекер, бывший директор Лос-Аламосской национальной лаборатории, где была изготовлена американская атомная бомба, нанес визит в Курчатов. Основанный в пустыне Нью-Мексико во время Второй мировой войны с единственной целью – разработать первую в мире атомную бомбу, – Лос-Аламос во многих отношениях побратим Курчатова. Само существование города и его расположение держалось в строгом секрете. Как и Курчатов, он не был обозначен ни на одной карте; названия тоже не было, только почтовый индекс. Лучшие ученые Америки направлялись туда с заданием все свое время посвятить разработке атомной бомбы под кодовым названием «Манхэттенский проект». Чтобы сделать изолированную жизнь в городе, расположенном посреди выжженной пустыни, более привлекательной, решено было оборудовать его всевозможными современными удобствами: там были и бассейны, и кондиционеры в домах, и хорошо укомплектованные продовольственные магазины, и начальные школы для детей. Напряженная работа дала результаты: 16 июля 1945 г. в Соединенных Штатах были проведены первые в мире испытания атомной бомбы. А три недели спустя первая атомная бомба была сброшена на Японию.
Несколько лет назад невозможно было даже представить, что бывший директор Национальной лаборатории Лос-Аламоса когда-либо посетит Курчатов, один из самых засекреченных городов Советского Союза. Холодная война к тому времени не только закончилась, но уже почти вошла в историю. Однако политические отношения меняются быстрее, чем исчезают радиоактивные осадки: физические последствия ядерных испытаний по-прежнему покоились неглубоко в земле, и их нужно было как можно скорее устранить.
И хотя Хекер был уже осведомлен о хищениях оборудования и металла на Полигоне, однако зрелище, встретившее профессора по прибытии, встревожило его не на шутку. Он ожидал увидеть караваны проплывающих по пустыне верблюдов, но вместо них взирал на свежие километровые окопы, явно прорытые экскаваторами. Медь из этих траншей сбывалась китайским торговцам. Грабеж был целенаправленным и систематизированным. Разумеется, местные жители отдавали себе отчет в том, что, воруя материалы с Полигона, наносят колоссальный вред своему здоровью, но, как они позднее признались Хекеру, другого выхода у них не было: лишившись своих рабочих мест, они были брошены на произвол судьбы.
В докладе, опубликованном в 2013 г., можно было впервые прочитать о совместном проекте по уничтожению и обезвреживанию опасных ядерных отходов, над которым трудились Соединенные Штаты, Россия и Казахстан. После визита в Курчатов Хекер сумел заставить русских раскрыть секретную информацию об особо опасных отходах и их местоположении. Поначалу русские делали это с явной неохотой, но, после того как Хекер показал им фотографии прорытых экскаваторами траншей, все-таки согласились. При финансовой поддержке США Казахстан взял на себя ответственность за осуществление практической части проекта.
В конце лета 2012 г. группа российских, казахских и американских ученых собралась у подножия горы Дегелен на Полигоне, чтобы отметить закрытие суперсекретного проекта, на который в течение 14 лет было потрачено 150 млн долларов. Туннели уплотнили специальным цементным покрытием; а ученые, чокнувшись водкой, сдернули покрывало с мемориала, на котором на трех языках была выгравирована надпись: «Мир стал более безопасным».
На настоящий момент никому еще не удалось измерить нанесенный человечеству ущерб, возникший в результате 456 ядерных испытаний, проведенных Советским Союзом в Казахстане. Ветер и дождь рассеяли радиоактивные отходы по площади в 300 000 км2. В общей сложности более двух миллионов человек в той или иной степени пострадали от радиации и радиоактивных осадков в районе проведения ядерных испытаний.
Через три часа по дырявой советской авеню мы уже направлялись в Шаршьял, одну из наиболее пострадавших деревень. Постоянно дующие в этом регионе ветра перенесли сюда радиоактивные частицы, приведшие к заражению ничего не подозревающих местных жителей. Если бы не этот непрекращающийся ветер, вздымающий песок с пылью так, что дышать становится тяжело, то деревеньку Шаршьял можно назвать прямо-таки идиллической. Белые домики с синими оконными рамами, обрамленные невысокими, голубыми заборчиками. Повсюду стоят крепкие ухоженные лошади, привязанные к деревьям и столбам. Облокотившись о заборчик, пожилой мужчина смотрит в далекое небо. Я подошла к нему, но, прежде чем мне удалось даже представиться, он поспешил прочь. То же самое случилось, когда я пыталась завязать разговор с молодой матерью, катившей перед собой коляску.
Высокое, выкрашенное белой краской здание выделялось из небольшой группы жилых домов – вероятно, местное правление. Я решила попробовать наудачу, надеясь, что у работников муниципалитета может быть информация о том времени, когда Шаршьял был поражен последствиями ядерных испытаний. Вероятно, у них есть даже какие-то цифры, статистика. В приемной никого не было, но дверь была открыта, и я вошла внутрь. Все офисы были пусты, однако на втором этаже в коридоре на пластмассовых табуретках сидели трое мужчин и пили чай.
– Добрый день, – поздоровалась я. – Я приехала из Норвегии и хотела бы…
– Каждый год к нам приезжают со всего света – то ученые, то журналисты, – проворчал один из мужчин, одетый в дорогую кожаную куртку. – То из Японии, то из США, говорят, что помогут, но потом никогда не возвращаются! Одни разговоры и никакого толку. Даже не надейтесь, что с вами тут кто-то будет разговаривать! Отправляйтесь туда, откуда приехали.
Я поплелась прочь из городского правления. Ветер дул сильнее, чем прежде. Песок забился мне в волосы, нос, уши, под ногти: песок был везде. Рядом с муниципалитетом находился длинный, обветшавший домик. Надпись на входной двери гласила что это шаршьялский медицинский центр. Когда я туда вошла, меня встретила молодая медсестра, которая не говорила ни по-русски, ни по-английски. Она молча указала мне на офисную перегородку, за которой сидела коротко стриженная женщина в белом халате. Эта была врач, звали ее Лора, она приехала сюда двенадцать лет назад сразу после своего замужества.
– У нас здесь много проблем, – сказала Лора приглушенным голосом. – Из 2000 жителей половина болеет. Дети появляются на свет с врожденным дефицитом крови и с шестью пальцами. Среди молодежи немало психически больных. После переезда сюда я даже сама заболела, появились проблемы с кровяным давлением. Здесь оно почти у всех повышенное.
– Почему вы не хотите отсюда уехать? – поинтересовалась я.
Лора пожала плечами:
– Здесь моя семья. Что я могу поделать? Нужно же как-то выживать.
На окраине деревни, рядом с киоском, торгующим крепкими алкогольными напитками и сигаретами, слонялось трое-четверо мужчин. Взяв с меня обещание не разглашать их имена, они согласились рассказать пару слов о Полигоне.
– Все знали, что там происходит, но что мы могли поделать? – высказался самый откровенный из них, бородач лет 50. – Мы были одни против целой империи. Они кружили над деревней на вертолетах с плакатами с предупреждением о том, что в 11 часов будет производится взрыв. Для безопасности мы старались находиться на улице около 11, опасаясь, что от землетрясения рухнут наши дома.
– От радиации люди болели? – спросил я.
– Ну конечно, – ответил человек, указывая на небольшой холм, где плотными рядами стояли кресты с надгробиями. – Все, кто заболел, лежат вон там.
– А вы не боитесь за свое здоровье?
Он хрипло засмеялся и закурил:
– Мы здесь родились и умирать тоже будем здесь. К радиации мы давно уже привыкли.
Прежде чем мы отъехали от Шаршьяла, этой продуваемой всеми ветрами недружелюбной деревни, к нашей машине подошла старушка, одетая в коричневый халат и кожаные сапоги. В руках у нее были тяжелые сумки.
– Сама я родом из Семипалатинска, но переехала сюда в 1980-е, чтобы получить подъемные. Из-за того, что деревня сильно пострадала от радиации, пенсии здесь выше, – довольно пояснила она.
Однако о ядерных испытаниях ей говорить не хотелось.
– Да зачем об этом говорить? Тут разговоры не помогут, все равно ничего изменить нельзя.
Назад: Столица
Дальше: Слабое сердце
